Страница:
Мистер Коллеони вынул руку из кармана и быстро похлопал Малыша по плечу.
— Пойдемте со мной, — сказал он.
Он шел впереди, ступая на носки своих лакированных ботинок, мимо диванчика, где шептались маленькие еврейки, мимо столика, у которого какой-то человек говорил: «Я сказал ему, что не дам больше десяти тысяч», мимо старика, сидевшего с закрытыми глазами над остывающей чашкой чая. Мистер Коллеони посмотрел на него через плечо и любезно сказал:
— Обслуживание здесь уже не то, что было прежде.
Он заглянул в кабинет в стиле Людовика XVI. Там, среди множества китайских безделушек, женщина в розовом, со старомодной тиарой на голове, писала письмо. Мистер Коллеони не стал входить.
— Мы пойдем в такое место, где можно поговорить спокойно, — сказал он и, повернув обратно, все так же на цыпочках прошел через холл.
Старик уже открыл глаза и пробовал пальцем свой чай. Мистер Коллеони направился к позолоченной решетке лифта.
— Номер пятнадцатый, — сказал он. Они, словно ангелы, стали возноситься вверх, к тишине и покою. — Хотите сигару? — спросил мистер Коллеони.
— Я не курю, — ответил Малыш.
Снизу, из Американского бара, донесся последний взрыв смеха, послышался последний слог имени, произнесенного мальчиком-рассыльным, вернувшимся из маленькой гостиной в стиле Помпадур: «…гью». Дверцы лифта раздвинулись, и они очутились в обитом чем-то мягким, непроницаемом для звука коридоре. Мистер Коллеони остановился и закурил сигару.
— Разрешите взглянуть на вашу зажигалку, — сказал Малыш.
Маленькие острые глазки мистера Коллеони тускло поблескивали в рассеянном электрическом свете невидимых ламп. Он подал Малышу зажигалку. Тот повертел ее и посмотрел на пробу.
— Настоящее золото, — сказал он.
— Я люблю хорошие вещи, — ответил мистер Коллеони, отпирая дверь. — Присаживайтесь.
Кресла, величественные троны, обитые красным бархатом, украшенные коронами из золотого и серебряного шитья, стояли напротив широких окон, выходивших на море, и балкончиков с чугунными решетками.
— Хотите выпить?
— Я не пью, — ответил Малыш.
— Ну, так кто же вас послал? — спросил мистер Коллеони.
— Никто меня не посылал.
— Я имею в виду, кто возглавляет вашу организацию с тех пор, как нет Кайта?
— Я возглавляю ее, — ответил Малыш.
Мистер Коллеони вежливо подавил улыбку, постукивая золотой зажигалкой по ногтю большого пальца.
— Что случилось с Кайтом?
— Вы же знаете эту историю, — сказал Малыш. Он смотрел на наполеоновские короны, на серебряное шитье. — Зачем вам подробности? Этого не случилось бы, если бы нам не стали поперек дороги. Один журналист думал, что сумеет припугнуть нас.
— Что это за журналист?
— Можете прочесть материалы дознания, — ответил Малыш, глядя в окно на бледное небо, где скользили несколько светлых облаков.
Коллеони посмотрел на пепел своей сигары, который был уже длиною в полдюйма. Он откинулся в кресле и удовлетворенно скрестил коротенькие толстые ножки.
— Кайта я не защищаю, — сказал Малыш. — Он нарушил границы.
— Вы хотите сказать, что вы не заинтересованы в автоматах? — спросил Коллеони.
— Я хочу сказать, — продолжал Малыш, — что переходить границы опасно.
Легкий запах мускуса поплыл по комнате от носового платка мистера Коллеони, лежавшего в нагрудном кармане его пиджака.
— Вам может понадобиться защита, — сказал Малыш.
— Я располагаю всей той защитой, которая мне нужна, — ответил Коллеони.
Он закрыл глаза; ему было уютно: огромный дорогой отель окружал его, он был дома. Малыш сидел на краешке стула, потому что он не любил распускаться в деловые часы; он, а не Коллеони, выглядел чужим в этой комнате.
— Вы напрасно теряете время, дитя мое, — сказал Коллеони. — Вы не можете причинить мне никакого вреда. — Он тихо засмеялся. — Но если вы хотите получить работу, приходите ко мне. Я люблю напористых. Думаю, что найду для вас место. Миру нужны энергичные молодые люди.
Рука с сигарой выразительно двигалась, как бы рисуя карту мира, такого, как себе представлял его Коллеони: множество маленьких электрических часов, проверяемых по Гринвичу, кнопки на письменном столе, роскошный номер во втором этаже, оплата по счетам, донесения агентов, серебро, столовые приборы, зеркала…
— Увидимся на бегах, — сказал Малыш…
— Вряд ли, — ответил Коллеони. — Я не был на бегах… дайте-как подумать… наверно, лет двадцать.
Вертя в пальцах свою золотую зажигалку, он, казалось, хотел подчеркнуть, что их миры не имели между собой ничего общего: уик-энд в «Космополитене», портативный диктофон у письменного стола не имели никакого отношения к Кайту, наспех зарезанному бритвами на железнодорожной платформе, к грязной руке на фоне неба, сигнализирующей букмекерам с трибуны, к жаре, к пыли, поднимающейся над местами за полкроны, к запаху бутылочного пива.
— Я ведь деловой человек, — мягко объяснил Коллеони, — мне незачем присутствовать на бегах. И что бы вы ни пытались сделать моим людям, вы не сможете повредить мне. Сейчас у меня двое в больнице. Это ничего. Уход за ними самый лучший. Цветы, виноград… я могу себе это позволить. Мне нечего беспокоиться. Я деловой человек. — Коллеони продолжал пространно и благодушно: — Вы мне нравитесь. Вы многообещающий юноша. Поэтому я говорю с вами как отец. Вы не можете повредить такому предприятию, как мое.
— Я могу повредить вам, — сказал Малыш.
— Игра не стоит свеч. Вам не удастся состряпать ни одного фальшивого алиби. Я деловой человек. — Глаза-изюминки заблестели в солнечных лучах, заглянувших в окно сквозь цветы в вазе и упавших на пушистый ковер. — В этой комнате обычно останавливался Наполеон Третий, — сказал он. — И Евгения.
— А кто она такая?
— Ну, одна заграничная бабенка, — уклончиво ответил Коллеони.
Он сорвал цветок и воткнул его себе в петлицу; и что-то похотливое глянуло из его черных, похожих на пуговки, глаз, что-то, напоминающее о гареме.
— Я пошел, — сказал Малыш. Он встал и направился к двери.
— Вы меня поняли, правда? — спросил Коллеони, не поднимаясь с кресла; он держал руку очень спокойно, так что пепел его сигары, теперь образующий длинную палочку, не отваливался. — Бруер жаловался. Не делайте этого больше. И Тейт… оставьте ваши шутки с Тейтом.
Его старое библейское лицо было почти бесстрастно, он только слегка забавлялся и был настроен в меру дружелюбно; но вдруг в этой роскошной комнате в викторианском стиле что-то переменилось: этот человек с золотой зажигалкой в кармане и ящиком для сигар на коленях стал казаться властелином мира, всего здешнего мира — кассовых аппаратов и полисменов, проституток, парламента и законов, которые решают: это хорошо, а это дурно.
— Я прекрасно понял, — сказал Малыш. — Вы думаете, что мы слишком ничтожны для вас.
— У меня работает великое множество людей, — ответил Коллеони.
Малыш закрыл за собой дверь; развязавшийся шнурок хлопал по его башмаку все время, пока он шел по коридору; огромный холл был почти пуст, только какой-то человек в широких гольфах ждал девушку. Весь внешний мир воплотился в Коллеони. Влажное пятно, куда не попал утюг, все еще виднелось на груди Малыша.
Чья— то рука тронула его за плечо. Малыш обернулся и узнал человека в котелке. Он настороженно кивнул.
— Привет.
— У Билли мне сказали, что ты пошел сюда, — ответил человек в котелке.
Сердце у Малыша замерло: почти впервые он представил себе, что по закону его могут повесить, вынести во двор и бросить в яму, закопать в извести, положить конец беспредельному будущему…
— Я вам нужен?
— Да.
Он подумал: Роз, эта девчонка, кто-то у нее выпытывал. Его мысль метнулась назад — он вспомнил, как она застала его, когда он шарил рукой под скатертью. Он мрачно усмехнулся и сказал:
— Ну что ж, во всяком случае, это не вызов на заседание «Большой четверки».
— Пойдем в участок?
— А ордер имеется у вас?
— Да это Бруер пожаловался, что ты порезал его. Ты оставил ему хороший шрам.
Малыш рассмеялся.
— Бруера? Я? С чего бы я стал его трогать?
— Пойдешь к инспектору?
— Конечно, пойду.
Они вышли на набережную. Уличный фотограф увидел их и снял колпачок с объектива. Малыш, проходя мимо, закрыл лицо рукой.
— Вы должны запретить такие вещи, — сказал он. — Очень мне надо, чтобы на молу торчала открытка; мы с вами идем в участок.
— Как-то в городе поймали убийцу с помощью такого моментального снимка.
— Читал я об этом, — сказал Малыш и умолк. «Это дело Коллеони, — подумал он, — он хочет показать себя, он подговорил Бруера подать жалобу».
— Говорят, что у Бруера жена совсем плоха, — мягко заметил сыщик.
— Да? — сказал Малыш. — Я не знал.
— Ты, наверно, подготовил алиби?
— Откуда я знаю? Я же не знаю, что он там говорит, в котором часу я его порезал. Ни один ловкач не может иметь алиби на каждую минуту дня.
— Ты хитрый паренек, — сказал сыщик, — но сейчас тебе нечего волноваться. Инспектор хочет с тобой по-дружески побеседовать, вот и все.
Он первый прошел через кабинет. За письменным столом сидел пожилой человек с усталым лицом.
— Садись, Браун, — предложил он.
Он открыл портсигар и пододвинул его к юноше.
— Я не курю, — сказал Малыш. Он сел и тревожно посмотрел на инспектора. — Вы собираетесь начать против меня дело?
— Никакого дела нет, — сказал инспектор. — Бруер не так уж серьезно на это смотрит. — Он казался более усталым, чем когда-либо. — Давай поговорим начистоту. Мы знаем друг о друге больше, чем нужно. Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела с Бруером. У меня есть занятия поважнее, чем следить за тем, чтобы вы с Бруером не… ссорились. Но ты не хуже меня знаешь, что Бруер не пришел бы сюда жаловаться, если бы его не заставили это сделать.
— Вы, конечно, уже до всего додумались, — сказал Малыш.
— Если бы его не заставил сделать это кто-то, кто не боится твоей банды.
— От вас, шпиков, ничего не скроешь, — заметил Малыш с насмешливой гримасой.
— На той неделе начинаются бега, и я не хочу, чтобы крупные банды затеяли драку здесь, в Брайтоне. Мне наплевать на то, что вы режете друг друга втихую, я не дам и пенни за вашу негодную шкуру, но когда начинают драться две банды, могут пострадать люди, к которым надо относиться бережно.
— Кого вы имеете в виду? — спросил Малыш.
— Я имею в виду приличных, ни в чем не повинных людей. Бедных людей, приехавших, чтобы поставить шиллинг на тотализатор. Клерков, поденщиц, моряков. Людей, которые вовсе не должны умирать из-за тебя… или из-за Коллеони.
— К чему вы клоните? — спросил Малыш.
— А вот к чему. Ты еще молод для своего дела, Браун. Где тебе тягаться с Коллеони. Если будет заваруха, я рухну, словно тонна кирпича, и придавлю вас обоих… но алиби окажется у Коллеони. Послушайся моего совета. Выметайся из Брайтона.
— Здорово, — сказал Малыш. — Шпик работает на Коллеони.
— Это частный и неофициальный разговор, — возразил инспектор. — Сейчас я отношусь к тебе по-человечески. Мне наплевать, если порежут тебя или порежут Коллеони, не я не собираюсь допускать, чтобы пострадали невинные люди, раз я могу этому помешать.
— Вы думаете, я конченый человек? — спросил Малыш. Он беспокойно усмехнулся, глядя в сторону, на стены, где висели объявления, разрешения для владельцев собак, для владельцев огнестрельного оружия, оповещения о найденных утопленниках. Со стены неестественным, остекленевшим взглядом на него смотрело лицо мертвеца. Растрепанные волосы. Шрам у рта.
— Вы думаете, при Коллеони в Брайтоне будет спокойнее?
Перед его глазами висел перечень: «Одни никелированные часы, жилет и брюки из серого сукна, рубашка в голубую полоску, трикотажные кальсоны».
— Ну, так как?
— Это ценный совет, — сказал Малыш, усмехаясь полированному столу, пачке сигарет «Плейерз», хрустальному пресс-папье. — Я должен обдумать его. Я еще слишком молод, чтобы идти в отставку.
— Если хочешь знать, ты слишком молод, чтобы заниматься рэкетом.
— Значит, Бруер не подал жалобы?
— Но он и не побоялся бы подать. Я отговорил его. Я хотел побеседовать с тобой начистоту.
— Ладно, — сказал Малыш, вставая, — может, я к вам еще зайду, а может, и нет.
Он опять усмехнулся, проходя через кабинет, но на обеих его скулах выступили красные пятна. В жилах его будто тек яд, хотя он скрывал это под усмешкой. Его оскорбили. Он еще покажет себя миру. Они думают, если ему только семнадцать… Он расправил узкие плечи при мысли, что он уже убил человека, а у этих шпиков, которые считают себя очень умными, не хватает соображения, чтобы уличить его. Он влачил за собой ореол собственной славы: его с раннего детства окружал ад. Он был готов к новым убийствам.
3
— Пойдемте со мной, — сказал он.
Он шел впереди, ступая на носки своих лакированных ботинок, мимо диванчика, где шептались маленькие еврейки, мимо столика, у которого какой-то человек говорил: «Я сказал ему, что не дам больше десяти тысяч», мимо старика, сидевшего с закрытыми глазами над остывающей чашкой чая. Мистер Коллеони посмотрел на него через плечо и любезно сказал:
— Обслуживание здесь уже не то, что было прежде.
Он заглянул в кабинет в стиле Людовика XVI. Там, среди множества китайских безделушек, женщина в розовом, со старомодной тиарой на голове, писала письмо. Мистер Коллеони не стал входить.
— Мы пойдем в такое место, где можно поговорить спокойно, — сказал он и, повернув обратно, все так же на цыпочках прошел через холл.
Старик уже открыл глаза и пробовал пальцем свой чай. Мистер Коллеони направился к позолоченной решетке лифта.
— Номер пятнадцатый, — сказал он. Они, словно ангелы, стали возноситься вверх, к тишине и покою. — Хотите сигару? — спросил мистер Коллеони.
— Я не курю, — ответил Малыш.
Снизу, из Американского бара, донесся последний взрыв смеха, послышался последний слог имени, произнесенного мальчиком-рассыльным, вернувшимся из маленькой гостиной в стиле Помпадур: «…гью». Дверцы лифта раздвинулись, и они очутились в обитом чем-то мягким, непроницаемом для звука коридоре. Мистер Коллеони остановился и закурил сигару.
— Разрешите взглянуть на вашу зажигалку, — сказал Малыш.
Маленькие острые глазки мистера Коллеони тускло поблескивали в рассеянном электрическом свете невидимых ламп. Он подал Малышу зажигалку. Тот повертел ее и посмотрел на пробу.
— Настоящее золото, — сказал он.
— Я люблю хорошие вещи, — ответил мистер Коллеони, отпирая дверь. — Присаживайтесь.
Кресла, величественные троны, обитые красным бархатом, украшенные коронами из золотого и серебряного шитья, стояли напротив широких окон, выходивших на море, и балкончиков с чугунными решетками.
— Хотите выпить?
— Я не пью, — ответил Малыш.
— Ну, так кто же вас послал? — спросил мистер Коллеони.
— Никто меня не посылал.
— Я имею в виду, кто возглавляет вашу организацию с тех пор, как нет Кайта?
— Я возглавляю ее, — ответил Малыш.
Мистер Коллеони вежливо подавил улыбку, постукивая золотой зажигалкой по ногтю большого пальца.
— Что случилось с Кайтом?
— Вы же знаете эту историю, — сказал Малыш. Он смотрел на наполеоновские короны, на серебряное шитье. — Зачем вам подробности? Этого не случилось бы, если бы нам не стали поперек дороги. Один журналист думал, что сумеет припугнуть нас.
— Что это за журналист?
— Можете прочесть материалы дознания, — ответил Малыш, глядя в окно на бледное небо, где скользили несколько светлых облаков.
Коллеони посмотрел на пепел своей сигары, который был уже длиною в полдюйма. Он откинулся в кресле и удовлетворенно скрестил коротенькие толстые ножки.
— Кайта я не защищаю, — сказал Малыш. — Он нарушил границы.
— Вы хотите сказать, что вы не заинтересованы в автоматах? — спросил Коллеони.
— Я хочу сказать, — продолжал Малыш, — что переходить границы опасно.
Легкий запах мускуса поплыл по комнате от носового платка мистера Коллеони, лежавшего в нагрудном кармане его пиджака.
— Вам может понадобиться защита, — сказал Малыш.
— Я располагаю всей той защитой, которая мне нужна, — ответил Коллеони.
Он закрыл глаза; ему было уютно: огромный дорогой отель окружал его, он был дома. Малыш сидел на краешке стула, потому что он не любил распускаться в деловые часы; он, а не Коллеони, выглядел чужим в этой комнате.
— Вы напрасно теряете время, дитя мое, — сказал Коллеони. — Вы не можете причинить мне никакого вреда. — Он тихо засмеялся. — Но если вы хотите получить работу, приходите ко мне. Я люблю напористых. Думаю, что найду для вас место. Миру нужны энергичные молодые люди.
Рука с сигарой выразительно двигалась, как бы рисуя карту мира, такого, как себе представлял его Коллеони: множество маленьких электрических часов, проверяемых по Гринвичу, кнопки на письменном столе, роскошный номер во втором этаже, оплата по счетам, донесения агентов, серебро, столовые приборы, зеркала…
— Увидимся на бегах, — сказал Малыш…
— Вряд ли, — ответил Коллеони. — Я не был на бегах… дайте-как подумать… наверно, лет двадцать.
Вертя в пальцах свою золотую зажигалку, он, казалось, хотел подчеркнуть, что их миры не имели между собой ничего общего: уик-энд в «Космополитене», портативный диктофон у письменного стола не имели никакого отношения к Кайту, наспех зарезанному бритвами на железнодорожной платформе, к грязной руке на фоне неба, сигнализирующей букмекерам с трибуны, к жаре, к пыли, поднимающейся над местами за полкроны, к запаху бутылочного пива.
— Я ведь деловой человек, — мягко объяснил Коллеони, — мне незачем присутствовать на бегах. И что бы вы ни пытались сделать моим людям, вы не сможете повредить мне. Сейчас у меня двое в больнице. Это ничего. Уход за ними самый лучший. Цветы, виноград… я могу себе это позволить. Мне нечего беспокоиться. Я деловой человек. — Коллеони продолжал пространно и благодушно: — Вы мне нравитесь. Вы многообещающий юноша. Поэтому я говорю с вами как отец. Вы не можете повредить такому предприятию, как мое.
— Я могу повредить вам, — сказал Малыш.
— Игра не стоит свеч. Вам не удастся состряпать ни одного фальшивого алиби. Я деловой человек. — Глаза-изюминки заблестели в солнечных лучах, заглянувших в окно сквозь цветы в вазе и упавших на пушистый ковер. — В этой комнате обычно останавливался Наполеон Третий, — сказал он. — И Евгения.
— А кто она такая?
— Ну, одна заграничная бабенка, — уклончиво ответил Коллеони.
Он сорвал цветок и воткнул его себе в петлицу; и что-то похотливое глянуло из его черных, похожих на пуговки, глаз, что-то, напоминающее о гареме.
— Я пошел, — сказал Малыш. Он встал и направился к двери.
— Вы меня поняли, правда? — спросил Коллеони, не поднимаясь с кресла; он держал руку очень спокойно, так что пепел его сигары, теперь образующий длинную палочку, не отваливался. — Бруер жаловался. Не делайте этого больше. И Тейт… оставьте ваши шутки с Тейтом.
Его старое библейское лицо было почти бесстрастно, он только слегка забавлялся и был настроен в меру дружелюбно; но вдруг в этой роскошной комнате в викторианском стиле что-то переменилось: этот человек с золотой зажигалкой в кармане и ящиком для сигар на коленях стал казаться властелином мира, всего здешнего мира — кассовых аппаратов и полисменов, проституток, парламента и законов, которые решают: это хорошо, а это дурно.
— Я прекрасно понял, — сказал Малыш. — Вы думаете, что мы слишком ничтожны для вас.
— У меня работает великое множество людей, — ответил Коллеони.
Малыш закрыл за собой дверь; развязавшийся шнурок хлопал по его башмаку все время, пока он шел по коридору; огромный холл был почти пуст, только какой-то человек в широких гольфах ждал девушку. Весь внешний мир воплотился в Коллеони. Влажное пятно, куда не попал утюг, все еще виднелось на груди Малыша.
Чья— то рука тронула его за плечо. Малыш обернулся и узнал человека в котелке. Он настороженно кивнул.
— Привет.
— У Билли мне сказали, что ты пошел сюда, — ответил человек в котелке.
Сердце у Малыша замерло: почти впервые он представил себе, что по закону его могут повесить, вынести во двор и бросить в яму, закопать в извести, положить конец беспредельному будущему…
— Я вам нужен?
— Да.
Он подумал: Роз, эта девчонка, кто-то у нее выпытывал. Его мысль метнулась назад — он вспомнил, как она застала его, когда он шарил рукой под скатертью. Он мрачно усмехнулся и сказал:
— Ну что ж, во всяком случае, это не вызов на заседание «Большой четверки».
— Пойдем в участок?
— А ордер имеется у вас?
— Да это Бруер пожаловался, что ты порезал его. Ты оставил ему хороший шрам.
Малыш рассмеялся.
— Бруера? Я? С чего бы я стал его трогать?
— Пойдешь к инспектору?
— Конечно, пойду.
Они вышли на набережную. Уличный фотограф увидел их и снял колпачок с объектива. Малыш, проходя мимо, закрыл лицо рукой.
— Вы должны запретить такие вещи, — сказал он. — Очень мне надо, чтобы на молу торчала открытка; мы с вами идем в участок.
— Как-то в городе поймали убийцу с помощью такого моментального снимка.
— Читал я об этом, — сказал Малыш и умолк. «Это дело Коллеони, — подумал он, — он хочет показать себя, он подговорил Бруера подать жалобу».
— Говорят, что у Бруера жена совсем плоха, — мягко заметил сыщик.
— Да? — сказал Малыш. — Я не знал.
— Ты, наверно, подготовил алиби?
— Откуда я знаю? Я же не знаю, что он там говорит, в котором часу я его порезал. Ни один ловкач не может иметь алиби на каждую минуту дня.
— Ты хитрый паренек, — сказал сыщик, — но сейчас тебе нечего волноваться. Инспектор хочет с тобой по-дружески побеседовать, вот и все.
Он первый прошел через кабинет. За письменным столом сидел пожилой человек с усталым лицом.
— Садись, Браун, — предложил он.
Он открыл портсигар и пододвинул его к юноше.
— Я не курю, — сказал Малыш. Он сел и тревожно посмотрел на инспектора. — Вы собираетесь начать против меня дело?
— Никакого дела нет, — сказал инспектор. — Бруер не так уж серьезно на это смотрит. — Он казался более усталым, чем когда-либо. — Давай поговорим начистоту. Мы знаем друг о друге больше, чем нужно. Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела с Бруером. У меня есть занятия поважнее, чем следить за тем, чтобы вы с Бруером не… ссорились. Но ты не хуже меня знаешь, что Бруер не пришел бы сюда жаловаться, если бы его не заставили это сделать.
— Вы, конечно, уже до всего додумались, — сказал Малыш.
— Если бы его не заставил сделать это кто-то, кто не боится твоей банды.
— От вас, шпиков, ничего не скроешь, — заметил Малыш с насмешливой гримасой.
— На той неделе начинаются бега, и я не хочу, чтобы крупные банды затеяли драку здесь, в Брайтоне. Мне наплевать на то, что вы режете друг друга втихую, я не дам и пенни за вашу негодную шкуру, но когда начинают драться две банды, могут пострадать люди, к которым надо относиться бережно.
— Кого вы имеете в виду? — спросил Малыш.
— Я имею в виду приличных, ни в чем не повинных людей. Бедных людей, приехавших, чтобы поставить шиллинг на тотализатор. Клерков, поденщиц, моряков. Людей, которые вовсе не должны умирать из-за тебя… или из-за Коллеони.
— К чему вы клоните? — спросил Малыш.
— А вот к чему. Ты еще молод для своего дела, Браун. Где тебе тягаться с Коллеони. Если будет заваруха, я рухну, словно тонна кирпича, и придавлю вас обоих… но алиби окажется у Коллеони. Послушайся моего совета. Выметайся из Брайтона.
— Здорово, — сказал Малыш. — Шпик работает на Коллеони.
— Это частный и неофициальный разговор, — возразил инспектор. — Сейчас я отношусь к тебе по-человечески. Мне наплевать, если порежут тебя или порежут Коллеони, не я не собираюсь допускать, чтобы пострадали невинные люди, раз я могу этому помешать.
— Вы думаете, я конченый человек? — спросил Малыш. Он беспокойно усмехнулся, глядя в сторону, на стены, где висели объявления, разрешения для владельцев собак, для владельцев огнестрельного оружия, оповещения о найденных утопленниках. Со стены неестественным, остекленевшим взглядом на него смотрело лицо мертвеца. Растрепанные волосы. Шрам у рта.
— Вы думаете, при Коллеони в Брайтоне будет спокойнее?
Перед его глазами висел перечень: «Одни никелированные часы, жилет и брюки из серого сукна, рубашка в голубую полоску, трикотажные кальсоны».
— Ну, так как?
— Это ценный совет, — сказал Малыш, усмехаясь полированному столу, пачке сигарет «Плейерз», хрустальному пресс-папье. — Я должен обдумать его. Я еще слишком молод, чтобы идти в отставку.
— Если хочешь знать, ты слишком молод, чтобы заниматься рэкетом.
— Значит, Бруер не подал жалобы?
— Но он и не побоялся бы подать. Я отговорил его. Я хотел побеседовать с тобой начистоту.
— Ладно, — сказал Малыш, вставая, — может, я к вам еще зайду, а может, и нет.
Он опять усмехнулся, проходя через кабинет, но на обеих его скулах выступили красные пятна. В жилах его будто тек яд, хотя он скрывал это под усмешкой. Его оскорбили. Он еще покажет себя миру. Они думают, если ему только семнадцать… Он расправил узкие плечи при мысли, что он уже убил человека, а у этих шпиков, которые считают себя очень умными, не хватает соображения, чтобы уличить его. Он влачил за собой ореол собственной славы: его с раннего детства окружал ад. Он был готов к новым убийствам.
3
Айда Арнольд проснулась и села на кровати в комнате пансиона. Несколько мгновений она не могла понять, где находится. Голова у нее болела после кутежа в баре Шерри. Она понемногу пришла в себя, увидев на полу тяжелый кувшин, таз с мыльной водой, в которой она наскоро помылась, пунцовые розы на обоях, фотографию каких-то молодоженов… Она вспомнила, как Фил Коркери мялся на улице у входной двери, как он чмокнул ее в губы и быстро умчался по бульвару, словно это было все, на что он мог рассчитывать; а море тем временем отливало от берега, Айда осмотрелась: при утреннем свете комната выглядела не такой приятной, как вечером, когда она сняла ее. «Но здесь уютно, — подумала она удовлетворенно, — мне здесь нравится».
Солнце сияло. В Брайтоне было чудесно. На полу в коридоре у ее комнаты скрипел песок; она чувствовала его под подошвами туфель все время, пока шла по лестнице; в передней стояли детское ведерко, две лопатки, а у дверей вместо барометра висели длинные морские водоросли. Вокруг лежало несколько пар пляжных туфель, а из столовой доносился капризный детский голосок, без конца повторявший:
— Я не хочу играть в песок. Я хочу в кино. Я не хочу играть в песок.
В час она должна была встретиться с Филом Коркери в кафе Сноу. До этого ей нужно было кое-что сделать; приходилось экономить, нельзя было тратить слишком много на пиво. Жить в Брайтоне было недешево, а она не собиралась брать деньги у Коркери, у нее была совесть, у нее были свои правила, и если она брала деньги, она что-то давала взамен. Все свои надежды Айда возлагала на Черного Мальчика; нужно было поскорее заняться этим, прежде чем уменьшится выплата; это были материальные ресурсы ее войны; и она пошла через Кемп-Таун к единственному букмекеру, которого знала: к старому Джиму Тейту, к Честному Джиму, с трибуны, где места стоили полкроны.
Как только она вошла в его контору, он, переврав ее фамилию, закричал:
— А вот и Айда. Садитесь, миссис Тернер. — Он протянул ей через стол коробку «Голд флейкс». — Закурите сигару.
Он был немного, выше среднего роста. Голос его после двадцати лет работы на бегах мог издавать только громкие и хриплые звуки. Надо было смотреть на него с другого конца бинокля, чтобы поверить, что он такой красивый и здоровый малый, каким хотел казаться. Вблизи же видны были толстые синие жилы на лбу, красная паутина на белках глаз.
— Так что же, миссис Тернер… Айда, что вас интересует?
— Черный Мальчик, — ответила Айда.
— Черный Мальчик, — повторил Джим Тейт. — Это десять к одному.
— Двенадцать к одному.
— Выплата уменьшилась. На этой неделе на Черного Мальчика поставили целую кучу денег. Вы и десять-то к одному можете получить только от такого старого приятеля, как я.
— Ладно, — сказала Айда. — Я поставлю двадцать пять фунтов. И фамилия моя не Тернер, а Арнольд.
— Двадцать пять фунтов. Солидная ставка, миссис Какбы-вас-там-ни-звали.
Он послюнявил палец и начал считать бумажки. Просчитав половину, он остановился — за письменным столом он был похож на большую жабу — и прислушался. Через открытое окно доносился шум: шаги по камню, голоса, вдалеке звучала музыка, звонили звонки, неумолчно роптал Ла-Манш. Он сидел не шевелясь, держа в руке половину ассигнаций. Вид у него был встревоженный. Зазвонил телефон. Он не брал трубку секунды две, устремив на Айду взгляд своих испещренных красными жилками глаз; потом снял трубку.
— Алло, алло. У телефона Джим Тейт.
Телефон был старомодный. Тейт плотно прижал трубку к уху и сидел неподвижно; чей-то голос в трубке жужжал, как пчела.
Держа одной рукой трубку у уха, Джим Тейт другой собрал ассигнации и выписал квитанцию. Он хрипло сказал:
— Хорошо, мистер Коллеони. Я сделаю это, мистер Коллеони, — и положил трубку.
— Вы написали Черный Пес, — сказала Айда.
Он посмотрел на нее через стол. Прошло несколько секунд, пока он понял, что она сказала.
— Черный Пес, — повторил он и засмеялся хриплым, глухим смехом. — О чем это я думал? Черный Пес, в самом деле.
— Вот что значат заботы, — заметила Айда. — Папу римского они не оставляют даже во сне.
— Ну, у нас всегда есть о чем беспокоиться, — пролаял он с напускным добродушием.
Снова зазвонил телефон. Джим Тейт посмотрел на него так, как будто телефон мог его ужалить.
— Вы заняты, — сказала Айда. — Я пойду.
Выйдя на улицу, она осмотрелась, пытаясь разгадать причину беспокойства Джима Тейта, но ничего не заметила: вокруг был только Брайтон, занятый своими делами в этот погожий день.
Айда зашла в бар и выпила рюмку портвейна Доуро. Он был сладкий, густой и теплый. Она взяла еще рюмку.
— Кто такой мистер Коллеони? — спросила она бармена.
— Вы не знаете, кто такой Коллеони?
— Я только что впервые о нем услышала.
Бармен сказал:
— Он прибирает к рукам предприятие Кайта.
— А кто такой Кайт?
— Вы хотите сказать, кто был Кайт? Вы читали в газетах о том, что его укокошили на вокзале Сент-Пэнкрас?
— Нет.
— Не думаю, что они сделали это умышленно, — продолжал бармен. — Они хотели только порезать его, да бритва соскочила.
— Выпейте со мной.
— Спасибо. Выпью рюмку джина.
— За ваше здоровье.
— За ваше здоровье.
— Я ни о чем этом не слышала, — сказала Айда. Она посмотрела через плечо на часы; ей нечего было делать до часу; она могла выпить третью рюмку и немного поболтать.
— Дайте мне еще один портвейн. Когда все это случилось?
— Да еще до Троицы.
Слово «Троица» теперь всегда резало ей ухо — оно значило для нее очень многое: затертую десятишиллинговую бумажку, белые ступени, ведущие в дамский туалет, слово «трагедия», напечатанное крупным шрифтом.
— Ну, а что же товарищи Кайта? — спросила она.
— Вряд ли они уцелеют без Кайта. У банды нет вожака. Ну, у них теперь верховодит семнадцатилетний мальчишка. А что такой мальчишка может сделать против Коллеони? — Он перегнулся через стойку и прошептал: — Сегодня ночью он порезал Бруера.
— Кто? Коллеони?
— Нет, этот мальчишка.
— Я не знаю, кто такой Бруер, но, видно, здесь заварилась каша.
— Подождите, начнутся бега, — сказал бармен. — Вот когда пойдет заваруха. Коллеони хочет царить безраздельно. Быстро, посмотрите в окно — и вы его увидите.
Айда подошла к окну и выглянула на улицу, но опять увидела только знакомый ей Брайтон; она не замечала ничего другого даже и в тот день, когда умер Фред; две девушки в пляжных костюмах шли под руку, автобусы ехали в Роттингдин, какой-то человек продавал газеты, шла женщина с корзинкой для провизии, юноша в потертом костюме, прогулочный катер отходил от мола, длинного, светлого и прозрачного, похожего на креветку на солнце.
— Я никого не вижу, — сказала она.
— Теперь он уже прошел.
— Кто? Коллеони?
— Нет, мальчишка.
— А, вот этот паренек, — сказала Айда, возвращаясь к стойке и к своему портвейну.
— Пари держу, что он сейчас здорово озабочен.
— Такой мальчишка не должен был бы вмешиваться в подобные дела, — сказала Айда. — Если бы он был моим сыном, уж я бы выбила из него дурь" — И она хотела уже забыть о мальчике, переключить свое внимание, отвести свою мысль в сторону, словно ковш большого стального экскаватора, но вдруг вспомнила; лицо в баре, замеченное за плечом Фреда, звук разбитого стекла… «Этот джентльмен заплатит»… У нее была великолепная память. — Вы когда-нибудь встречали этого Колли Киббера? — спросила она.
— Не приходилось, — ответил бармен.
— Странный это случай с его смертью. Наверно, об этом много болтали.
— Я ничего не слышал, — сказал бармен. — Он был не из Брайтона. Никто не знал его здесь в округе. Он был чужой.
Чужой — она не понимала смысла этого слова: на свете не было места, где она чувствовала бы себя чужой. Вертя в пальцах рюмку с остатками дешевого портвейна, она, ни к кому не обращаясь, заметила:
— Жизнь — хорошая штука.
Все вокруг было ей близко и понятно: зеркало с рекламой за спиной бармена посылало ей ее собственное изображение; девушки со смехом шли через набережную с пляжа; на пароходе, уходящем в Булонь, звучал гонг — жизнь была хороша. Только мрак, в котором двигался Малыш, уходя из пансиона Билли, возвращаясь обратно в пансион Билли, был ей чужд; она не испытывала жалости к тому, чего не могла понять.
— Ну, мне пора, — сказала она.
Ей было еще рано, но она хотела получить ответ на некоторые вопросы, прежде чем придет мистер Коркери. Она обратилась к первой попавшейся официантке со словами:
— Это вам здесь так повезло?
— Не знаю, в чем, — холодно ответила официантка.
— Я думала, вы нашли карточку… карточку Колли Киббера.
— А, так это вон та, — презрительно сказала официантка, вскинув напудренный острый подбородок.
Айда пересела за другой столик.
— Ко мне сюда должен прийти приятель, — сказала она. — Мне надо подождать его, но я попробую что-нибудь выбрать. Картофельный пирог с мясом хороший?
— С виду он чудесный.
— Вкусный и подрумяненный сверху?
— Он просто картинка.
— Как вас зовут, милочка?
— Роз.
— Так, значит, это вам посчастливилось найти карточку?
— Это они вам сказали? — спросила Роз. — Они не могут мне этого простить. Считают, что я не заслужила такого счастья на второй день работы.
— На второй день? Ну, тогда вам действительно повезло. Этот день вы вовек не забудете.
— Конечно, — сказала Роз, — я всегда буду помнить его.
— Мне не следует задерживать вас разговорами.
— Пожалуйста, если вам угодно. Только сделайте вид, будто вы что-то заказываете. Сейчас мне больше некого обслуживать, а я прямо с ног валюсь из-за этих подносов.
— Вам не нравится ваша работа?
— Нет, почему же? — быстро возразила Роз. — Место хорошее. Я бы не променяла его ни на что другое. Я не хотела бы служить в гостинице или у Чессмана, даже если бы мне платили вдвое больше, чем здесь. Здесь так красиво, — сказала она, глядя на пустыню выкрашенных в зеленый цвет столов, на бледно-желтые нарциссы, на бумажные салфетки, на бутылочки с соусом.
— Вы здешняя?
— Я всегда жила здесь… всю жизнь, — ответила Роз. — На Нелсон-Плейс. Эта работа для меня выгодна, потому что мы здесь и ночуем. Нас только трое в комнате, и у нас два зеркала.
— Сколько вам лет?
Роз доверчиво наклонилась к Айде через стол.
— Шестнадцать, — ответила она. — Я от них это скрываю. Говорю, что мне семнадцать. Они бы сказали, что я слишком молодая, если бы узнали. Отослали бы меня… — Она запнулась и долго не могла выговорить этого мрачного слова. — Домой.
— Вы, наверное, обрадовались, — сказала Айда, — когда нашли эту карточку.
— Ну конечно!
— Как вы думаете, милочка, могу я здесь выпить стакан крепкого пива?
— Придется послать за ним, — ответила Роз. — Если вы дадите мне деньги…
Айда раскрыла свой кошелек.
— Наверное, вы никогда не забудете этого маленького человечка.
— Да ведь он был не такой уж… — начала Роз и вдруг запнулась, устремив взгляд в окно кафе Сноу, через набережную на мол.
— Он был не такой уж?… — повторила Айда. — Что вы хотели сказать?
— Не помню, — ответила Роз.
— Я вас спросила, забудете ли вы когда-нибудь этого маленького человечка?
— Вылетело из головы, — сказала Роз. — Я пойду вам за пивом. Неужели он стоит столько… стакан крепкого пива? — спросила она, взяв со стола две монеты по шиллингу.
— Одна из них вам, милочка, — ответила Айда. — Я любопытная. Ничего не могу с собой поделать. Такой уж у меня характер. Скажите, как он выглядел?
— Не знаю. Не могу вспомнить. У меня совсем нет памяти на лица.
— Конечно, милочка, а то бы вы его окликнули. Вы ведь, наверное, видели его фото в газетах.
— Я и сама знаю, что глупо поступила.
Она стояла бледная и решительная, с виноватым видом, затаив дыхание.
— Тогда вы получили бы десять фунтов, а не десять шиллингов.
— Я пойду вам за пивом.
— Пожалуй, я лучше подожду. Пускай за пиво заплатит тот джентльмен, который угощает меня завтраком. — Айда взяла обратно обе монеты, и глаза Роз проследили за ними до сумочки, куда она их спрятала. — Деньги целее будут, — тихо сказала Айда, внимательно разглядывая худое лицо, большой рот, слишком далеко расставленные глаза, бледность, несформировавшуюся фигуру, и, вдруг снова став шумной и веселой, она помахала рукой и громко позвала: — Фил Коркери, фил Коркери!
Солнце сияло. В Брайтоне было чудесно. На полу в коридоре у ее комнаты скрипел песок; она чувствовала его под подошвами туфель все время, пока шла по лестнице; в передней стояли детское ведерко, две лопатки, а у дверей вместо барометра висели длинные морские водоросли. Вокруг лежало несколько пар пляжных туфель, а из столовой доносился капризный детский голосок, без конца повторявший:
— Я не хочу играть в песок. Я хочу в кино. Я не хочу играть в песок.
В час она должна была встретиться с Филом Коркери в кафе Сноу. До этого ей нужно было кое-что сделать; приходилось экономить, нельзя было тратить слишком много на пиво. Жить в Брайтоне было недешево, а она не собиралась брать деньги у Коркери, у нее была совесть, у нее были свои правила, и если она брала деньги, она что-то давала взамен. Все свои надежды Айда возлагала на Черного Мальчика; нужно было поскорее заняться этим, прежде чем уменьшится выплата; это были материальные ресурсы ее войны; и она пошла через Кемп-Таун к единственному букмекеру, которого знала: к старому Джиму Тейту, к Честному Джиму, с трибуны, где места стоили полкроны.
Как только она вошла в его контору, он, переврав ее фамилию, закричал:
— А вот и Айда. Садитесь, миссис Тернер. — Он протянул ей через стол коробку «Голд флейкс». — Закурите сигару.
Он был немного, выше среднего роста. Голос его после двадцати лет работы на бегах мог издавать только громкие и хриплые звуки. Надо было смотреть на него с другого конца бинокля, чтобы поверить, что он такой красивый и здоровый малый, каким хотел казаться. Вблизи же видны были толстые синие жилы на лбу, красная паутина на белках глаз.
— Так что же, миссис Тернер… Айда, что вас интересует?
— Черный Мальчик, — ответила Айда.
— Черный Мальчик, — повторил Джим Тейт. — Это десять к одному.
— Двенадцать к одному.
— Выплата уменьшилась. На этой неделе на Черного Мальчика поставили целую кучу денег. Вы и десять-то к одному можете получить только от такого старого приятеля, как я.
— Ладно, — сказала Айда. — Я поставлю двадцать пять фунтов. И фамилия моя не Тернер, а Арнольд.
— Двадцать пять фунтов. Солидная ставка, миссис Какбы-вас-там-ни-звали.
Он послюнявил палец и начал считать бумажки. Просчитав половину, он остановился — за письменным столом он был похож на большую жабу — и прислушался. Через открытое окно доносился шум: шаги по камню, голоса, вдалеке звучала музыка, звонили звонки, неумолчно роптал Ла-Манш. Он сидел не шевелясь, держа в руке половину ассигнаций. Вид у него был встревоженный. Зазвонил телефон. Он не брал трубку секунды две, устремив на Айду взгляд своих испещренных красными жилками глаз; потом снял трубку.
— Алло, алло. У телефона Джим Тейт.
Телефон был старомодный. Тейт плотно прижал трубку к уху и сидел неподвижно; чей-то голос в трубке жужжал, как пчела.
Держа одной рукой трубку у уха, Джим Тейт другой собрал ассигнации и выписал квитанцию. Он хрипло сказал:
— Хорошо, мистер Коллеони. Я сделаю это, мистер Коллеони, — и положил трубку.
— Вы написали Черный Пес, — сказала Айда.
Он посмотрел на нее через стол. Прошло несколько секунд, пока он понял, что она сказала.
— Черный Пес, — повторил он и засмеялся хриплым, глухим смехом. — О чем это я думал? Черный Пес, в самом деле.
— Вот что значат заботы, — заметила Айда. — Папу римского они не оставляют даже во сне.
— Ну, у нас всегда есть о чем беспокоиться, — пролаял он с напускным добродушием.
Снова зазвонил телефон. Джим Тейт посмотрел на него так, как будто телефон мог его ужалить.
— Вы заняты, — сказала Айда. — Я пойду.
Выйдя на улицу, она осмотрелась, пытаясь разгадать причину беспокойства Джима Тейта, но ничего не заметила: вокруг был только Брайтон, занятый своими делами в этот погожий день.
Айда зашла в бар и выпила рюмку портвейна Доуро. Он был сладкий, густой и теплый. Она взяла еще рюмку.
— Кто такой мистер Коллеони? — спросила она бармена.
— Вы не знаете, кто такой Коллеони?
— Я только что впервые о нем услышала.
Бармен сказал:
— Он прибирает к рукам предприятие Кайта.
— А кто такой Кайт?
— Вы хотите сказать, кто был Кайт? Вы читали в газетах о том, что его укокошили на вокзале Сент-Пэнкрас?
— Нет.
— Не думаю, что они сделали это умышленно, — продолжал бармен. — Они хотели только порезать его, да бритва соскочила.
— Выпейте со мной.
— Спасибо. Выпью рюмку джина.
— За ваше здоровье.
— За ваше здоровье.
— Я ни о чем этом не слышала, — сказала Айда. Она посмотрела через плечо на часы; ей нечего было делать до часу; она могла выпить третью рюмку и немного поболтать.
— Дайте мне еще один портвейн. Когда все это случилось?
— Да еще до Троицы.
Слово «Троица» теперь всегда резало ей ухо — оно значило для нее очень многое: затертую десятишиллинговую бумажку, белые ступени, ведущие в дамский туалет, слово «трагедия», напечатанное крупным шрифтом.
— Ну, а что же товарищи Кайта? — спросила она.
— Вряд ли они уцелеют без Кайта. У банды нет вожака. Ну, у них теперь верховодит семнадцатилетний мальчишка. А что такой мальчишка может сделать против Коллеони? — Он перегнулся через стойку и прошептал: — Сегодня ночью он порезал Бруера.
— Кто? Коллеони?
— Нет, этот мальчишка.
— Я не знаю, кто такой Бруер, но, видно, здесь заварилась каша.
— Подождите, начнутся бега, — сказал бармен. — Вот когда пойдет заваруха. Коллеони хочет царить безраздельно. Быстро, посмотрите в окно — и вы его увидите.
Айда подошла к окну и выглянула на улицу, но опять увидела только знакомый ей Брайтон; она не замечала ничего другого даже и в тот день, когда умер Фред; две девушки в пляжных костюмах шли под руку, автобусы ехали в Роттингдин, какой-то человек продавал газеты, шла женщина с корзинкой для провизии, юноша в потертом костюме, прогулочный катер отходил от мола, длинного, светлого и прозрачного, похожего на креветку на солнце.
— Я никого не вижу, — сказала она.
— Теперь он уже прошел.
— Кто? Коллеони?
— Нет, мальчишка.
— А, вот этот паренек, — сказала Айда, возвращаясь к стойке и к своему портвейну.
— Пари держу, что он сейчас здорово озабочен.
— Такой мальчишка не должен был бы вмешиваться в подобные дела, — сказала Айда. — Если бы он был моим сыном, уж я бы выбила из него дурь" — И она хотела уже забыть о мальчике, переключить свое внимание, отвести свою мысль в сторону, словно ковш большого стального экскаватора, но вдруг вспомнила; лицо в баре, замеченное за плечом Фреда, звук разбитого стекла… «Этот джентльмен заплатит»… У нее была великолепная память. — Вы когда-нибудь встречали этого Колли Киббера? — спросила она.
— Не приходилось, — ответил бармен.
— Странный это случай с его смертью. Наверно, об этом много болтали.
— Я ничего не слышал, — сказал бармен. — Он был не из Брайтона. Никто не знал его здесь в округе. Он был чужой.
Чужой — она не понимала смысла этого слова: на свете не было места, где она чувствовала бы себя чужой. Вертя в пальцах рюмку с остатками дешевого портвейна, она, ни к кому не обращаясь, заметила:
— Жизнь — хорошая штука.
Все вокруг было ей близко и понятно: зеркало с рекламой за спиной бармена посылало ей ее собственное изображение; девушки со смехом шли через набережную с пляжа; на пароходе, уходящем в Булонь, звучал гонг — жизнь была хороша. Только мрак, в котором двигался Малыш, уходя из пансиона Билли, возвращаясь обратно в пансион Билли, был ей чужд; она не испытывала жалости к тому, чего не могла понять.
— Ну, мне пора, — сказала она.
Ей было еще рано, но она хотела получить ответ на некоторые вопросы, прежде чем придет мистер Коркери. Она обратилась к первой попавшейся официантке со словами:
— Это вам здесь так повезло?
— Не знаю, в чем, — холодно ответила официантка.
— Я думала, вы нашли карточку… карточку Колли Киббера.
— А, так это вон та, — презрительно сказала официантка, вскинув напудренный острый подбородок.
Айда пересела за другой столик.
— Ко мне сюда должен прийти приятель, — сказала она. — Мне надо подождать его, но я попробую что-нибудь выбрать. Картофельный пирог с мясом хороший?
— С виду он чудесный.
— Вкусный и подрумяненный сверху?
— Он просто картинка.
— Как вас зовут, милочка?
— Роз.
— Так, значит, это вам посчастливилось найти карточку?
— Это они вам сказали? — спросила Роз. — Они не могут мне этого простить. Считают, что я не заслужила такого счастья на второй день работы.
— На второй день? Ну, тогда вам действительно повезло. Этот день вы вовек не забудете.
— Конечно, — сказала Роз, — я всегда буду помнить его.
— Мне не следует задерживать вас разговорами.
— Пожалуйста, если вам угодно. Только сделайте вид, будто вы что-то заказываете. Сейчас мне больше некого обслуживать, а я прямо с ног валюсь из-за этих подносов.
— Вам не нравится ваша работа?
— Нет, почему же? — быстро возразила Роз. — Место хорошее. Я бы не променяла его ни на что другое. Я не хотела бы служить в гостинице или у Чессмана, даже если бы мне платили вдвое больше, чем здесь. Здесь так красиво, — сказала она, глядя на пустыню выкрашенных в зеленый цвет столов, на бледно-желтые нарциссы, на бумажные салфетки, на бутылочки с соусом.
— Вы здешняя?
— Я всегда жила здесь… всю жизнь, — ответила Роз. — На Нелсон-Плейс. Эта работа для меня выгодна, потому что мы здесь и ночуем. Нас только трое в комнате, и у нас два зеркала.
— Сколько вам лет?
Роз доверчиво наклонилась к Айде через стол.
— Шестнадцать, — ответила она. — Я от них это скрываю. Говорю, что мне семнадцать. Они бы сказали, что я слишком молодая, если бы узнали. Отослали бы меня… — Она запнулась и долго не могла выговорить этого мрачного слова. — Домой.
— Вы, наверное, обрадовались, — сказала Айда, — когда нашли эту карточку.
— Ну конечно!
— Как вы думаете, милочка, могу я здесь выпить стакан крепкого пива?
— Придется послать за ним, — ответила Роз. — Если вы дадите мне деньги…
Айда раскрыла свой кошелек.
— Наверное, вы никогда не забудете этого маленького человечка.
— Да ведь он был не такой уж… — начала Роз и вдруг запнулась, устремив взгляд в окно кафе Сноу, через набережную на мол.
— Он был не такой уж?… — повторила Айда. — Что вы хотели сказать?
— Не помню, — ответила Роз.
— Я вас спросила, забудете ли вы когда-нибудь этого маленького человечка?
— Вылетело из головы, — сказала Роз. — Я пойду вам за пивом. Неужели он стоит столько… стакан крепкого пива? — спросила она, взяв со стола две монеты по шиллингу.
— Одна из них вам, милочка, — ответила Айда. — Я любопытная. Ничего не могу с собой поделать. Такой уж у меня характер. Скажите, как он выглядел?
— Не знаю. Не могу вспомнить. У меня совсем нет памяти на лица.
— Конечно, милочка, а то бы вы его окликнули. Вы ведь, наверное, видели его фото в газетах.
— Я и сама знаю, что глупо поступила.
Она стояла бледная и решительная, с виноватым видом, затаив дыхание.
— Тогда вы получили бы десять фунтов, а не десять шиллингов.
— Я пойду вам за пивом.
— Пожалуй, я лучше подожду. Пускай за пиво заплатит тот джентльмен, который угощает меня завтраком. — Айда взяла обратно обе монеты, и глаза Роз проследили за ними до сумочки, куда она их спрятала. — Деньги целее будут, — тихо сказала Айда, внимательно разглядывая худое лицо, большой рот, слишком далеко расставленные глаза, бледность, несформировавшуюся фигуру, и, вдруг снова став шумной и веселой, она помахала рукой и громко позвала: — Фил Коркери, фил Коркери!