В этом была вся бабушка. И вот она стоит перед нами, румяная и довольная в предвкушении праздника.
Папа рассказывал, что под Рождество бабушка всегда становилась восторженной, как ребенок. На самом деле нам следовало ожидать, что бабушка не откажет себе в удовольствии свалиться как снег на голову в последний день. Она не могла пропустить момент, когда раздавали рождественские подарки, когда мы, затаив дыхание, разворачивали ее свертки. Конечно, в эти минуты она хочет быть с нами.
Бабушка привыкла царить и управлять. Когда папе было три года, она осталась одна с пятью детьми – дедушка пропал, катаясь на парусной лодке на озере Веттерн. Его так и не нашли, но поняли, что он утонул, когда к берегу прибило перевернутую лодку. Бабушка не вышла замуж снова, хотя на нее многие засматривались; такого, как дед, больше не встретила, а на меньшее не соглашалась.
Она была сильной женщиной с необыкновенным чувством юмора. Не упуская случая повеселиться и пошутить с друзьями, предпочитала справляться со своей семьей в одиночку. Это делало ей честь. Как она сводила концы с концами, знала только она сама, но пару раз ей досталось наследство и удалось наскрести небольшое состояние, которым она умело распоряжалась. Бог наградил ее этим талантом. И теперь, в старости, она не осталась без средств. У нее была возможность проявить свою щедрость, а это было для нее очень важно.
Бабушка никогда не гостила долго. «Я скоро уеду!» – решительно говорила она, едва ступая на порог. И тут же сообщала, на каком поезде отправится, и мы знали, что так и будет. Бабушка могла переменить что угодно, но только не обратный поезд. Мне кажется, я знаю почему. Появляясь внезапно, бабушка начинала играть в доме главную роль. Так происходило, хотела она того или нет, но эта роль требовала таких сил, что бабушка не справлялась с ней слишком долго. Она, конечно, поступала мудро. Так она всегда сохраняла за собой первое место.
Мама любила бабушку, но всегда волновалась, когда та приезжала вот так, без предупреждения. К тому же в канун Рождества. Мама знала, что Свея будет недовольна, ведь она очень не любила гостей, не сообщающих о своем приезде.
Обычно Свея проводила одно Рождество с нами, одно – с родственниками в деревне. К сожалению, в этом году она осталась дома. Так что стоило ожидать неприятностей. Свея считала бабушку избалованной особой, которая делает что заблагорассудится, не оглядываясь на других. Появиться в сочельник, никому не сообщив заранее, было, по мнению Свеи, верхом бестактности, особенно по отношению к ней, Свее, на которую сваливается много лишних хлопот.
Но когда нужно, Свея умела схитрить. Хотя ей совсем не хотелось «лебезить», она все же стремилась понравиться бабушке и была с ней приветлива. И что, по ее мнению, означало слово «лебезить», попять было трудно. Это целиком зависело от ее настроения.
В тот раз настроение у Свеи было плохим. И все из-за Каролины. В чем она провинилась, Свея не говорила. Она просто давала маме понять, что слишком многое в доме идет не так, как следовало бы. Нужно поостеречься! И не позволять бабушке делать что вздумается. У Свеи свое хозяйство, и им управляет она. И не стоит бабушке совать туда свой нос.
Но разве удержишь бабушку? Она хочет быть всюду и устраивать все по своему вкусу. Как ее остановишь?
Свея тряслась от возмущения.
– Ну знаете, хозяйка, это никуда не годится! Она перевернет вверх тормашками весь дом! Мы не можем ей это позволить!
Свея хотела, чтобы мама вмешалась и взяла бабушку «в ежовые рукавицы». Безнадежная затея.
Мама это понимала и поэтому с неожиданной решительностью ответила:
– Пока свекровь здесь, все будет так, как она хочет! Я ничего не могу с этим поделать. Ни я, никто другой. Потерпите, Свея!
И Свея, не привыкшая, чтобы мама так разговаривала, посчитала за лучшее смолчать. Но совсем переменить свое мнение, конечно, не могла, и стычки все же случались.
Однажды Свея решила показать себя перед бабушкой в выгодном свете и в то же время задать перцу Каролине. Намерения ее были по меньшей мере сомнительными, и в том, что случилось, Свее надо было пенять на себя. Она снова завела разговор на свою любимую тему – о всеобщем избирательном праве.
Мы накрывали на стол, и Свея начала ни с того ни с сего насмехаться над «движением синих чулок». Каролина тут же возразила ей, разгорелся спор, и Свея, убежденная, что бабушка будет на ее стороне, стала разглагольствовать об «избалованных женушках», которые только и думают, как бы улизнуть от ответственности и своих семейных обязанностей. Заведя эту старую песню, Свея все время украдкой поглядывала на бабушку.
Но та не произнесла ни звука. Свея, конечно, решила, что бабушка слушает ее, и распалялась еще больше. Но я знала бабушку и видела, что она просто пропускает все мимо ушей. Это тоже неплохо, подумала я. Но тут бабушка прислушалась и вдруг выпалила:
– Кончай ворчать, Свея! Ты даже не знаешь, о чем говоришь! Не могу больше слушать эту чушь. Неужели ты сама не слышишь, какие глупости несешь? Называть избирательное право всеобщим, а женщин его лишать – да это же неслыханно! Как ты, Свея, можешь допускать такое? Ты, которой только дай похозяйничать! Или ты хозяйка только в этих четырех стенах?
Да, на этот раз Свея получила как следует. Но только все зря. Она так и осталась при своем. И думаю, едва ли сама понимала это. Так или иначе, она благоразумно смолчала. Вполне возможно, что она и не слушала бабушку.
Если мужчины, продолжала бабушка, допустят женщин в свое общество, то, возможно, и женщины, в свою очередь, допустят мужчин к домашним делам и возложат на них большую ответственность. От этого выиграют обе стороны.
– Взгляни, например, на моего сына Карла Вильгельма. Он понятия не имеет о том, что творится в доме, и лишь изредка осмеливается сунуть нос на кухню. У него нет никакой ответственности, и он вряд ли когда-нибудь смог бы один со всем справиться. Это трагедия. Это тупик и для мужчины, и для женщины. Такое больше не может продолжаться.
Так бабушка ответила Свее под Рождество 1911 года, и никто не возразил ей. Папа только что заглянул на кухню и тут же ушел. Никто не спросил его, что ему нужно, хотя он и сам, наверное, этого не знал. У мамы был немного испуганный вид. Бабушка улыбалась.
Теперь весь сочельник будет испорчен, подумала я и посмотрела на Свею. Но я все же плохо знала свою бабушку. Сразу после этого разговора она похвалила Свею за прекрасный вкус и заботу, и они вновь поладили. Свея забыла свою досаду и засияла, как солнце.
Нет, бабушка не хотела испортить сочельник.
И мы провели чудесный вечер.
Свея и Каролина были с нами. Почти все было готово, и им не нужно было корпеть на кухне. Конечно, им приходилось мыть посуду и бегать туда-сюда. Раньше я не задумывалась о таких вещах, само собой разумелось, что прислуга должна выполнять свою работу. Но теперь, после того прекрасного дня у Флоры, когда я помогала Каролине во всем, мне было нелегко смотреть, как они стараются для нас. Я пыталась как можно незаметнее помогать им, но Свея, увидев меня, заявила, что мне нечего делать на кухне.
Я не нашлась, что ответить, а она резко сказала мне, чтобы я тотчас шла к родителям, и я больше не осмелилась помогать.
Когда пришел черед дарить рождественские подарки, я снова почувствовала себя мучительно неловко. Конечно, про Свею и Каролину не забывали. Но то, что дарили нам, и то, что доставалось им, – это была большая разница. Мы писали целые перечни того, что нам хотелось, и получали всегда особые и хорошо продуманные подарки. А горничным из года в год дарили одно и то же. Материю для рабочей одежды неизменно синего цвета. Или иногда черного для платья, которое им полагалось надевать по воскресеньям и к приходу гостей. Белые ситцевые передники или фартучки с воланами и маленькие шапочки. Носовые платки. Щетку для волос или ручное зеркало. Горничные получали также марципановых свинок или мелочь в конвертах.
Я не думала об этом раньше, но теперь мне стало тяжело это видеть.
Хорошо, что бабушка была с нами. Ее подарки подняли настроение. Бабушка не делала между нами различия – для всех у нее были особенные подарки. Кстати, бабушка всегда дарила на Рождество книги.
В том году она подарила мне «Дэвида Копперфилда» Диккенса, Роланду – «Книгу джунглей» Киплинга, а Наде – «Путешествие на кошке». Бабушка купила еще «Трех мушкетеров» и «Дом Лильекроны» Сельмы Лагерлёф.
Каролина получила в подарок «Нортулльскую компанию» Элин Вэгнер. Было заметно, что она рада. Единственной, кому бабушка не подарила книгу, была Свея, но все и так знали, что она не тратит времени на чтение книг. Вместо этого бабушка преподнесла ей рождественский журнал.
Потом мы танцевали вокруг елки и играли в рождественские игры. Каролина показалась мне необычно молчаливой, хотя лицо у нее было довольное. Ее тянуло к Наде, а Надю к ней.
Папа держался тихо и скромно. Но он так редко вел себя иначе, особенно в сочельник. Он покуривал трубку и наблюдал за нами. Было видно, что ему хорошо и весело, но почти все время он молчал.
Мне показалось, что, когда он смотрел на Надю и Каролину, его взгляд становился чуть теплее. Но стоило Каролине почувствовать это, в ее глазах появлялась настороженность и она смотрела на него далеко не так дружелюбно. Мне вспомнились ее слова, которые она сказала по дороге к Флоре: «Я счастлива, что не родилась в такой семье, как твоя!». Может, именно такие мысли приходили ей тогда на ум.
Хотя почему бы ей так думать? У нас был такой чудесный вечер. А бабушка была просто великолепна. Мы то и дело хохотали над ее шутками, и Каролина тоже. Она смотрела на бабушку с непритворной радостью. Но разве можно было смотреть на нее иначе? Даже Свея перестала метать недовольные взгляды.
Надя уходила спать раньше нас, и Каролина пошла вместе с ней, чтобы проводить ее.
Я ждала, что Каролина вернется, но она так и не пришла. Мама уверяла, что Каролина пожелала всем перед уходом доброй ночи, но ни я, ни Роланд этого не слышали.
Я заметила, что Роланд разволновался, когда она не вернулась. Он все время поглядывал на дверь и в конце концов встал и ушел. Я решила, что он пошел наверх, чтобы попытаться вернуть Каролину. Но через минуту он возвратился один.
Остаток вечера он просидел с отсутствующим видом, а когда мы стали расходиться, быстро прошептал мне, что Каролина пропала. Ее не было в своей в комнате, когда он за ней поднялся. Ее не было нигде в доме. Должно быть, ускользнула через черный ход на кухне сразу после того, как уложила Надю. Никто ничего не заметил. И это тоже было хорошо. «Она, конечно, вернется к утру», – сказал Роланд. Но вид у него был грустный и разочарованный. Он не представлял, что Каролине делать на улице. В Рождество!
Я ничего не ответила. Но, конечно, тут же подумала про парня, которого видела недавно в городе. Он был настолько похож на Каролину, что мог оказаться ее братом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Папа рассказывал, что под Рождество бабушка всегда становилась восторженной, как ребенок. На самом деле нам следовало ожидать, что бабушка не откажет себе в удовольствии свалиться как снег на голову в последний день. Она не могла пропустить момент, когда раздавали рождественские подарки, когда мы, затаив дыхание, разворачивали ее свертки. Конечно, в эти минуты она хочет быть с нами.
Бабушка привыкла царить и управлять. Когда папе было три года, она осталась одна с пятью детьми – дедушка пропал, катаясь на парусной лодке на озере Веттерн. Его так и не нашли, но поняли, что он утонул, когда к берегу прибило перевернутую лодку. Бабушка не вышла замуж снова, хотя на нее многие засматривались; такого, как дед, больше не встретила, а на меньшее не соглашалась.
Она была сильной женщиной с необыкновенным чувством юмора. Не упуская случая повеселиться и пошутить с друзьями, предпочитала справляться со своей семьей в одиночку. Это делало ей честь. Как она сводила концы с концами, знала только она сама, но пару раз ей досталось наследство и удалось наскрести небольшое состояние, которым она умело распоряжалась. Бог наградил ее этим талантом. И теперь, в старости, она не осталась без средств. У нее была возможность проявить свою щедрость, а это было для нее очень важно.
Бабушка никогда не гостила долго. «Я скоро уеду!» – решительно говорила она, едва ступая на порог. И тут же сообщала, на каком поезде отправится, и мы знали, что так и будет. Бабушка могла переменить что угодно, но только не обратный поезд. Мне кажется, я знаю почему. Появляясь внезапно, бабушка начинала играть в доме главную роль. Так происходило, хотела она того или нет, но эта роль требовала таких сил, что бабушка не справлялась с ней слишком долго. Она, конечно, поступала мудро. Так она всегда сохраняла за собой первое место.
Мама любила бабушку, но всегда волновалась, когда та приезжала вот так, без предупреждения. К тому же в канун Рождества. Мама знала, что Свея будет недовольна, ведь она очень не любила гостей, не сообщающих о своем приезде.
Обычно Свея проводила одно Рождество с нами, одно – с родственниками в деревне. К сожалению, в этом году она осталась дома. Так что стоило ожидать неприятностей. Свея считала бабушку избалованной особой, которая делает что заблагорассудится, не оглядываясь на других. Появиться в сочельник, никому не сообщив заранее, было, по мнению Свеи, верхом бестактности, особенно по отношению к ней, Свее, на которую сваливается много лишних хлопот.
Но когда нужно, Свея умела схитрить. Хотя ей совсем не хотелось «лебезить», она все же стремилась понравиться бабушке и была с ней приветлива. И что, по ее мнению, означало слово «лебезить», попять было трудно. Это целиком зависело от ее настроения.
В тот раз настроение у Свеи было плохим. И все из-за Каролины. В чем она провинилась, Свея не говорила. Она просто давала маме понять, что слишком многое в доме идет не так, как следовало бы. Нужно поостеречься! И не позволять бабушке делать что вздумается. У Свеи свое хозяйство, и им управляет она. И не стоит бабушке совать туда свой нос.
Но разве удержишь бабушку? Она хочет быть всюду и устраивать все по своему вкусу. Как ее остановишь?
Свея тряслась от возмущения.
– Ну знаете, хозяйка, это никуда не годится! Она перевернет вверх тормашками весь дом! Мы не можем ей это позволить!
Свея хотела, чтобы мама вмешалась и взяла бабушку «в ежовые рукавицы». Безнадежная затея.
Мама это понимала и поэтому с неожиданной решительностью ответила:
– Пока свекровь здесь, все будет так, как она хочет! Я ничего не могу с этим поделать. Ни я, никто другой. Потерпите, Свея!
И Свея, не привыкшая, чтобы мама так разговаривала, посчитала за лучшее смолчать. Но совсем переменить свое мнение, конечно, не могла, и стычки все же случались.
Однажды Свея решила показать себя перед бабушкой в выгодном свете и в то же время задать перцу Каролине. Намерения ее были по меньшей мере сомнительными, и в том, что случилось, Свее надо было пенять на себя. Она снова завела разговор на свою любимую тему – о всеобщем избирательном праве.
Мы накрывали на стол, и Свея начала ни с того ни с сего насмехаться над «движением синих чулок». Каролина тут же возразила ей, разгорелся спор, и Свея, убежденная, что бабушка будет на ее стороне, стала разглагольствовать об «избалованных женушках», которые только и думают, как бы улизнуть от ответственности и своих семейных обязанностей. Заведя эту старую песню, Свея все время украдкой поглядывала на бабушку.
Но та не произнесла ни звука. Свея, конечно, решила, что бабушка слушает ее, и распалялась еще больше. Но я знала бабушку и видела, что она просто пропускает все мимо ушей. Это тоже неплохо, подумала я. Но тут бабушка прислушалась и вдруг выпалила:
– Кончай ворчать, Свея! Ты даже не знаешь, о чем говоришь! Не могу больше слушать эту чушь. Неужели ты сама не слышишь, какие глупости несешь? Называть избирательное право всеобщим, а женщин его лишать – да это же неслыханно! Как ты, Свея, можешь допускать такое? Ты, которой только дай похозяйничать! Или ты хозяйка только в этих четырех стенах?
Да, на этот раз Свея получила как следует. Но только все зря. Она так и осталась при своем. И думаю, едва ли сама понимала это. Так или иначе, она благоразумно смолчала. Вполне возможно, что она и не слушала бабушку.
Если мужчины, продолжала бабушка, допустят женщин в свое общество, то, возможно, и женщины, в свою очередь, допустят мужчин к домашним делам и возложат на них большую ответственность. От этого выиграют обе стороны.
– Взгляни, например, на моего сына Карла Вильгельма. Он понятия не имеет о том, что творится в доме, и лишь изредка осмеливается сунуть нос на кухню. У него нет никакой ответственности, и он вряд ли когда-нибудь смог бы один со всем справиться. Это трагедия. Это тупик и для мужчины, и для женщины. Такое больше не может продолжаться.
Так бабушка ответила Свее под Рождество 1911 года, и никто не возразил ей. Папа только что заглянул на кухню и тут же ушел. Никто не спросил его, что ему нужно, хотя он и сам, наверное, этого не знал. У мамы был немного испуганный вид. Бабушка улыбалась.
Теперь весь сочельник будет испорчен, подумала я и посмотрела на Свею. Но я все же плохо знала свою бабушку. Сразу после этого разговора она похвалила Свею за прекрасный вкус и заботу, и они вновь поладили. Свея забыла свою досаду и засияла, как солнце.
Нет, бабушка не хотела испортить сочельник.
И мы провели чудесный вечер.
Свея и Каролина были с нами. Почти все было готово, и им не нужно было корпеть на кухне. Конечно, им приходилось мыть посуду и бегать туда-сюда. Раньше я не задумывалась о таких вещах, само собой разумелось, что прислуга должна выполнять свою работу. Но теперь, после того прекрасного дня у Флоры, когда я помогала Каролине во всем, мне было нелегко смотреть, как они стараются для нас. Я пыталась как можно незаметнее помогать им, но Свея, увидев меня, заявила, что мне нечего делать на кухне.
Я не нашлась, что ответить, а она резко сказала мне, чтобы я тотчас шла к родителям, и я больше не осмелилась помогать.
Когда пришел черед дарить рождественские подарки, я снова почувствовала себя мучительно неловко. Конечно, про Свею и Каролину не забывали. Но то, что дарили нам, и то, что доставалось им, – это была большая разница. Мы писали целые перечни того, что нам хотелось, и получали всегда особые и хорошо продуманные подарки. А горничным из года в год дарили одно и то же. Материю для рабочей одежды неизменно синего цвета. Или иногда черного для платья, которое им полагалось надевать по воскресеньям и к приходу гостей. Белые ситцевые передники или фартучки с воланами и маленькие шапочки. Носовые платки. Щетку для волос или ручное зеркало. Горничные получали также марципановых свинок или мелочь в конвертах.
Я не думала об этом раньше, но теперь мне стало тяжело это видеть.
Хорошо, что бабушка была с нами. Ее подарки подняли настроение. Бабушка не делала между нами различия – для всех у нее были особенные подарки. Кстати, бабушка всегда дарила на Рождество книги.
В том году она подарила мне «Дэвида Копперфилда» Диккенса, Роланду – «Книгу джунглей» Киплинга, а Наде – «Путешествие на кошке». Бабушка купила еще «Трех мушкетеров» и «Дом Лильекроны» Сельмы Лагерлёф.
Каролина получила в подарок «Нортулльскую компанию» Элин Вэгнер. Было заметно, что она рада. Единственной, кому бабушка не подарила книгу, была Свея, но все и так знали, что она не тратит времени на чтение книг. Вместо этого бабушка преподнесла ей рождественский журнал.
Потом мы танцевали вокруг елки и играли в рождественские игры. Каролина показалась мне необычно молчаливой, хотя лицо у нее было довольное. Ее тянуло к Наде, а Надю к ней.
Папа держался тихо и скромно. Но он так редко вел себя иначе, особенно в сочельник. Он покуривал трубку и наблюдал за нами. Было видно, что ему хорошо и весело, но почти все время он молчал.
Мне показалось, что, когда он смотрел на Надю и Каролину, его взгляд становился чуть теплее. Но стоило Каролине почувствовать это, в ее глазах появлялась настороженность и она смотрела на него далеко не так дружелюбно. Мне вспомнились ее слова, которые она сказала по дороге к Флоре: «Я счастлива, что не родилась в такой семье, как твоя!». Может, именно такие мысли приходили ей тогда на ум.
Хотя почему бы ей так думать? У нас был такой чудесный вечер. А бабушка была просто великолепна. Мы то и дело хохотали над ее шутками, и Каролина тоже. Она смотрела на бабушку с непритворной радостью. Но разве можно было смотреть на нее иначе? Даже Свея перестала метать недовольные взгляды.
Надя уходила спать раньше нас, и Каролина пошла вместе с ней, чтобы проводить ее.
Я ждала, что Каролина вернется, но она так и не пришла. Мама уверяла, что Каролина пожелала всем перед уходом доброй ночи, но ни я, ни Роланд этого не слышали.
Я заметила, что Роланд разволновался, когда она не вернулась. Он все время поглядывал на дверь и в конце концов встал и ушел. Я решила, что он пошел наверх, чтобы попытаться вернуть Каролину. Но через минуту он возвратился один.
Остаток вечера он просидел с отсутствующим видом, а когда мы стали расходиться, быстро прошептал мне, что Каролина пропала. Ее не было в своей в комнате, когда он за ней поднялся. Ее не было нигде в доме. Должно быть, ускользнула через черный ход на кухне сразу после того, как уложила Надю. Никто ничего не заметил. И это тоже было хорошо. «Она, конечно, вернется к утру», – сказал Роланд. Но вид у него был грустный и разочарованный. Он не представлял, что Каролине делать на улице. В Рождество!
Я ничего не ответила. Но, конечно, тут же подумала про парня, которого видела недавно в городе. Он был настолько похож на Каролину, что мог оказаться ее братом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В двенадцать часов все ушли спать. Свет в доме погас, и наступила тишина.
Я волновалась за Каролину.
Свея собиралась пойти на рождественскую заутреню в шесть часов. Значит, она встанет после пяти. Каролина этого, наверное, не знала. Она обычно не интересовалась такими вещами.
Время шло.
Я не могла заснуть и лежала, прислушиваясь, не открывается ли дверь и не скрипят ли ступеньки лестницы. Мне нужно было услышать, как Каролина вернется, и предупредить ее. До сих пор ей просто везло, когда она убегала по ночам. Конечно, Свея подозревала ее, но не могла ничего доказать. Нетрудно догадаться, что произойдет, если она узнает, что Каролина не осталась дома даже в рождественскую ночь.
Сна не было ни в одном глазу, я вздрагивала от малейшего шороха. Мне все время чудились странные звуки, словно кто-то отпирал дверь и крадучись шел по лестнице. Я приоткрыла дверь своей комнаты, чтобы увидеть, как Каролина будет возвращаться к себе.
Вот уже четыре часа. Скоро половина пятого. Мои маленькие часы висели на цепочке рядом с кроватью и тикали. Минуты шли. Каролина не появлялась.
В пять зазвонил будильник у Свеи. Обычно я даже не слышала его, но тут подскочила на кровати. Мне казалось, что он грохочет. Сразу после этого Свея начала возиться на кухне. Беда приближалась. Если Каролина вернется сейчас, все пропало. Я до смерти разволновалась.
Неужели я ничего не могу сделать?
Но если Каролина увидит в кухне свет, может, она догадается, что ей не стоит идти через черный ход? Да, конечно. На это можно рассчитывать. Каролина – не дурочка. Возможно, тогда беды удастся избежать.
Я выскользнула из постели и спустилась по лестнице в прихожую. Буду сидеть здесь в темноте и ждать Каролину. Как только она вернется, спрячу ее, пока Свея не уйдет.
В прихожей стоял небольшой гардероб. Я осторожно приоткрыла его дверцу, чтобы все было готово к приходу Каролины. Из гардероба повеяло холодом. Я стояла босая, в одной ночной рубашке и начала мерзнуть.
Огонь в камине уже погас. Но в прихожей висела папина шуба. Я шмыгнула туда, поджав ноги, села на галошницу, закуталась в шубу. И стала ждать.
Вдруг Свея вышла из кухни. Я услышала, как она ходит рядом, в испуге метнулась в ледяной гардероб и прикрыла за собой дверцу. Через мгновение Свея прошла мимо и даже задела дверцу гардероба. Я крепче ухватила замок, чтобы он не выскользнул из руки. Если Свея заметит, что дверца не закрыта, а только прикрыта, она повернет в замке ключ и запрет меня.
Свея выгребла из камина золу, положила уголь и разожгла огонь. Она не торопилась. Мне было безумно страшно. Пальцы, державшие замок, закоченели. Я их уже не чувствовала. Я была готова в любую минуту выпустить замок. Дверца откроется, и тогда… Что же я тогда скажу? Как мне объяснить, что я здесь делаю? К тому же с минуты на минуту может вернуться Каролина. Ничего не подозревая, конечно.
Вот Свея наконец закончила с камином. Но что же она там еще делает? Почему не уходит? Я слышу, как она тяжело ступает и возится с чем-то. Поправляет одежду на вешалке, зонтики в подставке и шляпы на полке. Неужели она никогда не уйдет!
Вот наконец Свея ушла. Я перевела дух, но все еще боялась пошевелиться. И тем более выйти из гардероба. Я не знала, в какую дверь Свея будет выходить, когда отправится в церковь. До смерти напуганная и замерзшая, – я стояла в гардеробе, вцепившись в замок.
Никак нельзя, чтобы, после того как я столько здесь просидела, Свея обнаружила меня в последнюю минуту. Только из-за моей небрежности.
Я ждала и прислушивалась. Свея прохаживалась туда-сюда между буфетной и кухней. Когда же эта женщина наконец уйдет?!
Вот она снова вернулась в прихожую посмотреть, горит ли камин. Я поняла, что она спешит. Наверное, ей было уже пора идти к заутрене. Мимоходом она задела дверцу гардероба, та хлопнула, и мое сердце ушло в пятки.
Свея сделала шаг назад, проверила дверцу, решительно повернула в замке ключ и ушла восвояси. Меня заперли. То, чего я так боялась, произошло.
И вот я стояла в гардеробе. Босиком. В тоненькой ночной рубашке. Шкаф был треугольным и тесным. Темным, хоть глаз выколи. Ледяным. На полу валялись принадлежности для крокета: молотки, дужки и шары, на которые я то и дело ставила замерзшие ноги. По стенам на гвоздях и крючках висели плащи и летняя одежда. Ничего, во что можно было бы закутаться. Я думала, что замерзну насмерть.
Свея ушла.
Весь дом спал.
Что я могла сделать?
Замок изнутри не открывался. К тому же окоченевшие пальцы не слушались. Я стала ощупывать все вокруг, но натыкалась лишь на деревянные стенки и гвозди. Я не могла даже сесть, только стоять. Гардероб был тесным и темным, словно могила. Я чувствовала себя так, будто меня похоронили заживо.
Вот пробили напольные часы в гостиной – шесть раз. Каролины все еще нет. Но у меня уже не осталось сил волноваться. Худшее, что может теперь случиться, – если Свея встретит Каролину на улице. Но что я могла с этим поделать?
Я перестала об этом думать. Прислонилась к стене, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг я услышала, как кто-то поворачивает ключ в замке парадной двери.
Моим первым желанием было броситься на дверцу гардероба, колотить по ней и кричать. Но я сдержалась. Я не была уверена, что это пришла Каролина. Ведь я не знала, который час. Это могла быть Свея, вернувшаяся из церкви. Прошло не больше часа.
Кто-то прошел в прихожую. Я прислушалась к шагам.
Нет, это не могла быть Свея. У нее тяжелая походка. К тому же у нее нет причин красться, а эти шаги были крадущимися. Неожиданно они стихли. Наверное, Каролина сияла ботинки, чтобы тайком подняться по лестнице.
Тут я осторожно постучала в дверцу. В ответ – ни звука. Я постучала снова и тихо проговорила:
– Каролина, это я.
Снова тишина.
– Помоги мне! Меня заперли.
И тут я услышала ее голос. Она склонилась к дверце и прошептала в щелку:
– Я открою тебя. Но обещай, что дашь мне убежать, прежде чем выйдешь из гардероба. Обещай!
Я не понимала, что она имела в виду, но главное – я смогу выйти. Я пообещала.
– Тогда я отпираю замок.
Она быстро повернула ключ, и я услышала, как она бежит по лестнице без ботинок, но разглядеть ее не успела. Окоченевшая, я вывалилась из шкафа. И побежала наверх, в свою комнату. В это время я слышала, как Каролина поднималась по чердачной лестнице. Странно… Почему она хотела убежать прежде, чем я выйду? Это как-то глупо. Может, чтобы избежать вопросов о том, где она была?
Часы показывали почти половину седьмого. Во всяком случае, теперь она уже дома. Это главное. Я забралась под одеяло и долго еще дрожала, пока наконец не согрелась и не заснула. Проснулась только в начале десятого. В доме было тихо, и казалось, что никто еще не поднялся. Я попыталась снова заснуть, но не смогла; тогда я встала и оделась.
Внизу, в столовой, уже накрыли завтрак, но никого не было. В полумраке гостиной у окна потрескивала маленькая керосиновая лампа, и все еще пахло гиацинтами и сургучом от рождественских подарков.
Я хотела пойти в библиотеку посмотреть, какие книги достались на Рождество маме и папе – я знала, что их оставили там, но не успела посмотреть их вчера, – как вдруг меня остановил донесшийся оттуда шепот. В библиотеке горел свет и шептались двое.
Одной из них была бабушка, голос другого я не узнала. Может, это папа? Или мама? Я уже хотела раздвинуть портьеры и зайти, как заметила бабушку. Она стояла у окна спиной ко мне. В комнате был полумрак. На столе горела всего пара свечей. Вдруг бабушка повернулась и направилась к кому-то, кого я не видела, раскрыв объятия.
– Не думай, что я не понимаю. Слышишь, дорогая детка … – прошептала она.
Мне показалось, что в глазах у нее блестели слезы, и я поспешно задернула портьеры. Идти туда сейчас было ни к чему. Да мне и расхотелось. Бабушка и слезы – это что-то несовместимое. Увидев ее такой, я смутилась и задумалась.
Я вернулась в столовую, где столкнулась со Свеей.
– Ах, Берта, вы уже проснулись? Хорошо! Завтрак подан. Или вы желаете дождаться остальных? Не знаю, куда это все запропастились, – сказала она и ушла на кухню.
Я осталась, сама не знаю почему. Но мне не хотелось уходить из столовой. Здесь тепло, горели свечи и накрыт праздничный стол.
Свея вернулась, неся горячую, дымящуюся рисовую кашу. Она взглянула на меня.
– Вы еще не позвали остальных? Кого-нибудь ждете?
– Нет, я только подумала… А где Каролина?
– Думаю, она застилает постели. Мы уже поели кашу. Ведь нам приходится вставать чуть свет и приниматься за работу – мы должны завтракать рано. Берта, скажите, пожалуйста, всем, что завтрак подан.
Я быстро вышла. Труднее всего всегда было разбудить Роланда, поэтому я решила начать с него. Я вооружилась стаканом холодной воды, это помогало. Если пригрозить капнуть ему на спину, он тут же вскочит. Но на сей раз это не понадобилось. Роланд уже встал. И даже вполне проснулся.
– Каролина вернулась! – закричал он, едва завидев меня.
– Я знаю.
– А ты знаешь когда?
Роланд посмотрел на меня, но я опустила глаза и покачала головой. У меня не было никакого желания рассказывать ему, что произошло утром, и, когда он сообщил мне, что слышал, как кто-то ходил по дому около пяти часов, я ничего не сказала. Это, конечно, была Свея, но какая теперь разница?
– Каша на столе, – только и сказала я, – тебе лучше поторопиться.
Когда я вернулась в столовую, вся семья уже была там. Каролина обходила всех, разливая чай в чашки. Наверное, она понимала, что это из-за нее меня заперли в гардеробе. Но не показывала виду и даже ни разу на меня не взглянула. Однако с улыбкой смотрела на Роланда, лицо которого тут же засияло блаженством.
После обеда бабушка собралась уезжать. Мы пытались уговорить ее остаться на все праздники, или хотя бы еще надень, но напрасно. Если она сказала, что будет с нами на Рождество, это значит только на Рождество и ни днем позже.
Мы с папой провожали ее к поезду. На вокзале я оказалась на пару минут с ней наедине. Папа встретил коллегу-учителя из школы, которому он хотел сказать пару слов.
Бабушка смотрела на меня. У нее был серьезный взгляд. И вдруг она раскрыла руки точно так же, как я видела утром в библиотеке, чтобы обнять меня:
– Дорогая детка…
И те же самые слова. Но теперь она говорила их мне. Я бросилась в ее объятия, и она крепко прижала меня к себе. Не знаю почему, но вдруг мне пришло в голову, что там, в библиотеке, бабушка могла шептаться с Каролиной.
Я увидела, что папа прощался со своим приятелем. Мне надо было спешить.
– Бабушка!
– Да, детка?
– Вы давно знаете Каролину?
– Довольно давно. А что?
– Вы не знаете, почему она не рассказывает нам о своем брате?
– Что ты имеешь в виду?
Бабушка пристально смотрела на меня. Меж бровей у нее появилась морщинка. Она сердится на меня? Нет, ей не на что сердиться. Я смотрела на нее в упор.
– Я говорю о брате Каролины. Почему она никогда не говорила, что у нее есть брат?
Бабушка покачала головой и удивленно ответила:
– Я не понимаю …
– И я тоже. Ведь Каролина никогда ничего не скрывает от нас.
Бабушка сжала мою руку и хотела что-то сказать, но тут подошел папа. Они заговорили о чем-то другом, но морщинка меж бабушкиных бровей так и не исчезла. Даже когда она стояла у окна купе и махала нам рукой.
– Бабушка, напишите мне! – прокричала я, и она кивнула.
Вскоре после ее отъезда пришло письмо, но, к сожалению, в нем не было ни слова о Каролине и ее брате. Если бабушка и знала что-то, она решила оставить это при себе. Но, может, она ничего и не знала.
Вскоре я перестала об этом думать.
Я волновалась за Каролину.
Свея собиралась пойти на рождественскую заутреню в шесть часов. Значит, она встанет после пяти. Каролина этого, наверное, не знала. Она обычно не интересовалась такими вещами.
Время шло.
Я не могла заснуть и лежала, прислушиваясь, не открывается ли дверь и не скрипят ли ступеньки лестницы. Мне нужно было услышать, как Каролина вернется, и предупредить ее. До сих пор ей просто везло, когда она убегала по ночам. Конечно, Свея подозревала ее, но не могла ничего доказать. Нетрудно догадаться, что произойдет, если она узнает, что Каролина не осталась дома даже в рождественскую ночь.
Сна не было ни в одном глазу, я вздрагивала от малейшего шороха. Мне все время чудились странные звуки, словно кто-то отпирал дверь и крадучись шел по лестнице. Я приоткрыла дверь своей комнаты, чтобы увидеть, как Каролина будет возвращаться к себе.
Вот уже четыре часа. Скоро половина пятого. Мои маленькие часы висели на цепочке рядом с кроватью и тикали. Минуты шли. Каролина не появлялась.
В пять зазвонил будильник у Свеи. Обычно я даже не слышала его, но тут подскочила на кровати. Мне казалось, что он грохочет. Сразу после этого Свея начала возиться на кухне. Беда приближалась. Если Каролина вернется сейчас, все пропало. Я до смерти разволновалась.
Неужели я ничего не могу сделать?
Но если Каролина увидит в кухне свет, может, она догадается, что ей не стоит идти через черный ход? Да, конечно. На это можно рассчитывать. Каролина – не дурочка. Возможно, тогда беды удастся избежать.
Я выскользнула из постели и спустилась по лестнице в прихожую. Буду сидеть здесь в темноте и ждать Каролину. Как только она вернется, спрячу ее, пока Свея не уйдет.
В прихожей стоял небольшой гардероб. Я осторожно приоткрыла его дверцу, чтобы все было готово к приходу Каролины. Из гардероба повеяло холодом. Я стояла босая, в одной ночной рубашке и начала мерзнуть.
Огонь в камине уже погас. Но в прихожей висела папина шуба. Я шмыгнула туда, поджав ноги, села на галошницу, закуталась в шубу. И стала ждать.
Вдруг Свея вышла из кухни. Я услышала, как она ходит рядом, в испуге метнулась в ледяной гардероб и прикрыла за собой дверцу. Через мгновение Свея прошла мимо и даже задела дверцу гардероба. Я крепче ухватила замок, чтобы он не выскользнул из руки. Если Свея заметит, что дверца не закрыта, а только прикрыта, она повернет в замке ключ и запрет меня.
Свея выгребла из камина золу, положила уголь и разожгла огонь. Она не торопилась. Мне было безумно страшно. Пальцы, державшие замок, закоченели. Я их уже не чувствовала. Я была готова в любую минуту выпустить замок. Дверца откроется, и тогда… Что же я тогда скажу? Как мне объяснить, что я здесь делаю? К тому же с минуты на минуту может вернуться Каролина. Ничего не подозревая, конечно.
Вот Свея наконец закончила с камином. Но что же она там еще делает? Почему не уходит? Я слышу, как она тяжело ступает и возится с чем-то. Поправляет одежду на вешалке, зонтики в подставке и шляпы на полке. Неужели она никогда не уйдет!
Вот наконец Свея ушла. Я перевела дух, но все еще боялась пошевелиться. И тем более выйти из гардероба. Я не знала, в какую дверь Свея будет выходить, когда отправится в церковь. До смерти напуганная и замерзшая, – я стояла в гардеробе, вцепившись в замок.
Никак нельзя, чтобы, после того как я столько здесь просидела, Свея обнаружила меня в последнюю минуту. Только из-за моей небрежности.
Я ждала и прислушивалась. Свея прохаживалась туда-сюда между буфетной и кухней. Когда же эта женщина наконец уйдет?!
Вот она снова вернулась в прихожую посмотреть, горит ли камин. Я поняла, что она спешит. Наверное, ей было уже пора идти к заутрене. Мимоходом она задела дверцу гардероба, та хлопнула, и мое сердце ушло в пятки.
Свея сделала шаг назад, проверила дверцу, решительно повернула в замке ключ и ушла восвояси. Меня заперли. То, чего я так боялась, произошло.
И вот я стояла в гардеробе. Босиком. В тоненькой ночной рубашке. Шкаф был треугольным и тесным. Темным, хоть глаз выколи. Ледяным. На полу валялись принадлежности для крокета: молотки, дужки и шары, на которые я то и дело ставила замерзшие ноги. По стенам на гвоздях и крючках висели плащи и летняя одежда. Ничего, во что можно было бы закутаться. Я думала, что замерзну насмерть.
Свея ушла.
Весь дом спал.
Что я могла сделать?
Замок изнутри не открывался. К тому же окоченевшие пальцы не слушались. Я стала ощупывать все вокруг, но натыкалась лишь на деревянные стенки и гвозди. Я не могла даже сесть, только стоять. Гардероб был тесным и темным, словно могила. Я чувствовала себя так, будто меня похоронили заживо.
Вот пробили напольные часы в гостиной – шесть раз. Каролины все еще нет. Но у меня уже не осталось сил волноваться. Худшее, что может теперь случиться, – если Свея встретит Каролину на улице. Но что я могла с этим поделать?
Я перестала об этом думать. Прислонилась к стене, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг я услышала, как кто-то поворачивает ключ в замке парадной двери.
Моим первым желанием было броситься на дверцу гардероба, колотить по ней и кричать. Но я сдержалась. Я не была уверена, что это пришла Каролина. Ведь я не знала, который час. Это могла быть Свея, вернувшаяся из церкви. Прошло не больше часа.
Кто-то прошел в прихожую. Я прислушалась к шагам.
Нет, это не могла быть Свея. У нее тяжелая походка. К тому же у нее нет причин красться, а эти шаги были крадущимися. Неожиданно они стихли. Наверное, Каролина сияла ботинки, чтобы тайком подняться по лестнице.
Тут я осторожно постучала в дверцу. В ответ – ни звука. Я постучала снова и тихо проговорила:
– Каролина, это я.
Снова тишина.
– Помоги мне! Меня заперли.
И тут я услышала ее голос. Она склонилась к дверце и прошептала в щелку:
– Я открою тебя. Но обещай, что дашь мне убежать, прежде чем выйдешь из гардероба. Обещай!
Я не понимала, что она имела в виду, но главное – я смогу выйти. Я пообещала.
– Тогда я отпираю замок.
Она быстро повернула ключ, и я услышала, как она бежит по лестнице без ботинок, но разглядеть ее не успела. Окоченевшая, я вывалилась из шкафа. И побежала наверх, в свою комнату. В это время я слышала, как Каролина поднималась по чердачной лестнице. Странно… Почему она хотела убежать прежде, чем я выйду? Это как-то глупо. Может, чтобы избежать вопросов о том, где она была?
Часы показывали почти половину седьмого. Во всяком случае, теперь она уже дома. Это главное. Я забралась под одеяло и долго еще дрожала, пока наконец не согрелась и не заснула. Проснулась только в начале десятого. В доме было тихо, и казалось, что никто еще не поднялся. Я попыталась снова заснуть, но не смогла; тогда я встала и оделась.
Внизу, в столовой, уже накрыли завтрак, но никого не было. В полумраке гостиной у окна потрескивала маленькая керосиновая лампа, и все еще пахло гиацинтами и сургучом от рождественских подарков.
Я хотела пойти в библиотеку посмотреть, какие книги достались на Рождество маме и папе – я знала, что их оставили там, но не успела посмотреть их вчера, – как вдруг меня остановил донесшийся оттуда шепот. В библиотеке горел свет и шептались двое.
Одной из них была бабушка, голос другого я не узнала. Может, это папа? Или мама? Я уже хотела раздвинуть портьеры и зайти, как заметила бабушку. Она стояла у окна спиной ко мне. В комнате был полумрак. На столе горела всего пара свечей. Вдруг бабушка повернулась и направилась к кому-то, кого я не видела, раскрыв объятия.
– Не думай, что я не понимаю. Слышишь, дорогая детка … – прошептала она.
Мне показалось, что в глазах у нее блестели слезы, и я поспешно задернула портьеры. Идти туда сейчас было ни к чему. Да мне и расхотелось. Бабушка и слезы – это что-то несовместимое. Увидев ее такой, я смутилась и задумалась.
Я вернулась в столовую, где столкнулась со Свеей.
– Ах, Берта, вы уже проснулись? Хорошо! Завтрак подан. Или вы желаете дождаться остальных? Не знаю, куда это все запропастились, – сказала она и ушла на кухню.
Я осталась, сама не знаю почему. Но мне не хотелось уходить из столовой. Здесь тепло, горели свечи и накрыт праздничный стол.
Свея вернулась, неся горячую, дымящуюся рисовую кашу. Она взглянула на меня.
– Вы еще не позвали остальных? Кого-нибудь ждете?
– Нет, я только подумала… А где Каролина?
– Думаю, она застилает постели. Мы уже поели кашу. Ведь нам приходится вставать чуть свет и приниматься за работу – мы должны завтракать рано. Берта, скажите, пожалуйста, всем, что завтрак подан.
Я быстро вышла. Труднее всего всегда было разбудить Роланда, поэтому я решила начать с него. Я вооружилась стаканом холодной воды, это помогало. Если пригрозить капнуть ему на спину, он тут же вскочит. Но на сей раз это не понадобилось. Роланд уже встал. И даже вполне проснулся.
– Каролина вернулась! – закричал он, едва завидев меня.
– Я знаю.
– А ты знаешь когда?
Роланд посмотрел на меня, но я опустила глаза и покачала головой. У меня не было никакого желания рассказывать ему, что произошло утром, и, когда он сообщил мне, что слышал, как кто-то ходил по дому около пяти часов, я ничего не сказала. Это, конечно, была Свея, но какая теперь разница?
– Каша на столе, – только и сказала я, – тебе лучше поторопиться.
Когда я вернулась в столовую, вся семья уже была там. Каролина обходила всех, разливая чай в чашки. Наверное, она понимала, что это из-за нее меня заперли в гардеробе. Но не показывала виду и даже ни разу на меня не взглянула. Однако с улыбкой смотрела на Роланда, лицо которого тут же засияло блаженством.
После обеда бабушка собралась уезжать. Мы пытались уговорить ее остаться на все праздники, или хотя бы еще надень, но напрасно. Если она сказала, что будет с нами на Рождество, это значит только на Рождество и ни днем позже.
Мы с папой провожали ее к поезду. На вокзале я оказалась на пару минут с ней наедине. Папа встретил коллегу-учителя из школы, которому он хотел сказать пару слов.
Бабушка смотрела на меня. У нее был серьезный взгляд. И вдруг она раскрыла руки точно так же, как я видела утром в библиотеке, чтобы обнять меня:
– Дорогая детка…
И те же самые слова. Но теперь она говорила их мне. Я бросилась в ее объятия, и она крепко прижала меня к себе. Не знаю почему, но вдруг мне пришло в голову, что там, в библиотеке, бабушка могла шептаться с Каролиной.
Я увидела, что папа прощался со своим приятелем. Мне надо было спешить.
– Бабушка!
– Да, детка?
– Вы давно знаете Каролину?
– Довольно давно. А что?
– Вы не знаете, почему она не рассказывает нам о своем брате?
– Что ты имеешь в виду?
Бабушка пристально смотрела на меня. Меж бровей у нее появилась морщинка. Она сердится на меня? Нет, ей не на что сердиться. Я смотрела на нее в упор.
– Я говорю о брате Каролины. Почему она никогда не говорила, что у нее есть брат?
Бабушка покачала головой и удивленно ответила:
– Я не понимаю …
– И я тоже. Ведь Каролина никогда ничего не скрывает от нас.
Бабушка сжала мою руку и хотела что-то сказать, но тут подошел папа. Они заговорили о чем-то другом, но морщинка меж бабушкиных бровей так и не исчезла. Даже когда она стояла у окна купе и махала нам рукой.
– Бабушка, напишите мне! – прокричала я, и она кивнула.
Вскоре после ее отъезда пришло письмо, но, к сожалению, в нем не было ни слова о Каролине и ее брате. Если бабушка и знала что-то, она решила оставить это при себе. Но, может, она ничего и не знала.
Вскоре я перестала об этом думать.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Конец декабря выдался снежным. И дом, и сад, и весь наш город – все утопало в мягком снегу. Вокруг стало тихо и бело. Мы выходили во двор, в это снежное царство, лепили из снега фонарики и вставляли в них стеариновые свечи. На следующий день фонарики заметало бесследно. Снег шел и шел. И мы лепили новые фонарики…
Казалось, в этом белом мире не осталось никого, кроме нас. Но мы не огорчались. С нами ведь был папа. Наконец-то он все время был дома, и мы только сейчас поняли, как нам его не хватало. Дом словно преобразился.
Когда Роланд и я были маленькими, папа проводил с нами гораздо больше времени. А на Надю у него всегда не хватало времени. И только сейчас она словно впервые познакомилась с папой. От его присутствия нам становилось хорошо и уютно, казалось, что он вернулся из долгой поездки. Надя же, напротив, стала беспокойной и неугомонной. Она ревниво следила за папой: чуть только он сядет – Надя забиралась к нему на колени, стоило ему встать – и она тут же просилась на руки.
«Хочу на ручки!» – пищала она, как маленькая, и тянулась к папе. По-моему, она пыталась восполнить упущенное в раннем детстве. Надя капризничала – не отпускала от себя папу ни на шаг, ходила за ним по пятам. Я удивлялась его выдержке. Мое терпение уже давно бы лопнуло, а он – хоть бы что.
Отвлечь Надю от папы могла только Каролина. Хотя бы ненадолго, но все же… Никто так не умел играть с Надей, как она. Они обожали друг друга. При ней Надя успокаивалась, переставала капризничать, вновь становилась прежней. Чувствовалось, что и Каролине с ней хорошо. Она была Наде как сестра. И гораздо лучше меня, потому что никогда не теряла терпения.
После бабушкиного отъезда Каролина казалась немного расстроенной. А может, бабушка тут ни при чем. Может, причиной был снег, из-за которого она оказалась взаперти. Ведь она так дорожила свободой.
Я все еще беспокоилась о ней и часто просыпалась по ночам, пытаясь различить в тишине звуки и шаги, которые могли бы означать, что Каролина тайком выходит из дома. Но все было тихо.
На Новый год Свея собиралась к родственникам в деревню, потому что Рождество она встречала с нами. Уже давно было решено, что она уедет вечером тридцать первого, после того как приготовит все необходимое для праздничного стола. На этот раз она особенно усердствовала. Ее хлопоты раздражали Каролину, так как означали, что на нее, Каролину, Свея нисколько не надеется. А ей очень хотелось самой приготовить праздничный ужин и, воспользовавшись случаем, показать, на что она способна. Но Свея стояла на своем. Она твердила, что праздник будет для нее испорчен, если что-то останется недоделанным. Нет, оставлять кухню на кого-то другого она боится.
Казалось, в этом белом мире не осталось никого, кроме нас. Но мы не огорчались. С нами ведь был папа. Наконец-то он все время был дома, и мы только сейчас поняли, как нам его не хватало. Дом словно преобразился.
Когда Роланд и я были маленькими, папа проводил с нами гораздо больше времени. А на Надю у него всегда не хватало времени. И только сейчас она словно впервые познакомилась с папой. От его присутствия нам становилось хорошо и уютно, казалось, что он вернулся из долгой поездки. Надя же, напротив, стала беспокойной и неугомонной. Она ревниво следила за папой: чуть только он сядет – Надя забиралась к нему на колени, стоило ему встать – и она тут же просилась на руки.
«Хочу на ручки!» – пищала она, как маленькая, и тянулась к папе. По-моему, она пыталась восполнить упущенное в раннем детстве. Надя капризничала – не отпускала от себя папу ни на шаг, ходила за ним по пятам. Я удивлялась его выдержке. Мое терпение уже давно бы лопнуло, а он – хоть бы что.
Отвлечь Надю от папы могла только Каролина. Хотя бы ненадолго, но все же… Никто так не умел играть с Надей, как она. Они обожали друг друга. При ней Надя успокаивалась, переставала капризничать, вновь становилась прежней. Чувствовалось, что и Каролине с ней хорошо. Она была Наде как сестра. И гораздо лучше меня, потому что никогда не теряла терпения.
После бабушкиного отъезда Каролина казалась немного расстроенной. А может, бабушка тут ни при чем. Может, причиной был снег, из-за которого она оказалась взаперти. Ведь она так дорожила свободой.
Я все еще беспокоилась о ней и часто просыпалась по ночам, пытаясь различить в тишине звуки и шаги, которые могли бы означать, что Каролина тайком выходит из дома. Но все было тихо.
На Новый год Свея собиралась к родственникам в деревню, потому что Рождество она встречала с нами. Уже давно было решено, что она уедет вечером тридцать первого, после того как приготовит все необходимое для праздничного стола. На этот раз она особенно усердствовала. Ее хлопоты раздражали Каролину, так как означали, что на нее, Каролину, Свея нисколько не надеется. А ей очень хотелось самой приготовить праздничный ужин и, воспользовавшись случаем, показать, на что она способна. Но Свея стояла на своем. Она твердила, что праздник будет для нее испорчен, если что-то останется недоделанным. Нет, оставлять кухню на кого-то другого она боится.