Душистый и сверкающий жасмин,
И жемчуг, и смеющийся рубин.
Виру, узнав, что сделал царь царей,
Примчался ветра буйного быстрей.
Но слишком поздно прибыл во дворец, --
Его жену похитил царь-хитрец:
Чтоб раздобыть жемчужину одну,
Принес он в жертву целую казну!
Так обманула сына мать родная,
На огненные муки обрекая.
И, полный ярости, он стал пылать,
Разгневали его сестра и мать.
Ушла из сада верности весна,
И чистоты лишилась белизна.
Из крепости-ларца рубин исчез,
И нет луны в объятиях небес.
Был рудником он, полным серебра,
Но стал рудник пустым: ушла сестра.
Он жемчуга в душе своей пронес, --
Остался он с жемчужинами слез.
Виру тоскует, думает о мести,
Мубад ликует с луноликой вместе.
Смотри: Виру страдает от обид,
Без милой Вис душа его скорбит,
Его лицо от горя пожелтело, --
Ты скажешь, что душа ушла из тела.
Разлуки облака над ним нависли,
Из клетки мозга улетели мысли.
Он предавал проклятью, поношенью
Судьбу -- за то, что стал ее мишенью.
Его красавицу похитил шах,
Его звезду низринул в черный прах!
Смотри: Виру тоскует, но отраду
Его тоска доставила Мубаду.
Один из-за красавицы в смятенье,
Другой познает с нею наслажденье.
У одного нет радостного крова,
Расцвел цветник блаженства у другого.
Один -- в пыли, как нищий, а другой
Подругу обнял жадною рукой.
Предвидя исполнение желаний,
Был счастлив тот, кто правил в Хорасане.
Была забыта прежняя тоска,
И снова стала жизнь его сладка.
Был паланкин с красавицей в те дни,
Чертогом, разукрашенным Мани!
Над ним повеет ветерок, вздыхая, --
Вселенной принесет дыханье рая.
Тот паланкин сиял, как небосвод,
Где не луна, -- красавица плывет.
Тот паланкин был куполом скорей,
Пропахшим амброю ее кудрей!
Казалось: солнце устремилось вдаль,
Закутанное в золотую шаль.
То блеск взаймы она дает планетам,
То мускус всем она дарит предметам,
То розу нам напомнит, то платан,
Мяч -- подбородок, кудри -- как човган.
Казался паланкин священным раем:
К архангелам охрану приравняем!
Когда судьба решила, чтоб Рамин
Взглянул на несравненный паланкин,
В его душе зажглась любовь, и разом
Испепелился терпеливый разум.
Подул весенний ветер беспричинно,
Сорвал он покрывало с паланкина,
Ты скажешь: молния блеснула в тучах,
Заря взошла из облаков летучих, --
Взглянула Вис, как солнце хороша,
И от Рамина унеслась душа!
Казалось: появился чародей,
Что души похищает у людей.
Нет, не могло б с ее сравниться взглядом
Копье, напитанное жгучим ядом!
Рамин не вынес взгляда этих глаз:
В него стрела нежданная впилась,
Его с коня свалила та стрела:
Так ветер лист срывает со ствола.
Он запылал, душа ушла из тела,
Из головы сознанье улетело.
Взглянула -- и украла чаровница
То сердце, где любовь теперь таится,
И томным сделалось его чело,
А в сердце древо страсти расцвело.
Такое семя в сердце взгляд занес,
Что на глазах возникли перлы слез.
Такая смута зародилась в нем,
Как будто был он опьянен вином,
Лицо покрыл шафран, и заодно
Вдруг посинело красных губ вино.
Отметила лицо любви печать, --
И краски жизни стали увядать.
Все войско окружило до едина --
И пешие и конные -- Рамина.
Их зарыдать заставила беда,
Надежда их оставила тогда.
Никто не понимал, что с ним случилось,
Какой тревогой сердце омрачилось?
Он заболел -- и всех объял недуг,
Он плачет -- громче плачут все вокруг.
Уста дрожат и меркнут их глаза:
Так страсти ужаснула их гроза.
Две раковины, полные жемчужин, --
Глаза открыл Рамин, как бы разбужен.
Он вытер их рукой, объят стыдом,
И замолчал, придя в себя с трудом.
Разумных опечалил этот случай,
Решили: заболел Рамин падучей.
Воитель знатный снова сел в седло.
На сердце было смутно, тяжело.
Казалось, он сознанье потерял
Иль верный путь в тумане потерял.
Не отрывал от паланкина взгляда,
А сердце отдал он исчадьям ада.
На паланкин бросал он жадный взор,
Как на ларец с жемчужинами -- вор.
Подумал он: "Что было бы со мной,
Когда бы вновь я стал дружить с луной!
Что было б, если б ветер дунул вновь,
Помог взглянуть мне на мою любовь!
Что было б, если бы она свой лик
Открыла, услыхав мой скорбный крик!
Что было б, если б стала ей видна
Моих ланит поблекших желтизна!
Ее душа склонилась бы к участью,
Она бы сжалилась над жгучей страстью.
Что было б, если б рядом с паланкином
Скакал я по горам и по долинам!
Что было б, если б я нашел друзей,
Чтоб те привет мой передали ей!
Что было б, если б я в своем смятенье
Явился ей в печальном сновиденье!
Она душой смягчилась бы немного,
Судила б страсть мою не слишком строго.
Что было б, если б все иначе было, --
Назло врагам она б меня любила?
Страдания любви, как я, познав,
Не изменила б ли суровый нрав?"
Так размышлял порой Рамин угрюмый,
Порой к терпенью приучал он думы.
То страсть была тюрьмой, где сердцу жутко,
То прибегал он к помощи рассудка:
"Чего ты ждешь, о сердце, от напрасных,
Пустых надежд, от разговоров праздных!
Вот рвешься ты от страсти к ней на части,
Она же о твоей не знает страсти.
Как можешь ты мечтать о встрече с Вис?
Скорее солнце с неба прянет вниз!
Как можешь ты, невежда из невежд,
Мечтать о той, что не сулит надежд?
Алкало ты найти в пустыне влагу,
Но обмануло марево беднягу,
Ты так запуталось, что из тенет
Лишь милосердный бог тебя спасет!"
У страсти оказавшийся в капкане,
Рамин лишился светлых упований.
На что он мог надеяться? И впредь
Ему осталось лишь одно: терпеть,
Сопутствовать красавице до срока,
Без радости, без цели и без прока,
Лишь паланкина видеть колыханье,
Вдыхать ее жасминное дыханье.
Была довольна скорбная душа,
Дыханием красавицы дыша...
Кто на земле несчастней, чем влюбленный?
Что горестней любви неразделенной?
Тому, кто лихорадкой изнемог,
Мы соболезнуем, полны тревог, --
В огне горит влюбленный год за годом,
Но окружаем ли его уходом?
Смотри, мудрец, какому самовластью
Подвластен тот, кто угнетаем страстью!
Какая боль так человека губит,
Как боль того, кто безнадежно любит?
Недаром страсть сравнили мы с огнем:
Сгорает сердце любящее в нем.
Любовь таится в сердце, словно тайна,
Боимся тайну разгласить случайно.
Был раненый Рамин в ее сетях --
Как голубок у коршуна в когтях.
Ни жив, ни мертв, он был на рубеже
Где близко смерть, а жизни нет уже.
Он был горою, но она распалась,
Был кипарисом -- только тень осталась.
Он брел, как я сказал, в тоске немой,
И путь его стал для него тюрьмой.
Приехал царь царей в свою столицу,
Привез с собою красоты царицу.
Воссели периликие на крышах,
Они виднелись на стенах и в нишах.
Разбрасывали всюду для утехи
Знать -- жемчуга, а чернь -- плоды, орехи.
Пыль на земле -- как жемчуг и алмаз,
Была, как мускус, -- пыль, что вверх взвилась.
Был признан этот день из лучших лучшим,
Песок казался золотом сыпучим.
Казалось, этот день расцвел над Мервом,
Как райский сад при человеке первом.
Красавиц столько собралось на крышах,
Что скажешь: сто Венер зажглось на крышах!
Такое было множество плясуний
И обольстительных певиц-колдуний,
Что сердце, восторгаясь, ликовало,
Слух наслаждался, зренье пировало!
Уж если город чаровал сердца,
Представь себе величье, блеск дворца!
Раскрылся он, как царская казна,
Светился он, как полная луна,
Как мирозданье, он блистал народам,
Чертоги возвышались небосводом:
Ты скажешь, что созвездья без числа
Чертогов оседлали купола.
Сверкал он росписями стен и башен,
Китайскими узорами украшен.
Он, как людское благо, был отраден,
Как девушка-красавица, наряден.
Как власть царя, был сад его велик,
Как щеки Вис, был розовым цветник,
И сердце шаха, в праздничном жилище,
Омытое от горя, стало чище.
От воинства, сановников двора
Струился, мнилось, ливень серебра.
Составили жемчужные дары
Подножье, склоны и хребет горы...
Даруя, действуй! Воздавай, вкушая,
Чтоб радость воздалась тебе большая!
Сидит безмолвно Вис в опочивальне:
Опочивальня -- как цветник печальный.
Шах шахов счастлив, он обрел покой,
А Вис объята смутой и тоской.
То слезы льет, как облако весны,
И этим плачем все огорчены,
То вся дрожит, как ветка на ветру,
Зовет Шахру, тоскует по Виру.
То замолчит в страдании великом,
То закричит безумным, скорбным криком.
Она сидит, недвижная, немая,
Ничьим речам, вопросам не внимая.
Ты скажешь: путь свершают неустанный
К ее душе -- печали караваны.
Как иглы хвои, тонким стало тело,
И, как шафран, царица пожелтела.
Супруги знатных, женщины из свиты,
Увидев, что в слезах ее ланиты,
Пытались ей заботливо помочь,
Но скорбь ее не уходила прочь.
Лишь на Мубада взглянет, -- не одежды,
А тело рвет свое, лишась надежды,
Не слушает, когда он к ней взывает,
Лица перед царем не открывает
И, орошая щеки кровью красной,
О стену бьется головой злосчастной.
Ни дня с ней не был счастлив царь в дороге,
Не стал с ней ближе и в своем чертоге.
Прекрасна Вис, как сад, цветник услад,
Но крепко заперты ворота в сад!
КОРМИЛИЦА УЗНА Т О СОСТОЯНИИ ВИС И НАПРАВЛЯЕТСЯ В МЕРВ
Кормилица узнала, что в неволе
Тоскует Вис, исполненная боли, --
И мир земной стал для нее пустым,
Душа, ты скажешь, превратилась в дым.
Ты скажешь: кроме жалоб, кроме слез,
Мир ничего несчастной не принес!
Гора от этих жалоб разрушалась,
От слез пустыня в реку превращалась:
"О ты, луна, чей возраст -- две недели!
Как на кумир, мы на тебя смотрели!
Зачем ты стала для судьбы -- добычей,
Зачем ты стала во языцех -- притчей?
Хоть в материнском молоке твой рот, --
Из уст в уста хвала тебе идет.
Не стали зрелыми гранаты-груди,
Но знают о любви твоей все люди.
Еще дитя, чем вправе ты гордиться?
Еще ты лань, а страсть твоя -- волчица.
Чуть расцвела, ты обольщаешь всех,
Невинная, ты размножаешь грех.
Похитили тебя в глухую ночь, --
Украли у меня покой и дочь.
Ты без родных осталась ночью темной, --
Без дочери я сделалась бездомной.
Ты родину покинула, скорбя,
А я схожу с ума из-за тебя.
Ты в плен взята царем, тобой плененным,
А я тебя зову безумным стоном.
Ты мне душой была в моей тиши, --
Как дальше проживу я без души?
Ты удалишься от меня? Тогда
Уйду и не оставлю и следа.
Слезами превращу пустыню в реки,
В пустыню горы превращу навеки!"
Затем верблюдиц тридцать быстроходных
Навьючила одеждой благородных,
Всем, что потребно знатным дочерям,
И всем, что полагается царям.
Достигла Мерва за семь дней, спеша, --
С бессильным телом встретилась душа:
Хотя страдала Вис, -- была отрада
В том, чтоб увидеть пленницу Мубада!
Красавица сидела на земле, --
Тюльпан поникший, гиацинт в золе.
В разлуке с радостью, в чужом краю,
Оплакивала молодость свою.
Склонилась, будто с горем повстречалась,
К себе самой почувствовала жалость.
То осыпала кудри горстью пепла,
То плакала, от слез кровавых слепла.
Ее лицо -- как ржавчина кинжала,
Она себя ногтями истерзала,
И тело тоньше сделалось листа,
А сердце -- меньше, чем ее уста!
Кормилица, почтенная жена,
При виде Вис была потрясена.
Сказала ей: "Желанное дитя!
Зачем себя ты мучаешь, грустя?
Зачем ты источаешь кровь из тела?
Ужели жить без крови захотела?
Ты -- светоч мой и жизни торжество,
Наперсница блаженства моего!
Не ведай ничего, помимо блага,
Не совершай неправильного шага.
Со счастьем начинать борьбу не надо.
Ты хочешь победить судьбу? Не надо!
Ты не сумеешь горе побороть, --
А лик поблекнет и увянет плоть.
Мать предала тебя Мубаду в руки,
И, значит, с братом будешь ты в разлуке.
Отныне шаху стала ты женой,
Ты для него -- душа и мир земной.
Смирись, не причиняй ему обид:
Тот, кто умен, царя не оскорбит!
Хотя Виру царевич -- не сравним
Его с царем, владыкою земным!
Что потеряла ты? Медяк! И разом
Господь вознаградил тебя алмазом!
От брата получила б ты немного,
Зато опору ты нашла у бога.
Он связь твою с Виру порвал, связав
Тебя с царем -- властителем держав,
Серебряного яблочка лишил,
Но апельсин из золота вручил.
Закрыл он дверь, но распахнул другую,
Задул свечу, -- зажег звезду большую.
Была судьба к тебе добра, как мать,
И ты не вправе на нее роптать.
Неблагодарная! Пока не поздно,
Покайся и не жалуйся ты слезно!
Смотри: не день печали и ненастья, --
Тебе сияет день весны и счастья!
Вот мой совет: встань с пепла в этот день
И новый царственный наряд надень.
Монистом звезд укрась луну лица,
Чело -- бесценным золотом венца.
Ступай, чтобы дворец, как сад, расцвел
И превратился в кипарис престол.
От щек твоих пусть расцветут тюльпаны,
От уст твоих пусть будут люди пьяны.
Улыбкой обольщая и волнуя,
Губи сердца отравой поцелуя.
Открой лицо, чтоб стала ночь светлей,
А день наполни сумраком кудрей.
Лицом ты солнце посрами скорее,
В цепях кудрей да чахнут чародеи!
Открой уста, чтоб дать нам сахар в дар,
В твоей косе -- весь мускусный базар!
Заставь мужей не знать иных желаний, --
Всех очаруй, львов преврати ты в ланей!
Такой, и даже лучше во сто крат,
Ты станешь, в царский облачась наряд.
Ты жить, как жемчуг, в каждом сердце будешь,
Ты прелесть мира прелестью разбудишь.
Свою красу укрась красой жемчужин,
Для блеска тела блеск нарядов нужен!
У той, что ярче жемчуга обличьем,
Жемчужинами прелесть увеличим!
Ты царственна, красива, молода, --
В чем у тебя сверх этого нужда?
Так покорись велению судьбы
И любящих тебя услышь мольбы.
Не станет бог твоим слезам внимать,
Небесный свод не повернет он вспять.
А если так, нужны ль твои угрозы,
Стенания, и жалобы, и слезы?"
Кормилица замолкла, но для Вис
Ее слова, как ветер, пронеслись.
Ты скажешь: аист чуть задел твердыню
Иль кто-либо спустил корабль в пустыню!
Красавица ответила тогда:
"Мне речь твоя -- как семя без плода.
Шелкам, цветам теперь я знаю цену,
Венца и украшений не надену.
Что мне престол? -- Песок! Парча -- дерюга!
Мне спутник -- тяжкий стон, тоска -- подруга!
Не стану я утехой для Мубада,
Величья от Мубада мне не надо!
Как роза, расцвела я для Виру, --
Судьбу ль шипа теперь я изберу?
Нам счастье от замужества сулят, --
Теперь любовных не хочу услад.
Раз мой Виру не насладился мною,
Пускай не буду никому женою!"
После долгих увещеваний Вис дает согласие на то, чтобы кормилица
ее принарядила и украсила.
Так луноликая была одета,
Что солнце у нее просило света,
Но слезы на глазах не высыхали, --
Ты скажешь: нет конца ее печали.
Кормилице сказала втайне Вис:
"Мне от судьбы злосчастной не спастись.
Мне кажется, на сердце -- смерти метка,
И радости в нем отломилась ветка.
Убью себя, прибегну я к мечу, --
От этой раны сердце излечу.
И если средства не найдешь иного,
То знай, что я свое исполню слово,
Себя тотчас же смерти я предам,
Чтоб наступил конец моим скорбям.
Пойми: когда на шаха я смотрю,
Мне кажется, что на огне горю.
В его шагах мне смерти слышен шаг, --
Пускай, как я, не знает счастья шах!
Он сердце оросил водой терпенья,
Еще не ищет он со мной сближенья,
Но жду со страхом рокового дня,
Когда на ложе позовет меня.
Избавь меня от царских домоганий:
Пусть эта страсть окажется в капкане!
Я не отдамся шаху целый год, --
Хотя бы смерти видела приход!
Я круглый год носить не перестану
Здесь, в Мерве, траур по отцу, Карану.
Но разве низкий шах, в избытке власти,
На целый год воздержится от страсти?
Ты сделай так, чтоб он пылал впустую,
Со мною силу потерял мужскую.
Минует год, -- вернешь ее опять,
И будет он тебя благословлять.
А если не лишишь Мубада силы,
То доведешь меня ты до могилы.
Живи и радуйся земным отрадам,
Пусть будет счастлив шах с тобою рядом,
Будь весела, а я -- другой породы,
Я не желаю счастья без свободы.
Пусть я умру, -- мне будет смерть ко благу,
А все-таки с Мубадом я не лягу.
Не говори: "Отдайся против воли", --
Мне близость с ним страшнее смертной боли!"
Вонзилось в грудь кормилицы, как жало,
То слово, что ей Вис тайком сказала.
Застыли вдруг зрачки в ее глазах,
Почудилось, что мир исчез впотьмах.
Воскликнула: "Очей моих зеница!
Так с правого пути ты можешь сбиться.
Твоя душа теперь черна от горя,
А черноту не смоешь, с правдой споря.
В тебя вселились мерзостные дивы,
Тебя влекут на путь несправедливый.
Но если уж настолько ты упряма,
Что нет в тебе ни разума, ни срама,
То, чтоб тебе помочь, нужны заклятья:
Шах изнеможет, взяв тебя в объятья!
В тебе недаром злобный див убил
Любовное желанье, страстный пыл!"
И медь и бронзу взяв, она сначала
Красавицу и шаха изваяла,
Спаяв, поторопилась их заклясть:
Она сковала у обоих страсть.
Железные оковы наложила,
Чтоб скована была мужская сила.
Кто разобьет их, -- тот своей рукой
Свободу силе возвратит мужской.
Затем, лишив мужскую силу воли,
То изваянье понесла на поле,
Зарыла от реки невдалеке
В сырой земле, в безлюдном тайнике.
Вернувшись к Вис, поведав без обмана
О местонахожденье талисмана,
Сказала ей: "Исполнен твой приказ,
Хотя меня расстроил он, потряс.
Какого я царя заколдовала
Лишь для того, чтоб ты не тосковала!
Но уговор: промчится тридцать дней, --
Должна ты стать уступчивей, добрей.
Должна смотреть на мир земной светло,
Из сердца да исчезнут месть и зло.
Но целый год поститься -- слишком трудно,
Противно естеству и безрассудно.
Когда душой ты обратишься к мужу,
Свой талисман я извлеку наружу,
Оковку я над пламенем расплавлю,
Обоих вас на путь любви направлю.
Пока оковка -- средь воды и праха,
Закована мужская сила шаха.
Вода -- студена: стар супруг иль молод, --
Мужскую силу сковывает холод.
Едва лишь пламя талисман расплавит, --
Вновь мужества свечу гореть заставит."
С восторгом Вис узнала, что Мубад
Бессилен будет тридцать дней подряд.
...Смотри -- и прокляни судьбу по праву:
Она смешала сахар и отраву.
Прошла над Мервом туча дождевая,
Водой луга и степи заливая.
На запад устремясь и на восток,
Джейхун-рекой стал дождевой поток.
Он затопил широкую долину,
Разрушил город Мерв наполовину.
Вода текла, ревела сквозь туман
И унесла оковку-талисман.
Навеки землю залила вода,
Сковала силу шаха навсегда!
Как нищий на чужую золотую
Монету, -- шах глядит на Вис впустую.
Сидит, как лев голодный, на цепи,
А дичь гуляет перед ним в степи.
Еще он с виду жив, стремится к цели, --
Увы, погасло пламя жизни в теле.
Блуждал он счастью своему вослед,
Но руку протянул -- а счастья нет.
Ликует враг, узрев царя мученье:
Он в коже собственной -- как в заточенье.
Хотя с любимой спит, в руке рука, --
Та от него безмерно далека.
Она с двумя мужьями сочеталась,
Но девственной с обоими осталась.
Смотри: судьбой осмеяна, усладу
Не принесла ни брату, ни Мубаду!
Она росла, не ведая печали,
Ее почет и слава ожидали,
Росла, как тополь, высока, стройна,
Была ее прислужницей луна.
Лицо, как два тюльпана, заалело,
Как два плода граната, грудь созрела,
Но от любви отторгнута судьбой,
Она пошла дорогою другой.
Рассказ о ней, о шахе, о Рамине
И о кормилице услышьте ныне.
Когда прочтет влюбленный мой рассказ,
Заплачет он -- и хлынет кровь из глаз.
Любовное сказание прочтите, --
Чудесных много будет в нем событий.
Рамин тоскует по Вис. Он долго уговаривает кормилицу, чтобы та
склонила к нему сердце Вис, но кормилица не соглашается. Ценою
близости с кормилицей Рамин наконец добивается от нее обещания
помочь ему.
Подобная волшебнице опасной,
Кормилица явилась к Вис прекрасной
С коварным, ловким, лживым разговором,
Что хитрым разрисован был узором.
Увидела, что Вис грустна с утра,
Подушка от горячих слез мокра,
Рассыпалось по сердцу ожерелье, --
Где мать? Где брат? Где прежнее веселье?
Сказала ей: "Ты жизни мне дороже!
Ты не больна, -- зачем же ты на ложе?
Я вижу, что в тебя вселился див,
Врата веселья пред тобой закрыв.
Согнулся, словно лук, твой стан прямой.
Ужели Мерв стал для тебя тюрьмой?
Зачем о прошлом плачешь ты все время?
Скинь тягостное, давящее бремя!
Довольно, хватит боли и печали!
Забыть о том, что помнишь, не пора ли?
Нет худшей муки, чем тоска, безделье,
Нет лучшего лекарства, чем веселье.
Услышь меня, стань радостной опять, --
На мир с весельем будешь ты взирать!"
От этой речи, сказанной не строго,
Царица успокоилась немного,
Лицо в цепях кудрей вздымая с ложа,
На розу и на солнышко похожа,
Благоуханьем воздух наполняя,
Мир превращая в росписи Китая.
От щек ее, румяных, как восток,
Роскошный зарумянился чертог.
Вис, как весна, взглянула влажным взглядом,
И стал ее чертог весенним садом.
Но были жарким ливнем слез облиты
Два вешних цветника -- ее ланиты,
И стали бледно-синими тогда,
Как лилии над зеркалом пруда.
Хоть залита слезами, а свежей
Нарциссов чистота ее очей.
Кормилице ответила с тоской:
"Что счастье, если гибнет мой покой?
Что для меня круженье небосвода?
Мне от него -- лишь горе и невзгода.
Но на кого обрушить мне упреки?
На город Мерв, на небосвод жестокий?
Смотри: я обесславлена теперь,
Горой Альбурз раздавлена теперь!
Жаровня этот Мерв, а не столица,
Не город, а глубокая темница.
Расписанный дворец, чертог бесценный
Мне огненною кажутся геенной.
Смотри же: здесь измучили меня
И стало сердце капищем огня.
Хоть сердце бьется -- а должно гореть --
Так бьется рыба, что попала в сеть.
И я горю, горю, познав утрату,
Любовью к матери и страстью к брату.
Ночь для меня волос моих темней,
А день распахнут, как врата скорбей.
Мне утром нет покоя, ночью -- сна,
На муки я весь день обречена,
Днем -- страхом, ночью -- ужасом объята,
И нет к успокоенью мне возврата.
Клянусь тебе: лишь на одно мгновенье
Я ощутила жизни дуновенье,
Один лишь раз была отрада мне, --
Когда Виру увидела во сне.
Он прискакал -- с мечом и в гордом шлеме,
Горою возвышаясь надо всеми.
С охоты возвращался он дубравой,
Богатый и добычею и славой.
Он радостно ко мне погнал коня
И, утешая, приласкал меня.
Сказал, наполнив сахаром уста:
"Как ты живешь, душа моя, мечта?
У недруга в руках, в чужой стране
Ты помнишь ли, грустишь ли обо мне?"
Я видела, что он со мной лежал,
В своей руке он грудь мою держал.
Мой соловьиный рот, глаза газели
Он целовал, как никогда доселе!
Слова, что мне шептал мой муж, мой брат,
В моей душе, в моих ушах звенят!
Мне кажется, что я вдыхаю снова
Тот запах тела сильного, мужского.
Но ты пойми: от горя я умру, --
Лишь в сновиденье вижу я Виру!
Скажи, зачем душа во мне живет,
Когда душе враждебен небосвод?
Живу я вместе с горестью большой,
Жива лишь телом, но мертва душой.
Здесь, в грязном Мерве, в войске, на пиру,
Найдешь ли ты такого, как Виру?"
Сказала -- и слезами залилась,
Посыпались жемчужины из глаз.
Кормилица, красавицу лаская,
Сказала: "Успокойся, дорогая!
Я от тебя все беды отведу,
Я на себя приму твою беду!
Твои слова, о пери, их печаль
На сердце мне легли как медь и сталь.
Хотя, я знаю, боль твоя сильна, --
Я более из-за тебя больна.
Так не горюй же, с жизнью сладкой споря,
Не унижайся до тоски и горя!
Дитя, живи, вкушая наслажденье:
Мы в мир пришли, чтоб жить одно мгновенье.
Сей мир для нас -- стоянка на пути:
Едва придя, тотчас должны уйти.
В нем с радостью перемешалось горе,
Но и оно, как тень, исчезнет вскоре.
Огромен мир, но "мир" звучит, как "миг".
Смотри: изменчив он и многолик.
Скорбишь, превратности судьбы познав,
Но мир всегда таков, каков твой нрав.
Сегодня, скажем, проиграв, я плачу,
А завтра мне судьба пошлет удачу.
Ты -- молода, прекрасна, ты -- царица,
Перед тобою мир готов склониться,
Так не томись, покинуть мир спеша,
В оковах не нуждается душа!
Есть много в мире молодых и статных,
Таких, чья жизнь -- в занятиях приятных.
С упорством предаются наслажденьям,
И радостно сияет каждый день им.
Те -- на охоту скачут со двора,
А тем -- на лютне нравится игра,
У этих -- рать, у тех -- гарем, богатый
Рабынями, чьи груди как гранаты,
Тем -- любы целомудренные жены,
У каждого -- удел определенный.
А ты лишь по Виру грустишь, скучаешь
И больше никого не замечаешь.
Ты говоришь, что в войске, на пиру,
В проклятом Мерве равных нет Виру,
Но в Мерве много ты найдешь других
Богатырей, красавцев молодых.
Их лица -- как весенний сад, а стан
Напоминает у ручья платан.
Их породили красота и сила,
А мужество их славу подтвердило.
Их мудрецы единодушно славят
И выше, чем Виру, бесспорно, ставят.
Один из этих юношей таков,
Что нет ему подобных смельчаков.
Он -- солнце среди звезд на небосклоне,
И жемчуг, и смеющийся рубин.
Виру, узнав, что сделал царь царей,
Примчался ветра буйного быстрей.
Но слишком поздно прибыл во дворец, --
Его жену похитил царь-хитрец:
Чтоб раздобыть жемчужину одну,
Принес он в жертву целую казну!
Так обманула сына мать родная,
На огненные муки обрекая.
И, полный ярости, он стал пылать,
Разгневали его сестра и мать.
Ушла из сада верности весна,
И чистоты лишилась белизна.
Из крепости-ларца рубин исчез,
И нет луны в объятиях небес.
Был рудником он, полным серебра,
Но стал рудник пустым: ушла сестра.
Он жемчуга в душе своей пронес, --
Остался он с жемчужинами слез.
Виру тоскует, думает о мести,
Мубад ликует с луноликой вместе.
Смотри: Виру страдает от обид,
Без милой Вис душа его скорбит,
Его лицо от горя пожелтело, --
Ты скажешь, что душа ушла из тела.
Разлуки облака над ним нависли,
Из клетки мозга улетели мысли.
Он предавал проклятью, поношенью
Судьбу -- за то, что стал ее мишенью.
Его красавицу похитил шах,
Его звезду низринул в черный прах!
Смотри: Виру тоскует, но отраду
Его тоска доставила Мубаду.
Один из-за красавицы в смятенье,
Другой познает с нею наслажденье.
У одного нет радостного крова,
Расцвел цветник блаженства у другого.
Один -- в пыли, как нищий, а другой
Подругу обнял жадною рукой.
Предвидя исполнение желаний,
Был счастлив тот, кто правил в Хорасане.
Была забыта прежняя тоска,
И снова стала жизнь его сладка.
Был паланкин с красавицей в те дни,
Чертогом, разукрашенным Мани!
Над ним повеет ветерок, вздыхая, --
Вселенной принесет дыханье рая.
Тот паланкин сиял, как небосвод,
Где не луна, -- красавица плывет.
Тот паланкин был куполом скорей,
Пропахшим амброю ее кудрей!
Казалось: солнце устремилось вдаль,
Закутанное в золотую шаль.
То блеск взаймы она дает планетам,
То мускус всем она дарит предметам,
То розу нам напомнит, то платан,
Мяч -- подбородок, кудри -- как човган.
Казался паланкин священным раем:
К архангелам охрану приравняем!
Когда судьба решила, чтоб Рамин
Взглянул на несравненный паланкин,
В его душе зажглась любовь, и разом
Испепелился терпеливый разум.
Подул весенний ветер беспричинно,
Сорвал он покрывало с паланкина,
Ты скажешь: молния блеснула в тучах,
Заря взошла из облаков летучих, --
Взглянула Вис, как солнце хороша,
И от Рамина унеслась душа!
Казалось: появился чародей,
Что души похищает у людей.
Нет, не могло б с ее сравниться взглядом
Копье, напитанное жгучим ядом!
Рамин не вынес взгляда этих глаз:
В него стрела нежданная впилась,
Его с коня свалила та стрела:
Так ветер лист срывает со ствола.
Он запылал, душа ушла из тела,
Из головы сознанье улетело.
Взглянула -- и украла чаровница
То сердце, где любовь теперь таится,
И томным сделалось его чело,
А в сердце древо страсти расцвело.
Такое семя в сердце взгляд занес,
Что на глазах возникли перлы слез.
Такая смута зародилась в нем,
Как будто был он опьянен вином,
Лицо покрыл шафран, и заодно
Вдруг посинело красных губ вино.
Отметила лицо любви печать, --
И краски жизни стали увядать.
Все войско окружило до едина --
И пешие и конные -- Рамина.
Их зарыдать заставила беда,
Надежда их оставила тогда.
Никто не понимал, что с ним случилось,
Какой тревогой сердце омрачилось?
Он заболел -- и всех объял недуг,
Он плачет -- громче плачут все вокруг.
Уста дрожат и меркнут их глаза:
Так страсти ужаснула их гроза.
Две раковины, полные жемчужин, --
Глаза открыл Рамин, как бы разбужен.
Он вытер их рукой, объят стыдом,
И замолчал, придя в себя с трудом.
Разумных опечалил этот случай,
Решили: заболел Рамин падучей.
Воитель знатный снова сел в седло.
На сердце было смутно, тяжело.
Казалось, он сознанье потерял
Иль верный путь в тумане потерял.
Не отрывал от паланкина взгляда,
А сердце отдал он исчадьям ада.
На паланкин бросал он жадный взор,
Как на ларец с жемчужинами -- вор.
Подумал он: "Что было бы со мной,
Когда бы вновь я стал дружить с луной!
Что было б, если б ветер дунул вновь,
Помог взглянуть мне на мою любовь!
Что было б, если бы она свой лик
Открыла, услыхав мой скорбный крик!
Что было б, если б стала ей видна
Моих ланит поблекших желтизна!
Ее душа склонилась бы к участью,
Она бы сжалилась над жгучей страстью.
Что было б, если б рядом с паланкином
Скакал я по горам и по долинам!
Что было б, если б я нашел друзей,
Чтоб те привет мой передали ей!
Что было б, если б я в своем смятенье
Явился ей в печальном сновиденье!
Она душой смягчилась бы немного,
Судила б страсть мою не слишком строго.
Что было б, если б все иначе было, --
Назло врагам она б меня любила?
Страдания любви, как я, познав,
Не изменила б ли суровый нрав?"
Так размышлял порой Рамин угрюмый,
Порой к терпенью приучал он думы.
То страсть была тюрьмой, где сердцу жутко,
То прибегал он к помощи рассудка:
"Чего ты ждешь, о сердце, от напрасных,
Пустых надежд, от разговоров праздных!
Вот рвешься ты от страсти к ней на части,
Она же о твоей не знает страсти.
Как можешь ты мечтать о встрече с Вис?
Скорее солнце с неба прянет вниз!
Как можешь ты, невежда из невежд,
Мечтать о той, что не сулит надежд?
Алкало ты найти в пустыне влагу,
Но обмануло марево беднягу,
Ты так запуталось, что из тенет
Лишь милосердный бог тебя спасет!"
У страсти оказавшийся в капкане,
Рамин лишился светлых упований.
На что он мог надеяться? И впредь
Ему осталось лишь одно: терпеть,
Сопутствовать красавице до срока,
Без радости, без цели и без прока,
Лишь паланкина видеть колыханье,
Вдыхать ее жасминное дыханье.
Была довольна скорбная душа,
Дыханием красавицы дыша...
Кто на земле несчастней, чем влюбленный?
Что горестней любви неразделенной?
Тому, кто лихорадкой изнемог,
Мы соболезнуем, полны тревог, --
В огне горит влюбленный год за годом,
Но окружаем ли его уходом?
Смотри, мудрец, какому самовластью
Подвластен тот, кто угнетаем страстью!
Какая боль так человека губит,
Как боль того, кто безнадежно любит?
Недаром страсть сравнили мы с огнем:
Сгорает сердце любящее в нем.
Любовь таится в сердце, словно тайна,
Боимся тайну разгласить случайно.
Был раненый Рамин в ее сетях --
Как голубок у коршуна в когтях.
Ни жив, ни мертв, он был на рубеже
Где близко смерть, а жизни нет уже.
Он был горою, но она распалась,
Был кипарисом -- только тень осталась.
Он брел, как я сказал, в тоске немой,
И путь его стал для него тюрьмой.
Приехал царь царей в свою столицу,
Привез с собою красоты царицу.
Воссели периликие на крышах,
Они виднелись на стенах и в нишах.
Разбрасывали всюду для утехи
Знать -- жемчуга, а чернь -- плоды, орехи.
Пыль на земле -- как жемчуг и алмаз,
Была, как мускус, -- пыль, что вверх взвилась.
Был признан этот день из лучших лучшим,
Песок казался золотом сыпучим.
Казалось, этот день расцвел над Мервом,
Как райский сад при человеке первом.
Красавиц столько собралось на крышах,
Что скажешь: сто Венер зажглось на крышах!
Такое было множество плясуний
И обольстительных певиц-колдуний,
Что сердце, восторгаясь, ликовало,
Слух наслаждался, зренье пировало!
Уж если город чаровал сердца,
Представь себе величье, блеск дворца!
Раскрылся он, как царская казна,
Светился он, как полная луна,
Как мирозданье, он блистал народам,
Чертоги возвышались небосводом:
Ты скажешь, что созвездья без числа
Чертогов оседлали купола.
Сверкал он росписями стен и башен,
Китайскими узорами украшен.
Он, как людское благо, был отраден,
Как девушка-красавица, наряден.
Как власть царя, был сад его велик,
Как щеки Вис, был розовым цветник,
И сердце шаха, в праздничном жилище,
Омытое от горя, стало чище.
От воинства, сановников двора
Струился, мнилось, ливень серебра.
Составили жемчужные дары
Подножье, склоны и хребет горы...
Даруя, действуй! Воздавай, вкушая,
Чтоб радость воздалась тебе большая!
Сидит безмолвно Вис в опочивальне:
Опочивальня -- как цветник печальный.
Шах шахов счастлив, он обрел покой,
А Вис объята смутой и тоской.
То слезы льет, как облако весны,
И этим плачем все огорчены,
То вся дрожит, как ветка на ветру,
Зовет Шахру, тоскует по Виру.
То замолчит в страдании великом,
То закричит безумным, скорбным криком.
Она сидит, недвижная, немая,
Ничьим речам, вопросам не внимая.
Ты скажешь: путь свершают неустанный
К ее душе -- печали караваны.
Как иглы хвои, тонким стало тело,
И, как шафран, царица пожелтела.
Супруги знатных, женщины из свиты,
Увидев, что в слезах ее ланиты,
Пытались ей заботливо помочь,
Но скорбь ее не уходила прочь.
Лишь на Мубада взглянет, -- не одежды,
А тело рвет свое, лишась надежды,
Не слушает, когда он к ней взывает,
Лица перед царем не открывает
И, орошая щеки кровью красной,
О стену бьется головой злосчастной.
Ни дня с ней не был счастлив царь в дороге,
Не стал с ней ближе и в своем чертоге.
Прекрасна Вис, как сад, цветник услад,
Но крепко заперты ворота в сад!
КОРМИЛИЦА УЗНА Т О СОСТОЯНИИ ВИС И НАПРАВЛЯЕТСЯ В МЕРВ
Кормилица узнала, что в неволе
Тоскует Вис, исполненная боли, --
И мир земной стал для нее пустым,
Душа, ты скажешь, превратилась в дым.
Ты скажешь: кроме жалоб, кроме слез,
Мир ничего несчастной не принес!
Гора от этих жалоб разрушалась,
От слез пустыня в реку превращалась:
"О ты, луна, чей возраст -- две недели!
Как на кумир, мы на тебя смотрели!
Зачем ты стала для судьбы -- добычей,
Зачем ты стала во языцех -- притчей?
Хоть в материнском молоке твой рот, --
Из уст в уста хвала тебе идет.
Не стали зрелыми гранаты-груди,
Но знают о любви твоей все люди.
Еще дитя, чем вправе ты гордиться?
Еще ты лань, а страсть твоя -- волчица.
Чуть расцвела, ты обольщаешь всех,
Невинная, ты размножаешь грех.
Похитили тебя в глухую ночь, --
Украли у меня покой и дочь.
Ты без родных осталась ночью темной, --
Без дочери я сделалась бездомной.
Ты родину покинула, скорбя,
А я схожу с ума из-за тебя.
Ты в плен взята царем, тобой плененным,
А я тебя зову безумным стоном.
Ты мне душой была в моей тиши, --
Как дальше проживу я без души?
Ты удалишься от меня? Тогда
Уйду и не оставлю и следа.
Слезами превращу пустыню в реки,
В пустыню горы превращу навеки!"
Затем верблюдиц тридцать быстроходных
Навьючила одеждой благородных,
Всем, что потребно знатным дочерям,
И всем, что полагается царям.
Достигла Мерва за семь дней, спеша, --
С бессильным телом встретилась душа:
Хотя страдала Вис, -- была отрада
В том, чтоб увидеть пленницу Мубада!
Красавица сидела на земле, --
Тюльпан поникший, гиацинт в золе.
В разлуке с радостью, в чужом краю,
Оплакивала молодость свою.
Склонилась, будто с горем повстречалась,
К себе самой почувствовала жалость.
То осыпала кудри горстью пепла,
То плакала, от слез кровавых слепла.
Ее лицо -- как ржавчина кинжала,
Она себя ногтями истерзала,
И тело тоньше сделалось листа,
А сердце -- меньше, чем ее уста!
Кормилица, почтенная жена,
При виде Вис была потрясена.
Сказала ей: "Желанное дитя!
Зачем себя ты мучаешь, грустя?
Зачем ты источаешь кровь из тела?
Ужели жить без крови захотела?
Ты -- светоч мой и жизни торжество,
Наперсница блаженства моего!
Не ведай ничего, помимо блага,
Не совершай неправильного шага.
Со счастьем начинать борьбу не надо.
Ты хочешь победить судьбу? Не надо!
Ты не сумеешь горе побороть, --
А лик поблекнет и увянет плоть.
Мать предала тебя Мубаду в руки,
И, значит, с братом будешь ты в разлуке.
Отныне шаху стала ты женой,
Ты для него -- душа и мир земной.
Смирись, не причиняй ему обид:
Тот, кто умен, царя не оскорбит!
Хотя Виру царевич -- не сравним
Его с царем, владыкою земным!
Что потеряла ты? Медяк! И разом
Господь вознаградил тебя алмазом!
От брата получила б ты немного,
Зато опору ты нашла у бога.
Он связь твою с Виру порвал, связав
Тебя с царем -- властителем держав,
Серебряного яблочка лишил,
Но апельсин из золота вручил.
Закрыл он дверь, но распахнул другую,
Задул свечу, -- зажег звезду большую.
Была судьба к тебе добра, как мать,
И ты не вправе на нее роптать.
Неблагодарная! Пока не поздно,
Покайся и не жалуйся ты слезно!
Смотри: не день печали и ненастья, --
Тебе сияет день весны и счастья!
Вот мой совет: встань с пепла в этот день
И новый царственный наряд надень.
Монистом звезд укрась луну лица,
Чело -- бесценным золотом венца.
Ступай, чтобы дворец, как сад, расцвел
И превратился в кипарис престол.
От щек твоих пусть расцветут тюльпаны,
От уст твоих пусть будут люди пьяны.
Улыбкой обольщая и волнуя,
Губи сердца отравой поцелуя.
Открой лицо, чтоб стала ночь светлей,
А день наполни сумраком кудрей.
Лицом ты солнце посрами скорее,
В цепях кудрей да чахнут чародеи!
Открой уста, чтоб дать нам сахар в дар,
В твоей косе -- весь мускусный базар!
Заставь мужей не знать иных желаний, --
Всех очаруй, львов преврати ты в ланей!
Такой, и даже лучше во сто крат,
Ты станешь, в царский облачась наряд.
Ты жить, как жемчуг, в каждом сердце будешь,
Ты прелесть мира прелестью разбудишь.
Свою красу укрась красой жемчужин,
Для блеска тела блеск нарядов нужен!
У той, что ярче жемчуга обличьем,
Жемчужинами прелесть увеличим!
Ты царственна, красива, молода, --
В чем у тебя сверх этого нужда?
Так покорись велению судьбы
И любящих тебя услышь мольбы.
Не станет бог твоим слезам внимать,
Небесный свод не повернет он вспять.
А если так, нужны ль твои угрозы,
Стенания, и жалобы, и слезы?"
Кормилица замолкла, но для Вис
Ее слова, как ветер, пронеслись.
Ты скажешь: аист чуть задел твердыню
Иль кто-либо спустил корабль в пустыню!
Красавица ответила тогда:
"Мне речь твоя -- как семя без плода.
Шелкам, цветам теперь я знаю цену,
Венца и украшений не надену.
Что мне престол? -- Песок! Парча -- дерюга!
Мне спутник -- тяжкий стон, тоска -- подруга!
Не стану я утехой для Мубада,
Величья от Мубада мне не надо!
Как роза, расцвела я для Виру, --
Судьбу ль шипа теперь я изберу?
Нам счастье от замужества сулят, --
Теперь любовных не хочу услад.
Раз мой Виру не насладился мною,
Пускай не буду никому женою!"
После долгих увещеваний Вис дает согласие на то, чтобы кормилица
ее принарядила и украсила.
Так луноликая была одета,
Что солнце у нее просило света,
Но слезы на глазах не высыхали, --
Ты скажешь: нет конца ее печали.
Кормилице сказала втайне Вис:
"Мне от судьбы злосчастной не спастись.
Мне кажется, на сердце -- смерти метка,
И радости в нем отломилась ветка.
Убью себя, прибегну я к мечу, --
От этой раны сердце излечу.
И если средства не найдешь иного,
То знай, что я свое исполню слово,
Себя тотчас же смерти я предам,
Чтоб наступил конец моим скорбям.
Пойми: когда на шаха я смотрю,
Мне кажется, что на огне горю.
В его шагах мне смерти слышен шаг, --
Пускай, как я, не знает счастья шах!
Он сердце оросил водой терпенья,
Еще не ищет он со мной сближенья,
Но жду со страхом рокового дня,
Когда на ложе позовет меня.
Избавь меня от царских домоганий:
Пусть эта страсть окажется в капкане!
Я не отдамся шаху целый год, --
Хотя бы смерти видела приход!
Я круглый год носить не перестану
Здесь, в Мерве, траур по отцу, Карану.
Но разве низкий шах, в избытке власти,
На целый год воздержится от страсти?
Ты сделай так, чтоб он пылал впустую,
Со мною силу потерял мужскую.
Минует год, -- вернешь ее опять,
И будет он тебя благословлять.
А если не лишишь Мубада силы,
То доведешь меня ты до могилы.
Живи и радуйся земным отрадам,
Пусть будет счастлив шах с тобою рядом,
Будь весела, а я -- другой породы,
Я не желаю счастья без свободы.
Пусть я умру, -- мне будет смерть ко благу,
А все-таки с Мубадом я не лягу.
Не говори: "Отдайся против воли", --
Мне близость с ним страшнее смертной боли!"
Вонзилось в грудь кормилицы, как жало,
То слово, что ей Вис тайком сказала.
Застыли вдруг зрачки в ее глазах,
Почудилось, что мир исчез впотьмах.
Воскликнула: "Очей моих зеница!
Так с правого пути ты можешь сбиться.
Твоя душа теперь черна от горя,
А черноту не смоешь, с правдой споря.
В тебя вселились мерзостные дивы,
Тебя влекут на путь несправедливый.
Но если уж настолько ты упряма,
Что нет в тебе ни разума, ни срама,
То, чтоб тебе помочь, нужны заклятья:
Шах изнеможет, взяв тебя в объятья!
В тебе недаром злобный див убил
Любовное желанье, страстный пыл!"
И медь и бронзу взяв, она сначала
Красавицу и шаха изваяла,
Спаяв, поторопилась их заклясть:
Она сковала у обоих страсть.
Железные оковы наложила,
Чтоб скована была мужская сила.
Кто разобьет их, -- тот своей рукой
Свободу силе возвратит мужской.
Затем, лишив мужскую силу воли,
То изваянье понесла на поле,
Зарыла от реки невдалеке
В сырой земле, в безлюдном тайнике.
Вернувшись к Вис, поведав без обмана
О местонахожденье талисмана,
Сказала ей: "Исполнен твой приказ,
Хотя меня расстроил он, потряс.
Какого я царя заколдовала
Лишь для того, чтоб ты не тосковала!
Но уговор: промчится тридцать дней, --
Должна ты стать уступчивей, добрей.
Должна смотреть на мир земной светло,
Из сердца да исчезнут месть и зло.
Но целый год поститься -- слишком трудно,
Противно естеству и безрассудно.
Когда душой ты обратишься к мужу,
Свой талисман я извлеку наружу,
Оковку я над пламенем расплавлю,
Обоих вас на путь любви направлю.
Пока оковка -- средь воды и праха,
Закована мужская сила шаха.
Вода -- студена: стар супруг иль молод, --
Мужскую силу сковывает холод.
Едва лишь пламя талисман расплавит, --
Вновь мужества свечу гореть заставит."
С восторгом Вис узнала, что Мубад
Бессилен будет тридцать дней подряд.
...Смотри -- и прокляни судьбу по праву:
Она смешала сахар и отраву.
Прошла над Мервом туча дождевая,
Водой луга и степи заливая.
На запад устремясь и на восток,
Джейхун-рекой стал дождевой поток.
Он затопил широкую долину,
Разрушил город Мерв наполовину.
Вода текла, ревела сквозь туман
И унесла оковку-талисман.
Навеки землю залила вода,
Сковала силу шаха навсегда!
Как нищий на чужую золотую
Монету, -- шах глядит на Вис впустую.
Сидит, как лев голодный, на цепи,
А дичь гуляет перед ним в степи.
Еще он с виду жив, стремится к цели, --
Увы, погасло пламя жизни в теле.
Блуждал он счастью своему вослед,
Но руку протянул -- а счастья нет.
Ликует враг, узрев царя мученье:
Он в коже собственной -- как в заточенье.
Хотя с любимой спит, в руке рука, --
Та от него безмерно далека.
Она с двумя мужьями сочеталась,
Но девственной с обоими осталась.
Смотри: судьбой осмеяна, усладу
Не принесла ни брату, ни Мубаду!
Она росла, не ведая печали,
Ее почет и слава ожидали,
Росла, как тополь, высока, стройна,
Была ее прислужницей луна.
Лицо, как два тюльпана, заалело,
Как два плода граната, грудь созрела,
Но от любви отторгнута судьбой,
Она пошла дорогою другой.
Рассказ о ней, о шахе, о Рамине
И о кормилице услышьте ныне.
Когда прочтет влюбленный мой рассказ,
Заплачет он -- и хлынет кровь из глаз.
Любовное сказание прочтите, --
Чудесных много будет в нем событий.
Рамин тоскует по Вис. Он долго уговаривает кормилицу, чтобы та
склонила к нему сердце Вис, но кормилица не соглашается. Ценою
близости с кормилицей Рамин наконец добивается от нее обещания
помочь ему.
Подобная волшебнице опасной,
Кормилица явилась к Вис прекрасной
С коварным, ловким, лживым разговором,
Что хитрым разрисован был узором.
Увидела, что Вис грустна с утра,
Подушка от горячих слез мокра,
Рассыпалось по сердцу ожерелье, --
Где мать? Где брат? Где прежнее веселье?
Сказала ей: "Ты жизни мне дороже!
Ты не больна, -- зачем же ты на ложе?
Я вижу, что в тебя вселился див,
Врата веселья пред тобой закрыв.
Согнулся, словно лук, твой стан прямой.
Ужели Мерв стал для тебя тюрьмой?
Зачем о прошлом плачешь ты все время?
Скинь тягостное, давящее бремя!
Довольно, хватит боли и печали!
Забыть о том, что помнишь, не пора ли?
Нет худшей муки, чем тоска, безделье,
Нет лучшего лекарства, чем веселье.
Услышь меня, стань радостной опять, --
На мир с весельем будешь ты взирать!"
От этой речи, сказанной не строго,
Царица успокоилась немного,
Лицо в цепях кудрей вздымая с ложа,
На розу и на солнышко похожа,
Благоуханьем воздух наполняя,
Мир превращая в росписи Китая.
От щек ее, румяных, как восток,
Роскошный зарумянился чертог.
Вис, как весна, взглянула влажным взглядом,
И стал ее чертог весенним садом.
Но были жарким ливнем слез облиты
Два вешних цветника -- ее ланиты,
И стали бледно-синими тогда,
Как лилии над зеркалом пруда.
Хоть залита слезами, а свежей
Нарциссов чистота ее очей.
Кормилице ответила с тоской:
"Что счастье, если гибнет мой покой?
Что для меня круженье небосвода?
Мне от него -- лишь горе и невзгода.
Но на кого обрушить мне упреки?
На город Мерв, на небосвод жестокий?
Смотри: я обесславлена теперь,
Горой Альбурз раздавлена теперь!
Жаровня этот Мерв, а не столица,
Не город, а глубокая темница.
Расписанный дворец, чертог бесценный
Мне огненною кажутся геенной.
Смотри же: здесь измучили меня
И стало сердце капищем огня.
Хоть сердце бьется -- а должно гореть --
Так бьется рыба, что попала в сеть.
И я горю, горю, познав утрату,
Любовью к матери и страстью к брату.
Ночь для меня волос моих темней,
А день распахнут, как врата скорбей.
Мне утром нет покоя, ночью -- сна,
На муки я весь день обречена,
Днем -- страхом, ночью -- ужасом объята,
И нет к успокоенью мне возврата.
Клянусь тебе: лишь на одно мгновенье
Я ощутила жизни дуновенье,
Один лишь раз была отрада мне, --
Когда Виру увидела во сне.
Он прискакал -- с мечом и в гордом шлеме,
Горою возвышаясь надо всеми.
С охоты возвращался он дубравой,
Богатый и добычею и славой.
Он радостно ко мне погнал коня
И, утешая, приласкал меня.
Сказал, наполнив сахаром уста:
"Как ты живешь, душа моя, мечта?
У недруга в руках, в чужой стране
Ты помнишь ли, грустишь ли обо мне?"
Я видела, что он со мной лежал,
В своей руке он грудь мою держал.
Мой соловьиный рот, глаза газели
Он целовал, как никогда доселе!
Слова, что мне шептал мой муж, мой брат,
В моей душе, в моих ушах звенят!
Мне кажется, что я вдыхаю снова
Тот запах тела сильного, мужского.
Но ты пойми: от горя я умру, --
Лишь в сновиденье вижу я Виру!
Скажи, зачем душа во мне живет,
Когда душе враждебен небосвод?
Живу я вместе с горестью большой,
Жива лишь телом, но мертва душой.
Здесь, в грязном Мерве, в войске, на пиру,
Найдешь ли ты такого, как Виру?"
Сказала -- и слезами залилась,
Посыпались жемчужины из глаз.
Кормилица, красавицу лаская,
Сказала: "Успокойся, дорогая!
Я от тебя все беды отведу,
Я на себя приму твою беду!
Твои слова, о пери, их печаль
На сердце мне легли как медь и сталь.
Хотя, я знаю, боль твоя сильна, --
Я более из-за тебя больна.
Так не горюй же, с жизнью сладкой споря,
Не унижайся до тоски и горя!
Дитя, живи, вкушая наслажденье:
Мы в мир пришли, чтоб жить одно мгновенье.
Сей мир для нас -- стоянка на пути:
Едва придя, тотчас должны уйти.
В нем с радостью перемешалось горе,
Но и оно, как тень, исчезнет вскоре.
Огромен мир, но "мир" звучит, как "миг".
Смотри: изменчив он и многолик.
Скорбишь, превратности судьбы познав,
Но мир всегда таков, каков твой нрав.
Сегодня, скажем, проиграв, я плачу,
А завтра мне судьба пошлет удачу.
Ты -- молода, прекрасна, ты -- царица,
Перед тобою мир готов склониться,
Так не томись, покинуть мир спеша,
В оковах не нуждается душа!
Есть много в мире молодых и статных,
Таких, чья жизнь -- в занятиях приятных.
С упорством предаются наслажденьям,
И радостно сияет каждый день им.
Те -- на охоту скачут со двора,
А тем -- на лютне нравится игра,
У этих -- рать, у тех -- гарем, богатый
Рабынями, чьи груди как гранаты,
Тем -- любы целомудренные жены,
У каждого -- удел определенный.
А ты лишь по Виру грустишь, скучаешь
И больше никого не замечаешь.
Ты говоришь, что в войске, на пиру,
В проклятом Мерве равных нет Виру,
Но в Мерве много ты найдешь других
Богатырей, красавцев молодых.
Их лица -- как весенний сад, а стан
Напоминает у ручья платан.
Их породили красота и сила,
А мужество их славу подтвердило.
Их мудрецы единодушно славят
И выше, чем Виру, бесспорно, ставят.
Один из этих юношей таков,
Что нет ему подобных смельчаков.
Он -- солнце среди звезд на небосклоне,