Страница:
С этими словами он повернулся и продолжил преследование.
Фуггер быстро оповестил двух своих товарищей, а потом направился в конюшню, где отдыхали их лошади. Фенрир встретил его рычаньем, которое прогнало бы любого, кто попробовал бы полюбопытничать, где в соломе зарыты седельные сумки. Усевшись на одну из них, Фуггер попытался справиться со своими дергающимися конечностями.
С балки раздалось резкое карканье.
— Да, Демон, — отозвался смотритель виселицы. — Я тоже хотел бы надеяться.
— Наконец-то, — проворчал скандинав, пристраиваясь рядом.
В одной руке он сжимал свой топор, в другой — большой кувшин с ламповым маслом. Бекк несла зажженный потайной фонарь. Они решили, что в порту им может понадобиться как-то отвлечь внимание посторонних, чтобы можно было незаметно проскользнуть на борт и выкрасть то, ради чего они пришли. А ничто так не отвлекает матроса, как пожар на его корабле.
Было несколько странно, что немец, за которым они шли, повернул так, чтобы двигаться параллельно берегу, а не по направлению к нему. А потом он и вовсе свернул в противоположную сторону, к заброшенным складам и гниющим верфям. Там было очень темно, поскольку единственными источниками света стали приближающийся рассвет да их тусклый фонарь. Временами Жану начинало казаться, что они упустили телохранителя. Городской шум остался позади, так что их быстрые шаги стали звучать все громче, как ни старались они ступать полегче. Но стоило ему по-настоящему встревожиться — и он снова успевал увидеть маячившую далеко впереди широкую спину, углублявшуюся в лабиринт проулков.
Бекк сказал:
— Похоже, он не только глухой, но и идиот.
И тут они повернули за очередной угол и обнаружили, что преследуют пустоту. Немец действительно исчез.
Они бросились вперед, уже не пытаясь двигаться бесшумно. В полутьме перед ними, перегораживая улицу, оказалась большая сломанная повозка с отлетевшим колесом. Подбегая к ней, они поняли, что Генрих мог спрятаться только там. Они оказались правы — и ошиблись. Позади телеги действительно находился тот, кто был им нужен, но следом за ним вышли еще шесть человек. Трое были вооружены алебардами — любимым оружием наемников.
Арбалетная стрела отскочила от вскинутого Хаконом топора, вторая ударилась в дверь рядом с ними. Бекк по-тянулась за переброшенной через плечи пращой. Пальцы привычно нашли петли, в корзинку лег смертоносный камень, правая рука ухватила завязанный конец, левая натянула веревки… Остальные пригнулись, пропуская над собой стремительно вращающееся оружие — и вылетевший камень безошибочно нашел одного из арбалетчиков, который с криком упал на спину.
— Это ловушка! — крикнул Хакон, объявляя об очевидном, и побежал зигзагами.
Жан схватил Бекк и толкнул обратно, направляя в ту сторону, откуда они пришли. Он не собирался оставаться и принимать бой против арбалетчиков. Для этого надо лучше представлять себе ситуацию. Они побежали.
— Пора! — крикнул из-за их спин Грегор, и из того конца улицы, откуда они пришли, появилось еще семь человек, преградивших им путь.
В уличном бою промедление означает смерть. Уже в следующую секунду Жан с Хаконом оказались среди своих новых противников, но еще до этого великан метнул в их ряды кувшин с маслом. Бекк остановилась, закрутилась и отправила камень в того из преследователей, кто особенно торопился их догнать. Тот повалился назад, задев руками двух своих товарищей. Бекк вытащила длинный кинжал, стремительно полоснув клинком по протянутой к ней руке.
Клинки со звоном сшибались, топорище остановило дубинку и алебарду. Поднырнув под направленную ему в голову алебарду, Жан нанес удар на уровне колена, рассекая сухожилия. Противник, увлекаемый собственным замахом, перелетел через него. Чей-то меч начал опускаться. Жан отбил удар вниз, направив клинок противника к земле, — и его голова оказалась на уровне угловатой гарды. Жан вдавил ее прямо в лицо противника.
С воплем, который сделал бы честь его предкам-берсеркерам, Хакон врубился в гущу противников, и взмах топора заставил их выстроиться полукругом. Двигаясь удивительно легко для своих размеров, великан увернулся от направленных в него ударов, а потом уперся ногой в землю, отвел топор назад и встретил сразу два клинка таким ударом, что оба были отброшены в темноту.
Пока им удалось удержать свое преимущество, но, бросив быстрый взгляд назад, Жан понял, что так будет недолго. Шесть теней скользили по переулку — и среди них был Генрих.
Пригнувшись под очередным ударом, Жан успел заглянуть в юное лицо Бекк:
— Выбирайся отсюда. Немедленно!
— Я не могу…
— Помни свою цель. Фуггер знает нашу. И он знает место встречи. Если через месяц мы не появимся… — Жан парировал удар одного из нападавших слева. Их клинки скрестились. Жан подпрыгнул и головой ударил противника в нос. — …Тогда твоя правая рука снова принадлежит только тебе.
Жан открыл проход, и Бекк воспользовалась им, перепрыгнув через распростершееся на земле тело. Отбежав на десять шагов, она остановилась и оглянулась. Вторая группа нападающих приостановилась было при виде потерь среди своих товарищей, но теперь, повинуясь крикам Генриха и какого-то толстяка, снова пошла вперед. Двое наемников, у которых было выбито оружие, подобрали его и теперь кружили, держась на почтительном расстоянии от топора. Один из них повернулся к Бекк. Она еще секунду помедлила, но тут мимо ее уха просвистела выпущенная из арбалета стрела, а громкий окрик Жана заставил ее броситься в сторону города.
Получив помощь, противник снова пошел в атаку. Хакон погрузил лезвие топора в плечо врага и не сумел сразу извлечь его, чтобы парировать замах древка алебарды. Он успел повернуть голову, и скользящий удар отбросил его в сторону, заставив выпустить топорище. Жан, отразивший два выпада, сделал полный оборот, держа клинок на высоте головы, так что всем пришлось пригнуться. Была даже такая секунда, когда между противниками образовалась брешь и он тоже мог бы последовать за юнцом и убежать. Но тут он увидел, как падает Хакон, и их взгляды встретились.
— Иди! — крикнул великан.
Но Жан замешкался, и это стало концом уличной схватки. Обух алебарды с размаху ударил его в живот, а потом на него навалились сразу несколько наемников. Однако всем так хотелось его убить, что они помешали друг другу. Получив сразу несколько ударов, Жан упал на землю. Лезвия вспороли ему плечо и бедро.
— Хватит! — крикнул мальтиец Грегор, и его люди, знавшие, что в случае, если приказы выполняются с задержкой, их ждет суровое наказание, моментально отступили назад.
Один из наемников, охваченный жаждой крови, приготовился нанести смертельный удар по упавшему Хакону, но Грегор ударил его в лицо древком пики и заорал:
— Я сказал — хватит! Что за удовольствие резать свиней? И потом, — тут он повернулся к рослому наемнику, стоявшему рядом с ним, — нам следует учитывать пожелания нашего клиента.
Генрих фон Золинген не принимал участия в схватке, хотя и стоял с обнаженным мечом. У него по-прежнему болела голова, словно тысяча молотов била по ней, как по наковальне, а в глазах все двоилось. Ему казалось, что его вот-вот вырвет, — это с ним постоянно случалось в течение всего дня. Он не мог вспомнить, когда ел в последний раз, и сомневался, сможет ли вообще когда-нибудь есть. Когда все выжидательно повернулись к нему, предоставляя нанести своим врагам смертельные удары, он посмотрел на плавающие вокруг два десятка лиц, на извивающиеся на земле змееобразные тела, и не нашел в себе сил поднять меч. Он закрыл глаза, пытаясь обрести равновесие, — и пошатнулся. Ему показалось, будто где-то вдалеке четырежды ударил колокол, а потом послышались радостные крики.
— Который час? — Распухший язык едва ворочался во рту.
— Четыре склянки, — ответил кто-то. — Караваны готовятся отплыть с отливом.
Караван. Корабль архиепископа. Генрих знал, что ему необходимо там оказаться. Он сделал один шаг в сторону гавани и остановился. Кто-то о чем-то его спросил. Перед ним возникло два лоснящихся жирных лица.
— Какой конец ты им предназначил? — улыбнулся ему мальтиец Грегор. — Тебе выбирать.
Да, конечно, противники. Он снова сумел обезопасить своего господина. Этого пса подвесили на виселице, а он все равно остался жить, чтобы досаждать им. Возмутительно, что ему удалось избежать справедливого наказания! Его следовало бы вернуть в объятия железной клетки — это послужит уроком для всех… для всех псов.
Но у Генриха не было времени. Четыре склянки. Шум в гавани становится все сильнее. Корабли отплывают.
— Повесьте их, — пробормотал он, а потом повторил уже более внятно: — Повесьте их, как собак.
Баварец смотрел, как двух обеспамятевших людей ставят под перекладиной. Руки им связали, на шею накинули петли. Четверо взялись за веревку великана, трое — за веревку француза. Обоих подтянули так, что они могли касаться земли, только встав на цыпочки. Грегор дал своим людям знак, веревку подтянули еще сильнее. Жан и Хакон были подняты над землей.
При виде извивающихся и раскачивающихся тел Генриха снова замутило. Его вырвало, во рту стало горько от желчи. Он понял, что сможет продержаться на ногах очень недолго.
Четыре склянки. Гавань. Генрих фон Золинген повернулся и зашагал прочь.
Грегор проводил его взглядом и громко крикнул:
— Прощай, Ген, старый товарищ! Рад был оказать услугу. Увидимся… — и, повернувшись к своим людям, тихо добавил: — в аду.
Дергаясь в воздухе, испытывая нестерпимую боль во всем теле и не теряя сознания, Жан умирал — и, умирая, видел, как враг уходит: уходит медленно, переставляя ноги одну за другой, словно каждое движение требует от него отдельного усилия. Голову Жана срывали с плеч. Он представил себе, как его шея вытягивается, растет, становясь идеальной мишенью для удара меча. Его кишки забурчали и опорожнились. Он больше не контролировал себя. Не осталось ничего, что принадлежало бы ему. Все его тело опустошалось, выливая его жизнь на мостовую переулка. И вдруг, где-то в далеком ином мире, по другую сторону агонии, появились два глаза — громадные черные озера. И он поплыл прямо к ним. Кто-то отворил за ними дверь, затопив их бесконечно ярким сиянием, в котором, однако, остались крошечные островки темноты. Извивающиеся спирали увеличились, и из них составились два тела: Лизетта и Ариэль. Они улыбались и махали ему руками, призывая туда, где не будет больше страданий. Боль начала отступать, когда человек, которого Жан уже не мог вспомнить, сделал мучительно трудный шаг за угол и начал скрываться за ним. А сам Жан в это мгновение набрал скорость и теперь уже стремительно несся к свету.
Единственное, что его тревожило: позади его жены и дочери росла рука, вздымавшаяся над ними. На этой руке было шесть пальцев, и когда тот человек, его враг, наконец свернул за угол и исчез, то шестой палец, чуть искривленный, согнулся, охватывая его любимых сокрушительными объятиями.
А потом Жан полетел вниз, упав с огромной высоты обратно в мучительную боль. И за секунду до того, как он лишился сознания, резкий голос крикнул:
— Полегче, мерзавцы! Товар испортите!
Но раздражала его не только вонь. Только что пробили четыре склянки — и ему придется отплыть без полного набора швали, которой положено работать на веслах. Последнее время городские судьи стали чересчур мягкими, а возможно, просто понизили обычные суммы взяток. Во всяком случае, к работам на галерах стали приговаривать слишком мало народа, да и тот был низкокачественный. Но даже и за этих недоносков ему приходилось платить возмутительно дорого, иначе их перехватывали другие капитаны.
В конце концов Лавальер снова вынужден был обратиться к мальтийцу Грегору. Он терпеть не мог вести дела с этим человеком — в основном потому, что тот был типичным немецким крестьянином и при этом мог купить самого капитана и еще дюжину таких, как он. Бог проявил несправедливость, позволяя подобным людям благоденствовать, тогда как Лавальер вынужден искать их расположения. Конечно, Грегор держался униженно-любезно. Слишком любезно: его глаза все время насмешливо блестели, что говорило о том, насколько хорошо мальтиец понимает, на чьей стороне сила.
Раздраженно расхаживая по настилу, капитан решил было больше не ждать это отребье, когда заметил, как на причал завозят тележку, позади которой ступает именно тот человек, которого он только что мысленно проклинал. Тележка остановилась у сходен, а Грегор, встретившись взглядом с Лавальером, снял шляпу и отвесил ему торжественный и глубокий поклон.
— Приветствую вас, мой капитан. Надеюсь, вы встретили это утро в полном здравии.
— Ты опоздал, Грегор. Я уже собрался отдать приказ бить в барабан.
— Ах, да разве я когда-нибудь подводил вас, мой капитан? Ну… было разок, но вы ведь знаете, я не виноват. Сегодня я искуплю свою вину сторицей. Посмотрите, что я вам привез.
Он сорвал плащ с тележки, на которой лежали двое мужчин: один покрупнее, второй — помельче.
Капитан сошел на причал.
— Похоже, они мертвы, Грегор. — Он пошевелил тела своей тростью и тут же отступил, пряча нос в платок. — И от них воняет. С какой виселицы ты снял это отребье?
— Обоняние вашего превосходительства по остроте не уступит вашей шпаге. — Грегор поднял на него искрящиеся весельем глаза. — Какое счастье для Франции, что ее защищают такие люди! Увы: на прошлой неделе, когда через город проходила армия, мы лишились всех своих благородных добровольцев. Но посмотрите, какие мускулы у этих двоих, а? С такими гребцами ваш корабль уйдет от любого корсара!
— А кто они? И что это за оружие, на котором они лежат?
Грегор плюнул:
— Они пытались устроить нам засаду. Я собирался было отвести этих разбойников к судье, чтобы он их повесил, но тут вспомнил о вас и ваших нуждах. Необычный меч, правда? Это — меч палача.
Лавальер взял меч Жана, попробовал балансировку, сделал несколько взмахов. Он гордился коллекцией оружия, собранной в капитанской каюте. Когда-нибудь он развесит все эти клинки по стенам своего замка — когда нахватает столько добычи, чтобы можно было купить замок.
— Сколько ты хочешь за меч?
Грегор улыбнулся:
— О, это дорогое оружие, мой капитан, но ваше покровительство я ценю выше. Заплатите за него три дуката — и я дам к нему в придачу и топор второго убийцы.
Капитан согласно хмыкнул. У него не было времени торговаться с этим мошенником. Поблизости от них стоял мужчина с обнаженной грудью и бичом на поясе. У него были мощные мышцы, а на толстом брюхе танцевала вытатуированная змея. Густые черные волосы и борода почти целиком закрывали лицо, а под ними горел единственный глаз. Второй был закрыт кожаной повязкой.
— Ворон, забери их вниз. Прикуй к скамье. Когда очнутся — побрей.
— Слушаюсь, капитан. — Чудовище отвернулось было, но тут же оглянулось снова: — Рабы или преступники?
— Это грабители, а не турки. Хохлы можешь им оставить.
Хакона на корабль пришлось тащить двоим. Жана Ворон сам взвалил на плечо. Когда пленников унесли по сходням, капитан отсчитал оговоренную сумму. Генрих обещал Грегору золото, а потом исчез, так и не заплатив: просто повернулся и неверными шагами ушел в темноту. Даже не попрощался. Однако шестьдесят дукатов — неплохой ночной улов. В схватке Грегор потерял пятерых, так что и платить пятерым не придется. Пятьдесят он оставит себе. Теперь он больше ничего Генриху не должен.
— Доброго плавания, мой храбрый капитан. Отрубите этим мечом пару голов неверным, ладно? С вами — надежда всего христианского мира.
Грегор поклонился, а потом хохотал всю дорогу до борделя.
И только перед тем как заснуть, когда у него в голове уже стоял туман от выпитого на радостях вина, он вспомнил, что забыл навестить монаха-доминиканца, того, у которого было золото и который отплывал в Тоскану.
— А, ладно! — зевнул он. — Не так уж это было важно.
На секунду оторвав от носа платок, он крикнул: «Валетта!» — и помахал своим новым мечом. Мальтиец Грегор сказал, что это меч палача. Ну что ж, во время плавания капитану наверняка представится возможность проверить его в деле.
Крик капитана подхватили его матросы: они впервые услышали, куда направляется корабль. Вскоре судно уже отчалило и присоединилось к потоку других. Чтобы избежать столкновения, использовали укороченные весла, так что продвигались медленно.
— Валетта! — Давальер тихо вздохнул. — Очередной вонючий порт, загнивший под июньским солнцем! Да еще придется иметь дело с этими святошами-рыцарями!
Он ненавидел монашествующих воинов. С ними не повеселишься и добычи от них не дождешься. Совершенно упав духом, капитан ушел к себе в каюту и начал пить.
Часть вторая. СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА
Глава 1. В МОРЕ СОМНЕНИЙ
Фуггер быстро оповестил двух своих товарищей, а потом направился в конюшню, где отдыхали их лошади. Фенрир встретил его рычаньем, которое прогнало бы любого, кто попробовал бы полюбопытничать, где в соломе зарыты седельные сумки. Усевшись на одну из них, Фуггер попытался справиться со своими дергающимися конечностями.
С балки раздалось резкое карканье.
— Да, Демон, — отозвался смотритель виселицы. — Я тоже хотел бы надеяться.
* * *
К тому времени, когда Бекк и Хакон догнали Жана, Генрих сделал уже три поворота.— Наконец-то, — проворчал скандинав, пристраиваясь рядом.
В одной руке он сжимал свой топор, в другой — большой кувшин с ламповым маслом. Бекк несла зажженный потайной фонарь. Они решили, что в порту им может понадобиться как-то отвлечь внимание посторонних, чтобы можно было незаметно проскользнуть на борт и выкрасть то, ради чего они пришли. А ничто так не отвлекает матроса, как пожар на его корабле.
Было несколько странно, что немец, за которым они шли, повернул так, чтобы двигаться параллельно берегу, а не по направлению к нему. А потом он и вовсе свернул в противоположную сторону, к заброшенным складам и гниющим верфям. Там было очень темно, поскольку единственными источниками света стали приближающийся рассвет да их тусклый фонарь. Временами Жану начинало казаться, что они упустили телохранителя. Городской шум остался позади, так что их быстрые шаги стали звучать все громче, как ни старались они ступать полегче. Но стоило ему по-настоящему встревожиться — и он снова успевал увидеть маячившую далеко впереди широкую спину, углублявшуюся в лабиринт проулков.
Бекк сказал:
— Похоже, он не только глухой, но и идиот.
И тут они повернули за очередной угол и обнаружили, что преследуют пустоту. Немец действительно исчез.
Они бросились вперед, уже не пытаясь двигаться бесшумно. В полутьме перед ними, перегораживая улицу, оказалась большая сломанная повозка с отлетевшим колесом. Подбегая к ней, они поняли, что Генрих мог спрятаться только там. Они оказались правы — и ошиблись. Позади телеги действительно находился тот, кто был им нужен, но следом за ним вышли еще шесть человек. Трое были вооружены алебардами — любимым оружием наемников.
Арбалетная стрела отскочила от вскинутого Хаконом топора, вторая ударилась в дверь рядом с ними. Бекк по-тянулась за переброшенной через плечи пращой. Пальцы привычно нашли петли, в корзинку лег смертоносный камень, правая рука ухватила завязанный конец, левая натянула веревки… Остальные пригнулись, пропуская над собой стремительно вращающееся оружие — и вылетевший камень безошибочно нашел одного из арбалетчиков, который с криком упал на спину.
— Это ловушка! — крикнул Хакон, объявляя об очевидном, и побежал зигзагами.
Жан схватил Бекк и толкнул обратно, направляя в ту сторону, откуда они пришли. Он не собирался оставаться и принимать бой против арбалетчиков. Для этого надо лучше представлять себе ситуацию. Они побежали.
— Пора! — крикнул из-за их спин Грегор, и из того конца улицы, откуда они пришли, появилось еще семь человек, преградивших им путь.
В уличном бою промедление означает смерть. Уже в следующую секунду Жан с Хаконом оказались среди своих новых противников, но еще до этого великан метнул в их ряды кувшин с маслом. Бекк остановилась, закрутилась и отправила камень в того из преследователей, кто особенно торопился их догнать. Тот повалился назад, задев руками двух своих товарищей. Бекк вытащила длинный кинжал, стремительно полоснув клинком по протянутой к ней руке.
Клинки со звоном сшибались, топорище остановило дубинку и алебарду. Поднырнув под направленную ему в голову алебарду, Жан нанес удар на уровне колена, рассекая сухожилия. Противник, увлекаемый собственным замахом, перелетел через него. Чей-то меч начал опускаться. Жан отбил удар вниз, направив клинок противника к земле, — и его голова оказалась на уровне угловатой гарды. Жан вдавил ее прямо в лицо противника.
С воплем, который сделал бы честь его предкам-берсеркерам, Хакон врубился в гущу противников, и взмах топора заставил их выстроиться полукругом. Двигаясь удивительно легко для своих размеров, великан увернулся от направленных в него ударов, а потом уперся ногой в землю, отвел топор назад и встретил сразу два клинка таким ударом, что оба были отброшены в темноту.
Пока им удалось удержать свое преимущество, но, бросив быстрый взгляд назад, Жан понял, что так будет недолго. Шесть теней скользили по переулку — и среди них был Генрих.
Пригнувшись под очередным ударом, Жан успел заглянуть в юное лицо Бекк:
— Выбирайся отсюда. Немедленно!
— Я не могу…
— Помни свою цель. Фуггер знает нашу. И он знает место встречи. Если через месяц мы не появимся… — Жан парировал удар одного из нападавших слева. Их клинки скрестились. Жан подпрыгнул и головой ударил противника в нос. — …Тогда твоя правая рука снова принадлежит только тебе.
Жан открыл проход, и Бекк воспользовалась им, перепрыгнув через распростершееся на земле тело. Отбежав на десять шагов, она остановилась и оглянулась. Вторая группа нападающих приостановилась было при виде потерь среди своих товарищей, но теперь, повинуясь крикам Генриха и какого-то толстяка, снова пошла вперед. Двое наемников, у которых было выбито оружие, подобрали его и теперь кружили, держась на почтительном расстоянии от топора. Один из них повернулся к Бекк. Она еще секунду помедлила, но тут мимо ее уха просвистела выпущенная из арбалета стрела, а громкий окрик Жана заставил ее броситься в сторону города.
Получив помощь, противник снова пошел в атаку. Хакон погрузил лезвие топора в плечо врага и не сумел сразу извлечь его, чтобы парировать замах древка алебарды. Он успел повернуть голову, и скользящий удар отбросил его в сторону, заставив выпустить топорище. Жан, отразивший два выпада, сделал полный оборот, держа клинок на высоте головы, так что всем пришлось пригнуться. Была даже такая секунда, когда между противниками образовалась брешь и он тоже мог бы последовать за юнцом и убежать. Но тут он увидел, как падает Хакон, и их взгляды встретились.
— Иди! — крикнул великан.
Но Жан замешкался, и это стало концом уличной схватки. Обух алебарды с размаху ударил его в живот, а потом на него навалились сразу несколько наемников. Однако всем так хотелось его убить, что они помешали друг другу. Получив сразу несколько ударов, Жан упал на землю. Лезвия вспороли ему плечо и бедро.
— Хватит! — крикнул мальтиец Грегор, и его люди, знавшие, что в случае, если приказы выполняются с задержкой, их ждет суровое наказание, моментально отступили назад.
Один из наемников, охваченный жаждой крови, приготовился нанести смертельный удар по упавшему Хакону, но Грегор ударил его в лицо древком пики и заорал:
— Я сказал — хватит! Что за удовольствие резать свиней? И потом, — тут он повернулся к рослому наемнику, стоявшему рядом с ним, — нам следует учитывать пожелания нашего клиента.
Генрих фон Золинген не принимал участия в схватке, хотя и стоял с обнаженным мечом. У него по-прежнему болела голова, словно тысяча молотов била по ней, как по наковальне, а в глазах все двоилось. Ему казалось, что его вот-вот вырвет, — это с ним постоянно случалось в течение всего дня. Он не мог вспомнить, когда ел в последний раз, и сомневался, сможет ли вообще когда-нибудь есть. Когда все выжидательно повернулись к нему, предоставляя нанести своим врагам смертельные удары, он посмотрел на плавающие вокруг два десятка лиц, на извивающиеся на земле змееобразные тела, и не нашел в себе сил поднять меч. Он закрыл глаза, пытаясь обрести равновесие, — и пошатнулся. Ему показалось, будто где-то вдалеке четырежды ударил колокол, а потом послышались радостные крики.
— Который час? — Распухший язык едва ворочался во рту.
— Четыре склянки, — ответил кто-то. — Караваны готовятся отплыть с отливом.
Караван. Корабль архиепископа. Генрих знал, что ему необходимо там оказаться. Он сделал один шаг в сторону гавани и остановился. Кто-то о чем-то его спросил. Перед ним возникло два лоснящихся жирных лица.
— Какой конец ты им предназначил? — улыбнулся ему мальтиец Грегор. — Тебе выбирать.
Да, конечно, противники. Он снова сумел обезопасить своего господина. Этого пса подвесили на виселице, а он все равно остался жить, чтобы досаждать им. Возмутительно, что ему удалось избежать справедливого наказания! Его следовало бы вернуть в объятия железной клетки — это послужит уроком для всех… для всех псов.
Но у Генриха не было времени. Четыре склянки. Шум в гавани становится все сильнее. Корабли отплывают.
— Повесьте их, — пробормотал он, а потом повторил уже более внятно: — Повесьте их, как собак.
Баварец смотрел, как двух обеспамятевших людей ставят под перекладиной. Руки им связали, на шею накинули петли. Четверо взялись за веревку великана, трое — за веревку француза. Обоих подтянули так, что они могли касаться земли, только встав на цыпочки. Грегор дал своим людям знак, веревку подтянули еще сильнее. Жан и Хакон были подняты над землей.
При виде извивающихся и раскачивающихся тел Генриха снова замутило. Его вырвало, во рту стало горько от желчи. Он понял, что сможет продержаться на ногах очень недолго.
Четыре склянки. Гавань. Генрих фон Золинген повернулся и зашагал прочь.
Грегор проводил его взглядом и громко крикнул:
— Прощай, Ген, старый товарищ! Рад был оказать услугу. Увидимся… — и, повернувшись к своим людям, тихо добавил: — в аду.
Дергаясь в воздухе, испытывая нестерпимую боль во всем теле и не теряя сознания, Жан умирал — и, умирая, видел, как враг уходит: уходит медленно, переставляя ноги одну за другой, словно каждое движение требует от него отдельного усилия. Голову Жана срывали с плеч. Он представил себе, как его шея вытягивается, растет, становясь идеальной мишенью для удара меча. Его кишки забурчали и опорожнились. Он больше не контролировал себя. Не осталось ничего, что принадлежало бы ему. Все его тело опустошалось, выливая его жизнь на мостовую переулка. И вдруг, где-то в далеком ином мире, по другую сторону агонии, появились два глаза — громадные черные озера. И он поплыл прямо к ним. Кто-то отворил за ними дверь, затопив их бесконечно ярким сиянием, в котором, однако, остались крошечные островки темноты. Извивающиеся спирали увеличились, и из них составились два тела: Лизетта и Ариэль. Они улыбались и махали ему руками, призывая туда, где не будет больше страданий. Боль начала отступать, когда человек, которого Жан уже не мог вспомнить, сделал мучительно трудный шаг за угол и начал скрываться за ним. А сам Жан в это мгновение набрал скорость и теперь уже стремительно несся к свету.
Единственное, что его тревожило: позади его жены и дочери росла рука, вздымавшаяся над ними. На этой руке было шесть пальцев, и когда тот человек, его враг, наконец свернул за угол и исчез, то шестой палец, чуть искривленный, согнулся, охватывая его любимых сокрушительными объятиями.
А потом Жан полетел вниз, упав с огромной высоты обратно в мучительную боль. И за секунду до того, как он лишился сознания, резкий голос крикнул:
— Полегче, мерзавцы! Товар испортите!
* * *
Луи Сен-Марк де Лавальер, капитан «Персея», корабля его величества, прижимал раздушенный платок к своему удивительно крупному и очень чуткому носу, безуспешно пытаясь рассеять окружающую его вонь. Так было всегда, когда он возвращался на галеру. Должно было пройти несколько дней, а порой и недель, прежде чем он снова привыкал к тошнотворной смеси запахов дерьма, мочи и пота, которыми разило от расположенных внизу скамей гребцов. Он мог утешаться тем, что для начала его ждало недолгое плавание: в соответствии с полученным в последний момент приказом его корабль должен был отправиться в Валетту и там предложить рыцарям-иоаннитам крупную сумму в золоте, заставив их отказаться от своей преданности императору. Он не вдумывался в смысл своего поручения, ведь он же слуга его величества! По правде говоря, он даже радовался небольшому отдыху перед началом сражений, когда ему снова придется сопровождать караваны по Средиземному морю, неделями не заходя ни в один порт и не имея возможности вести жизнь, подобающую человеку цивилизованному. На флоте вонь всегда ощущалась сильнее. К запаху собственного корабля все-таки постепенно можно привыкнуть.Но раздражала его не только вонь. Только что пробили четыре склянки — и ему придется отплыть без полного набора швали, которой положено работать на веслах. Последнее время городские судьи стали чересчур мягкими, а возможно, просто понизили обычные суммы взяток. Во всяком случае, к работам на галерах стали приговаривать слишком мало народа, да и тот был низкокачественный. Но даже и за этих недоносков ему приходилось платить возмутительно дорого, иначе их перехватывали другие капитаны.
В конце концов Лавальер снова вынужден был обратиться к мальтийцу Грегору. Он терпеть не мог вести дела с этим человеком — в основном потому, что тот был типичным немецким крестьянином и при этом мог купить самого капитана и еще дюжину таких, как он. Бог проявил несправедливость, позволяя подобным людям благоденствовать, тогда как Лавальер вынужден искать их расположения. Конечно, Грегор держался униженно-любезно. Слишком любезно: его глаза все время насмешливо блестели, что говорило о том, насколько хорошо мальтиец понимает, на чьей стороне сила.
Раздраженно расхаживая по настилу, капитан решил было больше не ждать это отребье, когда заметил, как на причал завозят тележку, позади которой ступает именно тот человек, которого он только что мысленно проклинал. Тележка остановилась у сходен, а Грегор, встретившись взглядом с Лавальером, снял шляпу и отвесил ему торжественный и глубокий поклон.
— Приветствую вас, мой капитан. Надеюсь, вы встретили это утро в полном здравии.
— Ты опоздал, Грегор. Я уже собрался отдать приказ бить в барабан.
— Ах, да разве я когда-нибудь подводил вас, мой капитан? Ну… было разок, но вы ведь знаете, я не виноват. Сегодня я искуплю свою вину сторицей. Посмотрите, что я вам привез.
Он сорвал плащ с тележки, на которой лежали двое мужчин: один покрупнее, второй — помельче.
Капитан сошел на причал.
— Похоже, они мертвы, Грегор. — Он пошевелил тела своей тростью и тут же отступил, пряча нос в платок. — И от них воняет. С какой виселицы ты снял это отребье?
— Обоняние вашего превосходительства по остроте не уступит вашей шпаге. — Грегор поднял на него искрящиеся весельем глаза. — Какое счастье для Франции, что ее защищают такие люди! Увы: на прошлой неделе, когда через город проходила армия, мы лишились всех своих благородных добровольцев. Но посмотрите, какие мускулы у этих двоих, а? С такими гребцами ваш корабль уйдет от любого корсара!
— А кто они? И что это за оружие, на котором они лежат?
Грегор плюнул:
— Они пытались устроить нам засаду. Я собирался было отвести этих разбойников к судье, чтобы он их повесил, но тут вспомнил о вас и ваших нуждах. Необычный меч, правда? Это — меч палача.
Лавальер взял меч Жана, попробовал балансировку, сделал несколько взмахов. Он гордился коллекцией оружия, собранной в капитанской каюте. Когда-нибудь он развесит все эти клинки по стенам своего замка — когда нахватает столько добычи, чтобы можно было купить замок.
— Сколько ты хочешь за меч?
Грегор улыбнулся:
— О, это дорогое оружие, мой капитан, но ваше покровительство я ценю выше. Заплатите за него три дуката — и я дам к нему в придачу и топор второго убийцы.
Капитан согласно хмыкнул. У него не было времени торговаться с этим мошенником. Поблизости от них стоял мужчина с обнаженной грудью и бичом на поясе. У него были мощные мышцы, а на толстом брюхе танцевала вытатуированная змея. Густые черные волосы и борода почти целиком закрывали лицо, а под ними горел единственный глаз. Второй был закрыт кожаной повязкой.
— Ворон, забери их вниз. Прикуй к скамье. Когда очнутся — побрей.
— Слушаюсь, капитан. — Чудовище отвернулось было, но тут же оглянулось снова: — Рабы или преступники?
— Это грабители, а не турки. Хохлы можешь им оставить.
Хакона на корабль пришлось тащить двоим. Жана Ворон сам взвалил на плечо. Когда пленников унесли по сходням, капитан отсчитал оговоренную сумму. Генрих обещал Грегору золото, а потом исчез, так и не заплатив: просто повернулся и неверными шагами ушел в темноту. Даже не попрощался. Однако шестьдесят дукатов — неплохой ночной улов. В схватке Грегор потерял пятерых, так что и платить пятерым не придется. Пятьдесят он оставит себе. Теперь он больше ничего Генриху не должен.
— Доброго плавания, мой храбрый капитан. Отрубите этим мечом пару голов неверным, ладно? С вами — надежда всего христианского мира.
Грегор поклонился, а потом хохотал всю дорогу до борделя.
И только перед тем как заснуть, когда у него в голове уже стоял туман от выпитого на радостях вина, он вспомнил, что забыл навестить монаха-доминиканца, того, у которого было золото и который отплывал в Тоскану.
— А, ладно! — зевнул он. — Не так уж это было важно.
* * *
Капитан вернулся на квартердек, а вскоре к трапу подошел Ворон, чтобы сообщить, что рабов надежно приковали к скамьям. Лавальер осмотрел гавань, откуда выходили корабли обоих караванов. Суда были самой разной формы и размера, парусные и гребные. Маневрируя, они спешили воспользоваться благоприятными течениями.На секунду оторвав от носа платок, он крикнул: «Валетта!» — и помахал своим новым мечом. Мальтиец Грегор сказал, что это меч палача. Ну что ж, во время плавания капитану наверняка представится возможность проверить его в деле.
Крик капитана подхватили его матросы: они впервые услышали, куда направляется корабль. Вскоре судно уже отчалило и присоединилось к потоку других. Чтобы избежать столкновения, использовали укороченные весла, так что продвигались медленно.
— Валетта! — Давальер тихо вздохнул. — Очередной вонючий порт, загнивший под июньским солнцем! Да еще придется иметь дело с этими святошами-рыцарями!
Он ненавидел монашествующих воинов. С ними не повеселишься и добычи от них не дождешься. Совершенно упав духом, капитан ушел к себе в каюту и начал пить.
Часть вторая. СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА
Глава 1. В МОРЕ СОМНЕНИЙ
Бекк не привыкла повиноваться приказам.
— И вообще, француз выразился неточно, — проворчала она себе под нос, пытаясь повернуться в тесноте полусгнившего бочонка для воды. — Он велел мне уйти с поля боя, а не выйти из игры!
План Жана все еще годился: тень будет искать своего хозяина. Генрих фон Золинген пройдет этим путем и отправится на тот корабль, где находится его господин. Бекк последует за ним и спрячется на том же корабле или сядет на какой-нибудь другой, отправляющийся в тот же порт. Погоня продолжится, а на море случается всякое.
Однако когда телохранитель проковылял мимо нее, волоча за собой меч, который скрежетал по камням, Бекк не пошевелилась. Одна часть ее сознания понукала ее продолжить преследование, а другая — удерживала.
«Товарищи! — думала она. — Враги у меня были всегда, а вот товарищей никогда не было. Я должна узнать, что с ними сталось».
Она не стала уточнять, о ком подумала в первую очередь.
Несколько минут спустя мимо нее на тележке провезли Жана и Хакона. Бекк перебегала от укрытия к укрытию, поспевая за процессией, и вышла вместе с нею на пристань, где наблюдала за переговорами между морским офицером и толстяком, который был одним из нападавших. Бесчувственные тела занесли на борт. Обоняние без слов объясняло, какое плаванье их ожидает.
— Да хранит тебя Бог, Жан Ромбо, — прошептала Бекк. Ее глаза увлажнились, но она быстро отвернулась от галеры, подавив непривычное чувство одиночества. Гнев был понятнее. Это чувство легче направить на что-то. «Помни о своей цели», — подумала она и представила себе Джанкарло Чибо. Он все еще находился где-то рядом, а его тень, Генрих фон Золинген, сильно ослаблен ударом по голове. Бекк все еще может найти и убить Чибо и выкрасть его печать — это и было целью ее засады в холмах. Венецианские специалисты по подделке документов все еще дожидались ее приказаний. Ей требуется только прибыть в Сиену раньше, чем туда придет известие о смерти архиепископа.
Бекк потратила впустую целый час, прохаживаясь по пристани и внимательно наблюдая за отплытием каждого корабля. Однако оба каравана отбыли, не дав никаких подсказок относительно местопребывания ее врага. И она неохотно вернулась в конюшню.
— На галеру? — взвыл Фуггер. — Ох, Демон, ох, нет! — Птица слетела вниз и села ему на плечо, а Фенрир завыл и стал царапать дверь конюшни. — Значит, надежды нет никакой, потому что они обречены. Из этого ада никто не возвращается. Никто.
Он упал на пол. Тело его корчилось, стоны наполняли тесное помещение.
Бекк уже один раз дала волю печали и больше не намерена была этого делать.
— Он сказал, что вы назначили место встречи.
— Назначили, назначили, но к чему место встречи, когда на нее приходит только одна сторона? Ай-и!
— Слушай. Прекрати свои стоны и слушай меня, ладно?
Фуггер перестал извиваться.
— Вчера ночью ты немного рассказал мне о том, как встретился с Жаном.
Фуггер встал на колени и начал раскачиваться.
— Ну и что?
— А то, что если человек смог избежать верной смерти на виселице, то он может избежать всего, чего угодно.
— Но с галеры? — взвыл Фуггер. — С корабля смерти?
Бекк встала на колени рядом с ним, обхватила его за плечи и, поймав взгляд мечущихся глаз, заставила его смотреть ей в глаза.
— Этот корабль идет на войну, со всеми ее опасностями. Для меня «опасность» — другое название счастливого случая. Если ты хочешь чего-то достаточно сильно (ты не сказал мне, чего хочет Жан Ромбо, но я вижу, что его желание не уступает даже моему), тогда все возможно. Все, что можешь сделать ты…
— Все, что могу сделать я, — это сдержать свое слово. — Фуггер почти перестал дергаться и задумался. — Он рассказал мне об одном городе среди виноградников. Он знает его по итальянским кампаниям. Один человек, который у него в долгу, содержит там постоялый двор. Название города — Монтепульчиано.
— Монтепульчиано? Знаю. Недалеко от Сиены. Так что у нас с французом была одинаковая идея: если мы потеряем след Чибо здесь, то последуем за ним в его берлогу.
— Значит, теперь нам туда? Мы будем ждать их в Монтепульчиано?
Бекк встала и подошла к двери конюшни. Огненный шар солнца изливал раскаленный свет на наковальню города. Щурясь, Бекк сказала:
— Ты должен хранить верность своему слову так, как считаешь нужным. Но я обязан выполнить обещание, которое дал намного раньше.
— Но Жан…
Не оборачиваясь, она бросила:
— Я обещал, что буду следовать его дорогой только до тех пор, пока нам по пути. Теперь Жан встал на такую дорогу, по которой я не могу пойти за ним. Я должен вернуться на свою собственную. — Тут она повернулась к Фуггеру и увидела, что он снова начал дергаться. — Но мы с тобой можем ехать вместе, Фуггер. Пока что наши дороги совпадают. Если мы продадим лошадей, то сможем заплатить за проезд до Ливорно на корабле. Оттуда до Сиены всего день езды.
Молодой человек почесал свою рыжую бородку, а потом медленно встал.
— Ну что ж, Демон, похоже, какое-то время мы последуем за другим человеком. Веди нас, храбрый юный господин. Пойду продам наших животных.
Птица и человек ушли, уводя с собой лошадей. При виде Фенрира, все еще скулящего по своему хозяину, у Бекк заныл живот, и она поняла, что это возвещает начало кровотечения. Одна из причин, по которой она избегала общества, — ежемесячное женское проклятье. В такие дни ей еще труднее было сохранять маску.
— Провизия, — пробормотала она, обращаясь не только к себе, но и к псу.
Она потрепала его за уши и вышла из конюшни, но тут новый приступ боли заставил ее скорчиться. Сейчас ей хотелось только свернуться в калачик и несколько дней не просыпаться. Однако эта боль напомнила ей о Жане и о том, что он сейчас испытывает гораздо более сильные муки. Она вдруг живо представила его себе: как он стоит с мечом на плече, как смеется. Это заставило ее улыбнуться. Наверное, опять женские чувства, решила она. При этой мысли она выпрямилась и пробормотала старинное еврейское проклятье, которое должно было отогнать боль.
— Полегче, приятель. Ешли ты очнулся — ты работаешь. Ешли ты работаешь — мы работаем тоже. Ты ведь не хочешь уштроить такое швоим новым шобратьям, правда? Мы ведь только вштретилишь.
Шея! Жану припоминалось, будто кто-то попытался свернуть ему шею и оторвать голову. Его веки с трудом поднялись — и взгляд заполнила картина подвижного мира парусов и такелажа. Этот новый мир мерно поднимался и опускался. Очертания лица на фоне неба то появлялись, то снова исчезали. У него спазматически сократился желудок, и его едва не вырвало, когда кто-то взял его за плечо и заставил резко опустить голову вниз.
— Прояви вошпитанношть, приятель. Так-то вот, ко вшему оштальному.
Когда первые спазмы прошли, Жан совершил ошибку и снова открыл глаза. Под ним в море гнилостной жижи, усеянной содержимым его собственного желудка, плавали рыбная голова и островки того, что могло быть только экскрементами. Там происходило движение в такт качке корабля. Жан попробовал отвернуться, но тут его снова вывернуло. Приступы рвоты повторялись снова и снова, горло наполнилось едкой желчью, которая сильно его обожгла. Как он теперь увидел, разлагающаяся жидкость занимала всю поверхность палубы. В поле зрения оказались еще ноги, погруженные в жижу, — десятки ног, разбивавших ее на потоки, как бревна, нарушающие течение реки.
— И вообще, француз выразился неточно, — проворчала она себе под нос, пытаясь повернуться в тесноте полусгнившего бочонка для воды. — Он велел мне уйти с поля боя, а не выйти из игры!
План Жана все еще годился: тень будет искать своего хозяина. Генрих фон Золинген пройдет этим путем и отправится на тот корабль, где находится его господин. Бекк последует за ним и спрячется на том же корабле или сядет на какой-нибудь другой, отправляющийся в тот же порт. Погоня продолжится, а на море случается всякое.
Однако когда телохранитель проковылял мимо нее, волоча за собой меч, который скрежетал по камням, Бекк не пошевелилась. Одна часть ее сознания понукала ее продолжить преследование, а другая — удерживала.
«Товарищи! — думала она. — Враги у меня были всегда, а вот товарищей никогда не было. Я должна узнать, что с ними сталось».
Она не стала уточнять, о ком подумала в первую очередь.
Несколько минут спустя мимо нее на тележке провезли Жана и Хакона. Бекк перебегала от укрытия к укрытию, поспевая за процессией, и вышла вместе с нею на пристань, где наблюдала за переговорами между морским офицером и толстяком, который был одним из нападавших. Бесчувственные тела занесли на борт. Обоняние без слов объясняло, какое плаванье их ожидает.
— Да хранит тебя Бог, Жан Ромбо, — прошептала Бекк. Ее глаза увлажнились, но она быстро отвернулась от галеры, подавив непривычное чувство одиночества. Гнев был понятнее. Это чувство легче направить на что-то. «Помни о своей цели», — подумала она и представила себе Джанкарло Чибо. Он все еще находился где-то рядом, а его тень, Генрих фон Золинген, сильно ослаблен ударом по голове. Бекк все еще может найти и убить Чибо и выкрасть его печать — это и было целью ее засады в холмах. Венецианские специалисты по подделке документов все еще дожидались ее приказаний. Ей требуется только прибыть в Сиену раньше, чем туда придет известие о смерти архиепископа.
Бекк потратила впустую целый час, прохаживаясь по пристани и внимательно наблюдая за отплытием каждого корабля. Однако оба каравана отбыли, не дав никаких подсказок относительно местопребывания ее врага. И она неохотно вернулась в конюшню.
— На галеру? — взвыл Фуггер. — Ох, Демон, ох, нет! — Птица слетела вниз и села ему на плечо, а Фенрир завыл и стал царапать дверь конюшни. — Значит, надежды нет никакой, потому что они обречены. Из этого ада никто не возвращается. Никто.
Он упал на пол. Тело его корчилось, стоны наполняли тесное помещение.
Бекк уже один раз дала волю печали и больше не намерена была этого делать.
— Он сказал, что вы назначили место встречи.
— Назначили, назначили, но к чему место встречи, когда на нее приходит только одна сторона? Ай-и!
— Слушай. Прекрати свои стоны и слушай меня, ладно?
Фуггер перестал извиваться.
— Вчера ночью ты немного рассказал мне о том, как встретился с Жаном.
Фуггер встал на колени и начал раскачиваться.
— Ну и что?
— А то, что если человек смог избежать верной смерти на виселице, то он может избежать всего, чего угодно.
— Но с галеры? — взвыл Фуггер. — С корабля смерти?
Бекк встала на колени рядом с ним, обхватила его за плечи и, поймав взгляд мечущихся глаз, заставила его смотреть ей в глаза.
— Этот корабль идет на войну, со всеми ее опасностями. Для меня «опасность» — другое название счастливого случая. Если ты хочешь чего-то достаточно сильно (ты не сказал мне, чего хочет Жан Ромбо, но я вижу, что его желание не уступает даже моему), тогда все возможно. Все, что можешь сделать ты…
— Все, что могу сделать я, — это сдержать свое слово. — Фуггер почти перестал дергаться и задумался. — Он рассказал мне об одном городе среди виноградников. Он знает его по итальянским кампаниям. Один человек, который у него в долгу, содержит там постоялый двор. Название города — Монтепульчиано.
— Монтепульчиано? Знаю. Недалеко от Сиены. Так что у нас с французом была одинаковая идея: если мы потеряем след Чибо здесь, то последуем за ним в его берлогу.
— Значит, теперь нам туда? Мы будем ждать их в Монтепульчиано?
Бекк встала и подошла к двери конюшни. Огненный шар солнца изливал раскаленный свет на наковальню города. Щурясь, Бекк сказала:
— Ты должен хранить верность своему слову так, как считаешь нужным. Но я обязан выполнить обещание, которое дал намного раньше.
— Но Жан…
Не оборачиваясь, она бросила:
— Я обещал, что буду следовать его дорогой только до тех пор, пока нам по пути. Теперь Жан встал на такую дорогу, по которой я не могу пойти за ним. Я должен вернуться на свою собственную. — Тут она повернулась к Фуггеру и увидела, что он снова начал дергаться. — Но мы с тобой можем ехать вместе, Фуггер. Пока что наши дороги совпадают. Если мы продадим лошадей, то сможем заплатить за проезд до Ливорно на корабле. Оттуда до Сиены всего день езды.
Молодой человек почесал свою рыжую бородку, а потом медленно встал.
— Ну что ж, Демон, похоже, какое-то время мы последуем за другим человеком. Веди нас, храбрый юный господин. Пойду продам наших животных.
Птица и человек ушли, уводя с собой лошадей. При виде Фенрира, все еще скулящего по своему хозяину, у Бекк заныл живот, и она поняла, что это возвещает начало кровотечения. Одна из причин, по которой она избегала общества, — ежемесячное женское проклятье. В такие дни ей еще труднее было сохранять маску.
— Провизия, — пробормотала она, обращаясь не только к себе, но и к псу.
Она потрепала его за уши и вышла из конюшни, но тут новый приступ боли заставил ее скорчиться. Сейчас ей хотелось только свернуться в калачик и несколько дней не просыпаться. Однако эта боль напомнила ей о Жане и о том, что он сейчас испытывает гораздо более сильные муки. Она вдруг живо представила его себе: как он стоит с мечом на плече, как смеется. Это заставило ее улыбнуться. Наверное, опять женские чувства, решила она. При этой мысли она выпрямилась и пробормотала старинное еврейское проклятье, которое должно было отогнать боль.
* * *
Жана привела в чувство качка, а еще — вонь и барабанный бой, который он ощутил внутри головы еще до того, как услышал.— Полегче, приятель. Ешли ты очнулся — ты работаешь. Ешли ты работаешь — мы работаем тоже. Ты ведь не хочешь уштроить такое швоим новым шобратьям, правда? Мы ведь только вштретилишь.
Шея! Жану припоминалось, будто кто-то попытался свернуть ему шею и оторвать голову. Его веки с трудом поднялись — и взгляд заполнила картина подвижного мира парусов и такелажа. Этот новый мир мерно поднимался и опускался. Очертания лица на фоне неба то появлялись, то снова исчезали. У него спазматически сократился желудок, и его едва не вырвало, когда кто-то взял его за плечо и заставил резко опустить голову вниз.
— Прояви вошпитанношть, приятель. Так-то вот, ко вшему оштальному.
Когда первые спазмы прошли, Жан совершил ошибку и снова открыл глаза. Под ним в море гнилостной жижи, усеянной содержимым его собственного желудка, плавали рыбная голова и островки того, что могло быть только экскрементами. Там происходило движение в такт качке корабля. Жан попробовал отвернуться, но тут его снова вывернуло. Приступы рвоты повторялись снова и снова, горло наполнилось едкой желчью, которая сильно его обожгла. Как он теперь увидел, разлагающаяся жидкость занимала всю поверхность палубы. В поле зрения оказались еще ноги, погруженные в жижу, — десятки ног, разбивавших ее на потоки, как бревна, нарушающие течение реки.