Как бы грехом тягчайшим согреша.
Нарушив клятву, от стыда горя,
Она боялась бога и царя.
Да! Клятвопреступленье кто простит?
То страх оно приносит нам, то стыд!
Предчувствием беды стеснилась грудь,
Не может слово молвить, ни вздохнуть.
Тогда на мать, дрожащую от срама,
Взглянула Вис и вопросила прямо:
"Всю правду мне поведай. Что случилось?
Где ум, где разум твой, скажи на милость!
Как выдать замуж, совесть отвратя,
Могла ты нерожденное дитя?
Ты, совершив постыдное деянье,
Себя же предала на осмеянье!"
Затем послу она сказала слово:
"О, кто ты? Рода, племени какого?"
Ответил тот: "Я -- приближенный шаха,
Вожатый войск, не ведающий страха.
Шах, отправляя воинство в поход,
Мне предлагает выступить вперед,
И возлагает на меня все время
Трудов славнейших и тягчайших бремя,
И, ни единой тайны не храня,
Советов спрашивает у меня.
Я обо всем осведомлен заране,
Я соучастник всех его желаний.
Я почитаем всей его страной,
Зовусь я Зардом, конь мой -- вороной."
Красавица, услышав речь посла,
С насмешкою в ответ произнесла:
"Пусть тот, кому ты служишь, пропадет,
А с ним -- его величье и почет!
Так, видно, в вашем Мерве поступают:
Одну супругу двое выкупают,
Чтоб увезти замужнюю жену,
Чтоб чахла, непорочная, в плену!
Иль наших ты не видишь пирований?
Иль музыки не слышишь на айване?
Иль не пришли сюда, как в сад пригожий,
Красавицы и знатные вельможи?
Смотри, -- на них запястья и браслеты,
Они в парчу и золото одеты.
Правители сидят среди гостей,
Воители из разных областей,
Красавицы со всех опочивален, --
Цветы садов, чей жребий беспечален.
Здесь пьют вино, здесь мускус и алоэ,
Здесь праздник, здесь веселье удалое.
Ты видишь ли величие дворца?
Ты слышишь, как в груди стучат сердца?
Сосед встречает радостно соседа,
И льется задушевная беседа:
"Да будет вечно счастлив этот дом,
Где прелесть и богатство мы найдем,
Где дочери -- невесты для царей,
Где витязи -- мужья для дочерей!"
Приехав к нам, увидел ты красавиц,
На свадьбе ты услышал много здравиц,
Теперь коня ты можешь повернуть,
Пуститься, как стрела из лука, в путь.
Не верь в удачу смыслу вопреки:
У той удачи руки коротки!
Нас письмами не запугает шах:
Для нас его посланья -- пыль и прах!
Помчись назад, чтоб не было заботы!
Виру вернется вечером с охоты,
Разгневает супруга твой приезд, --
Подальше скройся ты от наших мест!
Вернись к царю царей с его письмом,
Скажи ему, что беден он умом,
Чтоб не питал напрасную надежду,
Что в шахе мы увидели невежду.
Скажи: "Настал твоей поры предел,
От старости твой разум ослабел,
А если бы не одряхлел твой разум,
Ты б не прислал посла с таким наказом,
О девушках не думал бы, постылый,
Припасы ты б готовил для могилы!
Мой брат и я -- прекрасная чета,
А наша мать Шахру -- знатна, чиста.
Я мать свою люблю, мне дорог брат,
Мне не нужны ни Мерв, ни ты, Мубад!
К чему мне Мерв -- чужой, немилый, дальний,
Пока Виру -- в моей опочивальне!
Здесь кипарис, весь в жемчугах, расцвел, --
К чему же мне бесплодный, дряхлый ствол?
Лишь тот уехать хочет в край чужой,
Кто дома у себя скорбит душой.
Как солнце, для меня сияет мать,
Я брату сердце счастлива отдать,
Как молоко с вином, слились мы ныне, --
Старик Мубад к чему мне на чужбине?
Скажи, зачем мне нужно, чтобы старость
С цветущей молодостью сочеталась?
Как только Зард привез такой ответ,
Лег на лицо Мубада желтый цвет,
Лицо, что было, как вино, румяно,
Вдруг пожелтело желтизной шафрана.
Сказал бы ты, что дух ушел из тела,
Душа от гнева плавилась, кипела.
Как ива, он дрожал, как солнца луч,
Когда, дробясь, он входит в быстрый ключ.
Спросил он: "Брат, ты видел это сам?
Поверил слухам иль своим глазам?
Не то, что ты услышал за беседой,
А то, что видел сам, ты мне поведай.
Верней услышанного -- лицезренье,
Сильней уверенность, чем подозренье.
Но подозренье мне грозит позором, --
Скажи, что собственным ты видел взором?"
Ответил брат: ты знаешь, что царю
О том, что не видал -- не говорю.
О том, что видел сам, -- поведал честно,
Сокрыв лишь то, что стало мне известно.
Как брат мне был Виру, как мать -- Шахру,
Не раз обоих славил на пиру,
Теперь обоих не хочу я видеть,
Я стал из-за тебя их ненавидеть.
К чему мне сердце, если хоть частица
Любви к тебе из сердца испарится!
Потребуешь, -- так перед всем дворцом
Сто раз я поклянусь благим творцом:
Я видел свадьбу, я тебе не вру,
Но я не ел, не пил на том пиру.
Тот праздник яркий, радостный, нарядный
Казался мне темницей неприглядной.
Он полем битвы был, а не весельем,
Казался мне колодцем, подземельем.
Не мог и песнопениям внимать я, --
Они в ушах звенели как проклятья!
О том, что я узнал, пришел с рассказом,
И знай: покорен я твоим приказам!"
Известьем повторенным опечален,
Мубад, казалось, был змеей ужален.
Шипел, виясь, как злобная змея,
Кипел, как свежего вина струя.
Вельможи, что стояли справа, слева,
Зубами стали скрежетать от гнева:
"Шахру осмелилась нарушить слово,
Жену владыки выдать за другого!
Звезду, что светит шахскому двору, --
Твою жену как мог отнять Виру?"
Затем сказали: "Ты потребуй, шах,
Чтоб наказал злодея город Мах,
Не то войска в чертог Виру, Карана
Ворвутся, как от сглаза, невозбранно.
Мир сглазила Шахру, но мир таков,
Что сын ей станет злейшим из врагов.
Не только брату не дадим сестру,
Но отберем и царство у Шахру!
Невесты -- женихов тогда лишатся,
Владык венчанных -- города лишатся!
На землю Мах, всесилен и жесток,
Из тучи грянет гибели поток.
Все истребится мстительной рукой,
То, чем владел один, возьмет другой.
Едва в ту землю вступит наша рать, --
Начнем страну громить и разорять.
Повсюду будет литься кровь расплаты,
Все люди будут ужасом объяты."
Когда померкли для царя созвездья,
Он в сердце ощутил огонь возмездья.
Созвал писцов Мубад, в парчу одетый,
Свои слова рассыпал, как монеты:
Он жаловался на Шахру царям,
Клятвопреступнице -- позор и срам!
Ко всем, кто был под ним, во все концы
С посланьями отправились гонцы.
Оповещал властитель воевод:
"Хочу на Махабад пойти в поход..."
Одних он звал на помощь, а другим
Велел, чтоб вышли с войском боевым --
Табаристан, Гурган и Кухистан,
Хорезм, и Хорасан, и Дехистан,
Синд, Хиндустан, Китай, Тибет, Туран,
И Согд, и земли сопредельных стран.
Бессчетные войска сошлись тогда.
Скажи: настал день страшного суда.
Когда ушей Виру достигла весть
О том, что шах Мубад задумал месть,
Что полчища со всех концов земли
На славный город Мах войной пошли, --
Случилось так, что в эти дни друзья,
Сановники, вельможи и князья
Истахра, Хузистана, Исфагана,
Азербайгана, Рея и Гиляна,
Их дети, жены, чествуя Виру,
Там собрались на свадебном пиру,
И пребывали гости в Махабаде
Полгода, светлой радуясь усладе.
Услышав, что великий царь царей
На них послал войска богатырей,
Они отправили гонцов с приказом,
Чтоб их войска сюда явились разом.
Пришли бойцы, стоят -- к стене стена,
Казалось, что для ратей степь тесна.
Такое войско завладело степью,
Что степь, сказал бы, стала горной цепью.
Пришли стрелки, отважные бойцы,
Возмездья справедливого творцы.
Была такая сила в них жива,
Что затмевала мощь слона и льва.
С горы Дейлем пришедшим пешим строем
И силу и величье гор присвоим!
Здесь были и охотники за львами,
И храбрецы с седыми головами.
Стоявших впереди и позади
Возглавили могучие вожди,
А те, кто был на крыльях и в средине,
Железной уподобились твердыне.
Стоял напротив шаханшах Мубад,
Чья рать шумела, как весенний сад.
Здесь грозно все: уменье и число,
И левое, и правое крыло.
Под воинством из Мерва вся земля
Ревела, как река Джейхун, бурля.
Мир вздрогнул, в темном ужасе отпрянув
От рева труб и грома барабанов.
Пыль до неба взвилась в тревожный час,
Как бы с луной таинственно шепчась.
Нет, бесы поднялись на небеса,
Чтоб ангелов услышать голоса!
Как звезды в тучах -- воины в пыли,
Казалось, дни последние пришли,
Луна, казалось, вздрогнула: нежданно
Низринулся поток из Хорасана.
Но то не шел с небесных склонов дождь, --
То был рычащих львов, драконов дождь!
Такое воинство пришло с царями,
Что степью стали горы, степь -- горами.
Казалось, войско сделалось рекой,
Вершины гор снесет поток людской!
Так, с жаждой мести в душах и в умах,
Войска царя вступили в землю Мах.
Сошлись две рати в этом бранном споре,
Одна -- как вихрь, другая -- словно море.
Остра их середина, как булат,
Их крылья с двух сторон, как львы, рычат!
Лишь на восток восточный шах пришел,
Чей раб -- луна, а небосвод -- престол,
Построились войска, гром барабанов
Тогда раздался из обоих станов.
Не барабаны грянули, а дивы, --
К возмездию послышались призывы.
Заговорили трубы боевые,
Чтоб мертвые сражались как живые.
Был говор труб -- как первый гром весной,
Он гнал весну из тишины лесной.
Он был настолько страшен, что заране
Весна пустилась в бегство с поля брани.
Казалось, барабаны укоряли:
"Эй вы, идти в сраженье не пора ли?"
А голоса литавров неуемных
Казались плачем плакальщиц наемных.
Стонал сантур, стонал, звонкоголос,
Как соловей средь виноградных лоз.
Вторгался в это пенье трубный зов, --
Как бы слились стенанья двух певцов.
Дух замирал, той музыке покорный,
От изумления вопили горны.
Казалось, над владельцем хохотал
В его руке сверкающий кинжал.
Кольчужные ряды па поле брани
Напоминали гору в океане.
Здесь пешие -- как чудища в пучине,
А всадники -- как барсы на вершине.
Такой восторг объял их в бранной сече,
Что каждый воин был как сумасшедший.
Воителей с безумными глазами
Не устрашали ни вода, ни пламя,
Ни острый меч, ни лук, ни булава,
Ни рев слона и ни рычанье льва.
Здесь воины вступали в бой кровавый,
Готовы умереть во имя славы.
Им страх не смерть внушала, а позор,
Бесславия суровый приговор.
Поля войны лесною стали чащей,
Где каждый воин -- словно зверь рычащий.
На поле битвы стяги -- словно лес,
Парча сверкает, словно свет небес,
А на знаменах ратей и дружин --
Симург, орел, и сокол, и павлин.
Со львом и соколом трепещет стяг, --
Скажи: то сокол держит льва в когтях.
От ног слонов и от копыт коней
Выскакивают искры из камней.
Взметнулась пыль, крича: "Посторонись!" --
И падает с высот небесных вниз.
Для пыли места нет осесть на суше,
Она забила рты, глаза и уши
И превратила юных -- в седовласых,
А вороных коней -- в светло-саврасых.
С трусливым храброго не спутать ныне:
Отважный -- радостен, а трус -- в унынье.
У трусов лица желты, как динар,
А лица смельчаков горят, как жар.
Два воинства теперь сошлись вплотную
И ощутили ярость боевую.
Скажи: столкнулись на земле степной
Железная гора с горой стальной.
У этих войск -- пернатые послы:
Ты видишь перья пики и стрелы?
Летят послы над полем, блещут, свищут,
Они дорогу только к сердцу ищут.
Смотри: послы в какой ни вступят дом, --
Живое гибнет сразу в доме том.
Так был ужасен этот гул военный,
Что мнилось: наступает смерть вселенной.
Брат ненавидел брата зло и яро,
Лишь веря в силу своего удара,
Лишь на свою сноровку уповая,
Лишь правоту кинжала признавая.
Кто жаждал, чтобы кровь лилась ручьем,
Тот правосудье совершал мечом.
Да, сеятелем сделалась война,
В сердцах посеяв злобы семена.
Погасла мысль, умолкло красноречье,
Жестоким стало сердце человечье.
Никто не слушал мирных голосов, --
Лишь барабана гром и трубный зов.
То перед панцирем сверкал кинжал,
То грозный меч бойцу глаза смежал,
То в грудь копье впивалось, точно страсть,
То меч, как мысль, стремился в мозг попасть.
Да, твердо знал булат, убить спеша,
Где в теле помещается душа!
Путем, которым в плоть входила сталь,
Душа из плоти улетала вдаль!
Расцвел, как роза, каждый меч жестокий,
Багряные лились на землю соки.
Меч -- ветка мирта над листвой граната,
Над зернышками -- лист живой граната!
Копье в бою трудилось, как портной,
Что прошивал бойцов иглой стальной.
Судьба в пылу решила боевом,
Чтоб тот онагром стал, а этот -- львом,
И становились, по ее желанью,
Тот -- смелым барсом, этот -- робкой ланью.
На поле, где кровавый бой гремел,
Под ливнем копий, ураганом стрел,
Сражен врагом, с коня свалившись вниз,
Погиб Каран -- отец прекрасной Вис.
Воители Виру, добыча мести,
Сто тридцать, полегли с Караном вместе.
Вздымались трупы -- за скалой скала,
А кровь, как реки, между скал текла.
Дней колесо, сказал бы, сыплет град,
В котором красные цветы горят.
И увидал Виру: на поле бранном
Легло немало воинов с Караном,
Что за него пошли в огонь войны
И были сожжены и сражены.
"О знатные, -- сказал он, -- укрепитесь,
Затем, что не бежит от смерти витязь.
Раскаетесь вы в трусости своей:
Вопит о мести кровь богатырей.
На родичей, поверженных во прах,
Взгляните: их убив, ликует враг.
Иль вы не отомстите за Карана,
Чья борода -- в крови, а в сердце -- рана?
Смотрите: царь, наш старый царь убит, --
Что горше может быть таких обид?
Погасла имени его заря,
Померкло счастье славного царя.
Из-за того, что солнце -- на закате,
Боюсь, не отомстим враждебной рати.
Ужели за царя с единодушьем
Возмездье на врагов мы не обрушим?
Наступит ночь под пологом небесным,
И скоро станет мир для войска тесным.
Вы провели немало стычек, схваток,
Но день для битвы оказался краток.
Еще противник тверд, и, зла сподвижник,
Еще Мубад не дрогнул, чернокнижник.
Так уподобьтесь вы теперь драконам,
Мне помогите гневом непреклонным:
От грязи я омою жемчуга,
Возмездие обрушу на врага,
Очищу мир от злобных дел Мубада, --
Пускай душа Карана будет рада!"
Воителям сказав такую речь,
Виру сумел отвагу в них зажечь.
Мужи знатнорожденные сплотились --
И пешие и конные, -- сплотились.
И понеслись, как ветер, над полями,
На вражью рать низринулись, как пламя.
Стремительный поток ревел, грозя, --
Его ничем остановить нельзя.
Заговорили воины, крича,
На языке секиры и меча.
Здесь растоптали дружбу и родство,
Отец вставал на сына своего,
Брат бился с братом, -- оказалось вдруг,
Что всех врагов враждебней близкий друг.
Пусть ночь не наступила на земле,
Но вся земля уже была во мгле.
Мир заболел куриной слепотой,
Источник солнца был в пыли густой.
Здесь, ослеплен сверканием булата,
Брат обезглавливал родного брата,
А сын в бою вылавливал отца,
Кинжалом обезглавливал отца.
Ты скажешь: копья -- это вертела,
И жарятся на них бойцов тела.
В глазу богатыря, как ветвь ствола,
Росла четырехперая стрела,
Но жизни ствол произрастал из тела,
И не кора, -- броня на нем блестела,
Сталь раскрывала это покрывало
И древо жизни с корнем вырывала.
Здесь копья -- точно лес, зверьем обильный,
Земля в крови -- как виноград в давильне.
Мир, из-за пыли и стальных мечей,
Стал едким дымом и огнем печей.
Ты скажешь: смерть, как ветер столбовой,
Воителей, осыпав их листвой,
Укладывала на цветы полей, --
Как бы стволы валила тополей.
Как только день погас, под небосклоном
Земля покрылась золотом червонным,
Погасло и Мубада торжество,
Утратил мир надежду на него.
Опорой шаха став, ночная мгла
От гибели его уберегла.
Настала ночь -- и помешала зрячим
Преследовать его в бою горячем.
Над войском вывернулся наизнанку
Весь мир, и кинул шах свою стоянку.
Оправившись после первого поражения, Мубад наносит удар
войскам Виру и посылает к Вис посла с письмом: если Вис
пойдет замуж за Мубада, он прекратит войну, в противном
случае он уничтожит войска Виру. Вис резко разговаривает
с послом шаха и выпроваживает его.
Услышав речь красавицы, посол
На страсть намека даже не нашел!
Он поспешил, опередив рассвет,
И шаху передал ее ответ.
Любовь Мубада вспыхнула стократно, --
Как сахар, эта весть была приятна:
Тому в особенности был он рад,
Что не познал сестру-супругу брат.
Сказал он: "Речи девушки правдивы!" --
И рассмеялся шаханшах счастливый...
В ту ночь, когда супругом стал жених,
Обрадовав и близких и родных, --
Болезнь пришла внезапно к новобрачной,
И ночь для мужа оказалась мрачной.
Судьбы, как видно, таковы законы, --
Не сблизились в ту ночь молодожены!
Раскрылась рана у серебротелой,
И кровь на юной розе заблестела.
Неделю новобрачная томилась, --
Ты скажешь: из рубина кровь точилась.
В такие дни жена зороастрийца
Обязана от мужа удалиться,
А если скроет, что она больна, --
Отверженной становится жена.
Пока у Вис не проходил недуг,
Не знал желанной радости супруг.
Сколь ни была она чиста, прекрасна,
Та свадьба для Виру была злосчастна.
Казалось: мир, чтоб их лишить отрады,
Поставил меж супругами преграды.
От неудачи, происшедшей вдруг,
Забыл и о супружестве супруг,
От неудачи, что бойцы познали,
Стояло войско в смуте и в печали.
Ты скажешь: дунул ветер, полный сил,
И свадьбу, как светильник, погасил.
Когда Мубад узнал об этом деле,
Его душой желанья овладели.
Два брата было у него: Рамин
И Зард, вожатый доблестный дружин.
Их преданность познав уже не раз,
Шах вызвал братьев и повел рассказ.
Когда Рамин еще ребенком был,
Он втайне Вис прекрасную любил.
С тех пор как в сердце та любовь зажглась,
Ее скрывал от посторонних глаз.
Дождя надежды не познав, от боли
Увяла страсть, как стебель в знойном поле,
Но прибыл к брату он в Гураб, и вновь
Истоки жизни обрела любовь.
Опять надежда сердцем овладела, --
Любовь, сгорая, только молодела.
Опять в душе побег любви возник,
И снова резким стал его язык,
Срывались речи пламенные с губ,
Был разговор его порою груб...
В чьем сердце разожжен любви костер,
Того язык -- напорист и остер.
Он вырывается из пут, он страстен,
Влюбленный сам уже над ним не властен.
Язык -- страж сердца, но язык любви
Бессмысленным и странным назови.
Влюбленный, одержим безумьем страстным,
Становится коварным и опасным!
Рамин, в чьем сердце страсть была жива,
Сказал царю учтивые слова:
"Оставь заботы, шах, остановись,
Не думай о любви к прекрасной Вис.
Сокровища ты расточишь без счета,
Но тщетною окажется забота.
Плодов не обретешь, трудясь упорно:
В солончаке свои посеешь зерна.
Ты не достигнешь цели, царь царей:
Не станет Вис возлюбленной твоей!
Как ты ни действуй, делом будет праздным
Искать алмаз не в руднике алмазном.
Как можешь ты ее любви добиться?
Отец ее убит, и ты -- убийца!
Любовь не добывается войной,
Ни золотом, ни царскою казной.
Из-за нее ты в бедствии погибнешь,
Добыв ее, -- впоследствии погибнешь!
Возлюбленная-враг в твоем жилье
Подобна в рукаве твоем змее!
При этом, вспомни, шах, свои года:
Ты стар, а Вис красива, молода.
Ищи другую: могут быть четой
Старик -- старухе, юный -- молодой.
Тебе нужна лишь юная жена?
Ей тоже в муже молодость нужна!
Ты -- осень, а она -- весна в цвету,
Составить вы не можете чету,
А сочетаешься, лишенный силы, --
Не даст ей наслажденья старец хилый.
Раскаянье тем будет бесполезней,
Что нет лекарства от таких болезней.
Порвать с женой трудней, чем сбросить полог,
Недуг твой будет и тяжел и долог.
От страсти к ней тебя не исцелят,
В разлуке с ней измучишься стократ.
Любовь как море, чей закон таков:
Не сыщешь дна, не видишь берегов.
Ловец жемчужин станет жертвой горя,
Коль не сумеет вынырнуть из моря.
Пойми: любовь найти стремишься ныне,
Но завтра захлебнешься ты в пучине.
Легко ты прянешь, -- море глубоко,
И вынырнуть из моря нелегко.
Поверь: пекусь я о твоей судьбе,
Одной лишь пользы я хочу тебе.
Прими совет и братское участье,
Не то к земле тебя пригнет злосчастье."
Рамина слушал старый шаханшах:
Познал он горечь в сладостных речах.
Измученному страстью, острой болью,
Казался сладкий сахар горькой солью,
Но, если б не был от любви без сил,
То шах бы сладость сахара вкусил.
Речь брата -- зелье -- не достигло цели:
Страсть только крепнет от подобных зелий.
Советом не помочь сердечной ране:
Сильней кровоточит от назиданий!
Нет, не погасят, разожгут упреки
Огонь любви жестокий и высокий!
Упрек для сердца -- меч: пусть меч остер, --
Любви необходим отпор и спор.
Сердца влюбленных тем сильней горят,
Чем больше на пути у них преград.
Упреки -- это дождь, но дождь камней:
Казалось бы, что нет его больней;
Но пусть не камни с неба, копья с башен
Летят, -- влюбленным дождь такой не страшен!
От порицаний страсть горит быстрей,
Любовь становится хитрей, острей.
Словами, порицая иль грозя,
Очистить сердце от любви нельзя.
Любовь -- огонь. Упреки -- вихрь. Что станет
С огнем, как только грозный вихрь нагрянет?
От вихря увеличится любовь:
Над всей землей владычица -- любовь!
Пойми же, прочь сомнения гоня:
Упрек для страсти -- ветер для огня.
Для страсти укоризна -- скорпион,
Лишь тот не знает страха, кто влюблен...
Настолько был Мубад влюблен, что речь
Рамина для него была как меч.
Другому брату он сказал тайком:
"Нужна мне Вис, я сердцем к ней влеком.
Ты окажи мне помощь в этом деле,
Тебя возвышу, коль достигну цели,
Но если не придет ко мне успех,
Поднимет вся земля меня на смех."
"Ты улести Шахру, -- ответил брат, --
Дары, динары чудо сотворят,
Ее сперва казною порази,
Потом ей божьим гневом пригрози.
Скажи ей: "Этот мир живет, греша,
Но есть другой, куда придет душа.
Твоя душа предстанет перед богом, --
Но что ты на суде ответишь строгом?
У нарушительницы договора,
Клятвопреступницы, -- слаба опора!
От кары не уйти душе греховной,
Когда судить начнет судья верховный."
Так устрашай ты карами ее,
Так обольщай динарами ее!
Две эти вещи для царей -- соблазны,
Соблазнам тем и женщины подвластны.
Динар и слово -- лучше всех орудий,
Чтоб за тобою следовали люди!"
Сперва посланье шаханшах составил,
Затем Шахру сокровища отправил.
Мир не запомнил испокон веков,
Чтоб столько посылалось жемчугов!
На ста верблюдах -- пышные шатры,
На пятистах -- роскошные дары,
На пятистах -- с поклажей паланкины:
Навьючены алмазы и рубины.
Под жемчугами, что светлей созвездий,
Сто боевых коней и вьючных двести,
Еще три сотни пальм живых -- служанок,
Фиалкокудрых, томных китаянок,
Что серебром, как тополя, блестят,
На их груди -- созвездия Плеяд.
Их тонкий стан жемчужине сродни,
И золотом увенчаны они.
Мир из-за них живой весной казался,
Цветеньем рая мир земной казался!
Коса у каждой -- мускусный аркан,
А стан у каждой -- кипарис, платан.
У каждой лик луною пламенеет,
А солнце, как луна, пред ней бледнеет.
Украшена венцами красота,
И жемчуга роняют их уста.
Дано им триста золотых венцов,
А также с жемчугами сто ларцов.
И амбра в тех ларцах, и мускус чистый, --
Как кудри девушек черны, душисты.
Еще зажглось, как светочи высот,
Хрустальных чаш и золотых семьсот.
Еще сверкал, как розы в цветниках,
Румийский жемчуг в двадцати тюках.
Еще такая возвышалась кладь,
Что ни измерить и ни описать.
Ты скажешь: все, чем только мир богат,
Шахру отправил шаханшах Мубад.
Не видя меры злату, серебру,
Сознание утратила Шахру,
Сошла с ума при виде той поклажи,
И дочь и сына позабыв тотчас же.
Страх перед богом поднял в ней свой голос --
И сердце на две части раскололось.
Когда смертельный мрак явила ночь,
Решенье матери узнала дочь.
Чтоб небо с нею не играло в прятки,
Шахру нашла разгадку той загадки.
Тогда дворец раскрыла пред владыкой,
Тогда прийти велела луноликой.
Такими были время и забота,
Когда раскрылись пред царем ворота.
Везде искал красавицу Мубад:
Сокрылся от него цветущий сад.
Но вскоре весть о ней к царю пришла:
Та весть была сиянием чела,
Та весть дышала мускусом кудрей, --
Приблизился нежданно царь царей,
Хрустальнорукую схватил он вдруг,
Вручил бойцам, толпившимся вокруг,
Чтоб люди унесли в его стоянку
Из дома материнского смуглянку,
Чтоб унесли скорее в паланкине, --
И паланкин стал цветником отныне.
Вокруг нее -- вельможи царской свиты,
Богатыри, что всюду знамениты.
Когда ударили друг друга бубны
И загремел над войском голос трубный,
Отряды шаха двинулись назад,
Как ветер, был стремителен Мубад!
Он гнал коня среди степных просторов,
От пленницы не отрывая взоров,
Как лев, что увидал стада овец,
Как вор, что увидал чужой ларец.
Иначе он смотреть не мог: была
Как солнце та красавица светла.
Он столько приложил трудов недаром:
Открылся дивный клад пред шахом старым, --
Нарушив клятву, от стыда горя,
Она боялась бога и царя.
Да! Клятвопреступленье кто простит?
То страх оно приносит нам, то стыд!
Предчувствием беды стеснилась грудь,
Не может слово молвить, ни вздохнуть.
Тогда на мать, дрожащую от срама,
Взглянула Вис и вопросила прямо:
"Всю правду мне поведай. Что случилось?
Где ум, где разум твой, скажи на милость!
Как выдать замуж, совесть отвратя,
Могла ты нерожденное дитя?
Ты, совершив постыдное деянье,
Себя же предала на осмеянье!"
Затем послу она сказала слово:
"О, кто ты? Рода, племени какого?"
Ответил тот: "Я -- приближенный шаха,
Вожатый войск, не ведающий страха.
Шах, отправляя воинство в поход,
Мне предлагает выступить вперед,
И возлагает на меня все время
Трудов славнейших и тягчайших бремя,
И, ни единой тайны не храня,
Советов спрашивает у меня.
Я обо всем осведомлен заране,
Я соучастник всех его желаний.
Я почитаем всей его страной,
Зовусь я Зардом, конь мой -- вороной."
Красавица, услышав речь посла,
С насмешкою в ответ произнесла:
"Пусть тот, кому ты служишь, пропадет,
А с ним -- его величье и почет!
Так, видно, в вашем Мерве поступают:
Одну супругу двое выкупают,
Чтоб увезти замужнюю жену,
Чтоб чахла, непорочная, в плену!
Иль наших ты не видишь пирований?
Иль музыки не слышишь на айване?
Иль не пришли сюда, как в сад пригожий,
Красавицы и знатные вельможи?
Смотри, -- на них запястья и браслеты,
Они в парчу и золото одеты.
Правители сидят среди гостей,
Воители из разных областей,
Красавицы со всех опочивален, --
Цветы садов, чей жребий беспечален.
Здесь пьют вино, здесь мускус и алоэ,
Здесь праздник, здесь веселье удалое.
Ты видишь ли величие дворца?
Ты слышишь, как в груди стучат сердца?
Сосед встречает радостно соседа,
И льется задушевная беседа:
"Да будет вечно счастлив этот дом,
Где прелесть и богатство мы найдем,
Где дочери -- невесты для царей,
Где витязи -- мужья для дочерей!"
Приехав к нам, увидел ты красавиц,
На свадьбе ты услышал много здравиц,
Теперь коня ты можешь повернуть,
Пуститься, как стрела из лука, в путь.
Не верь в удачу смыслу вопреки:
У той удачи руки коротки!
Нас письмами не запугает шах:
Для нас его посланья -- пыль и прах!
Помчись назад, чтоб не было заботы!
Виру вернется вечером с охоты,
Разгневает супруга твой приезд, --
Подальше скройся ты от наших мест!
Вернись к царю царей с его письмом,
Скажи ему, что беден он умом,
Чтоб не питал напрасную надежду,
Что в шахе мы увидели невежду.
Скажи: "Настал твоей поры предел,
От старости твой разум ослабел,
А если бы не одряхлел твой разум,
Ты б не прислал посла с таким наказом,
О девушках не думал бы, постылый,
Припасы ты б готовил для могилы!
Мой брат и я -- прекрасная чета,
А наша мать Шахру -- знатна, чиста.
Я мать свою люблю, мне дорог брат,
Мне не нужны ни Мерв, ни ты, Мубад!
К чему мне Мерв -- чужой, немилый, дальний,
Пока Виру -- в моей опочивальне!
Здесь кипарис, весь в жемчугах, расцвел, --
К чему же мне бесплодный, дряхлый ствол?
Лишь тот уехать хочет в край чужой,
Кто дома у себя скорбит душой.
Как солнце, для меня сияет мать,
Я брату сердце счастлива отдать,
Как молоко с вином, слились мы ныне, --
Старик Мубад к чему мне на чужбине?
Скажи, зачем мне нужно, чтобы старость
С цветущей молодостью сочеталась?
Как только Зард привез такой ответ,
Лег на лицо Мубада желтый цвет,
Лицо, что было, как вино, румяно,
Вдруг пожелтело желтизной шафрана.
Сказал бы ты, что дух ушел из тела,
Душа от гнева плавилась, кипела.
Как ива, он дрожал, как солнца луч,
Когда, дробясь, он входит в быстрый ключ.
Спросил он: "Брат, ты видел это сам?
Поверил слухам иль своим глазам?
Не то, что ты услышал за беседой,
А то, что видел сам, ты мне поведай.
Верней услышанного -- лицезренье,
Сильней уверенность, чем подозренье.
Но подозренье мне грозит позором, --
Скажи, что собственным ты видел взором?"
Ответил брат: ты знаешь, что царю
О том, что не видал -- не говорю.
О том, что видел сам, -- поведал честно,
Сокрыв лишь то, что стало мне известно.
Как брат мне был Виру, как мать -- Шахру,
Не раз обоих славил на пиру,
Теперь обоих не хочу я видеть,
Я стал из-за тебя их ненавидеть.
К чему мне сердце, если хоть частица
Любви к тебе из сердца испарится!
Потребуешь, -- так перед всем дворцом
Сто раз я поклянусь благим творцом:
Я видел свадьбу, я тебе не вру,
Но я не ел, не пил на том пиру.
Тот праздник яркий, радостный, нарядный
Казался мне темницей неприглядной.
Он полем битвы был, а не весельем,
Казался мне колодцем, подземельем.
Не мог и песнопениям внимать я, --
Они в ушах звенели как проклятья!
О том, что я узнал, пришел с рассказом,
И знай: покорен я твоим приказам!"
Известьем повторенным опечален,
Мубад, казалось, был змеей ужален.
Шипел, виясь, как злобная змея,
Кипел, как свежего вина струя.
Вельможи, что стояли справа, слева,
Зубами стали скрежетать от гнева:
"Шахру осмелилась нарушить слово,
Жену владыки выдать за другого!
Звезду, что светит шахскому двору, --
Твою жену как мог отнять Виру?"
Затем сказали: "Ты потребуй, шах,
Чтоб наказал злодея город Мах,
Не то войска в чертог Виру, Карана
Ворвутся, как от сглаза, невозбранно.
Мир сглазила Шахру, но мир таков,
Что сын ей станет злейшим из врагов.
Не только брату не дадим сестру,
Но отберем и царство у Шахру!
Невесты -- женихов тогда лишатся,
Владык венчанных -- города лишатся!
На землю Мах, всесилен и жесток,
Из тучи грянет гибели поток.
Все истребится мстительной рукой,
То, чем владел один, возьмет другой.
Едва в ту землю вступит наша рать, --
Начнем страну громить и разорять.
Повсюду будет литься кровь расплаты,
Все люди будут ужасом объяты."
Когда померкли для царя созвездья,
Он в сердце ощутил огонь возмездья.
Созвал писцов Мубад, в парчу одетый,
Свои слова рассыпал, как монеты:
Он жаловался на Шахру царям,
Клятвопреступнице -- позор и срам!
Ко всем, кто был под ним, во все концы
С посланьями отправились гонцы.
Оповещал властитель воевод:
"Хочу на Махабад пойти в поход..."
Одних он звал на помощь, а другим
Велел, чтоб вышли с войском боевым --
Табаристан, Гурган и Кухистан,
Хорезм, и Хорасан, и Дехистан,
Синд, Хиндустан, Китай, Тибет, Туран,
И Согд, и земли сопредельных стран.
Бессчетные войска сошлись тогда.
Скажи: настал день страшного суда.
Когда ушей Виру достигла весть
О том, что шах Мубад задумал месть,
Что полчища со всех концов земли
На славный город Мах войной пошли, --
Случилось так, что в эти дни друзья,
Сановники, вельможи и князья
Истахра, Хузистана, Исфагана,
Азербайгана, Рея и Гиляна,
Их дети, жены, чествуя Виру,
Там собрались на свадебном пиру,
И пребывали гости в Махабаде
Полгода, светлой радуясь усладе.
Услышав, что великий царь царей
На них послал войска богатырей,
Они отправили гонцов с приказом,
Чтоб их войска сюда явились разом.
Пришли бойцы, стоят -- к стене стена,
Казалось, что для ратей степь тесна.
Такое войско завладело степью,
Что степь, сказал бы, стала горной цепью.
Пришли стрелки, отважные бойцы,
Возмездья справедливого творцы.
Была такая сила в них жива,
Что затмевала мощь слона и льва.
С горы Дейлем пришедшим пешим строем
И силу и величье гор присвоим!
Здесь были и охотники за львами,
И храбрецы с седыми головами.
Стоявших впереди и позади
Возглавили могучие вожди,
А те, кто был на крыльях и в средине,
Железной уподобились твердыне.
Стоял напротив шаханшах Мубад,
Чья рать шумела, как весенний сад.
Здесь грозно все: уменье и число,
И левое, и правое крыло.
Под воинством из Мерва вся земля
Ревела, как река Джейхун, бурля.
Мир вздрогнул, в темном ужасе отпрянув
От рева труб и грома барабанов.
Пыль до неба взвилась в тревожный час,
Как бы с луной таинственно шепчась.
Нет, бесы поднялись на небеса,
Чтоб ангелов услышать голоса!
Как звезды в тучах -- воины в пыли,
Казалось, дни последние пришли,
Луна, казалось, вздрогнула: нежданно
Низринулся поток из Хорасана.
Но то не шел с небесных склонов дождь, --
То был рычащих львов, драконов дождь!
Такое воинство пришло с царями,
Что степью стали горы, степь -- горами.
Казалось, войско сделалось рекой,
Вершины гор снесет поток людской!
Так, с жаждой мести в душах и в умах,
Войска царя вступили в землю Мах.
Сошлись две рати в этом бранном споре,
Одна -- как вихрь, другая -- словно море.
Остра их середина, как булат,
Их крылья с двух сторон, как львы, рычат!
Лишь на восток восточный шах пришел,
Чей раб -- луна, а небосвод -- престол,
Построились войска, гром барабанов
Тогда раздался из обоих станов.
Не барабаны грянули, а дивы, --
К возмездию послышались призывы.
Заговорили трубы боевые,
Чтоб мертвые сражались как живые.
Был говор труб -- как первый гром весной,
Он гнал весну из тишины лесной.
Он был настолько страшен, что заране
Весна пустилась в бегство с поля брани.
Казалось, барабаны укоряли:
"Эй вы, идти в сраженье не пора ли?"
А голоса литавров неуемных
Казались плачем плакальщиц наемных.
Стонал сантур, стонал, звонкоголос,
Как соловей средь виноградных лоз.
Вторгался в это пенье трубный зов, --
Как бы слились стенанья двух певцов.
Дух замирал, той музыке покорный,
От изумления вопили горны.
Казалось, над владельцем хохотал
В его руке сверкающий кинжал.
Кольчужные ряды па поле брани
Напоминали гору в океане.
Здесь пешие -- как чудища в пучине,
А всадники -- как барсы на вершине.
Такой восторг объял их в бранной сече,
Что каждый воин был как сумасшедший.
Воителей с безумными глазами
Не устрашали ни вода, ни пламя,
Ни острый меч, ни лук, ни булава,
Ни рев слона и ни рычанье льва.
Здесь воины вступали в бой кровавый,
Готовы умереть во имя славы.
Им страх не смерть внушала, а позор,
Бесславия суровый приговор.
Поля войны лесною стали чащей,
Где каждый воин -- словно зверь рычащий.
На поле битвы стяги -- словно лес,
Парча сверкает, словно свет небес,
А на знаменах ратей и дружин --
Симург, орел, и сокол, и павлин.
Со львом и соколом трепещет стяг, --
Скажи: то сокол держит льва в когтях.
От ног слонов и от копыт коней
Выскакивают искры из камней.
Взметнулась пыль, крича: "Посторонись!" --
И падает с высот небесных вниз.
Для пыли места нет осесть на суше,
Она забила рты, глаза и уши
И превратила юных -- в седовласых,
А вороных коней -- в светло-саврасых.
С трусливым храброго не спутать ныне:
Отважный -- радостен, а трус -- в унынье.
У трусов лица желты, как динар,
А лица смельчаков горят, как жар.
Два воинства теперь сошлись вплотную
И ощутили ярость боевую.
Скажи: столкнулись на земле степной
Железная гора с горой стальной.
У этих войск -- пернатые послы:
Ты видишь перья пики и стрелы?
Летят послы над полем, блещут, свищут,
Они дорогу только к сердцу ищут.
Смотри: послы в какой ни вступят дом, --
Живое гибнет сразу в доме том.
Так был ужасен этот гул военный,
Что мнилось: наступает смерть вселенной.
Брат ненавидел брата зло и яро,
Лишь веря в силу своего удара,
Лишь на свою сноровку уповая,
Лишь правоту кинжала признавая.
Кто жаждал, чтобы кровь лилась ручьем,
Тот правосудье совершал мечом.
Да, сеятелем сделалась война,
В сердцах посеяв злобы семена.
Погасла мысль, умолкло красноречье,
Жестоким стало сердце человечье.
Никто не слушал мирных голосов, --
Лишь барабана гром и трубный зов.
То перед панцирем сверкал кинжал,
То грозный меч бойцу глаза смежал,
То в грудь копье впивалось, точно страсть,
То меч, как мысль, стремился в мозг попасть.
Да, твердо знал булат, убить спеша,
Где в теле помещается душа!
Путем, которым в плоть входила сталь,
Душа из плоти улетала вдаль!
Расцвел, как роза, каждый меч жестокий,
Багряные лились на землю соки.
Меч -- ветка мирта над листвой граната,
Над зернышками -- лист живой граната!
Копье в бою трудилось, как портной,
Что прошивал бойцов иглой стальной.
Судьба в пылу решила боевом,
Чтоб тот онагром стал, а этот -- львом,
И становились, по ее желанью,
Тот -- смелым барсом, этот -- робкой ланью.
На поле, где кровавый бой гремел,
Под ливнем копий, ураганом стрел,
Сражен врагом, с коня свалившись вниз,
Погиб Каран -- отец прекрасной Вис.
Воители Виру, добыча мести,
Сто тридцать, полегли с Караном вместе.
Вздымались трупы -- за скалой скала,
А кровь, как реки, между скал текла.
Дней колесо, сказал бы, сыплет град,
В котором красные цветы горят.
И увидал Виру: на поле бранном
Легло немало воинов с Караном,
Что за него пошли в огонь войны
И были сожжены и сражены.
"О знатные, -- сказал он, -- укрепитесь,
Затем, что не бежит от смерти витязь.
Раскаетесь вы в трусости своей:
Вопит о мести кровь богатырей.
На родичей, поверженных во прах,
Взгляните: их убив, ликует враг.
Иль вы не отомстите за Карана,
Чья борода -- в крови, а в сердце -- рана?
Смотрите: царь, наш старый царь убит, --
Что горше может быть таких обид?
Погасла имени его заря,
Померкло счастье славного царя.
Из-за того, что солнце -- на закате,
Боюсь, не отомстим враждебной рати.
Ужели за царя с единодушьем
Возмездье на врагов мы не обрушим?
Наступит ночь под пологом небесным,
И скоро станет мир для войска тесным.
Вы провели немало стычек, схваток,
Но день для битвы оказался краток.
Еще противник тверд, и, зла сподвижник,
Еще Мубад не дрогнул, чернокнижник.
Так уподобьтесь вы теперь драконам,
Мне помогите гневом непреклонным:
От грязи я омою жемчуга,
Возмездие обрушу на врага,
Очищу мир от злобных дел Мубада, --
Пускай душа Карана будет рада!"
Воителям сказав такую речь,
Виру сумел отвагу в них зажечь.
Мужи знатнорожденные сплотились --
И пешие и конные, -- сплотились.
И понеслись, как ветер, над полями,
На вражью рать низринулись, как пламя.
Стремительный поток ревел, грозя, --
Его ничем остановить нельзя.
Заговорили воины, крича,
На языке секиры и меча.
Здесь растоптали дружбу и родство,
Отец вставал на сына своего,
Брат бился с братом, -- оказалось вдруг,
Что всех врагов враждебней близкий друг.
Пусть ночь не наступила на земле,
Но вся земля уже была во мгле.
Мир заболел куриной слепотой,
Источник солнца был в пыли густой.
Здесь, ослеплен сверканием булата,
Брат обезглавливал родного брата,
А сын в бою вылавливал отца,
Кинжалом обезглавливал отца.
Ты скажешь: копья -- это вертела,
И жарятся на них бойцов тела.
В глазу богатыря, как ветвь ствола,
Росла четырехперая стрела,
Но жизни ствол произрастал из тела,
И не кора, -- броня на нем блестела,
Сталь раскрывала это покрывало
И древо жизни с корнем вырывала.
Здесь копья -- точно лес, зверьем обильный,
Земля в крови -- как виноград в давильне.
Мир, из-за пыли и стальных мечей,
Стал едким дымом и огнем печей.
Ты скажешь: смерть, как ветер столбовой,
Воителей, осыпав их листвой,
Укладывала на цветы полей, --
Как бы стволы валила тополей.
Как только день погас, под небосклоном
Земля покрылась золотом червонным,
Погасло и Мубада торжество,
Утратил мир надежду на него.
Опорой шаха став, ночная мгла
От гибели его уберегла.
Настала ночь -- и помешала зрячим
Преследовать его в бою горячем.
Над войском вывернулся наизнанку
Весь мир, и кинул шах свою стоянку.
Оправившись после первого поражения, Мубад наносит удар
войскам Виру и посылает к Вис посла с письмом: если Вис
пойдет замуж за Мубада, он прекратит войну, в противном
случае он уничтожит войска Виру. Вис резко разговаривает
с послом шаха и выпроваживает его.
Услышав речь красавицы, посол
На страсть намека даже не нашел!
Он поспешил, опередив рассвет,
И шаху передал ее ответ.
Любовь Мубада вспыхнула стократно, --
Как сахар, эта весть была приятна:
Тому в особенности был он рад,
Что не познал сестру-супругу брат.
Сказал он: "Речи девушки правдивы!" --
И рассмеялся шаханшах счастливый...
В ту ночь, когда супругом стал жених,
Обрадовав и близких и родных, --
Болезнь пришла внезапно к новобрачной,
И ночь для мужа оказалась мрачной.
Судьбы, как видно, таковы законы, --
Не сблизились в ту ночь молодожены!
Раскрылась рана у серебротелой,
И кровь на юной розе заблестела.
Неделю новобрачная томилась, --
Ты скажешь: из рубина кровь точилась.
В такие дни жена зороастрийца
Обязана от мужа удалиться,
А если скроет, что она больна, --
Отверженной становится жена.
Пока у Вис не проходил недуг,
Не знал желанной радости супруг.
Сколь ни была она чиста, прекрасна,
Та свадьба для Виру была злосчастна.
Казалось: мир, чтоб их лишить отрады,
Поставил меж супругами преграды.
От неудачи, происшедшей вдруг,
Забыл и о супружестве супруг,
От неудачи, что бойцы познали,
Стояло войско в смуте и в печали.
Ты скажешь: дунул ветер, полный сил,
И свадьбу, как светильник, погасил.
Когда Мубад узнал об этом деле,
Его душой желанья овладели.
Два брата было у него: Рамин
И Зард, вожатый доблестный дружин.
Их преданность познав уже не раз,
Шах вызвал братьев и повел рассказ.
Когда Рамин еще ребенком был,
Он втайне Вис прекрасную любил.
С тех пор как в сердце та любовь зажглась,
Ее скрывал от посторонних глаз.
Дождя надежды не познав, от боли
Увяла страсть, как стебель в знойном поле,
Но прибыл к брату он в Гураб, и вновь
Истоки жизни обрела любовь.
Опять надежда сердцем овладела, --
Любовь, сгорая, только молодела.
Опять в душе побег любви возник,
И снова резким стал его язык,
Срывались речи пламенные с губ,
Был разговор его порою груб...
В чьем сердце разожжен любви костер,
Того язык -- напорист и остер.
Он вырывается из пут, он страстен,
Влюбленный сам уже над ним не властен.
Язык -- страж сердца, но язык любви
Бессмысленным и странным назови.
Влюбленный, одержим безумьем страстным,
Становится коварным и опасным!
Рамин, в чьем сердце страсть была жива,
Сказал царю учтивые слова:
"Оставь заботы, шах, остановись,
Не думай о любви к прекрасной Вис.
Сокровища ты расточишь без счета,
Но тщетною окажется забота.
Плодов не обретешь, трудясь упорно:
В солончаке свои посеешь зерна.
Ты не достигнешь цели, царь царей:
Не станет Вис возлюбленной твоей!
Как ты ни действуй, делом будет праздным
Искать алмаз не в руднике алмазном.
Как можешь ты ее любви добиться?
Отец ее убит, и ты -- убийца!
Любовь не добывается войной,
Ни золотом, ни царскою казной.
Из-за нее ты в бедствии погибнешь,
Добыв ее, -- впоследствии погибнешь!
Возлюбленная-враг в твоем жилье
Подобна в рукаве твоем змее!
При этом, вспомни, шах, свои года:
Ты стар, а Вис красива, молода.
Ищи другую: могут быть четой
Старик -- старухе, юный -- молодой.
Тебе нужна лишь юная жена?
Ей тоже в муже молодость нужна!
Ты -- осень, а она -- весна в цвету,
Составить вы не можете чету,
А сочетаешься, лишенный силы, --
Не даст ей наслажденья старец хилый.
Раскаянье тем будет бесполезней,
Что нет лекарства от таких болезней.
Порвать с женой трудней, чем сбросить полог,
Недуг твой будет и тяжел и долог.
От страсти к ней тебя не исцелят,
В разлуке с ней измучишься стократ.
Любовь как море, чей закон таков:
Не сыщешь дна, не видишь берегов.
Ловец жемчужин станет жертвой горя,
Коль не сумеет вынырнуть из моря.
Пойми: любовь найти стремишься ныне,
Но завтра захлебнешься ты в пучине.
Легко ты прянешь, -- море глубоко,
И вынырнуть из моря нелегко.
Поверь: пекусь я о твоей судьбе,
Одной лишь пользы я хочу тебе.
Прими совет и братское участье,
Не то к земле тебя пригнет злосчастье."
Рамина слушал старый шаханшах:
Познал он горечь в сладостных речах.
Измученному страстью, острой болью,
Казался сладкий сахар горькой солью,
Но, если б не был от любви без сил,
То шах бы сладость сахара вкусил.
Речь брата -- зелье -- не достигло цели:
Страсть только крепнет от подобных зелий.
Советом не помочь сердечной ране:
Сильней кровоточит от назиданий!
Нет, не погасят, разожгут упреки
Огонь любви жестокий и высокий!
Упрек для сердца -- меч: пусть меч остер, --
Любви необходим отпор и спор.
Сердца влюбленных тем сильней горят,
Чем больше на пути у них преград.
Упреки -- это дождь, но дождь камней:
Казалось бы, что нет его больней;
Но пусть не камни с неба, копья с башен
Летят, -- влюбленным дождь такой не страшен!
От порицаний страсть горит быстрей,
Любовь становится хитрей, острей.
Словами, порицая иль грозя,
Очистить сердце от любви нельзя.
Любовь -- огонь. Упреки -- вихрь. Что станет
С огнем, как только грозный вихрь нагрянет?
От вихря увеличится любовь:
Над всей землей владычица -- любовь!
Пойми же, прочь сомнения гоня:
Упрек для страсти -- ветер для огня.
Для страсти укоризна -- скорпион,
Лишь тот не знает страха, кто влюблен...
Настолько был Мубад влюблен, что речь
Рамина для него была как меч.
Другому брату он сказал тайком:
"Нужна мне Вис, я сердцем к ней влеком.
Ты окажи мне помощь в этом деле,
Тебя возвышу, коль достигну цели,
Но если не придет ко мне успех,
Поднимет вся земля меня на смех."
"Ты улести Шахру, -- ответил брат, --
Дары, динары чудо сотворят,
Ее сперва казною порази,
Потом ей божьим гневом пригрози.
Скажи ей: "Этот мир живет, греша,
Но есть другой, куда придет душа.
Твоя душа предстанет перед богом, --
Но что ты на суде ответишь строгом?
У нарушительницы договора,
Клятвопреступницы, -- слаба опора!
От кары не уйти душе греховной,
Когда судить начнет судья верховный."
Так устрашай ты карами ее,
Так обольщай динарами ее!
Две эти вещи для царей -- соблазны,
Соблазнам тем и женщины подвластны.
Динар и слово -- лучше всех орудий,
Чтоб за тобою следовали люди!"
Сперва посланье шаханшах составил,
Затем Шахру сокровища отправил.
Мир не запомнил испокон веков,
Чтоб столько посылалось жемчугов!
На ста верблюдах -- пышные шатры,
На пятистах -- роскошные дары,
На пятистах -- с поклажей паланкины:
Навьючены алмазы и рубины.
Под жемчугами, что светлей созвездий,
Сто боевых коней и вьючных двести,
Еще три сотни пальм живых -- служанок,
Фиалкокудрых, томных китаянок,
Что серебром, как тополя, блестят,
На их груди -- созвездия Плеяд.
Их тонкий стан жемчужине сродни,
И золотом увенчаны они.
Мир из-за них живой весной казался,
Цветеньем рая мир земной казался!
Коса у каждой -- мускусный аркан,
А стан у каждой -- кипарис, платан.
У каждой лик луною пламенеет,
А солнце, как луна, пред ней бледнеет.
Украшена венцами красота,
И жемчуга роняют их уста.
Дано им триста золотых венцов,
А также с жемчугами сто ларцов.
И амбра в тех ларцах, и мускус чистый, --
Как кудри девушек черны, душисты.
Еще зажглось, как светочи высот,
Хрустальных чаш и золотых семьсот.
Еще сверкал, как розы в цветниках,
Румийский жемчуг в двадцати тюках.
Еще такая возвышалась кладь,
Что ни измерить и ни описать.
Ты скажешь: все, чем только мир богат,
Шахру отправил шаханшах Мубад.
Не видя меры злату, серебру,
Сознание утратила Шахру,
Сошла с ума при виде той поклажи,
И дочь и сына позабыв тотчас же.
Страх перед богом поднял в ней свой голос --
И сердце на две части раскололось.
Когда смертельный мрак явила ночь,
Решенье матери узнала дочь.
Чтоб небо с нею не играло в прятки,
Шахру нашла разгадку той загадки.
Тогда дворец раскрыла пред владыкой,
Тогда прийти велела луноликой.
Такими были время и забота,
Когда раскрылись пред царем ворота.
Везде искал красавицу Мубад:
Сокрылся от него цветущий сад.
Но вскоре весть о ней к царю пришла:
Та весть была сиянием чела,
Та весть дышала мускусом кудрей, --
Приблизился нежданно царь царей,
Хрустальнорукую схватил он вдруг,
Вручил бойцам, толпившимся вокруг,
Чтоб люди унесли в его стоянку
Из дома материнского смуглянку,
Чтоб унесли скорее в паланкине, --
И паланкин стал цветником отныне.
Вокруг нее -- вельможи царской свиты,
Богатыри, что всюду знамениты.
Когда ударили друг друга бубны
И загремел над войском голос трубный,
Отряды шаха двинулись назад,
Как ветер, был стремителен Мубад!
Он гнал коня среди степных просторов,
От пленницы не отрывая взоров,
Как лев, что увидал стада овец,
Как вор, что увидал чужой ларец.
Иначе он смотреть не мог: была
Как солнце та красавица светла.
Он столько приложил трудов недаром:
Открылся дивный клад пред шахом старым, --