Гусев Валерий Борисович. Розыгрыш с летальным исходом

   — Ну, — протянул Понизовский, ему за все это время не удалось расположить к себе Яну. — Здесь тоже опасностей хватает. Акулы, например.
   — Я несъедобная, — отрезала Яна с горечью.
   Подтянула колени, обхватила их руками и склонила на них голову. Аленушка. Русалка. Седовласая дама, у которой все в прошлом — юные красавцы-поклонники, миллионы роз у ног, безумные вальсы весенними ночами под пение соловья. Грустна, разочарована. Скорее всего тем, что несъедобна.
   Семеныч спустился в каюту, где-то там спрятал свою неистощимую фляжку и вернулся на носовую палубу с секстантом.
   — Дайте-ка я попробую.
   — Еще один мореход!
   — Не ори, — сказал он Яне. — Горизонт спугнешь.
   — А дышать можно?
   — Тихо! Поймал.
   Семеныч поколдовал с прибором и, бормоча про себя цифры, нырнул в рубку к таблицам. Нам было слышно, как, напевая что-то бодрое, он делал расчеты. Постепенно мажорность его напевов спустилась до минора. Упала до нуля. Он замолчал. А потом присвистнул. Да так, что подумалось: сделал важное мореходное открытие. Не менее Америки.
   Так, впрочем, и оказалось.
   Когда Семеныч с секстантом в руке поднялся на палубу и вслух назвал цифры наших координат, даже Янке стало ясно, что мы находимся не только в Северном, вместо Южного, полушарии, но и вообще на другом боку планеты.
   — Хорошо, не на Северном полюсе, — с брюзгливым облегчением резюмировала Яна. — Впрочем, у меня-то валенки есть.
   Она, пожалуй, одна из нас до сих пор не пала духом.
   — Выбрось ты его на фиг, за моей косметичкой, — сказала Яна Семенычу, опасливо косясь на неисправный прибор. — Пока он вообще не взорвался. Пусть им какая-нибудь акула подавится.
   А акул вокруг яхты становилось все больше. Они словно чувствовали нашу беспомощность. И терпеливо ждали, когда она неизбежно перейдет в беззащитность…

ОСТРОВ ЗА ГОРИЗОНТОМ

   Густо-темная тропическая ночь. Мрак которой не могли победить даже крупные яркие звезды, низко нависшие над морем. Невдалеке от острова глухо загремела в темноте ржавая цепь — стало на якорь слабо освещенное судно. На берег, с которого посигналили красным огоньком, отправилась шлюпка. Вскоре вернулась, гулко стукнув носом в борт судна.
   Сейчас же на палубе началось движение — неясное во тьме и почти неслышное в тиши. Негромкие слова команд, отчетливая ругань на двух языках, поскрипывание лебедок и талей, плеск шлюпочных весел. Пошла разгрузка.
   Небо уже светлело, приобрело предрассветный оттенок. Звезды поднялись ввысь и пригасили свой свет. Море просыпалось, лениво потягиваясь длинной зыбкой волной. Разгрузка закончилась.
   Шлюпки подняли на борт. На судне выбрали якорь, дали короткий сигнал; с острова ответил одинокий ружейный выстрел. Дымок его подхватил слабый предрассветный ветерок, потащил в сторону и развеял.
   Судно развернулось на малом ходу, легло на курс и вскоре исчезло в ярком свете восходящего солнца. Над островом со странным щебетом, будто сыпались по ступеням мелкие камешки, пронеслась стайка морских ласточек.
   Через несколько дней, в полдень, на песчаный берег высадилась с нескольких яхт и катеров стайка островитян. Над морем, подобно утреннему щебету беззаботных птиц, разнеслись веселые возгласы, смех, шутки. Бронзовые тела замелькали всюду — на пляже, в банановой роще, на берегу ручья у кристальной воды водопада, у входа в хижины.
   Затем все собрались под тенью громадного баньяна и затихли, стоя на коленях. Из ограды «па» — крепости, по-местному, — величественно вышел вождь в сопровождении охраны — двух полуголых парней в венках на голове и шее, с копьями в руках. Сам вождь держал в руке высокий жезл, похожий на посох российского Деда Мороза (только увенчанный не хрустальной снежинкой, а выбеленным временем человеческим черепом), и был одет в красивый мундир капитана торгового флота и короткую плиссированную юбчонку.
   Вождь, пришлепывая босыми ногами, прошествовал под баньян, где ему тут же подставили под зад довольно-таки не новое пляжное кресло. Охранники встали по бокам, прижав копья к животу.
   Вождь выждал приличествующее событию время и начал говорить. Делая при этом плавные жесты свободной рукой и постукивая жезлом.
   Слушали его с почтением и вниманием. Порой вскрикивали, воздевали разом руки к небу, упадали ниц, ударяясь лбами в землю.
   Речь вождя между тем становилась все темпераментней. И в такт ей вторили взрывы смеха, нарастали ритмичные всплески ладоней. Бронзовые тела все живее раскачивались в едином темпе, который взорвался бешеным ритмом в общем буйно-радостном первобытном танце. Не лишенном, однако, некоторого изящества и своеобразной красоты. Вперемешку с явной похотью.

НАВСТРЕЧУ УРАГАНУ

   Рано утром небо очистилось от жаркой хмари, засинело. И море ответило ему возвратившейся синью. Радостно вырвалась из его прохладных глубин стайка летучих рыб, пронеслась, растопырив крылья, низко над водой, с радужным всплеском исчезла под ней.
   По морю словно пробежала легкая дрожь. Гладкая доселе его поверхность зарябила. Поднятый грот наполнился, шевельнулся, пошел на левый борт, резко остановился, задержанный шкотом. Яхта послушно приняла его упругость, тихо стронулась и пошла, чуть накренившись, все увеличивая ход по мере того, как крепчал ветер.
   Слава богу!
   — Куда идем-то? — спросил я.
   — Пройдем немного к северу, — ответил Понизовский. — А там, может, и определимся с местом. Мне этот район немного знаком по прежним годам.
   …Ближе к вечеру Янка первой что-то увидела вдали. И заорала, приложив ладошку ко лбу:
   — Пальмы! Водяные! Прямо из воды растут!
   На горизонте в самом деле кучковались перистые верхушки пальм, хорошо видимые в предзакатном небе. Через полчаса хода мы уже различали ряд плоских каменистых островов, над которыми вились стаи птиц — видимо, готовились к ночлегу.
   — По-моему, — вполне уверенно сказал Понизовский, — это архипелаг Ванавана.
   — Обитаемый? — спросил Семеныч.
   — Не вполне. Здесь нет пригодных для жизни островов. Сами видите — плоские, как блины. Их заливает даже при небольшом волнении. Да и пресной воды на них нет.
   — По крайней мере, — сказал я, — мы теперь знаем, где находимся. И уж по компасу доберемся до твоего Раратэа.
   — Не доберемся, — мрачно пообещал Семеныч. — Нам нужна вода, солярка, пища.
   — Если мне не изменяет память, — вставил Понизовский, — где-то здесь есть островок, где имеется небольшая колония. Они держат связь с большим миром, и мы можем рассчитывать на помощь.
   — А что за колония? Каннибалы какие-нибудь?
   — Это вряд ли, — как-то неуверенно высказался Понизовский. — По легенде, они прямые потомки матросов мятежного «Баунти».
   Яна вскинула голову, услыхав хорошо знакомое слово. «Райское наслаждение», — прочитал я в ее затуманившихся глазах.
   — Я предлагаю лечь в дрейф. Все равно ночью мы не отыщем остров, да и опасно — здесь сплошные рифы, чуть прикрытые водой.
   Мы убрали паруса. Якорь не отдавали, бесполезно — глубина была страшная. Яхту чуть заметно сносило к западу, на что Понизовский заметил:
   — Это не страшно. Это даже кстати. Нам все равно нужно будет зайти со стороны западных островов.
   Янка с Нильсом приготовили традиционный ужин: маслины, треска в масле и безмерно опротивевшее какао на сгущенке. Но покормили сперва Льва Борисыча и вынесли его клетку на палубу — подышать крысюку прохладным и ароматным вечерним бризом.
   Когда мы, поужинав, покуривали на палубе, По-низовский постарался информировать нас об острове и его обитателях.
   — Ну, история мятежного «Баунти», — начал он, раскуривая сигару, — вам, надеюсь, известна.
   Янка было дернулась продемонстрировать свою эрудицию, но я придержал ее за руку.
   — Напомню вкратце, — продолжил Понизовский, глядя в туманную даль, где темная тропическая ночь скрыла от нас острова. — Матросы взбунтовались, высадили в баркас капитана Блая с верными ему членами команды и легли курсом на Таити. Там они задерживаться не стали, поскольку уже тогда этот остров был достаточно часто посещаем, и, захватив на борт в помощь несколько островитян — женщин и мужчин, отправились на поиски прибежища. Им стал крохотный, затерявшийся в океане остров Питкэрн. Он где-то здесь, неподалеку.
   Они высадились на нем, построили, разобрав обшивку корабля, хижины, возделали землю под посевы. Однако вскоре у них вспыхнули распри — из-за вечных проблем: земля и женщины. Началась междоусобица. Но мир воцарился, и в прошлом веке на острове насчитывалось около двухсот человек. Трудолюбивых и миролюбивых. Однако остров оказался мал даже для такой колонии. И часть ее состава отделилась, перебравшись на остров Такутеа.
   — А сколько их там? — спросил Семеныч.
   — Не знаю. Мы на этот остров не заходили. Пользовались слухами. В этом районе я пробыл где-то с полгода, занимаясь научной работой, так что кое-какая информация накопилась. Но очень неполная и не вполне достоверная.
   — Что за люди?
   — Потомки таитян, англичан и отчасти французов. И чуть-чуть русских. Типичные островитяне Сообщества. Веселы и наивны, ленивы и жизнерадостны. Вороваты, но бескорыстны.
   — Как с ними объясняться?
   — Это проблема. За столетия у них выработался свой язык. Своеобразная смесь таитянского, плохого английского и ужасного французского. Но, думаю, с переводом туда-сюда я справлюсь.
   Это хорошо, подумал я. У нас ведь даже с английским плохо.
   — Ну, и образ жизни у них тоже, я бы сказал, смешанный. Что-то осталось от таитян, что-то от англичан. Обычаи, вера… Все перемешалось так, что…
   — Коктейль, в общем, — вставила Яна. — Винегрет. А они мирные?
   Понизовский пожал плечами.
   — Этого я не знаю. Однако случаи каннибализма там отмечались.
   — Из вредности?
   — Защитная реакция общества. Остров мал, условия суровые. Приходилось сдерживать прирост населения в разумных рамках. Чтобы не выходить за прожиточный минимум. Ну, и голодать, конечно, приходилось… Но вы не беспокойтесь, Яна Казими-ровна. Чисто белых женщин они в пищу не употребляют.
   — На развод оставляют?
   — Можно и так сказать, — загадочно усмехнулся Понизовский.
   — Не радуйся, Янка, — сказал, вздохнув, вредный Семеныч. — Мы там долго не задержимся. У нас другие интересы.
   — У меня, представь себе, — тоже. Я спать пошла.
   С рассветом мы двинулись на поиски загадочного острова Такутеа. Понизовский взял на себя обязанности лоцмана. Он, действительно, неплохо знал эти острова. И все время, пока мы медленно скользили меж ними, делал свои замечания. Толково и своевременно.
   — Так, это Такуму. Видишь, Семеныч, гора с двумя верхушками? С севера обходи, тут по-другому не пройдешь — рифы… Ага, вот он — атолл Матаива. От него уже и Такутеа виден. Держи к весту, а как войдем в створ вот этих атоллов, сразу клади руль на Матаива.
   Семеныч послушно выполнял все требуемые маневры, и мы благополучно прошли лабиринтом, образованным крохотными клочками суши, на иных из которых даже деревьев не было — голый камень, запятнанный птичьим пометом.
   — Это он? — спросила Яна, вглядываясь в даль синей воды. — Твой Таку-каку?
   — Он самый.
   — Не велик, однако. Не разбежишься.
   Чистой водой мы, прибавив ходу, держали курс на остров. Что-то неприятное при виде его шевельнулось у меня под сердцем. Как сказала бы современная писательница — будто нежеланное дитя. Ножкой стукнуло.
   — А это что за фигня? — спросила вдруг Яна, указывая на торчащую из воды скалу странного вида. — Маяк, что ли, местный?
   Почти цилиндрическая, метра три в диаметре, она возвышалась над водой каким-то загадочным столбом. Или кривоватой башней.
   — А… Это интересно, — пояснил наш лоцман. — Это Камень покаяния.
   — И чего он вдруг закаялся? — с недоумением заметила Яна. — За какие грехи?
   — Это не он кается, — усмехнулся Серега, — а на нем. Так здесь наказывали в прежнее время за грех прелюбодеяния…
   — …В особо опасных размерах, — продолжила тоже с насмешкой Яна. — Чего-то ты несуразное плетешь, мореход. Сам же говорил, что нравы у них здесь свободные. Без всяких семейных уз.
   — Ну… В некоторых исключительных случаях. Если, к примеру, кто-то соблазнит одну из жен вождя. Или его малолетнюю родственницу.
   — И чего ему будет? — с крайней заинтересованностью, будто она прямо сейчас собиралась соблазнить одну из жен вождя, спросила Яна. — Чем ему этот столб грозит?
   — В зависимости от степени вины. Высаживают нарушителя, без воды и пищи, на разный срок. Иногда на месяц, иногда пожизненно. Там только голый камень и лужица в углублении, вода в ней солоноватая.
   — Круто, — заключила Яна. — Ты давай, Семеныч, подальше обходи этот Камень… преткновения.
   — Покаяния, — с усмешкой поправил Серега.
   — А то разница большая, — отмахнулась Яна.
   Остров вырастал постепенно, вставал из морской пучины, поднимался как гриб под обильным дождем. Опоясанный белой полосой прибоя, густо заросший пальмами по берегу и кустарником по скалам, он, несмотря на дурные предчувствия, тем не менее радовал глаза, уставшие от однообразия морских просторов. Отсюда, так сказать, в профиль, он казался каким-то гребнистым чудовищем вроде бронтозавра, жадно припавшего крутой мордой к воде и далеко вытянувшего длинный зубчатый хвост.
   — Обходи с норда, — скомандовал Понизовский, — здесь через прибой не прорвемся. А на том берегу должен быть вход в лагуну.
   Что-то больно много он знает, носитель «неполной и недостоверной информации». Впрочем, знания, как и мастерство, не пропиваются и не забываются.
   Мы обогнули морду бронтозавра, и нам открылся песчаный берег, зажатый между линией прибоя и густыми зарослями в глубине острова, где просматривались хижины, крытые широкими и блестящими под солнцем листьями. Слева от них на возвышении, на каменном постаменте глыбилось изваяние какого-то монстра с огромным носом и глубокими провалами глаз, внутри которых вспыхивали порой алые и злобные, как мне показалось, огоньки.
   Белоснежный коралловый песок побережья так ярко сверкал под солнцем, что Янка, отобрав темные очки у Понизовского, водрузила их на свой уже чуть облупленный носик.
   — Вон они! — сказала Янка, показывая рукой. — Аборигены. Какие они черные.
   — Очки-то сними, — посоветовал Семеныч.
   Из глубины зарослей, из хижин посыпались на берег островитяне. Я поднес к глазам бинокль: темноволосые курчавые женщины в коротких юбочках из пальмовых листьев, бронзовые здоровенные парни в шортах и с дубинками и копьями в руках — в общем-то, не черные и на первый взгляд не очень дикие. Сначала вся эта толпа хлынула на берег, даже вбежала в воду, потом отхлынула и с воплями: «Мату-Ити! Мату-Ити!» помчалась к самой большой хижине, богато крытой не то жестью, не то пластиком. Не добежав до нее, аборигены рухнули наземь, воздели руки и опять издали какой-то слаженный вопль. Из одних гласных.
   Дверь хижины (или дворца?) сдвинулась в сторону, и в ее проеме появился толстый мужик в морском кителе и юбочке. И тоже с палкой в руках. На верхнем конце ее, как издали мне показалось, сидел человеческий череп и весело скалил белые зубы в двусмысленном приветствии.
   Мы решили выждать, не зная местных обычаев, и где-то в кабельтове от берега стали на якорь.
   — Приодеться бы, — сказала Яна.
   — Валенки надень, — шепнул ей Семеныч.
   — На голову, — добавил я.
   Янка смерила нас ледяным взором, спустилась в рубку и вернулась на палубу в короткой юбчонке. С бесчисленными разрезами. И когда она их успела сделать? По местной моде, однако.
   На берегу тем временем, дирижируя самому себе жезлом, толстый мужик (видимо, местная власть) сказал краткую речь, и, повинуясь его словам, аборигены снова ринулись на берег и с дикими воплями столкнули на воду лодки.
   И вся флотилия двинулась к нам.
   Флотилия, надо заметить, странная. Мы ожидали увидеть какие-нибудь пироги и катамараны, а нас окружили вполне современные лодки, некоторые даже с моторами. И только одно суденышко порадовало глаз своей экзотикой — что-то вроде индейского каноэ с балансиром, на конце которого была привязана охапка то ли соломы, то ли каких-то тонких веток.
   Ну что ж, все правильно. И сюда шагнула цивилизация своими семимильными шагами…
   Дальше все пошло в лучших традициях южных морей.
   Нас выдернули из кокпита, расхватали по лодкам, щедро поделились венками из белых, сильно пахнущих цветов и с песнями, смехом и радостными возгласами доставили на берег. И разве что не на руках поднесли вождю. Хорошо, не на блюде.
   Он сделал нам навстречу несколько шагов, воткнул свой жезл в песок и, прижав обе руки к груди, что-то важно произнес.
   Восторженный вопль, нетерпеливое приплясывание.
   — Его зовут Мату-Ити, — перевел вполголоса Понизовский. — Люди острова Такутеа рады видеть белых вождей.
   — Проголодались поди, — с тревогой шепнула мне Яна, по-своему оценив и само приветствие, и вызванный им энтузиазм аборигенов.
   Понизовский тем временем тоже прижал руки к груди, широко развел их, а потом воздел к небу и что-то проговорил с широкой улыбкой. Янка дернула его за рукав. Понизовский обернулся:
   — Я сказал, что мы прибыли с открытым сердцем, добрыми намерениями и рассчитываем на гостеприимство великого народа Такутеа.
   Каковое тут же и было нам оказано. В самой большой хижине. Пир горой. Не только нас удививший, но и разочаровавший. Мы рассчитывали на экзотические местные блюда, о которых много читали в детстве, но получили те же московские сникерсы и колы, которые нам надоели еще в том полушарии. А из местных блюд в меню вошли только бананы и кокосы. И немного рыбы. На десерт — консервированное какао.
   Отобедав и сославшись на усталость и сытость, мы отпросились на отдых и вернулись на яхту. Понизовский остался для переговоров.
   Когда они завершились и наш представитель перевалился в кокпит, от него сильно пахло водкой.
   Понизовский раскурил сигару и ввел нас в курс дела.

УРАГАН НЕВИННОСТИ

   — Докладываю, капитан, — не очень уверенно начал Понизовский.
   — Ты чего, огненной воды хватил? — спросила Яна. Как мне показалось, с завистью.
   — Согласно законам гостеприимства, — кивнул Понизовский. — Значит, так. Они, конечно, нас приютят. Но особо помочь нечем. Они сами, как бы выразиться, на иждивении. Земледелия у них здесь нет, скотоводства тоже. Перебиваются дикой флорой. Ловят рыбу. Раз в месяц им доставляют от местных властей кое-какие продукты и самое необходимое для жизни. Генератор отказал, сидят вечерами у костров или при керосиновых плошках. Ничего не производят. Подторговывают сувенирами — раковины, коралловые ветки, акульи зубы. Изредка жемчуг. Но его здесь крайне мало.
   — Солярку дадут?
   — Только когда им самим завезут.
   — Консервы?
   — То же самое.
   — Значит, сидеть нам здесь, пока не придет судно? Когда его ждут?
   — Через пол-луны.
   — А по-нашему? — уточнила Яна.
   — Через две недели.
   — И чего мы тут будем делать две недели? Валенки мои штопать?
   — Ну, скучно не будет…
   — По тебе видно, — буркнула Яна.
   — У них тут сплошь праздники. Молодой луны, старой луны, полной луны. Акульего бога… Нам развлечений хватит. Кстати, мы уже заангажированы на сегодняшнюю ночь.
   — По случаю?
   — Ритуал у них есть такой. Потеря девственности. Для каждой женщины острова — самый главный праздник.
   — Вам, мужикам, лишь бы повод…
   — Придется идти, — вздохнул Понизовский. — Иначе — кровная обида всему племени.
   — И кого мы там будем девственности лишать? — деловито спросила Яна.
   — Без нас справятся. Там у них две пары намечены.
   — Половозрелые, — буркнула Яна.
   Что-то мне все это не очень нравится. Надо бы держаться от острова на расстоянии. И свести контакты с населением к необходимому минимуму. А то как бы чего не вышло… В смысле девственности.
   Семеныча, похоже, подобные же мысли тревожили. Он хмурился, слушая сообщения Понизовского и Янкины комментарии к ним.
   — Жить будем на яхте, — решил Семеныч. — По ночам вахты нести.
   — Как получится, — возразил Понизовский. — Они могут нам предоставить хижины. Тогда уж не откажешься.
   Все больше мне это не нравится. Будто мы какой-то паутиной опутываемся. Не сами, похоже.
   Кто их знает, этих аборигенов. С копьями и палками. А у нас всего — два весла и один пистолет. Да ракетница. Весь арсенал. Не считая Льва Борисыча.
   — Вообще, Серега, — озабоченно спросил Семеныч, — как ты считаешь, есть основания опасаться каких-либо инцидентов?
   Понизовский пожал плечами:
   — Они тут дичают, конечно. Главное, не входить конфликт с их обычаями. Ну и свои им не навязывать. Табу всякие не нарушать.
   Семеныч посмотрел на берег, где уже зажглись праздничные костры и откуда уже слышалась барабанная музыка.
   — Слушай, а еще здесь что-то обитаемое есть? Более цивилизованное?
   Понизовский поскреб макушку, припоминая.
   — Есть еще пара островов. Но боюсь, там не лучше. А административный центр, кажется, на Маупити. Это миль восемьсот к западу.
   — Не здорово, — проворчал Семеныч.
   — Однако, пора, — встал, хлопнув себя ладонями по коленям, Понизовский.
   — Может, Яну на борту оставить?
   — Что ты! Обидятся! Ей там уже, как чисто белой, да еще королевской крови, особая роль отведена.
   — Жаркое изображать? — вспыхнула Яна.
   — Ну, зачем же так сразу? — рассмеялся Понизовский. — Там у них целый спектакль. Не пожалеешь. Дико, конечно, но своеобразно.
   С берега замахали факелами и головешками, выписывая ими в сумраке огненные круги.
   — Зовут, — сказал Понизовский, готовясь спуститься в лодку, на которой его доставили к яхте. Абориген, что ею управлял, вплавь вернулся на берег.
   — Принимай Яну, — скомандовал Семеныч Сереге, а меня легонько придержал за руку.
   — Загляни в форпик, Серый. Мне что-то запах там не нравится — не течь ли?
   В форпике, носовом отсеке, хранились запасные паруса. И обитал в темное время суток крысиный лев. Я отодвинул люк, просунул в проем голову. Запах был. Но не плесени, не влаги. Не Льва Борисыча. Запах ружейного масла.
   Я протянул руку, пошарил в темноте, сдвинул немного клетку. Нащупал короткий автомат. Два магазина. Молодец, Семеныч! И местечко славное для заначки выбрал — под надежной охраной.
   Завернув угол паруса, я прикрыл им оружие и вышел на палубу. Понизовский уже разбирал в лодке весла, Янка сидела на корме, подпрыгивая от нетерпения. В своей зеленой, с разрезами до попы, юбочке. Сердце у меня сжалось.
   — Как там? — Семеныч кивнул в сторону форпика.
   — Все в порядке, Семеныч, сухо. Ты хороший капитан. Да и я не промах. Особенно когда в Янкиной рубке водочку тайком попиваю. Сидя на мягком пуфике.
   — Ну! — согласился Семеныч. — Тут тебе цены нет!
   Я отвязал швартов, мы спрыгнули в лодку, отчалили.
   Подгребая к берегу, Понизовский нас инструктировал и информировал.
   — Вождя зовут Мату-Ити. Он прямой потомок Эатуа.
   — А это кто? — спросила Яна. — Его отец? Француз?
   — Эатуа у таитян — верховное божество.
   — Не может быть! — воскликнула Яна. — Здорово!
   — Жену вождя зовут Икеа.
   — Здорово! — подпрыгнула Яна. — Не может быть!
   — Вы, Яна Казимировна, будете изображать мать этих девушек. Их зовут…
   — Зита и Гита?
   — Почти. Тахаа и Ваа. После общего ритуального танца их подведут к вам. Они станут перед вами на колени. Вы должны снять с себя…
   — Что? — испугалась Яна. — Что снять?
   — Да нет… Вы снимете с себя символический венок из цветов ибиска, кажется, и разорвете его над их головами.
   — Почему же над головами? Если это символ, то…
   — Откуда я знаю? — рассердился Понизовский. — Таков обычай. И не задавайте вопросов — уже нет времени. Слушайте и запоминайте. — Он слегка запыхался, и я подумал — не сменить ли его на веслах? Одновременно общаться с Яной и грести — трудная работа. Но мы уже были возле берега.
   — Затем, — торопливо продолжил Понизовский, — самое неприятное… Вы должны будете оросить их бедра кровью невинной голубки.
   — Ладно, — Яна махнула рукой. — Орошу.
   — Но… горло голубке вы должны будете… перегрызть. Своими белыми зубками.
   — Что?! Да я тебе его лучше перегрызу. Своими зубками.
   Лодка ткнулась носом в песок. К нам ринулась толпа девушек. Довольно соблазнительных. Блестящие глаза, густые, до плеч, даже у некоторых до пояса и ниже пояса, волосы. Ну и фигурки… Коротенькие юбочки с разрезами, как у Янки. И при каждом движении в этих разрезах мелькали смуглые стройные бедра. Как у Янки.
   Девушки подхватили ее, напялили на шею венок из ярко-алых крупных цветов, похожих на наши розы; запели, довольно мелодично, какую-то свою песню и усадили Янку на носилки. Вроде таких, в которых у нас на стройке носят цементный раствор, но тоже украшенных цветами.
   Янке это понравилось. Она села по-восточному и засияла во все глаза и зубы.
   Процессия направилась к дворцу. Девушки двумя стройными рядами шли по бокам носилок, а смуглые парни (тоже, кстати, в юбочках), потрясая копьями, приплясывали сзади. Мы, белые вожди мужского пола, замыкали процессию. Правда, у каждого из нас на шее, кроме венка из белых цветов, висело еще по две симпатичных черномазеньких девчонки.