— Меня гнали оттуда собаками.
— Налей миссис Пайкер лимонаду, Джозеф, — сказала миссис Колкин.
Начальник полиции несколько нервно наблюдал, как та пьет. Видимо, вкус лимонада показался ей не совсем обычным; она отпила немного; потом еще и еще.
— Подумать только, — сказала она, — какой восхитительный лимонад. Такой ароматный!
Сэр Маркус отказался от супа; отказался от рыбы; когда подали entr?ee1, он склонился над большой хрустальной, с серебряным обручем, вазой для цветов (на обруче была надпись: «Джозефу Колкину от продавцов фирмы „Колкин и Колкин“ по случаю…». Надпись заворачивала вместе с обручем, и дочитать не представлялось возможным) и прошептал:
— Нельзя ли мне стакан горячей воды и какое-нибудь сухое печенье? — И пояснил: — Мой доктор не позволяет есть на ночь ничего, кроме этого.
— Да, паршиво, — сказал начальник полиции. — Не повезло вам. Еда и выпивка, когда человек стареет… — Он уставился в свой пустой стакан. Ну что за жизнь! Эх, если б можно было удрать отсюда к своим парням, показать, чего ты на самом деле стоишь, почувствовать себя настоящим мужчиной.
Леди супруга мэра вдруг воскликнула:
— Чинки с таким удовольствием погрыз бы эти косточки! — и смолкла, словно подавилась.
— Кто это — Чинки? — прошептал сэр Маркус.
Миссис Колкин быстро нашлась:
— У миссис Пайкер дома прелестная кошечка.
— Рад, что не собачка, — ответствовал шепотом сэр Маркус. — В собаках есть что-то такое… — Старческая рука приподнялась в безнадежной попытке сделать какой-то жест, не выпуская из пальцев печенье с сыром, — особенно в этих китайских мопсах. — Он произнес все это с необыкновенной злобой. — Тяф-тяф-тяф! — И запил горячей водой.
В его жизни почти не осталось удовольствий; самым живым чувством была злоба; самой важной целью — борьба: борьба за свои капиталы; борьба за едва тлеющий лучик энергии, подпитываемый ежегодно лучами каннского солнца; борьба за жизнь. Он готов был питаться сухим печеньем до тех пор, пока не иссякнут запасы печенья в стране, лишь бы это продлило его, сэра Маркуса, иссякающие дни.
Старику, видно, недолго осталось, думал начальник полиции, глядя, как сэр Маркус запивает горячей водой последнюю крошку печенья и вынимает из жилетного кармана плоский золотой футляр, а из него — белую таблетку. У него
— сердце; каждый может догадаться: по тому, как он разговаривает; как путешествует — в специально оборудованном железнодорожном вагоне; как его катят в специальном кресле на колесах по длинным коридорам конторского дворца «Мидлендской Стали». Начальник полиции не раз встречался с сэром Маркусом на городских приемах; после Всеобщей стачки1 сэр Маркус подарил полиции Ноттвича — в знак признания ее заслуг — полностью оборудованный гимнастический зал; но никогда прежде сэр Маркус не удостаивал посещением их дом.
Все в городе знали о сэре Маркусе очень многое. Беда в том, что это многое полно было противоречий. Кое-кто считал, что он грек — из-за его христианского имени; кто-то был совершенно уверен, что он родился в гетто. Его деловые партнеры утверждали, что он происходит из старинной английской семьи; нос его не мог служить свидетельством в пользу ни одного из этих утверждений; такие носы во множестве встречаются в Корнуолле и на западе страны. Имя сэра Маркуса не было упомянуто в справочнике «Кто есть кто» вовсе, а некий предприимчивый журналист, попытавшийся написать биографию сэра Маркуса, обнаружил в официальных документах необъяснимые пустоты; невозможно было добраться до источника хотя бы одного из слухов из-за недостатка информации. Даже в Марселе, где, как говорили, юный сэр Маркус был обвинен в краже кошелька у посетителя борделя, не нашлось документов, подтверждавших эту сплетню. А сейчас он сидел в столовой, обставленной тяжелой темной мебелью времен Эдуарда VII1, стряхивая с жилета крошки сухого печенья. Сидел в столовой начальника полиции один из самых богатых людей в Европе.
Никто не знал, сколько ему лет; никто, кроме, пожалуй, его зубного врача: начальник полиции почему-то полагал, что можно узнать возраст человека по его зубам. Впрочем, вероятно, зубы сэра Маркуса были вовсе и не его зубы — в этом-то возрасте. Так что и здесь обнаруживался недостаток информации.
— Ну, мы оставим наших мужчин наедине, но не для того чтобы они тут без нас пили, не правда ли? — сказала миссис Колкин веселым тоном, устремив на мужа предостерегающий взгляд. — Просто я думаю, им есть о чем поговорить друг с другом.
Когда дверь за ними закрылась, сэр Маркус сказал:
— Я уже видел где-то эту женщину. С собакой. Совершенно уверен в этом.
— Вы не будете возражать, если я налью себе портвейна? Не люблю пить один, но если вы не пьете… А сигару хотите?
— Нет, — прошептал сэр Маркус, — я не курю. — И продолжал: — Я хотел встретиться с вами — конфиденциально — по поводу этого парня… Ворона. Дэвис очень обеспокоен. Дело в том, что он его видел. Совершенно случайно. Как раз в то время, когда было совершено ограбление. В конторе у приятеля, на Виктория-стрит. Этот парень зашел туда под каким-то предлогом. У Дэвиса создалось впечатление, что парень решил его убрать. Как свидетеля.
— Передайте ему, — гордо заявил начальник полиции, снова наполнив свой стакан, — ему незачем беспокоиться. Парень фактически у нас в руках. Мы знаем, где он находится в данный момент. Он окружен. Мы только ждем утра, когда он сам выйдет на свет…
— Зачем же ждать? Не лучше ли будет, — шелестел сэр Маркус, — взять этого отчаянного глупца сейчас же?
— Понимаете, он вооружен. В темноте всякое может случиться. Он может выстрелами проложить себе путь. И еще одно. С ним его подружка. Будет обидно, если он удерет, а девушка погибнет.
Сэр Маркус склонил дряхлую голову над сложенными на столе руками, которые в этот момент ему нечем было занять: не было ни печенья, ни стакана с горячей водой, ни таблетки. Он мягко пояснил:
— Поймите меня правильно. В каком-то смысле ответственность будет лежать на нас. Из-за Дэвиса. Если бы вдруг что-то случилось — если вдруг убили бы эту девушку… За спиной полиции был бы весь наш капитал. Если бы началось расследование — лучшие адвокаты… У меня много друзей, как вы можете себе представить…
— Лучше подождать рассвета, сэр Маркус. Поверьте мне. Я разбираюсь в таких вещах. Я ведь воевал, знаете ли.
— Да-да, я так и понял, — сказал сэр Маркус.
— Похоже, старый бульдог снова пустит в ход свою хватку, а? Слава Богу, у нас в правительстве не трусы сидят.
— Да-да, — ответил сэр Маркус. — Я бы сказал, это почти решено. — Старческие тусклые глаза обратились к графину. — Не обращайте на меня внимания, майор, выпейте еще портвейна.
— Ну что ж, если вы советуете, сэр Маркус. Выпью — только один стаканчик, последний, на сон грядущий.
Сэр Маркус сказал:
— Я очень рад, что вы сообщили мне эту замечательную новость. Не очень-то хорошо, когда вооруженный бандит свободно разгуливает по улицам Ноттвича. Вы не должны рисковать своими людьми, майор. Лучше, чтобы этот… отброс общества… погиб, чем хотя бы один из ваших замечательных парней. — Он вдруг откинулся в кресле, раскрыл рот и задышал, точно вытащенная на берег рыба. — Таблетку. Пожалуйста. Скорей.
Начальник полиции извлек золотой футляр из жилетного кармана сэра Маркуса, но тот уже преодолел недомогание и принял таблетку самостоятельно. Начальник полиции спросил:
— Вызвать ваш автомобиль, сэр Маркус?
— Нет-нет, — прошептал тот. — Это неопасно. Просто болевой приступ. — Он устремил замутненный взгляд на усыпанные крошками брюки. — Так о чем это мы? Ах да, эти замечательные парни. Да, вы не должны подвергать риску их жизни. Они нужны родине.
— Это истинная правда.
Сэр Маркус прошипел злобно:
— Для меня этот… бандит… — предатель. В такое время каждый человек на счету. И я поступил бы с ним как с предателем.
— Это единственно верный подход.
— Еще стаканчик портвейна, майор?
— Да, пожалуй.
— Подумать только, сколько здоровых молодых людей этот парень отвлечет от выполнения их долга перед родиной, даже если он сам никого не застрелит. Тюремщики. Охрана. Еда и кров за счет родины, когда другие мужчины…
— Гибнут. Вы правы, сэр Маркус. — Трагичность всей этой ситуации задела глубинные струны его души. Он вспомнил про мундир в шкафу: надо бы почистить пуговицы — пуговицы с гербом родины. Начальник полиции все еще издавал слабый запах нафталина. — Где-то вдали есть уголок чужой земли, который навсегда… Шекспир понимал такие вещи. Когда этот освященный веками старец говорил, что…
— Было бы очень хорошо, майор Колкин, если бы ваши люди не рисковали. Если бы стали стрелять, как только он появится. Сорняки надо безжалостно уничтожать. Выдирать с корнем.
— Было бы хорошо.
— Вы же отец своим ребятам.
— Да, так мне и старина Пайкер однажды сказал. Да простит ему Бог, он-то имел в виду совсем другое. Жаль, что вы не пьете вместе со мной, сэр Маркус. Вы — человек, который все понимает. Вы знаете, какие чувства испытывает офицер. Я ведь служил в армии.
— Возможно, через неделю вы снова будете в армии.
— Вы меня понимаете, знаете, что человек испытывает… Мне не хочется, чтобы между нами оставались неясности. Есть кое-что, сэр Маркус, о чем я должен вам сказать. Это отягощает мою совесть. Под диваном была собака.
— Собака?
— Китайский мопс по имени Чинки. Я думал, чево…
— Она сказала, это кошка.
— Она не хотела, чтобы вы знали.
Сэр Маркус сказал:
— Не люблю, когда меня обманывают. Займусь Пайкером, когда придет время выборов. — Он утомленно вздохнул, словно ему предстояло заняться устройством множества дел, организацией мести множеству людей, и все это должно было простираться в бесконечные дали будущего, а он столько уже отмерил со времени гетто или марсельского борделя — если было гетто, если существовал бордель. Он прошептал — и шепот его звучал приказанием:
— Так вы сейчас же позвоните в Управление и прикажете стрелять, как только он появится? Скажите — под вашу ответственность. Я вас поддержу…
— Я не представляю, чево… чеГо…
Старческие руки сделали нетерпеливый жест: так много надо было еще устроить.
— Послушайте меня. Я никогда не обещаю ничего такого, чего не смог бы выполнить. В десяти милях отсюда — учебный военный лагерь. Я могу устроить так, что вы станете — номинально — его начальником, в чине полковника, как только будет объявлена война.
— А полковник Бэнкс?
— Переведут в другое место.
— Вы хотите сказать, если я позвоню…
— Нет. Я хочу сказать — если добьетесь успеха.
— И парня убьют?
— Какое это имеет значение? Что он такое? Подонок. Нет причин колебаться. Выпейте еще портвейна.
Начальник полиции протянул руку к графину, повторяя про себя, но не с таким восторгом, как можно было бы ожидать: «полковник Колкин» — он не мог не вспомнить кое о чем. Он был пожилым сентиментальным человеком. Вспомнил, как получил назначение на свой теперешний пост; конечно, это ему «устроили», так же как теперь обещают «устроить» командование учебным военным лагерем; но ему живо припомнилось чувство гордости, которое он испытал, став начальником одного из лучших полицейских управлений в Англии.
— Пожалуй, не стану больше пить, — сказал он. — Боюсь, не смогу заснуть, а жена…
Сэр Маркус сказал:
— Ну, полковник, — он как-то странно моргнул своими старческими глазами,
— можете во всем положиться на меня.
— Мне очень хотелось бы это для вас сделать, сэр Маркус, — умоляюще произнес начальник полиции, — только я не представляю чево… Полиция не имеет права.
— Но об этом никто не узнает.
— Моего приказа просто не послушают. Такого приказа. Никогда.
— Вы что же, хотите сказать, — прошептал сэр Маркус, — что, занимая такой пост, не имеете власти?
Он проговорил это с изумлением, как человек, всегда добивавшийся, чтобы его власть распространялась на всех подчиненных, вплоть до самых незначительных.
— Мне очень хотелось бы сделать вам приятное.
— Вот телефон, — сказал сэр Маркус. — Хотя бы попробуйте использовать свое влияние. Я никогда не требую от человека больше того, что он может сделать.
Начальник полиции сказал:
— В полиции города — замечательные ребята. Я много вечеров провел с ними в Управлении. Пропускали стаканчик-другой. Очень хваткие. Лучше не бывает. Не бойтесь, они его обязательно возьмут, сэр Маркус.
— Мертвым?
— Живым или мертвым. Не дадут ему сбежать. Они замечательные ребята.
— Но он должен быть взят мертвым, — сказал сэр Маркус и чихнул. Казалось, вдох, который сэр Маркус был вынужден для этого сделать, лишил его последних сил. Он опять откинулся на спинку кресла, тяжело дыша.
— Я не могу приказать им такое, сэр Маркус, только не это. Это же все равно что убийство.
— Ерунда.
— Эти вечера с ребятами… Они для меня очень много значат. Я не смогу больше пойти туда, если отдам такой приказ. Лучше я останусь тем, кто есть. Опять буду возглавлять трибунал. Пока есть войны, будут и пацифисты.
— Никакого трибунала возглавлять вы не будете. Это я вам устрою, — сказал сэр Маркус. Запах нафталина снова — теперь уже насмешкой — защекотал ноздри Колкина. — Я могу устроить так, что вы и начальником полиции больше не будете. Займусь. Вами и Пайкером. — Он издал странный тоненький свист — носом. Он был слишком стар, чтобы смеяться, не хотел зря перегружать легкие.
— Ну, давайте пейте свой портвейн.
— Нет, пожалуй, не стоит. Послушайте, сэр Маркус, я поставлю охрану у дверей «Мидлендской Стали» и у вашего кабинета. За Дэвисом будут ходить мои ребята. Глаз не будут спускать.
— Наплевать мне на Дэвиса, — сказал сэр Маркус. — Вызовите моего шофера, будьте любезны.
— Мне очень хотелось бы сделать, как вы просите, сэр Маркус. Не хотите ли вернуться к дамам?
— Нет, нет, — прошелестел сэр Маркус, — нет, там ведь собака.
Пришлось помочь ему подняться на ноги, вставить в руку трость; несколько сухих крошек застряли в бородке. Он сказал:
— Если передумаете, вечером можете мне позвонить. Я не лягу спать.
Разумеется, думал Колкин снисходительно, человек в его возрасте относится к смерти иначе, чем мы: смерть угрожает ему всегда и повсюду, на скользком тротуаре, в ванне — если поскользнуться на упавшем на дно обмылке. Ему, наверное, кажется: то, о чем он просит, совершенно нормально; глубокая старость — состояние ненормальное, надо здесь делать скидку на возраст. Но, провожая взглядом сэра Маркуса, которого под руки вели по дорожке и осторожно усаживали в автомобиль, на мягкие подушки, он не мог не повторять в уме: «полковник Колкин», «полковник Колкин». Через минуту прибавил: «кавалер ордена Бани"1.
Чинки лаял в гостиной. Им, видимо, удалось выманить его из-под дивана. Он был очень чистопородный и нервный, и, если кто-то незнакомый заговаривал с ним слишком неожиданно или слишком резко, он начинал носиться кругами, с пеной у рта, издавая истерические вопли, странно похожие на человеческие, а длинная шерсть щеткой мела ковер. Можно было бы ускользнуть потихоньку, посидеть с ребятами в Управлении. Но эта мысль не рассеяла мрачных сомнений. Неужели сэр Маркус способен лишить его даже этого удовольствия? Но ведь он уже лишил его этого. Колкин не мог встретиться ни со старшим инспектором, ни с другими, когда такое отягощало его совесть. Он прошел в кабинет и сел к телефону. Минут через пять сэр Маркус будет дома. Если его уже лишили всего этого, что он теряет? Можно и уступить. Но он так и сидел у телефона, ничего не предпринимая, низенький, толстенький, хвастливый, не очень чистый на руку торговец. Его жена заглянула в дверь кабинета.
— Чем ты тут занимаешься, Джозеф? — спросила она. — Иди сейчас же и поговори с миссис Пайкер.
— Вы можете идти спать, Моллисон, я не лягу.
Он спал теперь очень мало. Несколько часов сна оставляли слишком явный пробел в теперь уже кратковременном пребывании сэра Маркуса в этой жизни. Впрочем, он и не нуждался в сне. Отсутствие физических усилий освобождало его от необходимости спать. Расположившись за столом, рядом с телефоном, он сначала прочел памятную записку, лежавшую перед ним, затем принялся просматривать телеграфную ленту. Прочел о приготовлениях к учебной газовой атаке, намеченной на следующее утро. Все клерки на первом этаже, которым могло понадобиться выйти из здания по служебным делам, уже снабжены противогазами. Сирены должны были прозвучать сразу, как только прекратится поток людей, идущих на работу, и начнется рабочий день в учреждениях и конторах. Работники транспортных контор, водители грузовиков, курьеры будут обязаны надеть противогазы, как только приступят к работе. Это была единственная мера, обеспечивавшая неукоснительное ношение противогазов. Иначе кто-нибудь где-нибудь мог забыть маску, попасть во время учений в больницу и бесполезно потратить часы, принадлежащие «Мидлендской Стали».
Сэр Маркус читал биржевые сводки: показатели подскочили, перекрыв показатели ноября 1918 г. Акции оружейных компаний продолжали расти в цене, а с ними и сталь. Совершенно не имело значения то, что правительство Великобритании прекратило все экспортные поставки; теперь сама страна поглощала больше оружия, чем когда бы то ни было после пика в 1918 году, когда Хэйг штурмовал «линию Гинденбурга». У сэра Маркуса было множество друзей во множестве стран; он регулярно проводил вместе с ними зимние месяцы в Каннах или на яхте близ Родоса, как гость Соппелсы; он был близким другом миссис Крэнбейм. Теперь невозможно экспортировать оружие, но экспорт никеля и других металлов, столь необходимых для вооружения воюющих государств, пока не ограничен. Даже когда война была объявлена, миссис Крэнбейм вполне определенно заявила — в тот вечер, когда яхту немного качало и Розена так неудачно вырвало на черное атласное платье миссис Зиффо, — что правительство Великобритании не станет ограничивать экспорт никеля в Швейцарию и другие нейтральные страны, если британские интересы будут полностью соблюдены. Так что будущее представало в весьма розовом свете, потому что на слово миссис Крэнбейм вполне можно было положиться. Она черпала сведения из надежного источника, если можно сравнить с источником очень старого и очень высокопоставленного государственного деятеля, чьим доверием широко пользовалась миссис Крэнбейм.
Казалось, теперь уже совершенно ясно, во всяком случае об этом говорила телеграфная лента в руках сэра Маркуса, что правительства двух стран, главным образом задетых конфликтом, не пожелают ни принять условия ультиматума, ни предложить компромиссное решение. Возможно, дней через пять по меньшей мере четыре страны вступят в войну, и спрос на оружие возрастет до миллиона фунтов в день.
И все же сэр Маркус не был вполне счастлив. Дэвис смешал все карты; когда сэр Маркус сказал ему, что нельзя допустить, чтобы убийца извлек выгоду из страшного преступления, совершенного им, он никак не предполагал, что Дэвис пойдет на этот идиотский трюк с крадеными банкнотами. Теперь ему придется всю ночь сидеть и ждать телефонного звонка. Сэр Маркус постарался устроить свое дряхлое, тощее тело как можно удобнее на надутых воздухом подушках: он постоянно с болезненным страхом чувствовал, как изнашивается каждая его косточка; так мог бы чувствовать себя высохший скелет, чьи кости истираются о свинцовое покрытие гроба. Часы пробили полночь: сэр Маркус прожил еще один полновесный день.
Глава V
— Сможете немножко отдохнуть?
Энн добралась до угла сарая, держась за его руку. Сказала:
— Ужасный холод.
— Вы ложитесь, а я принесу побольше мешков. — Он зажег спичку, и крохотный огонек неуверенно двинулся прочь сквозь плотную холодную тьму. Ворон принес мешки и укрыл ее, бросив спичку.
— А нельзя — хоть немного света?
— Это опасно. Во всяком случае, — сказал он, — мне-то темнота на руку. Вам меня не видно. Не видно этого. — Он коснулся губы, зная, что она не увидит. Отошел к двери и прислушался; услышал неуверенные шаги — хрустел под ногами шлак; через некоторое время — чей-то голос. Сказал ей:
— Мне надо подумать. Они знают, что я здесь. Может, вам лучше уйти. На вас им нечего повесить. Если они придут, начнется стрельба.
— Как вы думаете, они знают, что я здесь?
— Они, видно, шли за нами всю дорогу.
— Тогда я остаюсь, — сказала Энн. — Пока я тут, никакой стрельбы не будет. Они станут ждать до рассвета: вы же должны будете выйти отсюда.
— Можно подумать, мы с вами — друзья, — сказал Ворон с горечью и недоверием; подозрительность ко всему мало-мальски дружескому вернулась и не желала уходить.
— Я же сказала. Я — на вашей стороне.
— Надо подумать. Придумать какой-то выход, — сказал он.
— Ну сейчас-то вы можете позволить себе отдохнуть, у вас целая ночь впереди, хватит времени подумать.
— Тут и правда вроде неплохо, в этом сарае, — сказал Ворон. — Вроде далеко от них от всех. От всего ихнего паршивого мира. И темно.
Он не подходил к ней. Сидел в противоположном углу, с пистолетом на коленях. Спросил подозрительно:
— О чем вы там думаете? — И удивился, даже вздрогнул — она засмеялась:
— Тут даже уютно. Ничего себе приют!
— Приют. Век бы их не видать, эти приюты, — сказал Ворон. — Я в приюте вырос.
— Расскажите, а? Как ваше имя?
— Вы ведь знаете. Видели в газетах.
— Да нет, ваше настоящее имя. Вы же христианин.
— Христианин! Вы шутите. Вы что думаете, сегодня кто-нибудь готов подставить другую щеку?1 — Он постучал стволом пистолета по усыпанному шлаком полу. — Ничего подобного. — Он слышал, как она дышит там, в углу, невидимая, недостижимая, и снова ощутил необъяснимое чувство утраты. Сказал ей:
— Я не про вас. Вы-то молодчина. Я бы сказал, вы-то и есть христианка.
— Вот уж не уверена, — ответила Энн.
— Я ведь отвел вас в тот дом, чтоб там убить.
— Убить?
— А вы что думали? Что я вас на любовное свидание веду? Я похож на любовника, да? Герой девичьих грез, верно? Прекрасен, как ясный день!
— Почему же не убили?
— Эти люди не вовремя явились. Вот почему. А вы думали, я втюрился, да? Не на такого напали. Слава богу, обхожусь без этого. Чтоб я размяк из-за бабы… Никогда. — И спросил с отчаянием:
— А вы-то почему в полицию не пошли? Почему про меня не сказали? И сейчас
— почему их не позовете?
— Ну, — ответила Энн, — у вас же пистолет, верно?
— Я не стал бы стрелять.
— Почему?
— Я еще не совсем свихнулся, — ответил он, — если люди со мной по-честному, я с ними тоже по-честному. Давайте. Зовите. Я ничего вам не сделаю.
— Ну, — сказала Энн, — что же мне теперь, просить у вас разрешения быть благодарной? Вы же меня спасли. Только что.
— Да что вы! Эти подонки не решились бы вас прикончить. Духу не хватило бы. Убить. Тут надо по-настоящему смелым человеком быть.
— Ну, ваш приятель Чамли был очень близок к этому. Он чуть меня не задушил, когда понял, что я заодно с вами.
— Заодно со мной?
— Ну да. Что помогаю вам найти того человека.
— Двуличный ублюдок. — Ворон задумался, уставившись на пистолет, но мысли его постоянно возвращались в тот темный, надежный угол, не оставляя места ненависти; это было непривычно. Он сказал: — Голова у вас работает. Вы мне нравитесь.
— Благодарю за комплимент.
— Никакой это не комплимент. Мне лишних слов не надо. Я хотел бы вам кое-что доверить, да, видно, нельзя.
— Что за страшная тайна?
— Это не тайна. Это кошка. Я ее оставил там, где комнату снимал, в Лондоне. Когда они за мной погнались. Вы бы за ней присмотрели.
— Вы меня разочаровываете, мистер Ворон. Я-то думала, вы сейчас расскажете о паре-тройке убийств. — И вдруг воскликнула, становясь серьезной: — Вспомнила! Вспомнила, где работает Дэвис!
— Дэвис?
— Тот, кого вы называете Чамли. Теперь я уверена. «Мидлендская Сталь». На улице рядом с «Метрополем». Огромный дом, прямо дворец.
— Надо выбираться отсюда, — сказал Ворон, ударив стволом пистолета по заледеневшему полу.
— А вам нельзя пойти в полицию?
— Мне? — засмеялся Ворон. — Мне пойти в полицию? Ну замечательно придумали. Прийти и протянуть руки, чтоб им удобно было наручники надеть?
— Я что-нибудь придумаю, — сказала Энн.
Когда она умолкла, ему показалось, что ее нет. Он спросил резко:
— Вы тут?
— Разумеется, — ответила она, — что это вы?
— Налей миссис Пайкер лимонаду, Джозеф, — сказала миссис Колкин.
Начальник полиции несколько нервно наблюдал, как та пьет. Видимо, вкус лимонада показался ей не совсем обычным; она отпила немного; потом еще и еще.
— Подумать только, — сказала она, — какой восхитительный лимонад. Такой ароматный!
Сэр Маркус отказался от супа; отказался от рыбы; когда подали entr?ee1, он склонился над большой хрустальной, с серебряным обручем, вазой для цветов (на обруче была надпись: «Джозефу Колкину от продавцов фирмы „Колкин и Колкин“ по случаю…». Надпись заворачивала вместе с обручем, и дочитать не представлялось возможным) и прошептал:
— Нельзя ли мне стакан горячей воды и какое-нибудь сухое печенье? — И пояснил: — Мой доктор не позволяет есть на ночь ничего, кроме этого.
— Да, паршиво, — сказал начальник полиции. — Не повезло вам. Еда и выпивка, когда человек стареет… — Он уставился в свой пустой стакан. Ну что за жизнь! Эх, если б можно было удрать отсюда к своим парням, показать, чего ты на самом деле стоишь, почувствовать себя настоящим мужчиной.
Леди супруга мэра вдруг воскликнула:
— Чинки с таким удовольствием погрыз бы эти косточки! — и смолкла, словно подавилась.
— Кто это — Чинки? — прошептал сэр Маркус.
Миссис Колкин быстро нашлась:
— У миссис Пайкер дома прелестная кошечка.
— Рад, что не собачка, — ответствовал шепотом сэр Маркус. — В собаках есть что-то такое… — Старческая рука приподнялась в безнадежной попытке сделать какой-то жест, не выпуская из пальцев печенье с сыром, — особенно в этих китайских мопсах. — Он произнес все это с необыкновенной злобой. — Тяф-тяф-тяф! — И запил горячей водой.
В его жизни почти не осталось удовольствий; самым живым чувством была злоба; самой важной целью — борьба: борьба за свои капиталы; борьба за едва тлеющий лучик энергии, подпитываемый ежегодно лучами каннского солнца; борьба за жизнь. Он готов был питаться сухим печеньем до тех пор, пока не иссякнут запасы печенья в стране, лишь бы это продлило его, сэра Маркуса, иссякающие дни.
Старику, видно, недолго осталось, думал начальник полиции, глядя, как сэр Маркус запивает горячей водой последнюю крошку печенья и вынимает из жилетного кармана плоский золотой футляр, а из него — белую таблетку. У него
— сердце; каждый может догадаться: по тому, как он разговаривает; как путешествует — в специально оборудованном железнодорожном вагоне; как его катят в специальном кресле на колесах по длинным коридорам конторского дворца «Мидлендской Стали». Начальник полиции не раз встречался с сэром Маркусом на городских приемах; после Всеобщей стачки1 сэр Маркус подарил полиции Ноттвича — в знак признания ее заслуг — полностью оборудованный гимнастический зал; но никогда прежде сэр Маркус не удостаивал посещением их дом.
Все в городе знали о сэре Маркусе очень многое. Беда в том, что это многое полно было противоречий. Кое-кто считал, что он грек — из-за его христианского имени; кто-то был совершенно уверен, что он родился в гетто. Его деловые партнеры утверждали, что он происходит из старинной английской семьи; нос его не мог служить свидетельством в пользу ни одного из этих утверждений; такие носы во множестве встречаются в Корнуолле и на западе страны. Имя сэра Маркуса не было упомянуто в справочнике «Кто есть кто» вовсе, а некий предприимчивый журналист, попытавшийся написать биографию сэра Маркуса, обнаружил в официальных документах необъяснимые пустоты; невозможно было добраться до источника хотя бы одного из слухов из-за недостатка информации. Даже в Марселе, где, как говорили, юный сэр Маркус был обвинен в краже кошелька у посетителя борделя, не нашлось документов, подтверждавших эту сплетню. А сейчас он сидел в столовой, обставленной тяжелой темной мебелью времен Эдуарда VII1, стряхивая с жилета крошки сухого печенья. Сидел в столовой начальника полиции один из самых богатых людей в Европе.
Никто не знал, сколько ему лет; никто, кроме, пожалуй, его зубного врача: начальник полиции почему-то полагал, что можно узнать возраст человека по его зубам. Впрочем, вероятно, зубы сэра Маркуса были вовсе и не его зубы — в этом-то возрасте. Так что и здесь обнаруживался недостаток информации.
— Ну, мы оставим наших мужчин наедине, но не для того чтобы они тут без нас пили, не правда ли? — сказала миссис Колкин веселым тоном, устремив на мужа предостерегающий взгляд. — Просто я думаю, им есть о чем поговорить друг с другом.
Когда дверь за ними закрылась, сэр Маркус сказал:
— Я уже видел где-то эту женщину. С собакой. Совершенно уверен в этом.
— Вы не будете возражать, если я налью себе портвейна? Не люблю пить один, но если вы не пьете… А сигару хотите?
— Нет, — прошептал сэр Маркус, — я не курю. — И продолжал: — Я хотел встретиться с вами — конфиденциально — по поводу этого парня… Ворона. Дэвис очень обеспокоен. Дело в том, что он его видел. Совершенно случайно. Как раз в то время, когда было совершено ограбление. В конторе у приятеля, на Виктория-стрит. Этот парень зашел туда под каким-то предлогом. У Дэвиса создалось впечатление, что парень решил его убрать. Как свидетеля.
— Передайте ему, — гордо заявил начальник полиции, снова наполнив свой стакан, — ему незачем беспокоиться. Парень фактически у нас в руках. Мы знаем, где он находится в данный момент. Он окружен. Мы только ждем утра, когда он сам выйдет на свет…
— Зачем же ждать? Не лучше ли будет, — шелестел сэр Маркус, — взять этого отчаянного глупца сейчас же?
— Понимаете, он вооружен. В темноте всякое может случиться. Он может выстрелами проложить себе путь. И еще одно. С ним его подружка. Будет обидно, если он удерет, а девушка погибнет.
Сэр Маркус склонил дряхлую голову над сложенными на столе руками, которые в этот момент ему нечем было занять: не было ни печенья, ни стакана с горячей водой, ни таблетки. Он мягко пояснил:
— Поймите меня правильно. В каком-то смысле ответственность будет лежать на нас. Из-за Дэвиса. Если бы вдруг что-то случилось — если вдруг убили бы эту девушку… За спиной полиции был бы весь наш капитал. Если бы началось расследование — лучшие адвокаты… У меня много друзей, как вы можете себе представить…
— Лучше подождать рассвета, сэр Маркус. Поверьте мне. Я разбираюсь в таких вещах. Я ведь воевал, знаете ли.
— Да-да, я так и понял, — сказал сэр Маркус.
— Похоже, старый бульдог снова пустит в ход свою хватку, а? Слава Богу, у нас в правительстве не трусы сидят.
— Да-да, — ответил сэр Маркус. — Я бы сказал, это почти решено. — Старческие тусклые глаза обратились к графину. — Не обращайте на меня внимания, майор, выпейте еще портвейна.
— Ну что ж, если вы советуете, сэр Маркус. Выпью — только один стаканчик, последний, на сон грядущий.
Сэр Маркус сказал:
— Я очень рад, что вы сообщили мне эту замечательную новость. Не очень-то хорошо, когда вооруженный бандит свободно разгуливает по улицам Ноттвича. Вы не должны рисковать своими людьми, майор. Лучше, чтобы этот… отброс общества… погиб, чем хотя бы один из ваших замечательных парней. — Он вдруг откинулся в кресле, раскрыл рот и задышал, точно вытащенная на берег рыба. — Таблетку. Пожалуйста. Скорей.
Начальник полиции извлек золотой футляр из жилетного кармана сэра Маркуса, но тот уже преодолел недомогание и принял таблетку самостоятельно. Начальник полиции спросил:
— Вызвать ваш автомобиль, сэр Маркус?
— Нет-нет, — прошептал тот. — Это неопасно. Просто болевой приступ. — Он устремил замутненный взгляд на усыпанные крошками брюки. — Так о чем это мы? Ах да, эти замечательные парни. Да, вы не должны подвергать риску их жизни. Они нужны родине.
— Это истинная правда.
Сэр Маркус прошипел злобно:
— Для меня этот… бандит… — предатель. В такое время каждый человек на счету. И я поступил бы с ним как с предателем.
— Это единственно верный подход.
— Еще стаканчик портвейна, майор?
— Да, пожалуй.
— Подумать только, сколько здоровых молодых людей этот парень отвлечет от выполнения их долга перед родиной, даже если он сам никого не застрелит. Тюремщики. Охрана. Еда и кров за счет родины, когда другие мужчины…
— Гибнут. Вы правы, сэр Маркус. — Трагичность всей этой ситуации задела глубинные струны его души. Он вспомнил про мундир в шкафу: надо бы почистить пуговицы — пуговицы с гербом родины. Начальник полиции все еще издавал слабый запах нафталина. — Где-то вдали есть уголок чужой земли, который навсегда… Шекспир понимал такие вещи. Когда этот освященный веками старец говорил, что…
— Было бы очень хорошо, майор Колкин, если бы ваши люди не рисковали. Если бы стали стрелять, как только он появится. Сорняки надо безжалостно уничтожать. Выдирать с корнем.
— Было бы хорошо.
— Вы же отец своим ребятам.
— Да, так мне и старина Пайкер однажды сказал. Да простит ему Бог, он-то имел в виду совсем другое. Жаль, что вы не пьете вместе со мной, сэр Маркус. Вы — человек, который все понимает. Вы знаете, какие чувства испытывает офицер. Я ведь служил в армии.
— Возможно, через неделю вы снова будете в армии.
— Вы меня понимаете, знаете, что человек испытывает… Мне не хочется, чтобы между нами оставались неясности. Есть кое-что, сэр Маркус, о чем я должен вам сказать. Это отягощает мою совесть. Под диваном была собака.
— Собака?
— Китайский мопс по имени Чинки. Я думал, чево…
— Она сказала, это кошка.
— Она не хотела, чтобы вы знали.
Сэр Маркус сказал:
— Не люблю, когда меня обманывают. Займусь Пайкером, когда придет время выборов. — Он утомленно вздохнул, словно ему предстояло заняться устройством множества дел, организацией мести множеству людей, и все это должно было простираться в бесконечные дали будущего, а он столько уже отмерил со времени гетто или марсельского борделя — если было гетто, если существовал бордель. Он прошептал — и шепот его звучал приказанием:
— Так вы сейчас же позвоните в Управление и прикажете стрелять, как только он появится? Скажите — под вашу ответственность. Я вас поддержу…
— Я не представляю, чево… чеГо…
Старческие руки сделали нетерпеливый жест: так много надо было еще устроить.
— Послушайте меня. Я никогда не обещаю ничего такого, чего не смог бы выполнить. В десяти милях отсюда — учебный военный лагерь. Я могу устроить так, что вы станете — номинально — его начальником, в чине полковника, как только будет объявлена война.
— А полковник Бэнкс?
— Переведут в другое место.
— Вы хотите сказать, если я позвоню…
— Нет. Я хочу сказать — если добьетесь успеха.
— И парня убьют?
— Какое это имеет значение? Что он такое? Подонок. Нет причин колебаться. Выпейте еще портвейна.
Начальник полиции протянул руку к графину, повторяя про себя, но не с таким восторгом, как можно было бы ожидать: «полковник Колкин» — он не мог не вспомнить кое о чем. Он был пожилым сентиментальным человеком. Вспомнил, как получил назначение на свой теперешний пост; конечно, это ему «устроили», так же как теперь обещают «устроить» командование учебным военным лагерем; но ему живо припомнилось чувство гордости, которое он испытал, став начальником одного из лучших полицейских управлений в Англии.
— Пожалуй, не стану больше пить, — сказал он. — Боюсь, не смогу заснуть, а жена…
Сэр Маркус сказал:
— Ну, полковник, — он как-то странно моргнул своими старческими глазами,
— можете во всем положиться на меня.
— Мне очень хотелось бы это для вас сделать, сэр Маркус, — умоляюще произнес начальник полиции, — только я не представляю чево… Полиция не имеет права.
— Но об этом никто не узнает.
— Моего приказа просто не послушают. Такого приказа. Никогда.
— Вы что же, хотите сказать, — прошептал сэр Маркус, — что, занимая такой пост, не имеете власти?
Он проговорил это с изумлением, как человек, всегда добивавшийся, чтобы его власть распространялась на всех подчиненных, вплоть до самых незначительных.
— Мне очень хотелось бы сделать вам приятное.
— Вот телефон, — сказал сэр Маркус. — Хотя бы попробуйте использовать свое влияние. Я никогда не требую от человека больше того, что он может сделать.
Начальник полиции сказал:
— В полиции города — замечательные ребята. Я много вечеров провел с ними в Управлении. Пропускали стаканчик-другой. Очень хваткие. Лучше не бывает. Не бойтесь, они его обязательно возьмут, сэр Маркус.
— Мертвым?
— Живым или мертвым. Не дадут ему сбежать. Они замечательные ребята.
— Но он должен быть взят мертвым, — сказал сэр Маркус и чихнул. Казалось, вдох, который сэр Маркус был вынужден для этого сделать, лишил его последних сил. Он опять откинулся на спинку кресла, тяжело дыша.
— Я не могу приказать им такое, сэр Маркус, только не это. Это же все равно что убийство.
— Ерунда.
— Эти вечера с ребятами… Они для меня очень много значат. Я не смогу больше пойти туда, если отдам такой приказ. Лучше я останусь тем, кто есть. Опять буду возглавлять трибунал. Пока есть войны, будут и пацифисты.
— Никакого трибунала возглавлять вы не будете. Это я вам устрою, — сказал сэр Маркус. Запах нафталина снова — теперь уже насмешкой — защекотал ноздри Колкина. — Я могу устроить так, что вы и начальником полиции больше не будете. Займусь. Вами и Пайкером. — Он издал странный тоненький свист — носом. Он был слишком стар, чтобы смеяться, не хотел зря перегружать легкие.
— Ну, давайте пейте свой портвейн.
— Нет, пожалуй, не стоит. Послушайте, сэр Маркус, я поставлю охрану у дверей «Мидлендской Стали» и у вашего кабинета. За Дэвисом будут ходить мои ребята. Глаз не будут спускать.
— Наплевать мне на Дэвиса, — сказал сэр Маркус. — Вызовите моего шофера, будьте любезны.
— Мне очень хотелось бы сделать, как вы просите, сэр Маркус. Не хотите ли вернуться к дамам?
— Нет, нет, — прошелестел сэр Маркус, — нет, там ведь собака.
Пришлось помочь ему подняться на ноги, вставить в руку трость; несколько сухих крошек застряли в бородке. Он сказал:
— Если передумаете, вечером можете мне позвонить. Я не лягу спать.
Разумеется, думал Колкин снисходительно, человек в его возрасте относится к смерти иначе, чем мы: смерть угрожает ему всегда и повсюду, на скользком тротуаре, в ванне — если поскользнуться на упавшем на дно обмылке. Ему, наверное, кажется: то, о чем он просит, совершенно нормально; глубокая старость — состояние ненормальное, надо здесь делать скидку на возраст. Но, провожая взглядом сэра Маркуса, которого под руки вели по дорожке и осторожно усаживали в автомобиль, на мягкие подушки, он не мог не повторять в уме: «полковник Колкин», «полковник Колкин». Через минуту прибавил: «кавалер ордена Бани"1.
Чинки лаял в гостиной. Им, видимо, удалось выманить его из-под дивана. Он был очень чистопородный и нервный, и, если кто-то незнакомый заговаривал с ним слишком неожиданно или слишком резко, он начинал носиться кругами, с пеной у рта, издавая истерические вопли, странно похожие на человеческие, а длинная шерсть щеткой мела ковер. Можно было бы ускользнуть потихоньку, посидеть с ребятами в Управлении. Но эта мысль не рассеяла мрачных сомнений. Неужели сэр Маркус способен лишить его даже этого удовольствия? Но ведь он уже лишил его этого. Колкин не мог встретиться ни со старшим инспектором, ни с другими, когда такое отягощало его совесть. Он прошел в кабинет и сел к телефону. Минут через пять сэр Маркус будет дома. Если его уже лишили всего этого, что он теряет? Можно и уступить. Но он так и сидел у телефона, ничего не предпринимая, низенький, толстенький, хвастливый, не очень чистый на руку торговец. Его жена заглянула в дверь кабинета.
— Чем ты тут занимаешься, Джозеф? — спросила она. — Иди сейчас же и поговори с миссис Пайкер.
4
Сэр Маркус жил один с камердинером (который по совместительству был и прекрасно вышколенной медицинской сестрой) на самом верху огромного здания в Дубильнях. Это был его единственный дом. В Лондоне он жил в отеле «Клариджес"1, в Каннах — в отеле „Риц“. Камердинер встретил его у входа в здание с креслом на колесах и покатил сэра Маркуса сначала в лифт, затем вдоль коридора и, наконец, в кабинет. Обогреватель в кабинете был установлен на определенную температуру, телеграфный аппарат тихонько постукивал рядом с рабочим столом. Занавеси не были задернуты, и сквозь широкие двойные рамы видно было ночное небо, простершееся над городом, исполосованное лучами прожекторов с аэродрома Хэнлоу.— Вы можете идти спать, Моллисон, я не лягу.
Он спал теперь очень мало. Несколько часов сна оставляли слишком явный пробел в теперь уже кратковременном пребывании сэра Маркуса в этой жизни. Впрочем, он и не нуждался в сне. Отсутствие физических усилий освобождало его от необходимости спать. Расположившись за столом, рядом с телефоном, он сначала прочел памятную записку, лежавшую перед ним, затем принялся просматривать телеграфную ленту. Прочел о приготовлениях к учебной газовой атаке, намеченной на следующее утро. Все клерки на первом этаже, которым могло понадобиться выйти из здания по служебным делам, уже снабжены противогазами. Сирены должны были прозвучать сразу, как только прекратится поток людей, идущих на работу, и начнется рабочий день в учреждениях и конторах. Работники транспортных контор, водители грузовиков, курьеры будут обязаны надеть противогазы, как только приступят к работе. Это была единственная мера, обеспечивавшая неукоснительное ношение противогазов. Иначе кто-нибудь где-нибудь мог забыть маску, попасть во время учений в больницу и бесполезно потратить часы, принадлежащие «Мидлендской Стали».
Сэр Маркус читал биржевые сводки: показатели подскочили, перекрыв показатели ноября 1918 г. Акции оружейных компаний продолжали расти в цене, а с ними и сталь. Совершенно не имело значения то, что правительство Великобритании прекратило все экспортные поставки; теперь сама страна поглощала больше оружия, чем когда бы то ни было после пика в 1918 году, когда Хэйг штурмовал «линию Гинденбурга». У сэра Маркуса было множество друзей во множестве стран; он регулярно проводил вместе с ними зимние месяцы в Каннах или на яхте близ Родоса, как гость Соппелсы; он был близким другом миссис Крэнбейм. Теперь невозможно экспортировать оружие, но экспорт никеля и других металлов, столь необходимых для вооружения воюющих государств, пока не ограничен. Даже когда война была объявлена, миссис Крэнбейм вполне определенно заявила — в тот вечер, когда яхту немного качало и Розена так неудачно вырвало на черное атласное платье миссис Зиффо, — что правительство Великобритании не станет ограничивать экспорт никеля в Швейцарию и другие нейтральные страны, если британские интересы будут полностью соблюдены. Так что будущее представало в весьма розовом свете, потому что на слово миссис Крэнбейм вполне можно было положиться. Она черпала сведения из надежного источника, если можно сравнить с источником очень старого и очень высокопоставленного государственного деятеля, чьим доверием широко пользовалась миссис Крэнбейм.
Казалось, теперь уже совершенно ясно, во всяком случае об этом говорила телеграфная лента в руках сэра Маркуса, что правительства двух стран, главным образом задетых конфликтом, не пожелают ни принять условия ультиматума, ни предложить компромиссное решение. Возможно, дней через пять по меньшей мере четыре страны вступят в войну, и спрос на оружие возрастет до миллиона фунтов в день.
И все же сэр Маркус не был вполне счастлив. Дэвис смешал все карты; когда сэр Маркус сказал ему, что нельзя допустить, чтобы убийца извлек выгоду из страшного преступления, совершенного им, он никак не предполагал, что Дэвис пойдет на этот идиотский трюк с крадеными банкнотами. Теперь ему придется всю ночь сидеть и ждать телефонного звонка. Сэр Маркус постарался устроить свое дряхлое, тощее тело как можно удобнее на надутых воздухом подушках: он постоянно с болезненным страхом чувствовал, как изнашивается каждая его косточка; так мог бы чувствовать себя высохший скелет, чьи кости истираются о свинцовое покрытие гроба. Часы пробили полночь: сэр Маркус прожил еще один полновесный день.
Глава V
1
Ворон ощупью пробирался по небольшому сараю, пока не нащупал мешки. Он сложил их один на другой, встряхивая и взбивая, словно подушки. Прошептал с тревогой:— Сможете немножко отдохнуть?
Энн добралась до угла сарая, держась за его руку. Сказала:
— Ужасный холод.
— Вы ложитесь, а я принесу побольше мешков. — Он зажег спичку, и крохотный огонек неуверенно двинулся прочь сквозь плотную холодную тьму. Ворон принес мешки и укрыл ее, бросив спичку.
— А нельзя — хоть немного света?
— Это опасно. Во всяком случае, — сказал он, — мне-то темнота на руку. Вам меня не видно. Не видно этого. — Он коснулся губы, зная, что она не увидит. Отошел к двери и прислушался; услышал неуверенные шаги — хрустел под ногами шлак; через некоторое время — чей-то голос. Сказал ей:
— Мне надо подумать. Они знают, что я здесь. Может, вам лучше уйти. На вас им нечего повесить. Если они придут, начнется стрельба.
— Как вы думаете, они знают, что я здесь?
— Они, видно, шли за нами всю дорогу.
— Тогда я остаюсь, — сказала Энн. — Пока я тут, никакой стрельбы не будет. Они станут ждать до рассвета: вы же должны будете выйти отсюда.
— Можно подумать, мы с вами — друзья, — сказал Ворон с горечью и недоверием; подозрительность ко всему мало-мальски дружескому вернулась и не желала уходить.
— Я же сказала. Я — на вашей стороне.
— Надо подумать. Придумать какой-то выход, — сказал он.
— Ну сейчас-то вы можете позволить себе отдохнуть, у вас целая ночь впереди, хватит времени подумать.
— Тут и правда вроде неплохо, в этом сарае, — сказал Ворон. — Вроде далеко от них от всех. От всего ихнего паршивого мира. И темно.
Он не подходил к ней. Сидел в противоположном углу, с пистолетом на коленях. Спросил подозрительно:
— О чем вы там думаете? — И удивился, даже вздрогнул — она засмеялась:
— Тут даже уютно. Ничего себе приют!
— Приют. Век бы их не видать, эти приюты, — сказал Ворон. — Я в приюте вырос.
— Расскажите, а? Как ваше имя?
— Вы ведь знаете. Видели в газетах.
— Да нет, ваше настоящее имя. Вы же христианин.
— Христианин! Вы шутите. Вы что думаете, сегодня кто-нибудь готов подставить другую щеку?1 — Он постучал стволом пистолета по усыпанному шлаком полу. — Ничего подобного. — Он слышал, как она дышит там, в углу, невидимая, недостижимая, и снова ощутил необъяснимое чувство утраты. Сказал ей:
— Я не про вас. Вы-то молодчина. Я бы сказал, вы-то и есть христианка.
— Вот уж не уверена, — ответила Энн.
— Я ведь отвел вас в тот дом, чтоб там убить.
— Убить?
— А вы что думали? Что я вас на любовное свидание веду? Я похож на любовника, да? Герой девичьих грез, верно? Прекрасен, как ясный день!
— Почему же не убили?
— Эти люди не вовремя явились. Вот почему. А вы думали, я втюрился, да? Не на такого напали. Слава богу, обхожусь без этого. Чтоб я размяк из-за бабы… Никогда. — И спросил с отчаянием:
— А вы-то почему в полицию не пошли? Почему про меня не сказали? И сейчас
— почему их не позовете?
— Ну, — ответила Энн, — у вас же пистолет, верно?
— Я не стал бы стрелять.
— Почему?
— Я еще не совсем свихнулся, — ответил он, — если люди со мной по-честному, я с ними тоже по-честному. Давайте. Зовите. Я ничего вам не сделаю.
— Ну, — сказала Энн, — что же мне теперь, просить у вас разрешения быть благодарной? Вы же меня спасли. Только что.
— Да что вы! Эти подонки не решились бы вас прикончить. Духу не хватило бы. Убить. Тут надо по-настоящему смелым человеком быть.
— Ну, ваш приятель Чамли был очень близок к этому. Он чуть меня не задушил, когда понял, что я заодно с вами.
— Заодно со мной?
— Ну да. Что помогаю вам найти того человека.
— Двуличный ублюдок. — Ворон задумался, уставившись на пистолет, но мысли его постоянно возвращались в тот темный, надежный угол, не оставляя места ненависти; это было непривычно. Он сказал: — Голова у вас работает. Вы мне нравитесь.
— Благодарю за комплимент.
— Никакой это не комплимент. Мне лишних слов не надо. Я хотел бы вам кое-что доверить, да, видно, нельзя.
— Что за страшная тайна?
— Это не тайна. Это кошка. Я ее оставил там, где комнату снимал, в Лондоне. Когда они за мной погнались. Вы бы за ней присмотрели.
— Вы меня разочаровываете, мистер Ворон. Я-то думала, вы сейчас расскажете о паре-тройке убийств. — И вдруг воскликнула, становясь серьезной: — Вспомнила! Вспомнила, где работает Дэвис!
— Дэвис?
— Тот, кого вы называете Чамли. Теперь я уверена. «Мидлендская Сталь». На улице рядом с «Метрополем». Огромный дом, прямо дворец.
— Надо выбираться отсюда, — сказал Ворон, ударив стволом пистолета по заледеневшему полу.
— А вам нельзя пойти в полицию?
— Мне? — засмеялся Ворон. — Мне пойти в полицию? Ну замечательно придумали. Прийти и протянуть руки, чтоб им удобно было наручники надеть?
— Я что-нибудь придумаю, — сказала Энн.
Когда она умолкла, ему показалось, что ее нет. Он спросил резко:
— Вы тут?
— Разумеется, — ответила она, — что это вы?