Страница:
«И в то же время, — думал Чибо, — это не помешало ему стать самым влиятельным человеком Сиены. После меня. И добился он этого отнюдь не благодаря рассудительности и здравомыслию. По правде говоря, если учесть то, сколько крови пришлось пролить Франчетто, чтобы добиться власти, его безумие являлось преимуществом».
«Братья Чибо, — продолжал размышлять архиепископ, пока младший брат обнимал старшего, — снова вместе. Сиене возвращена власть. Два столпа общества, церковь и государственность. Джанкарло распоряжается церковной властью, а Франчетто — светской, как и задумывал наш отец».
Каждый раз после разлуки со своим младшим братом Чибо заново удивлялся их внешней несхожести. Конечно, дело было в матерях: это объясняло и его собственное аристократическое лицо, и крестьянскую грубость герцога.
Вознеся краткую молитву, выражавшую надежду, что их папочка, покойный Папа Римский Александр, наслаждается какой-нибудь особенной мукой в аду, архиепископ ответно обнял брата.
— Старший братец. — Франчетто уткнулся ему в плечо, а потом повернул голову, чтобы поцеловать его в шею и прошептать: — Я по тебе скучал. Мне столько надо тебе рассказать!
— А мне — тебе, младший братец. — Чибо высвободился из его объятий и повернулся к портному. — Оставь нас. Возвращайся за час до скачек.
Когда портной удалился, Чибо сбросил тяжелый шерстяной плащ и направился к столу, чтобы наполнить вином два хрустальных бокала. Он отнес их на подносе к креслу, на котором небрежно развалился его брат, перебросив громадные ноги через подлокотник и беспокойно ими болтая. Архиепископ знал, что ему не удастся надолго занять внимание Франчетто, особенно в день Палио.
— Выбирай, — сказал он.
Франчетто улыбнулся и выбрал левый бокал. В эту игру они играли постоянно, однако за игрой стояла серьезная история. Их отец умер, вереща от боли, отравленный братом. И не единокровным, а родным.
Отпив немного вина, Франчетто полюбопытствовал:
— Как твоя поездка? Успешно?
— В некотором отношении. Я столкнулся с кое-какими трудностями. Но зато добыл то, что мне требовалось.
— Вот как? — Голос Франчетто выдавал его скуку. — И что именно? Ты мне не рассказывал.
Вместо ответа Чибо бросил брату на колени бархатный мешочек и отошел к высоким окнам своей гардеробной. На улице за стенами дворца разряженные люди торопились по своим праздничным делам.
— Это — рука?
— Да.
— Ты ездил в Англию за рукой какого-то преступника? Мои палачи каждую неделю отрубают по полдюжины. Ты мог бы взять любую.
— Ты не заметил в ней ничего особенного?
Франчетто покрутил руку и так, и сяк. И наконец не без торжества объявил:
— Это — женская рука.
— Прекрасно. Еще что-нибудь?
На этот раз младший брат думал дольше, но потом начал сыпать громкими проклятьями.
— Да! Шесть пальцев! — Чибо продолжал смотреть на улицу. — И прежде они дергались на коленях у королевы Генриха, Анны Болейн.
— Ведьмы? Ее величества шлюхи? — Теперь Франчетто оживился. — Говорят, она использовала такие фокусы, каких не знает даже моя Цецилия. — Он со вздохом положил кисть себе на гульфик. — Если бы только мертвецы могли оживать, а?
Архиепископ отвернулся от окна.
— Вот это я и хотел тебе сказать.
Франчетто был озадачен.
— Но тебя не было почти два месяца. В чем ты ее хранил? — Он понюхал руку. — От нее не пахнет бренди. Пахнет… цветами.
— Я ее ни в чем не хранил.
— Значит… Иисусе! Святый Боже!
— И это я тоже хотел тебе сказать. Послушай, подними ее с пола и положи обратно в мешочек, ладно? Я не могу к ней прикасаться. Я даже смотреть на нее не могу. Сейчас расскажу почему.
И он кратко пересказал Франчетто историю о своей поездке, ее успехах и трудностях, закончив событиями, которые произошли прошлой ночью глубоко в подземелье. На его брата это произвело должное впечатление, но концовка его страшно позабавила.
— Ох, Джанкарло, старший братец! — Он утер слезящиеся глаза. — В самом сердце твоего дворца? В разгар оргии? А на тебе — голова оленя? Представляю себя, как ты был раздосадован! Но рука по-прежнему у тебя. Ты можешь попробовать еще раз. Девственницу я тебе найду, с удовольствием. Что еще тебе нужно?
Архиепископ с трудом сдержался. Франчетто был единственным, с кем ему приходилось сдерживаться. От этого у него всякий раз начинались рези в животе.
— Мне нужен Авраам. Без него я не смогу высвободить квинтэссенцию человечности, которую хранит эта рука. И которая сделает меня — и тебя, милый брат, — самыми влиятельными людьми Италии. Нет, всего мира!
Джанкарло Чибо снова отвернулся и стал смотреть на улицу.
— Прими к сведению, братец, — добавил он, — нам совершенно необходимо найти как иудея, так и тех псов, которые его спасли. Ибо когда эта рука откроет свои тайны, мы будем владеть не чем иным, как квинтэссенцией самой жизни.
Глава 7. ПАЛИО
«Братья Чибо, — продолжал размышлять архиепископ, пока младший брат обнимал старшего, — снова вместе. Сиене возвращена власть. Два столпа общества, церковь и государственность. Джанкарло распоряжается церковной властью, а Франчетто — светской, как и задумывал наш отец».
Каждый раз после разлуки со своим младшим братом Чибо заново удивлялся их внешней несхожести. Конечно, дело было в матерях: это объясняло и его собственное аристократическое лицо, и крестьянскую грубость герцога.
Вознеся краткую молитву, выражавшую надежду, что их папочка, покойный Папа Римский Александр, наслаждается какой-нибудь особенной мукой в аду, архиепископ ответно обнял брата.
— Старший братец. — Франчетто уткнулся ему в плечо, а потом повернул голову, чтобы поцеловать его в шею и прошептать: — Я по тебе скучал. Мне столько надо тебе рассказать!
— А мне — тебе, младший братец. — Чибо высвободился из его объятий и повернулся к портному. — Оставь нас. Возвращайся за час до скачек.
Когда портной удалился, Чибо сбросил тяжелый шерстяной плащ и направился к столу, чтобы наполнить вином два хрустальных бокала. Он отнес их на подносе к креслу, на котором небрежно развалился его брат, перебросив громадные ноги через подлокотник и беспокойно ими болтая. Архиепископ знал, что ему не удастся надолго занять внимание Франчетто, особенно в день Палио.
— Выбирай, — сказал он.
Франчетто улыбнулся и выбрал левый бокал. В эту игру они играли постоянно, однако за игрой стояла серьезная история. Их отец умер, вереща от боли, отравленный братом. И не единокровным, а родным.
Отпив немного вина, Франчетто полюбопытствовал:
— Как твоя поездка? Успешно?
— В некотором отношении. Я столкнулся с кое-какими трудностями. Но зато добыл то, что мне требовалось.
— Вот как? — Голос Франчетто выдавал его скуку. — И что именно? Ты мне не рассказывал.
Вместо ответа Чибо бросил брату на колени бархатный мешочек и отошел к высоким окнам своей гардеробной. На улице за стенами дворца разряженные люди торопились по своим праздничным делам.
— Это — рука?
— Да.
— Ты ездил в Англию за рукой какого-то преступника? Мои палачи каждую неделю отрубают по полдюжины. Ты мог бы взять любую.
— Ты не заметил в ней ничего особенного?
Франчетто покрутил руку и так, и сяк. И наконец не без торжества объявил:
— Это — женская рука.
— Прекрасно. Еще что-нибудь?
На этот раз младший брат думал дольше, но потом начал сыпать громкими проклятьями.
— Да! Шесть пальцев! — Чибо продолжал смотреть на улицу. — И прежде они дергались на коленях у королевы Генриха, Анны Болейн.
— Ведьмы? Ее величества шлюхи? — Теперь Франчетто оживился. — Говорят, она использовала такие фокусы, каких не знает даже моя Цецилия. — Он со вздохом положил кисть себе на гульфик. — Если бы только мертвецы могли оживать, а?
Архиепископ отвернулся от окна.
— Вот это я и хотел тебе сказать.
Франчетто был озадачен.
— Но тебя не было почти два месяца. В чем ты ее хранил? — Он понюхал руку. — От нее не пахнет бренди. Пахнет… цветами.
— Я ее ни в чем не хранил.
— Значит… Иисусе! Святый Боже!
— И это я тоже хотел тебе сказать. Послушай, подними ее с пола и положи обратно в мешочек, ладно? Я не могу к ней прикасаться. Я даже смотреть на нее не могу. Сейчас расскажу почему.
И он кратко пересказал Франчетто историю о своей поездке, ее успехах и трудностях, закончив событиями, которые произошли прошлой ночью глубоко в подземелье. На его брата это произвело должное впечатление, но концовка его страшно позабавила.
— Ох, Джанкарло, старший братец! — Он утер слезящиеся глаза. — В самом сердце твоего дворца? В разгар оргии? А на тебе — голова оленя? Представляю себя, как ты был раздосадован! Но рука по-прежнему у тебя. Ты можешь попробовать еще раз. Девственницу я тебе найду, с удовольствием. Что еще тебе нужно?
Архиепископ с трудом сдержался. Франчетто был единственным, с кем ему приходилось сдерживаться. От этого у него всякий раз начинались рези в животе.
— Мне нужен Авраам. Без него я не смогу высвободить квинтэссенцию человечности, которую хранит эта рука. И которая сделает меня — и тебя, милый брат, — самыми влиятельными людьми Италии. Нет, всего мира!
Джанкарло Чибо снова отвернулся и стал смотреть на улицу.
— Прими к сведению, братец, — добавил он, — нам совершенно необходимо найти как иудея, так и тех псов, которые его спасли. Ибо когда эта рука откроет свои тайны, мы будем владеть не чем иным, как квинтэссенцией самой жизни.
Глава 7. ПАЛИО
День для скачек выдался отличный. На васильково-синем безоблачном небе светило солнце, однако жару умерял один из тех ветров, которые в Сиене звали «дыханием Богородицы». Напоенный запахом цветущего миндаля, он прилетал с холмов Тосканы. Фонтаны усыпали розовыми лепестками и наполнили настоем шиповника, так что город был полон аромата цветов. И это благоухание, смешавшись с мускусом отборных коней, по одному от каждой контрады, составило тот особый букет ароматов, который обожали все горожане. Они наполняли им легкие. Так цахнут деньги, которые можно будет заработать сегодня. Ибо это был тот единственный день в году, когда деньги лились в городе, словно струи тысячи фонтанов. Они перетекали из кошельков богачей и бедняков в мошну торговцев мясом и вином, к шлюхам и воришкам, фокусникам и клоунам, к людям, принимавшим ставки на скачки, и тем, кто пытался в них вмешаться, предлагая взятки наездникам, тренерам и конюхам. Состояния растрачивались и составлялись, репутации делались и погибали, жизни обрывались в трактирных драках и от ножей наемных убийц в переулках и зарождалась там же, когда страсть к деньгам сменялась плотской страстью. В этот день люди отказывались от своей личности и приобретали новую — вместе с маской, когда всяк наслаждался свободой, которую дарует личина.
Это был день Палио.
Но в конюшне дома Лукреции, в самом сердце контрады «Скорпион», думали не о деньгах — там думали о том, как бы выжить. Жеребец, на которого возлагали надежды столь многие, стоял в своем стойле без внимания, потому что один из братьев Лукреции был его тренером, а ее племянник — наездником. Они тоже сидели на полу конюшни, слушая повествование о ночи ужасов в подземелье дворца.
Когда Мария-Тереза закончила рассказывать свою историю, по ее щекам снова текли слезы. Она утерла их ладонью свободной руки — второй она крепко держалась за единственную руку своего спасителя. Она не выпускала ее почти с того самого мгновения, как они вышли из озера. Фуггеру это было невыразимо приятно, и он даже не пытался высвободиться. За всю свою жизнь он еще не держал руки женщины, не считая собственной матери. А мать не вызывала в нем таких странных и сложных чувств. Жизнь, которую Фуггер видел в этой девочке, ее невинность и чистота — и в то же время сила ее эмоций, — все это оказывало на молодого человека настолько мощное воздействие, что он ощущал себя листом чистой бумаги, на которой еще ничего не написано. Бесконечное позорное прошлое отныне отменялось. Словно не было долгих лет падения, не было бесконечных ночей, когда он отчаянно пытался выжить в отбросах под виселицей. Он заново ощущал себя живым. Фуггер, конечно, замечал взгляды, которые бросали на него ее родственники, но эти взгляды не были враждебными. Просто любопытными. Единственное, что отвлекало его от прикосновения руки Марии-Терезы, было его зеркальным отражением: напротив него Бекк сжимала руку старика.
Он смотрел на своего товарища — и вспоминал женское тело, поспешно скрытое под мужской одеждой. Фуггер хранил относительно увиденного полное молчание. Он понимал: если кто-то пошел на такие ухищрения, чтобы скрывать, кто он на самом деле, то на это существуют веские причины. Альбрехту Фуггеру слишком хорошо было известно о причинах, которые заставляют прятать истинное лицо под маской. Он подождет, пока не настанет время узнать… ее.
Бекк на мгновение оторвала взгляд от отца, которого не видела уже десять лет, и встретилась глазами с Фуггером. И тоже вспомнила. Это ее беспокоило. Однако она уже достигла своей цели, ради которой отказалась от собственной личности. Она желала обнять отца. И это совершилось. Шепотом она попросила Авраама не выдавать пока ее тайны, хотя и не понимала, зачем ей это понадобилось. Разве что сейчас не время снова становиться собой. Слушая Лукрецию, Бекк понимала, что опасность еще не миновала.
— Я была на улицах. Предлагают княжеский выкуп за поимку живым вот этого джентльмена, — ведунья указала пальцем на Авраама. — И за остальных — чуть поменьше. Все ворота закрыты и тщательно охраняются. Город наводнили шпионы церковников и городских властей. Меня саму раз спросили, не знакома ли я с женщиной, которая разыскивает украденную девственницу. Рано или поздно кто-нибудь возьмет деньги и заговорит.
Мария-Тереза тихонько подала голос:
— Мы не можем их выдать, мама. Без них я умерла бы. И я скорее умру, чем их отдам.
— Никто не говорит о том, чтобы их выдать, девочка. Но как нам их спасти?
Бекк спросила:
— Неужели все ворота закрыты?
— Все, кроме ворот Писпини. Но стражники осматривают всех, кто хочет уехать. У них есть ваше подробное описание. — Лукреция подошла к жеребцу и потрепала его по холке. — А что, если мы вас разделим? Дождемся вечернего празднества. Даже стражники к этому времени напьются.
— Мы не станем разделяться, — сказал Фуггер и посмотрел на Бекк. Та кивнула, на секунду встретилась с ним взглядом, покраснела и отвела глаза. — Нам надо попасть в Монтепульчиано. Там мы должны встретиться с нашим товарищем, а тем временем его друг пустит нас к себе на постоялый двор.
— Монтепульчиано — это тоже за городской стеной. Говорят, что на его холмах скрыты истоки многих ручьев, которые дают Сиене воду. Источником… — Лукреция внезапно замолчала. — Резервуары, Джузеппе! Что ты скажешь?
Ее брат потер щеки, заросшие седой щетиной.
— Возможно. Я не спускался туда уже много лет.
— А я спускалась! — Мария-Тереза взволнованно подалась вперед. — Джованни в прошлом году водил меня туда играть.
Джузеппе отвесил своему сыну-наезднику затрещину.
— Резервуары? — спросил Фуггер.
— Примерно двести лет тому назад, во время чумы, богачи нашего города пожелали иметь источник воды, который мы, простолюдины, не могли бы осквернить! — Лукреция сплюнула на пол. — Они построили эти камеры, туннели, подземные каналы, по которым вода приходила только к ним. А потом нашли другие источники, и тот водоток пришел в упадок. Русло, по которому вы попали в озеро, наверное, входило в эту систему. Говорят, некоторые туннели ведут наружу, в направлении Монтепульчиано.
Фуггер тоже подался вперед:
— Говорят?
— Насколько мне известно, никто не проходил их до конца. Но по ним до сих пор течет вода. А что втекает внутрь…
— Должно и вытекать. — Бекк встала. — Мы пойдем по водотокам. Я не намерена оставаться здесь, чтобы меня изловили, как хорька в капкане.
— Постой-ка! — Фуггер тоже встал. — Я только что дал клятву самому себе. Вы все меня слышали. С тех пор не прошло и трех часов. Больше никакой воды. Никогда. И вы хотите, чтобы я отправился в целый мир воды?
— Но там же буду я! — Мария-Тереза посмотрела на Фуггера сияющими глазами. — Я проведу тебя по всем туннелям. Там много переходов. Если и придется плавать, то совсем немного.
— Меня тревожит это «немного».
Пожатие пальцев девушки несколько его успокоило, но уже следующие ее слова нарушили это хрупкое спокойствие:
— Проблема в том, как в них попасть. Мы с Джованни знаем только один вход. Но он — в людном месте.
— И где же?
За девушку ответила Лукреция:
— На пьяцца дель Кампо.
Фуггер задохнулся:
— Но разве не там проводят эту штуку — Палио?
Лукреция улыбнулась:
— Именно там «эта штука» начинается и заканчивается. Бой быков был вчера, кулачный бой — сегодня утром. А в полдень оттуда на улицы выпустят коней.
— Хорошо. — Бекк уже стояла, опоясываясь пращой. — Нам все равно пришлось бы пойти на Кампо. Я оставил у одного лавочника наши мешки и Фенрира.
— Ты в своем уме? — вскрикнул Фуггер. — Это же рядом с дворцом Чибо! Он… они все… будут там!
Лукреция все так же широко улыбалась.
— За мою долгую жизнь, — сказала она, — я обнаружила, что прятаться легче всего у всех на глазах.
Джузеппе уже вывел жеребца из стойла и начал его взнуздывать. Лукреция ненадолго удалилась и вернулась с масками и костюмами. Раздав их присутствующим, она объявила:
— Добро пожаловать в лучшую контраду Сиены — «Скорпионы»!
Распевая боевой гимн, компания распахнула двери конюшни и вышла на улицу, где остальные члены контрады, числом около ста пятидесяти, уже собрались под малиновым знаменем, на котором черное существо устрашающе высоко поднимало свое жало.
Фуггер едва успел пробормотать:
— А я-то считал, что сумасшедший здесь — я!
В следующее мгновение пальцы девушки снова оказались в его ладони, и Фуггера увлекли в центр процессии. Загремели барабаны, звякнули тарелки, протрубила дюжина труб, и с криком «Скорпион!» процессия тронулась.
В любой другой день со временем они обнаружились бы. Город был не настолько велик, а награду обещали огромную. Но Генрих понимал, что на этот раз у преследователей времени нет. Многие гости Палио явились из-за городских стен. После скачек они будут пьяны и довольны, потом — пьяны и драчливы. А потом они станут пьяными и унылыми и захотят вернуться домой. И выпускать всех через одни ворота, где Генрих будет внимательно всматриваться в лицо каждому, невозможно: поднимется такой бунт, который не смогут усмирить даже Франчетто и его люди, даже если они дадут волю всей своей жестокости.
Обладающий чутьем охотника Генрих поставил себя на место преследуемых. Им известно о существовании загонщиков, вооруженных громил, которые проходили по всем районам города, пытаясь склонить жителей к предательству либо деньгами, либо силой. В такой день дома оставались только больные или виновные, так что добычу слишком просто отыскать. Следовательно, безопаснее всего раствориться среди тысяч людей, наводнивших улицы. Стая волков может наседать на края стада, но в самом его центре безопасно. Это похоже на отступление с поля боя. Если держаться вместе, объединить свои силы, шанс выжить станет выше. Тех, кто бежит в одиночку, легко догонят и убьют.
«Они здесь — или скоро здесь будут», — подумал Генрих, когда очередной прохожий остановился, чтобы выразить восхищение его удивительно уродливой «маской», а потом поспешно удалился, заметив свою ошибку. Генрих мельком взглянул в зеркало — теперь он знал, что видят окружающие. Его лицо представляло собой одну яркую рану, алый ожог от лба до подбородка, оставшийся без кожи и сочащийся сукровицей. Он смог расправить склеившиеся ресницы и теперь видел, но из-за отсутствия бровей его голова стала походить на череп.
«Тем нужнее мне найти их, — подумал он. — Они должны заплатить и за это тоже».
Золинген стоял спиной к палаццо Пубблико, по другую сторону от башни, и смотрел на Кампо, куда вливались толпы людей. Перед каждой контрадой несли знамя; громадные боевые повозки были сделаны так, чтобы изображать символы контрады. Гигантский лебедь подталкивал скорпиона, гусеница сражалась с единорогом. Появление каждой контрады встречали оглушительными приветствиями и не менее яростными презрительными криками, которые становились еще громче, когда повозку увозили с запруженной народом площади. Уже двадцать знамен раскачивались над головами ревущих соперников, а это означало, что должны появиться еще не меньше десяти контрад, хотя и было непонятно, где они все поместятся. Огромное количество народа собралось на центральной площади, окруженной оградами и вооруженными солдатами. Еще больше людей заполнили все террасы, балконы и колоннады. Посередине оставалось свободное пространство, предназначенное для того, что послужило главной причиной сбора толпы, — для скачек.
С громким кукареканьем на Кампо вышла контрада «Петух». Во главе колонны вышагивала высокая фигура герцога Франчетто, разодетого в коричневые, малиновые и изумрудные перья. Генрих решил дождаться, пока Франчетто устроится, и затем подойти к герцогу, чтобы можно было координировать поиски на площади.
Неожиданная вспышка еще более громкого шума была слышна даже во всеобщем гвалте. Слева от Генриха из боковой улочки вырвалась тележка пекаря. Огромные караваи хлеба покатились во все стороны, пирожки взлетели в воздух, ватрушки попали людям под ноги. Однако тележка, опрокинувшись, не осталась неподвижной: что-то шевелилось под ее покосившимся навесом, и все сооружение продолжало двигаться, рассыпая муку, сладкую начинку и щепки и заставляя людей шарахаться в стороны. Рядом с тележкой бежал пекарь с прутом в руке, осыпая ударами шевелящийся выступ и ругаясь при каждом ударе:
— Выблядок! Убийца!
Палка лупила безостановочно, но это не задерживало повозку. Наконец ее навес зацепился за другой, свернул его на сторону — и постепенно сполз с повозки. Из-под него появился огромный рычащий зверь, больше похожий на волка, чем на собаку, с побеленной серо-белой шкурой. Животное, все в муке, задержалось, чтобы ухватить прут громадными зубами, вырвать его из рук разъяренного пекаря и изгрызть на мелкие кусочки. Одержав эту победу, пес испустил протяжный вой. А потом пробился через наружный круг зевак, миновал скаковую дорожку и попытался ворваться в центральную часть толпы, продолжая тащить за собой повозку.
Генрих уже слышал однажды этот вой. Где это было? Висок у него вдруг запульсировал болью, и он невольно поднял руку и дотронулся до вздувшейся там шишки. И тут к нему вернулось воспоминание. Засада в холмах перед Тулоном! Тогда там так же выла собака.
— Собака! Хватайте собаку! — крикнул он полудюжине солдат, стоявших рядом с ним.
Двое энтузиастов получили укусы, но третий, более благоразумный, подобрал ткань навеса и снова набросил ее на животное. Четверым пришлось прижимать навес к земле, но в конце концов собака перестала вырываться.
— Юноша. Скорее даже мальчишка. — Торговец трясся, отвечая на вопросы Генриха. — Он оставил этого пса мне, сказал, что вскоре вернется, и дал мне пару грошей за беспокойство. Два гроша! Вы только посмотрите, во что мне это обошлось! Три ночи работы, заработок целого месяца. Дева Мария!
— Эй, наденьте на него ошейник с палкой! Сейчас же! — приказал Генрих.
Это оказалось нелегко, и еще один солдат был сильно покусан, но в конце концов собаке обвязали шею веревкой, под которую завели палку. Петлю сильно закрутили, так что солдаты смогли держать собаку на расстоянии. Заставив ее лечь на землю, они стали ждать новых распоряжений.
Генрих осмотрел толпу и увидел, что главный въезд на Кампо уже перекрыт, что все контрады собрались на площади, а коней ведут к месту старта, которое находилось справа от палаццо Пубблико.
— Так. — Генрих наклонился, пока его глаза не оказались на одном уровне со странными угловатыми бешеными глазами пса. — Давай посмотрим, кого же ты пытался отыскать.
Приказав шести вооруженным солдатам следовать за ним, он велел отпустить палку. Животное сразу же вскочило и с рычаньем рванулось в центральную часть толпы, заставив стену зевак расступиться. В толпе образовалась брешь, которую солдаты поспешно расширили. Генрих, возвышавшийся над большинством итальянцев почти на голову, сразу же увидел, в каком направлении они движутся, и это его озадачило. Они направлялись к огромному черно-красно-золотому «Петуху», самому роскошному знамени на площади. К Франчетто Чибо. Однако когда петушиное знамя начало раскачиваться вперед-назад, Генрих увидел за ним еще один флаг. На нем была изображена черная тварь с чешуей, клешнями и отвратительными клыками, с которых капал яд.
Пес направлялся прямо к знаку «Скорпиона».
Бекк чувствовала себя немногим лучше — главным образом потому, что все ее тревоги были сосредоточены на отце. Авраам был очень слаб, и здесь, под напором толпы, его начало шатать из стороны в сторону. Лоб у него горел и покрылся испариной, язык распух, он жаловался на судороги. По его словам, ему не хватало лекарства, к которому он привык в калейдоскопе.
Они ничего не могли сделать — только ждать, как посоветовала Лукреция. Когда закончится скачка, на улицах начнется буйство, и под его прикрытием беглецы смогут исчезнуть под землей. Ведунья твердо в это верила, и ничто, даже появление рядом с ними контрады «Петух», к которой принадлежал Чибо, не могло подорвать этой уверенности.
— Скоро, скоро! — крикнула она у самого уха Фуггера, перекрывая шум. — Долгая подготовка, а потом все заканчивается в считанные секунды. Похоже на моего первого мужа!
Тут толпа взревела еще громче, и все лица повернулись к балкону дворца, на который вышел архиепископ в сопровождении двадцати личных охранников с алебардами. Под балконом, с которого его высокопреосвященство обычно раздавал благословения, собрали коней, украшенных цветами и символами их контрад. Норовистых скакунов с трудом удерживали наездники в ярких куртках и шапочках. «Скорпионы», как и члены остальных контрад, рванулись вперед, норовя опрокинуть толпу на ограду и солдат, которые отмечали место скачек. Фуггер, Бекк, Авраам и все остальные почувствовали, как их подхватило и понесло: их ноги даже не доставали до земли. А Фуггер, который был примерно на полголовы выше своих соседей, сквозь прорези маски увидел другую личину, еще более уродливую, чем все, кто его окружал, и тем более ужасающую, что ее создавала не выделанная и раскрашенная кожа или ткань, а живая плоть и волосы. Генрих фон Золинген направлялся прямо к ним, пробираясь против движения толпы, в сопровождении отряда вооруженных солдат. Он был уже всего в тридцати шагах.
— Бекк! Бекк! — Фуггер безуспешно попытался докричаться до нее сквозь всеобщий гвалт. Опустив голову, он отчаянно прошептал своей соседке: — Он идет! Враг. Тот, кто нас знает.
Мария-Тереза не тратила времени на колебания, на любезности. Ударив кого-то локтем под ребра, она пробилась к матери, которая выслушала ее и быстро что-то сказала тем, кто стоял рядом. В людской стене открылся узкий проход, и Бекк, Фуггера и Авраама затолкали в него, уводя в сторону башни. Они были уже на половине пути от края толпы, когда в ее центре раздался громкий звук, заставивший их вздрогнуть. Протяжный вой вышедшего на охоту волка.
Бекк с Фуггером переглянулись.
— Фенрир! — воскликнули они в один голос. И в ту же минуту Фуггер увидел, как Золинген снова поворачивается в их сторону, безошибочно ведя свой отряд туда, где они остановились.
Бекк и Фуггер отчаянно проталкивались сквозь толпу, однако они не могли сравняться силами с волком и идущим за ними отрядом в боевых доспехах. Расстояние между беглецами и преследователями неуклонно стало сокращаться.
В такой плотной толпе трудно улавливать небольшие перемещения, но Генриху приходилось участвовать в немалом количестве сражений, когда залогом победы становилась способность заметить малейшее изменение, появление самого узкого просвета. И здесь, несмотря на мозаику фигур и цветов, он разглядел группу, которая вышла из-под защиты знамени «Скорпиона» и начала двигаться под углом к движению остальной толпы, удаляясь от места скачек. Это было странно, а он в этом море однородности выискивал именно странное.
Это был день Палио.
Но в конюшне дома Лукреции, в самом сердце контрады «Скорпион», думали не о деньгах — там думали о том, как бы выжить. Жеребец, на которого возлагали надежды столь многие, стоял в своем стойле без внимания, потому что один из братьев Лукреции был его тренером, а ее племянник — наездником. Они тоже сидели на полу конюшни, слушая повествование о ночи ужасов в подземелье дворца.
Когда Мария-Тереза закончила рассказывать свою историю, по ее щекам снова текли слезы. Она утерла их ладонью свободной руки — второй она крепко держалась за единственную руку своего спасителя. Она не выпускала ее почти с того самого мгновения, как они вышли из озера. Фуггеру это было невыразимо приятно, и он даже не пытался высвободиться. За всю свою жизнь он еще не держал руки женщины, не считая собственной матери. А мать не вызывала в нем таких странных и сложных чувств. Жизнь, которую Фуггер видел в этой девочке, ее невинность и чистота — и в то же время сила ее эмоций, — все это оказывало на молодого человека настолько мощное воздействие, что он ощущал себя листом чистой бумаги, на которой еще ничего не написано. Бесконечное позорное прошлое отныне отменялось. Словно не было долгих лет падения, не было бесконечных ночей, когда он отчаянно пытался выжить в отбросах под виселицей. Он заново ощущал себя живым. Фуггер, конечно, замечал взгляды, которые бросали на него ее родственники, но эти взгляды не были враждебными. Просто любопытными. Единственное, что отвлекало его от прикосновения руки Марии-Терезы, было его зеркальным отражением: напротив него Бекк сжимала руку старика.
Он смотрел на своего товарища — и вспоминал женское тело, поспешно скрытое под мужской одеждой. Фуггер хранил относительно увиденного полное молчание. Он понимал: если кто-то пошел на такие ухищрения, чтобы скрывать, кто он на самом деле, то на это существуют веские причины. Альбрехту Фуггеру слишком хорошо было известно о причинах, которые заставляют прятать истинное лицо под маской. Он подождет, пока не настанет время узнать… ее.
Бекк на мгновение оторвала взгляд от отца, которого не видела уже десять лет, и встретилась глазами с Фуггером. И тоже вспомнила. Это ее беспокоило. Однако она уже достигла своей цели, ради которой отказалась от собственной личности. Она желала обнять отца. И это совершилось. Шепотом она попросила Авраама не выдавать пока ее тайны, хотя и не понимала, зачем ей это понадобилось. Разве что сейчас не время снова становиться собой. Слушая Лукрецию, Бекк понимала, что опасность еще не миновала.
— Я была на улицах. Предлагают княжеский выкуп за поимку живым вот этого джентльмена, — ведунья указала пальцем на Авраама. — И за остальных — чуть поменьше. Все ворота закрыты и тщательно охраняются. Город наводнили шпионы церковников и городских властей. Меня саму раз спросили, не знакома ли я с женщиной, которая разыскивает украденную девственницу. Рано или поздно кто-нибудь возьмет деньги и заговорит.
Мария-Тереза тихонько подала голос:
— Мы не можем их выдать, мама. Без них я умерла бы. И я скорее умру, чем их отдам.
— Никто не говорит о том, чтобы их выдать, девочка. Но как нам их спасти?
Бекк спросила:
— Неужели все ворота закрыты?
— Все, кроме ворот Писпини. Но стражники осматривают всех, кто хочет уехать. У них есть ваше подробное описание. — Лукреция подошла к жеребцу и потрепала его по холке. — А что, если мы вас разделим? Дождемся вечернего празднества. Даже стражники к этому времени напьются.
— Мы не станем разделяться, — сказал Фуггер и посмотрел на Бекк. Та кивнула, на секунду встретилась с ним взглядом, покраснела и отвела глаза. — Нам надо попасть в Монтепульчиано. Там мы должны встретиться с нашим товарищем, а тем временем его друг пустит нас к себе на постоялый двор.
— Монтепульчиано — это тоже за городской стеной. Говорят, что на его холмах скрыты истоки многих ручьев, которые дают Сиене воду. Источником… — Лукреция внезапно замолчала. — Резервуары, Джузеппе! Что ты скажешь?
Ее брат потер щеки, заросшие седой щетиной.
— Возможно. Я не спускался туда уже много лет.
— А я спускалась! — Мария-Тереза взволнованно подалась вперед. — Джованни в прошлом году водил меня туда играть.
Джузеппе отвесил своему сыну-наезднику затрещину.
— Резервуары? — спросил Фуггер.
— Примерно двести лет тому назад, во время чумы, богачи нашего города пожелали иметь источник воды, который мы, простолюдины, не могли бы осквернить! — Лукреция сплюнула на пол. — Они построили эти камеры, туннели, подземные каналы, по которым вода приходила только к ним. А потом нашли другие источники, и тот водоток пришел в упадок. Русло, по которому вы попали в озеро, наверное, входило в эту систему. Говорят, некоторые туннели ведут наружу, в направлении Монтепульчиано.
Фуггер тоже подался вперед:
— Говорят?
— Насколько мне известно, никто не проходил их до конца. Но по ним до сих пор течет вода. А что втекает внутрь…
— Должно и вытекать. — Бекк встала. — Мы пойдем по водотокам. Я не намерена оставаться здесь, чтобы меня изловили, как хорька в капкане.
— Постой-ка! — Фуггер тоже встал. — Я только что дал клятву самому себе. Вы все меня слышали. С тех пор не прошло и трех часов. Больше никакой воды. Никогда. И вы хотите, чтобы я отправился в целый мир воды?
— Но там же буду я! — Мария-Тереза посмотрела на Фуггера сияющими глазами. — Я проведу тебя по всем туннелям. Там много переходов. Если и придется плавать, то совсем немного.
— Меня тревожит это «немного».
Пожатие пальцев девушки несколько его успокоило, но уже следующие ее слова нарушили это хрупкое спокойствие:
— Проблема в том, как в них попасть. Мы с Джованни знаем только один вход. Но он — в людном месте.
— И где же?
За девушку ответила Лукреция:
— На пьяцца дель Кампо.
Фуггер задохнулся:
— Но разве не там проводят эту штуку — Палио?
Лукреция улыбнулась:
— Именно там «эта штука» начинается и заканчивается. Бой быков был вчера, кулачный бой — сегодня утром. А в полдень оттуда на улицы выпустят коней.
— Хорошо. — Бекк уже стояла, опоясываясь пращой. — Нам все равно пришлось бы пойти на Кампо. Я оставил у одного лавочника наши мешки и Фенрира.
— Ты в своем уме? — вскрикнул Фуггер. — Это же рядом с дворцом Чибо! Он… они все… будут там!
Лукреция все так же широко улыбалась.
— За мою долгую жизнь, — сказала она, — я обнаружила, что прятаться легче всего у всех на глазах.
Джузеппе уже вывел жеребца из стойла и начал его взнуздывать. Лукреция ненадолго удалилась и вернулась с масками и костюмами. Раздав их присутствующим, она объявила:
— Добро пожаловать в лучшую контраду Сиены — «Скорпионы»!
Распевая боевой гимн, компания распахнула двери конюшни и вышла на улицу, где остальные члены контрады, числом около ста пятидесяти, уже собрались под малиновым знаменем, на котором черное существо устрашающе высоко поднимало свое жало.
Фуггер едва успел пробормотать:
— А я-то считал, что сумасшедший здесь — я!
В следующее мгновение пальцы девушки снова оказались в его ладони, и Фуггера увлекли в центр процессии. Загремели барабаны, звякнули тарелки, протрубила дюжина труб, и с криком «Скорпион!» процессия тронулась.
* * *
К Генриху и Франчетто приходили с докладом шпионы. Эти ловцы человеков забросили в город целую сеть. Многие говорили, будто видели беглецов, но всякий раз какая-нибудь деталь оказывалась неверной. Еврей был чудовищем, какими часто бывают в подобных россказнях евреи, — с золотыми зубами и большим горбом. Молодой человек оказывался библейским воином с кривой саблей, у безумца отсутствовали не только руки, но и ноги, а девственница превратилась в потаскуху и занималась своим делом в доме около палаццо Марескотти. Говорили, будто беглецы прячутся под знаменем «Волка», «Улитки» или «Скорпиона», связав себя со своей контрадой смертной клятвой.В любой другой день со временем они обнаружились бы. Город был не настолько велик, а награду обещали огромную. Но Генрих понимал, что на этот раз у преследователей времени нет. Многие гости Палио явились из-за городских стен. После скачек они будут пьяны и довольны, потом — пьяны и драчливы. А потом они станут пьяными и унылыми и захотят вернуться домой. И выпускать всех через одни ворота, где Генрих будет внимательно всматриваться в лицо каждому, невозможно: поднимется такой бунт, который не смогут усмирить даже Франчетто и его люди, даже если они дадут волю всей своей жестокости.
Обладающий чутьем охотника Генрих поставил себя на место преследуемых. Им известно о существовании загонщиков, вооруженных громил, которые проходили по всем районам города, пытаясь склонить жителей к предательству либо деньгами, либо силой. В такой день дома оставались только больные или виновные, так что добычу слишком просто отыскать. Следовательно, безопаснее всего раствориться среди тысяч людей, наводнивших улицы. Стая волков может наседать на края стада, но в самом его центре безопасно. Это похоже на отступление с поля боя. Если держаться вместе, объединить свои силы, шанс выжить станет выше. Тех, кто бежит в одиночку, легко догонят и убьют.
«Они здесь — или скоро здесь будут», — подумал Генрих, когда очередной прохожий остановился, чтобы выразить восхищение его удивительно уродливой «маской», а потом поспешно удалился, заметив свою ошибку. Генрих мельком взглянул в зеркало — теперь он знал, что видят окружающие. Его лицо представляло собой одну яркую рану, алый ожог от лба до подбородка, оставшийся без кожи и сочащийся сукровицей. Он смог расправить склеившиеся ресницы и теперь видел, но из-за отсутствия бровей его голова стала походить на череп.
«Тем нужнее мне найти их, — подумал он. — Они должны заплатить и за это тоже».
Золинген стоял спиной к палаццо Пубблико, по другую сторону от башни, и смотрел на Кампо, куда вливались толпы людей. Перед каждой контрадой несли знамя; громадные боевые повозки были сделаны так, чтобы изображать символы контрады. Гигантский лебедь подталкивал скорпиона, гусеница сражалась с единорогом. Появление каждой контрады встречали оглушительными приветствиями и не менее яростными презрительными криками, которые становились еще громче, когда повозку увозили с запруженной народом площади. Уже двадцать знамен раскачивались над головами ревущих соперников, а это означало, что должны появиться еще не меньше десяти контрад, хотя и было непонятно, где они все поместятся. Огромное количество народа собралось на центральной площади, окруженной оградами и вооруженными солдатами. Еще больше людей заполнили все террасы, балконы и колоннады. Посередине оставалось свободное пространство, предназначенное для того, что послужило главной причиной сбора толпы, — для скачек.
С громким кукареканьем на Кампо вышла контрада «Петух». Во главе колонны вышагивала высокая фигура герцога Франчетто, разодетого в коричневые, малиновые и изумрудные перья. Генрих решил дождаться, пока Франчетто устроится, и затем подойти к герцогу, чтобы можно было координировать поиски на площади.
Неожиданная вспышка еще более громкого шума была слышна даже во всеобщем гвалте. Слева от Генриха из боковой улочки вырвалась тележка пекаря. Огромные караваи хлеба покатились во все стороны, пирожки взлетели в воздух, ватрушки попали людям под ноги. Однако тележка, опрокинувшись, не осталась неподвижной: что-то шевелилось под ее покосившимся навесом, и все сооружение продолжало двигаться, рассыпая муку, сладкую начинку и щепки и заставляя людей шарахаться в стороны. Рядом с тележкой бежал пекарь с прутом в руке, осыпая ударами шевелящийся выступ и ругаясь при каждом ударе:
— Выблядок! Убийца!
Палка лупила безостановочно, но это не задерживало повозку. Наконец ее навес зацепился за другой, свернул его на сторону — и постепенно сполз с повозки. Из-под него появился огромный рычащий зверь, больше похожий на волка, чем на собаку, с побеленной серо-белой шкурой. Животное, все в муке, задержалось, чтобы ухватить прут громадными зубами, вырвать его из рук разъяренного пекаря и изгрызть на мелкие кусочки. Одержав эту победу, пес испустил протяжный вой. А потом пробился через наружный круг зевак, миновал скаковую дорожку и попытался ворваться в центральную часть толпы, продолжая тащить за собой повозку.
Генрих уже слышал однажды этот вой. Где это было? Висок у него вдруг запульсировал болью, и он невольно поднял руку и дотронулся до вздувшейся там шишки. И тут к нему вернулось воспоминание. Засада в холмах перед Тулоном! Тогда там так же выла собака.
— Собака! Хватайте собаку! — крикнул он полудюжине солдат, стоявших рядом с ним.
Двое энтузиастов получили укусы, но третий, более благоразумный, подобрал ткань навеса и снова набросил ее на животное. Четверым пришлось прижимать навес к земле, но в конце концов собака перестала вырываться.
— Юноша. Скорее даже мальчишка. — Торговец трясся, отвечая на вопросы Генриха. — Он оставил этого пса мне, сказал, что вскоре вернется, и дал мне пару грошей за беспокойство. Два гроша! Вы только посмотрите, во что мне это обошлось! Три ночи работы, заработок целого месяца. Дева Мария!
— Эй, наденьте на него ошейник с палкой! Сейчас же! — приказал Генрих.
Это оказалось нелегко, и еще один солдат был сильно покусан, но в конце концов собаке обвязали шею веревкой, под которую завели палку. Петлю сильно закрутили, так что солдаты смогли держать собаку на расстоянии. Заставив ее лечь на землю, они стали ждать новых распоряжений.
Генрих осмотрел толпу и увидел, что главный въезд на Кампо уже перекрыт, что все контрады собрались на площади, а коней ведут к месту старта, которое находилось справа от палаццо Пубблико.
— Так. — Генрих наклонился, пока его глаза не оказались на одном уровне со странными угловатыми бешеными глазами пса. — Давай посмотрим, кого же ты пытался отыскать.
Приказав шести вооруженным солдатам следовать за ним, он велел отпустить палку. Животное сразу же вскочило и с рычаньем рванулось в центральную часть толпы, заставив стену зевак расступиться. В толпе образовалась брешь, которую солдаты поспешно расширили. Генрих, возвышавшийся над большинством итальянцев почти на голову, сразу же увидел, в каком направлении они движутся, и это его озадачило. Они направлялись к огромному черно-красно-золотому «Петуху», самому роскошному знамени на площади. К Франчетто Чибо. Однако когда петушиное знамя начало раскачиваться вперед-назад, Генрих увидел за ним еще один флаг. На нем была изображена черная тварь с чешуей, клешнями и отвратительными клыками, с которых капал яд.
Пес направлялся прямо к знаку «Скорпиона».
* * *
Годы одиноких бдений у виселицы не подготовили Фуггера к праздничным толпам Палио. Жара, страх перед стенами из человеческих тел, душный плен тяжелой кожаной маски скорпиона привели к тому, что он взмок от пота задолго до того, как они вошли на площадь. А при виде такого множества вооруженных мужчин, которые явно их разыскивали, он перепугался еще сильнее. За любой маской, приближавшейся к ним, мог скрываться враг. Только присутствие Марии-Терезы, не отпускавшей его руки, немного его успокаивало.Бекк чувствовала себя немногим лучше — главным образом потому, что все ее тревоги были сосредоточены на отце. Авраам был очень слаб, и здесь, под напором толпы, его начало шатать из стороны в сторону. Лоб у него горел и покрылся испариной, язык распух, он жаловался на судороги. По его словам, ему не хватало лекарства, к которому он привык в калейдоскопе.
Они ничего не могли сделать — только ждать, как посоветовала Лукреция. Когда закончится скачка, на улицах начнется буйство, и под его прикрытием беглецы смогут исчезнуть под землей. Ведунья твердо в это верила, и ничто, даже появление рядом с ними контрады «Петух», к которой принадлежал Чибо, не могло подорвать этой уверенности.
— Скоро, скоро! — крикнула она у самого уха Фуггера, перекрывая шум. — Долгая подготовка, а потом все заканчивается в считанные секунды. Похоже на моего первого мужа!
Тут толпа взревела еще громче, и все лица повернулись к балкону дворца, на который вышел архиепископ в сопровождении двадцати личных охранников с алебардами. Под балконом, с которого его высокопреосвященство обычно раздавал благословения, собрали коней, украшенных цветами и символами их контрад. Норовистых скакунов с трудом удерживали наездники в ярких куртках и шапочках. «Скорпионы», как и члены остальных контрад, рванулись вперед, норовя опрокинуть толпу на ограду и солдат, которые отмечали место скачек. Фуггер, Бекк, Авраам и все остальные почувствовали, как их подхватило и понесло: их ноги даже не доставали до земли. А Фуггер, который был примерно на полголовы выше своих соседей, сквозь прорези маски увидел другую личину, еще более уродливую, чем все, кто его окружал, и тем более ужасающую, что ее создавала не выделанная и раскрашенная кожа или ткань, а живая плоть и волосы. Генрих фон Золинген направлялся прямо к ним, пробираясь против движения толпы, в сопровождении отряда вооруженных солдат. Он был уже всего в тридцати шагах.
— Бекк! Бекк! — Фуггер безуспешно попытался докричаться до нее сквозь всеобщий гвалт. Опустив голову, он отчаянно прошептал своей соседке: — Он идет! Враг. Тот, кто нас знает.
Мария-Тереза не тратила времени на колебания, на любезности. Ударив кого-то локтем под ребра, она пробилась к матери, которая выслушала ее и быстро что-то сказала тем, кто стоял рядом. В людской стене открылся узкий проход, и Бекк, Фуггера и Авраама затолкали в него, уводя в сторону башни. Они были уже на половине пути от края толпы, когда в ее центре раздался громкий звук, заставивший их вздрогнуть. Протяжный вой вышедшего на охоту волка.
Бекк с Фуггером переглянулись.
— Фенрир! — воскликнули они в один голос. И в ту же минуту Фуггер увидел, как Золинген снова поворачивается в их сторону, безошибочно ведя свой отряд туда, где они остановились.
Бекк и Фуггер отчаянно проталкивались сквозь толпу, однако они не могли сравняться силами с волком и идущим за ними отрядом в боевых доспехах. Расстояние между беглецами и преследователями неуклонно стало сокращаться.
В такой плотной толпе трудно улавливать небольшие перемещения, но Генриху приходилось участвовать в немалом количестве сражений, когда залогом победы становилась способность заметить малейшее изменение, появление самого узкого просвета. И здесь, несмотря на мозаику фигур и цветов, он разглядел группу, которая вышла из-под защиты знамени «Скорпиона» и начала двигаться под углом к движению остальной толпы, удаляясь от места скачек. Это было странно, а он в этом море однородности выискивал именно странное.