Страница:
Спасибо Серебряному, вовремя капнул мне на мозги насчет той книженции. Позже разберемся, в чем фокус. Ни о каком волшебстве, понятно, речи нет: чудесные огнива водятся только в сказках. Но все же та рухлядь намно-о-о-ого ценнее, чем я думал. У меня глаз наметан. Едва я вижу, как к чему-то тянут лапки дяденьки в трехтысячебаксовых костюмах, первый мой рефлекс — правильный, хватательный. Не отдать ни за что. Такая корова нужна самому.
Правда, напомнил я себе, корову надо еще пригнать в свой хлев… Стоп! Почему, собственно, «корова» и «хлев»? Что за колхозные метафоры? Судя по цене, никакая это не буренка, а скорей уж рыбка из чистого золота. Значит — поймать ее и в аквариум.
Для начала я велел Софье Андреевне закинуть невод во все места, где книги и рукописи у нас хранятся официально. Пусть доктора наук подсуетятся. Пусть архивисты перешерстят каталоги, а компьютерщики прочешут мелкоячеистым бреднем базы данных хранилищ — и на «фон Гогенгейма», и на «Парацельса», и на «Теофраста» заодно. Говоря по совести, я не очень-то верил, что они что-нибудь выкопают там сразу, но принято отсекать варианты, начиная с самых элементарных. Не будем нарушать традиции.
— А кроме того, — добавил я, — вызвоните ко мне Манцова. Где бы он ни был, пускай срочно явится. Можете намекнуть ему, что я очень зол, и не давайте больше получаса на дорогу…
Человеку с большими ногами лучше заниматься бегом, а не в шахматы играть. Человеку с большой головой, наоборот, есть смысл играть в шахматы, а не бегать кросс. А что, если у человека от природы все большое — и ноги, и руки, и голова, и задница? Значит, ему дано преуспеть в любом виде спорта. То есть он не будет связываться ни с одним из них, а захочет рулить всем сразу — на правах чиновника. Чтоб уж не разрываться на части.
Глава Департамента потребительского рынка, услуг, спорта и туризма Правительства Москвы Олег Игоревич Манцов был не просто крупным чиновником. Воистину он был человеком-горой с дисконтной картой от магазина «Богатырь». Его тело господствовало сразу в трех измерениях — в высоту, в длину и в ширину. Под ним прогибались половицы. У него был громовой бас. Но ровно через двадцать шесть минут после моей беседы с секретаршей — я засек время! — эта живая гора вбежала к Магомету на полусогнутых. И вытянулась в струнку, еще не зная, в чем провинилась.
По штатному расписанию Олег Игоревич не был моим кадром: он находился в прямом вертикальном подчинении у мэра Москвы. Однако не родилось еще на свете такое муниципальное начальство, которое бы рискнуло отказать начальству федеральному.
Манцова я нашел, оценил и выдрессировал примерно с год назад, когда он был только вторым замом. На Департамент его посадили не без моего участия. И я же, если что, мог упечь его обратно.
— Как же так, мой милый? — сурово насупив брови, спросил я богатыря. Сесть я его нарочно не пригласил. — Народ жалуется. Москва, говорят, город двадцать первого века, а в ресторанах у нас все еще пятнадцатый.
— Па-па-пачему пя-пятнадцатый? — выдохнул Манцов. Я чуть не забыл, что гора еще и заикается от волнения. — Е-е-если вы о са-са-са-са… сан-сан… санги-ги-ги-ги-ени…
— Сангигиена, думаю, у вас тоже не на высоте, — бранчливым тоном прервал я его громовое блеянье, — но сейчас меня волнует другое. Ты там себе чего позволяешь, а? Тебе велено возрождать традиции русского гостеприимства или их сворачивать?
— Воз-воз-воз… — заторопился богатырь. Чем сильнее он напрягался, тем хуже говорил. — Возро-возро… не сво-сво…
— А если возрождать, — я вновь не стал дожидаться, пока он дожует очередное слово, — то почему же в меню наших ресторанов вместо современных блюд какая-то средневековая чухня? Почему туристы обижаются? У нас что, готовят теперь не по ГОСТам, а по каким-то там заплесневелым рецептам тысячелетней давности? Нет, я понимаю, экзотика-херзотика, цены до небес… А учет калорий кто будет соблюдать? А про технику безопасности ты подумал?
В ресторанном деле я абсолютный профан, и слава богу. Чаще всего конкретные знания о предмете стесняют свободу начальственного разноса. Когда ты вызываешь кого-то на ковер, чтобы посильнее накрутить ему хвост, твои мозги в процедуре не участвуют. Лучше всего нести ахинею с мрачным видом. Страх и трепет логике не подвластны. Будь Манцов директором обсерватории, я бы наехал на него за лунное затмение или, скажем, за пятна на солнце.
— Г-г-где? — На пятой минуте нашего разговора у богатыря-заики хватило ума перейти на односложные слова. — К-к-кто?
— Вот и займись выяснением, «г-где» и «к-кто»! — сердито передразнил я начальника Департамента рынка, услуг и так далее. — И чтоб послезавтра, крайний срок, был доклад о найденных нарушениях и принятых мерах. Ищи всякое старье, а доказательства — мне на стол. Мне, учти, не мэру своему! Всякую неформатную древность неси сюда. Не пропускай ничего. Рецепты, книги старые — короче, все тащи. Не будет доказательств, значит, ты ни хрена не сделал… Усек? А теперь убирайся с глаз моих долой.
Человек-гора стремительно затопал к выходу. Промахнись он мимо двери — и в стене был бы пролом. К счастью, при всех своих гигантских кондициях Манцов оставался ловок и ничего у меня не рушил. Силища его богатырская, усмехнулся я про себя, пригодится теперь для другого. Думаю, с этой минуты кинетическая энергия Олега Игоревича найдет верное русло. Наш Манцов только с начальством застенчив, а с подчиненными — ух как грозен. Пусть он их строит, отзывает из отпусков, выдергивает с дач, пусть хоть весь Департамент нагибает. Он, я знаю, вспыльчив, горяч, и это прекрасно. Главное — результат. Перегнет палку — беда невелика. Шишки в любом случае падут на мэра. А Администрация президента, как жена Цезаря, будет выше упреков и подозрений.
Я беспечно побарабанил пальцами по столу. Каков же следующий номер нашей цирковой программы? Ах да, культура! Пора привернуть потуже краник и на этом направлении. Не дадим мистеру Роршаку ни шанса обойти меня по касательной. Без визы Минкульта никакой раритет из России не вывезешь, а право решающей подписи — у министра, Льва Абрамовича Школьника. Увы, господин Школьник имеет особые заслуги перед Павлом Петровичем, так что орать или давить впрямую на него нельзя. Да, собственно, и не надо. Бить интеллигента по репе — устаревший и глубоко порочный метод. Им можно пользоваться лишь в крайнем случае. От принуждения наше общество постепенно переходит к убеждению, от подавления — к сотрудничеству. Двое культурных людей прекрасно между собой договорятся. Особенно если один из двух — немолодая осторожная гнида с советским опытом, а второй — беспринципный и лживый образчик поколения Next. Сами догадайтесь, who есть кто.
Школьника я отловил по его дачному номеру в Усково.
— Лев Абрамович, голубчик! — выбрал я умеренно-взволнованный тон. — Без вас пропадаем. Вы — наша последняя надежда. Если уж вы не поможете, никто не поможет.
— А что стряслось, Иван Николаевич? — В голосе культурного министра я с радостью уловил нотки испуга, чуть ли не паники.
Думаю, Школьник решил, будто я его хочу просить кое-что сделать для родной страны. Причем не в рабочее, а в свободное его время: именно сейчас, в благословенную пору, когда он только собрался расслабиться, отдохнуть в кругу семьи… Очень хорошо! Эффект обманутого ожидания мне выгоден. Человек, который боится, что у него будут клянчить сотню, рубль отдает с облегчением.
— Эти чертовы академики совсем нас замучили, — доверительно сообщил я министру. — Завалили нас петициями. Им почему-то взбрело в голову, что те книги, которые мы днями хотим выпустить за рубеж, по закону о реституции, должны непременно остаться в России… Ну знаете, те, старые, ветхие, на латинском языке…
— Книги? — с удивлением переспросил Школьник. — На латинском? Иван Николаевич, тут какая-то досадная ошибка. Последние два месяца по нашему ведомству ничего такого не проходило.
— И не планируется в скором времени?
— И не планируется, — настоял на своем министр культуры. — Через неделю мы возвращаем австрийцам, в Грац, одну нотную партитуру, семнадцатый век, а городскому историческому музею Штутгарта, еще через неделю, — две мейсенские тарелки из коллекции Пробста… И это все на ближайшие полгода.
— Вот маразматики! — Я интимно хихикнул в трубку. — Значит, старцы, по обыкновению, напутали. Что ж, будем разбираться… Вы меня извините, Лев Абрамович, за беспокойство. А если вдруг что-то наподобие мимо вас будет проплывать, притормозите до выяснения или даже звякните мне напрямую, хорошо? Эти академики уж такие нервные, такие зануды. Пока душу не вытрясут, не успокоятся. С ними, я считаю, лучше перебдеть, чем недобдеть…
Крайне довольный, что так дешево от меня отвязался, Школьник пообещал мне, в случае чего, весь набор культурных услуг: и звякнуть, и притормозить, и отследить, и прочее в ассортименте — исключая, разве что, маникюр, мытье головы и эротический массаж. Я попрощался с министром, две-три минуты обдумывал план дальнейших действий, после чего связался с секретаршей.
— Наберите московскую таможню, а по второй линии — ГУВД Москвы, — велел я Софье Андреевне. — И подключайте их ко мне с разрывом в полторы минуты. Первым Сканженко, вторым Большакова.
— Может, вывести их обоих на селектор? — предложила Худякова.
— Не стоит, Софья Андреевна, — отказался я. — У нас ведь будет не деловое совещание, а практически дружеская беседа…
Едва в трубке возник первый из двух голосов, я горестно спросил:
— Что ж вы меня подводите, Алексей Архипыч, родной вы наш? Я ведь не всесилен — прикрывать ваши тылы всякий раз, когда вы облажаетесь, долго не смогу. Ну хорошо, сегодня я вас отмазал, по старой дружбе, а что мне завтра делать? Президент недоволен, вопрос завис… Прикажете свою голову вместо ваших подставлять?
Силовики у нас — люди простые, как число «семь», а потому привыкшие к таким же простым и сильным чувствам. От тех, кто внизу, они ждут грубой лести и целования жопы. От тех, кто наверху, — не менее грубых наездов вплоть до зуботычин. Я сидел гораздо выше, чем Сканженко, — опять-таки не по его вертикали, но по факту. Мой теперешний собеседник всегда был внутренне готов к трехэтажному мату, «тыканью» и обещаниям выдернуть яйца. А вот мои участливые фразы выбили его из знакомой колеи.
— Иван Николаевич, где прокололись? — растерянно спросил
он.
Я был уверен, что по числу проколов таможня Всея Москвы опередит многократно использованный автобусный билет. Вопрос был лишь в том, какая из дырочек зачесалась наверху именно сейчас.
— Эх, Архипыч! — Я театрально вздохнул. — А то вы не знаете? А то вы вчера родились? Ну хорошо. Желаете играть в несознанку, извольте. У нас с Западом ченч, вы в курсе? Это рес-ти-ту-ция — не путайте с реставрацией и проституцией. Мы возвращаем кое-что по мелочовке, они кое на что закрывают глаза. И нам полезно, и им приятно… А что же у нас сегодня получается? Президент дает зеленый свет, Минкульт салютует, Запад уже мешок приготовил, а мелочовка где? Сгинула, говорят, где-то на таможне, на складе конфиската. Мне Школьник, Лев Абрамыч, буквально десять минут назад все уши прожужжал: нотная, видишь ли, у него партитура семнадцатого века, две каких-то мейсенских, что ли, тарелки и штук пять старых-престарых рукописных книг на латинском языке…
Риск облажаться был минимальным. Как ни мало я смыслил в тонкостях таможенных дел, примерно ситуацию даже я себе представлял. Склады временного хранения под завяз набиты везде—в северном отделении, в восточном, на юге и западе. Прибавьте к этому отдельную копилку в «Шереметьево-2» с отдельным ключиком. Прибавьте центральный склад в Ясенево, где процесс передачи добра от ГТК к РФФИ иногда растягивается на долгие месяцы. Алексей Архипыч, эдакий скупой рыцарь печального образа, не смог бы охватить мысленным взором все, чем владел. Думаю, он не открестился бы даже от конфискованного слона.
— Найдем, Иван Николаевич! — не раздумывая воскликнул Сканженко. — Раскопаем! Благодарю за доверие, не забуду. Всех своих тотчас же на ноги поставлю, каждую подозрительную тарелку, каждую книжку до 40 года, каждую нотную бумажку посчитаем и списочек вам сразу же с курьером представим. Каждую…
— Погодите вы, Алексей Архипыч, не частите, — утомленным голосом прервал я таможенника. — Побудьте пока на телефоне, тут у меня Большаков по второй линии… Привет, Александр Данилович! — обратился я к начальнику столичного ГУВД, который и на самом деле объявился у меня в другой трубке. — Что-что? Замечательно. Я вас поздравляю… — После этих слов я потеснее прижал первую трубку к животу, чтобы Сканженко не услышал, с чем именно я буду поздравлять Большакова. — Вы молодец! Это такая победа! Считайте, благодарность президента вам обеспечена…
— Служу Отечеству! — в состоянии некоторой офонарелости объявил главный столичный мент. — Рад стараться!
Вероятно, сейчас он про себя торопливо перебирал то немногое, что могло бы сойти за победу или хоть за крошечное достижение последних дней. Интересно было бы заглянуть к нему в черепушку, чтобы оценить итоги поиска. Чует сердце, улов окажется плевым.
— И теперь, — продолжал я, — когда дело сделано, оформляйте, как положено, изъятие, а затем попрошу вас доставить эту книгу прямо к нам в Администрацию, в мой кабинет.
— Эту книгу… — сдавленным эхом откликнулся Большаков.
— Да, эту самую, — любезно подтвердил я, — какую же еще? Ой, да не скромничайте вы, не прикидывайтесь, что ничего не знаете! Мне доложили: московское ГУВД только что обнаружило пропавшую с таможни какую-то там древнюю книгу, латинскую, рукописную, XVI века, не помню названия… Короче, вы лучше меня знаете, какую. Тут у меня, кстати, московская таможня висит на первой линии, так не поверите ли, Сканженко прямо иззавидовался: не успел он потерять, а вы уже где-то нашли… Значит, сколько вам времени вам надо, чтобы оформить все бумаги официально, учитывая выходные дни и отпускной сезон… сутки?
— Двое суток! — быстро проговорил главный московский мент.
Не без удовольствия я вообразил, какой шухер наведет Большаков в подведомственной ментуре. Сам виноват. Он имел шанс откреститься от победы, когда я его назначил призером. Ничего похожего он не сделал, а теперь уж дороги назад нет. Это будет посложней, чем сортировать вервольфов и оборотней в своих рядах: надо пойти туда, не зная куда, и добыть то, не зная что. Причем на все про все — сорок восемь часов. К такой Mission Impossible готовы только наши стражи порядка. И, что самое любопытное, в авральном режиме они ведь могут выдать настоящий результат.
— Ну черт с вами, двое так двое, — благодушно сказал я и отключил Большакова. А таможенника вновь переместил от живота к уху и сообщил: — Радуйтесь, Алексей Архипыч! Полдела сделал Большаков. Учитесь у него, как надо работать. Отрыл он где-то уже без вас ноты и тарелки. Так что ищите только латинские книги. Результатов жду не позже, чем послезавтра.
Я нарочно столкнул МГТК с ГУВД Москвы: вдруг у Архипыча взыграет профессиональная ревность? Едва ли генерал Сканженко поднимет со складов что-то путное — для счастливых совпадений жизнь слишком грустна, — а вот пригляд за терминалами утроит; если мою вещь кто-то решится пронести мимо его клюва, авось не утаит ее от меня ни за какой бакшиш. Генерал же Большаков, я надеюсь, теперь поставит на уши всех до последнего участкового. Москва — город немаленький, но и по числу патрульных мы почти догнали Нью-Йорк. А загребущих рук у ментов вдвое больше, чем самих ментов.
Кстати, и Манцову и обоим силовикам я, в отличие от архивистов, намеренно не дал конкретных сведений. Во-первых, эти орлы все равно перепутают автора и название. Во-вторых, широкий охват лучше узкого. В-третьих, без конкретики проще избежать ненужной утечки по горизонтали. Есть в столице одна любопытная структура с большими возможностями, но от ее услуг безопасней отказаться. ФСБ — слишком внимательная контора, а генерал Голубев слишком любит тянуть одеяло на себя. Помогать-то он помогает, но только не задаром. Как же, жди! Отрезать для чужого дяди даже небольшой кусочек золотой рыбки — значит, угробить ее целиком…
Прежде чем поднять наконец трубку белого телефона с гербом, я снял ботинки, переобулся в тапочки, вышел из-за стола и ступил на ворс ковровой дорожки. Я бы предпочел, понятно, стоять босиком и на траве, но политика — искусство возможного. Сойдет и паллиатив. Сделаем-ка несколько приседаний, руки вперед. Сел — выдох, встал — вдох. Сел — встал, сел — встал…
Достаточно. Ноги в стороны, рот на замок. Дышим правой ноздрей, левую закрываем. Дышим левой ноздрей, правая заперта. Шести раз хватит. Пульс слегка учащен, в боку покалывает, в носу свербит, в башке легкая качка. Самое подходящее состояние для того, чтобы перейти ко второй очереди — мимической, к гимнастике для губ. Разговор предстоит ответственный, я не могу запнуться ни на миг.
Подойдя поближе к телефону, я сделал вдох через рот — зубы сомкнуты, губами изобразил chee-e-e-e-ese, выдохнул через нос. Пяти раз довольно. Теперь то же самое, но при выдохе — губы в трубочку. Еще пять раз. Последнее упражнение: закрываем рот, сжимаем губы и надуваем щеки, а потом двумя кулаками медленно и беззвучно выдавливаем воздух. Семь раз раз максимум. Хватит. Лицевые мышцы к лицедейству готовы. Можно усаживаться в кресло и брать трубку.
— Ваня, привет, — донесся до меня голос президента. — Как прошли переговоры с Роршаком? Вы уже согласовали кандидатуру?
— Да, Павел Петрович, здравствуйте, мы согласовали, все вроде бы нормально… — В каждое слово я постарался добавить по ядовитой капельке сомнения. Глава государства обязан был сам, без моего нажима, заподозрить что-то неладное. — Я предложил Васютинского, мистер Роршак от имени Фонда не возражал…
Последнее слово я произнес с еле заметной повышенной интонацией, чтобы фраза повисла в воздухе. У хороших актеров тональность речи и длина пауз между словами нередко важнее слов. Мне, конечно, далеко до Лоуренса Оливье или Смоктуновского, но с азами я знаком: в какой-нибудь провинциальной антерпризе мог бы, пожалуй, вытянуть трехминутный этюд «Беспокойство».
— Что случилось, Ваня? — Президент уловил мою тревогу.
— Нет, ничего серьезного, Павел Петрович! — Я добавил в свой коктейль каплю нарочитой бодрости. — Так, ерунда… Это ведь не моя прерогатива. Моя сфера — кадры, а не безопасность…
Оба-на! Не найдется еще в мире такой босс, который бы сошел с этой интересной темы, не потребовав объяснений. Тем более, если босс по молодости лет отпахал немалый срок в мексиканской резидентуре ПГУ КГБ СССР. И при слове «безопасность» у него в мозгах моментально загорается красная лампочка.
— Погодите, Ваня. — Президент легко поймал мою наживку. — Вы их подозреваете в чем-то определенном? Вы что-нибудь заметили?
— Я, Павел Петрович, не имею никакого права никого и ни в чем подозревать, — изобразил я отступление назад. — Мало ли что мне в разговоре почудилось? Я же не специалист в таких делах.
— Нет уж, вы договаривайте, Ваня, договаривайте. — В президентском голосе я почувствовал нетерпение. — Не хотите же вы сказать, что Фонд Пола Гогенгейма, эти меценаты с вековыми гуманитарными традициями, с филиалами по всему миру…
Чертовски приятно покупать человека за его же деньги! Думаю, глава государства втайне хотел бы услышать слова, которые я ему сейчас впарю. Он и сам бы их первым высказал вслух, но ранг мешает. Взрослому и ответственному Юпитеру нельзя изронить с вершин то, что можно брякнуть молодому безоглядному бычку.
— А почему нет? — сыграл я в откровенность. — Подумаешь, Фонд! Тоже мне, священная корова. Да любая фирма с международными филиалами, даже «МакДональдс», может быть ширмой. А на негосударственных конторах пробы негде ставить, жук на жуке сидит. У всех этих экологов-политологов без границ есть двойное дно. Скажем, «Freedom House» возглавляет Вулси, который когда-то служил в Лэнгли… Я, Павел Петрович, не сторонник теории заговора. Наверное, вымирающим животным или музеям все они тоже помогают. Но поверить в сугубо гуманитарную миссию того же Фонда Гогенгейма я не могу, увольте. Вы-то лучше меня представляете, чем могут заниматься люди вроде Роршака. По мере развития демократии информационная борьба за умы только обостряется.
— Думаете, они из ЦРУ? — мечтательно спросил президент.
Я не привел ни единого аргумента, а Павел Петрович уже клюнул на чужеземные происки! Как глава государства и человек неглупый, он, разумеется, понимал, что уже лет двадцать мы никому задаром не нужны. Но сердце разведчика стучит в ритме бдительности. Если он сам занимался подобными штучками, почему другие не могут?
Старик Серебряный рассказывал мне о том, как в Мексике теперешний президент работал под крышей советско-мексиканского общества изучения ацтекской культуры. И изображал из себя спеца по их богу, Пернатому Змею — Кетцалькоатлю. На это место его взяли потому, что молодой Павел Петрович единственный во всей резидентуре мог выговорить длинное слово без запинки…
— Вряд ли именно ЦРУ, — усомнился я. Крайне осторожно. Пора было сдать назад, не делая при этом резких движений. Одно дело — оттеснить конкурента, другое — получить себе на хвост ораву эфэсбэшников. — Мало ли рычагов у Госдепа?
— Вы правы, Ваня, их немало, — задумчиво проговорил глава государства. — Этот Роршак, сдается мне, тонкая штучка, а цэрэушники по всему миру работают слишком топорно. Помню, в Гвадалахаре, в баре, подсаживается ко мне один индеец навахо. С виду обычный индеец. Грязный, небритый, но с таким гарвардским английским… — Похоже, мыслями Павел Петрович унесся далеко, во времена своей бурной шпионской юности. — Так вы полагаете, Ваня, сейчас нам не стоит подключать контрразведку?
Вот он — наилучший момент задвинуть Голубева! Чтоб не мешал. Толкаем его плавно, деликатно, ненавязчиво, почти как родного.
— Я очень уважаю генерала Голубева. — сказал я. Мне даже не понадобилось лукавить при этих словах: старых змеюк и вправду надлежит чтить. Не выпуская из террариума. — Он отличный работник, высокий профессионал, но… Все эти крики об агентах, о шифровках в зубных пломбах, о радиопередатчиках в биг-ма-ках — немножко прошлый век. Если уж та сторона работает тонко, то и нам надо тоньше. Не будем суетиться. Фонды надо выдавливать без шума. Если захотите, я этим Роршаком вместе с его Гогенгеймом сам займусь. Сделаем все по-тихому на личных контактах…
— Да-да, — согласился президент. — Лучше всего без скандалов. Они так утомляют, эти скандалы. Сделайте тихо, культурно, как вы умеете… И спасибо, Ваня, вам за то, что вы не стали скрывать своих сомнений. Далеко не всякий на вашем месте решился бы…
И тебе спасибо большое, Ганс Христиан Андерсен, мысленно произнес я, вешая трубку обратно на аппарат с золотым орлом. Уже второй раз за сегодня покойный датчанин крупно выручал меня. Благодаря еще одной его сказочке к нам, молодым наглецам, прислушиваются сегодня даже короли. Причем не только голые.
Я встал с кресла, помассировал затекшую шею, профилактически попрыгал на правой ноге, затем на левой и отправился в свою кладовку — разыскивать наследство Виктора Львовича. Теперь, когда хитрец Роршак перестал быть помехой, а Голубев остался в своем террариуме, я мог просмотреть файлы насчет бесценного старья товарища Парацельса. Надо же прикинуть, откуда золото в этой рыбке, сколько его, какой пробы и почем сегодня унция.
Зеленый картонный ящик нашелся быстро, диск номер девять втянулся в матовый бочок ноутбука и через секунду экран приказал мне: «Enter password». Ах да, старик говорил мне, что диск запаролен. Каким же, черт, латинским словом он запер базу данных? Я был уверен, что оно мне не пригодится, а потому не потрудился запомнить. Culinaria? Culinaris? Culinarius?
Может, Серебряный в ЦКБ уже пришел в себя? Я набрал служебный номер Дамаева и несколько секунд вслушивался в длинные гудки.
Судя по всему, Рашид Харисович честно отработал смену и, как обычно, умотал играть в карты. И пускай, решил я, желаю ему выиграть сто рублей. А я как-нибудь справлюсь без подсказок. Выбор невелик — не шесть тысяч комбинаций цифрового замка, а всего одно словечко из трех. Надеюсь, если я разок ошибусь с паролем, программа не выкинет фокуса типа ликвидации файлов.
Я отстучал слово «Culinaris», а в ответ получил «Error». Хорошо, тогда мы добавим ближе к концу слова еще одну букву, чтобы стало «Culinarius»… так подойдет?
Экран на мгновение озарился зеленым — и диск открылся.
Глава семнадцатая Пуля не выбирает (Яна)
Правда, напомнил я себе, корову надо еще пригнать в свой хлев… Стоп! Почему, собственно, «корова» и «хлев»? Что за колхозные метафоры? Судя по цене, никакая это не буренка, а скорей уж рыбка из чистого золота. Значит — поймать ее и в аквариум.
Для начала я велел Софье Андреевне закинуть невод во все места, где книги и рукописи у нас хранятся официально. Пусть доктора наук подсуетятся. Пусть архивисты перешерстят каталоги, а компьютерщики прочешут мелкоячеистым бреднем базы данных хранилищ — и на «фон Гогенгейма», и на «Парацельса», и на «Теофраста» заодно. Говоря по совести, я не очень-то верил, что они что-нибудь выкопают там сразу, но принято отсекать варианты, начиная с самых элементарных. Не будем нарушать традиции.
— А кроме того, — добавил я, — вызвоните ко мне Манцова. Где бы он ни был, пускай срочно явится. Можете намекнуть ему, что я очень зол, и не давайте больше получаса на дорогу…
Человеку с большими ногами лучше заниматься бегом, а не в шахматы играть. Человеку с большой головой, наоборот, есть смысл играть в шахматы, а не бегать кросс. А что, если у человека от природы все большое — и ноги, и руки, и голова, и задница? Значит, ему дано преуспеть в любом виде спорта. То есть он не будет связываться ни с одним из них, а захочет рулить всем сразу — на правах чиновника. Чтоб уж не разрываться на части.
Глава Департамента потребительского рынка, услуг, спорта и туризма Правительства Москвы Олег Игоревич Манцов был не просто крупным чиновником. Воистину он был человеком-горой с дисконтной картой от магазина «Богатырь». Его тело господствовало сразу в трех измерениях — в высоту, в длину и в ширину. Под ним прогибались половицы. У него был громовой бас. Но ровно через двадцать шесть минут после моей беседы с секретаршей — я засек время! — эта живая гора вбежала к Магомету на полусогнутых. И вытянулась в струнку, еще не зная, в чем провинилась.
По штатному расписанию Олег Игоревич не был моим кадром: он находился в прямом вертикальном подчинении у мэра Москвы. Однако не родилось еще на свете такое муниципальное начальство, которое бы рискнуло отказать начальству федеральному.
Манцова я нашел, оценил и выдрессировал примерно с год назад, когда он был только вторым замом. На Департамент его посадили не без моего участия. И я же, если что, мог упечь его обратно.
— Как же так, мой милый? — сурово насупив брови, спросил я богатыря. Сесть я его нарочно не пригласил. — Народ жалуется. Москва, говорят, город двадцать первого века, а в ресторанах у нас все еще пятнадцатый.
— Па-па-пачему пя-пятнадцатый? — выдохнул Манцов. Я чуть не забыл, что гора еще и заикается от волнения. — Е-е-если вы о са-са-са-са… сан-сан… санги-ги-ги-ги-ени…
— Сангигиена, думаю, у вас тоже не на высоте, — бранчливым тоном прервал я его громовое блеянье, — но сейчас меня волнует другое. Ты там себе чего позволяешь, а? Тебе велено возрождать традиции русского гостеприимства или их сворачивать?
— Воз-воз-воз… — заторопился богатырь. Чем сильнее он напрягался, тем хуже говорил. — Возро-возро… не сво-сво…
— А если возрождать, — я вновь не стал дожидаться, пока он дожует очередное слово, — то почему же в меню наших ресторанов вместо современных блюд какая-то средневековая чухня? Почему туристы обижаются? У нас что, готовят теперь не по ГОСТам, а по каким-то там заплесневелым рецептам тысячелетней давности? Нет, я понимаю, экзотика-херзотика, цены до небес… А учет калорий кто будет соблюдать? А про технику безопасности ты подумал?
В ресторанном деле я абсолютный профан, и слава богу. Чаще всего конкретные знания о предмете стесняют свободу начальственного разноса. Когда ты вызываешь кого-то на ковер, чтобы посильнее накрутить ему хвост, твои мозги в процедуре не участвуют. Лучше всего нести ахинею с мрачным видом. Страх и трепет логике не подвластны. Будь Манцов директором обсерватории, я бы наехал на него за лунное затмение или, скажем, за пятна на солнце.
— Г-г-где? — На пятой минуте нашего разговора у богатыря-заики хватило ума перейти на односложные слова. — К-к-кто?
— Вот и займись выяснением, «г-где» и «к-кто»! — сердито передразнил я начальника Департамента рынка, услуг и так далее. — И чтоб послезавтра, крайний срок, был доклад о найденных нарушениях и принятых мерах. Ищи всякое старье, а доказательства — мне на стол. Мне, учти, не мэру своему! Всякую неформатную древность неси сюда. Не пропускай ничего. Рецепты, книги старые — короче, все тащи. Не будет доказательств, значит, ты ни хрена не сделал… Усек? А теперь убирайся с глаз моих долой.
Человек-гора стремительно затопал к выходу. Промахнись он мимо двери — и в стене был бы пролом. К счастью, при всех своих гигантских кондициях Манцов оставался ловок и ничего у меня не рушил. Силища его богатырская, усмехнулся я про себя, пригодится теперь для другого. Думаю, с этой минуты кинетическая энергия Олега Игоревича найдет верное русло. Наш Манцов только с начальством застенчив, а с подчиненными — ух как грозен. Пусть он их строит, отзывает из отпусков, выдергивает с дач, пусть хоть весь Департамент нагибает. Он, я знаю, вспыльчив, горяч, и это прекрасно. Главное — результат. Перегнет палку — беда невелика. Шишки в любом случае падут на мэра. А Администрация президента, как жена Цезаря, будет выше упреков и подозрений.
Я беспечно побарабанил пальцами по столу. Каков же следующий номер нашей цирковой программы? Ах да, культура! Пора привернуть потуже краник и на этом направлении. Не дадим мистеру Роршаку ни шанса обойти меня по касательной. Без визы Минкульта никакой раритет из России не вывезешь, а право решающей подписи — у министра, Льва Абрамовича Школьника. Увы, господин Школьник имеет особые заслуги перед Павлом Петровичем, так что орать или давить впрямую на него нельзя. Да, собственно, и не надо. Бить интеллигента по репе — устаревший и глубоко порочный метод. Им можно пользоваться лишь в крайнем случае. От принуждения наше общество постепенно переходит к убеждению, от подавления — к сотрудничеству. Двое культурных людей прекрасно между собой договорятся. Особенно если один из двух — немолодая осторожная гнида с советским опытом, а второй — беспринципный и лживый образчик поколения Next. Сами догадайтесь, who есть кто.
Школьника я отловил по его дачному номеру в Усково.
— Лев Абрамович, голубчик! — выбрал я умеренно-взволнованный тон. — Без вас пропадаем. Вы — наша последняя надежда. Если уж вы не поможете, никто не поможет.
— А что стряслось, Иван Николаевич? — В голосе культурного министра я с радостью уловил нотки испуга, чуть ли не паники.
Думаю, Школьник решил, будто я его хочу просить кое-что сделать для родной страны. Причем не в рабочее, а в свободное его время: именно сейчас, в благословенную пору, когда он только собрался расслабиться, отдохнуть в кругу семьи… Очень хорошо! Эффект обманутого ожидания мне выгоден. Человек, который боится, что у него будут клянчить сотню, рубль отдает с облегчением.
— Эти чертовы академики совсем нас замучили, — доверительно сообщил я министру. — Завалили нас петициями. Им почему-то взбрело в голову, что те книги, которые мы днями хотим выпустить за рубеж, по закону о реституции, должны непременно остаться в России… Ну знаете, те, старые, ветхие, на латинском языке…
— Книги? — с удивлением переспросил Школьник. — На латинском? Иван Николаевич, тут какая-то досадная ошибка. Последние два месяца по нашему ведомству ничего такого не проходило.
— И не планируется в скором времени?
— И не планируется, — настоял на своем министр культуры. — Через неделю мы возвращаем австрийцам, в Грац, одну нотную партитуру, семнадцатый век, а городскому историческому музею Штутгарта, еще через неделю, — две мейсенские тарелки из коллекции Пробста… И это все на ближайшие полгода.
— Вот маразматики! — Я интимно хихикнул в трубку. — Значит, старцы, по обыкновению, напутали. Что ж, будем разбираться… Вы меня извините, Лев Абрамович, за беспокойство. А если вдруг что-то наподобие мимо вас будет проплывать, притормозите до выяснения или даже звякните мне напрямую, хорошо? Эти академики уж такие нервные, такие зануды. Пока душу не вытрясут, не успокоятся. С ними, я считаю, лучше перебдеть, чем недобдеть…
Крайне довольный, что так дешево от меня отвязался, Школьник пообещал мне, в случае чего, весь набор культурных услуг: и звякнуть, и притормозить, и отследить, и прочее в ассортименте — исключая, разве что, маникюр, мытье головы и эротический массаж. Я попрощался с министром, две-три минуты обдумывал план дальнейших действий, после чего связался с секретаршей.
— Наберите московскую таможню, а по второй линии — ГУВД Москвы, — велел я Софье Андреевне. — И подключайте их ко мне с разрывом в полторы минуты. Первым Сканженко, вторым Большакова.
— Может, вывести их обоих на селектор? — предложила Худякова.
— Не стоит, Софья Андреевна, — отказался я. — У нас ведь будет не деловое совещание, а практически дружеская беседа…
Едва в трубке возник первый из двух голосов, я горестно спросил:
— Что ж вы меня подводите, Алексей Архипыч, родной вы наш? Я ведь не всесилен — прикрывать ваши тылы всякий раз, когда вы облажаетесь, долго не смогу. Ну хорошо, сегодня я вас отмазал, по старой дружбе, а что мне завтра делать? Президент недоволен, вопрос завис… Прикажете свою голову вместо ваших подставлять?
Силовики у нас — люди простые, как число «семь», а потому привыкшие к таким же простым и сильным чувствам. От тех, кто внизу, они ждут грубой лести и целования жопы. От тех, кто наверху, — не менее грубых наездов вплоть до зуботычин. Я сидел гораздо выше, чем Сканженко, — опять-таки не по его вертикали, но по факту. Мой теперешний собеседник всегда был внутренне готов к трехэтажному мату, «тыканью» и обещаниям выдернуть яйца. А вот мои участливые фразы выбили его из знакомой колеи.
— Иван Николаевич, где прокололись? — растерянно спросил
он.
Я был уверен, что по числу проколов таможня Всея Москвы опередит многократно использованный автобусный билет. Вопрос был лишь в том, какая из дырочек зачесалась наверху именно сейчас.
— Эх, Архипыч! — Я театрально вздохнул. — А то вы не знаете? А то вы вчера родились? Ну хорошо. Желаете играть в несознанку, извольте. У нас с Западом ченч, вы в курсе? Это рес-ти-ту-ция — не путайте с реставрацией и проституцией. Мы возвращаем кое-что по мелочовке, они кое на что закрывают глаза. И нам полезно, и им приятно… А что же у нас сегодня получается? Президент дает зеленый свет, Минкульт салютует, Запад уже мешок приготовил, а мелочовка где? Сгинула, говорят, где-то на таможне, на складе конфиската. Мне Школьник, Лев Абрамыч, буквально десять минут назад все уши прожужжал: нотная, видишь ли, у него партитура семнадцатого века, две каких-то мейсенских, что ли, тарелки и штук пять старых-престарых рукописных книг на латинском языке…
Риск облажаться был минимальным. Как ни мало я смыслил в тонкостях таможенных дел, примерно ситуацию даже я себе представлял. Склады временного хранения под завяз набиты везде—в северном отделении, в восточном, на юге и западе. Прибавьте к этому отдельную копилку в «Шереметьево-2» с отдельным ключиком. Прибавьте центральный склад в Ясенево, где процесс передачи добра от ГТК к РФФИ иногда растягивается на долгие месяцы. Алексей Архипыч, эдакий скупой рыцарь печального образа, не смог бы охватить мысленным взором все, чем владел. Думаю, он не открестился бы даже от конфискованного слона.
— Найдем, Иван Николаевич! — не раздумывая воскликнул Сканженко. — Раскопаем! Благодарю за доверие, не забуду. Всех своих тотчас же на ноги поставлю, каждую подозрительную тарелку, каждую книжку до 40 года, каждую нотную бумажку посчитаем и списочек вам сразу же с курьером представим. Каждую…
— Погодите вы, Алексей Архипыч, не частите, — утомленным голосом прервал я таможенника. — Побудьте пока на телефоне, тут у меня Большаков по второй линии… Привет, Александр Данилович! — обратился я к начальнику столичного ГУВД, который и на самом деле объявился у меня в другой трубке. — Что-что? Замечательно. Я вас поздравляю… — После этих слов я потеснее прижал первую трубку к животу, чтобы Сканженко не услышал, с чем именно я буду поздравлять Большакова. — Вы молодец! Это такая победа! Считайте, благодарность президента вам обеспечена…
— Служу Отечеству! — в состоянии некоторой офонарелости объявил главный столичный мент. — Рад стараться!
Вероятно, сейчас он про себя торопливо перебирал то немногое, что могло бы сойти за победу или хоть за крошечное достижение последних дней. Интересно было бы заглянуть к нему в черепушку, чтобы оценить итоги поиска. Чует сердце, улов окажется плевым.
— И теперь, — продолжал я, — когда дело сделано, оформляйте, как положено, изъятие, а затем попрошу вас доставить эту книгу прямо к нам в Администрацию, в мой кабинет.
— Эту книгу… — сдавленным эхом откликнулся Большаков.
— Да, эту самую, — любезно подтвердил я, — какую же еще? Ой, да не скромничайте вы, не прикидывайтесь, что ничего не знаете! Мне доложили: московское ГУВД только что обнаружило пропавшую с таможни какую-то там древнюю книгу, латинскую, рукописную, XVI века, не помню названия… Короче, вы лучше меня знаете, какую. Тут у меня, кстати, московская таможня висит на первой линии, так не поверите ли, Сканженко прямо иззавидовался: не успел он потерять, а вы уже где-то нашли… Значит, сколько вам времени вам надо, чтобы оформить все бумаги официально, учитывая выходные дни и отпускной сезон… сутки?
— Двое суток! — быстро проговорил главный московский мент.
Не без удовольствия я вообразил, какой шухер наведет Большаков в подведомственной ментуре. Сам виноват. Он имел шанс откреститься от победы, когда я его назначил призером. Ничего похожего он не сделал, а теперь уж дороги назад нет. Это будет посложней, чем сортировать вервольфов и оборотней в своих рядах: надо пойти туда, не зная куда, и добыть то, не зная что. Причем на все про все — сорок восемь часов. К такой Mission Impossible готовы только наши стражи порядка. И, что самое любопытное, в авральном режиме они ведь могут выдать настоящий результат.
— Ну черт с вами, двое так двое, — благодушно сказал я и отключил Большакова. А таможенника вновь переместил от живота к уху и сообщил: — Радуйтесь, Алексей Архипыч! Полдела сделал Большаков. Учитесь у него, как надо работать. Отрыл он где-то уже без вас ноты и тарелки. Так что ищите только латинские книги. Результатов жду не позже, чем послезавтра.
Я нарочно столкнул МГТК с ГУВД Москвы: вдруг у Архипыча взыграет профессиональная ревность? Едва ли генерал Сканженко поднимет со складов что-то путное — для счастливых совпадений жизнь слишком грустна, — а вот пригляд за терминалами утроит; если мою вещь кто-то решится пронести мимо его клюва, авось не утаит ее от меня ни за какой бакшиш. Генерал же Большаков, я надеюсь, теперь поставит на уши всех до последнего участкового. Москва — город немаленький, но и по числу патрульных мы почти догнали Нью-Йорк. А загребущих рук у ментов вдвое больше, чем самих ментов.
Кстати, и Манцову и обоим силовикам я, в отличие от архивистов, намеренно не дал конкретных сведений. Во-первых, эти орлы все равно перепутают автора и название. Во-вторых, широкий охват лучше узкого. В-третьих, без конкретики проще избежать ненужной утечки по горизонтали. Есть в столице одна любопытная структура с большими возможностями, но от ее услуг безопасней отказаться. ФСБ — слишком внимательная контора, а генерал Голубев слишком любит тянуть одеяло на себя. Помогать-то он помогает, но только не задаром. Как же, жди! Отрезать для чужого дяди даже небольшой кусочек золотой рыбки — значит, угробить ее целиком…
Прежде чем поднять наконец трубку белого телефона с гербом, я снял ботинки, переобулся в тапочки, вышел из-за стола и ступил на ворс ковровой дорожки. Я бы предпочел, понятно, стоять босиком и на траве, но политика — искусство возможного. Сойдет и паллиатив. Сделаем-ка несколько приседаний, руки вперед. Сел — выдох, встал — вдох. Сел — встал, сел — встал…
Достаточно. Ноги в стороны, рот на замок. Дышим правой ноздрей, левую закрываем. Дышим левой ноздрей, правая заперта. Шести раз хватит. Пульс слегка учащен, в боку покалывает, в носу свербит, в башке легкая качка. Самое подходящее состояние для того, чтобы перейти ко второй очереди — мимической, к гимнастике для губ. Разговор предстоит ответственный, я не могу запнуться ни на миг.
Подойдя поближе к телефону, я сделал вдох через рот — зубы сомкнуты, губами изобразил chee-e-e-e-ese, выдохнул через нос. Пяти раз довольно. Теперь то же самое, но при выдохе — губы в трубочку. Еще пять раз. Последнее упражнение: закрываем рот, сжимаем губы и надуваем щеки, а потом двумя кулаками медленно и беззвучно выдавливаем воздух. Семь раз раз максимум. Хватит. Лицевые мышцы к лицедейству готовы. Можно усаживаться в кресло и брать трубку.
— Ваня, привет, — донесся до меня голос президента. — Как прошли переговоры с Роршаком? Вы уже согласовали кандидатуру?
— Да, Павел Петрович, здравствуйте, мы согласовали, все вроде бы нормально… — В каждое слово я постарался добавить по ядовитой капельке сомнения. Глава государства обязан был сам, без моего нажима, заподозрить что-то неладное. — Я предложил Васютинского, мистер Роршак от имени Фонда не возражал…
Последнее слово я произнес с еле заметной повышенной интонацией, чтобы фраза повисла в воздухе. У хороших актеров тональность речи и длина пауз между словами нередко важнее слов. Мне, конечно, далеко до Лоуренса Оливье или Смоктуновского, но с азами я знаком: в какой-нибудь провинциальной антерпризе мог бы, пожалуй, вытянуть трехминутный этюд «Беспокойство».
— Что случилось, Ваня? — Президент уловил мою тревогу.
— Нет, ничего серьезного, Павел Петрович! — Я добавил в свой коктейль каплю нарочитой бодрости. — Так, ерунда… Это ведь не моя прерогатива. Моя сфера — кадры, а не безопасность…
Оба-на! Не найдется еще в мире такой босс, который бы сошел с этой интересной темы, не потребовав объяснений. Тем более, если босс по молодости лет отпахал немалый срок в мексиканской резидентуре ПГУ КГБ СССР. И при слове «безопасность» у него в мозгах моментально загорается красная лампочка.
— Погодите, Ваня. — Президент легко поймал мою наживку. — Вы их подозреваете в чем-то определенном? Вы что-нибудь заметили?
— Я, Павел Петрович, не имею никакого права никого и ни в чем подозревать, — изобразил я отступление назад. — Мало ли что мне в разговоре почудилось? Я же не специалист в таких делах.
— Нет уж, вы договаривайте, Ваня, договаривайте. — В президентском голосе я почувствовал нетерпение. — Не хотите же вы сказать, что Фонд Пола Гогенгейма, эти меценаты с вековыми гуманитарными традициями, с филиалами по всему миру…
Чертовски приятно покупать человека за его же деньги! Думаю, глава государства втайне хотел бы услышать слова, которые я ему сейчас впарю. Он и сам бы их первым высказал вслух, но ранг мешает. Взрослому и ответственному Юпитеру нельзя изронить с вершин то, что можно брякнуть молодому безоглядному бычку.
— А почему нет? — сыграл я в откровенность. — Подумаешь, Фонд! Тоже мне, священная корова. Да любая фирма с международными филиалами, даже «МакДональдс», может быть ширмой. А на негосударственных конторах пробы негде ставить, жук на жуке сидит. У всех этих экологов-политологов без границ есть двойное дно. Скажем, «Freedom House» возглавляет Вулси, который когда-то служил в Лэнгли… Я, Павел Петрович, не сторонник теории заговора. Наверное, вымирающим животным или музеям все они тоже помогают. Но поверить в сугубо гуманитарную миссию того же Фонда Гогенгейма я не могу, увольте. Вы-то лучше меня представляете, чем могут заниматься люди вроде Роршака. По мере развития демократии информационная борьба за умы только обостряется.
— Думаете, они из ЦРУ? — мечтательно спросил президент.
Я не привел ни единого аргумента, а Павел Петрович уже клюнул на чужеземные происки! Как глава государства и человек неглупый, он, разумеется, понимал, что уже лет двадцать мы никому задаром не нужны. Но сердце разведчика стучит в ритме бдительности. Если он сам занимался подобными штучками, почему другие не могут?
Старик Серебряный рассказывал мне о том, как в Мексике теперешний президент работал под крышей советско-мексиканского общества изучения ацтекской культуры. И изображал из себя спеца по их богу, Пернатому Змею — Кетцалькоатлю. На это место его взяли потому, что молодой Павел Петрович единственный во всей резидентуре мог выговорить длинное слово без запинки…
— Вряд ли именно ЦРУ, — усомнился я. Крайне осторожно. Пора было сдать назад, не делая при этом резких движений. Одно дело — оттеснить конкурента, другое — получить себе на хвост ораву эфэсбэшников. — Мало ли рычагов у Госдепа?
— Вы правы, Ваня, их немало, — задумчиво проговорил глава государства. — Этот Роршак, сдается мне, тонкая штучка, а цэрэушники по всему миру работают слишком топорно. Помню, в Гвадалахаре, в баре, подсаживается ко мне один индеец навахо. С виду обычный индеец. Грязный, небритый, но с таким гарвардским английским… — Похоже, мыслями Павел Петрович унесся далеко, во времена своей бурной шпионской юности. — Так вы полагаете, Ваня, сейчас нам не стоит подключать контрразведку?
Вот он — наилучший момент задвинуть Голубева! Чтоб не мешал. Толкаем его плавно, деликатно, ненавязчиво, почти как родного.
— Я очень уважаю генерала Голубева. — сказал я. Мне даже не понадобилось лукавить при этих словах: старых змеюк и вправду надлежит чтить. Не выпуская из террариума. — Он отличный работник, высокий профессионал, но… Все эти крики об агентах, о шифровках в зубных пломбах, о радиопередатчиках в биг-ма-ках — немножко прошлый век. Если уж та сторона работает тонко, то и нам надо тоньше. Не будем суетиться. Фонды надо выдавливать без шума. Если захотите, я этим Роршаком вместе с его Гогенгеймом сам займусь. Сделаем все по-тихому на личных контактах…
— Да-да, — согласился президент. — Лучше всего без скандалов. Они так утомляют, эти скандалы. Сделайте тихо, культурно, как вы умеете… И спасибо, Ваня, вам за то, что вы не стали скрывать своих сомнений. Далеко не всякий на вашем месте решился бы…
И тебе спасибо большое, Ганс Христиан Андерсен, мысленно произнес я, вешая трубку обратно на аппарат с золотым орлом. Уже второй раз за сегодня покойный датчанин крупно выручал меня. Благодаря еще одной его сказочке к нам, молодым наглецам, прислушиваются сегодня даже короли. Причем не только голые.
Я встал с кресла, помассировал затекшую шею, профилактически попрыгал на правой ноге, затем на левой и отправился в свою кладовку — разыскивать наследство Виктора Львовича. Теперь, когда хитрец Роршак перестал быть помехой, а Голубев остался в своем террариуме, я мог просмотреть файлы насчет бесценного старья товарища Парацельса. Надо же прикинуть, откуда золото в этой рыбке, сколько его, какой пробы и почем сегодня унция.
Зеленый картонный ящик нашелся быстро, диск номер девять втянулся в матовый бочок ноутбука и через секунду экран приказал мне: «Enter password». Ах да, старик говорил мне, что диск запаролен. Каким же, черт, латинским словом он запер базу данных? Я был уверен, что оно мне не пригодится, а потому не потрудился запомнить. Culinaria? Culinaris? Culinarius?
Может, Серебряный в ЦКБ уже пришел в себя? Я набрал служебный номер Дамаева и несколько секунд вслушивался в длинные гудки.
Судя по всему, Рашид Харисович честно отработал смену и, как обычно, умотал играть в карты. И пускай, решил я, желаю ему выиграть сто рублей. А я как-нибудь справлюсь без подсказок. Выбор невелик — не шесть тысяч комбинаций цифрового замка, а всего одно словечко из трех. Надеюсь, если я разок ошибусь с паролем, программа не выкинет фокуса типа ликвидации файлов.
Я отстучал слово «Culinaris», а в ответ получил «Error». Хорошо, тогда мы добавим ближе к концу слова еще одну букву, чтобы стало «Culinarius»… так подойдет?
Экран на мгновение озарился зеленым — и диск открылся.
Глава семнадцатая Пуля не выбирает (Яна)
Без паники, Янка, только без паники! Бери пример с нации оптимистов. Янки в самой тупиковой ситуации стараются мыслить позитивно и конструктивно. Через минуту-другую тебя, возможно, проткнут вон тем ножиком или пробьют головенку вот тем кастетом, но пока этого не случилось, не стоит зацикливаться на печальном: от таких мыслей бывают морщины и мигрени.
Лучше подумай о чем-нибудь мирном и симпатичном. О чудной погоде. Об этой прелестной таре из-под овощей. О румяном веселом помидорчике с обрывка этикетки, которую ты сейчас придавила кроссовкой, — ох и замечательные же томаты собрали труженики села на Стамбулыцине! Подумай, Яночка, хоть об этих кроссовках, красивых и прочных, которые даже твой критический папа признал — с величайшим скрипом, но признал — неплохими. А заодно подумай и о папе Ефиме Григорьевиче, подарившем тебе на новоселье прекрасную трехцветную кошку Пулю. В конце концов ты можешь подумать о самой кошке Пульхерии, любительнице поточить когти об угол шкафа, помурлыкать и пожрать. Такая киска не имеет права остаться голодной. Мы победим, победим, обязательно победим. Разве не Гейдельбергский университет — мировая кузница боксерских кадров? Эх, все забываю, какой же факультет заканчивал Майк Тайсон — филологический или философский?..
Лучше подумай о чем-нибудь мирном и симпатичном. О чудной погоде. Об этой прелестной таре из-под овощей. О румяном веселом помидорчике с обрывка этикетки, которую ты сейчас придавила кроссовкой, — ох и замечательные же томаты собрали труженики села на Стамбулыцине! Подумай, Яночка, хоть об этих кроссовках, красивых и прочных, которые даже твой критический папа признал — с величайшим скрипом, но признал — неплохими. А заодно подумай и о папе Ефиме Григорьевиче, подарившем тебе на новоселье прекрасную трехцветную кошку Пулю. В конце концов ты можешь подумать о самой кошке Пульхерии, любительнице поточить когти об угол шкафа, помурлыкать и пожрать. Такая киска не имеет права остаться голодной. Мы победим, победим, обязательно победим. Разве не Гейдельбергский университет — мировая кузница боксерских кадров? Эх, все забываю, какой же факультет заканчивал Майк Тайсон — филологический или философский?..