Гусев Валерий Борисович. Розыгрыш с летальным исходом

   По мере приближения к столу шеренги сопровождающих еще решительнее разделились. Понизовский встал за спиной Мату-Ити, склонив голову.
   — Лакей, блин, — прошептала Яна. — Ити оре!
   То бишь крысенок.
   Эскорт продолжил медленное шествие вдоль обеих сторон стола. Парни в хламидах останавливались поочередно за спиной каждого пирующего.
   Барабаны, ударив немыслимую дробь, разом смолкли. Поднялся на нетвердые ноги вождь Мату-Ити. Начал застольное слово. Понизовского рядом с нами не было, но смысл сказанного мы уловили. Вождь выразил удовольствие тем, что вор был пойман и сознался в своей вине. А наказание ему — есть урок каждому. Дабы в зародыше гасился грех стяжательства. Словом, кушайте вора и помните, что и каждый из вас, согрешив подобно наказанному, может оказаться не за столом, а на столе.
   Опять зарычали барабаны, и Понизовский с поклоном подал блюдо вождю. Сорвал с него покрывало. Одна из жен — любимая — накинула это покрывало на плечи Мату-Ити.
   На блюде лежала отрезанная голова с застывшей улыбкой на каменных устах.
   — Ну, блин! — сквозь зубы выронила Яна. — Отморозки.
   — Это муляж, — шепнул ей Семеныч. — Как и все здесь.
   Мату-Ити повернул голову лицом к себе и сказал ей несколько назидательных фраз. Наверное, вроде того: видишь, как нехорошо воровать. Луна светит, море блестит, столы накрыты, девушки готовы увлечься под пальмы, а вот ты лежишь в таком усеченном виде, и тебе это все недоступно.
   Убедительно сказано.
   Блюдо с головой садистски установили на стол, рядом со светильником, мол, гляди и кайся. А перед пирующими задние мужики поставили тарелки с зажаренным в яме мясом. Не знаю, как на вкус, а запах исходил весьма аппетитный.
   Мату-Ити, садясь, проворчал что-то еще, и Понизовский перевел для нас:
   — Кто не вкушает мясо вора, тот сам есть вор или сообщник.
   Мы не были ни ворами, ни их сообщниками, что тут же доказали действием. Пиршество началось. Весело и непринужденно. Время от времени в разных концах стола раздавались омерзительные вскрики:
   — Ой! А мне ноготь попался!
   — Ай! А мне — коренной зуб.
   Хорошо еще, что у этого бедного Ахунуи мозолей на ногах не было.
   Все эти детали Понизовский старательно переводил. Семеныч посмеивался, я злился, а Янка нахально подыгрывала:
   — А свои зубы там кто-нибудь об его член не поломал?
   Почувствовав, что от перевода этой фразы Понизовский пытается уклониться или дать ей вольный перевод, Янка пригрозила:
   — Ты, толмач, истину не искажай. Это не лучше воровства.
   Понизовский намек понял. Янкина реплика в его переводе была встречена здоровым одобрительным хохотом. Сидящий напротив обормот Тими даже привстал, потянулся, чтобы похлопать Яну по щеке. Но она осадила его таким ледяным взглядом, что он предпочел похлопать свою соседку. По бедру.
   В общем и целом, товарищеский ужин (тризна, так сказать) прошел в теплой, дружеской обстановке. Ахунуи мог бы гордиться, что доставил соплеменникам столько чувственного удовольствия. Может быть, он и гордился, но только не этим. Потому что в самый разгар застолья гнал быстроходный катер к острову Раратэа, где с нетерпением ждали от него последних известий.
   — Как вам жаркое? — любезно осведомился Ма-ту-Ити у Яны (через переводчика, естественно).
   — Неплохо, — не менее любезно отозвалась Яна. — Но я предпочитаю мясо честного человека.
   Когда Понизовский перевел ее светский ответ, за столом грохнул отчаянный хохот. Как оказалось, на их языке мясо и… интимный мужской орган обозначаются почему-то одним словом.
   Вписалась Янка, вписалась. Не думаю, что она не знала такой тонкости.
   Грохот хохота подхватил грохот барабанов и визг дудок. Порой я улавливал в этих звуках что-то знакомое, отголосок ранее слышанного. И я теперь этому не дивился.
   Мы с Семенычем хоть и сидели практически рядом, но каждый держал под контролем свой сектор. Однако ничего угрожающего пока не фиксировали. По данным наблюдения.
   Несколько беспокоило поведение Понизовского. Двурушника этого. Иногда даже казалось, что вождь здесь вовсе даже не Мату-Ити, а сам Понизовский. Наклонится к вождю, что-то скажет с улыбкой — Ма-ту-Ити нахмурится. Нахмурится вождь — засияет советник. Засмеется Мату-Ити — помрачнеет на миг толмач.
   Ну, ничего, мы ребята терпеливые. И в засадах сиживали, и по следу шли. Свалим в свое время и тебя, в Поганую яму.
   Когда начались танцы, наблюдать стало сложнее. И мы старались не выпускать из виду хотя бы Янку и Нильса. Каждый из нас выбрал себе по объекту и «пас» его старательно, но ненавязчиво.
   Ну, за Нильсом догляд ненадобен. В кругу танцоров стоит старым деревом, вокруг которого плющом Маруська обвилась, трется всем телом, глаза туманные. А старина Нильс, голову в томлении задрав, в небо черное, звездное смотрит. Эатуа просит: либо чтоб силой мужской одарил, либо чтоб устоять помог, на ногах удержаться.
   Вокруг Янки Тими вертится, все ближе льнет. А к Семенычу Авапуи крадется, приплясывая одними бедрами. Авапуи — постарше всех местных девок, но статна, крепка и добротна телом. И взгляд у нее ясный — будто видит больше других и кое-что свое, тайное, наперед знает. Ну, и Семеныч ее выделяет. Только никому это, кроме меня, не заметно.
   Увлекает, увлекает Авапуи Семеныча. Под пальмы манит, а тот и не противится. Правда, приплясывает как-то по-своему, не похоже на дикий танец. А больше всего похоже на разминку бойца спецназа. Перед боем.
   Мелькают, мелькают за стволами — вот и исчезли. И Янка с Тими — тоже. И луна вдруг облачком застилась.
   Я подобрался к тому месту, где они в лесу скрылись. Однако помощь моя не понадобилась.
   Очень скоро Яна, деловито юбчонку свою оправляя, на поляну вышла. А Тими… Тими за ней тащился. На четвереньках. А если точнее — на одну руку в помощь ногам опирался, а другой рукой держался за пах.
   — А я тебя предупреждала, — с сочувствием проговорила Яна, — интим не предлагать. Ауэ, буа танэ!
   Тими по-собачьи вскинул голову и что-то тявкнул ей вслед.
   — Что?! — Янку будто в землю вбило. Круто обернулась и такое Тими в ответ резкое бросила, что у того опорная рука подломилась. Рухнул мордой в песок.
   А тут и Семеныч вернулся. Один. Авапуи в чаще осталась — перышки на парео в порядок привести, не иначе.
   Семеныч мне кивнул, мы присели к столу, приняли из фляжки (да не оскудеет), чокнувшись по нашему обычаю. Семеныч, раскуривая сигарету, вполголоса дал информацию. Не иначе, под пальмой ее снял. Вместе с парео, извините невольную пошлость.
   — Завтра у них Совет Федерации. Нас пригласят. Без дам. Тебя, меня и Нильса… Взяли под усиленную охрану все стратегические объекты: дворец, «па», нашу хижину.
   — Значит, завтра — карты на стол. Кому — каре, кому — покер.
   — Ничего, Серый, у нас завсегда в рукаве «джокер» найдется.
   Яхта бы еще нашлась, подумал я. Но спокойно об этом подумал.
   — Что решаем?
   — Сначала дождемся. Пусть выскажутся. А там и решим. Мало не покажется.
   — Сколько штыков и сабель у них?
   — Ну, если Понизовского и вождя не считать — десять бойцов.
   Я поморщился.
   — Ничего, Серый, нас-то с тобой двое! Да у меня и среди мирного населения свои люди есть.
   Молодец Семеныч, все успевает. И под пальмы нырнуть, и пятую колонну спроворить. Во вражеском стане.
   Рядом с нами плюхнулась Яна. Взмокшая, разогретая.
   — Домой хочу, Серый! У печки покурить. Надоело здесь. Скучно. Прямо как в Москве.
   — Ты чего там, в кустах, натворила?
   — Честь свою защитила!
   — С превышением пределов необходимой обороны, да? — усмехнулся Семеныч.
   — А она все с превышением делает. Особенно когда водку пьет.
   Нашу теплую компанию разбавил Понизовский.
   — Выпьем, друзья? Честное слово, мне здесь нравится.
   — Ну и оставайся, — буркнула Яна. — А мы — домой. В Пеньки, поближе к печке.
   — На палочке верхом? — Мне показалось, что в этом вопросе кроме легкой издевки прозвучала и настороженность.
   — Зачем? — Янка откинулась и с таким изумлением глянула на Понизовского, что тот изумился не менее. — На вертолете. За нами скоро пришлют.
   — Ага. — Понизовский пошарил под хламидой в карманах в поисках сигарет. — Уже вылетел. Прямо с Красной площади.
   — Зачем? — Глаза у Яны стали круглыми и большими, как луна в расцвете. — С острова Маунити. Там база Интерпола, ты что, не знал?
   Так, ясно, что Янка не от себя работает. С Семенычем сговорилась. А тот решил этой «дезой» события ускорить.
   Понизовский сунул сигарету в рот не тем концом. Янка его поправила:
   — Не подавись, танэ. — И пояснила: — Семеныч же в этой конторе служит. Ну и я немного. На шпильки подрабатываю. А ты, толмач, чьих будешь?
   — За большевиков или за коммунистов? — спросил и я заодно. — Только не ври, что за Интернационал. — Я подождал, когда он придет в себя, и продолжил: — Завтра на Совете Федерации будешь держать нашу руку. Семеныч тебе подскажет.
   — Ребята… Вы что? Перепили? Яна Казимировна, поставьте их на место — они вас слушаются…
   — Как же! Они полковники, а я всего старшина. — Она склонила голову к плечу и томно пропела: — Но боевая.
   — Все! — Семеныч шлепнул ладонью по столу. — По койкам. А ты, Серега, убери охрану от нашей хижины.
   — Как я могу! Это вождь распорядился. В целях вашей же безопасности.
   Да, Серж, ты точно не за большевиков.
   — Забирайте Нильса, — распорядился Семеныч. — Переходим на осадное положение.
   Нильс, конечно, забрыкался руками и ногами. И апеллировал почему-то ко мне.
   — Леша, но я же не могу… Я должен исполнить очередную супружескую обязанность.
   — Исполняй по-быстрому и марш в хижину!
   — Как это по-быстрому? — заупрямился старина. — Не по-быстрому, а с должным уважением и с любовью. С предварительными ласками.
   Да, и этот вписался. В эротический конгломерат.
   — Мы дернем еще по скорлупке, а ты, уж будь добр, управься за это время.
   — Как получится, — буркнул обиженный Нильс, направляясь под пальмы.
   — Чтоб у тебя вообще не получилось, — жестоко бросила ему вслед Яна. — Тоже туда же… Буа неутомимый.
   Нильс управился. Мы растолкали стоящих у дверей стражников и вошли в хижину.
   — Серый, — сказал Семеныч, — завтра у нас трудный день. А сегодня, похоже, последняя спокойная ночь. И я хочу выспаться перед боем.
   — Я сейчас договорюсь с девками, — предложила Яна. — Тут есть кое-кто с понятиями. Они их увлекут под пальмы. До завтрашнего полудня. А после полудня от них уже никакого толка не добьешься.
   — Не пройдет, — уныло не принял ее предложения Семеныч. — Они тут акклиматизировались. Им тоже все это надоело. Какого-нибудь тигра на них натравить.
   — Льва! — подскочил Нильс. — Льва Борисыча.
   — А удерет? — спросил Семеныч. — Ты ж не переживешь.
   — Переживет, — сказала Яна. — У него теперь другая радость для сердца есть.
   — Все-таки я попробую.
   Нильс просунул руку в клетку, поймал крысу.
   — Веревку дайте. — Сделал петлю, накинул ее на противный голый крысиный хвост и затянул петлю.
   — Перегрызет, — вздохнул Семеныч. — Они ведь умные твари, сам говорил.
   — Ему будет не до этого. — Нильс пошарил в карманах, достал небольшой мешочек, похожий на жалкий пенсионерский кошелек.
   — Что у тебя там? Зарплата ихняя?
   — Это сушеные половые железы крысиной самки.
   Нильс, держа Леву на коленях, сунул ему под нос ладонь, на которой лежали какие-то сморщенные комочки. Лев Борисыч на глазах озверел. Обнюхал с жадностью ладонь и поднял вверх голову, блестя красными глазами.
   — Самку ищет, — шепнул Нильс. — Сейчас, если его выпустить, он будет опрокидывать все препятствия на своем пути.
   — Весь в хозяина, — проворчала Яна, отступая в угол хижины. — Выпускай своего кобеля!
   Лева спрыгнул с колен Нильса и, не раздумывая, шмыгнул за дверь.
   Сначала все было тихо — никакого эффекта. Потом появился эффект. Кто-то вскрикнул снаружи и зашипел от боли. Нильс дернул за веревку и втащил отчаянно тормозящего лапами Леву в хижину, прижал его к полу. Лева приглушенно завизжал. Его визг был похож на злобное рычание.
   Снаружи — какие-то охи и ахи, какая-то взволнованная речь, ругательства. Где-то уже неоднократно слышанные. Такие родные. Славянизмы. Из чужих уст.
   Когда Нильс снова выпустил Леву, мне показалось, что из-под его когтистых лап брызнули искры. И похоже, за дверью он примериваться в этот раз не стал. И тяпнул кого-то из стражников далеко не в пятку. А гораздо выше. Вопль раздался такой, что не оставалось сомнений — Лева не просто укусил, не просто цапнул, а цапнул и повис!
   — Ну, ты садист, Яшка, — прошептала Яна в восторге. — По-моему, это Тими орет. Второй раз ему в одно и то же место досталось.
   Нильс подергал веревочку — без результата, кроме истошного вопля, конечно. Было похоже, будто он поймал на крючок крупную рыбу. Голосистую притом.
   — Во зацепился, — покачал головой Нильс.
   — Тащи, чего ты ждешь? — посоветовала Яна. — А то сорвется.
   Семеныч перехватил «леску» у растерявшегося Нильса и стал умело «вываживать» добычу. Вскоре в дверях появился визжащий от боли и ужаса Тими с автоматом на плече. Меж ног его висел вцепившийся мертвой хваткой Лев Борисыч.
   Я снял с плеча Тими оружие, Нильс, сдавив Леву за ушами, отодрал его и сунул в клетку, где тот начал метаться с остервенением.
   — Ну что, Тимоха, — сочувственно произнес Семеныч, — оказать тебе первую помощь?
   — По-моему, — сказала Яна с фальшивой печалью в голосе, — уже поздно.
   Тем не менее, Тимоху уложили на циновку и смазали йодом его растерзанное хозяйство.
   — Интим не предлагать, — поставила диагноз Яна. — Никогда.
   Но Семеныч этим не ограничился. Провел блиц-опрос деморализованного задержанного.
   — Сколько вас здесь? Быстро! Давай клетку, Нильс.
   — Трое!
   — Где они сейчас?
   — На перевязке.
   — Как вооружены?
   — Два пистолета.
   — Кто старший?
   — Я.
   — Указания?
   — Проследить, чтобы до утра никто из хижины не выходил.
   — В противном случае?.. Что молчишь? Клетку, Нильс!
   — На поражение.
   — Всех? Что молчишь? Нильс!
   — Всех, кроме старика.
   — Зачем он вам нужен?
   — Деньги… Капитал…
   — Какие деньги? — изумился Нильс. И подошел с клеткой поближе.
   Тимофей завизжал, отталкиваясь пятками, пополз на спине. Семеныч вернул его на место, встряхнул.
   — Какие деньги?
   — Баксы, евро. Сколько-то миллиардов.
   Мы переглянулись в недоумении. Дурдом, однако.
   — Вот так вот, Ильич, — ехидно пропела Яна. — Мы тут лягушками питаемся, а ты над златом чахнешь! Эатуа постыдился бы.
   — Не чахну! — Нильс прижал руки вместе с клеткой к груди и тут же поплатился. Укусом в палец. — Не чахну, Яна Казимировна!
   — Со златом потом, — сказал Семеныч и рывком поставил Тимоху на ноги. — Иди, я дарю тебе жизнь. На некоторое время.
   — А за что? — Вопрос по существу.
   — Прогонишь, когда вернутся, своих братков и сядешь у двери.
   — Запросто.
   — Действуй. — Семеныч подвел его к входу. — Если что — будешь второй жертвой на этом острове. После Ахунуи. Только всерьез.
   Тимоха кивнул и, согнувшись, вышел. Семеныч взял автомат.
   — Серый, остаешься здесь. Не спать. Наблюдать. Слушать. Я пошел.

СМЕНА ДЕКОРАЦИЙ

   Ночь прошла спокойно. Если не считать робкого постанывания Тимофея за дверью. Да попискивания Льва Борисыча, не удовлетворившего свою похоть.
   Семеныч вернулся под утро и приказал не будить его до начала заседания Совета Федерации.
   — Какая линия защиты? — успел я спросить его.
   — Ориентируйтесь на меня. — И Семеныч провалился в сон, не выпуская автомата из рук.
   Утром повариха Авапуи принесла нам завтрак. А ведь еще недавно мы всем коллективом дружно столовались под баньяном — трехразово.
   Янка разбудила Семеныча претензией:
   — Это что? СИЗО получается? Еще одно унижение — и я устрою государственный переворот.
   — Без тебя обойдемся, — сказал Семеныч, потирая лицо ладонями. — Ты лучше сложи все наше оружие в свой чемодан и сиди на нем, пока мы не вернемся.
   — А вы вернетесь? — задала Янка вопрос по существу.
   — В этот раз — точно, — обещал Семеныч с уверенностью. — Дина, как контингент настроен?
   Авапуи скупо улыбнулась.
   — Начали что-то соображать.
   — Поддержат нас, если заваруха начнется?
   — Поддержат. Но не все. Среди них есть дуры, есть проститутки, а есть и бл… Их, правда, меньше, но от них можно всего ожидать. По определению.
   — Опять на китайский перешли? — надулась Яна. Но попользоваться своей обидой не успела. Вошел Понизовский, разве что не в судебной мантии.
   — Ну, что там? — скучно спросил его Семеныч.
   — Да ерунда. Они все в государство играются. Формальности. Днями прибудет катер с Такуму, вождь настаивает, чтобы брак Нильса с Марутеа был зарегистрирован в установленном порядке.
   — Вот зануда! Не наигрался! — Янка вскочила было с чемодана, но, вспомнив о своем предназначении, тут же плотненько на него плюхнулась.
   — Пошли, — сказал Понизовский, когда мы отставили кофейные чашки. — Его величество ждать не любит, с утра пьян и грозен.
   — Караул-то сняли? — с усмешкой спросил Семеныч.
   — Он сам снялся, — усмехнулся и Понизовский.
   Какие у них, однако, усмешки разные. Семеныч посмеивается с доброжелательным превосходством, а Понизовский… даже не знаю, как определить его усмешку. Будто он — напротив — встречает чье-то превосходство и страшно по этому поводу комплексует. Вроде того: «Да, вон у него какой прыщ на носу! А у меня нос даже не чешется».
   Во дворец Мату-Ити мы проследовали без явного конвоя. Да, собственно, наши гостеприимные хозяева прекрасно понимали, что бежать нам некуда, а в случае обострения ситуации численное превосходство и вооружение гарантировало им полную власть над нами. Ну-ну…
   Мату-Ити сидел в шезлонге. Между колен его торчал жезл, на этот раз опять с черепом, и казалось, что у вождя две головы — одна живая и лысая, другая не только лысая, но и вообще без кожи. Зрелище было не эстетичное.
   Величественным жестом вождь пригласил нас садиться. В хижине, кроме нас и двух телохранителей за спиной вождя, никого не было. И стол переговоров был пуст — ни водки, ни закуски. Хотя сам Мату-Ити был по обыкновению в меру пьян. И жен у него тоже всегда в меру. Настоящий вождь.
   Вождь говорил долго, каждая его фраза звучала в переводе Понизовского. Вкратце все сводилось к следующему.
   — Мой народ — бедные люди. У нас нет частной собственности. Все на острове — общественное достояние. И теперь все, что принадлежит Нильсу, — тоже общественное достояние. Мы дали ему в жены самую лучшую девушку племени. Жемчужину острова. Племянницу вождя. Потомка капитана Кука. Он не может быть в обиде.
   Тут Нильс, в этой точке перевода, поднял руку как примерный школьник:
   — Я таки извиняюсь. Мне дали в жены только одну девушку. И я извиняюсь, даже не совсем девушку. А где еще эти три, о которых говорит вождь? Жемчужина, Племянница, Потомок…
   Понизовский снисходительно пояснил этот нюанс. И продолжил:
   — Белый взрослый вождь не может быть в обиде. И не должен обижать жену. А в ее лице — все население.
   — Поэтому, — подвел грустные итоги вождь, — мы должны заключить брачный контракт, по которому все имущество уважаемого белого вождя Нильса переходит во владение всего племени в лице его жемчужины. И племянницы.
   Тут Нильс опять не совсем вежливо перебил Ма-ту-Ити. Встал и, прижав руки к груди, проникновенно заверил:
   — Я и без того все свое имущество принес на алтарь супружества.
   И Нильс это имущество добросовестно перечислил, от двухсот баксов до клетки со Львом Борисычем.
   Мату-Ити при этих словах нахмурился. Серега перевел:
   — На нашем острове самый большой грех — воровство и ложь. Белый вождь не хочет поделиться тем, что он имеет. По нашим сведениям, он очень богат. И имеет в своей Европе большие деньги. Теперь они по праву принадлежат моему народу.
   — Господа аборигены и ты, великий вождь Мату-Ити, — проникновенно признался Нильс. — Вас ввели в заблуждение. Ни в своей Европе, ни в чужой Америке я таки не имею никаких средств. И мне стыдно признаться — этих средств я не имею даже на своих исторической и малой родинах.
   Ни слова не говоря, Мату-Ити величественно поднялся и, чуть покачиваясь, побрел в опочивальню. На ее пороге он обернулся и произнес всего три слова на дурном английском. Настолько дурном, что нам не потребовался перевод.
   — Думайте до завтра.
   — Признавайся, Яков Ильич, — потребовал Семеныч, когда мы вернулись в хижину. — Что утаил от налоговой инспекции? И Счетной палаты?
   — Уму непостижимо. — Нильс приложил сухие тонкие пальцы к вискам. — Они принимают меня за миллионера.
   — За миллиардера, — безжалостно уточнил Семеныч. — Небось наобещал золотые горы, когда соблазнял Маруську. Она и настучала.
   — Честное слово — я обещал ей только любовь.
   — Что ж, это немало, — хихикнула Янка, которая так и не поднималась с чемодана.
   — Все сказал, Ильич? — Семеныч встал. — Серый, прикрывай меня. Я отлучусь.
   И едва Семеныч вышел из хижины, как тут же вошел Понизовский.
   — Явление второе, — продекламировала Яна. — Те же и провокатор.
   — За что вы меня не любите, Яна Казимировна? — Понизовский присел с ней рядом, на чемодан.
   — А за что тебя любить? Подарков ты мне не делаешь. Комплименты говоришь с трудом и редко. Под пальмы не заманиваешь. И вообще, встань с моей мебели.
   Понизовский послушался.
   — А где Семеныч? Он мне нужен.
   — На Поганой яме, — сказал я. — Сидит. Хочешь помочь?
   При такой постановке вопроса Понизовский, хотя и думал двинуться в направлении сортира, тут же передумал.
   — Передайте, когда вернется, что я заходил.
   — Будет исполнено, ваше высочество. — Яна привстала. — Доложим. Как же-с!
   Нильс отправился к молодой жене для объяснений, Янка осталась на чемодане, а я пошел к морю. С горькими думами. С замирающим от страха сердцем. И вовсе не от того, что происходит здесь, на острове. Здесь мы разберемся. Страшно за то, что происходит там, на большой земле. В стране с высочайшим в мире искусством. В стране, где веками культивировалась любовь к ближнему, к дому своему, к собрату по планете. Где учили презирать стяжательство и алчность, подлость и предательство.
   Да, за это придется платить. По большому счету…
   Вернулся Семеныч, нашел меня на берегу. Лег рядом, стал пересыпать белый песочек из ладони в ладонь.
   — Семеныч, а почему ты сразу об этом мне не сказал?
   — По двум причинам. Хотел проверить свои догадки. А главное: что знают двое, знает и свинья.
   Я не стал уточнять, какую свинью он имеет в виду, но понял, что он хотел этим сказать.
   — А что все-таки с Нильсом?
   — Кажется, я догадываюсь. Вернее — что-то такое вспоминается… — Он встал. — Завтра, Серый, не вздумай оказывать сопротивление.
   — Ну да, — усмехнулся я. — У тебя ведь все схвачено.
   — Все — не все, — поскромничал. — Но многое.
   — Янка права — надоело здесь. Мне, Семеныч, вообще воевать надоело. Все это бесполезно. Срубишь одну башку — вместо нее две растут.
   — А что делать, Серый? Это как на корабле с пробоиной. Пока воду откачиваешь, на плаву еще держишься. А чуть руки опустил — все!
   — Да и хрен с ним, с кораблем этим.
   — Оно так. Да ведь на этом корабле, Серый, наши любимые…
   Судный день. Утро этого дня выдалось жаркое, душное — безветренное. Даже вечно суетливые морские ласточки притихли, где-то затаились. Только пальмы изредка вздрогнут, скупо вздохнут жестяными листьями и снова замрут.
   Мы с Янкой сидели на берегу. Она только что искупалась и, лежа на боку, лениво пошвыривала в воду обломки кораллов. Или копалась в песке.
   — Что тебе там надо?
   — Жемчуг ищу.
   — И много нашла?
   — Мне хватит. Вот! — И Яна протянула мне выжатый тюбик зубной пасты. По кличке «Жемчуг». Мы такой пастой в своих Пеньках пользовались.
   Ну что ж, еще один камешек смальты. Вдобавок к окуркам «Явы», которые мне попадались ранее.
   — Как думаешь, Серый, они нас сами съедят или акул нами накормят?
   — А тебе что милее?
   — Акулы. Как-то естественнее. Ты только не убивай никого, ладно?
   — Как получится. Может, отсюда начнем?
   — Что начнем?
   — Избавляться от них. Надоело, конечно, но так хочется пожить спокойно. Без них.
   — Нас зовут. — Яна привстала. — Семеныч машет. Да, Серый, не хотела тебя расстраивать… Оружия в чемодане нет.
   — Вот и хорошо.
   — Без боя сдаешься?
   — А то! Пошли, Янка. Пора им морды бить. Хоть и надоело, а надо.
   Заседание Совета Федерации на этот раз было расширенным. С участием всего племени. Под баньяном.
   Аборигены вольно расселись на траве и были беспечны, как птицы. Они были уверены, что решают нашу судьбу. И не догадывались, что решается их собственная судьба.
   Проходя мимо них к подножию трона, я, однако, заметил в толпе не один и не два сочувствующих и одобрительных взгляда.
   Мату-Ити был трезв. И потому зол и немногословен. А может, еще и потому, что сзади него не толпилась сегодня дюжина жен, а твердо стояли крепкие парни. В шортах и шлемах. Я эти шлемы знаю — такой шлем и дубинкой не возьмешь. Да и не придется, я думаю.
   Мы предстали пред светлые трезвые очи вождя в полном составе. Только ренегат Понизовский находился по ту сторону баррикады. И был заметно взволнован. Это понятно — наступил его звездный час. Или последний.