Страница:
— Фуггер, — прошептал Жан, воспользовавшись тем, что напор толпы придвинул их друг к другу, — даже под твоей виселицей было больше здравого смысла.
Фуггер открыто плакал:
— Где-то здесь мои родные! Мы должны их спасти!
Звуки труб снова утихомирили толпу. Истоптанное тело унесли, скорее всего чтобы украсить им какую-нибудь стену в назидание другим. Руки в браслетах взметнулись над толпой, и Ян Бокельзон, царь Мюнстера, чуть охрипшим голосом воззвал:
— И теперь, дети мои, у вашего отца осталось всего три жены. Но написано, что число прислужниц Давидовых должно составлять четыре. Кто займет место этой Иезавели, чтобы сочетаться со мной завтра вечером? Кто желает для себя этой высочайшей чести?
Если Жан решил, что пример покойной царицы остановит других, то он ошибся. Его потащила за собой толпа женщин, которые бросились к помосту с криками: «Меня! Выбери меня!» Давка позволила Жану снова заняться своими веревками, поскольку его охранники увлеклись происходящим не меньше остальных. Посреди неистовства ему удалось избавиться от последних пут. Вожак нищих заметил, что руки пленника освободились, и собрался было поднять тревогу, но удар локтем по горлу заставил его замолчать. Пока нищий падал, Жан подхватил свой меч и быстро разрезал узлы, связавшие Фуггера. Не меньше дюжины человек стояли между ним и их сумками, так что Жан с сожалением оставил их и повернулся, чтобы проложить себе путь сквозь толпу.
Однако Фуггер не пошел следом за ним: он позволил толпе увлечь его за собой, потрясенный увиденным. Выбор пал на какую-то женщину — почти девочку. И когда Жан повернулся, чтобы потянуть Фуггера за собой, избранницу подняли над толпой и поставили на помост. Ее рука легла в ладонь Царя.
— Пошли, Фуггер. Быстрее, парень! Разве ты не хочешь поискать своих родных?
— Нет нужды. — Однорукий махнул культяпкой в сторону помоста. — Я их нашел.
Это было семь лет назад, и тогда она была еще только расцветающим подростком: румяные щечки, светлые косы короной. Теперь она похудела, но изменилась не так уж сильно. Девушка, которую приветствовали как новую царицу Мюнстера, несомненно, была его сестрой Алисой.
— Фуггер! — крикнул Жан.
Бесполезно: тот, словно завороженный, шагал к помосту. Жану оставалось только позволить толпе увлечь его следом за Фуггером.
Ближе к помосту толпа начала редеть: разочарованные кандидатки пробирались обратно. Некоторые остались, чтобы понаблюдать и посмеяться. Разыгралась забавная сценка: отец девушки вскарабкался на помост и умолял тех, кто держал его дочь:
— Господин! Царь царей! Она — наше единственное дитя! Последняя надежда старости ее родителей — это ее удачный брак!
Прекрасное лицо Бокельзона улыбалось распростертому Корнелиусу.
— О, милейший брат и в скором времени дорогой наш отец, — его голос был сладким нектаром, который заставил Алису вздохнуть, — можешь ли ты представить себе лучшее будущее, нежели у одной из жен помазанника Божия? Ведь в день суда она будет стоять по правую его руку! И потом, — тут он нагнулся, так что его лицо оказалось совсем близко от Корнелиуса, а тон немного потерял сладость, — ты говоришь так, словно остался в старых временах, предшествовавших явлению Слова. Не бывает удачных и неудачных браков. Существуют только союзы по Закону Божию.
— Моего единственного любимого сына взяли из этого мира. — Герта встала на колени рядом с мужем, заливаясь слезами. — Не отнимайте у меня и дочери! Оставьте ее мне! Она не готова.
— Молчать! — взревел Ян Бокельзон, поднимая руки над двумя распростертыми перед ним фигурами. — Молчите и внимайте слову вашего Давида!
И в эту секунду Фуггер наконец добрался до помоста. Два стражника с алебардами преградили ему путь, но он оказался всего в паре шагов от того места, где стояли на коленях его родители, и слышал их последние слова. И тишину, ожидавшую слов Царя, разорвал голос Фуггера.
— Мама! — воскликнул он. — Отец! Это я, Альбрехт! Ваш сын не погиб. Он вернулся!
Было слышно, как все хором выдохнули и затаили дыхание. Никто не смел говорить в тот момент, когда царь готовился высказаться. Всем доводилось бывать свидетелями страшных мучений, которые ждали каждого, кто решался на подобное святотатство.
Родители Альбрехта Фуггера, обернувшись на крик, увидели, как стражники пытаются задержать кого-то чужого… и в то же время знакомого. Его мать посмотрела на него, отвела взгляд, закрыла глаза, снова их открыла… Его отец взирал на него — и не верил увиденному. И только маленькая Алиса, уцепившаяся за воздетую руку царя Яна, снова нарушила тишину:
— Альбрехт? Ох, сир, Лазарь воскрес! Пропавший нашелся!
— Пустите его сюда! — прокричал царь. — Блудный сын! Блудный сын вернулся! Хвалите Господа, ибо сие есть Чудо Его!
Алебардщики расступились, и Фуггер упал на помост. Мать обняла его за плечи, и оба разрыдались. А Корнелиус смотрел на них, прищурив глаза, и руки у него дергались. Но он не успел ничего сказать, как перед помостом снова начался переполох: трое нищих набросились на Жана и снова отлетели назад, хватаясь за лица и бока.
— Сир! — крикнул предводитель нищих, показывая кровоточащие десны. — Мы поймали этих двоих прошлой ночью, когда они тайком пробирались в город. Они — шпионы, наши пленники, и мы привели их для того, чтобы ты совершил над ними суд свой!
— Хватайте его! — приказал Бокельзон, и алебардщики и несколько старейшин набросились на Жана.
У него снова отняли меч — и на этот раз вручили его оружие царю.
— Так-так. — Ян покрутил оружие в руках. — Мне такой уже приходилось видеть. Это правда? Вы — шпионы, убийцы-филистимляне, пришедшие, чтобы лишить меня жизни?
Фуггер, который до этого мгновения был поглощен радостью от встречи с родными, внезапно осознал, какую опасность навлек на себя и на Жана.
— Могущественнейший! — воскликнул он, распростершись перед царем. — Мы слышали о твоей славе. Один из посланных тобой пророков пришел в место нашего отдыха и провозгласил Благую Весть. И тогда я понял, что должен вернуться в ту землю, где я родился и которую ты очистил от скверны. А этот мой друг — могучий воин, который понял, что твои враги — это и его враги. И он явился сюда, чтобы положить к твоим ногам свое достояние — этот меч.
Ян, который сам пользовался языком Апокалипсиса, любил, чтобы и другие изъяснялись так же.
— Это правда, воин? Ты явился, чтобы принести мне клятву верности?
Жан, который знал меньше слов и не столь умело с ними обращался, просто посмотрел на царя и сказал:
— Так.
— И я могу засвидетельствовать его умение владеть этим мечом! — Голос, говоривший на ломаном немецком, раздался с дальнего конца помоста. — Потому что я не раз видел, как он им действовал.
— Урия Мейкпис! — изумленно проговорил Жан, когда палач шагнул вперед и снял с себя маску.
— Он самый. — Под маской оказалось бородатое лицо со сломанным и неудачно сросшимся носом и совершенно лысой головой. Он добавил по-английски: — Не удивляйся, что я показываю лицо: они все знают, кто я. Просто Его Безумию нравятся маскарадные костюмы. О, — с улыбкой добавил он, — и никто из них не говорит по-английски. Это довольно удобно.
Царь Ян нетерпеливо прервал его, говоря по-немецки:
— Он англичанин, этот человек?
— Француз, ваша святость, — ответил Мейкпис тоже по-немецки, — и знаменитый палач. Это он отрубил голову вашей драгоценной английской мученице, которую вы недавно тут вспоминали. — А потом он добавил по-английски: — Кстати, туда должны были пригласить меня, ты, бесстыдная гнилая гиена! О, и он довольно-таки одержим ее «мученичеством» — так он это называет, Его Дуралейство.
— Ты! Ты будешь прославлен среди всех людей! Ты придешь сегодня ко мне и расскажешь мне о ее красоте, о ее жертве.
Красивое лицо царя было полно изумления. Совершенно сбитый с толку Жан мог только молча кивнуть.
— Хватит! — крикнул царь Ян, перекрывая шум, который создавали окровавленные нищие, переживающие встречу Фуггеры и беспокойная толпа. Он распростер над ними руки — и мгновенно наступила тишина. — Зрите: разлученные встретились снова. Зрите: вот новые воины, собравшиеся со всего света, чтобы сражаться за Его истину. И вот, как написано в книге пророка Иеремии, главе тридцать первой, стихе четвертом: «Я снова устрою тебя, и ты будешь устроена, дева Израилева, снова будешь украшаться тимпанами твоими и выходить в хороводе веселящихся».
И, произнеся эти слова, царь Мюнстера закружил свою будущую супругу по помосту. Трубы заиграли снова, и старейшины и горожане присоединились к танцу, подпрыгивая под музыку.
Мейкпис наклонился к Жану:
— Ну, что я тебе говорил? Они все свихнулись. Почему бы тебе не пойти со мной, Ромбо? Или тебе хочется потанцевать?
Глядя мимо неподвижно застывшего и растерянного Фуггера-отца, Жан сказал Фуггеру, который плакал и обнимал свою мать:
— Оставь мне весточку, где тебя искать.
Получив в ответ кивок, Жан следом за английским палачом сошел с помоста, который уже заполнили кружащиеся фигуры в библейских одеяниях. Они скакали по кругу, поскальзываясь в лужах свежей крови, покрывавшей деревянный настил. Похоже, это никого из них не смущало.
Глава 4. ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ
Фуггер открыто плакал:
— Где-то здесь мои родные! Мы должны их спасти!
Звуки труб снова утихомирили толпу. Истоптанное тело унесли, скорее всего чтобы украсить им какую-нибудь стену в назидание другим. Руки в браслетах взметнулись над толпой, и Ян Бокельзон, царь Мюнстера, чуть охрипшим голосом воззвал:
— И теперь, дети мои, у вашего отца осталось всего три жены. Но написано, что число прислужниц Давидовых должно составлять четыре. Кто займет место этой Иезавели, чтобы сочетаться со мной завтра вечером? Кто желает для себя этой высочайшей чести?
Если Жан решил, что пример покойной царицы остановит других, то он ошибся. Его потащила за собой толпа женщин, которые бросились к помосту с криками: «Меня! Выбери меня!» Давка позволила Жану снова заняться своими веревками, поскольку его охранники увлеклись происходящим не меньше остальных. Посреди неистовства ему удалось избавиться от последних пут. Вожак нищих заметил, что руки пленника освободились, и собрался было поднять тревогу, но удар локтем по горлу заставил его замолчать. Пока нищий падал, Жан подхватил свой меч и быстро разрезал узлы, связавшие Фуггера. Не меньше дюжины человек стояли между ним и их сумками, так что Жан с сожалением оставил их и повернулся, чтобы проложить себе путь сквозь толпу.
Однако Фуггер не пошел следом за ним: он позволил толпе увлечь его за собой, потрясенный увиденным. Выбор пал на какую-то женщину — почти девочку. И когда Жан повернулся, чтобы потянуть Фуггера за собой, избранницу подняли над толпой и поставили на помост. Ее рука легла в ладонь Царя.
— Пошли, Фуггер. Быстрее, парень! Разве ты не хочешь поискать своих родных?
— Нет нужды. — Однорукий махнул культяпкой в сторону помоста. — Я их нашел.
Это было семь лет назад, и тогда она была еще только расцветающим подростком: румяные щечки, светлые косы короной. Теперь она похудела, но изменилась не так уж сильно. Девушка, которую приветствовали как новую царицу Мюнстера, несомненно, была его сестрой Алисой.
— Фуггер! — крикнул Жан.
Бесполезно: тот, словно завороженный, шагал к помосту. Жану оставалось только позволить толпе увлечь его следом за Фуггером.
Ближе к помосту толпа начала редеть: разочарованные кандидатки пробирались обратно. Некоторые остались, чтобы понаблюдать и посмеяться. Разыгралась забавная сценка: отец девушки вскарабкался на помост и умолял тех, кто держал его дочь:
— Господин! Царь царей! Она — наше единственное дитя! Последняя надежда старости ее родителей — это ее удачный брак!
Прекрасное лицо Бокельзона улыбалось распростертому Корнелиусу.
— О, милейший брат и в скором времени дорогой наш отец, — его голос был сладким нектаром, который заставил Алису вздохнуть, — можешь ли ты представить себе лучшее будущее, нежели у одной из жен помазанника Божия? Ведь в день суда она будет стоять по правую его руку! И потом, — тут он нагнулся, так что его лицо оказалось совсем близко от Корнелиуса, а тон немного потерял сладость, — ты говоришь так, словно остался в старых временах, предшествовавших явлению Слова. Не бывает удачных и неудачных браков. Существуют только союзы по Закону Божию.
— Моего единственного любимого сына взяли из этого мира. — Герта встала на колени рядом с мужем, заливаясь слезами. — Не отнимайте у меня и дочери! Оставьте ее мне! Она не готова.
— Молчать! — взревел Ян Бокельзон, поднимая руки над двумя распростертыми перед ним фигурами. — Молчите и внимайте слову вашего Давида!
И в эту секунду Фуггер наконец добрался до помоста. Два стражника с алебардами преградили ему путь, но он оказался всего в паре шагов от того места, где стояли на коленях его родители, и слышал их последние слова. И тишину, ожидавшую слов Царя, разорвал голос Фуггера.
— Мама! — воскликнул он. — Отец! Это я, Альбрехт! Ваш сын не погиб. Он вернулся!
Было слышно, как все хором выдохнули и затаили дыхание. Никто не смел говорить в тот момент, когда царь готовился высказаться. Всем доводилось бывать свидетелями страшных мучений, которые ждали каждого, кто решался на подобное святотатство.
Родители Альбрехта Фуггера, обернувшись на крик, увидели, как стражники пытаются задержать кого-то чужого… и в то же время знакомого. Его мать посмотрела на него, отвела взгляд, закрыла глаза, снова их открыла… Его отец взирал на него — и не верил увиденному. И только маленькая Алиса, уцепившаяся за воздетую руку царя Яна, снова нарушила тишину:
— Альбрехт? Ох, сир, Лазарь воскрес! Пропавший нашелся!
— Пустите его сюда! — прокричал царь. — Блудный сын! Блудный сын вернулся! Хвалите Господа, ибо сие есть Чудо Его!
Алебардщики расступились, и Фуггер упал на помост. Мать обняла его за плечи, и оба разрыдались. А Корнелиус смотрел на них, прищурив глаза, и руки у него дергались. Но он не успел ничего сказать, как перед помостом снова начался переполох: трое нищих набросились на Жана и снова отлетели назад, хватаясь за лица и бока.
— Сир! — крикнул предводитель нищих, показывая кровоточащие десны. — Мы поймали этих двоих прошлой ночью, когда они тайком пробирались в город. Они — шпионы, наши пленники, и мы привели их для того, чтобы ты совершил над ними суд свой!
— Хватайте его! — приказал Бокельзон, и алебардщики и несколько старейшин набросились на Жана.
У него снова отняли меч — и на этот раз вручили его оружие царю.
— Так-так. — Ян покрутил оружие в руках. — Мне такой уже приходилось видеть. Это правда? Вы — шпионы, убийцы-филистимляне, пришедшие, чтобы лишить меня жизни?
Фуггер, который до этого мгновения был поглощен радостью от встречи с родными, внезапно осознал, какую опасность навлек на себя и на Жана.
— Могущественнейший! — воскликнул он, распростершись перед царем. — Мы слышали о твоей славе. Один из посланных тобой пророков пришел в место нашего отдыха и провозгласил Благую Весть. И тогда я понял, что должен вернуться в ту землю, где я родился и которую ты очистил от скверны. А этот мой друг — могучий воин, который понял, что твои враги — это и его враги. И он явился сюда, чтобы положить к твоим ногам свое достояние — этот меч.
Ян, который сам пользовался языком Апокалипсиса, любил, чтобы и другие изъяснялись так же.
— Это правда, воин? Ты явился, чтобы принести мне клятву верности?
Жан, который знал меньше слов и не столь умело с ними обращался, просто посмотрел на царя и сказал:
— Так.
— И я могу засвидетельствовать его умение владеть этим мечом! — Голос, говоривший на ломаном немецком, раздался с дальнего конца помоста. — Потому что я не раз видел, как он им действовал.
— Урия Мейкпис! — изумленно проговорил Жан, когда палач шагнул вперед и снял с себя маску.
— Он самый. — Под маской оказалось бородатое лицо со сломанным и неудачно сросшимся носом и совершенно лысой головой. Он добавил по-английски: — Не удивляйся, что я показываю лицо: они все знают, кто я. Просто Его Безумию нравятся маскарадные костюмы. О, — с улыбкой добавил он, — и никто из них не говорит по-английски. Это довольно удобно.
Царь Ян нетерпеливо прервал его, говоря по-немецки:
— Он англичанин, этот человек?
— Француз, ваша святость, — ответил Мейкпис тоже по-немецки, — и знаменитый палач. Это он отрубил голову вашей драгоценной английской мученице, которую вы недавно тут вспоминали. — А потом он добавил по-английски: — Кстати, туда должны были пригласить меня, ты, бесстыдная гнилая гиена! О, и он довольно-таки одержим ее «мученичеством» — так он это называет, Его Дуралейство.
— Ты! Ты будешь прославлен среди всех людей! Ты придешь сегодня ко мне и расскажешь мне о ее красоте, о ее жертве.
Красивое лицо царя было полно изумления. Совершенно сбитый с толку Жан мог только молча кивнуть.
— Хватит! — крикнул царь Ян, перекрывая шум, который создавали окровавленные нищие, переживающие встречу Фуггеры и беспокойная толпа. Он распростер над ними руки — и мгновенно наступила тишина. — Зрите: разлученные встретились снова. Зрите: вот новые воины, собравшиеся со всего света, чтобы сражаться за Его истину. И вот, как написано в книге пророка Иеремии, главе тридцать первой, стихе четвертом: «Я снова устрою тебя, и ты будешь устроена, дева Израилева, снова будешь украшаться тимпанами твоими и выходить в хороводе веселящихся».
И, произнеся эти слова, царь Мюнстера закружил свою будущую супругу по помосту. Трубы заиграли снова, и старейшины и горожане присоединились к танцу, подпрыгивая под музыку.
Мейкпис наклонился к Жану:
— Ну, что я тебе говорил? Они все свихнулись. Почему бы тебе не пойти со мной, Ромбо? Или тебе хочется потанцевать?
Глядя мимо неподвижно застывшего и растерянного Фуггера-отца, Жан сказал Фуггеру, который плакал и обнимал свою мать:
— Оставь мне весточку, где тебя искать.
Получив в ответ кивок, Жан следом за английским палачом сошел с помоста, который уже заполнили кружащиеся фигуры в библейских одеяниях. Они скакали по кругу, поскальзываясь в лужах свежей крови, покрывавшей деревянный настил. Похоже, это никого из них не смущало.
Глава 4. ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ
Радость встречи рассеялась, как только они перешагнули порог дома.
— В мою комнату, — приказал Корнелиус, исчезая за дверью.
— Я знаю, у тебя были тяжелые времена, Альбрехт, — прошептала мать, в сотый раз погладив искалеченную руку Фуггера. — Но и у него тоже.
Она еще раз поцеловала сына, а потом отпустила.
Входя в комнату, полную ужасных воспоминаний, Фуггер пригнулся гораздо ниже, чем того требовала притолока. Казалось, он снова превратился в мальчишку, который так часто плакал в этих обшитых деревянными панелями стенах. Он был на месте — и останется там до Судного дня! — тот ореховый прут, спрятанный в щели между балкой и известкой, покрывавшей потолок.
— Ну? — Корнелиус стоял спиной к сыну у холодного камина.
Фуггер знал, чего хочет отец. Казалось, в одно мгновение куда-то исчезли целых семь лет. Он только что потерял семейные деньги в придорожной таверне в Баварии. Кисть запульсировала болью, как будто ее отрубили минуту назад.
— На меня напали, отец. Ограбили. Моя рука… — Он поднял обрубок, показывая его непреклонной спине. — Их было слишком много. Я ничего…
Он замолчал. Сама тишина, повисшая в комнате, заставила его замолчать. Такая тишина повисает после удара молнии, когда еще не слышно грома.
— Ничего?
Отец повернул к нему покрывшееся багровыми пятнами лицо. Оно исказилось бешеной яростью, которую Фуггер вспоминал почти каждую ночь в течение всех этих семи лет. Он отшатнулся и весь сжался, стараясь возвести внутри себя стену, как делал во время проливных дождей или палящего зноя под виселицей.
— Ничего? Прошло семь лет, из-за твоей глупости семья разорилась — и ты говоришь «ничего»? — Корнелиус начал метаться по комнате, сотрясаясь всем телом. — Все беды, которые на нас давят, начались с того самого дня, как ты потерял наше золото. Если бы мы благополучно спрятали его в Аугсбурге у моего двоюродного брата, мне не пришлось бы оставаться в Мюнстере. Я бы смог выбраться отсюда раньше, когда это безумие только начиналось. А теперь мы потеряли почти все!
Он начал царапать ногтями камень внутри камина. Фуггер поднял голову и увидел, как камень отодвигается. Неверный свет свечи упал на блестящий металл, спрятанный в тайнике.
— Смотри! Благодаря моему умению я восстановил наше состояние. Оно даже стало вдвое, втрое больше того, что растерял ты. Но я не могу выбраться из Мюнстера, и скоро отряды наших освободителей захватят город и начнут вершить здесь свое ужасное возмездие. Они не станут разбирать между фанатиками и такими, как я. Они просто убьют меня и заберут мое золото. А единственный дорогой мне ребенок будет изнасилован безумцем. Если она и останется в живых, пользы от нее уже не будет!
Фуггер пролепетал:
— Отец, они могут пощадить женщин…
— Пощадить? Какое мне до этого дело? Моя дочь будет разбитым горшком. Я не смогу продать девственность, которой она лишится. Стоит ей побывать в руках Яна Бокельзона — и с тем же успехом она может переспать с целой ротой наемников, с каждым по очереди! — Корнелиус посмотрел на сжавшегося в углу сына. — А все ты! Все началось с тебя — все наши несчастья. Ты — такой же бесполезный, какой скоро станет она!
Прячась в отбросах под виселицей, Фуггер уже слышал все эти слова. Мысленно он слышал их тысячи раз. Он сгибался под напором бури, лил слезы на мусор, признавался в своей никчемности ворону и крысам, которые были его единственными товарищами.
Но все это случилось до того, как он встретился с Жаном Ромбо.
— Но, отец, — воскликнул Фуггер, — с тех пор я совершил такие вещи! Тот человек, с которым я пришел в Мюнстер, — помнишь, Жан Ромбо? Он — тот, кто отрубил голову королеве Англии. Он — мой друг.
— Твой друг — мясник? И это — твое достижение?
Но отец должен все понять! Да, его сын пал так низко, как только возможно пасть человеку. Но Фуггер снова поднялся. Он участвует в благородном деле. Он проник в царство дьявола и похитил принадлежавшую ему добычу. Он говорил с тенью самой Анны Болейн. Сын Корнелиуса Фуггера стал рыцарем королевы протестантов! Конечно же, как только Корнелиус Фуггер услышит об этом, он все поймет!
— Но, отец, — снова заговорил Фуггер. И поведал ему всю свою славную историю.
Сначала старик перебивал его оскорбительными замечаниями и сомнениями относительно его рассудка. Однако постепенно Корнелиус успокоился и с полуоткрытым ртом слушал рассказ о невероятных событиях. А когда Фуггер снова вернулся к тому, что привело его обратно в Мюнстер, отец запустил пальцы в тайничок, где хранилось золото, вытащил оттуда золотой талер и начал подбрасывать монету.
— И эта отрубленная рука, — теперь голос Корнелиуса звучал уже совсем мягко, — она по-прежнему при нем? Здесь, в Мюнстере?
— Да, отец. Нам удалось выходить из ужасных положений, и когда мы выберемся отсюда, то исполним клятву, которую дал Жан. Мы вернемся обратно в… в те места, где мы встретились, и закопаем руку там. В землю. И наша королева сможет наконец покоиться с миром.
— Королева?
Золотая монета перелетала из ладони в ладонь, блестя при свете свечи. Закончив свой рассказ, Фуггер вдруг почувствовал себя страшно усталым. От блеска монеты у него начали слипаться глаза.
Отец продолжил:
— Королева! А я вот думаю о царице. Вернее, о той женщине, которая может… получить такую честь. Ах, Альбрехт! — На плечо Фуггера легла рука, и он привычно вздрогнул. Однако странное дело: отцовская рука начала его гладить! — Альбрехт, мой милый сын, неужели ты не понимаешь? У тебя появилась возможность восстановить свою честь в моих глазах. Спасти свою сестру, свою мать и честь имени Фуггеров.
— Каким образом, отец? — Голос Фуггера стал звучать чуть визгливо. Он не мог оторвать глаз от руки, лежащей у него на плече. — Ради этого я готов на все!
— Конечно, готов! Ты — тот сын, какого я растил. Человек чести. — Корнелиус подался к нему и понизил голос: — Ян Бокельзон считает эту Анну Болейн мученицей новой веры. Не спрашивай меня, почему он так решил. Ты ведь видел, как он разгорячился, когда узнал, кто твой друг. А что будет, если он действительно получит часть своей мученицы?
Отцовская ладонь у Фуггера на плече. Золотая монета поднята высоко и ярко сверкает. Фуггер ничего не понимал:
— Часть мученицы, отец?
— Да, мой мальчик. Отдай ему эту ведьминскую руку. Он считает себя богом, сошедшим на землю. Новым мессией, творящим чудеса. Единственное, чего он еще не пытался сделать, — это воскрешать мертвых. Новая игрушка отвлечет его от женитьбы на твоей сестре. Он будет ждать Анну Болейн.
Внезапно Фуггер понял, о чем говорит его отец.
— Ты хочешь, чтобы я предал моего друга?
— А ты предпочтешь предать свою семью? Один раз ты уже сделал это! А ведь одним своим поступком ты мог бы всех нас спасти!
— Ах, отец! — Из всех ужасов, которые Альбрехт пережил в этой комнате, этот был самым страшным. — Нет! Я не могу. Не могу!
— Можешь. И сделаешь. — Нежность пропала. Багровые пятна снова покрыли лицо Корнелиуса, взгляд наполнился яростью. — А если откажешься, значит, ты снова нас предал. Обрек сестру на ад, мать — на изнасилование и убийство, имя твоей семьи — на поругание. За это ты понесешь наказание в аду. О, и на земле тоже. О да. На земле ты тоже будешь сурово наказан.
Фуггер увидел, как отец потянулся к потолку, где лежали ореховые розги. В щели между известкой и балкой. Он закрыл глаза, видя только черноту отбросов под виселицей. Удары, которые сыпались на него там, в его кошмарах, как справедливое наказание за его бесчисленные грехи, снова обрушились на его плечи.
Жан проводил с англичанином уже второй день. Тот оказался хорошим проводником по стенам, так что Жану удалось наметить несколько возможных выходов из города — на всякий случай. Он был согласен с тем, что говорил ему прежний соратник. Оборона находилась на грани развала.
Жан отказался от крысы и отодвинулся от стола.
— Не вижу, чтобы ты особо страдал, Урия. Тебя не сравнить с теми ходячими скелетами, которых я видел в городе.
— А! — Мейкпис положил себе еще половник похлебки. — Это потому, что я — одновременно военный советник и главный палач его величества. Любимцам редко приходится голодать. Как ты убедишься сегодня вечером на свадебном пиру.
Жан встал и отошел к окну, чтобы посмотреть на улицу. Он все еще надеялся, что Фуггер сам придет к нему. Жан заходил к нему домой и оставил весточку у его матери, но та сказала, что Альбрехт занят делами семьи и придет, если сможет. А если он не придет, то очень важно, чтобы Жан вечером явился во дворец, на свадьбу. Жан надеялся, что это будет их последний вечер в аду Мюнстера.
— Неужели Бокельзон действительно вправе взять четвертую жену? — спросил Жан.
Урия рассмеялся:
— Он может делать все, что пожелает. По правде говоря, четыре — это совсем немного. С тех пор как он узаконил многоженство, некоторые его последователи взяли даже двенадцать. Я и сам взял трех, но после того, как новизна ощущений прошла, они превратились просто в толпу сварливых баб, так что я ото всех избавился.
— Значит, его слово — закон?
— О да. Наш царь Ян — это нечто особенное. Раньше он был портным, знаешь? В Лейдене. Он и сейчас шьет все те костюмы, которые ты видел. Он играл когда-то во всяких там мистериях и тому подобном. А теперь, похоже, говорит прямо с самим Богом и может бредить целыми днями, и все по Библии. Очень внушительно. А в сочетании с его внешностью — ты видел, как это впечатляет баб, — ну, он просто захватил власть. И какое-то время жил здесь припеваючи: к нему отовсюду слетались анабаптисты. — Урия вздохнул. — Несколько тысяч фанатиков попытались прийти ему на помощь, разорвать кольцо осады, но все эти немцы и швейцарцы их поубивали еще в полях. Так что мы остались одни. И если этот апокалипсис, о котором он не перестает твердить, скоро не настанет, то в считанные дни все закончится.
Жан вернулся к столу.
— А как насчет тебя, Мейкпис? Никак ты намерен сражаться до последнего?
Главный палач и военный советник презрительно захохотал:
— Ага, а как же! Ты же меня знаешь. Я наемник, как и ты. Я задержался здесь так долго потому, что плата уж очень хороша. Видишь ли, они не признают денег. Монеты просто валяются повсюду. Они заряжают ими пушки. Так что я собрал кругленькую сумму. Через пару дней, наверное, тронусь. Хочешь со мной? Мне не помешал бы лишний меч, чтобы охранять добычу.
Жан покачал головой:
— Я намерен уйти раньше. Может быть, даже сегодня. Меня за стенами ждут друзья.
— А тот друг, которого ты пришел искать? Теперь ты мне веришь? Я слышу обо всех, кто приходит или уходит. Поверь мне, за последние пару недель сюда не забирался никто, кто был бы на него похож. Все стараются отсюда уйти.
Жан кивнул. Он надеялся на то, что Бекк уже нашла Хакона и Джанука среди осаждающих и что, когда он выйдет отсюда, она уже будет его ждать там. Но если это и не так, нет смысла дожидаться ее в этом обреченном городе. Ему придется придумать что-то еще.
— Ну ладно, — проговорил англичанин, потягиваясь. — Надо идти, показывать, что я работаю. По крайней мере, еще несколько дней. До церемонии осталось немного времени, чтобы прогуляться по стенам. Хочешь со мной?
Жан поднял меч и подхватил свою сумку. Он по-прежнему ощущал тяжесть отрубленной руки, привязанной к его пояснице.
— Почему бы и нет?
Он еще раз поищет Бекк — на всякий случай. Проверит, осталась ли та башня, через которую они проникли в город, самым удачным местом для ухода. А потом надо будет явиться во дворец этого сумасшедшего — и надеяться на то, что Фуггер тоже готов уходить. Судя по виду Фуггера-старшего, оставаться надолго рядом с таким типом никому не захочется.
Корнелиус разыграл встречу с царем Яном как по нотам. Он поблагодарил его величество за честь, которую тот оказал его семье, остановив свой выбор на его дочери; обласкал царя сладкими словами, уверяя, что к его величеству прислушивается сам император, и пообещал, что приведет этого монарха, собрата Яна, дабы тот лично вел переговоры о прекращении осады. Затем Корнелиус продемонстрировал специально изготовленный по его заказу гороскоп, указывающий на близость гибели мира и на то, что святая мученица королева Анна уничтожит всех врагов царя Яна, восстав из мертвых для того, чтобы лично вознести Яна в вышнее царство бесконечного величия Бога. И еще Корнелиус Фуггер поманил бывшего лейденского портного намеками на то, что откроет ему этим вечером нечто удивительное. У его дочери будет особое приданое.
— О всемогущий, — разливался Корнелиус Фуггер перед громадным троном, на котором восседал Ян, — этим вечером я вручу вам средство для вашего вознесения. Ибо разве не сказано у Иезекииля: «Возьмите иссохшие кости Израиля, и тела восстанут в воскресении»?
Ян вгрызся в довольно сочную кость свежезажаренной собаки.
— Глава одиннадцатая, стих десятый. — Он шумно высосал из нее мозг. — Я все время твержу им: я жду последней, наивысшей власти, чтобы совершить несравненное чудо. Воскрешение из мертвых. Тогда восстанут все, кто погиб за наше дело. Потому как дальше говорится: «Так прорек я, как повелел мне Господь, и вернулось дыхание их, и они ожили и встали на ноги свои — и были их тьмы». Вот почему они сражаются за меня и умирают с радостью. Они знают, что я обрету власть вновь воскресить их.
— И вы обретете эту силу, о святейший. Я прошу только, чтобы вы распорядились своим охранникам ждать моего знака.
Глаза бывшего портного горели фанатичной страстью.
— Они в твоем распоряжении. Если ты добудешь для меня эту власть, то ты и твоя семья — все вы воссядете по правую руку от меня, когда я взойду в царство мое небесное.
А потом он повернулся и прошептал что-то на ухо Алисе Фуггер. Эти слова заставили ее густо покраснеть, захихикать и адресовать своему отцу весьма непочтительный взгляд.
Корнелиус попятился, выдавливая из себя неискреннюю улыбку и кланяясь трону. Около двери он переговорил с начальником дворцовой стражи, а потом отошел туда, где стоял его сын, и прорычал:
— Где он, этот твой так называемый друг? Если он сейчас же не явится, твоя сестра будет замужем и наша семья погибнет!
Глаза Фуггера были крепко зажмурены, и он, не переставая, бормотал что-то себе под нос. Когда отец сильно ущипнул его, он открыл один глаз и проговорил:
— Он придет сюда, о да, он придет. Жан Ромбо держит свое слово, даже когда его друзья не держат.
— И рука будет при нем? Ты уверен?
Фуггер несколько раз резко кивнул, а потом снова зажмурился и начал бормотать.
Ему не пришлось бормотать долго. Дверь в зал снова распахнулась, и в него вошли двое.
— А, мой достойнейший Мейкпис! — Царь поднялся на своем возвышении, и его придворные привычно сделали то же. — И его не менее славный друг! Вы должны сесть рядом со мной и поведать о мученической кончине моей кузины Анны Болейн. Вы знаете, что мы с ней в родстве? О да, главный астролог составил генеалогическое древо. Мы оба — из колена Давидова. Как и Спаситель наш Иисус!
Жан согнулся в поклоне, подражая Мейкпису. Меньше всего ему хотелось ввязываться в безумный разговор о его королеве. К счастью, будущая царица была недовольна тем, что супруг не уделяет ей должного внимания. Алиса отвлекла Яна, пощекотав ему ухо языком, и Мейкпис с Жаном смогли отступить подальше.
— В мою комнату, — приказал Корнелиус, исчезая за дверью.
— Я знаю, у тебя были тяжелые времена, Альбрехт, — прошептала мать, в сотый раз погладив искалеченную руку Фуггера. — Но и у него тоже.
Она еще раз поцеловала сына, а потом отпустила.
Входя в комнату, полную ужасных воспоминаний, Фуггер пригнулся гораздо ниже, чем того требовала притолока. Казалось, он снова превратился в мальчишку, который так часто плакал в этих обшитых деревянными панелями стенах. Он был на месте — и останется там до Судного дня! — тот ореховый прут, спрятанный в щели между балкой и известкой, покрывавшей потолок.
— Ну? — Корнелиус стоял спиной к сыну у холодного камина.
Фуггер знал, чего хочет отец. Казалось, в одно мгновение куда-то исчезли целых семь лет. Он только что потерял семейные деньги в придорожной таверне в Баварии. Кисть запульсировала болью, как будто ее отрубили минуту назад.
— На меня напали, отец. Ограбили. Моя рука… — Он поднял обрубок, показывая его непреклонной спине. — Их было слишком много. Я ничего…
Он замолчал. Сама тишина, повисшая в комнате, заставила его замолчать. Такая тишина повисает после удара молнии, когда еще не слышно грома.
— Ничего?
Отец повернул к нему покрывшееся багровыми пятнами лицо. Оно исказилось бешеной яростью, которую Фуггер вспоминал почти каждую ночь в течение всех этих семи лет. Он отшатнулся и весь сжался, стараясь возвести внутри себя стену, как делал во время проливных дождей или палящего зноя под виселицей.
— Ничего? Прошло семь лет, из-за твоей глупости семья разорилась — и ты говоришь «ничего»? — Корнелиус начал метаться по комнате, сотрясаясь всем телом. — Все беды, которые на нас давят, начались с того самого дня, как ты потерял наше золото. Если бы мы благополучно спрятали его в Аугсбурге у моего двоюродного брата, мне не пришлось бы оставаться в Мюнстере. Я бы смог выбраться отсюда раньше, когда это безумие только начиналось. А теперь мы потеряли почти все!
Он начал царапать ногтями камень внутри камина. Фуггер поднял голову и увидел, как камень отодвигается. Неверный свет свечи упал на блестящий металл, спрятанный в тайнике.
— Смотри! Благодаря моему умению я восстановил наше состояние. Оно даже стало вдвое, втрое больше того, что растерял ты. Но я не могу выбраться из Мюнстера, и скоро отряды наших освободителей захватят город и начнут вершить здесь свое ужасное возмездие. Они не станут разбирать между фанатиками и такими, как я. Они просто убьют меня и заберут мое золото. А единственный дорогой мне ребенок будет изнасилован безумцем. Если она и останется в живых, пользы от нее уже не будет!
Фуггер пролепетал:
— Отец, они могут пощадить женщин…
— Пощадить? Какое мне до этого дело? Моя дочь будет разбитым горшком. Я не смогу продать девственность, которой она лишится. Стоит ей побывать в руках Яна Бокельзона — и с тем же успехом она может переспать с целой ротой наемников, с каждым по очереди! — Корнелиус посмотрел на сжавшегося в углу сына. — А все ты! Все началось с тебя — все наши несчастья. Ты — такой же бесполезный, какой скоро станет она!
Прячась в отбросах под виселицей, Фуггер уже слышал все эти слова. Мысленно он слышал их тысячи раз. Он сгибался под напором бури, лил слезы на мусор, признавался в своей никчемности ворону и крысам, которые были его единственными товарищами.
Но все это случилось до того, как он встретился с Жаном Ромбо.
— Но, отец, — воскликнул Фуггер, — с тех пор я совершил такие вещи! Тот человек, с которым я пришел в Мюнстер, — помнишь, Жан Ромбо? Он — тот, кто отрубил голову королеве Англии. Он — мой друг.
— Твой друг — мясник? И это — твое достижение?
Но отец должен все понять! Да, его сын пал так низко, как только возможно пасть человеку. Но Фуггер снова поднялся. Он участвует в благородном деле. Он проник в царство дьявола и похитил принадлежавшую ему добычу. Он говорил с тенью самой Анны Болейн. Сын Корнелиуса Фуггера стал рыцарем королевы протестантов! Конечно же, как только Корнелиус Фуггер услышит об этом, он все поймет!
— Но, отец, — снова заговорил Фуггер. И поведал ему всю свою славную историю.
Сначала старик перебивал его оскорбительными замечаниями и сомнениями относительно его рассудка. Однако постепенно Корнелиус успокоился и с полуоткрытым ртом слушал рассказ о невероятных событиях. А когда Фуггер снова вернулся к тому, что привело его обратно в Мюнстер, отец запустил пальцы в тайничок, где хранилось золото, вытащил оттуда золотой талер и начал подбрасывать монету.
— И эта отрубленная рука, — теперь голос Корнелиуса звучал уже совсем мягко, — она по-прежнему при нем? Здесь, в Мюнстере?
— Да, отец. Нам удалось выходить из ужасных положений, и когда мы выберемся отсюда, то исполним клятву, которую дал Жан. Мы вернемся обратно в… в те места, где мы встретились, и закопаем руку там. В землю. И наша королева сможет наконец покоиться с миром.
— Королева?
Золотая монета перелетала из ладони в ладонь, блестя при свете свечи. Закончив свой рассказ, Фуггер вдруг почувствовал себя страшно усталым. От блеска монеты у него начали слипаться глаза.
Отец продолжил:
— Королева! А я вот думаю о царице. Вернее, о той женщине, которая может… получить такую честь. Ах, Альбрехт! — На плечо Фуггера легла рука, и он привычно вздрогнул. Однако странное дело: отцовская рука начала его гладить! — Альбрехт, мой милый сын, неужели ты не понимаешь? У тебя появилась возможность восстановить свою честь в моих глазах. Спасти свою сестру, свою мать и честь имени Фуггеров.
— Каким образом, отец? — Голос Фуггера стал звучать чуть визгливо. Он не мог оторвать глаз от руки, лежащей у него на плече. — Ради этого я готов на все!
— Конечно, готов! Ты — тот сын, какого я растил. Человек чести. — Корнелиус подался к нему и понизил голос: — Ян Бокельзон считает эту Анну Болейн мученицей новой веры. Не спрашивай меня, почему он так решил. Ты ведь видел, как он разгорячился, когда узнал, кто твой друг. А что будет, если он действительно получит часть своей мученицы?
Отцовская ладонь у Фуггера на плече. Золотая монета поднята высоко и ярко сверкает. Фуггер ничего не понимал:
— Часть мученицы, отец?
— Да, мой мальчик. Отдай ему эту ведьминскую руку. Он считает себя богом, сошедшим на землю. Новым мессией, творящим чудеса. Единственное, чего он еще не пытался сделать, — это воскрешать мертвых. Новая игрушка отвлечет его от женитьбы на твоей сестре. Он будет ждать Анну Болейн.
Внезапно Фуггер понял, о чем говорит его отец.
— Ты хочешь, чтобы я предал моего друга?
— А ты предпочтешь предать свою семью? Один раз ты уже сделал это! А ведь одним своим поступком ты мог бы всех нас спасти!
— Ах, отец! — Из всех ужасов, которые Альбрехт пережил в этой комнате, этот был самым страшным. — Нет! Я не могу. Не могу!
— Можешь. И сделаешь. — Нежность пропала. Багровые пятна снова покрыли лицо Корнелиуса, взгляд наполнился яростью. — А если откажешься, значит, ты снова нас предал. Обрек сестру на ад, мать — на изнасилование и убийство, имя твоей семьи — на поругание. За это ты понесешь наказание в аду. О, и на земле тоже. О да. На земле ты тоже будешь сурово наказан.
Фуггер увидел, как отец потянулся к потолку, где лежали ореховые розги. В щели между известкой и балкой. Он закрыл глаза, видя только черноту отбросов под виселицей. Удары, которые сыпались на него там, в его кошмарах, как справедливое наказание за его бесчисленные грехи, снова обрушились на его плечи.
* * *
— Еще неделя. От силы десять дней, так я думаю, — сказал Урия Мейкпис. — Они хорошо дерутся — для непрофессионалов, но без провизии им долго не продержаться. При осадах всегда так, верно? Царь Ян скоро разрешит уйти женщинам и детям, а женщины — самые хорошие бойцы. После их ухода мужчины долго не продержатся. Кто-нибудь да сдаст город. — Он подался вперед. — Кстати о продуктах. Не соблазнишься еще одной миской крысиной похлебки? Знаю, многие ее терпеть не могут, но лично я всегда любил крысятину. Оно, право, и к лучшему.Жан проводил с англичанином уже второй день. Тот оказался хорошим проводником по стенам, так что Жану удалось наметить несколько возможных выходов из города — на всякий случай. Он был согласен с тем, что говорил ему прежний соратник. Оборона находилась на грани развала.
Жан отказался от крысы и отодвинулся от стола.
— Не вижу, чтобы ты особо страдал, Урия. Тебя не сравнить с теми ходячими скелетами, которых я видел в городе.
— А! — Мейкпис положил себе еще половник похлебки. — Это потому, что я — одновременно военный советник и главный палач его величества. Любимцам редко приходится голодать. Как ты убедишься сегодня вечером на свадебном пиру.
Жан встал и отошел к окну, чтобы посмотреть на улицу. Он все еще надеялся, что Фуггер сам придет к нему. Жан заходил к нему домой и оставил весточку у его матери, но та сказала, что Альбрехт занят делами семьи и придет, если сможет. А если он не придет, то очень важно, чтобы Жан вечером явился во дворец, на свадьбу. Жан надеялся, что это будет их последний вечер в аду Мюнстера.
— Неужели Бокельзон действительно вправе взять четвертую жену? — спросил Жан.
Урия рассмеялся:
— Он может делать все, что пожелает. По правде говоря, четыре — это совсем немного. С тех пор как он узаконил многоженство, некоторые его последователи взяли даже двенадцать. Я и сам взял трех, но после того, как новизна ощущений прошла, они превратились просто в толпу сварливых баб, так что я ото всех избавился.
— Значит, его слово — закон?
— О да. Наш царь Ян — это нечто особенное. Раньше он был портным, знаешь? В Лейдене. Он и сейчас шьет все те костюмы, которые ты видел. Он играл когда-то во всяких там мистериях и тому подобном. А теперь, похоже, говорит прямо с самим Богом и может бредить целыми днями, и все по Библии. Очень внушительно. А в сочетании с его внешностью — ты видел, как это впечатляет баб, — ну, он просто захватил власть. И какое-то время жил здесь припеваючи: к нему отовсюду слетались анабаптисты. — Урия вздохнул. — Несколько тысяч фанатиков попытались прийти ему на помощь, разорвать кольцо осады, но все эти немцы и швейцарцы их поубивали еще в полях. Так что мы остались одни. И если этот апокалипсис, о котором он не перестает твердить, скоро не настанет, то в считанные дни все закончится.
Жан вернулся к столу.
— А как насчет тебя, Мейкпис? Никак ты намерен сражаться до последнего?
Главный палач и военный советник презрительно захохотал:
— Ага, а как же! Ты же меня знаешь. Я наемник, как и ты. Я задержался здесь так долго потому, что плата уж очень хороша. Видишь ли, они не признают денег. Монеты просто валяются повсюду. Они заряжают ими пушки. Так что я собрал кругленькую сумму. Через пару дней, наверное, тронусь. Хочешь со мной? Мне не помешал бы лишний меч, чтобы охранять добычу.
Жан покачал головой:
— Я намерен уйти раньше. Может быть, даже сегодня. Меня за стенами ждут друзья.
— А тот друг, которого ты пришел искать? Теперь ты мне веришь? Я слышу обо всех, кто приходит или уходит. Поверь мне, за последние пару недель сюда не забирался никто, кто был бы на него похож. Все стараются отсюда уйти.
Жан кивнул. Он надеялся на то, что Бекк уже нашла Хакона и Джанука среди осаждающих и что, когда он выйдет отсюда, она уже будет его ждать там. Но если это и не так, нет смысла дожидаться ее в этом обреченном городе. Ему придется придумать что-то еще.
— Ну ладно, — проговорил англичанин, потягиваясь. — Надо идти, показывать, что я работаю. По крайней мере, еще несколько дней. До церемонии осталось немного времени, чтобы прогуляться по стенам. Хочешь со мной?
Жан поднял меч и подхватил свою сумку. Он по-прежнему ощущал тяжесть отрубленной руки, привязанной к его пояснице.
— Почему бы и нет?
Он еще раз поищет Бекк — на всякий случай. Проверит, осталась ли та башня, через которую они проникли в город, самым удачным местом для ухода. А потом надо будет явиться во дворец этого сумасшедшего — и надеяться на то, что Фуггер тоже готов уходить. Судя по виду Фуггера-старшего, оставаться надолго рядом с таким типом никому не захочется.
* * *
Корнелиус не случайно входил в число самых удачливых банкиров Священной Римской Империи. Он прекрасно умел торговаться и чуял страсть во всех ее проявлениях, чего бы человек ни жаждал: власти, денег или женской ласки. И за эти три года, в течение которых его город преображался под напором новой радикальной ереси, он понял: для многих обещание апокалиптического спасения было еамой мощной движущей жизненной силой.Корнелиус разыграл встречу с царем Яном как по нотам. Он поблагодарил его величество за честь, которую тот оказал его семье, остановив свой выбор на его дочери; обласкал царя сладкими словами, уверяя, что к его величеству прислушивается сам император, и пообещал, что приведет этого монарха, собрата Яна, дабы тот лично вел переговоры о прекращении осады. Затем Корнелиус продемонстрировал специально изготовленный по его заказу гороскоп, указывающий на близость гибели мира и на то, что святая мученица королева Анна уничтожит всех врагов царя Яна, восстав из мертвых для того, чтобы лично вознести Яна в вышнее царство бесконечного величия Бога. И еще Корнелиус Фуггер поманил бывшего лейденского портного намеками на то, что откроет ему этим вечером нечто удивительное. У его дочери будет особое приданое.
— О всемогущий, — разливался Корнелиус Фуггер перед громадным троном, на котором восседал Ян, — этим вечером я вручу вам средство для вашего вознесения. Ибо разве не сказано у Иезекииля: «Возьмите иссохшие кости Израиля, и тела восстанут в воскресении»?
Ян вгрызся в довольно сочную кость свежезажаренной собаки.
— Глава одиннадцатая, стих десятый. — Он шумно высосал из нее мозг. — Я все время твержу им: я жду последней, наивысшей власти, чтобы совершить несравненное чудо. Воскрешение из мертвых. Тогда восстанут все, кто погиб за наше дело. Потому как дальше говорится: «Так прорек я, как повелел мне Господь, и вернулось дыхание их, и они ожили и встали на ноги свои — и были их тьмы». Вот почему они сражаются за меня и умирают с радостью. Они знают, что я обрету власть вновь воскресить их.
— И вы обретете эту силу, о святейший. Я прошу только, чтобы вы распорядились своим охранникам ждать моего знака.
Глаза бывшего портного горели фанатичной страстью.
— Они в твоем распоряжении. Если ты добудешь для меня эту власть, то ты и твоя семья — все вы воссядете по правую руку от меня, когда я взойду в царство мое небесное.
А потом он повернулся и прошептал что-то на ухо Алисе Фуггер. Эти слова заставили ее густо покраснеть, захихикать и адресовать своему отцу весьма непочтительный взгляд.
Корнелиус попятился, выдавливая из себя неискреннюю улыбку и кланяясь трону. Около двери он переговорил с начальником дворцовой стражи, а потом отошел туда, где стоял его сын, и прорычал:
— Где он, этот твой так называемый друг? Если он сейчас же не явится, твоя сестра будет замужем и наша семья погибнет!
Глаза Фуггера были крепко зажмурены, и он, не переставая, бормотал что-то себе под нос. Когда отец сильно ущипнул его, он открыл один глаз и проговорил:
— Он придет сюда, о да, он придет. Жан Ромбо держит свое слово, даже когда его друзья не держат.
— И рука будет при нем? Ты уверен?
Фуггер несколько раз резко кивнул, а потом снова зажмурился и начал бормотать.
Ему не пришлось бормотать долго. Дверь в зал снова распахнулась, и в него вошли двое.
— А, мой достойнейший Мейкпис! — Царь поднялся на своем возвышении, и его придворные привычно сделали то же. — И его не менее славный друг! Вы должны сесть рядом со мной и поведать о мученической кончине моей кузины Анны Болейн. Вы знаете, что мы с ней в родстве? О да, главный астролог составил генеалогическое древо. Мы оба — из колена Давидова. Как и Спаситель наш Иисус!
Жан согнулся в поклоне, подражая Мейкпису. Меньше всего ему хотелось ввязываться в безумный разговор о его королеве. К счастью, будущая царица была недовольна тем, что супруг не уделяет ей должного внимания. Алиса отвлекла Яна, пощекотав ему ухо языком, и Мейкпис с Жаном смогли отступить подальше.