– Ну и как? Он тебе нравится?
Я спросила как бы шутя, но, похоже, она восприняла мой вопрос всерьез. Она задумчиво посмотрела на снег и медленно произнесла:
– Нет, с чего ты взяла?
Мне следовало понять, что я слишком далеко зашла. Но я ужасно разозлилась на Каролину и уже не владела собой. Как она могла быть такой равнодушной, когда дело касалось моего брата!
– Тогда перестань морочить ему голову! – прошипела я. – В конце концов, это жестоко!
Она в третий раз пожала плечами:
– Зачем усложнять? Роланд понимает, что я шучу. Он вовсе не глуп.
– Нет, но он влюблен в тебя. А с этим не шутят! Как ты не понимаешь, он все воспринимает всерьез.
– А я тут при чем, скажи на милость? Поговори с ним сама, если ты о нем беспокоишься.
Она снова начала чистить дорожки. Я подошла и забрала у нее лопату – ей придется меня выслушать.
– Я беспокоюсь не о нем. А о тебе.
Но она с невозмутимым видом протянула руку и сказала:
– Верни мне, пожалуйста, лопату. Нужно закончить работу, а то нагорит от Свеи.
Я отдала лопату и сразу почувствовала, что уже не могу повернуть разговор в нужное русло.
– Ты слышала, что я сказала?
Держа лопату на весу, она произнесла ледяным голосом:
– Извини, я не хочу продолжать этот разговор.
– Да ты, ей-богу, ненормальная какая-то!
Я швырнула лопату в сугроб – собственное бессилие приводило меня в отчаяние. Неужели это Каролина? Такая недоступная, высокомерная? Я была в ярости. Конечно, глупо так выходить из себя. Только все испортила. Хотя у меня и так вряд ли что-нибудь бы вышло. К ней разве подступишься? Крепкий орешек! Не глядя на нее, я пошла домой. Но вдруг она преградила мне дорогу. Ничего не говоря, Каролина просто стояла и смотрела на меня. Совершенно спокойно. Что ей от меня надо?
– Извини, что я вспылила, – сказала я. – Но я, правда, хотела как лучше.
Она улыбнулась странной улыбкой.
– А я не хотела «как лучше». Я хотела тебя проучить!
Что это значит? Как это «проучить»? Я не поняла ее.
– Да. Потому что ты была со мной неискренна. Ведь тебя беспокоит Роланд, а не я. Зачем было ломать комедию?
Ну что тут скажешь, если она все понимает по-своему. Нет ничего труднее, чем убеждать людей в том, что говоришь без всякой задней мысли. Но пусть пеняет на себя. Роланда из дома не выгонят. А ее могут. Объяснять ей что-либо было бессмысленно. Мне следовало смириться с этим. Продолжать разговор было глупо, и мне захотелось как можно скорее уйти. Но когда я проходила мимо Каролины, она задержала меня. Просто преградила рукой дорогу и, спокойно глядя на меня, сказала:
– Я все понимаю и не упрекаю тебя. Кровь – не вода. Знаю по себе. У меня тоже есть брат и сестры, правда сводные, но это все равно. Я понимаю, что ты чувствуешь, потому что и для меня нет никого ближе и дороже их. Я люблю их.
Она смотрела мне прямо в глаза, слегка улыбаясь своей странной улыбкой. Я хотела ответить, но не находила слов. На этот раз я онемела от радости. Наконец-то она доверилась мне! Она призналась, что у нее есть брат и сестры.
– О, Каролина, ты, ты… Я так рада. Я знала. Я уже…
Но больше я не успела ничего сказать. Она вдруг уступила мне дорогу, демонстративно прошла вперед и, открыв передо мной дверь, с подчеркнутой почтительностью сделала книксен.
– Прошу вас, фрекен!
Я увидела в окне Свею, но все же успела повернуться к Каролине и прошептать:
– Ты удивительный человек, Каролина. Смогу ли я когда-нибудь тебя понять?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Я спросила как бы шутя, но, похоже, она восприняла мой вопрос всерьез. Она задумчиво посмотрела на снег и медленно произнесла:
– Нет, с чего ты взяла?
Мне следовало понять, что я слишком далеко зашла. Но я ужасно разозлилась на Каролину и уже не владела собой. Как она могла быть такой равнодушной, когда дело касалось моего брата!
– Тогда перестань морочить ему голову! – прошипела я. – В конце концов, это жестоко!
Она в третий раз пожала плечами:
– Зачем усложнять? Роланд понимает, что я шучу. Он вовсе не глуп.
– Нет, но он влюблен в тебя. А с этим не шутят! Как ты не понимаешь, он все воспринимает всерьез.
– А я тут при чем, скажи на милость? Поговори с ним сама, если ты о нем беспокоишься.
Она снова начала чистить дорожки. Я подошла и забрала у нее лопату – ей придется меня выслушать.
– Я беспокоюсь не о нем. А о тебе.
Но она с невозмутимым видом протянула руку и сказала:
– Верни мне, пожалуйста, лопату. Нужно закончить работу, а то нагорит от Свеи.
Я отдала лопату и сразу почувствовала, что уже не могу повернуть разговор в нужное русло.
– Ты слышала, что я сказала?
Держа лопату на весу, она произнесла ледяным голосом:
– Извини, я не хочу продолжать этот разговор.
– Да ты, ей-богу, ненормальная какая-то!
Я швырнула лопату в сугроб – собственное бессилие приводило меня в отчаяние. Неужели это Каролина? Такая недоступная, высокомерная? Я была в ярости. Конечно, глупо так выходить из себя. Только все испортила. Хотя у меня и так вряд ли что-нибудь бы вышло. К ней разве подступишься? Крепкий орешек! Не глядя на нее, я пошла домой. Но вдруг она преградила мне дорогу. Ничего не говоря, Каролина просто стояла и смотрела на меня. Совершенно спокойно. Что ей от меня надо?
– Извини, что я вспылила, – сказала я. – Но я, правда, хотела как лучше.
Она улыбнулась странной улыбкой.
– А я не хотела «как лучше». Я хотела тебя проучить!
Что это значит? Как это «проучить»? Я не поняла ее.
– Да. Потому что ты была со мной неискренна. Ведь тебя беспокоит Роланд, а не я. Зачем было ломать комедию?
Ну что тут скажешь, если она все понимает по-своему. Нет ничего труднее, чем убеждать людей в том, что говоришь без всякой задней мысли. Но пусть пеняет на себя. Роланда из дома не выгонят. А ее могут. Объяснять ей что-либо было бессмысленно. Мне следовало смириться с этим. Продолжать разговор было глупо, и мне захотелось как можно скорее уйти. Но когда я проходила мимо Каролины, она задержала меня. Просто преградила рукой дорогу и, спокойно глядя на меня, сказала:
– Я все понимаю и не упрекаю тебя. Кровь – не вода. Знаю по себе. У меня тоже есть брат и сестры, правда сводные, но это все равно. Я понимаю, что ты чувствуешь, потому что и для меня нет никого ближе и дороже их. Я люблю их.
Она смотрела мне прямо в глаза, слегка улыбаясь своей странной улыбкой. Я хотела ответить, но не находила слов. На этот раз я онемела от радости. Наконец-то она доверилась мне! Она призналась, что у нее есть брат и сестры.
– О, Каролина, ты, ты… Я так рада. Я знала. Я уже…
Но больше я не успела ничего сказать. Она вдруг уступила мне дорогу, демонстративно прошла вперед и, открыв передо мной дверь, с подчеркнутой почтительностью сделала книксен.
– Прошу вас, фрекен!
Я увидела в окне Свею, но все же успела повернуться к Каролине и прошептать:
– Ты удивительный человек, Каролина. Смогу ли я когда-нибудь тебя понять?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Похоже, что буря, которая меня пугала, миновала нас. Опасность нам больше не угрожала. А может, и не было никакой опасности? Может, это игра воображения? Плод моей буйной фантазии, которая в очередной раз сыграла со мной шутку?
Была середина зимы – самое темное время года. Лишь мерцающие огоньки свечей да керосиновые лампы освещали наш дом. Стоит ли удивляться, если при этом разыгрывалось воображение и дорисовывало увиденное, наделяя его несуществующими чертами?
А если Свея вовсе не держала зла на Каролину? И не шпионила за ней и Роландом, бесшумно передвигаясь по дому на цыпочках? Может, она просто решила начать новую жизнь, поняла, что была слишком самоуверенной и властной? Хотела научиться вести себя скромнее и сдержаннее? Конечно, на Свею это не слишком похоже, но, может, на нее что-то нашло? Говорят, такое бывает.
Во всяком случае, буря нас миновала. Это хотя и радовало, но одновременно немного смущало меня. Я была так уверена в своей правоте. Она подтверждалась столькими доказательствами. А теперь вдруг выясняется, что эти доказательства ровным счетом ничего не значат. Или просто я ослабила бдительность, потому что время шло, а ничего не происходило?
Не знаю. Беда была в том, что, хотя я легко распознавала скрытые связи и таинственные комбинации, я так же легко находила им самые простые объяснения. Так же быстро, как муха становилась слоном, слон, в свою очередь, съеживался до размеров мухи. Вот и говорите после этого о волшебстве… и обмане зрения!
Свея оказалась наивнее, чем мы думали. Роланд и Каролина были все так же заняты друг другом и так же неосторожны. Но интерес Свеи к этому предмету не превышал нормального интереса незамужней женщины ее возраста – во всяком случае, так утверждал Роланд. Например, она полагала, что все недозволенные вещи происходят в определенное время суток. Только после наступления темноты и никогда при свете дня. Роланду не разрешалось по вечерам подниматься к Каролине, хотя он, разумеется, все равно поднимался. Днем же, пожалуйста, они могли хоть несколько часов подряд оставаться одни во всем доме.
Но тем не менее, как я уже сказала, обошлось без серьезных потрясений. Хотя вполне возможно, что на этот раз катастрофу предотвратило неожиданное событие, которое сыграло важную роль в жизни Свеи. Именно в то время у нас появился маленький «подкидыш».
Случилось так, что однажды Каролина вернулась от Флоры в сильном волнении. Флора ничком лежала на топчане и обливалась слезами. Сначала от нее не удавалось добиться ни одного разумного слова, но потом Каролина все же поняла, в чем дело.
Эдвин, старший из Флориных малышей, должен пойти в школу. Флора до последнего оттягивала это событие. Да и Эдвин был так мал, что никому в голову не приходило, что он уже дорос до учебы, а тут вдруг за ним пришли и забрали его. К величайшему горю всех домашних. Чтобы утешиться, Флоре пришлось принять немалую дозу спиртного, и от последствий этого ей никак не удавалось оправиться, и потому она не держалась на ногах. Как ни старалась Каролина ее образумить, Флора только рыдала и жаловалась: «Выходит, раз ты бедняк, то и молчать должен?»
Неужто так и заберут ее единственное богатство – ее махоньких ребятишек? Если Эдвин будет учиться в городе, как Флоре приглядывать за ним, следить, чтобы он был сыт?
Двое других детей, Эдит и Эйнар, сжавшись, сидели в углу, глядя на мать широко раскрытыми испуганными глазенками. Страшно-то как! Неужто, когда они в школу пойдут, им совсем не дадут есть? Мамка так говорит. Сперва в школу забрали Эдвина, его уморят голодом – Эйнара возьмут, а потом и крошку Эдит. Что-то с ними будет? И так-то живот всегда от голода сводит. Вот они и маленькие такие. А вдруг они совсем усохнут, и все? Мамка так говорит. Она будет убиваться, но им не поможет. Потому что слишком бедная. Кому они, бедняки, нужны?
Но Каролина сказала, что это неправда. Что все не так. Все зависит от тебя самого. А Флора рассердилась. Раз она сказала, что ее малюток хотят уморить в школе, значит, так оно и есть. И пусть Каролина не думает, что она тут умнее всех.
Нет, видно, мамка правду говорит. Эйнар и Эдвин совсем растерялись. Но боялись плакать, чтобы еще больше не расстроить мать. И когда Каролина пыталась их утешить, они только говорили: «Мамку жалко…»
А Флора злилась и кричала, что хватит болтать. И довольно с нее утешений!
В каком-то смысле она была права. Каролина пришла домой расстроенная и встревоженная и рассказала эту невеселую историю.
Мама поговорила со Свеей, и они решили, что Эдвин будет столоваться у нас, то есть каждый день станет приходить к нам на большой перемене, чтобы плотно пообедать. Школа находилась совсем рядом с нами. Ему нужно было пройти только один квартал.
Мама сама съездила к Флоре и предложила ей нашу помощь. На трезвую голову Флора хныкала меньше, но была настроена очень воинственно. Пока мама говорила, она ходила вокруг стола и время от времени била по нему кулаком. Мама никак не могла понять причину ее беспокойства и надеялась, что Флора перестанет волноваться, когда узнает, что Эдвина будут хорошенько кормить. Но Флора все бормотала:
– Это несправедливо. Отнимать у бедняка последний кусок…
– Что несправедливо, Флора?
– То, что школа отнимает кусок у бедняка. Дома-то у меня еще два голодных рта.
Наконец мама сообразила, что Флора не хочет лишиться наших корзин с провизией, если Эдвин будет каждый день обедать у нас. И когда до Флоры дошло, что об этом речь не идет, она наконец угомонилась. Но было бы преувеличением сказать, что она обрадовалась, потому что еще неизвестно, что станет с ребенком, который попадет в школу. Сама она хвалилась, что никогда в школу не ходила.
После долгого обсуждения Эдвин все-таки получил разрешение обедать у нас. Но он, бедняжка, первое время был сам не свой от страха. Свея приходила за ним в школу и вела к нам. Причем стоило ей по дороге отпустить его руку, и Эдвин тут же останавливался как вкопанный, продолжая стоять так до тех пор, пока она снова не брала его руку в свою. Шел он медленно, с низко опущенной головой, словно на казнь. Все казалось ему новым и пугающим – ведь прежде он нигде не бывал дальше Флориного дома.
Он безропотно позволял завести себя в кухню и усадить на стул. Когда в первый раз перед ним поставили тарелку с супом, он только сидел и смотрел на нее. Он и подумать не смел, что эта еда предназначается ему. Это была трогательная картина. Конечно, он очень хотел есть, но старался не показать этого: такой маленький, он обладал врожденным достоинством. Какой же он был крохотный! Мы все стояли и выжидательно смотрели на него, словно на волчонка, которого нужно накормить. Но Свея, видимо, поняла, каково ему было. Она решительно выпроводила нас: «Вы-то сами смогли бы есть, если бы рядом стояла куча чужих людей и все бы на вас таращились?» Мы поняли, что она права, и, пристыженные, удалились. Когда Свея и Каролина остались с Эдвином одни, дело пошло гораздо лучше.
Спустя два-три дня мы договорились, что Эдвин сам попробует дойти от школы до нас во время большой перемены. Мы ждали, но он не приходил. «Бедняжка, он побоялся», – сказала Свея и пошла за ним.
Далеко идти ей не пришлось. Эдвин сидел в сугробе у ворот, не решаясь войти. Он дрожал от холода и обрадовался, увидев Свею. Она взяла его на руки и внесла в дом.
Позже Свея говорила, что с той минуты, как увидела Эдвина, который один-одинешенек сидел в сугробе, она поняла, что никогда уже не оставит его.
С тех пор так и пошло: малыш Эдвин доходил до сугроба у наших ворот, а там его встречала Свея. Понемногу ей удалось уговорить его подходить к черному ходу, но постучать в дверь он не осмеливался. Поэтому нужно было поджидать его и впускать в дом. Иначе он мог сколько угодно простоять у дверей.
Первые недели Эдвин почти не разговаривал с нами, только кланялся, когда приходил и когда уходил, очень низко и очень вежливо. Так ему велела Флора. Получая в следующий раз корзину с провизией, она спросила: «Ну как, он хорошо кланяется? А то будет иметь дело со мной – он меня знает». Но Эдвин никогда не забывал кланяться.
Раньше мы не раз обсуждали, как помочь школьникам, которые голодают, но тогда Свея была против. Ее пугали вши и прочие паразиты, однако малыш Эдвин заставил ее забыть все страхи. Она сразу взяла его под свое крыло: следила за его одеждой, сидела рядом с ним, пока он ел, штопала, шила и вязала для него. И говорила, говорила, хотя в ответ раздавалось только довольное чавканье.
Теперь у Свеи появилось много новых забот. Она постоянно была занята: собирала для Эдвина и перешивала старую негодную одежду. И хотя шила она неважно, но так старалась, что вещи в конце концов получались добротными. Свея распустила старые свитера и связала варежки и носки, шапку с шарфом и большую толстую кофту для своего питомца. Иногда, если до конца перемены оставалось время, Эдвин помогал ей распускать старые свитера: он тянул за нитку и улыбался – это занятие ему очень нравилось.
Постоянно возникали новые дела. И Свея, которая всегда жаловалась, что у нее для себя совсем не остается времени, находила его сколько угодно для малыша Эдвина.
Иногда Свея устраивала ему банные дни. Сначала он, кажется, немного побаивался, потом смирился с этой процедурой, как и со всем остальным, и даже улыбался, когда Свея разрешала ему брызгаться водой и мыльной пеной. Случалось, после купания она приходила насквозь мокрая, смеющаяся и довольная. Интересно, что бы она сказала, обрызгай ее кто-нибудь другой. Пожалуй, никто из нас на такое бы не отважился. Когда Эдвин уходил, Свея всегда совала ему леденцы и лакомства для других детей.
Мы удивлялись, глядя на то, как изменилась Свея за столь короткое время. Она стала человечнее. С нами она никогда не вела себя так спокойно и непринужденно, как с Эдвином. Почему?
Голова ее постоянно была занята Эдвином. Поэтому интерес Свеи к делам остальных несколько поубавился, что было совсем неплохо. Она ослабила бдительность и обходилась с Каролиной вполне дружелюбно.
А вот мать Эдвина, Флору с озера Осет, Свея не любила за неряшливость. Хотя при мальчике она, конечно, никогда не показывала этого, чтобы не заставлять его страдать за грехи матери.
«У Свеи доброе сердце!» – сказала однажды Каролина, и Свея это услышала. Она покраснела, возмутилась и стала так отнекиваться, как будто иметь доброе сердце стыдно. Вовсе нет! Это просто благотворительность. Нельзя же сидеть сложа руки, когда в стране такая нищета. Нужно как-то помогать беднякам.
Слово «благотворительность» не сходило с языка Свеи. В ее понимании бедность была неизбежным злом, которое нельзя искоренить. Она должна существовать, чтобы богатые занимались благотворительностью и таким образом обеспечивали себе место в раю. Правда, неясно, как могли попасть на небо бедняки. Невинным младенцам, понятно, вход туда был открыт, а взрослые, большинство из которых закоснели в грехах, к сожалению, вряд ли могли на это надеяться. Особенно, конечно, мужчины, которым, по словам Свеи, вообще доверять нельзя (она имела в виду бедняков, которые не могут обеспечить свои семьи; на богатых, как известно, Свея смотрела иначе).
Малыша Эдвина, разумеется, ожидало царство небесное, об этом уж Свея позаботится. Даже если он, на свое несчастье, вырастет в большого сильного мужчину. Прежде Свея относилась к маленьким мальчикам гораздо сдержаннее – чего можно ждать от бедняжки, которому суждено стать мужчиной?
Правда, пока в малыше Эдвине было очень мало мужского, а раз так – пройдет, наверное, немало времени, прежде чем ему будет грозить хоть сколько-нибудь серьезная опасность. Зачем переживать заранее? Свея старалась не думать о том, что может случиться тогда. Жила сегодняшним днем, а сегодня самое главное – внушить малышу Эдвину чуть-чуть уверенности в себе. Над этим Свея и работала не покладая рук.
Постепенно он хоть и не перестал дичиться, но уже меньше боялся нас. Он так и не преодолел свою робость, но осмелел настолько, что не отводил глаз и отвечал, когда к нему обращались, а иногда даже слабо улыбался.
Надя и Эдвин были почти ровесники. В это было трудно поверить. И хотя я привыкла считать Надю малышкой, рядом с Эдвином она казалась почти взрослым человеком. Это она-то, такая миниатюрная.
Казалось, что Эдвин, его брат и сестра скроены по другой мерке, чем мы. И потому отличаются от нас ростом. Папа утверждал, что это результат недоедания.
Наде очень хотелось, чтобы Эдвин догнал ее в росте, поэтому она тайком пичкала его печеньем. Когда это обнаружилось, Свея была недовольна: Эдвину нужна совсем другая еда. Она забывала, что сама каждый день посылала его брату и сестре леденцы и другие сладости. Надя напомнила ей об этом, и Свея не нашлась что возразить. Однако попросила Эдвина не есть печенья. Теперь, когда Надя угощала его, он с серьезным видом мотал головой. Соблазнить его не удавалось. Он был послушным ребенком и иначе вести себя не мог. Флора постоянно твердила ему, что послушание – единственное спасение для детей бедняков.
Это было по меньшей мере странно, потому что сама Флора вовсе не отличалась смирением. Она не лезла за словом в карман. Но у детей и взрослых разные правила. Похоже, так было всегда.
Надя давно просилась обедать в кухне вместе с Эдвином, и наконец ей это разрешили. К тому времени Эдвин намного меньше стеснялся. И все прошло замечательно.
Нелепость этого состояла в том, что еда в кухне воспринималась нами как нечто обидное. Мы ели там только в наказание за плохое поведение во время обеда, пролитое молоко или еще что-нибудь в том же роде. Тогда нас отсылали в кухню, где мы должны были сидеть и мучиться угрызениями совести, как в школе, где провинившихся ставят в угол. Было обидно за горничных – к ним на кухню отправляли как в ссылку. Но для них-то кухня была местом ежедневной работы! Правда, они вряд ли обижались. А мама с папой об этом просто не задумывались. Иначе они никогда бы так не поступили – мои родители были очень щепетильны.
Эдвин сначала растерялся, когда Надя впервые оказалась напротив него за кухонным столом. Он удивленно смотрел на нее, но Надя уплетала суп за обе щеки и так непринужденно болтала, что он скоро освоился. К тому же рядом была Свея.
Перемена была довольно длинной, и Надя успевала еще поиграть с Эдвином. Она притаскивала в кухню игрушки, но мальчик боялся до них даже дотрагиваться. Лишь только Надя протягивала ему что-нибудь, Эдвин испуганно отступал. Он с интересом рассматривал все, что Надя ему показывала, но свои кулачки упрямо держал в карманах или крепко сцеплял руки за спиной. Может быть, он получил строгий наказ от Флоры – смотреть, но ничего не трогать.
Обычно дети играли около кухонного стола. Надя сидела на полу, Эдвин стоял. Было забавно наблюдать, как он все дальше и дальше пятился под стол. Скатерть свешивалась низко, и наконец он совсем скрывался под ней. Эдвин сидел там на корточках, чувствуя себя под скатертью в безопасности, и время от времени, как птенец, высовывая свою коротко стриженную голову, наблюдал за Надей. У нее были маленькие куклы, которые надевались на пальцы, и она часто разыгрывала перед ним представления. Тогда он забывал все на свете, глаза его округлялись, он слегка приоткрывал рот и бесшумно двигал губами; его маленькие кулачки появлялись из карманов брюк. Он размахивал ими, путаясь в бахроме скатерти. Случалось даже, малыш громко смеялся, увлекаясь игрой.
Иногда Каролина читала детям сказки. Надя слушала сказки часто и любила их, а у Эдвина от удивления глаза становились как два бездонных колодца. Время от времени его маленькое лицо озарялось улыбкой и тогда казалось удивительно мудрым. О чем он думал в эту минуту, не знал никто, но Свея тихо подходила и молча гладила его по стриженой макушке.
Однажды Эдвин не пришел на большой перемене.
Начался переполох. Свея торопливо оделась и бросилась в школу. Там Эдвина тоже не было. Он сегодня вообще не приходил. Свея снова побежала домой и отпросилась у мамы на несколько часов, чтобы немедленно отправиться к Флоре и выяснить, в чем дело. Мама дала Свее с собой немного фруктов, и она поспешила в дорогу.
Эдвин лежал в постели. У него был жар. Теперь он, разумеется, некоторое время не сможет посещать школу. Свея не знала, как ей быть. Неужели оставлять бедняжку в этом беспорядке? Где все грязно, все кое-как. Именно сейчас, когда он так нуждается в ее заботе. Не лучше ли пока забрать его к нам? Он мог бы жить в комнате Свеи, она ухаживала бы за ним, как за собственным ребенком.
Свея попросила разрешения у Флоры, но, естественно, получила решительный отказ. Разговор закончился ссорой. Флора выставила Свею, раз и навсегда запретив ей появляться у себя в доме.
Свея вернулась домой в крайнем волнении: Эдвину нужно отнести лекарство от кашля и многое-многое другое, но Флора ее и слушать не будет – запустит этим лекарством ей в голову, и весь разговор. Она же совсем взбесилась. Настоящая мегера! Да еще, чего доброго, запретит Эдвину бывать у нас после выздоровления. «В таком случае придется мне пойти и вразумить ее, – сказала мама. – Ведь речь идет о здоровье ребенка. Когда она успокоится, сама поймет это».
Но Свея считала, что Флора меньше всего думает о своем больном ребенке. В конце концов туда отправилась Каролина; она принесла лекарство и была впущена в дом. Ведь что ни говори, а Флора вряд ли хотела окончательно поссориться с нами и лишиться корзин с провизией, содержимое которых теперь, во время болезни Эдвина, стало особенно разнообразным. Свея даже купила игрушки для него и двоих других детишек. Ее забота была трогательной – они ни в чем не должны нуждаться.
Прежде Свея всегда утверждала, что игрушки – пустое дело. Когда она была маленькой, никому и в голову не приходило так баловать детей и они нисколько от этого не страдали. Теперь Свея думала иначе.
Болезнь Эдвина затянулась. Мы тревожились, потому что, по словам Каролины, жар усиливался и мальчик начал бредить. Свея вся извелась.
У нас был доктор, которого мы приглашали, если в семье кто-то заболевал. Он был старенький, мы все ему очень доверяли. Вот Свея и попросила послать за ним. Она хотела поехать вместе с доктором, надеясь, что при нем Флора не осмелится ее выгнать.
Папа позвонил доктору. Он приехал, Свея села к нему в коляску, и они отправились в путь. Он вез с собой докторский саквояж, Свея, как всегда, корзину со всем необходимым для Эдвина и других малышей.
О том, что было дальше, мы узнали от Свеи. По-видимому, Флора, увидев экипаж в окно, сильно испугалась. Даже со страху забыла про свою неприязнь к Свее. Жаль только, что она уже успела «слегка подкрепиться», как она выразилась. Боялась, как бы самой не расхвораться. А чтобы ни у кого не осталось сомнений, то и дело разражалась резким дребезжащим кашлем.
В доме, как всегда, были грязь и беспорядок. Свея попыталась хотя бы немного прибрать, пока доктор осматривал Эдвина. Нам она рассказывала, что от волнения даже не увидела, как Флора, взяв тряпку, стала ей помогать. Она заметила это лишь тогда, когда поняла, что они вдвоем оттирают одно пятно; тогда Свея взялась за щетку и начала подметать. Флора не отходила от нее ни на шаг.
Свея вдруг оказалась ее лучшим другом. Да, единственным другом на всем белом свете – так объявила Флора доктору. «Кабы я знала, что у меня будут такие важные гости, я бы хоть кофейку сварила», – говорила она.
Доктор не торопясь осматривал больного. И хотя Свея терла и мыла как одержимая, она неотрывно смотрела и слушала, что происходит в том углу, где стоит кровать Эдвина. А тот, бедняжечка, сидел, пока доктор его слушал, – такой маленький, несчастный.
Но вот доктор закончил и объявил, что у Эдвина серьезная инфекция, которая началась с горла, а теперь распространилась по всему организму, поэтому температура и держится. Флора тут же заревела и запричитала: «Ох, говорила я… Помрет он у меня…»
Напрасно доктор уверял, что дело вовсе не так плохо, хотя, конечно, мальчику необходим хороший уход. Флора и слушать ничего не желала. Если уж она начинала лить слезы – конца не жди. Она упала ничком на кровать Эдвина, да так и осталась лежать, всхлипывая.
Эйнар и Эдит испугались и заплакали. Почти беззвучно – громко плакать они боялись. Слезы только тихо лились по их щекам. Чтобы их утешить, Свея дала каждому по печенью, но они подавились куском и закашлялись. Флора тут же решила, будто они тоже заразились и умрут: «Все мои ребятишки, все трое, Богу душу отдадут», – завыла она.
Наконец доктор потерял терпение. Он резко схватил Флору, приподнял ее с кровати и встряхнул: «А ну-ка немедленно возьми себя в руки! Иначе детей мы у тебя заберем!» Плач тут же прекратился. Флора начала метать громы и молнии, схватила мокрую тряпку и стала лупить, куда придется. «Кто это собирается забирать моих ребятишек! А ну катитесь отсюда, да поживее!»
Получив тряпкой по лицу, доктор поспешил убраться. За ним последовала Свея со щеткой в руках. Дружбе пришел конец.
Была середина зимы – самое темное время года. Лишь мерцающие огоньки свечей да керосиновые лампы освещали наш дом. Стоит ли удивляться, если при этом разыгрывалось воображение и дорисовывало увиденное, наделяя его несуществующими чертами?
А если Свея вовсе не держала зла на Каролину? И не шпионила за ней и Роландом, бесшумно передвигаясь по дому на цыпочках? Может, она просто решила начать новую жизнь, поняла, что была слишком самоуверенной и властной? Хотела научиться вести себя скромнее и сдержаннее? Конечно, на Свею это не слишком похоже, но, может, на нее что-то нашло? Говорят, такое бывает.
Во всяком случае, буря нас миновала. Это хотя и радовало, но одновременно немного смущало меня. Я была так уверена в своей правоте. Она подтверждалась столькими доказательствами. А теперь вдруг выясняется, что эти доказательства ровным счетом ничего не значат. Или просто я ослабила бдительность, потому что время шло, а ничего не происходило?
Не знаю. Беда была в том, что, хотя я легко распознавала скрытые связи и таинственные комбинации, я так же легко находила им самые простые объяснения. Так же быстро, как муха становилась слоном, слон, в свою очередь, съеживался до размеров мухи. Вот и говорите после этого о волшебстве… и обмане зрения!
Свея оказалась наивнее, чем мы думали. Роланд и Каролина были все так же заняты друг другом и так же неосторожны. Но интерес Свеи к этому предмету не превышал нормального интереса незамужней женщины ее возраста – во всяком случае, так утверждал Роланд. Например, она полагала, что все недозволенные вещи происходят в определенное время суток. Только после наступления темноты и никогда при свете дня. Роланду не разрешалось по вечерам подниматься к Каролине, хотя он, разумеется, все равно поднимался. Днем же, пожалуйста, они могли хоть несколько часов подряд оставаться одни во всем доме.
Но тем не менее, как я уже сказала, обошлось без серьезных потрясений. Хотя вполне возможно, что на этот раз катастрофу предотвратило неожиданное событие, которое сыграло важную роль в жизни Свеи. Именно в то время у нас появился маленький «подкидыш».
Случилось так, что однажды Каролина вернулась от Флоры в сильном волнении. Флора ничком лежала на топчане и обливалась слезами. Сначала от нее не удавалось добиться ни одного разумного слова, но потом Каролина все же поняла, в чем дело.
Эдвин, старший из Флориных малышей, должен пойти в школу. Флора до последнего оттягивала это событие. Да и Эдвин был так мал, что никому в голову не приходило, что он уже дорос до учебы, а тут вдруг за ним пришли и забрали его. К величайшему горю всех домашних. Чтобы утешиться, Флоре пришлось принять немалую дозу спиртного, и от последствий этого ей никак не удавалось оправиться, и потому она не держалась на ногах. Как ни старалась Каролина ее образумить, Флора только рыдала и жаловалась: «Выходит, раз ты бедняк, то и молчать должен?»
Неужто так и заберут ее единственное богатство – ее махоньких ребятишек? Если Эдвин будет учиться в городе, как Флоре приглядывать за ним, следить, чтобы он был сыт?
Двое других детей, Эдит и Эйнар, сжавшись, сидели в углу, глядя на мать широко раскрытыми испуганными глазенками. Страшно-то как! Неужто, когда они в школу пойдут, им совсем не дадут есть? Мамка так говорит. Сперва в школу забрали Эдвина, его уморят голодом – Эйнара возьмут, а потом и крошку Эдит. Что-то с ними будет? И так-то живот всегда от голода сводит. Вот они и маленькие такие. А вдруг они совсем усохнут, и все? Мамка так говорит. Она будет убиваться, но им не поможет. Потому что слишком бедная. Кому они, бедняки, нужны?
Но Каролина сказала, что это неправда. Что все не так. Все зависит от тебя самого. А Флора рассердилась. Раз она сказала, что ее малюток хотят уморить в школе, значит, так оно и есть. И пусть Каролина не думает, что она тут умнее всех.
Нет, видно, мамка правду говорит. Эйнар и Эдвин совсем растерялись. Но боялись плакать, чтобы еще больше не расстроить мать. И когда Каролина пыталась их утешить, они только говорили: «Мамку жалко…»
А Флора злилась и кричала, что хватит болтать. И довольно с нее утешений!
В каком-то смысле она была права. Каролина пришла домой расстроенная и встревоженная и рассказала эту невеселую историю.
Мама поговорила со Свеей, и они решили, что Эдвин будет столоваться у нас, то есть каждый день станет приходить к нам на большой перемене, чтобы плотно пообедать. Школа находилась совсем рядом с нами. Ему нужно было пройти только один квартал.
Мама сама съездила к Флоре и предложила ей нашу помощь. На трезвую голову Флора хныкала меньше, но была настроена очень воинственно. Пока мама говорила, она ходила вокруг стола и время от времени била по нему кулаком. Мама никак не могла понять причину ее беспокойства и надеялась, что Флора перестанет волноваться, когда узнает, что Эдвина будут хорошенько кормить. Но Флора все бормотала:
– Это несправедливо. Отнимать у бедняка последний кусок…
– Что несправедливо, Флора?
– То, что школа отнимает кусок у бедняка. Дома-то у меня еще два голодных рта.
Наконец мама сообразила, что Флора не хочет лишиться наших корзин с провизией, если Эдвин будет каждый день обедать у нас. И когда до Флоры дошло, что об этом речь не идет, она наконец угомонилась. Но было бы преувеличением сказать, что она обрадовалась, потому что еще неизвестно, что станет с ребенком, который попадет в школу. Сама она хвалилась, что никогда в школу не ходила.
После долгого обсуждения Эдвин все-таки получил разрешение обедать у нас. Но он, бедняжка, первое время был сам не свой от страха. Свея приходила за ним в школу и вела к нам. Причем стоило ей по дороге отпустить его руку, и Эдвин тут же останавливался как вкопанный, продолжая стоять так до тех пор, пока она снова не брала его руку в свою. Шел он медленно, с низко опущенной головой, словно на казнь. Все казалось ему новым и пугающим – ведь прежде он нигде не бывал дальше Флориного дома.
Он безропотно позволял завести себя в кухню и усадить на стул. Когда в первый раз перед ним поставили тарелку с супом, он только сидел и смотрел на нее. Он и подумать не смел, что эта еда предназначается ему. Это была трогательная картина. Конечно, он очень хотел есть, но старался не показать этого: такой маленький, он обладал врожденным достоинством. Какой же он был крохотный! Мы все стояли и выжидательно смотрели на него, словно на волчонка, которого нужно накормить. Но Свея, видимо, поняла, каково ему было. Она решительно выпроводила нас: «Вы-то сами смогли бы есть, если бы рядом стояла куча чужих людей и все бы на вас таращились?» Мы поняли, что она права, и, пристыженные, удалились. Когда Свея и Каролина остались с Эдвином одни, дело пошло гораздо лучше.
Спустя два-три дня мы договорились, что Эдвин сам попробует дойти от школы до нас во время большой перемены. Мы ждали, но он не приходил. «Бедняжка, он побоялся», – сказала Свея и пошла за ним.
Далеко идти ей не пришлось. Эдвин сидел в сугробе у ворот, не решаясь войти. Он дрожал от холода и обрадовался, увидев Свею. Она взяла его на руки и внесла в дом.
Позже Свея говорила, что с той минуты, как увидела Эдвина, который один-одинешенек сидел в сугробе, она поняла, что никогда уже не оставит его.
С тех пор так и пошло: малыш Эдвин доходил до сугроба у наших ворот, а там его встречала Свея. Понемногу ей удалось уговорить его подходить к черному ходу, но постучать в дверь он не осмеливался. Поэтому нужно было поджидать его и впускать в дом. Иначе он мог сколько угодно простоять у дверей.
Первые недели Эдвин почти не разговаривал с нами, только кланялся, когда приходил и когда уходил, очень низко и очень вежливо. Так ему велела Флора. Получая в следующий раз корзину с провизией, она спросила: «Ну как, он хорошо кланяется? А то будет иметь дело со мной – он меня знает». Но Эдвин никогда не забывал кланяться.
Раньше мы не раз обсуждали, как помочь школьникам, которые голодают, но тогда Свея была против. Ее пугали вши и прочие паразиты, однако малыш Эдвин заставил ее забыть все страхи. Она сразу взяла его под свое крыло: следила за его одеждой, сидела рядом с ним, пока он ел, штопала, шила и вязала для него. И говорила, говорила, хотя в ответ раздавалось только довольное чавканье.
Теперь у Свеи появилось много новых забот. Она постоянно была занята: собирала для Эдвина и перешивала старую негодную одежду. И хотя шила она неважно, но так старалась, что вещи в конце концов получались добротными. Свея распустила старые свитера и связала варежки и носки, шапку с шарфом и большую толстую кофту для своего питомца. Иногда, если до конца перемены оставалось время, Эдвин помогал ей распускать старые свитера: он тянул за нитку и улыбался – это занятие ему очень нравилось.
Постоянно возникали новые дела. И Свея, которая всегда жаловалась, что у нее для себя совсем не остается времени, находила его сколько угодно для малыша Эдвина.
Иногда Свея устраивала ему банные дни. Сначала он, кажется, немного побаивался, потом смирился с этой процедурой, как и со всем остальным, и даже улыбался, когда Свея разрешала ему брызгаться водой и мыльной пеной. Случалось, после купания она приходила насквозь мокрая, смеющаяся и довольная. Интересно, что бы она сказала, обрызгай ее кто-нибудь другой. Пожалуй, никто из нас на такое бы не отважился. Когда Эдвин уходил, Свея всегда совала ему леденцы и лакомства для других детей.
Мы удивлялись, глядя на то, как изменилась Свея за столь короткое время. Она стала человечнее. С нами она никогда не вела себя так спокойно и непринужденно, как с Эдвином. Почему?
Голова ее постоянно была занята Эдвином. Поэтому интерес Свеи к делам остальных несколько поубавился, что было совсем неплохо. Она ослабила бдительность и обходилась с Каролиной вполне дружелюбно.
А вот мать Эдвина, Флору с озера Осет, Свея не любила за неряшливость. Хотя при мальчике она, конечно, никогда не показывала этого, чтобы не заставлять его страдать за грехи матери.
«У Свеи доброе сердце!» – сказала однажды Каролина, и Свея это услышала. Она покраснела, возмутилась и стала так отнекиваться, как будто иметь доброе сердце стыдно. Вовсе нет! Это просто благотворительность. Нельзя же сидеть сложа руки, когда в стране такая нищета. Нужно как-то помогать беднякам.
Слово «благотворительность» не сходило с языка Свеи. В ее понимании бедность была неизбежным злом, которое нельзя искоренить. Она должна существовать, чтобы богатые занимались благотворительностью и таким образом обеспечивали себе место в раю. Правда, неясно, как могли попасть на небо бедняки. Невинным младенцам, понятно, вход туда был открыт, а взрослые, большинство из которых закоснели в грехах, к сожалению, вряд ли могли на это надеяться. Особенно, конечно, мужчины, которым, по словам Свеи, вообще доверять нельзя (она имела в виду бедняков, которые не могут обеспечить свои семьи; на богатых, как известно, Свея смотрела иначе).
Малыша Эдвина, разумеется, ожидало царство небесное, об этом уж Свея позаботится. Даже если он, на свое несчастье, вырастет в большого сильного мужчину. Прежде Свея относилась к маленьким мальчикам гораздо сдержаннее – чего можно ждать от бедняжки, которому суждено стать мужчиной?
Правда, пока в малыше Эдвине было очень мало мужского, а раз так – пройдет, наверное, немало времени, прежде чем ему будет грозить хоть сколько-нибудь серьезная опасность. Зачем переживать заранее? Свея старалась не думать о том, что может случиться тогда. Жила сегодняшним днем, а сегодня самое главное – внушить малышу Эдвину чуть-чуть уверенности в себе. Над этим Свея и работала не покладая рук.
Постепенно он хоть и не перестал дичиться, но уже меньше боялся нас. Он так и не преодолел свою робость, но осмелел настолько, что не отводил глаз и отвечал, когда к нему обращались, а иногда даже слабо улыбался.
Надя и Эдвин были почти ровесники. В это было трудно поверить. И хотя я привыкла считать Надю малышкой, рядом с Эдвином она казалась почти взрослым человеком. Это она-то, такая миниатюрная.
Казалось, что Эдвин, его брат и сестра скроены по другой мерке, чем мы. И потому отличаются от нас ростом. Папа утверждал, что это результат недоедания.
Наде очень хотелось, чтобы Эдвин догнал ее в росте, поэтому она тайком пичкала его печеньем. Когда это обнаружилось, Свея была недовольна: Эдвину нужна совсем другая еда. Она забывала, что сама каждый день посылала его брату и сестре леденцы и другие сладости. Надя напомнила ей об этом, и Свея не нашлась что возразить. Однако попросила Эдвина не есть печенья. Теперь, когда Надя угощала его, он с серьезным видом мотал головой. Соблазнить его не удавалось. Он был послушным ребенком и иначе вести себя не мог. Флора постоянно твердила ему, что послушание – единственное спасение для детей бедняков.
Это было по меньшей мере странно, потому что сама Флора вовсе не отличалась смирением. Она не лезла за словом в карман. Но у детей и взрослых разные правила. Похоже, так было всегда.
Надя давно просилась обедать в кухне вместе с Эдвином, и наконец ей это разрешили. К тому времени Эдвин намного меньше стеснялся. И все прошло замечательно.
Нелепость этого состояла в том, что еда в кухне воспринималась нами как нечто обидное. Мы ели там только в наказание за плохое поведение во время обеда, пролитое молоко или еще что-нибудь в том же роде. Тогда нас отсылали в кухню, где мы должны были сидеть и мучиться угрызениями совести, как в школе, где провинившихся ставят в угол. Было обидно за горничных – к ним на кухню отправляли как в ссылку. Но для них-то кухня была местом ежедневной работы! Правда, они вряд ли обижались. А мама с папой об этом просто не задумывались. Иначе они никогда бы так не поступили – мои родители были очень щепетильны.
Эдвин сначала растерялся, когда Надя впервые оказалась напротив него за кухонным столом. Он удивленно смотрел на нее, но Надя уплетала суп за обе щеки и так непринужденно болтала, что он скоро освоился. К тому же рядом была Свея.
Перемена была довольно длинной, и Надя успевала еще поиграть с Эдвином. Она притаскивала в кухню игрушки, но мальчик боялся до них даже дотрагиваться. Лишь только Надя протягивала ему что-нибудь, Эдвин испуганно отступал. Он с интересом рассматривал все, что Надя ему показывала, но свои кулачки упрямо держал в карманах или крепко сцеплял руки за спиной. Может быть, он получил строгий наказ от Флоры – смотреть, но ничего не трогать.
Обычно дети играли около кухонного стола. Надя сидела на полу, Эдвин стоял. Было забавно наблюдать, как он все дальше и дальше пятился под стол. Скатерть свешивалась низко, и наконец он совсем скрывался под ней. Эдвин сидел там на корточках, чувствуя себя под скатертью в безопасности, и время от времени, как птенец, высовывая свою коротко стриженную голову, наблюдал за Надей. У нее были маленькие куклы, которые надевались на пальцы, и она часто разыгрывала перед ним представления. Тогда он забывал все на свете, глаза его округлялись, он слегка приоткрывал рот и бесшумно двигал губами; его маленькие кулачки появлялись из карманов брюк. Он размахивал ими, путаясь в бахроме скатерти. Случалось даже, малыш громко смеялся, увлекаясь игрой.
Иногда Каролина читала детям сказки. Надя слушала сказки часто и любила их, а у Эдвина от удивления глаза становились как два бездонных колодца. Время от времени его маленькое лицо озарялось улыбкой и тогда казалось удивительно мудрым. О чем он думал в эту минуту, не знал никто, но Свея тихо подходила и молча гладила его по стриженой макушке.
Однажды Эдвин не пришел на большой перемене.
Начался переполох. Свея торопливо оделась и бросилась в школу. Там Эдвина тоже не было. Он сегодня вообще не приходил. Свея снова побежала домой и отпросилась у мамы на несколько часов, чтобы немедленно отправиться к Флоре и выяснить, в чем дело. Мама дала Свее с собой немного фруктов, и она поспешила в дорогу.
Эдвин лежал в постели. У него был жар. Теперь он, разумеется, некоторое время не сможет посещать школу. Свея не знала, как ей быть. Неужели оставлять бедняжку в этом беспорядке? Где все грязно, все кое-как. Именно сейчас, когда он так нуждается в ее заботе. Не лучше ли пока забрать его к нам? Он мог бы жить в комнате Свеи, она ухаживала бы за ним, как за собственным ребенком.
Свея попросила разрешения у Флоры, но, естественно, получила решительный отказ. Разговор закончился ссорой. Флора выставила Свею, раз и навсегда запретив ей появляться у себя в доме.
Свея вернулась домой в крайнем волнении: Эдвину нужно отнести лекарство от кашля и многое-многое другое, но Флора ее и слушать не будет – запустит этим лекарством ей в голову, и весь разговор. Она же совсем взбесилась. Настоящая мегера! Да еще, чего доброго, запретит Эдвину бывать у нас после выздоровления. «В таком случае придется мне пойти и вразумить ее, – сказала мама. – Ведь речь идет о здоровье ребенка. Когда она успокоится, сама поймет это».
Но Свея считала, что Флора меньше всего думает о своем больном ребенке. В конце концов туда отправилась Каролина; она принесла лекарство и была впущена в дом. Ведь что ни говори, а Флора вряд ли хотела окончательно поссориться с нами и лишиться корзин с провизией, содержимое которых теперь, во время болезни Эдвина, стало особенно разнообразным. Свея даже купила игрушки для него и двоих других детишек. Ее забота была трогательной – они ни в чем не должны нуждаться.
Прежде Свея всегда утверждала, что игрушки – пустое дело. Когда она была маленькой, никому и в голову не приходило так баловать детей и они нисколько от этого не страдали. Теперь Свея думала иначе.
Болезнь Эдвина затянулась. Мы тревожились, потому что, по словам Каролины, жар усиливался и мальчик начал бредить. Свея вся извелась.
У нас был доктор, которого мы приглашали, если в семье кто-то заболевал. Он был старенький, мы все ему очень доверяли. Вот Свея и попросила послать за ним. Она хотела поехать вместе с доктором, надеясь, что при нем Флора не осмелится ее выгнать.
Папа позвонил доктору. Он приехал, Свея села к нему в коляску, и они отправились в путь. Он вез с собой докторский саквояж, Свея, как всегда, корзину со всем необходимым для Эдвина и других малышей.
О том, что было дальше, мы узнали от Свеи. По-видимому, Флора, увидев экипаж в окно, сильно испугалась. Даже со страху забыла про свою неприязнь к Свее. Жаль только, что она уже успела «слегка подкрепиться», как она выразилась. Боялась, как бы самой не расхвораться. А чтобы ни у кого не осталось сомнений, то и дело разражалась резким дребезжащим кашлем.
В доме, как всегда, были грязь и беспорядок. Свея попыталась хотя бы немного прибрать, пока доктор осматривал Эдвина. Нам она рассказывала, что от волнения даже не увидела, как Флора, взяв тряпку, стала ей помогать. Она заметила это лишь тогда, когда поняла, что они вдвоем оттирают одно пятно; тогда Свея взялась за щетку и начала подметать. Флора не отходила от нее ни на шаг.
Свея вдруг оказалась ее лучшим другом. Да, единственным другом на всем белом свете – так объявила Флора доктору. «Кабы я знала, что у меня будут такие важные гости, я бы хоть кофейку сварила», – говорила она.
Доктор не торопясь осматривал больного. И хотя Свея терла и мыла как одержимая, она неотрывно смотрела и слушала, что происходит в том углу, где стоит кровать Эдвина. А тот, бедняжечка, сидел, пока доктор его слушал, – такой маленький, несчастный.
Но вот доктор закончил и объявил, что у Эдвина серьезная инфекция, которая началась с горла, а теперь распространилась по всему организму, поэтому температура и держится. Флора тут же заревела и запричитала: «Ох, говорила я… Помрет он у меня…»
Напрасно доктор уверял, что дело вовсе не так плохо, хотя, конечно, мальчику необходим хороший уход. Флора и слушать ничего не желала. Если уж она начинала лить слезы – конца не жди. Она упала ничком на кровать Эдвина, да так и осталась лежать, всхлипывая.
Эйнар и Эдит испугались и заплакали. Почти беззвучно – громко плакать они боялись. Слезы только тихо лились по их щекам. Чтобы их утешить, Свея дала каждому по печенью, но они подавились куском и закашлялись. Флора тут же решила, будто они тоже заразились и умрут: «Все мои ребятишки, все трое, Богу душу отдадут», – завыла она.
Наконец доктор потерял терпение. Он резко схватил Флору, приподнял ее с кровати и встряхнул: «А ну-ка немедленно возьми себя в руки! Иначе детей мы у тебя заберем!» Плач тут же прекратился. Флора начала метать громы и молнии, схватила мокрую тряпку и стала лупить, куда придется. «Кто это собирается забирать моих ребятишек! А ну катитесь отсюда, да поживее!»
Получив тряпкой по лицу, доктор поспешил убраться. За ним последовала Свея со щеткой в руках. Дружбе пришел конец.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мои домашние заболели и слегли один за другим. Это была обычная простуда, ничего похожего на ту опасную инфекцию, которую подхватил Эдвин. Мы заразились не от него.
Сначала заболела Надя, потом Каролина, а следом за ними Роланд. Мама с папой тоже чувствовали недомогание. Легче всех отделалась я – пару дней покуксилась, пропустила школу – и все.
Лишь Свею болезнь обошла стороной. Но ее это совсем не радовало. Для Эдвина было бы лучше, если б убереглась Каролина. А Свею все равно к нему не пускали – она могла и поболеть. Теперь же ходить на озеро Осет было некому. Несколько дней она не имела вестей о здоровье Эдвина и не находила себе места от беспокойства.
Мы опять увидели прежнюю Железную Свею. Наши болезни она не обсуждала, зато Каролину стыдила за халатность, ставшую причиной болезни.
Сначала заболела Надя, потом Каролина, а следом за ними Роланд. Мама с папой тоже чувствовали недомогание. Легче всех отделалась я – пару дней покуксилась, пропустила школу – и все.
Лишь Свею болезнь обошла стороной. Но ее это совсем не радовало. Для Эдвина было бы лучше, если б убереглась Каролина. А Свею все равно к нему не пускали – она могла и поболеть. Теперь же ходить на озеро Осет было некому. Несколько дней она не имела вестей о здоровье Эдвина и не находила себе места от беспокойства.
Мы опять увидели прежнюю Железную Свею. Наши болезни она не обсуждала, зато Каролину стыдила за халатность, ставшую причиной болезни.