Я думала, у меня остановится сердце. Парень посмотрел на меня, и наши взгляды встретились.
Это было лицо Каролины. Ее глаза смотрели на меня и не узнавали.
Я окаменела. Апельсин лежал в метре от моих ног. Парень наклонился и поднял его, едва не коснувшись меня. Он слегка улыбнулся, снова посмотрел мне в глаза и, с рассеянным видом подбрасывая апельсин, направился к своим друзьям.
Я поспешила домой, но у поворота снова обернулась. Парни все еще стояли под фонарем. Я слышала, как они напевали: «Тихая ночь, дивная ночь», кто-то из них насвистывал, а парень в черном свитере все играл апельсином. Но в мою сторону больше не смотрел. А зачем ему на меня смотреть? Ведь он меня не знает.
На мгновение я подумала, что обозналась. Но когда он бросал апельсин или поворачивал голову, в его движениях я узнавала Каролину.
Должно быть, у нее есть брат. Наверное, они даже двойняшки. К тому же он живет в этом городе.
Это могло бы объяснить, куда Каролина исчезает по ночам. Видимо, Свея не ошиблась.
Но почему Каролина не сказала, что у нее есть брат? Может, она стеснялась, что он бедно одет?
Нет, на нее это не похоже. Тут что-то другое.
Когда я вернулась, в доме было необычно тихо. Папа уехал, Свея тоже ушла. Надя спала. Раздавалось только жужжание швейной машинки. Мама шила платье для куклы, которое она собиралась подарить Наде на Рождество. Я спросила, где Роланд, и мама, не отрываясь от шитья, ответила, что точно не знает. И продолжала крутить ручку машинки.
– В гостях было весело?
– Да. А Каролина дома?
– Да, наверное. Вкусно угощали? Ну да, конечно, вкусно.
Это было похоже на маму. Спрашивала и тут же сама отвечала – на самом деле ей просто не хотелось разговаривать. А это означало, что она, вероятно, догадывается, что Роланд сидит у Каролины, но не хочет показать это. Бедная мамочка!
Я тяжело вздохнула и направилась прямиком на чердак.
Мне было совсем невесело. Радоваться было нечему. Неужели Каролина и вправду водит нас за нос? И как я теперь посмотрю ей в глаза? Разве мне приятно встретить ее брата, даже не имея понятия о том, что он существует? Что мне теперь ей сказать?
Я повернула на чердак. Наверху не было слышно ни звука. Полная тишина. Может быть, Каролины и нет дома. Но как только я собралась идти обратно, я услышала, как она запела. У нее был низкий, чуть глуховатый голос. Она пела красиво и, казалось, для себя. Возможно, там и нет Роланда, как я думала. Хорошо бы побыть с ней хоть раз наедине!
Я поспешно взобралась вверх по ступенькам и постучала. Голос тут же умолк, но Каролина не отвечала. Я постучала снова.
– Это я… – проговорила я.
– Входи. У меня не заперто.
Это я знала. Каролина никогда не запиралась. Ведь двери существуют затем, чтобы их открывать, а не запирать. Свея считала иначе. Была она у себя или нет – ее дверь была заперта всегда.
Но Каролина оказалась не одна. С ней был Роланд. Они сидели на кровати, опершись спинами о стену и склонив головы друг к другу. На комоде горела маленькая свечка в латунном подсвечнике, похожем на тот, который я отнесла сегодня в гости. Латунный ангел со свечой в руке. Мы купили их с Роландом вместе, и я думала, что он подарит его кому-нибудь из нашей семьи, например Наде. Но его получила Каролина.
– У нас маленький сочельник, – сказал Роланд. – Посмотри, что мне подарили!
И он вытащил большой пряник в виде сердца, украшенного разноцветной глазурью. Каролина испекла его для Роланда.
– А вот и для тебя, – сказала она и протянула мне такое же сердце поменьше.
В комнате был только один стул. Он стоял в углу поодаль от кровати. Я подошла к нему и села. Каролина налила в стакан сок и подала мне. Мы подняли наши «бокалы». В воздухе ощущалась натянутость. Пригубив сок, мы снова замолчали. Я пожалела, что пришла.
Роланд сидел со смущенным видом, будто его застали врасплох. Он и Каролина рассматривали старые фотографии, объяснил брат, указав на кучу альбомов и коробку на полу рядом с ними.
– Каролине нравятся старые фотографии, правда?
Он взглянул на нее, но она не ответила; меня охватило неприятное чувство. Ведь это наши альбомы, наши семейные фотографии, которые делал папа, по крайней мере почти все из них. Одно время он увлекался фотографией. Но что эти вещи делают здесь? Конечно, это всего лишь предлог. Или они, правда, думают, что я им поверю?
Каролина действительно интересовалась фотографиями. Я это замечала. Но старые семейные альбомы? Нет. Тут все шито белыми нитками.
Каролина взяла один альбом и стала его листать. Роланд склонился над ней так, как будто хотел оказаться как можно ближе. Я поднялась и сказала, что мне пора идти. Голос у меня осекся. Я вовсе не хотела быть третьей лишней. Ведь они мечтают избавиться от меня.
Роланд хихикнул, а Каролина встала и сказала:
– Ты же только что пришла. Я не хочу, чтобы ты уходила.
Она положила руки мне на плечи и заставила снова сесть. Потом она посмотрела на Роланда и сказала, что нам лучше с ним поменяться местами, чтобы я села на кровать. Рядом с ней. Но Роланд словно не слышал, и я должна была повторить ему просьбу Каролины. Он сделал обиженную мину и тут же ушел.
Когда мы остались одни, Каролина объяснила, почему так любит фотографии. Мне это, наверное, кажется удивительным, но она рассматривает семейные альбомы не из простого любопытства. Ей интересно другое.
– То, о чем не многие задумываются, – сказала она тихо.
Ее больше занимает тот, кто фотографирует, чем тот, кого фотографируют. Тот невидимый фотограф, чье присутствие отражается на тех, кого он снимает.
– В каком-то смысле можно сказать, что он и есть главный герой, – сказала она и раскрыла альбом у себя на коленях. – Посмотри-ка вот сюда, например. На этой фотографии отчетливо видно, что женщина… кстати, кто это?
– Это же мама. Разве ты не видишь?
– Что твоя мама делает вид, будто не замечает, как ее фотографируют. Она вроде играет с ребенком, но на самом деле думает о том, кто делает снимок. Это неестественно. Ты видишь?
– Да, наверное…
Но ведь многие люди выглядят слегка напряженными перед объективом.
Нет. Каролина покачала головой. Не все. И снова склонилась над альбомом.
– А, кстати, кто этот ребенок? Это ты или Роланд?
– Нет, не я и не он. Это Яльмар, наш маленький брат, который умер.
– А кто снимает?
– Думаю, папа…
– Забавно. У твоей мамы какой-то неуверенный, неестественный вид, – сказала Каролина и закрыла альбом.
Потом она взяла другой и стала его рассматривать. Не говоря ни слова. Вдруг она посмотрела на меня вопросительно, словно ребенок:
– А эта фотография…
– Да?
– Меня удивляет…
Я наклонилась к ней, чтобы разглядеть. В комнате было довольно темно. Только свет маленькой свечи в подсвечнике освещал нас, да и та почти догорала. Огонек беспокойно трепетал, но Каролине этого света было, казалось, достаточно.
– Женщина на этой фотографии не такая испуганная, – сказала она. – Видишь?
Но я увидела только широкий ствол дерева и скамейку.
– Не видишь? – переспросила она и показала пальцем.
– Пытаюсь увидеть… – ответила я. Каролина медленно повела пальцем над фотографией.
– Видишь, здесь тень… Это тот, кто снимает…
В этот момент свечка вспыхнула в последний раз, и в этом свете я увидела дерево, перед ним скамью, маленького ребенка в белом и поодаль между деревьями одетую в белое женщину. И палец Каролины, который указывал на тень на переднем плане, падающую на скамейку.
Свечка потухла, и в комнате стало темно. Мы начали искать спички. Каролина нашла их и зажгла керосиновую лампу. Она подкрутила фитиль так сильно, что мы стали щуриться от света.
Я хотела вернуться на кровать, но Каролина все еще стояла у стола с лампой в руках. Я заметила, как изменилось ее лицо. Закрытый альбом лежал на кровати, но как только я попыталась взять его, она одернула меня:
– Не трогай!
Но как раз теперь, когда света было достаточно, я хотела получше рассмотреть ту фотографию.
– Нет, я не хочу! – сказала Каролина.
Я вздрогнула от ее ледяного голоса. Она словно превратилась в другого человека, от прежней Каролины не осталось и следа.
– Тогда я пойду? – робко спросила я.
И медленно направилась к двери, ожидая, что Каролина меня остановит, но она повернулась ко мне спиной и стала счищать воск с латунного ангела.
– Я верну альбомы завтра утром, – сказала она, – так что они будут на месте, когда все встанут. Хорошо?
– Да, конечно… Спокойной ночи!
– Тебе посветить?
– Спасибо, не надо.
Я закрыла за собой дверь и стала спускаться по темной лестнице.
Каролина вышла из комнаты с лампой и светила мне, пока я не спустилась. На минуту я остановилась и обернулась, надеясь, что она позовет меня обратно. Но она стояла с лампой неподвижно, словно статуя.
– До завтра… – сказала я слабым голосом. Она кивнула и закрыла за собой дверь.
В эту ночь мне почти не спалось. Я все думала о брате Каролины. Его лицо то виделось мне четко, то таяло, словно в тумане. Неужели мне все это показалось? Ведь было темно, шел снег, свет фонаря был слабым. И все говорят, что у меня бурная фантазия.
Я хотела сказать Каролине, что видела ее брата, но у меня как-то не вышло. В общем-то, это, наверное, к лучшему. Я и сама перестала верить себе. Папа говорит, что нельзя доверять своим глазам.
Но почему Каролина сказала, что мама выглядит неуверенной на фотографии? Что она неестественно держится перед папой?
Что означают ее слова?
Может, она пыталась скрыть, что альбомы были лишь предлогом? Как я и подумала вначале? Что Роланд притащил их, чтобы иметь повод остаться с Каролиной наедине в ее комнате? И теперь она пытается этими странными словами навести тень на плетень?
Но нет. Ее интерес к фотографиям был настоящим. Она, конечно, умела заговорить зубы и часто это делала. Но только не сегодня. Нет, фотографии – совсем другое дело.
На следующий день Каролина была весела и приветлива, как обычно, и, глядя на нее, нельзя было не поддаться ее настроению; но как только я вернулась к себе, мне снова стало грустно.
Я вспомнила, что, когда была маленькой, любила пускать мыльные пузыри. И хотя я хорошо знала, что переливающийся пузырь, который выдула из тростинки, обречен рано или поздно лопнуть, каждый раз, когда это происходило, начинала душераздирающе рыдать. Я никак не могла с этим смириться. И так сильно переживала, что мама в конце концов запретила мне пускать пузыри.
Вот и сейчас я чувствовала что-то похожее. На душе у меня скребли кошки. Мне было четырнадцать, и я решила, что встретила необыкновенного человека. Совершенно честного. Я даже не думала, что на свете бывают такие, как Каролина.
И вдруг я начала подозревать, что она не так уж правдива. Что Каролины, которую я себе нарисовала, нет на свете. Это был еще один мыльный пузырь. Я старалась не показывать окружающим своего настроения, но в душе рыдала.
Прошло некоторое время, пока я поняла, что какая-то Каролина все же существует.
Почему я решила, что моя Каролина и есть настоящая? Это просто плод моего воображения. Какое же у меня самомнение!
Но нужно найти настоящую Каролину. Даже если она прячется за сотней масок – а в этом я теперь не сомневалась, – я не сдамся. Я ее найду.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
Это было лицо Каролины. Ее глаза смотрели на меня и не узнавали.
Я окаменела. Апельсин лежал в метре от моих ног. Парень наклонился и поднял его, едва не коснувшись меня. Он слегка улыбнулся, снова посмотрел мне в глаза и, с рассеянным видом подбрасывая апельсин, направился к своим друзьям.
Я поспешила домой, но у поворота снова обернулась. Парни все еще стояли под фонарем. Я слышала, как они напевали: «Тихая ночь, дивная ночь», кто-то из них насвистывал, а парень в черном свитере все играл апельсином. Но в мою сторону больше не смотрел. А зачем ему на меня смотреть? Ведь он меня не знает.
На мгновение я подумала, что обозналась. Но когда он бросал апельсин или поворачивал голову, в его движениях я узнавала Каролину.
Должно быть, у нее есть брат. Наверное, они даже двойняшки. К тому же он живет в этом городе.
Это могло бы объяснить, куда Каролина исчезает по ночам. Видимо, Свея не ошиблась.
Но почему Каролина не сказала, что у нее есть брат? Может, она стеснялась, что он бедно одет?
Нет, на нее это не похоже. Тут что-то другое.
Когда я вернулась, в доме было необычно тихо. Папа уехал, Свея тоже ушла. Надя спала. Раздавалось только жужжание швейной машинки. Мама шила платье для куклы, которое она собиралась подарить Наде на Рождество. Я спросила, где Роланд, и мама, не отрываясь от шитья, ответила, что точно не знает. И продолжала крутить ручку машинки.
– В гостях было весело?
– Да. А Каролина дома?
– Да, наверное. Вкусно угощали? Ну да, конечно, вкусно.
Это было похоже на маму. Спрашивала и тут же сама отвечала – на самом деле ей просто не хотелось разговаривать. А это означало, что она, вероятно, догадывается, что Роланд сидит у Каролины, но не хочет показать это. Бедная мамочка!
Я тяжело вздохнула и направилась прямиком на чердак.
Мне было совсем невесело. Радоваться было нечему. Неужели Каролина и вправду водит нас за нос? И как я теперь посмотрю ей в глаза? Разве мне приятно встретить ее брата, даже не имея понятия о том, что он существует? Что мне теперь ей сказать?
Я повернула на чердак. Наверху не было слышно ни звука. Полная тишина. Может быть, Каролины и нет дома. Но как только я собралась идти обратно, я услышала, как она запела. У нее был низкий, чуть глуховатый голос. Она пела красиво и, казалось, для себя. Возможно, там и нет Роланда, как я думала. Хорошо бы побыть с ней хоть раз наедине!
Я поспешно взобралась вверх по ступенькам и постучала. Голос тут же умолк, но Каролина не отвечала. Я постучала снова.
– Это я… – проговорила я.
– Входи. У меня не заперто.
Это я знала. Каролина никогда не запиралась. Ведь двери существуют затем, чтобы их открывать, а не запирать. Свея считала иначе. Была она у себя или нет – ее дверь была заперта всегда.
Но Каролина оказалась не одна. С ней был Роланд. Они сидели на кровати, опершись спинами о стену и склонив головы друг к другу. На комоде горела маленькая свечка в латунном подсвечнике, похожем на тот, который я отнесла сегодня в гости. Латунный ангел со свечой в руке. Мы купили их с Роландом вместе, и я думала, что он подарит его кому-нибудь из нашей семьи, например Наде. Но его получила Каролина.
– У нас маленький сочельник, – сказал Роланд. – Посмотри, что мне подарили!
И он вытащил большой пряник в виде сердца, украшенного разноцветной глазурью. Каролина испекла его для Роланда.
– А вот и для тебя, – сказала она и протянула мне такое же сердце поменьше.
В комнате был только один стул. Он стоял в углу поодаль от кровати. Я подошла к нему и села. Каролина налила в стакан сок и подала мне. Мы подняли наши «бокалы». В воздухе ощущалась натянутость. Пригубив сок, мы снова замолчали. Я пожалела, что пришла.
Роланд сидел со смущенным видом, будто его застали врасплох. Он и Каролина рассматривали старые фотографии, объяснил брат, указав на кучу альбомов и коробку на полу рядом с ними.
– Каролине нравятся старые фотографии, правда?
Он взглянул на нее, но она не ответила; меня охватило неприятное чувство. Ведь это наши альбомы, наши семейные фотографии, которые делал папа, по крайней мере почти все из них. Одно время он увлекался фотографией. Но что эти вещи делают здесь? Конечно, это всего лишь предлог. Или они, правда, думают, что я им поверю?
Каролина действительно интересовалась фотографиями. Я это замечала. Но старые семейные альбомы? Нет. Тут все шито белыми нитками.
Каролина взяла один альбом и стала его листать. Роланд склонился над ней так, как будто хотел оказаться как можно ближе. Я поднялась и сказала, что мне пора идти. Голос у меня осекся. Я вовсе не хотела быть третьей лишней. Ведь они мечтают избавиться от меня.
Роланд хихикнул, а Каролина встала и сказала:
– Ты же только что пришла. Я не хочу, чтобы ты уходила.
Она положила руки мне на плечи и заставила снова сесть. Потом она посмотрела на Роланда и сказала, что нам лучше с ним поменяться местами, чтобы я села на кровать. Рядом с ней. Но Роланд словно не слышал, и я должна была повторить ему просьбу Каролины. Он сделал обиженную мину и тут же ушел.
Когда мы остались одни, Каролина объяснила, почему так любит фотографии. Мне это, наверное, кажется удивительным, но она рассматривает семейные альбомы не из простого любопытства. Ей интересно другое.
– То, о чем не многие задумываются, – сказала она тихо.
Ее больше занимает тот, кто фотографирует, чем тот, кого фотографируют. Тот невидимый фотограф, чье присутствие отражается на тех, кого он снимает.
– В каком-то смысле можно сказать, что он и есть главный герой, – сказала она и раскрыла альбом у себя на коленях. – Посмотри-ка вот сюда, например. На этой фотографии отчетливо видно, что женщина… кстати, кто это?
– Это же мама. Разве ты не видишь?
– Что твоя мама делает вид, будто не замечает, как ее фотографируют. Она вроде играет с ребенком, но на самом деле думает о том, кто делает снимок. Это неестественно. Ты видишь?
– Да, наверное…
Но ведь многие люди выглядят слегка напряженными перед объективом.
Нет. Каролина покачала головой. Не все. И снова склонилась над альбомом.
– А, кстати, кто этот ребенок? Это ты или Роланд?
– Нет, не я и не он. Это Яльмар, наш маленький брат, который умер.
– А кто снимает?
– Думаю, папа…
– Забавно. У твоей мамы какой-то неуверенный, неестественный вид, – сказала Каролина и закрыла альбом.
Потом она взяла другой и стала его рассматривать. Не говоря ни слова. Вдруг она посмотрела на меня вопросительно, словно ребенок:
– А эта фотография…
– Да?
– Меня удивляет…
Я наклонилась к ней, чтобы разглядеть. В комнате было довольно темно. Только свет маленькой свечи в подсвечнике освещал нас, да и та почти догорала. Огонек беспокойно трепетал, но Каролине этого света было, казалось, достаточно.
– Женщина на этой фотографии не такая испуганная, – сказала она. – Видишь?
Но я увидела только широкий ствол дерева и скамейку.
– Не видишь? – переспросила она и показала пальцем.
– Пытаюсь увидеть… – ответила я. Каролина медленно повела пальцем над фотографией.
– Видишь, здесь тень… Это тот, кто снимает…
В этот момент свечка вспыхнула в последний раз, и в этом свете я увидела дерево, перед ним скамью, маленького ребенка в белом и поодаль между деревьями одетую в белое женщину. И палец Каролины, который указывал на тень на переднем плане, падающую на скамейку.
Свечка потухла, и в комнате стало темно. Мы начали искать спички. Каролина нашла их и зажгла керосиновую лампу. Она подкрутила фитиль так сильно, что мы стали щуриться от света.
Я хотела вернуться на кровать, но Каролина все еще стояла у стола с лампой в руках. Я заметила, как изменилось ее лицо. Закрытый альбом лежал на кровати, но как только я попыталась взять его, она одернула меня:
– Не трогай!
Но как раз теперь, когда света было достаточно, я хотела получше рассмотреть ту фотографию.
– Нет, я не хочу! – сказала Каролина.
Я вздрогнула от ее ледяного голоса. Она словно превратилась в другого человека, от прежней Каролины не осталось и следа.
– Тогда я пойду? – робко спросила я.
И медленно направилась к двери, ожидая, что Каролина меня остановит, но она повернулась ко мне спиной и стала счищать воск с латунного ангела.
– Я верну альбомы завтра утром, – сказала она, – так что они будут на месте, когда все встанут. Хорошо?
– Да, конечно… Спокойной ночи!
– Тебе посветить?
– Спасибо, не надо.
Я закрыла за собой дверь и стала спускаться по темной лестнице.
Каролина вышла из комнаты с лампой и светила мне, пока я не спустилась. На минуту я остановилась и обернулась, надеясь, что она позовет меня обратно. Но она стояла с лампой неподвижно, словно статуя.
– До завтра… – сказала я слабым голосом. Она кивнула и закрыла за собой дверь.
В эту ночь мне почти не спалось. Я все думала о брате Каролины. Его лицо то виделось мне четко, то таяло, словно в тумане. Неужели мне все это показалось? Ведь было темно, шел снег, свет фонаря был слабым. И все говорят, что у меня бурная фантазия.
Я хотела сказать Каролине, что видела ее брата, но у меня как-то не вышло. В общем-то, это, наверное, к лучшему. Я и сама перестала верить себе. Папа говорит, что нельзя доверять своим глазам.
Но почему Каролина сказала, что мама выглядит неуверенной на фотографии? Что она неестественно держится перед папой?
Что означают ее слова?
Может, она пыталась скрыть, что альбомы были лишь предлогом? Как я и подумала вначале? Что Роланд притащил их, чтобы иметь повод остаться с Каролиной наедине в ее комнате? И теперь она пытается этими странными словами навести тень на плетень?
Но нет. Ее интерес к фотографиям был настоящим. Она, конечно, умела заговорить зубы и часто это делала. Но только не сегодня. Нет, фотографии – совсем другое дело.
На следующий день Каролина была весела и приветлива, как обычно, и, глядя на нее, нельзя было не поддаться ее настроению; но как только я вернулась к себе, мне снова стало грустно.
Я вспомнила, что, когда была маленькой, любила пускать мыльные пузыри. И хотя я хорошо знала, что переливающийся пузырь, который выдула из тростинки, обречен рано или поздно лопнуть, каждый раз, когда это происходило, начинала душераздирающе рыдать. Я никак не могла с этим смириться. И так сильно переживала, что мама в конце концов запретила мне пускать пузыри.
Вот и сейчас я чувствовала что-то похожее. На душе у меня скребли кошки. Мне было четырнадцать, и я решила, что встретила необыкновенного человека. Совершенно честного. Я даже не думала, что на свете бывают такие, как Каролина.
И вдруг я начала подозревать, что она не так уж правдива. Что Каролины, которую я себе нарисовала, нет на свете. Это был еще один мыльный пузырь. Я старалась не показывать окружающим своего настроения, но в душе рыдала.
Прошло некоторое время, пока я поняла, что какая-то Каролина все же существует.
Почему я решила, что моя Каролина и есть настоящая? Это просто плод моего воображения. Какое же у меня самомнение!
Но нужно найти настоящую Каролину. Даже если она прячется за сотней масок – а в этом я теперь не сомневалась, – я не сдамся. Я ее найду.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Прежде нас обстирывала прачка. Она жила за городом у устья речки, и все звали ее Флора с озера Осет. Несколько лет она приходила к нам стирать белье, но теперь сил у нее уже не хватало. Ей было не так много лет, но она всю жизнь работала как вол. У нее было множество детей и никогда не было мужа. Трое младших еще жили с ней. Этих несчастных, запуганных малышей звали Эдвин, Эйнар и Эдит.
Эдит была самой маленькой. Как-то раз, несколько лет назад, когда я была помладше, к нам в дверь постучалась Флора. Был канун сочельника, около полудня, и мне случилось остаться дома одной. Я увидела ее из окна кухни. На спине у Флоры висел мешок, в котором сидела Эдит, такая маленькая, что из мешка торчала только ее голова. Ей, наверное, едва исполнилось несколько недель.
Когда Флора узнала, что я в доме одна, она прошагала прямо на кухню и села на стул. Оглядываясь вокруг, сказала, что ужасно замерзла, потому что у нее дома кончились дрова.
В кухне стояли чан с подходившим тестом, прикрытый полотенцем, и горшки с разной рождественской снедью. Флора принюхалась, почуяла соблазнительные запахи.
Кухня была ими полна. У меня не было денег, а взять еду я бы не посмела. К тому же кушанья были еще не готовы. Но дров у нас было в достатке, и я сказала Флоре, что она может взять столько, сколько сможет унести. Она с прищуром посмотрела на меня и, охая, покачала головой:
– Ох-ох-ох, не так-то это просто…
Я не поняла, что Флора имеет в виду, но она объяснила, что пришла вовсе не попрошайничать. Она снова огляделась, принюхиваясь.
– Ох-ох-ох… так-то. У всякого своя судьба… – сказала она тоном проповедника и повторила свои слова несколько раз. Мне стало стыдно оттого, что наша кухня ломится от угощений, но я не знала, что же мне предпринять. Чтобы хоть что-то сделать, я подошла к Флоре и стала разглядывать маленькую Эдит. Тут прачка крепко схватила меня за руку и с заговорщическим видом прошипела:
– Детка, я вся промерзла…
Дрова ей не помогут. Сначала нужно согреться изнутри. Иначе она помрет, и ее дети вместе с ней. И она махнула рукой в сторону мешка за спиной, из которого свешивалась голова спящей Эдит.
Я растерялась. Что же мне делать? Чтобы показать, как ей холодно, Флора стала дрожать и стучать зубами. Согреться изнутри? О чем это она? Я спросила ее. Флора тут же отпустила мою руку:
– Да благословит тебя Господь, детка. У тебя нет немного водки?
Водки? Я задумалась. На буфете стоят два графина с красным вином. Может, она намекает на это?
– Нет-нет, водки! Чего-нибудь покрепче.
И Флора опасливо оглянулась, словно боясь, что ее услышат.
– Поторопись, – прошептала она. – Иначе будет поздно.
И снова затряслась, охая и стуча зубами. Я испугалась не на шутку. Их жизнь зависит теперь от меня, подумала я, перебирая в уме то одно, то другое. В буфете ведь много бутылок. Я бросилась в столовую, отыскала в бокале ключ от буфета и открыла дверцы. Схватив самую большую бутылку, бегом вернулась на кухню к Флоре. Может быть, это подойдет?
Она вытащила пробку из бутылки и понюхала. Это, конечно, не водка, но сгодится. Флора поднесла бутылку ко рту и сделала глоток.
– Эгей! Сейчас согреемся! Спасибо, детка! – сказала она.
Видимо, это вернуло ее к жизни, потому что она так резко встала со стула, что маленькая Эдит проснулась и заплакала.
– Тебе тоже надо глотнуть, мордашка! – сказала Флора, вытащила из кармана старую тряпку и, хорошо смочив ее из бутылки, сунула в рот Эдит, которая сразу умолкла.
– Спасибо от нас обеих! – поблагодарила Флора и, подойдя к окну, осторожно выглянула на улицу. Совсем не нужно, чтобы кто-нибудь пришел и увидел ее, пояснила она и, спрятав бутылку под пальто, скорым шагом направилась к двери.
Я побежала вслед за ней и спросила, не хочет ли она все же взять немного дров, но она ответила, что теперь это уже не нужно, им и так будет чем согреться.
Когда вернулась мама, я с гордостью рассказала, что случилось. Я спасла человеку жизнь и чувствовала себя благодетельницей. Родители не упрекнули меня ни в чем, но, насколько я поняла, подумали, что было бы лучше дать Флоре дров, а не бутылку.
В бутылке был коньяк, который папа купил к Рождеству, и он, наверное, пожалел, что я схватила именно эту бутылку.
Но зато Флора теперь еще долго сможет греться изнутри. Родители решили, что прачке и ее детям приходится туго, и с тех пор мы взяли за правило навещать Флору с озера Осет и ее малышей. В сочельник мы всегда приносили им подарки.
В это Рождество к Флоре отправили нас с Каролиной. Я втайне радовалась тому, что мы проделаем долгий путь с ней вдвоем. Свея собрала большую корзину еды и сладостей. Мы взяли ее каждая за ручку, а в свободную руку мне дали еще мешок с подарками для детей. А Каролине – бидон с керосином. Чуть только рассвело, мы отправились в путь.
Каролина никогда не бывала в избушке Флоры, и я подумала, что нужно ее слегка подготовить к тому, что нас там ждет. Я сказала, что может случиться так, что Флора уже начала отмечать Рождество и тогда будет лежать на своем топчане и жаловаться на нездоровье. Она несварлива, когда выпьет, но любит пустить слезу и ужасно жалеет себя. Лучше всего соглашаться с ней, ее все равно не утешишь, она только разозлится.
Но Флора может быть в воинственном настроении – это означает, что отметить праздник ей нечем. И она станет предлагать нам кофе. В первом случае она этого не делает. Если уж предложит кофе, нам придется согласиться, хотя кофейные чашки у нее всегда немытые. Флора говорит, что слишком много убирает и стирает у других, так что сил содержать в чистоте свой собственный дом просто не остается. Но прежде чем разлить кофе, она потрет пальцем по краю чашки – вот и все мытье. И обязательно наденет старый засаленный передник, хотя он уже весь зарос грязью. Не стоит обращать на это внимание, лучше делать вид, что все идет как надо. Каролина должна иметь в виду, что Флора очень обидчива.
Пока я все это говорила, Каролина шла молча, глядя под ноги. Потом вдруг серьезно посмотрела на меня:
– Я счастлива, что не родилась в такой семье, как твоя!
О чем это она? Я остановилась, чувствуя, как краска приливает к лицу. В ее словах было такое осуждение, что я просто онемела. Мы стояли друг против друга. Корзина между нами на земле. Каролина смотрела мне в глаза и продолжала:
– Ты не представляешь, что люди могут жить так, как Флора. Но я должна сказать тебе, что многие живут еще хуже. И не так редко, как тебе кажется. И это нисколько не смешно.
У меня на глаза навернулись слезы, я почувствовала себя глупой и нелепой. Каролина была, конечно, права, возразить ей мне было нечего, а она неумолимо продолжала:
– Вы с Роландом, что вы знаете? Мне жаль вас. Когда вы рассказываете о том, что видели, кажется, будто вы прочитали это в книжке, но так ничего и не поняли и просто зазубрили наизусть. Будто вы никогда ничего не переживали сами. Или не в силах понять то, что увидели.
Слезы застилали мне глаза. Чтобы скрыть, что готова заплакать, я наклонилась и взяла корзину за ручку.
– Жаль, что ты вдруг стала считать нас такими недотепами… – сказала я. Я едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, но перед Каролиной хотела казаться спокойной.
Она взяла корзину за другую ручку. Мы снова пошли.
– Нет, вы не виноваты, я и не думала винить вас. Я против такого положения вещей, когда то, что одному кажется привычным и единственно возможным, другой просто не может себе этого представить, для него это какая-то небылица.
Я шла, глотая слезы, и мне нечего было возразить Каролине, ведь мы с Роландом действительно знали так мало. Только то, что происходило в школе да по дороге домой. Вот и вся наша жизнь. Конечно, Каролина знала больше. Она и сама говорила, что ей довелось повидать многое, но держала все при себе и ничего не рассказывала. Правда, иногда она развлекала нас захватывающими историями, которые, как нам казалось, произошли с ней самой. Она так вживалась в роль, что нам и в голову не приходило, что это выдумки.
Но, размышляя об этом после, я понимала, что она просто не могла повидать столько всего, побывать в стольких разных местах почти одновременно. Ведь ей было еще не так много лет. Если бы все это случилось с ней самой, она была бы теперь глубокой старушкой. Но стоило спросить ее об этом, она со смехом уходила от ответа и говорила, что мы можем думать, что хотим.
Вначале я смотрела ей в рот и верила каждому ее слову, но постепенно убедилась, что зря. Просто у Каролины такая манера. Она выдумывала невероятные истории, чтобы скрыть свои личные переживания и чтобы мы не могли чем-нибудь ее задеть.
Мне говорили, что у меня богатая фантазия. Но что же тогда сказать о Каролине? И разве она вправе порицать меня за мои «небылицы»?
Она молча шла рядом со мной. Она уже высказала мне все, что думает. Меня охватили досада и грусть. Я ведь хотела развеселить ее чем-нибудь, чтобы все между нами стало по-прежнему. Я так много ждала от этой прогулки. А теперь мы молча идем рядом. Ее слова все еще звучали у меня в ушах, я так и не придумала, что ей сказать, а мы уже вышли к озеру Осет.
На мысу одиноко стояла маленькая ветхая избушка. Вокруг нее не было не то чтобы садика, но даже травы. Только замерзшая глина, покрытая снегом, которая во время дождя превращалась в непролазную грязь. В засуху же она покрывалась трещинами и все вокруг становилось таким же серым и унылым, как сама избушка.
Первое, что мы увидели, подходя к ней, – это то, что дверь висит на одной петле и не закрывается. Кошки Флоры сновали сквозь щель туда-сюда.
У маленького окошка теснились три головки. Позади них было темно. И хоть бы какой дымок из трубы…
Мы постучали. Скрипучий голос ответил, что дверь открыта, разве мы не видим? Это была Флора. Она сидела, сгорбившись, на краю топчана, но стоило нам переступить порог, как она откинулась на спину и проворчала: «Я так сильно болею…»
На этот раз это оказалось чистой правдой. Флора не была пьяна и, видимо, по-настоящему простудилась. Ничего удивительного, ведь в доме стоял ужасный холод. Печь не топили, а дверь не закрывалась.
Каролина отыскала шуруп, вывалившийся из дверного короба, и приладила на место сорвавшуюся верхнюю петлю, чтобы дверь можно было снова повесить. Дверь была тяжелая, и мне пришлось помочь Каролине приподнять ее. Но мы быстро с этим справились.
Папа время от времени посылал Флоре дрова, так что их было здесь достаточно, но Флора ленилась топить. Мы сразу развели в печи огонь.
Трое ребятишек тихо стояли, засунув пальцы в рот, и робко и выжидающе поглядывали на большую корзину и мешок с подарками.
Флора все лежала на топчане и гнусавила: «Я бы предложила вам кофе…»
Огонь в печи разгорелся, стал весело потрескивать, распространяя свет и тепло. Дети опасливо приблизились к печи погреться. Каролина посмотрела на них. В глазах у нее показались слезы, и она быстро вытащила из корзины каждому по печенью.
– Держите! Ешьте печенье и грейтесь хорошенько. А мы тут немножко приберем… А потом заглянем в корзину.
– Я бы предложила вам кофе… но у меня нет воды, – послышалось с топчана.
Каролина взяла ведро и протянула мне:
– Накачай воды, а я займусь уборкой!
Когда я вернулась, Каролина уже заканчивала подметать пол.
– Приготовь мыльную воду, – сказала она мне, – да поскорее. Нам надо многое сделать до ухода. Пока я навожу здесь порядок, пойди набери еловых веток.
Недалеко от избушки рос лесок. Я побежала туда. Деревья там почти все стояли голые, без листьев, но мне удалось найти ель и наломать большую охапку душистых еловых веток, чтобы украсить входную дверь и поставить в углу комнаты.
Работа у нас спорилась. Я вытерла пыль с окна и мебели, пока Каролина отскребывала и отмывала маленькие чашки. Мы хотели все успеть. У малышей должен быть праздник. Они с любопытством ходили за нами, а Флора все лежала на своем топчане и твердила: «Да не надрывайтесь вы так…»
В то же время она всякий раз находила какое-нибудь дело, которое мы могли бы заодно сделать, раз уж взялись за уборку.
Мы с Каролиной работали дружно. Я заметила, что она оставляет мне такую работу, с которой я могла легко справиться. Это было очень приятно, и вообще работать с Каролиной было для меня одно удовольствие. Но вот мы все сделали, и она сказала:
– Зажги свечи, а я сварю кофе.
Вчера весь день мы отливали свечи и принесли Флоре целую коробку. У нас были также свежеиспеченный шафранный хлеб, лепешки и перечное печенье.
Флоре с трудом удалось сесть, чтобы окинуть взглядом нашу работу. Казалось, она была рада. «Да, хорошо, что я могу угостить вас кофе, ведь вы тут столько сделали…» – заметила она.
Когда мы взялись за корзину, малыши снова были тут как тут: сунув пальцы в рот, они уставились на яства. К тому времени и Флора была уже на ногах. Она наклонилась над столом и, что бы мы ни вынимали, всякий раз кивала головой и беззвучно шевелила губами, убеждаясь, что мы ничего не забыли. Видимо, она осталась довольна. «Вот так, детки, у нас будет настоящее Рождество…» – бормотала она.
Последнее, что мы увидели, отправляясь домой, были три головки, теснившиеся у маленького окна. Но оно теперь сияло чистотой, и в избушке горел свет.
По дороге домой Каролина вдруг взяла меня под руку.
– Давай отправимся куда-нибудь в деревню и наймемся в служанки. У нас хорошо получится.
У меня не было слов, чтобы выразить свою радость.
Эдит была самой маленькой. Как-то раз, несколько лет назад, когда я была помладше, к нам в дверь постучалась Флора. Был канун сочельника, около полудня, и мне случилось остаться дома одной. Я увидела ее из окна кухни. На спине у Флоры висел мешок, в котором сидела Эдит, такая маленькая, что из мешка торчала только ее голова. Ей, наверное, едва исполнилось несколько недель.
Когда Флора узнала, что я в доме одна, она прошагала прямо на кухню и села на стул. Оглядываясь вокруг, сказала, что ужасно замерзла, потому что у нее дома кончились дрова.
В кухне стояли чан с подходившим тестом, прикрытый полотенцем, и горшки с разной рождественской снедью. Флора принюхалась, почуяла соблазнительные запахи.
Кухня была ими полна. У меня не было денег, а взять еду я бы не посмела. К тому же кушанья были еще не готовы. Но дров у нас было в достатке, и я сказала Флоре, что она может взять столько, сколько сможет унести. Она с прищуром посмотрела на меня и, охая, покачала головой:
– Ох-ох-ох, не так-то это просто…
Я не поняла, что Флора имеет в виду, но она объяснила, что пришла вовсе не попрошайничать. Она снова огляделась, принюхиваясь.
– Ох-ох-ох… так-то. У всякого своя судьба… – сказала она тоном проповедника и повторила свои слова несколько раз. Мне стало стыдно оттого, что наша кухня ломится от угощений, но я не знала, что же мне предпринять. Чтобы хоть что-то сделать, я подошла к Флоре и стала разглядывать маленькую Эдит. Тут прачка крепко схватила меня за руку и с заговорщическим видом прошипела:
– Детка, я вся промерзла…
Дрова ей не помогут. Сначала нужно согреться изнутри. Иначе она помрет, и ее дети вместе с ней. И она махнула рукой в сторону мешка за спиной, из которого свешивалась голова спящей Эдит.
Я растерялась. Что же мне делать? Чтобы показать, как ей холодно, Флора стала дрожать и стучать зубами. Согреться изнутри? О чем это она? Я спросила ее. Флора тут же отпустила мою руку:
– Да благословит тебя Господь, детка. У тебя нет немного водки?
Водки? Я задумалась. На буфете стоят два графина с красным вином. Может, она намекает на это?
– Нет-нет, водки! Чего-нибудь покрепче.
И Флора опасливо оглянулась, словно боясь, что ее услышат.
– Поторопись, – прошептала она. – Иначе будет поздно.
И снова затряслась, охая и стуча зубами. Я испугалась не на шутку. Их жизнь зависит теперь от меня, подумала я, перебирая в уме то одно, то другое. В буфете ведь много бутылок. Я бросилась в столовую, отыскала в бокале ключ от буфета и открыла дверцы. Схватив самую большую бутылку, бегом вернулась на кухню к Флоре. Может быть, это подойдет?
Она вытащила пробку из бутылки и понюхала. Это, конечно, не водка, но сгодится. Флора поднесла бутылку ко рту и сделала глоток.
– Эгей! Сейчас согреемся! Спасибо, детка! – сказала она.
Видимо, это вернуло ее к жизни, потому что она так резко встала со стула, что маленькая Эдит проснулась и заплакала.
– Тебе тоже надо глотнуть, мордашка! – сказала Флора, вытащила из кармана старую тряпку и, хорошо смочив ее из бутылки, сунула в рот Эдит, которая сразу умолкла.
– Спасибо от нас обеих! – поблагодарила Флора и, подойдя к окну, осторожно выглянула на улицу. Совсем не нужно, чтобы кто-нибудь пришел и увидел ее, пояснила она и, спрятав бутылку под пальто, скорым шагом направилась к двери.
Я побежала вслед за ней и спросила, не хочет ли она все же взять немного дров, но она ответила, что теперь это уже не нужно, им и так будет чем согреться.
Когда вернулась мама, я с гордостью рассказала, что случилось. Я спасла человеку жизнь и чувствовала себя благодетельницей. Родители не упрекнули меня ни в чем, но, насколько я поняла, подумали, что было бы лучше дать Флоре дров, а не бутылку.
В бутылке был коньяк, который папа купил к Рождеству, и он, наверное, пожалел, что я схватила именно эту бутылку.
Но зато Флора теперь еще долго сможет греться изнутри. Родители решили, что прачке и ее детям приходится туго, и с тех пор мы взяли за правило навещать Флору с озера Осет и ее малышей. В сочельник мы всегда приносили им подарки.
В это Рождество к Флоре отправили нас с Каролиной. Я втайне радовалась тому, что мы проделаем долгий путь с ней вдвоем. Свея собрала большую корзину еды и сладостей. Мы взяли ее каждая за ручку, а в свободную руку мне дали еще мешок с подарками для детей. А Каролине – бидон с керосином. Чуть только рассвело, мы отправились в путь.
Каролина никогда не бывала в избушке Флоры, и я подумала, что нужно ее слегка подготовить к тому, что нас там ждет. Я сказала, что может случиться так, что Флора уже начала отмечать Рождество и тогда будет лежать на своем топчане и жаловаться на нездоровье. Она несварлива, когда выпьет, но любит пустить слезу и ужасно жалеет себя. Лучше всего соглашаться с ней, ее все равно не утешишь, она только разозлится.
Но Флора может быть в воинственном настроении – это означает, что отметить праздник ей нечем. И она станет предлагать нам кофе. В первом случае она этого не делает. Если уж предложит кофе, нам придется согласиться, хотя кофейные чашки у нее всегда немытые. Флора говорит, что слишком много убирает и стирает у других, так что сил содержать в чистоте свой собственный дом просто не остается. Но прежде чем разлить кофе, она потрет пальцем по краю чашки – вот и все мытье. И обязательно наденет старый засаленный передник, хотя он уже весь зарос грязью. Не стоит обращать на это внимание, лучше делать вид, что все идет как надо. Каролина должна иметь в виду, что Флора очень обидчива.
Пока я все это говорила, Каролина шла молча, глядя под ноги. Потом вдруг серьезно посмотрела на меня:
– Я счастлива, что не родилась в такой семье, как твоя!
О чем это она? Я остановилась, чувствуя, как краска приливает к лицу. В ее словах было такое осуждение, что я просто онемела. Мы стояли друг против друга. Корзина между нами на земле. Каролина смотрела мне в глаза и продолжала:
– Ты не представляешь, что люди могут жить так, как Флора. Но я должна сказать тебе, что многие живут еще хуже. И не так редко, как тебе кажется. И это нисколько не смешно.
У меня на глаза навернулись слезы, я почувствовала себя глупой и нелепой. Каролина была, конечно, права, возразить ей мне было нечего, а она неумолимо продолжала:
– Вы с Роландом, что вы знаете? Мне жаль вас. Когда вы рассказываете о том, что видели, кажется, будто вы прочитали это в книжке, но так ничего и не поняли и просто зазубрили наизусть. Будто вы никогда ничего не переживали сами. Или не в силах понять то, что увидели.
Слезы застилали мне глаза. Чтобы скрыть, что готова заплакать, я наклонилась и взяла корзину за ручку.
– Жаль, что ты вдруг стала считать нас такими недотепами… – сказала я. Я едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, но перед Каролиной хотела казаться спокойной.
Она взяла корзину за другую ручку. Мы снова пошли.
– Нет, вы не виноваты, я и не думала винить вас. Я против такого положения вещей, когда то, что одному кажется привычным и единственно возможным, другой просто не может себе этого представить, для него это какая-то небылица.
Я шла, глотая слезы, и мне нечего было возразить Каролине, ведь мы с Роландом действительно знали так мало. Только то, что происходило в школе да по дороге домой. Вот и вся наша жизнь. Конечно, Каролина знала больше. Она и сама говорила, что ей довелось повидать многое, но держала все при себе и ничего не рассказывала. Правда, иногда она развлекала нас захватывающими историями, которые, как нам казалось, произошли с ней самой. Она так вживалась в роль, что нам и в голову не приходило, что это выдумки.
Но, размышляя об этом после, я понимала, что она просто не могла повидать столько всего, побывать в стольких разных местах почти одновременно. Ведь ей было еще не так много лет. Если бы все это случилось с ней самой, она была бы теперь глубокой старушкой. Но стоило спросить ее об этом, она со смехом уходила от ответа и говорила, что мы можем думать, что хотим.
Вначале я смотрела ей в рот и верила каждому ее слову, но постепенно убедилась, что зря. Просто у Каролины такая манера. Она выдумывала невероятные истории, чтобы скрыть свои личные переживания и чтобы мы не могли чем-нибудь ее задеть.
Мне говорили, что у меня богатая фантазия. Но что же тогда сказать о Каролине? И разве она вправе порицать меня за мои «небылицы»?
Она молча шла рядом со мной. Она уже высказала мне все, что думает. Меня охватили досада и грусть. Я ведь хотела развеселить ее чем-нибудь, чтобы все между нами стало по-прежнему. Я так много ждала от этой прогулки. А теперь мы молча идем рядом. Ее слова все еще звучали у меня в ушах, я так и не придумала, что ей сказать, а мы уже вышли к озеру Осет.
На мысу одиноко стояла маленькая ветхая избушка. Вокруг нее не было не то чтобы садика, но даже травы. Только замерзшая глина, покрытая снегом, которая во время дождя превращалась в непролазную грязь. В засуху же она покрывалась трещинами и все вокруг становилось таким же серым и унылым, как сама избушка.
Первое, что мы увидели, подходя к ней, – это то, что дверь висит на одной петле и не закрывается. Кошки Флоры сновали сквозь щель туда-сюда.
У маленького окошка теснились три головки. Позади них было темно. И хоть бы какой дымок из трубы…
Мы постучали. Скрипучий голос ответил, что дверь открыта, разве мы не видим? Это была Флора. Она сидела, сгорбившись, на краю топчана, но стоило нам переступить порог, как она откинулась на спину и проворчала: «Я так сильно болею…»
На этот раз это оказалось чистой правдой. Флора не была пьяна и, видимо, по-настоящему простудилась. Ничего удивительного, ведь в доме стоял ужасный холод. Печь не топили, а дверь не закрывалась.
Каролина отыскала шуруп, вывалившийся из дверного короба, и приладила на место сорвавшуюся верхнюю петлю, чтобы дверь можно было снова повесить. Дверь была тяжелая, и мне пришлось помочь Каролине приподнять ее. Но мы быстро с этим справились.
Папа время от времени посылал Флоре дрова, так что их было здесь достаточно, но Флора ленилась топить. Мы сразу развели в печи огонь.
Трое ребятишек тихо стояли, засунув пальцы в рот, и робко и выжидающе поглядывали на большую корзину и мешок с подарками.
Флора все лежала на топчане и гнусавила: «Я бы предложила вам кофе…»
Огонь в печи разгорелся, стал весело потрескивать, распространяя свет и тепло. Дети опасливо приблизились к печи погреться. Каролина посмотрела на них. В глазах у нее показались слезы, и она быстро вытащила из корзины каждому по печенью.
– Держите! Ешьте печенье и грейтесь хорошенько. А мы тут немножко приберем… А потом заглянем в корзину.
– Я бы предложила вам кофе… но у меня нет воды, – послышалось с топчана.
Каролина взяла ведро и протянула мне:
– Накачай воды, а я займусь уборкой!
Когда я вернулась, Каролина уже заканчивала подметать пол.
– Приготовь мыльную воду, – сказала она мне, – да поскорее. Нам надо многое сделать до ухода. Пока я навожу здесь порядок, пойди набери еловых веток.
Недалеко от избушки рос лесок. Я побежала туда. Деревья там почти все стояли голые, без листьев, но мне удалось найти ель и наломать большую охапку душистых еловых веток, чтобы украсить входную дверь и поставить в углу комнаты.
Работа у нас спорилась. Я вытерла пыль с окна и мебели, пока Каролина отскребывала и отмывала маленькие чашки. Мы хотели все успеть. У малышей должен быть праздник. Они с любопытством ходили за нами, а Флора все лежала на своем топчане и твердила: «Да не надрывайтесь вы так…»
В то же время она всякий раз находила какое-нибудь дело, которое мы могли бы заодно сделать, раз уж взялись за уборку.
Мы с Каролиной работали дружно. Я заметила, что она оставляет мне такую работу, с которой я могла легко справиться. Это было очень приятно, и вообще работать с Каролиной было для меня одно удовольствие. Но вот мы все сделали, и она сказала:
– Зажги свечи, а я сварю кофе.
Вчера весь день мы отливали свечи и принесли Флоре целую коробку. У нас были также свежеиспеченный шафранный хлеб, лепешки и перечное печенье.
Флоре с трудом удалось сесть, чтобы окинуть взглядом нашу работу. Казалось, она была рада. «Да, хорошо, что я могу угостить вас кофе, ведь вы тут столько сделали…» – заметила она.
Когда мы взялись за корзину, малыши снова были тут как тут: сунув пальцы в рот, они уставились на яства. К тому времени и Флора была уже на ногах. Она наклонилась над столом и, что бы мы ни вынимали, всякий раз кивала головой и беззвучно шевелила губами, убеждаясь, что мы ничего не забыли. Видимо, она осталась довольна. «Вот так, детки, у нас будет настоящее Рождество…» – бормотала она.
Последнее, что мы увидели, отправляясь домой, были три головки, теснившиеся у маленького окна. Но оно теперь сияло чистотой, и в избушке горел свет.
По дороге домой Каролина вдруг взяла меня под руку.
– Давай отправимся куда-нибудь в деревню и наймемся в служанки. У нас хорошо получится.
У меня не было слов, чтобы выразить свою радость.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда мы с Каролиной возвращались от Флоры, мы встретили бабушку. Она только что приехала. За пару дней до сочельника мы получили от нее посылку с подарками и письмо, в котором она ясно писала, что в это Рождество останется дома.
Но с бабушкой никогда не знаешь ничего наверняка. Ей внезапно может прийти в голову идея, и она тут же бросится ее исполнять, а огорошить всех и появиться с кучей подарков она обожала. В этот раз она так и сделала, в руках у нее были свертки, хотя рождественские подарки она уже прислала.
Как глупо, что она так поспешила с посылкой, посетовала бабушка, ведь ей потом попалось еще столько забавных вещей. Что же ей было делать? «Я приеду с ними сама!» – решила она и села в поезд. И сделала это так быстро, что не успела сообщить нам.
Но с бабушкой никогда не знаешь ничего наверняка. Ей внезапно может прийти в голову идея, и она тут же бросится ее исполнять, а огорошить всех и появиться с кучей подарков она обожала. В этот раз она так и сделала, в руках у нее были свертки, хотя рождественские подарки она уже прислала.
Как глупо, что она так поспешила с посылкой, посетовала бабушка, ведь ей потом попалось еще столько забавных вещей. Что же ей было делать? «Я приеду с ними сама!» – решила она и села в поезд. И сделала это так быстро, что не успела сообщить нам.