Грипе Мария. Тень на каменной скамейке

   На следующее утро она пошла к маме и отказалась от места.
   В тот же день уехала Свея.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

   Мы немного волновались, как пройдет прощание мамы со Свеей. Помня, какая драма разыгрывалась каждый раз, когда Свея уезжала к родственникам в деревню на Рождество или Пасху, мы опасались худшего.
   Теперь положение было гораздо серьезнее, и Свея наверняка выжмет из этого все, что можно.
   Но мы заблуждались.
   Свея одумалась. Устраивать сцены было больше не в ее интересах. Это не нужно малышам, которые и так видели достаточно слез. В первую очередь она должна помнить о них.
   Нас всех это очень обрадовало.
   К тому же Свея фактически обзаводилась семьей, и с этим было очень много хлопот. У нее никогда раньше не было своего дома. Поэтому, пока она еще в городе, ей надо было позаботиться о приобретении очень многих вещей.
   С большой радостью мы принялись помогать Свее. Всем хотелось внести свою лепту.
   Мама с папой подарили ей целый сервиз, а мы бегали по магазинам и покупали разные мелочи для дома. Я нашла медную воронку, которую Свея особенно оценила за красоту и прочность. Роланд подарил ей кофемолку, а Надя – вазочку для конфет. На уроках труда Роланд сделал кое-что из дерева, в частности разделочную доску, которую отдал Свее.
   В субботу в городе проводился аукцион, и Каролина со Свеей много чего накупили там задешево. Ведра и лохани разных размеров, метлы и лопаты. И кое-что из мебели. Особенно Свея гордилась умывальником с фарфоровой раковиной. И, конечно, мыльницей, ночным горшком и набором полотенец.
   Домой они приехали с целым возом вещей. Каролина проявила природную сметливость, и Свея пришла в восхищение от ее деловых качеств. Без нее она бы не справилась.
   Кстати, покупки с аукциона привез Густав. Его дядя владел фирмой по перевозке, и Густав у него иногда работал. Он обещал перевезти пожитки Свеи по сходной цене.
   На чердаке у нас была масса вещей, которыми мы больше не пользовались и которые лежали там без дела. Мама стала разбирать эти вещи, и оказалось, что она смогла подобрать Свее немало домашней утвари.
   Мы с Надей помогали разбираться на чердаке. Малыши бегали тут же среди вещей и ликовали. Как весело! За долгие годы там скопилось много старых игрушек. Но особенный восторг вызвали у них пустые катушки, оставшиеся от Ульсен. И старые папины коробки из-под сигар, которые так приятно пахли. Из этих коробок и катушек Каролина помогла им затем соорудить замок.
   А Свею больше всего обрадовали две детские железные кроватки с латунными шишечками. В детстве мы с Роландом спали в этих кроватках. В то время Свея уже работала у нас и много раз подтыкала нам одеяла. Теперь в них будут спать Эдит и Эйнар.
   Свея была рада и растрогана. Она и представить себе не могла, что получит так много. «Больше и на свадьбу не дарят!» – с довольным видом приговаривала она.
   Малыши были вне себя от радости. Каждый из них получил по картонной коробке, куда они складывали свое имущество. Для них не имело значения, что туда класть, интересен был сам процесс.
   Они видели, как Свея наполняет один ящик за другим. Все это потом вынесут и погрузят на большую подводу. А потом на этой подводе они поедут по длинным петляющим дорогам мимо лесов, озер и цветущих лугов, пока не приедут в свой собственный дом. Там они распакуют свои вещи, приберут в доме и будут жить-поживать. И будет им хорошо и радостно.
   Свея подробно описывала их будущее счастье, и малыши слушали ее с сияющими глазами.
   А когда все это будет?
   Как только они упакуют все вещи. Вот тогда и будет! Когда приедет лошадь с подводой!
   Они только два раза ездили на подводе, и это было самым замечательным в их жизни.
   Первый раз за ними приехала Свея и увезла их из избушки Флоры. Второй раз – на похоронах Эдвина.
   А теперь они опять поедут! Дальше! Когда все будет упаковано. Ой, как они спешили наполнить свои коробки!
   Вечером накануне отъезда Свеи неожиданно явилась Флора. Малыши уже спали. Флора знала об отъезде от самой Свеи. Она понимала, что должна все рассказать Флоре, нехорошо было бы просто взять и исчезнуть.
   Завидев Флору из окна кухни, Свея от волнения вся залилась краской.
   В черном платье, которое Свея дала ей на похороны, Флора твердым шагом шла по саду.
   Свея была уверена, что она передумала и пришла в последнюю минуту, чтобы забрать своих детей. Поэтому, еще не открывая дверь, она бросилась к маме:
   – Помогите мне, хозяйка! Что делать, ума не приложу. Это Флора. Она пришла забрать малышей, как пить дать!
   – Нет! Этого не будет!
   Мама встала и пошла со Свеей на кухню. Мы с Роландом пошли за ними. Все очень волновались. Ради малышей не должно быть неприятностей. Они так радовались переезду. Им нельзя разочаровываться. Надо было успокоить Флору.
   Но это вовсе и не потребовалось. Зря мы ей не доверяли. Она пришла только для того, чтобы внести свою лепту в новый дом. Она вымылась, принарядилась и была трезвой как стеклышко. Словно благородная дама пришла с визитом.
   Убедившись в этом, Свея поставила кофейник, пригласила Флору сесть и подала булочки и торт. Флора села за стол. Она принесла два подарка, завернутых в шелковую бумагу. Предупредив, что развертывать надо очень осторожно, она внимательно следила за тем, как Свея развернула сначала один сверток, а затем другой.
   В одном из них была кофейная чашка без блюдечка. Я узнала ее. Она стояла на комоде в избушке Флоры. Тогда она была грязная и сальная, а теперь вымытая до блеска, даже пахла духами. Флора сказала, что вымыла ее хорошим мылом.
   Это вам не какая-нибудь чашка на каждый день, а украшение. Пить из нее нельзя. Флора получила ее от одной семьи в городе, где она стирала. Блюдечко от нее разбилось, и поэтому ее подарили Флоре. Чашка абсолютно целая. От нее не откололось ни кусочка. Она повертела чашку в руке и показала, какая она целая и красивая. «Правда, красивая?»
   Да, конечно, красивая! Это была очень маленькая чашечка в форме колокольчика. Вся разрисованная розовыми кувшинками с почками и листьями, плавающими по голубым волнам. По краям чашечки шла кайма из золотых раковин. Ручка тоже была позолоченной.
   Другой подарок представлял собой кофейное блюдечко без чашки. Я тоже видела это блюдечко на окне в избушке Флоры. С ним было то же самое. Его можно было использовать только как украшение. Это очень хорошее блюдечко, которое Флора получила от той же семьи. Здесь разбилась чашечка, а блюдечко осталось почти совсем целым. Только по краю откололся маленький кусочек, но и то с внутренней стороны, и это не было видно.
   Блюдечко было очень красивое, с каймой из золотых корзинок с красными розами, синими гирляндами, золотыми бантиками и переплетенными между собой незабудками.
   – Так красиво, что я глазам своим не верю, – сказала Флора, и Свея с ней согласилась.
   – Но зачем мне такие красивые вещи? Это чересчур.
   Нет, Свея должна обязательно их взять.
   Раз она уже получила самое прекрасное, что было у Флоры, – ее малышей, то должна принять и это! Флора была настроена очень решительно. Она была очень горда и довольна собой и своей щедростью.
   Свея в долгу не осталась.
   – Спасибо, дорогая Флора! – сказала она. – У меня прямо нет слов.
   Флора кивнула. У нее самой нет слов. Но эти подарки она во многом сделала ради малышей, растроганно объяснила она: когда-нибудь, через много лет, у них будет прекрасная память о матери. Эйнару пусть достанется парадное блюдечко. А Эдит – чашечка с кувшинками. Так она решила.
 
   На следующий день приехала подвода. Мы все вышли попрощаться со Свеей и малышами. Папа сфотографировал их, и, несмотря ни на что, прощание получилось славным и безболезненным.
   Свея показала на Лувису и шепнула маме:
   – Вам, хозяйка, с ней будет хорошо. Лучше, чем со мной.
   – Как вы можете такое говорить? – засмеялась мама.
   – Да, хозяйка не будет чувствовать себя такой зависимой.
   Мама задумалась. Сначала ничего не сказала, а потом произнесла немного изумленно:
   – Разве вы старались сделать меня зависимой от вас?
   – Именно так я и делала. И теперь прошу у хозяйки за это прощения!
   Она села между малышами, и все трое стали махать нам, когда подвода тронулась и повезла их вниз по улице.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

   Какое прекрасное, какое чудесное утро! Черный дрозд заливается трелью, и весь сад блестит от росы. Я распахнула окно и протянула руки к небу. Я готова была завидовать сама себе – ведь я могла любоваться всей этой красотой.
   Ничто не может сравниться с ранним утром, когда знаешь, что только ты одна во всем доме уже проснулась. Было не больше четырех утра, но я чувствовала себя совсем выспавшейся, и впереди у меня было несколько часов, пока другие не встанут. Сейчас я оденусь, возьму книгу, спущусь вниз, сяду в саду на скамейку под сиренью и стану читать.
   Я уже отошла было от окна, как вдруг заметила в саду какое-то движение. Кто-то, кого заслонял кустарник, неслышно ходил по траве. Я быстро спряталась за занавеску, чтобы меня не увидели.
   Это была Каролина. Она что, никогда не ложится спать? Она была уже одета в свою униформу – синее платье горничной с белым передником и наколка в волосах. Но я заметила, что на ногах у нее ничего не было, она была босиком. Вот она скрылась и села на скамью под сиренью, где собиралась сесть я. В руках у нее была книга.
   Я осталась стоять у окна.
   Мы почти не разговаривали друг с другом с той ночи неделю назад, когда она ворвалась ко мне. Последние дни все вертелось вокруг отъезда Свеи.
   Было странно стоять вот так и наблюдать за ней, оставаясь незамеченной. Может быть, и она когда-нибудь стояла точно так же и наблюдала за мной, когда я думала, что я одна?
   Она утверждает, что я боялась того, что она собиралась мне сказать! Что она имела в виду? А все ее обвинения? Куда она клонила?
   А теперь она уходит от нас…
   И все встанет на свои места.
   Буду ли я скучать по ней? Может быть, забуду ее? И она станет для меня одной из наших горничных…
   Мне не следует больше стоять вот так. Она может заметить, что за ней наблюдают.
   Я в последний раз посмотрела в сад. Она сидела под сиренью совершенно неподвижно. Затем сняла с себя наколку и встряхнула короткими мальчишескими волосами. Косы остались на наколке. Они были к ней пришиты. Здорово сделано: когда Каролина надевала наколку, они выглядели совершенно естественно. Никто не мог заподозрить, что косы ненастоящие.
   Она прислонилась к дереву и закрыла глаза. Наколка с косами лежала на книге у нее на коленях.
   Черный дрозд продолжал выводить свои трели. И тут во мне лопнула какая-то струна, на глаза навернулись слезы. Конечно, я буду по ней скучать. Я никогда не смогу забыть Каролину.
   В ту ночь она хотела поговорить о том, что было у нее на сердце, и, возможно, она ждала совсем другого разговора, чем тот, который получился. Так же как я много раз, когда собиралась с ней поговорить. Нам никак не удавалось найти точки соприкосновения.
   Она сидела внизу, но не читала, глаза ее были закрыты. Вокруг нее на траве и на сирени блестела роса. О чем она думает?
   Я отошла от окна, оделась, выскользнула из комнаты и спустилась по лестнице вниз. Чтобы не мешать ей, пошла и села на застекленной веранде.
   Там на полке лежала целая кипа альбомов с фотографиями. Я взяла самый верхний и положила его перед собой на плетеный стол. Он раскрылся почти что сам собой. Удивительно! Вот фотография, которую я искала!
   Наверное, Каролина положила ее обратно в альбом. Наверняка она. Тут же была фотография папы, которую прислали по почте, когда Каролины не было.
   Я посмотрела на папину фотографию и улыбнулась. У него была такая заразительная улыбка. А эта шляпа со свертком внутри, которую он держал перед объективом… Неужели он мог быть таким веселым!
   Какая чудная фотография! Вполне понятно, что Каролина, которая проявляла к фотографиям какой-то особый интерес, обратила на нее внимание. Папа, вне сомнения, был на фотографии один, но улыбался кому-то определенному. Может быть, неизвестному фотографу? Или кому-то стоящему рядом? Тому, для кого предназначался сверток? Вопросов было много. Чувствовалось присутствие одного или нескольких невидимых людей, которые, по мнению Каролины, имели такое же значение, что и видимые.
   На другой фотографии – с маленьким ребенком перед каменной скамейкой и женщиной, виднеющейся среди деревьев на заднем плане, – больше всего поражала тень, падающая на скамейку. Может быть, никто уже и не знает, чья она.
   Не знала я также и людей на этой фотографии. Но в ней было что-то такое, что задерживало взгляд. Что-то магическое, какой-то отблеск. А именно – отблеск грусти. Казалось, что на мгновение ты прикасаешься к чему-то безвозвратно утраченному.
   Строго говоря, это относится ко всем фотографиям. Они увековечивают момент, которого, после того как он запечатлен, больше не существует. В этом заключается парадокс фотографий. И, наверное, именно поэтому мне от них иногда становилось тоскливо. Думала ли об этом Каролина? От этой фотографии с тенью на каменной скамейке веяло какой-то особенной грустью. Меланхолией. Прощанием.
   Я стала разглядывать людей, запечатленных на ней. Эти двое, женщина и ребенок, стояли словно каждый сам по себе. Разлученные. Ребенок один перед скамейкой. Женщина на расстоянии среди стволов деревьев, тоже одна.
   Объединяло ли их что-нибудь на самом деле?
   Одинокий ребенок и такая же одинокая мать – если женщина была матерью ребенка – два покинутых человека, а между ними тень, тень третьего человека, того, кто делал снимок.
   Фотограф стоял спиной к солнцу. Тень его упала как раз между ними, создавая необычный эффект. Ребенок тоже был на солнце, но туда, где под деревьями стояла женщина, лучи солнца не доходили.
   Вместе с тенью на фотографии были трое, но казалось, что они уходят друг от друга.
   Поэтому, наверное, мне стало так тоскливо. Я хочу, чтобы люди были вместе, и очень переживаю всякого рода разрывы.
   За внешним спокойствием на этой фотографии скрывалась дисгармония.
   По крайней мере так я ее воспринимала, и мне было интересно, пришла ли Каролина к похожему выводу. Надо это выяснить.
   Я взяла альбом и вышла в сад.
   Она по-прежнему сидела под сиренью в той же позе, прислонившись к стволу и закрыв глаза. О книге она, казалось, забыла.
   Я шла босиком по траве, и моих шагов не было слышно – я могла подкрасться к ней так, что она меня и не заметит. Но как раз когда я остановилась перед ней, она открыла глаза.
   – Это ты? А я думала, ты спишь в такой ранний час.
   Она выглядела приветливой, хотя и несколько рассеянной, как человек, которого вывели из глубокой задумчивости.
   – Вот сижу и читаю… – Она полистала свою книгу, но я заметила, что она смотрит на альбом у меня в руках. – Что это у тебя? – спросила она.
   – Я хотела показать тебе одну фотографию.
   – Вот как? – Она убрала со лба прядь и не подала виду, что ей это интересно.
   – Но не хочу тебе мешать. Может, ты хочешь читать?
   – Что за фотография?
   Я села рядом с ней на скамейку, раскрыла альбом и показала. Она мельком взглянула на фотографию.
   – Ну и что в ней такого?
   Я сказала, что как-то раз она сама показала мне именно эту фотографию и что я много думала о ней.
   – Не узнаешь?
   Она пожала плечами. Возможно, но, во всяком случае, она этого не помнит. У нее был вполне безразличный вид, словно ей суют фотографию человека, до которого ей нет никакого дела.
   От ее равнодушия я почувствовала себя идиоткой, но продолжала рассуждать.
   – Это не обычная фотография, – сказала я.
   – Может быть…
   – Я помню, что в прошлый раз ты говорила о фотографе, который незримо присутствует на всех фотографиях, и тебя интересовало, кому принадлежит эта тень.
   – Разве?
   – Да. Я не знаю тех, кто здесь снят, и не имею ни малейшего понятия, кто они такие, но мне все равно интересно. По-моему, я поняла смысл этой фотографии.
   – Вот как?
   – Может, хочешь послушать?
   – Пожалуйста… Давай, рассказывай!
   Улыбнувшись, она прищурилась на солнце, и я тут же пожалела о своих словах. Ясно было, что она слушает меня только из вежливости, но я не обращала на это внимания. Фотография взволновала меня, и я не придавала значения безразличию Каролины, которое к тому же вполне могло быть наигранным. Я ведь помню, что она даже брала эту фотографию из альбома. А теперь вот такое безразличие! Одно с другим не вяжется.
   Я понимаю, почему этот снимок в свое время привлек ее внимание, сказала я. Это не обычная фотография двух людей, стоящих перед объективом, чтобы запечатлеть некую связь между ними, их общность. Она изображает скорее прямо противоположное. Здесь люди расстаются. Между ними больше нет ничего общего. Они теряют друг друга. Поэтому эта фотография наводит на меня грусть, она запечатлела нечто невозвратное. Может быть, тяжкое прощание.
   Я посмотрела на Каролину и спросила, что она думает о моих соображениях. Каролина по-прежнему сидела, закрыв глаза и подставив лицо солнцу.
   – Ну, не знаю…
   – Без сомнения, есть какой-то драматизм в том, как между ними падает тень, – заметила я. – Этот человек, может быть, ключевая фигура, ты так не думаешь?..
   Стало тихо. Какое-то время слышалось только пение птиц. Затем она потянулась, зевнула и рассеянно произнесла:
   – Трудно говорить о людях, о которых ничего не знаешь. Почему бы тебе сначала не выяснить, кто они такие?
   По дорожке, посыпанной песком, засеменила трясогузка. Я заметила, что Каролина следит за ней.
   – Ты только посмотри на эту крошку! – улыбаясь, сказала она. – Видишь, как она упорно скачет по дорожке, хотя куда приятнее идти по росе? Видишь?
   – Да.
   Она решительно раскрыла книгу:
   – Мне надо ее дочитать до отъезда. Это книга Роланда.
   Я захлопнула альбом и встала:
   – Ты собираешься от нас уходить? Она с рассеянным видом подняла глаза:
   – Это еще не решено.
   – Вот как! Но с Лувисой все в порядке, и что касается нас, то ты можешь уйти, когда захочешь.
   – Ладно.
   Каролина склонилась над книгой, а я пошла в дом.
   Может, покататься на велосипеде? Было бы прекрасно! Но мне не было весело. Если я и бывала с ней холодна, то ни в какое сравнение с ее холодностью это не идет. А еще обвиняет меня в том, что я не хотела ее слушать, когда она пыталась мне открыться. А как она сама ведет себя?
   «Давай, рассказывай!» – бросила она мне. И я со своими надеждами и своим альбомом только выставила себя на посмешище.
   Ну ладно, это была последняя попытка. Больше пытаться не буду, она может быть спокойна.
   Я вошла на застекленную веранду и положила альбом. Но вдруг меня что-то заставило раскрыть его снова.
   Невероятно! У меня забилось сердце. Как мне раньше не приходило это в голову!
   Раз взглянув на фотографию, я тотчас увидела… Это просто бросалось в глаза.
   Каролина!
   Ведь маленькая девочка у каменной скамьи – Каролина.
   Как я могла не увидеть этого? Сходство было разительным. Хотя на фотографии она была совсем маленькая, возможно не больше двух лет, ошибиться было нельзя. Ее осанка. Манера держать голову…
   Конечно, это Каролина.
   Я прижала альбом к себе, словно стараясь приглушить стук сердца.
   Каролина, Каролина…
   Как сюда попала эта фотография? К нам? К нашим фотографиям?
   А остальные на ней? Кто они?
   Тень?..
   Тут я услышала, что сзади ко мне кто-то подошел. Я не заметила, как Каролина вошла следом. Теперь она стояла и смотрела через мое плечо. Когда она заговорила, ее голос звучал мягко и спокойно:
   – Среди деревьев стоит моя мать. Она была сестрой милосердия. Она уже умерла, как ты знаешь. Одно время она работала в больнице. Однажды… – Она не договорила и, улыбаясь, указала на другую фотографию в альбоме, фотографию папы, который держит шляпу перед объективом. – Как ты думаешь, что в свертке?
   – Понятия не имею…
   Она опять вернулась ко второй фотографии:
   – Однажды у нее был пациент, в которого она влюбилась с первого взгляда. Его привезли с воспалением легких, и никто не думал, что он выживет. Но моя мать просто-напросто не дала ему умереть. – Она сделала паузу и повторила будто для самой себя фразу. «Не дала ему умереть» – это были слова ее матери. Каролина слегка улыбнулась. – Итак, он выжил. И однажды у своей постели он увидел маму и тоже в нее влюбился. Они были очень счастливы. Но их роман не мог длиться долго, только пока он лежал в больнице…
   Она замолчала, вынула фотографию из альбома и посмотрела на нее, нахмурив лоб. Затем продолжила:
   – Он был уже помолвлен с другой, и женился почти сразу после того, как вышел из больницы. Но мама его не забыла. Для нее так просто все не кончилось… поскольку после их встречи появилась я.
   – Ты?
   – Да, я.
   Я взяла у нее фотографию и стала внимательно ее разглядывать
   – А тень?
   – Это тень моего отца. Он снимал. Это была их последняя встреча. С тех пор мама его больше никогда не видела,
   – Ты его помнишь?
   – Да, но мы видели его так мало, он всегда очень спешил.
   Вид у Каролины был задумчивый. С той встречи ей лучше всего запомнилась скамейка, шершавая и твердая на ощупь, и холодная, несмотря на солнце. Каролина то карабкалась на скамейку, то слезала с нее, пока взрослые разговаривали, она подражала щебету птиц, чтобы не слушать, о чем они говорят. Да, она помнит его, но воспоминания такие обрывочные. И если бы у нее не было фотографии, которую сделала ее мать, она, может быть, совсем бы его не помнила.
   – Ты говорила, что твой папа умер.
   – Вот как? Да, мама хотела, чтобы я так думала и не искала его.
   – Значит, он не умер?
   – Нет, он жив.
   – А ты искала его?
   – Да…
   – И знаешь, где он?
   – Да.
   Мы обе говорили шепотом. Я боялась на нее взглянуть.
   – И ты знаешь, кто он? – спросила я.
   Она не ответила и стала рассматривать другую фотографию в альбоме, указала на нее и засмеялась:
   – А ну-ка угадай, что в свертке! Как я могу угадать? Я повторила:
   – Каролина, ты знаешь, кто он?
   Она кивнула. И опять показала на сверток в папиной шляпе и таинственно прошептала:
   – В этом свертке маленький тряпичный кролик!
   Мы стояли так близко, что я чувствовала прикосновение ее руки к моей, но мы не смели взглянуть друг на друга и говорили с виду о совсем разных вещах. Каролина все время подшучивала над свертком в папиной шляпе, а я пыталась вычислить, кто мог быть ее отцом.
   – Это папа, да? – внезапно услышала я свой голос. Она не пошевелилась и не ответила на мой вопрос.
   – Это папа, Каролина?
   Она опять не ответила. И стала говорить, что у нее до сих пор есть этот маленький кролик.
   – Я знаю, – сказала я. – Один раз видела его в твоей комнате, но ты поспешила спрятать его от меня.
   Почувствовав, что она наблюдает за мной, я повернулась и посмотрела ей прямо в глаза.
   – Теперь я понимаю, нет ничего удивительного в том, что тебя больше интересуют те, кто незримо присутствуют на фотографиях, – сказала я. – На папиной фотографии тебя не видно. На другом снимке присутствует папина тень.
   Каролина кивнула и сказала, что папу со свертком сняла ее мать.
   Мысли кружились в моей голове.
   Я слышала, что папа чуть не умер от воспаления легких, но чудом спасся. После этого он сильно изменился. Стал гораздо серьезнее. Мама сказала, что он стал другим человеком.
   Теперь нетрудно понять почему.
   Наш умерший брат Яльмар был у мамы с папой первым ребенком. Он родился в один год с Каролиной, через несколько месяцев после ее рождения. Я также слышала, что папа необычайно тяжело пережил смерть Яльмара. Он все время недоумевал, почему Яльмар словно не захотел жить.
   Я поняла, что мама ничего не знает ни о роли Каролины, ни о роли ее матери в жизни папы.
   А вот бабушка знает. Наверняка поэтому она и прислала к нам Каролину, чтобы та встретилась со своим отцом.
   А сам папа? Что он знает?
   Он живет по большей части в собственном мире, но никогда бы не пошел на то, чтобы нанять родную дочь горничной в свой дом. Нет, наверняка в планы бабушки входило, чтобы папа познакомился со своей дочерью, не зная, кто она. Бабушка бросила вызов судьбе.
   Так и было!
   А что сказал папа Каролине в тот раз, когда она исчезла? Я должна ее спросить.
   Сначала она колебалась. Было ясно, что это очень щекотливая тема. Но потом она рассказала, что, когда папа попросил ее поговорить с ним, она была уверена, что он наконец понял, что она его дочь. Она все время ждала этого. Но он только спросил ее, не хочет ли она стать приемной дочерью в нашей семье.
   Разочарование было слишком велико. У папы был такой приветливый вид, и он наверняка желал ей добра… Но… приемная дочь? Когда она ему родная! Нет, не надо. И ей захотелось уйти отсюда.
   Вот почему она исчезла.
   Глаза ее сверкали:
   – А как бы ты поступила на моем месте?
   Не знаю… Я не могла по-настоящему представить себя на ее месте. Я слегка дотронулась до ее руки:
   – Каролина…
   – Тихо! На кухне кто-то ходит! Лувиса уже встала… – Она поспешно надела наколку с косичками, понизила голос и быстро прошептала: – Теперь вот что! Мы не должны себя выдать. Слышишь? Мы должны притвориться, будто ничего не произошло… – Она замолчала и вздохнула. – Но это будет нелегко…
   Еще бы! Будет невыносимо видеть ее в форме горничной с накладными косами, играющей роль служанки в доме собственного отца и своих братьев и сестер.
   Но она загадочно улыбнулась:
   – Не волнуйся. Я всегда справляюсь со своими ролями.
   – Каролина, послушай!
   – Меня ждет Лувиса, а я босиком…
   – Можно мне сказать только одну вещь?
   – Потом. Мне надо идти.
   – Ты, по-моему, не понимаешь, как я рада, что ты моя сестра.
   Она посмотрела в сторону и направилась к двери:
   – Ты имеешь в виду, что я тебе наполовину сестра.
   – Нет, ты никогда не будешь для меня половиной, Каролина. А я не хочу быть половиной для тебя. Или ты мне целиком сестра, или вообще не сестра.
   Покраснев от радости, она обернулась и протянула мне обе руки. Но внезапно застыла, посмотрела на меня и опустила руки.
   – Но… как все теперь будет? – тихо спросила она. Я подумала то же самое: «Как все теперь будет?»