Страница:
— Здравствуйте, Иван Николаевич! — В телефонной трубке возник министр культуры России Лев Школьник.
— Здравствуйте, Лев Абрамович! — ответил я. — Какие вести с полей реституции? Не грозит ли нам очередной отток раритетов? Не поминают ли нам старые долги? Не требуют ли, к примеру, шведы обратно свои стенки, американцы — горки, а французы — булки?
— До горок с булками дело пока не дошло, — оценил мой юмор Школьник. — Даже Эфиопия аннулировала запрос о прахе Пушкина… А вот по поводу раритетов я вам, собственно, и звоню. Уже без шуток. Помните, вы спрашивали недавно о латинских книгах?
— Вроде припоминаю, а что? Есть новости? — Я почувствовал прилив охотничьего азарта. — Кто-нибудь у вас наводил справки?
— Да, самые предварительные, — сообщил мне Лев Абрамович. — Буквально вчера вечером у нас в Минкульте, в экспертной комиссии, так аккуратненько позондировали почву, с прицелом на будущее: какие, мол, документы нужны для официального вывоза за рубеж инкунабулы XVI века, на латыни. Вроде как наследство.
— И кто же у нас такой любопытный? — поинтересовался я. Школьник ответил кто. Ага. К чему-то подобному я был готов. Тепло поблагодарив министра и попрощавшись, я вернул
трубку обратно на расписной телефонный аппарат. И сказал вслух:
— Ай да мистер Роршак! Ай да сукин сын!
Наглость эмиссара Фонда Пола Гогенгейма не знает границ, почти с восхищением подумал я. Одно из двух: либо он по-прежнему мечтает получить «Магнус Либер Кулинариус» из рук глупого и доверчивого Вани Щебнева, либо американец перестал ждать милостей от природы и хочет взять быка за рога собственными руками. Второе для меня гораздо интересней первого. Это означает, что Алекс Роршак, быть может, сам уже вышел на след книги Парацельса, а может, успел и захапать ее. Или надеется захапать со дня на день, если не раньше. В любом случае тихий американец становится важной фигурой в нашем деле. Пора его брать. Погулял — и хватит.
Досадно, что я не могу подключить настоящих профи, а моя команда из «Почвы» не сечет в методах наружного наблюдения. По-хорошему, надо было бы осторожненько, на мягких лапках, проследить за Роршаком, но от Тимы с Органоном тонкостей не жди. Напортачат, спугнут американца — и все пропало. Уж лучше никакой слежки, чем слежка никудышная. Что же остается? Как ни печально, идти простым путем. Когда под рукой нет шурупов, сгодятся и гвозди.
Две минуты я мысленно прикидывал, сколько гвоздей можно было бы наделать из Тимы, а сколько — из Органона. На третьей минуте мои философские размышления деликатно прервала Софья Андреевна, доложив, что Погодин доставил пиццу. И она еще горячая.
— Отрежьте себе сколько хотите, а остальное пусть тащит сюда, — распорядился я. — И вы мне попозже дадите кофе, хорошо?
Через полминуты плоская картонная коробка уже лежала на моем столе, а Тима, облизываясь, стоял неподалеку. Он не пожадничал: пиццу купил здоровенную, величиной с колесо от трактора.
— С морепродуктами? — спросил я, осмотрев пиццу и скорчив гримасу: — Э, нет, я такую не люблю. Эту жри сам, если хочешь, а мне изволь принести другую, с мясом… Да шучу я, шучу не дергайся. Эта подойдет. Садись есть, потом займемся делом.
Чемпионат по пожиранию пиццы на время Тима у меня выиграл, несмотря на все его чинопочитание: основной инстинкт едока в данном случае взял верх. Пока я добирался до третьего сегмента, Погодин уже умял свою половину колеса, промокнул губы салфеткой и в ожидании инструкций с готовностью уставился на меня. Метафора «есть начальство глазами» всегда меня слегка нервировала. Применительно к Тиме — в особенности.
— Ну что, — спросил я, — наши кондитеры по-прежнему не очень рады, что вы их спасли от мировой закулисы?
— Совсем не рады, — грустно подтвердил Погодин. — Патриотизма у людей ни на грош. Шумят и возмущаются, неблагодарные. Честное слово, лучше бы им быть не слепыми, а глухонемыми…
— Не лучше! — Я покачал головой. — Тогда бы они не смогли нам рассказать, откуда взялся рецепт и где он теперь.
— Так они по-любому нам ничего не рассказывают, — с видимым огорчением произнес Тима. — Уперлись как бараны и ни в какую: типа, профессиональный секрет. Сами они делиться не хотят, а их старик бухгалтер с продавщицей, похоже, не знают. И, что обидно, политической ситуации все четверо не секут. Знай себе ругаются: нам, говорят, вообще не нравится, куда нас привезли, отпустите домой и все такое… Как будто мы им — какие-нибудь «Красные бригады» и в заложниках их держим! Может, Иван Николаевич, мы деда и девчонку зря прихватили? Они-то ценности для глобалистов не представляют. Это все Органона штучки, он придумал. После того, как старик задел ему по уху, а девчонка его укусила…
— Зря или не зря — уже неважно, — сказал я, — не выпускать же их теперь? Всю конспирацию нарушим. Нет, пусть побудут. А главное, надо вот что сделать: предъявить этим фомам неверующим настоящего глобалиста, матерого, охотника за их тайнами.
— Уже нашли организатора? — восхитился Погодин. — Ну класс!
— Пока одного из. — Я показал Тиме указательный палец. — И, возможно, не основного. Давай-ка бери пару своих людей, езжайте к нему в отель, возьмите этого субчика за шкирку. Осмотрите его номер хорошенько — нет ли чего, — а потом доставьте его туда же, где сейчас кондитеры. Если эти слепые не видят зла, то пусть хотя бы его пощупают. Может, хоть тогда разговорятся… Заодно постарайтесь у них узнать, кто такой Яш — это две буквы, «я» и «ш». Возможно, сокращение от Яши или какое-то другое, выясните. Словом, чем больше информации, тем полезней для страны… Да, вот еще, едва не забыл, личная просьба. Пока вы разбираетесь с кондитерами, дайте погонять тех двух альпинистов Сене Крысолову. Он у меня буквально в ногах валялся, так просил… Ну не мелочитесь! У вас-то теперь перспективы ого-го какие, вы практически на самом рубеже, пост номер один.
В ответ на похвалу тщеславный Погодин выкатил зенки, выпятил пузо и наврал о том, что рад служить Отечеству, не щадя живота своего. А альпинистов, добавил он, пускай себе забирают хоть Сеня, хоть Ким Чен Ир. Все равно эти Шалин и Болтаев оказались свиньями неблагодарными. После возвращения с гор не объявились, даже не заехали в главный офис «Почвы» за своими партбилетами…
Отпустив Тиму, я невольно задумался об этих альпинистах: если они не в «Любимой стране» и не в «Почве», то где же? Система у нас малопартийная, выбор невелик. Неужели обоих перекупили наши коммунисты? Впрочем, стоп. Почему непременно перекупили? Бывают же придурки идейные. Я ведь ничего не знаю про этих скалолазов — кроме того, что они вскарабкались в гору, на обратном пути их засыпало, а потом их откопали. Вдруг Шалин и Болтаев искренне верят в Маркса и Ленина? Правда, я с трудом доезжаю, какой вменяемый человек может нынче верить в коммунизм. Но, с другой стороны, а какой вменяемый человек добровольно полезет в гору?
Тихим стрекотаньем вновь напомнила о себе секретарша:
— Иван Николаевич, там ГУВД Москвы, Большаков. Возьмете трубку?
— Да, давайте, — велел я. И, не тратя время на приветствие, встретил Большакова лобовым вопросом: — Книга у вас? Ну?
Я надеялся, что у главного столичного мента не хватит нахальства побеспокоить меня просто так — уведомить о провале и смиренно подставить седую головушку под мою затрещину. Выходит, есть у него какой-то фиговый листик для прикрытия профессионального срама. Или он нашел сам манускрипт, или он нашел, на кого перевалить неудачу. В любом случае результат больше нулевого.
— Она у нас… короче… была, — закряхтел Большаков. Я чувствовал, как ему трудно подбирать слова, но не желал ничем ему помогать. — Ну вроде, по всем приметам, та самая: и старая, и латинская, и рукописная, прямо как вы сказали… Два наших сержанта, у обоих ни одного взыскания, нашли ее в мусоре…
— Где нашли? — Я подумал, что ослышался. — В мусоре?
— Так точно, на свалке, в «Салазьево», — отрапортовал главный столичный мент. — Полигон за МКАД, если ехать по Профсоюзной…
— А какого лешего эти ваши сержанты вообще туда поперлись? — продолжал недоумевать я. — То есть почему именно на свалку-то?
Теперь уже Большаков позволил себе осторожное удивление:
— Но как же? Вы ведь сами, Иван Николаевич, мне сказали — старая книга. Старая. Где же ей еще быть? Мы всех, кто свободен от дежурства, по свалкам разослали, за МКАД — кого в «Кучино», кого в «Хметьево», в «Икшу», в «Кезьмино»… В общем, повсюду, куда бумажные отходы могли привезти… Мы и «Торбеево» охватили, и «Некрасовку», и «Каргашино», и «Гнилушу», и «Слизнево»… А в «Чашцы», в «Салазьево», на карьер «Ракитки» и на Кулаковский карьер по два патрульных отправили, там территория побольше…
Bay! Я верил в нашу славную милицию, и она меня не подвела. Где в Москве можно найти старые редкие книги? Ну не в библиотеках же! Не в «Букинистах» же! Не в антикварных же, блин, салонах! Ясное дело — в мусорных кучах. Парадоксальная ментовская логика сегодня сработала весьма кстати. Жаль, эта победа с частицей «бы». Теперь еще надо разобраться в деталях, отчего загребущие ментовские руки загребали-загребали, да не недозагребли.
— Где была найдена книга, я уже понял, — оборвал я Большакова, который готов был перечислять до вечера все свалки мусора в Москве и Подмосковье. — Теперь, Александр Данилович, потрудитесь объяснить мне, как и почему вы ее упустили.
Александр Данилович завздыхал в трубке: наступал самый щекотливый момент в его рассказе. Как вскоре выяснилось, два сержанта, посланных в «Салазьево», — Лухминский и Токарчук — подверглись вероломному нападению. Какая-то женщина, высокая, темноволосая, лет тридцати, усыпила их бдительность, раскидала их приемами кунг-фу, забрала книгу и укатила на мотоцикле.
Чтобы голливудские трюки проделывали в реальной жизни, да еще в Москве, да еще на свалке, мне не верится. А в то, что обычная тридцатилетняя тетка могла накостылять двум половозрелым ментам, я могу поверить легко. Две трети наших муниципалов — готовые мальчики для битья. В лучшем случае — ящички для сбора дани.
— Кунг-фу, говорите… — с сомнением хмыкнул я. — Ну-ну допустим. А хотя бы фоторобот вы сделать догадались? Или у ваших Лухминского и Токарчука заодно и память на лица отшибло?
Оказалось, что фоторобот у них есть. Более того, Александр Данилович любезно переслал его по факсу. Только что. Я кликнул секретаршу — проверить, и та действительно принесла мне листок.
Наши факс-аппараты — визажисты наоборот: любую внешность до того изуродуют, что хоть в фильмах ужасов снимайся. Качество теперешнего портрета оказалось не то чтобы плохим — оно было жутким. Сплошные пятна, точки и линии, Пикассо отдыхает. Вблизи вообще невозможно догадаться, что это человеческое лицо, а не карта Луны. Но когда я отодвинул бумажку от глаз подальше, пятна, точки и линии сложились в некое подобие картинки.
И я тут же понял, что Большаков с его мусорами подарил мне гораздо больше, чем я мог надеяться еще две минуты назад.
— Спасибо, Александр Данилович, — пробормотал я, разглаживая факс с портретом, — все не так плохо. Сержантов не наказывайте. Против их приемов нашим ломам, конечно, не сдюжить…
— А с бабой-то, Иван Николаевич, что делать? Нам ее в розыск объявлять или что? — неуверенно спросил Большаков.
Глава ГУВД Москвы не допер, почему я смягчился так быстро. И это, как все непонятное, изрядно его пугало. Пожалуй, надо бы рыкнуть на него, подумал я. Обложить пятиэтажно. Тем самым вернув ему гармонию… Нет, обойдется — лишняя трата энергии.
— Не надо розыска, все нормально, отбой. — Я повесил трубку.
Менты сделали свое дело — спасибо, свободны. Теперь начинается тонкая работа. К ней подключать милицию — это примерно то же, что и производить археологические раскопки ковшом экскаватора.
Я прислонил разглаженный факс к одному из телефонных аппаратов, а сам отодвинулся подальше и еще раз внимательно вгляделся в портрет. Да, сходства не отнять! Даже если сделать поправку на ментовское искажение пропорций, драчливая девушка со свалки все равно оставалась похожей на ту самую.
Ту, которая вчера едва не врезалась в меня, когда я направлялся в палату к Виктору Львовичу Серебряному.
Узнать ее имя и фамилию — пара пустяков. Я набрал по мобильному своего шофера Санина и приказал немедленно сгонять в ЦКБ и там разведать по-тихому все, что можно, про эту мадам. Пароли, явки, клички — или, на худой конец, хоть паспортные данные: любому посетителю там нужен пропуск, а данные заносятся в компьютер.
На дорогу туда-обратно и разведку на месте я отвел Санину не больше полутора часов, а сам я за это время надеялся подремать и собраться с силами. Но вышло по-иному. Звук гонга довольно скоро сдернул меня с диванчика: ноутбук известил, что меня желают видеть в онлайне. Я открыл экран и обнаружил на нем плоское лицо давешнего буддийского монашка, секретаря и наперсника ГуРУ-Монашек выдул из бамбуковой флейты скрежепгущую мелодию, которая смахивала на стон роженицы, заполировал ее звоном колокольчика и, прежде чем исчезнуть с экрана, возвестил:
— Просветленный! Он вернулся!
Следом объявился Просветленный лично. У него была опухшая морда и две синие ленточки, туго вплетенные в козлиную бородку.
— Привет! — обратился я к Гуру. — Что у вас там в нирване?
— Свет. Покой. Безмятежность, — с некоторым, как показалось мне, раздражением сообщил Просветленный. — Чего звонил-то?
— «Отринувший пожалеет, — процитировал я на память. — Вкусивший будет править миром». Эти слова что-то обозначают?
— Каждое слово что-то обозначает, — не слишком ласково заметил Гуру. — Для того слова и созданы людьми, чтобы обозначать хоть что-нибудь. Если бы слова ничего не обозначали…
— Эй-эй, а короче нельзя? — перебил я. — Пойми, я чиновник, у меня маленькие практические мозги. Ответь мне кратко, без вашей туманной философии: эти — фразы — откуда — взялись?
— Если кратко, из красного крыла Поталы. В Лхасе, — сухо ответил Гуру. — Я там был последний раз два года назад.
— Что еще за Потала? — не понял я. — Город, что ли?
— Город — это Лхаса, — еще суше объяснил Гуру. Ему явно не нравилось обсуждать сокровенное с дилетантом, даже из Администрации президента. — А Потала — лхасский дворец далай-лам, у него, как всем известно, два крыла, красное и белое. Тринадцать этажей. Сколько комнат — не знает никто, даже Будда. Лично я обошел триста. А сами фразы, о которых ты у меня допытываешься, они — из комментариев к Ганджуре.
— Ага, понятно, — буркнул я, уже не рискуя переспрашивать, что такое (или кто такая) Ганджура. — А теперь, пожалуйста, в двух словах про этот самый комментарий. Кто там чего вкусил?
Гуру потянул за конец одной ленточки и выдернул ее из бородки. Кажется, это было больно. Таким образом он, надо думать, усмирял свое недовольство любопытными существами, не знающими мудрости.
— Если совсем коротко, — сказал он, — никто ничего пока не вкусил. Это конечная фаза. Возможность, а не долженствование. Последняя инстанция. И вообще, ты можешь не обращать на эти слова внимания. Многие считают данный канон неканоническим, а все комментарии к нему апокрифами… Я так, правда, не считаю.
— Вот и прекрасно, и не считай, тебе я доверяю, — торопливо подтолкнул я Гуру. — Валяй дальше про канон, ближе к сути.
— Суть в том, — продолжал Гуру, — что у бхавачакры, то есть колеса жизни, имеются метафизические обод и спицы, а каждая спица… Ладно, объясню еще проще. Есть нечто, которое хотя и часть целого, но обладает свойствами этого целого… ну как патрон в автоматном магазине: вне его он все равно патрон и потому может выстрелить. Если у тебя есть куда его зарядить…
— Погоди-ка, — вмешался я, — уточни, кто куда стреляет. Гуру намотал на кончик пальца конец оставшейся ленточки и дернул изо всех сил. Лицо его на миг исказилось страданием.
— Никто никуда не стреляет, — с видом бесконечно утомленного жизнью человека объявил он, — это моя аналогия для тебя, притом грубая. Вы там в вашем Кремле погрязли в суете. С тобой, Иван, вдаваться в толкования высокого — все равно, что из сансары масло давить… Э-э, ну представь свиток и клочок свитка. Тот, кто посвящен, может и без свитка, с одним клочком достичь… как бы тебе подоходчивей… многого, короче, достичь. Понимаешь?
— Примерно, — кивнул я. Среди смутных образов что-то неуловимо забрезжило. — А на клочке — какое-нибудь заумное заклинание?
— Нет, это не заклинание, — ответил Гуру сдавленным голосом мученика. Чуть ли не Яна Гуса за минуту до костра. — Это скорее руководство к действию, вроде списка будущих покупок или кулинарного рецепта… Ну все? Я свободен от глупых расспросов?
Рецепт! Вот оно что. Нужное слово упало, тотчас же проросло и заколосилось. Машинально я кивнул Гуру. На экране вновь возник монашек, дзынькнул на ситаре — и онлайновое окно закрылось.
Я вскочил с кресла, обежал вокруг стола и сделал несколько прыжков на правой и на левой ноге. Ну конечно. Кусочек. Очень, очень своевременная подсказка. И почему я втемяшил в голову, что книга Парацельса — едина и неделима? Сработало давнее табу умненького мальчика Вани: книги уродовать нельзя. Но если допустить обратное, то Арманд Хаммер, например, мог без рефлексий отделить одну страницу… Как там мне говорил Серебряный — для чуда достаточно и листа с рецептом?
Если так, то пазлы неплохо складываются. Этот Хаммеровский «piece», «ту charm» и «little souvenir» — допустим, листок из книги Парацельса. Книга у него пропала, зато оригинал одного рецепта любимчик Ленина уже ссудил Херсту. От Херста чудо перешло к Генри, другу фюрера, от Генри — к самому фюреру, потом 44-й, покушение, полковник Штауфенберг, а через много лет хитрожопый родственничек героя 44-го года продает его наследство… Все сходится. То есть почти все. Нескольких важных пазлов в картинке еще не хватает, но теперь я уверен: они у меня будут. Сегодня — день удачи. Истина где-то рядом, ее хвост в лабиринте мелькнул совсем близко, и я ее догоню…
Сонливость как рукой сняло. Я сделал, наверное, еще кругов сто по кабинету, обдумывая план действий, а затем Софья Андреевна доложила: приехал Санин — и жизнь сделалась еще интереснее.
Поскольку выяснилось имя мадам, нагнувшей ментов, — Яна Штейн.
«ЯШ» — не она ли случайно? Или даже она неслучайно? Поставив Санина на паузу, я тут же кинулся к компьютеру влез в Интернет, набрал в googloвском поисковике «Яна Штейн» и «Черкашины» — и всезнающая сеть выдала мне полдюжины свежих ссылок на весь пакет. Дамочку называли ученицей «великого А. Окрошкина», поминали в связи с кулинарным бизнесом вообще и с Черкашинской кондитерской — в особенности. Совпадение? Ага! Таких совпадений не бывает. С одной стороны — «парацельсы с изюмом», с другой — книга со свалки «Салазьево».
Около минуты меня жгло неприятное подозрение, что эта Яна могла бы работать на генерала Голубева — в связке с тем Лаптевым. Но Санин продолжил доклад и стало ясно: ложная тревога. Хотя бы тут Лубянка оказалось, похоже, не при делах. Спутником дамочки в Кремлевке был не только не эфэсэбэшник, но и вообще не гражданин России — некто Кунце из герцогства Кессельштейн.
Поблагодарив шофера, я отпустил его и ругнулся вслух: не понос, так золотуха. Не чекист, так иностранец. Еще один приезжий тянет грабки к моему Парацельсу. Мало мне мистера Роршака из Штатов, теперь еще тип из Кессельштейна. Страна с ноготок, а туда же!
Что-то, однако, в моей памяти екнуло при слове «Кессельштейн». Да, конечно, вчерашний визит их герцога в Россию, это я не забыл, но ведь было еще кое-что важное, точно же было… А-а, вот оно! Название страны мне встретилось еще в икс-файлах.
И как только я нашел на диске и теперь уже внимательно перечитал нужный файл, последние пазлы легли по местам. Автокатастрофа в Кессельштейне — раз. Труп в машине — два. Выходит, у покойника и был тот самый листок, который в свое время Штауфенберг стырил у фюрера. Это — три. Значит, теперь Кунце привез его в Москву этой самой Яне Штейн, а та проверила подлинность рецепта самым простым способом: дала испытать его подопечным кондитерам. Может быть, как раз благодаря пирожным ей так быстро удалось отыскать всю книгу. А затем, раскидав ментов, получить ее в свои руки.
Хотя какое уж там кунг-фу! Детский лепет. Менты присочинили драку, чтобы не позориться перед начальством. Имея запас пирожных, эта Яна Штейн могла бы только шевельнуть пальчиком, и к ее ногам принесли бы не только старую книжку на свалке — все сокровища Алмазного фонда сложили бы и умоляли взять даром.
Теперь мне осталось главное: найти эту Яну и… Санин в ЦКБ списал ее домашний адрес. По идее, можно было бы законопатить жвачкой уши паре крепких парней из «Почвы» и послать туда. Но я почему-то был уверен, что посланцы вернутся с пустыми руками. Мадам Штейн, по всему видно, — тот еще орешек. Такие не допускают элементарных ошибок. Когда затеваешь Большую Игру, лучше не ночевать по месту регистрации. У меня самого, между прочим, в последнее время и стол, и дом — в родном кабинете.
Кроме бесполезного адреса этой Яны, я обладал еще четырьмя зацепками. Первая отпадает почти сразу: Санин уже выяснил, что ее учитель Адам Окрошкин, которого она навещала в ЦКБ, нагло последовал примеру Серебряного и тоже сбежал в глубокую кому. Есть еще Рашид Дамаев, организовавший ей пропуск. Но все мои попытки до него добраться оказались тщетными. Как назло, у сердечных дел мастера случились два выходных подряд, он отключил мобилу и умотал, по обыкновению, куда-то играть в карты — даже родной жене не сказал, где его искать. Остаются зацепки номер три и четыре — слепые кондитеры в моих руках и номер ее мобильного на бумажке. Она, кажется, с этими слеподырами дружит, и это хороший козырь. А вот номер мобилы — козырь так себе: при первом сомнении она просто выбросит сим-карту — и нет ее.
Номером я воспользуюсь, решил я. Я ей позвоню. Но не сейчас, а лишь тогда, когда буду действовать наверняка…
Звук гонга со стороны компьютера и стрекот телефона на столе слились воедино.
— Да, Софья Андреевна, — сказал я секретарше, одновременно пододвигая к себе ноутбук.
— Из Домодедово звонят, — доложила Худякова, — сообщают, что какой-то шаман прибыл, и переводчик спрашивает, куда его везти.
Шаман мне, в общем, был уже ни к чему, но раз прилетел, пусть остается. Есть же у него какая-никакая сила. В крайнем случае напущу его на шефа — глядишь, и удастся подвинуть ему чердак.
На экране ноутбука тем временем опять открылось окошко, вновь возник монашек с заунывной музычкой. Этот буддозвон снова дунул в бамбуковую флейту, звякнул и провозгласил:
— Просветленный!
Наверное, подумал я, наш Гуру недорассказал мне что-то важное и высокое. Что-нибудь про пятую спицу в этой самой бхавачакре.
— Шаману и переводчику дайте адрес офиса партии «Почва», в Пехотном переулке, пусть оба едут туда и ждут указаний, — велел я секретарше, а у Гуру, уже возникшего на экране с двумя новыми ленточками в бороде, спросил: — Ты чего-то забыл?
— Ну как бы да, — помялся Просветленный. — Нужна информация. У нас в астрале многие интересуются, а я не в курсе. Ты не помнишь, почем те резиновые куклы у Синькова в секс-шопе?
— От ста до трехсот баксов, кажется, — сказал я. — В сущности, копейки. Но учти, «Резиновая Зина» на время закрылась. Как мне сказали, у них там учет, и лучше не спрашивать чего.
Глава тридцать первая Прогулка с пупсом (Яна)
— Здравствуйте, Лев Абрамович! — ответил я. — Какие вести с полей реституции? Не грозит ли нам очередной отток раритетов? Не поминают ли нам старые долги? Не требуют ли, к примеру, шведы обратно свои стенки, американцы — горки, а французы — булки?
— До горок с булками дело пока не дошло, — оценил мой юмор Школьник. — Даже Эфиопия аннулировала запрос о прахе Пушкина… А вот по поводу раритетов я вам, собственно, и звоню. Уже без шуток. Помните, вы спрашивали недавно о латинских книгах?
— Вроде припоминаю, а что? Есть новости? — Я почувствовал прилив охотничьего азарта. — Кто-нибудь у вас наводил справки?
— Да, самые предварительные, — сообщил мне Лев Абрамович. — Буквально вчера вечером у нас в Минкульте, в экспертной комиссии, так аккуратненько позондировали почву, с прицелом на будущее: какие, мол, документы нужны для официального вывоза за рубеж инкунабулы XVI века, на латыни. Вроде как наследство.
— И кто же у нас такой любопытный? — поинтересовался я. Школьник ответил кто. Ага. К чему-то подобному я был готов. Тепло поблагодарив министра и попрощавшись, я вернул
трубку обратно на расписной телефонный аппарат. И сказал вслух:
— Ай да мистер Роршак! Ай да сукин сын!
Наглость эмиссара Фонда Пола Гогенгейма не знает границ, почти с восхищением подумал я. Одно из двух: либо он по-прежнему мечтает получить «Магнус Либер Кулинариус» из рук глупого и доверчивого Вани Щебнева, либо американец перестал ждать милостей от природы и хочет взять быка за рога собственными руками. Второе для меня гораздо интересней первого. Это означает, что Алекс Роршак, быть может, сам уже вышел на след книги Парацельса, а может, успел и захапать ее. Или надеется захапать со дня на день, если не раньше. В любом случае тихий американец становится важной фигурой в нашем деле. Пора его брать. Погулял — и хватит.
Досадно, что я не могу подключить настоящих профи, а моя команда из «Почвы» не сечет в методах наружного наблюдения. По-хорошему, надо было бы осторожненько, на мягких лапках, проследить за Роршаком, но от Тимы с Органоном тонкостей не жди. Напортачат, спугнут американца — и все пропало. Уж лучше никакой слежки, чем слежка никудышная. Что же остается? Как ни печально, идти простым путем. Когда под рукой нет шурупов, сгодятся и гвозди.
Две минуты я мысленно прикидывал, сколько гвоздей можно было бы наделать из Тимы, а сколько — из Органона. На третьей минуте мои философские размышления деликатно прервала Софья Андреевна, доложив, что Погодин доставил пиццу. И она еще горячая.
— Отрежьте себе сколько хотите, а остальное пусть тащит сюда, — распорядился я. — И вы мне попозже дадите кофе, хорошо?
Через полминуты плоская картонная коробка уже лежала на моем столе, а Тима, облизываясь, стоял неподалеку. Он не пожадничал: пиццу купил здоровенную, величиной с колесо от трактора.
— С морепродуктами? — спросил я, осмотрев пиццу и скорчив гримасу: — Э, нет, я такую не люблю. Эту жри сам, если хочешь, а мне изволь принести другую, с мясом… Да шучу я, шучу не дергайся. Эта подойдет. Садись есть, потом займемся делом.
Чемпионат по пожиранию пиццы на время Тима у меня выиграл, несмотря на все его чинопочитание: основной инстинкт едока в данном случае взял верх. Пока я добирался до третьего сегмента, Погодин уже умял свою половину колеса, промокнул губы салфеткой и в ожидании инструкций с готовностью уставился на меня. Метафора «есть начальство глазами» всегда меня слегка нервировала. Применительно к Тиме — в особенности.
— Ну что, — спросил я, — наши кондитеры по-прежнему не очень рады, что вы их спасли от мировой закулисы?
— Совсем не рады, — грустно подтвердил Погодин. — Патриотизма у людей ни на грош. Шумят и возмущаются, неблагодарные. Честное слово, лучше бы им быть не слепыми, а глухонемыми…
— Не лучше! — Я покачал головой. — Тогда бы они не смогли нам рассказать, откуда взялся рецепт и где он теперь.
— Так они по-любому нам ничего не рассказывают, — с видимым огорчением произнес Тима. — Уперлись как бараны и ни в какую: типа, профессиональный секрет. Сами они делиться не хотят, а их старик бухгалтер с продавщицей, похоже, не знают. И, что обидно, политической ситуации все четверо не секут. Знай себе ругаются: нам, говорят, вообще не нравится, куда нас привезли, отпустите домой и все такое… Как будто мы им — какие-нибудь «Красные бригады» и в заложниках их держим! Может, Иван Николаевич, мы деда и девчонку зря прихватили? Они-то ценности для глобалистов не представляют. Это все Органона штучки, он придумал. После того, как старик задел ему по уху, а девчонка его укусила…
— Зря или не зря — уже неважно, — сказал я, — не выпускать же их теперь? Всю конспирацию нарушим. Нет, пусть побудут. А главное, надо вот что сделать: предъявить этим фомам неверующим настоящего глобалиста, матерого, охотника за их тайнами.
— Уже нашли организатора? — восхитился Погодин. — Ну класс!
— Пока одного из. — Я показал Тиме указательный палец. — И, возможно, не основного. Давай-ка бери пару своих людей, езжайте к нему в отель, возьмите этого субчика за шкирку. Осмотрите его номер хорошенько — нет ли чего, — а потом доставьте его туда же, где сейчас кондитеры. Если эти слепые не видят зла, то пусть хотя бы его пощупают. Может, хоть тогда разговорятся… Заодно постарайтесь у них узнать, кто такой Яш — это две буквы, «я» и «ш». Возможно, сокращение от Яши или какое-то другое, выясните. Словом, чем больше информации, тем полезней для страны… Да, вот еще, едва не забыл, личная просьба. Пока вы разбираетесь с кондитерами, дайте погонять тех двух альпинистов Сене Крысолову. Он у меня буквально в ногах валялся, так просил… Ну не мелочитесь! У вас-то теперь перспективы ого-го какие, вы практически на самом рубеже, пост номер один.
В ответ на похвалу тщеславный Погодин выкатил зенки, выпятил пузо и наврал о том, что рад служить Отечеству, не щадя живота своего. А альпинистов, добавил он, пускай себе забирают хоть Сеня, хоть Ким Чен Ир. Все равно эти Шалин и Болтаев оказались свиньями неблагодарными. После возвращения с гор не объявились, даже не заехали в главный офис «Почвы» за своими партбилетами…
Отпустив Тиму, я невольно задумался об этих альпинистах: если они не в «Любимой стране» и не в «Почве», то где же? Система у нас малопартийная, выбор невелик. Неужели обоих перекупили наши коммунисты? Впрочем, стоп. Почему непременно перекупили? Бывают же придурки идейные. Я ведь ничего не знаю про этих скалолазов — кроме того, что они вскарабкались в гору, на обратном пути их засыпало, а потом их откопали. Вдруг Шалин и Болтаев искренне верят в Маркса и Ленина? Правда, я с трудом доезжаю, какой вменяемый человек может нынче верить в коммунизм. Но, с другой стороны, а какой вменяемый человек добровольно полезет в гору?
Тихим стрекотаньем вновь напомнила о себе секретарша:
— Иван Николаевич, там ГУВД Москвы, Большаков. Возьмете трубку?
— Да, давайте, — велел я. И, не тратя время на приветствие, встретил Большакова лобовым вопросом: — Книга у вас? Ну?
Я надеялся, что у главного столичного мента не хватит нахальства побеспокоить меня просто так — уведомить о провале и смиренно подставить седую головушку под мою затрещину. Выходит, есть у него какой-то фиговый листик для прикрытия профессионального срама. Или он нашел сам манускрипт, или он нашел, на кого перевалить неудачу. В любом случае результат больше нулевого.
— Она у нас… короче… была, — закряхтел Большаков. Я чувствовал, как ему трудно подбирать слова, но не желал ничем ему помогать. — Ну вроде, по всем приметам, та самая: и старая, и латинская, и рукописная, прямо как вы сказали… Два наших сержанта, у обоих ни одного взыскания, нашли ее в мусоре…
— Где нашли? — Я подумал, что ослышался. — В мусоре?
— Так точно, на свалке, в «Салазьево», — отрапортовал главный столичный мент. — Полигон за МКАД, если ехать по Профсоюзной…
— А какого лешего эти ваши сержанты вообще туда поперлись? — продолжал недоумевать я. — То есть почему именно на свалку-то?
Теперь уже Большаков позволил себе осторожное удивление:
— Но как же? Вы ведь сами, Иван Николаевич, мне сказали — старая книга. Старая. Где же ей еще быть? Мы всех, кто свободен от дежурства, по свалкам разослали, за МКАД — кого в «Кучино», кого в «Хметьево», в «Икшу», в «Кезьмино»… В общем, повсюду, куда бумажные отходы могли привезти… Мы и «Торбеево» охватили, и «Некрасовку», и «Каргашино», и «Гнилушу», и «Слизнево»… А в «Чашцы», в «Салазьево», на карьер «Ракитки» и на Кулаковский карьер по два патрульных отправили, там территория побольше…
Bay! Я верил в нашу славную милицию, и она меня не подвела. Где в Москве можно найти старые редкие книги? Ну не в библиотеках же! Не в «Букинистах» же! Не в антикварных же, блин, салонах! Ясное дело — в мусорных кучах. Парадоксальная ментовская логика сегодня сработала весьма кстати. Жаль, эта победа с частицей «бы». Теперь еще надо разобраться в деталях, отчего загребущие ментовские руки загребали-загребали, да не недозагребли.
— Где была найдена книга, я уже понял, — оборвал я Большакова, который готов был перечислять до вечера все свалки мусора в Москве и Подмосковье. — Теперь, Александр Данилович, потрудитесь объяснить мне, как и почему вы ее упустили.
Александр Данилович завздыхал в трубке: наступал самый щекотливый момент в его рассказе. Как вскоре выяснилось, два сержанта, посланных в «Салазьево», — Лухминский и Токарчук — подверглись вероломному нападению. Какая-то женщина, высокая, темноволосая, лет тридцати, усыпила их бдительность, раскидала их приемами кунг-фу, забрала книгу и укатила на мотоцикле.
Чтобы голливудские трюки проделывали в реальной жизни, да еще в Москве, да еще на свалке, мне не верится. А в то, что обычная тридцатилетняя тетка могла накостылять двум половозрелым ментам, я могу поверить легко. Две трети наших муниципалов — готовые мальчики для битья. В лучшем случае — ящички для сбора дани.
— Кунг-фу, говорите… — с сомнением хмыкнул я. — Ну-ну допустим. А хотя бы фоторобот вы сделать догадались? Или у ваших Лухминского и Токарчука заодно и память на лица отшибло?
Оказалось, что фоторобот у них есть. Более того, Александр Данилович любезно переслал его по факсу. Только что. Я кликнул секретаршу — проверить, и та действительно принесла мне листок.
Наши факс-аппараты — визажисты наоборот: любую внешность до того изуродуют, что хоть в фильмах ужасов снимайся. Качество теперешнего портрета оказалось не то чтобы плохим — оно было жутким. Сплошные пятна, точки и линии, Пикассо отдыхает. Вблизи вообще невозможно догадаться, что это человеческое лицо, а не карта Луны. Но когда я отодвинул бумажку от глаз подальше, пятна, точки и линии сложились в некое подобие картинки.
И я тут же понял, что Большаков с его мусорами подарил мне гораздо больше, чем я мог надеяться еще две минуты назад.
— Спасибо, Александр Данилович, — пробормотал я, разглаживая факс с портретом, — все не так плохо. Сержантов не наказывайте. Против их приемов нашим ломам, конечно, не сдюжить…
— А с бабой-то, Иван Николаевич, что делать? Нам ее в розыск объявлять или что? — неуверенно спросил Большаков.
Глава ГУВД Москвы не допер, почему я смягчился так быстро. И это, как все непонятное, изрядно его пугало. Пожалуй, надо бы рыкнуть на него, подумал я. Обложить пятиэтажно. Тем самым вернув ему гармонию… Нет, обойдется — лишняя трата энергии.
— Не надо розыска, все нормально, отбой. — Я повесил трубку.
Менты сделали свое дело — спасибо, свободны. Теперь начинается тонкая работа. К ней подключать милицию — это примерно то же, что и производить археологические раскопки ковшом экскаватора.
Я прислонил разглаженный факс к одному из телефонных аппаратов, а сам отодвинулся подальше и еще раз внимательно вгляделся в портрет. Да, сходства не отнять! Даже если сделать поправку на ментовское искажение пропорций, драчливая девушка со свалки все равно оставалась похожей на ту самую.
Ту, которая вчера едва не врезалась в меня, когда я направлялся в палату к Виктору Львовичу Серебряному.
Узнать ее имя и фамилию — пара пустяков. Я набрал по мобильному своего шофера Санина и приказал немедленно сгонять в ЦКБ и там разведать по-тихому все, что можно, про эту мадам. Пароли, явки, клички — или, на худой конец, хоть паспортные данные: любому посетителю там нужен пропуск, а данные заносятся в компьютер.
На дорогу туда-обратно и разведку на месте я отвел Санину не больше полутора часов, а сам я за это время надеялся подремать и собраться с силами. Но вышло по-иному. Звук гонга довольно скоро сдернул меня с диванчика: ноутбук известил, что меня желают видеть в онлайне. Я открыл экран и обнаружил на нем плоское лицо давешнего буддийского монашка, секретаря и наперсника ГуРУ-Монашек выдул из бамбуковой флейты скрежепгущую мелодию, которая смахивала на стон роженицы, заполировал ее звоном колокольчика и, прежде чем исчезнуть с экрана, возвестил:
— Просветленный! Он вернулся!
Следом объявился Просветленный лично. У него была опухшая морда и две синие ленточки, туго вплетенные в козлиную бородку.
— Привет! — обратился я к Гуру. — Что у вас там в нирване?
— Свет. Покой. Безмятежность, — с некоторым, как показалось мне, раздражением сообщил Просветленный. — Чего звонил-то?
— «Отринувший пожалеет, — процитировал я на память. — Вкусивший будет править миром». Эти слова что-то обозначают?
— Каждое слово что-то обозначает, — не слишком ласково заметил Гуру. — Для того слова и созданы людьми, чтобы обозначать хоть что-нибудь. Если бы слова ничего не обозначали…
— Эй-эй, а короче нельзя? — перебил я. — Пойми, я чиновник, у меня маленькие практические мозги. Ответь мне кратко, без вашей туманной философии: эти — фразы — откуда — взялись?
— Если кратко, из красного крыла Поталы. В Лхасе, — сухо ответил Гуру. — Я там был последний раз два года назад.
— Что еще за Потала? — не понял я. — Город, что ли?
— Город — это Лхаса, — еще суше объяснил Гуру. Ему явно не нравилось обсуждать сокровенное с дилетантом, даже из Администрации президента. — А Потала — лхасский дворец далай-лам, у него, как всем известно, два крыла, красное и белое. Тринадцать этажей. Сколько комнат — не знает никто, даже Будда. Лично я обошел триста. А сами фразы, о которых ты у меня допытываешься, они — из комментариев к Ганджуре.
— Ага, понятно, — буркнул я, уже не рискуя переспрашивать, что такое (или кто такая) Ганджура. — А теперь, пожалуйста, в двух словах про этот самый комментарий. Кто там чего вкусил?
Гуру потянул за конец одной ленточки и выдернул ее из бородки. Кажется, это было больно. Таким образом он, надо думать, усмирял свое недовольство любопытными существами, не знающими мудрости.
— Если совсем коротко, — сказал он, — никто ничего пока не вкусил. Это конечная фаза. Возможность, а не долженствование. Последняя инстанция. И вообще, ты можешь не обращать на эти слова внимания. Многие считают данный канон неканоническим, а все комментарии к нему апокрифами… Я так, правда, не считаю.
— Вот и прекрасно, и не считай, тебе я доверяю, — торопливо подтолкнул я Гуру. — Валяй дальше про канон, ближе к сути.
— Суть в том, — продолжал Гуру, — что у бхавачакры, то есть колеса жизни, имеются метафизические обод и спицы, а каждая спица… Ладно, объясню еще проще. Есть нечто, которое хотя и часть целого, но обладает свойствами этого целого… ну как патрон в автоматном магазине: вне его он все равно патрон и потому может выстрелить. Если у тебя есть куда его зарядить…
— Погоди-ка, — вмешался я, — уточни, кто куда стреляет. Гуру намотал на кончик пальца конец оставшейся ленточки и дернул изо всех сил. Лицо его на миг исказилось страданием.
— Никто никуда не стреляет, — с видом бесконечно утомленного жизнью человека объявил он, — это моя аналогия для тебя, притом грубая. Вы там в вашем Кремле погрязли в суете. С тобой, Иван, вдаваться в толкования высокого — все равно, что из сансары масло давить… Э-э, ну представь свиток и клочок свитка. Тот, кто посвящен, может и без свитка, с одним клочком достичь… как бы тебе подоходчивей… многого, короче, достичь. Понимаешь?
— Примерно, — кивнул я. Среди смутных образов что-то неуловимо забрезжило. — А на клочке — какое-нибудь заумное заклинание?
— Нет, это не заклинание, — ответил Гуру сдавленным голосом мученика. Чуть ли не Яна Гуса за минуту до костра. — Это скорее руководство к действию, вроде списка будущих покупок или кулинарного рецепта… Ну все? Я свободен от глупых расспросов?
Рецепт! Вот оно что. Нужное слово упало, тотчас же проросло и заколосилось. Машинально я кивнул Гуру. На экране вновь возник монашек, дзынькнул на ситаре — и онлайновое окно закрылось.
Я вскочил с кресла, обежал вокруг стола и сделал несколько прыжков на правой и на левой ноге. Ну конечно. Кусочек. Очень, очень своевременная подсказка. И почему я втемяшил в голову, что книга Парацельса — едина и неделима? Сработало давнее табу умненького мальчика Вани: книги уродовать нельзя. Но если допустить обратное, то Арманд Хаммер, например, мог без рефлексий отделить одну страницу… Как там мне говорил Серебряный — для чуда достаточно и листа с рецептом?
Если так, то пазлы неплохо складываются. Этот Хаммеровский «piece», «ту charm» и «little souvenir» — допустим, листок из книги Парацельса. Книга у него пропала, зато оригинал одного рецепта любимчик Ленина уже ссудил Херсту. От Херста чудо перешло к Генри, другу фюрера, от Генри — к самому фюреру, потом 44-й, покушение, полковник Штауфенберг, а через много лет хитрожопый родственничек героя 44-го года продает его наследство… Все сходится. То есть почти все. Нескольких важных пазлов в картинке еще не хватает, но теперь я уверен: они у меня будут. Сегодня — день удачи. Истина где-то рядом, ее хвост в лабиринте мелькнул совсем близко, и я ее догоню…
Сонливость как рукой сняло. Я сделал, наверное, еще кругов сто по кабинету, обдумывая план действий, а затем Софья Андреевна доложила: приехал Санин — и жизнь сделалась еще интереснее.
Поскольку выяснилось имя мадам, нагнувшей ментов, — Яна Штейн.
«ЯШ» — не она ли случайно? Или даже она неслучайно? Поставив Санина на паузу, я тут же кинулся к компьютеру влез в Интернет, набрал в googloвском поисковике «Яна Штейн» и «Черкашины» — и всезнающая сеть выдала мне полдюжины свежих ссылок на весь пакет. Дамочку называли ученицей «великого А. Окрошкина», поминали в связи с кулинарным бизнесом вообще и с Черкашинской кондитерской — в особенности. Совпадение? Ага! Таких совпадений не бывает. С одной стороны — «парацельсы с изюмом», с другой — книга со свалки «Салазьево».
Около минуты меня жгло неприятное подозрение, что эта Яна могла бы работать на генерала Голубева — в связке с тем Лаптевым. Но Санин продолжил доклад и стало ясно: ложная тревога. Хотя бы тут Лубянка оказалось, похоже, не при делах. Спутником дамочки в Кремлевке был не только не эфэсэбэшник, но и вообще не гражданин России — некто Кунце из герцогства Кессельштейн.
Поблагодарив шофера, я отпустил его и ругнулся вслух: не понос, так золотуха. Не чекист, так иностранец. Еще один приезжий тянет грабки к моему Парацельсу. Мало мне мистера Роршака из Штатов, теперь еще тип из Кессельштейна. Страна с ноготок, а туда же!
Что-то, однако, в моей памяти екнуло при слове «Кессельштейн». Да, конечно, вчерашний визит их герцога в Россию, это я не забыл, но ведь было еще кое-что важное, точно же было… А-а, вот оно! Название страны мне встретилось еще в икс-файлах.
И как только я нашел на диске и теперь уже внимательно перечитал нужный файл, последние пазлы легли по местам. Автокатастрофа в Кессельштейне — раз. Труп в машине — два. Выходит, у покойника и был тот самый листок, который в свое время Штауфенберг стырил у фюрера. Это — три. Значит, теперь Кунце привез его в Москву этой самой Яне Штейн, а та проверила подлинность рецепта самым простым способом: дала испытать его подопечным кондитерам. Может быть, как раз благодаря пирожным ей так быстро удалось отыскать всю книгу. А затем, раскидав ментов, получить ее в свои руки.
Хотя какое уж там кунг-фу! Детский лепет. Менты присочинили драку, чтобы не позориться перед начальством. Имея запас пирожных, эта Яна Штейн могла бы только шевельнуть пальчиком, и к ее ногам принесли бы не только старую книжку на свалке — все сокровища Алмазного фонда сложили бы и умоляли взять даром.
Теперь мне осталось главное: найти эту Яну и… Санин в ЦКБ списал ее домашний адрес. По идее, можно было бы законопатить жвачкой уши паре крепких парней из «Почвы» и послать туда. Но я почему-то был уверен, что посланцы вернутся с пустыми руками. Мадам Штейн, по всему видно, — тот еще орешек. Такие не допускают элементарных ошибок. Когда затеваешь Большую Игру, лучше не ночевать по месту регистрации. У меня самого, между прочим, в последнее время и стол, и дом — в родном кабинете.
Кроме бесполезного адреса этой Яны, я обладал еще четырьмя зацепками. Первая отпадает почти сразу: Санин уже выяснил, что ее учитель Адам Окрошкин, которого она навещала в ЦКБ, нагло последовал примеру Серебряного и тоже сбежал в глубокую кому. Есть еще Рашид Дамаев, организовавший ей пропуск. Но все мои попытки до него добраться оказались тщетными. Как назло, у сердечных дел мастера случились два выходных подряд, он отключил мобилу и умотал, по обыкновению, куда-то играть в карты — даже родной жене не сказал, где его искать. Остаются зацепки номер три и четыре — слепые кондитеры в моих руках и номер ее мобильного на бумажке. Она, кажется, с этими слеподырами дружит, и это хороший козырь. А вот номер мобилы — козырь так себе: при первом сомнении она просто выбросит сим-карту — и нет ее.
Номером я воспользуюсь, решил я. Я ей позвоню. Но не сейчас, а лишь тогда, когда буду действовать наверняка…
Звук гонга со стороны компьютера и стрекот телефона на столе слились воедино.
— Да, Софья Андреевна, — сказал я секретарше, одновременно пододвигая к себе ноутбук.
— Из Домодедово звонят, — доложила Худякова, — сообщают, что какой-то шаман прибыл, и переводчик спрашивает, куда его везти.
Шаман мне, в общем, был уже ни к чему, но раз прилетел, пусть остается. Есть же у него какая-никакая сила. В крайнем случае напущу его на шефа — глядишь, и удастся подвинуть ему чердак.
На экране ноутбука тем временем опять открылось окошко, вновь возник монашек с заунывной музычкой. Этот буддозвон снова дунул в бамбуковую флейту, звякнул и провозгласил:
— Просветленный!
Наверное, подумал я, наш Гуру недорассказал мне что-то важное и высокое. Что-нибудь про пятую спицу в этой самой бхавачакре.
— Шаману и переводчику дайте адрес офиса партии «Почва», в Пехотном переулке, пусть оба едут туда и ждут указаний, — велел я секретарше, а у Гуру, уже возникшего на экране с двумя новыми ленточками в бороде, спросил: — Ты чего-то забыл?
— Ну как бы да, — помялся Просветленный. — Нужна информация. У нас в астрале многие интересуются, а я не в курсе. Ты не помнишь, почем те резиновые куклы у Синькова в секс-шопе?
— От ста до трехсот баксов, кажется, — сказал я. — В сущности, копейки. Но учти, «Резиновая Зина» на время закрылась. Как мне сказали, у них там учет, и лучше не спрашивать чего.
Глава тридцать первая Прогулка с пупсом (Яна)
Перед тем как взобраться на мотоцикл к Максу, я еще раз набрала номер Черкашиных. И еще раз услышала «би-би-би-би» — короткие гудки. Досадно. Я-то хотела попотчевать Тоню с Юрой новостью о светлых горизонтах их кондитерской. Намекнуть, что эксклюзивных рецептов будет у нас теперь — просто завались. Нужно лишь найти хороший латинско-русский словарь и свободное время для перевода.
Почему же у них все время занято? Интернета там нет, простым ля-ля они не увлекаются — вплоть до того, что в рабочее время отключают мобильники. Выходит, авария. Или где-то на линии, или виноват их телефонный кабель: он у них на кухне подвешен по-уродски. Не то что слепой — зрячий заденет, особенно если надо быстро дотянуться до какой-нибудь банки-склянки. Один раз кабель вообще выдернули «с мясом». Было это давно: когда Юра скорости ради замыслил эксперимент — поработать на кухне, надев ролики. Телефонную связь, помню, восстанавливали долго. Но все же гораздо быстрее, чем срослась Юрина переломанная ключица…
Всю дорогу до «Hilton-Русской» я думала о Черкашиных. И едва слезла с мотоцикла и взяла из кофра вещи, как снова попыталась им прозвониться. Прямо на ходу, по пути от автостоянки к отелю. Пакет с Парацельсом в одной руке, телефон в другой, сумочка на плече, пузатая кукла подмышкой — ну и видок у меня был, наверное! Гибрид бизнесменки, малой детки и базарной тетки. А главное, я опять не смогла пробиться сквозь чертовы их гудки. Надо не звонить, решила я, а просто к ним съездить: вот только отмоюсь после свалки, поем чего-нибудь, уговорю Макса…
Как бы не так! Из-за моего любопытства все случилось по-иному.
Проходя по нашему этажу мимо номера 702, я заметила, что дверь его приоткрыта, а в щели на полу что-то белеет. Интересненько… Если я не путаю, именно здесь живет тип, оценивший в жалкие 250 баксов мою бесценную персону. Тот самый американец, который — по Максовой статистике — хоть на один процент, но шпион. Ну-ка, посмотрим, что у него там за бумажечка? Не донесение ли в Центр?
Почему же у них все время занято? Интернета там нет, простым ля-ля они не увлекаются — вплоть до того, что в рабочее время отключают мобильники. Выходит, авария. Или где-то на линии, или виноват их телефонный кабель: он у них на кухне подвешен по-уродски. Не то что слепой — зрячий заденет, особенно если надо быстро дотянуться до какой-нибудь банки-склянки. Один раз кабель вообще выдернули «с мясом». Было это давно: когда Юра скорости ради замыслил эксперимент — поработать на кухне, надев ролики. Телефонную связь, помню, восстанавливали долго. Но все же гораздо быстрее, чем срослась Юрина переломанная ключица…
Всю дорогу до «Hilton-Русской» я думала о Черкашиных. И едва слезла с мотоцикла и взяла из кофра вещи, как снова попыталась им прозвониться. Прямо на ходу, по пути от автостоянки к отелю. Пакет с Парацельсом в одной руке, телефон в другой, сумочка на плече, пузатая кукла подмышкой — ну и видок у меня был, наверное! Гибрид бизнесменки, малой детки и базарной тетки. А главное, я опять не смогла пробиться сквозь чертовы их гудки. Надо не звонить, решила я, а просто к ним съездить: вот только отмоюсь после свалки, поем чего-нибудь, уговорю Макса…
Как бы не так! Из-за моего любопытства все случилось по-иному.
Проходя по нашему этажу мимо номера 702, я заметила, что дверь его приоткрыта, а в щели на полу что-то белеет. Интересненько… Если я не путаю, именно здесь живет тип, оценивший в жалкие 250 баксов мою бесценную персону. Тот самый американец, который — по Максовой статистике — хоть на один процент, но шпион. Ну-ка, посмотрим, что у него там за бумажечка? Не донесение ли в Центр?