Страница:
Прислонившись спиной к колонне, Жан обвел взглядом зал. Происходящее напоминало костюмированный бал, из тех, что так любят аристократы, надевая невозможные наряды под стать своему невозможному поведению. Здесь все одеяния были выдержаны в библейском духе, и белобородые пустынные пророки стояли группами, разговаривая с женщинами в шалях и головных повязках. На ногах у всех были сандалии. Вдоль стен выстроились вооруженные мужчины в выпуклых шлемах, похожих на металлические тюрбаны. На стенах горели факелы, закрепленные через каждую дюжину шагов. Они отбрасывали чудовищные тени на столы, которые если и не ломились от яств, то вызвали бы сумасшедший восторг у тех исхудавших людей, которых Жан видел днем на стенах.
Так всегда бывало в армиях, будь они королевскими или крестьянскими. Вожди объедаются, а их последователи голодают.
«Мне надо поскорее найти Фуггера и уходить. Лучше сидеть в башне голодным в ожидании полуночи, чем оставаться здесь и принимать участие в свадебном пире этого безумца».
Жан заметил своего спутника на противоположной стороне зала. Фуггер стоял рядом со своим отцом, втянув голову в плечи. Жан увидел, как Корнелиус яростно нашептывает сыну, стараясь не открывать рта. В позе Фуггера было нечто странное — будто в нем что-то сломалось. И он снова шаркал ногами, точно так же, как когда-то под виселицей.
«Тем больше причин уходить», — решил Жан и начал пробираться сквозь толпу.
По мере того как он двигался, в комнате происходили перемещения: солдаты и пророки меняли свои позиции, так что у Жана вдруг возникло странное ощущение, будто он танцует гальярду — и даже стал ее главным исполнителем. Казалось, его шаги заставляют остальных отвечать, реагировать на его движения все новыми и новыми па. Он попытался отбросить эту мысль — в конце концов, здесь уже много лет царит безумие, а это заразительно. И в течение этого дня Жан постоянно видел сумасшедший блеск в отчаянных глазах горожан. Тем не менее, пока он шел через зал, ему вдруг показалось, что время почему-то замедлилось, словно в ожидании чего-то важного. Даже собственные движения стали казаться ему замедленными, так что прошла целая вечность, прежде чем он оказался перед Фуггерами, отцом и сыном.
Глаза его друга были крепко зажмурены. Отец резко ткнул его локтем под ребра. Тогда они открылись и отчаянно заметались по всему помещению, Фуггер видел Жана, но отказывался остановить на нем взгляд, переводя глаза с факела на корону, на помост, на пророков…
— Друг мой, — спросил Жан, — что случилось?
— Друг. — Взгляд Фуггера переполз на лицо француза — и вдруг его глаза наполнились слезами. Шагнув вперед, он обнял его за шею и поцеловал в левую щеку. — Прости меня.
Рука опустилась, и Жан отступил на шаг.
— Простить? — Слова выговаривались медленно, с трудом. — За что?
Но, задавая этот вопрос, он в глубине души уже знал ответ. Он повернулся, однако недостаточно быстро: крепкие солдаты в библейских шлемах были уже рядом. Они задержали потянувшуюся к мечу руку. Они поймали и вторую, быстро подавив его сопротивление своим числом и весом. Падая, Жан мысленно увидел последнюю руну Хакона, открытую на плитках двора в Монтепульчиано. Перевернутая руна «тир», нацеленная в него стрела. Руна предательства.
Скрутив ему руки, Жана выволокли в центр зала, который внезапно опустел: как только начался беспорядок, все разбежались к стенам. Царь Ян стоял перед своим троном на высоком помосте. Перед ним выстроился вооруженный отряд.
— Что это означает? Почему вы так обращаетесь с моим гостем? — Он оборвал протесты и уже более пронзительно вопросил: — Или он — убийца, подосланный моими врагами?
Мейкпис вышел вперед:
— Могущественнейший, я знаком с этим человеком. Он правоверный, как и мы, и он не замышлял дурного. Он здесь для того, чтобы помогать нам. Он…
— Не думаю. — Корнелиус подошел к англичанину. — Что бы вы, о святой, сказали о человеке, которому известно ваше самое заветное желание, но который не дает вам его осуществить?
Святой прорычал:
— Я скажу, что такой человек — гнусный предатель, ибо он лишает Пророка Господня средства исполнить его волю.
— Вот именно. — Тут Корнелиус положил руку Жану на плечо. — Перед нами — именно такой предатель. Ибо он прячет от вас нечто такое, что могло бы привести нас к вознесению. — Отступив на шаг, он рявкнул: — Обыскать его!
С Жана начали срывать одежду, и он не мог этому помешать. Вскоре он уже стоял перед троном совершенно обнаженным, если не считать повязки, которой обернул себя перед тем, как идти в город.
— Ах, Фуггер! — крикнул Жан. — Что ты наделал?
Один из стражников ухватился за конец повязки. Жану пришлось сделать несколько поворотов — и в конце концов он оказался голым. У его ног лежал бархатный мешочек.
Из толпы гостей послышались изумленные возгласы. Ян Бокельзон воскликнул:
— Что у него там? Это оружие?
Корнелиус схватил мешочек и поднял его высоко над головой:
— Это станет вашим оружием, ваше величество. Оружием, посланным Богом. Зрите наследие нашей возлюбленной мученицы, Анны Болейн!
И театральным жестом, который сделал бы честь любому уличному фокуснику, Корнелиус Фуггер извлек на свет факелов шестипалую кисть.
Начался переполох. Люди рванулись вперед. Жан высвободил левую руку, нанес удар по лицу стражника, который ее удерживал, попытался вывернуться, но тут же был схвачен еще одним стражником. Ударами и пинками его заставили прекратить сопротивление.
Руку Анны отнесли к помосту, и царь с радостным воплем схватил ее.
— Это правда! Шесть пальцев! Святые угодники, шесть! И она не тронута тлением, цела и свежа, словно ее отрубили только сегодня. Чудо! Господь послал нам знамение! Ибо разве не сказано в книге пророка Иезекииля, в главе тридцать седьмой, стихе одиннадцатом: «Узнаете, что я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас из гробов ваших». — Он поднял руку высоко в воздух. — Зрите же! Он открыл гробы. Он вывел нас из гробов наших. Царство Божие явилось нам!
Зал наполнился криками «Аллилуйя!» и «Осанна!».
— Зри же, народ мой: рука Господа над нами!
— Аминь! — отозвались все.
— Рука королевы с нами, чтобы поднять меч и освободить нас от врагов наших. — Ян влез ногами на свой трон и теперь возвышался над толпой. Глаза его горели фанатичным огнем. — Я нашел мою четвертую королеву, упомянутую в писании. Сегодня я женюсь на Анне Болейн!
Только один голос выразил яростное несогласие с этим — но Алиса не могла перекричать всеобщие вопли восторга. Когда шум немного поутих и разочарованную невесту передали жене Корнелиуса, Фуггер-старший снова выступил вперед и, указывая на Жана, крикнул:
— А что будет с этим предателем?
— С тем, кто не хотел дать мне ключи от рая? — Ян Бокельзон махнул рукой. — Я придумаю ему достойное наказание. Свяжите его. Отведите его в мою темницу.
Жану примотали руки к телу и под презрительные крики толпы поволокли к занавешенной двери позади трона. Ему удалось один раз поднять голову, и он встретился взглядом с Мейкписом, который безнадежно покачал головой. Но последним лицом, которое он успел увидеть, было лицо Фуггера. Он вышел вперед и заливался слезами, когда Жана протащили мимо него.
— Прости меня! — твердил он сквозь слезы. — Пожалуйста, пожалуйста, прости меня!
Жан не в состоянии был выговорить ни слова: рот у него был полон его крови, а горло перехватило от отчаяния. Но самую сильную боль ему причиняли не удары, которые нанесли ему стражники, не веревки, туго перетянувшие ему запястья. Сильнее всего у него болела левая щека, потому что именно на ней человек, которого он называл другом, запечатлел поцелуй Иуды.
Глава 5. СТАРЫЕ ВРАГИ
Так всегда бывало в армиях, будь они королевскими или крестьянскими. Вожди объедаются, а их последователи голодают.
«Мне надо поскорее найти Фуггера и уходить. Лучше сидеть в башне голодным в ожидании полуночи, чем оставаться здесь и принимать участие в свадебном пире этого безумца».
Жан заметил своего спутника на противоположной стороне зала. Фуггер стоял рядом со своим отцом, втянув голову в плечи. Жан увидел, как Корнелиус яростно нашептывает сыну, стараясь не открывать рта. В позе Фуггера было нечто странное — будто в нем что-то сломалось. И он снова шаркал ногами, точно так же, как когда-то под виселицей.
«Тем больше причин уходить», — решил Жан и начал пробираться сквозь толпу.
По мере того как он двигался, в комнате происходили перемещения: солдаты и пророки меняли свои позиции, так что у Жана вдруг возникло странное ощущение, будто он танцует гальярду — и даже стал ее главным исполнителем. Казалось, его шаги заставляют остальных отвечать, реагировать на его движения все новыми и новыми па. Он попытался отбросить эту мысль — в конце концов, здесь уже много лет царит безумие, а это заразительно. И в течение этого дня Жан постоянно видел сумасшедший блеск в отчаянных глазах горожан. Тем не менее, пока он шел через зал, ему вдруг показалось, что время почему-то замедлилось, словно в ожидании чего-то важного. Даже собственные движения стали казаться ему замедленными, так что прошла целая вечность, прежде чем он оказался перед Фуггерами, отцом и сыном.
Глаза его друга были крепко зажмурены. Отец резко ткнул его локтем под ребра. Тогда они открылись и отчаянно заметались по всему помещению, Фуггер видел Жана, но отказывался остановить на нем взгляд, переводя глаза с факела на корону, на помост, на пророков…
— Друг мой, — спросил Жан, — что случилось?
— Друг. — Взгляд Фуггера переполз на лицо француза — и вдруг его глаза наполнились слезами. Шагнув вперед, он обнял его за шею и поцеловал в левую щеку. — Прости меня.
Рука опустилась, и Жан отступил на шаг.
— Простить? — Слова выговаривались медленно, с трудом. — За что?
Но, задавая этот вопрос, он в глубине души уже знал ответ. Он повернулся, однако недостаточно быстро: крепкие солдаты в библейских шлемах были уже рядом. Они задержали потянувшуюся к мечу руку. Они поймали и вторую, быстро подавив его сопротивление своим числом и весом. Падая, Жан мысленно увидел последнюю руну Хакона, открытую на плитках двора в Монтепульчиано. Перевернутая руна «тир», нацеленная в него стрела. Руна предательства.
Скрутив ему руки, Жана выволокли в центр зала, который внезапно опустел: как только начался беспорядок, все разбежались к стенам. Царь Ян стоял перед своим троном на высоком помосте. Перед ним выстроился вооруженный отряд.
— Что это означает? Почему вы так обращаетесь с моим гостем? — Он оборвал протесты и уже более пронзительно вопросил: — Или он — убийца, подосланный моими врагами?
Мейкпис вышел вперед:
— Могущественнейший, я знаком с этим человеком. Он правоверный, как и мы, и он не замышлял дурного. Он здесь для того, чтобы помогать нам. Он…
— Не думаю. — Корнелиус подошел к англичанину. — Что бы вы, о святой, сказали о человеке, которому известно ваше самое заветное желание, но который не дает вам его осуществить?
Святой прорычал:
— Я скажу, что такой человек — гнусный предатель, ибо он лишает Пророка Господня средства исполнить его волю.
— Вот именно. — Тут Корнелиус положил руку Жану на плечо. — Перед нами — именно такой предатель. Ибо он прячет от вас нечто такое, что могло бы привести нас к вознесению. — Отступив на шаг, он рявкнул: — Обыскать его!
С Жана начали срывать одежду, и он не мог этому помешать. Вскоре он уже стоял перед троном совершенно обнаженным, если не считать повязки, которой обернул себя перед тем, как идти в город.
— Ах, Фуггер! — крикнул Жан. — Что ты наделал?
Один из стражников ухватился за конец повязки. Жану пришлось сделать несколько поворотов — и в конце концов он оказался голым. У его ног лежал бархатный мешочек.
Из толпы гостей послышались изумленные возгласы. Ян Бокельзон воскликнул:
— Что у него там? Это оружие?
Корнелиус схватил мешочек и поднял его высоко над головой:
— Это станет вашим оружием, ваше величество. Оружием, посланным Богом. Зрите наследие нашей возлюбленной мученицы, Анны Болейн!
И театральным жестом, который сделал бы честь любому уличному фокуснику, Корнелиус Фуггер извлек на свет факелов шестипалую кисть.
Начался переполох. Люди рванулись вперед. Жан высвободил левую руку, нанес удар по лицу стражника, который ее удерживал, попытался вывернуться, но тут же был схвачен еще одним стражником. Ударами и пинками его заставили прекратить сопротивление.
Руку Анны отнесли к помосту, и царь с радостным воплем схватил ее.
— Это правда! Шесть пальцев! Святые угодники, шесть! И она не тронута тлением, цела и свежа, словно ее отрубили только сегодня. Чудо! Господь послал нам знамение! Ибо разве не сказано в книге пророка Иезекииля, в главе тридцать седьмой, стихе одиннадцатом: «Узнаете, что я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас из гробов ваших». — Он поднял руку высоко в воздух. — Зрите же! Он открыл гробы. Он вывел нас из гробов наших. Царство Божие явилось нам!
Зал наполнился криками «Аллилуйя!» и «Осанна!».
— Зри же, народ мой: рука Господа над нами!
— Аминь! — отозвались все.
— Рука королевы с нами, чтобы поднять меч и освободить нас от врагов наших. — Ян влез ногами на свой трон и теперь возвышался над толпой. Глаза его горели фанатичным огнем. — Я нашел мою четвертую королеву, упомянутую в писании. Сегодня я женюсь на Анне Болейн!
Только один голос выразил яростное несогласие с этим — но Алиса не могла перекричать всеобщие вопли восторга. Когда шум немного поутих и разочарованную невесту передали жене Корнелиуса, Фуггер-старший снова выступил вперед и, указывая на Жана, крикнул:
— А что будет с этим предателем?
— С тем, кто не хотел дать мне ключи от рая? — Ян Бокельзон махнул рукой. — Я придумаю ему достойное наказание. Свяжите его. Отведите его в мою темницу.
Жану примотали руки к телу и под презрительные крики толпы поволокли к занавешенной двери позади трона. Ему удалось один раз поднять голову, и он встретился взглядом с Мейкписом, который безнадежно покачал головой. Но последним лицом, которое он успел увидеть, было лицо Фуггера. Он вышел вперед и заливался слезами, когда Жана протащили мимо него.
— Прости меня! — твердил он сквозь слезы. — Пожалуйста, пожалуйста, прости меня!
Жан не в состоянии был выговорить ни слова: рот у него был полон его крови, а горло перехватило от отчаяния. Но самую сильную боль ему причиняли не удары, которые нанесли ему стражники, не веревки, туго перетянувшие ему запястья. Сильнее всего у него болела левая щека, потому что именно на ней человек, которого он называл другом, запечатлел поцелуй Иуды.
Глава 5. СТАРЫЕ ВРАГИ
— Они сдаются? — Хакон всматривался в главные ворота, из которых начали выходить горожане.
— По-моему, нет. Посмотри, кто выходит. — Джанук слез с порохового бочонка, на котором стоял. — Пойдем, рассмотрим их получше.
Третье утро после того, как Жан и Фуггер вошли в город, выдалось холодным. Трава подернулась инеем, и лето начало медленно отходить в воспоминания. Товарищи сменяли друг друга на посту, дрожа от холода. Но их дежурство напротив башни, продолжавшееся всю ночь, оказалось бесполезным: ушедшие в город так и не подали сигнала.
— Может, они окажутся среди горожан? — Но уже задавая этот вопрос, Хакон понимал, что такого быть не может.
— Старики, дети и женщины. Осада почти закончилась.
Истощенные люди, медленно выходившие из ворот, шли с пустыми руками. Из-под расползающихся лохмотьев торчали острые локти и коленки. Они плелись между рядами насмешничающих наемников, которые вымещали на них раздражение, накопившееся за долгую осаду.
Джанук с отвращением отвернулся, предоставив скандинаву рассматривать жалкое шествие в слабой надежде найти своих друзей. Янычар наблюдал за тем, как в лагерь въезжает большой отряд вооруженных всадников, окружавших карету, богато украшенную резьбой и позолотой. Поначалу Джанук просто подумал, что к осаждающим прибыло новое подкрепление, но затем разглядел в карете нечто знакомое, пробудившее в нем неясные воспоминания. Он перевел взгляд на голову отряда, туда, где огромный всадник всматривался в толпу наемников, выискивая дорогу к знаменам Мюнстера и Гессена. Вот этот человек обернулся, чтобы громко отдать какой-то приказ, и Джанук увидел его лицо. Оно было страшно обезображено — посмертная маска на ходячем трупе. Один раз Джанук уже видел его. Это было совсем недолго, во время уличного боя в Сиене.
Янычар повернулся и быстро утащил Хакона за кипу фашин, приготовленных для того, чтобы укрепить земляной вал. Они оба пригнулись. Всадники с каретой проехали всего в нескольких шагах от них.
— О, все наши несчастливые звезды! Что привело сюда этого дьявола? — вопросил Хакон.
Когда карета поравнялась с фашинами, он выглянул и сумел рассмотреть лицо, смотревшее из окна. В последний раз Хакон встречал этого человека в городе, охваченном огнями святого Антония. Напрасно он надеялся больше никогда его не видеть.
Твердые решения таяли в едкой кислоте неуверенности. Да тут еще из груди постоянно отходила красная мокрота. Ему трудно было сосредоточиться на чем-то, он не мог больше отдавать приказы. Впервые за всю свою жизнь архиепископ уступил власть другому человеку.
Горло его сжал спазм, и он запоздало поднес к губам платок. Капли пролились мимо, и пятно, которое растекалось по груди его дорожного плаща, стало еще больше. Чибо откинулся на мягкое сиденье кареты и в который раз прижал платок к губам. Рядом с ним пошевелился и забормотал что-то Франчетто. «Этот человек способен спать в доспехах в разгар боя», — подумал архиепископ. Но по крайней мере сон немного смягчал страдания его брата: после Марсхейма он скорчился почти пополам, суставы у него одеревенели, а все мышцы болели. По дороге в Мюнстер он постепенно распрямлялся, но это сопровождалось страшным жжением в руках и ногах. Выпрямиться во весь рост он до сих пор не мог. Только когда Франчетто засыпал, архиепископ мог отдохнуть от его стонов.
И это при том, что его брат еще оказался в числе счастливцев! Им обоим повезло. Дюжина его людей погибла от рук своих товарищей, кое-кто покончил с собой. Они умерли, крича от ужаса, одержимые бесами. У каждого имелся свой бес, и все эти бесы были разными — но одинаково пугающими. Тела уходили из жизни вследствие многочисленных кинжальных ударов в грудь, но всякий, кто видел эту смерть, не мог не заметить отверстий, оставленных сатанинскими вилами, когда те вырывали душу из плоти. А те, кто выжил, — все получили повреждения тела или ума. Еще полдюжины солдат дезертировали в ту первую ночь, уползая по домам. Оставшиеся, скорченные недугом, в страхе цеплялись друг за друга. Единственный, кто казался прежним, был человек, который сейчас ехал во главе отряда.
Однако Чибо знал, что это только внешнее впечатление. Он-то видел, что Генрих фон Золинген забрал угли, оставшиеся от огней святого Антония, и теперь они светились в его глазах. Ум баварца был исковеркан под стать его лицу.
Именно Генрих кое-как организовал путников после того, как самые страшные кошмары ушли. Это он возглавил поиски шестипалой руки. Это он убедил своего господина в том, что появление палача, забравшего реликвию, не было галлюцинацией. И аббат подтвердил его слова перед тем, как Генрих убил его. Аббата и его молодого исповедника — обоих. Необходимо сохранять видимость того, что они направляются в Германию на Священную войну. Их история потеряла бы всякую убедительность, если бы стало известно, что они распяли прелата.
Чибо оценил предусмотрительность своего телохранителя. Именно ради Священной войны они и попали в Мюнстер. Папский легат, Петро Паоло Верджерио, был весьма смущен их неожиданным появлением во Франкфурте и поспешил отправить их дальше. Он объяснил, что ситуация весьма непростая: папа пытается созвать в Мантуе общий совет, на котором присутствовали бы обе стороны — протестанты и католики. И он опасался, как бы высокопоставленный архиепископ не смутил кого-то из колеблющихся.
— Почему бы вам не отправиться в Мюнстер, где католики и протестанты объединились против простолюдинов-анабаптистов? — предложил он. — Это — знак того, что мы в состоянии разрешить наши противоречия. Ваш опыт «крестоносца» может оказаться там полезным.
От Чибо не укрылся тон, которым это было сказано, и мысленно он пообещал себе, что когда-нибудь обязательно сквитается с этим чванным дурнем. Однако ему нужно было где-то остановиться, пока его шпионы будут обшаривать все германские государства в надежде получить известия о руке. Кое-какие рыцари с большой дороги из числа знакомых Генриха допрашивали компанию, которая подходила под описание. Это было у границы. Потом какие-то хмурые подмастерья-лютеране признали, что видели тех же людей по другую сторону границы. А потом… ничего. Они исчезли. Так что с тем же успехом дожидаться известий можно было в Мюнстере. Пусть все видят, как архиепископ Сиенский преследует цели Святой Церкви. А тем временем он будет преследовать свои собственные.
Тут кашель Чибо немного унялся. Его внимание привлекли радостные крики. Заметив, что они находятся уже в нескольких сотнях шагов от знамен, он приказал Генриху остановиться.
— Мне надо переоблачиться в священническое одеяние, чтобы приветствовать тех, кому я пришел на помощь.
— А ваш брат?
Чибо взглянул на Франчетто, который продолжал что-то бормотать во сне.
— Оставь его здесь. Нам и без того придется давать слишком много объяснений. Пойди и объяви о моем приезде.
В чистых одеяниях, сопровождаемый почетным караулом из той дюжины солдат, которые уже были в состоянии держаться прямо, архиепископ Сиенский прошествовал в шатер епископа Мюнстерского. Он ожидал, что его примут куда более торжественно, как подобает при встрече двух князей Церкви. Однако небольшой шатер епископа был заполнен народом, а сам епископ был слишком возбужден, чтобы соблюдать формальности. Чибо уже встречался с ним прежде, на нескольких совещаниях, которые устраивались в первые годы лютеранского раскола. Епископ Мюнстерский был легко возбудим, невоспитан, чрезмерно фамильярен (чем вообще грешат многие немцы). Время ничуть его не изменило. Оно только добавило несколько лишних подбородков на лицо, которое и прежде не отличалось отсутствием излишней плоти.
— Ах, дорогой мой, как мило, что вы приехали! — произнес глава Мюнстерской епархии, словно итальянец заглянул к нему поужинать. — Жаль, что мы не можем принять вас более торжественно, но ваше прибытие совпало с великим днем. Есть первый знак того, что враг вот-вот сдастся. Скоро, очень скоро я получу мой город обратно! Вы знакомы с ландграфом?
Высокий мужчина в полных боевых доспехах, со шлемом под мышкой и жезлом командующего в руке оторвал взгляд от карты, не скрывая досады на то, что его отвлекают. Седая борода Филиппа Гессенского выбилась из-под латного воротника, серые глаза хмуро смотрели с обветренного морщинистого лица. Он не стал подниматься и целовать кольцо Чибо, только сдержанно кивнул, пробормотал что-то по-немецки и снова начал выслушивать доклады окружавших его военных.
— Боюсь, он не принадлежит к числу нашей паствы, — прошептал епископ, слишком близко придвинувшись к лицу Чибо и обдавая его запахом несвежей капусты. — Ах, ну что поделаешь! Новый мир. Но именно этот человек поможет мне получить Мюнстер обратно.
Чибо выслушивал тираду в адрес анабаптистов, показавшуюся ему бесконечной, пока наконец какая-то суета у входа в шатер не отвлекла епископа. Солдат, одетый в его цвета, подбежал, зашептал ему что-то на ухо, а потом передал небольшой свернутый в трубку лист пергамента. Епископ прочел его, захлопал в ладоши и снова окликнул ландграфа:
— Мой милый князь, нам надо очистить шатер. Здесь могут остаться только самые доверенные наши офицеры. Я получил известия из города. Возможно, эти известия помогут нам овладеть им!
Услышав столь громогласное требование соблюдать тайну, Филипп нахмурился, однако подал знак своим офицерам, так что просьба епископа быстро была исполнена. Многозначительный взгляд Филиппа в сторону Чибо заставил епископа поспешно вступиться за собрата-католика:
— Его высокопреосвященство прибыл сюда со своими людьми, чтобы помочь нам. Он не меньше нашего хочет, чтобы наши враги были повержены. Он должен остаться.
Ландграф кивнул, довольно неохотно, а потом дал знак стражнику, охранявшему вход.
Занавеска, служившая дверью, отодвинулась, и в шатер ввели двух женщин из семейства Фуггеров, Герту и Алису.
— Ты хорошо умеешь красться?
— Я никогда не крадусь! — гордо заявил тот.
Янычар отозвался:
— Так я и думал. Именно поэтому я и пойду один. Потому что нам необходимо услышать, что происходит в шатре.
После этого заявления Джанук втиснулся в щель между двумя бочонками вина, стоявшими у шатра епископа Мюнстерского. С покатого верха шатра стекали потоки дождя, пропитывающие его одежду. Однако Джанук был этому только рад: благодаря ливню охранники, которые должны были бы обходить дозором шатер, съежились под всеми навесами, какие только оказались поблизости. Хотя Джанук неплохо спрятался, наблюдательный взгляд смог бы обнаружить его присутствие. Из-за дождя слышно было плохо, но, к счастью, взволнованные люди обычно разговаривают громко.
Ландграф, как и любой германский правитель, действительно их знал. Почти все были в долгу у этой семьи. И почти все из-за этого ненавидели ее представителей.
— Католик и Фуггер? А я-то думал, что все банкиры — жиды. — Оскорбительные слова Филиппа Гессенского были встречены подобострастным смехом полудюжины командиров, стоявших вокруг него. — Император допустил серьезную ошибку, разрешив христианам заниматься ростовщичеством. Ну так что, этот твой Фуггер хочет продать нам свой город? Мы возьмем его бесплатно, женщина. И мы даже предложим ему за это «проценты».
Тут опять раздался смех. Однако если Герта и боялась своих высокопоставленных слушателей, куда страшнее был для нее Корнелиус Фуггер. Ей жутко было и помыслить о том гневе, который навлек бы на нее провал ее миссии. И этот страх придал ей силы.
— Милорды, епископ знает моего мужа как доброго сына Мюнстера. Моему супругу страстно хочется спасти наш город от зла, которое его разъедает.
— Так оно скоро и будет. Город вот-вот падет, — заявил ландграф.
— Милорд, нам всем хотелось бы, чтобы это было так.
— Это так. И то, что вы, женщины, покинули его, только доказывает мою правоту. У вас там больше не осталось провизии.
У Герты задрожал голос:
— Мой муж опасается, что скоро самого города не останется. Освобождать вам будет нечего. Царь Ян грезит о Судном дне, об Армагеддоне. И о том, что все пророчества исполнятся здесь и сейчас.
Епископ презрительно хмыкнул.
— Фантазии безумца! — Он повернулся к Филиппу. — Видите, что вышло из затеи Лютера перевести Библию на немецкий язык? Безумцы сочли возможным толковать Слово Божье напрямую!
Ландграф не успел ответить на этот выпад. Женщина потеряла остатки самообладания и взвыла:
— Ян — такой безумец, который скорее подожжет дом, чем сдастся! Все наши дома! Он только что получил в руки оружие, которое ему требовалось, чтобы запалить огонь апокалипсиса!
— Какое еще оружие? — рявкнул Филипп. — Никакого оружия в город не пропускали!
— Он считает, что это знамение самого Спасителя!
— Знамение? Что это за бред? Новая еретическая чушь? — Епископ начал терять терпение.
Сквозь слезы Герта продолжила:
— Вчера в городе взяли в плен одного человека. Француза, который пробрался в город через стены с… с еще одним человеком. И на нем было спрятано это оружие. Они все называют его орудием своего спасения. Это… это отрубленная рука. — Рыдания помешали ей продолжить.
— Рука? Глупая ты баба! — Филипп Гессенский больше не мог сдерживать себя. Что толку церемониться! — Какая им польза от руки с трупа какого-нибудь преступника?
— Они говорят, что она принадлежала той английской королеве, которую казнили весной. Анне… как ее там. Эта рука, у нее… у нее…
— У нее шесть пальцев. Это — рука ведьмы! Это дело дьявола, потому что она не гниет и не сохнет! — поспешно договорила за мать Алиса.
Джанкарло Чибо молча стоял в стороне, не обращая внимания на разговор, который шел вокруг него, и тихо выкашливал кровь в платок. Когда до него долетели последние слова, ему показалось, будто он слышит их совсем в другое время и в другом месте. В Сиене, когда он впервые узнал о том, что Анну должны казнить. После Марсхейма время странно исказилось, и прошлое постоянно вторгалось в настоящее. Однако когда стоявший рядом Генрих напряженно выпрямился и даже позволил себе схватить архиепископа за руку, Чибо понял, что эти слова были произнесены здесь и сейчас и что Бог или дьявол — кто-то из них привел его в это место. И ему было неважно, кто именно.
— Милорды. — Чибо говорил негромко, но голос его звучал так же завораживающе, как и прежде, так что остальные невольно подались к нему, прислушиваясь. — Милорды, мне кое-что известно об этой руке. Я уже был свидетелем ее способности овладевать умами людей. Если она досталась этому безумцу, то, возможно, он получил именно то, чего ему не хватало, чтобы устроить свой Судный день. Он может не оставить вам в городе ничего, кроме пепла и развалин.
Эти слова, произнесенные очень тихо, помогли Герте прекратить проливать слезы, а правителям церкви и государства — сосредоточиться.
— Значит, женщина, ты принесла нам только это дурное известие? — рявкнул на нее ландграф.
Герта испуганно поперхнулась.
— Я принесла вам также вести о том, как можно пробраться в город, милорд. Если вы снизойдете воспользоваться этим переходом. Это — тайный ход, о котором известно только моему семейству. Мой муж ждет вас у выхода из него, и слуги проводят вас к городским воротам, чтобы их можно было распахнуть навстречу вашей армии.
Епископ сказал:
— И он получит за это благословение и в этой жизни, и в будущей.
Выговорив это, Герта лишилась остатков своей отваги, однако Алиса всегда была бойкой девицей, а короткий флирт с монархом одарил ее смелостью, несколько неуместной для столь юного возраста и простого происхождения. Заметив, что мать перепугалась до полусмерти, девушка продолжила вместо нее:
— Милорды, мой отец просит еще об одной вещи, которая скрепила бы договор. Он опасается, как бы кто-нибудь из ваших солдат в разгар… штурма не оказался бы… неразборчивым в выборе противников.
Ландграф был воспитан так, чтобы хотя бы внешне соблюдать правила рыцарства. Молодая женщина, к тому же не лишенная привлекательности, просила о защите. Разумеется!
— Я распоряжусь, чтобы один из моих офицеров защищал вас и ваших близких, чтобы с вами не случилось ничего дурного.
— Благодарю вас, милорд. — Алиса сделала изящный поклон и устремила на немолодого правителя взгляд, который так недавно заинтересовал того, кто хотел называться царем. — Но моему отцу было бы спокойнее, если бы вы отправили отряд солдат, чтобы вынести кое-что из нашего… имущества… тем же путем, каким он введет вас в город. С вашей гарантией его сохранности.
Присутствующие сразу поняли, о чем идет разговор. О богатстве семьи Фуггеров ходили легенды. И Филипп почувствовал, что сейчас ему предоставляется возможность расплатиться по своим собственным немалым финансовым обязательствам этому семейству.
— Миледи, — ответил он, наклоняя голову, — я счастлив дать вам мои личные гарантии. Люди будут отправлены. Честные люди, — добавил он, обводя взглядом своих подчиненных. Продолжая смотреть им прямо в глаза, он спросил: — Но кто из вас, мои храбрые офицеры, будет иметь честь стать нашим Менелаем, первым греком, который проникнет в эту Трою и распахнет нам ее врата?
— По-моему, нет. Посмотри, кто выходит. — Джанук слез с порохового бочонка, на котором стоял. — Пойдем, рассмотрим их получше.
Третье утро после того, как Жан и Фуггер вошли в город, выдалось холодным. Трава подернулась инеем, и лето начало медленно отходить в воспоминания. Товарищи сменяли друг друга на посту, дрожа от холода. Но их дежурство напротив башни, продолжавшееся всю ночь, оказалось бесполезным: ушедшие в город так и не подали сигнала.
— Может, они окажутся среди горожан? — Но уже задавая этот вопрос, Хакон понимал, что такого быть не может.
— Старики, дети и женщины. Осада почти закончилась.
Истощенные люди, медленно выходившие из ворот, шли с пустыми руками. Из-под расползающихся лохмотьев торчали острые локти и коленки. Они плелись между рядами насмешничающих наемников, которые вымещали на них раздражение, накопившееся за долгую осаду.
Джанук с отвращением отвернулся, предоставив скандинаву рассматривать жалкое шествие в слабой надежде найти своих друзей. Янычар наблюдал за тем, как в лагерь въезжает большой отряд вооруженных всадников, окружавших карету, богато украшенную резьбой и позолотой. Поначалу Джанук просто подумал, что к осаждающим прибыло новое подкрепление, но затем разглядел в карете нечто знакомое, пробудившее в нем неясные воспоминания. Он перевел взгляд на голову отряда, туда, где огромный всадник всматривался в толпу наемников, выискивая дорогу к знаменам Мюнстера и Гессена. Вот этот человек обернулся, чтобы громко отдать какой-то приказ, и Джанук увидел его лицо. Оно было страшно обезображено — посмертная маска на ходячем трупе. Один раз Джанук уже видел его. Это было совсем недолго, во время уличного боя в Сиене.
Янычар повернулся и быстро утащил Хакона за кипу фашин, приготовленных для того, чтобы укрепить земляной вал. Они оба пригнулись. Всадники с каретой проехали всего в нескольких шагах от них.
— О, все наши несчастливые звезды! Что привело сюда этого дьявола? — вопросил Хакон.
Когда карета поравнялась с фашинами, он выглянул и сумел рассмотреть лицо, смотревшее из окна. В последний раз Хакон встречал этого человека в городе, охваченном огнями святого Антония. Напрасно он надеялся больше никогда его не видеть.
* * *
Джанкарло Чибо не сомневался в том, что пустился в путь с какой-то определенной целью. Но после Марсхейма все превратилось для него в кровавую неразбериху.Твердые решения таяли в едкой кислоте неуверенности. Да тут еще из груди постоянно отходила красная мокрота. Ему трудно было сосредоточиться на чем-то, он не мог больше отдавать приказы. Впервые за всю свою жизнь архиепископ уступил власть другому человеку.
Горло его сжал спазм, и он запоздало поднес к губам платок. Капли пролились мимо, и пятно, которое растекалось по груди его дорожного плаща, стало еще больше. Чибо откинулся на мягкое сиденье кареты и в который раз прижал платок к губам. Рядом с ним пошевелился и забормотал что-то Франчетто. «Этот человек способен спать в доспехах в разгар боя», — подумал архиепископ. Но по крайней мере сон немного смягчал страдания его брата: после Марсхейма он скорчился почти пополам, суставы у него одеревенели, а все мышцы болели. По дороге в Мюнстер он постепенно распрямлялся, но это сопровождалось страшным жжением в руках и ногах. Выпрямиться во весь рост он до сих пор не мог. Только когда Франчетто засыпал, архиепископ мог отдохнуть от его стонов.
И это при том, что его брат еще оказался в числе счастливцев! Им обоим повезло. Дюжина его людей погибла от рук своих товарищей, кое-кто покончил с собой. Они умерли, крича от ужаса, одержимые бесами. У каждого имелся свой бес, и все эти бесы были разными — но одинаково пугающими. Тела уходили из жизни вследствие многочисленных кинжальных ударов в грудь, но всякий, кто видел эту смерть, не мог не заметить отверстий, оставленных сатанинскими вилами, когда те вырывали душу из плоти. А те, кто выжил, — все получили повреждения тела или ума. Еще полдюжины солдат дезертировали в ту первую ночь, уползая по домам. Оставшиеся, скорченные недугом, в страхе цеплялись друг за друга. Единственный, кто казался прежним, был человек, который сейчас ехал во главе отряда.
Однако Чибо знал, что это только внешнее впечатление. Он-то видел, что Генрих фон Золинген забрал угли, оставшиеся от огней святого Антония, и теперь они светились в его глазах. Ум баварца был исковеркан под стать его лицу.
Именно Генрих кое-как организовал путников после того, как самые страшные кошмары ушли. Это он возглавил поиски шестипалой руки. Это он убедил своего господина в том, что появление палача, забравшего реликвию, не было галлюцинацией. И аббат подтвердил его слова перед тем, как Генрих убил его. Аббата и его молодого исповедника — обоих. Необходимо сохранять видимость того, что они направляются в Германию на Священную войну. Их история потеряла бы всякую убедительность, если бы стало известно, что они распяли прелата.
Чибо оценил предусмотрительность своего телохранителя. Именно ради Священной войны они и попали в Мюнстер. Папский легат, Петро Паоло Верджерио, был весьма смущен их неожиданным появлением во Франкфурте и поспешил отправить их дальше. Он объяснил, что ситуация весьма непростая: папа пытается созвать в Мантуе общий совет, на котором присутствовали бы обе стороны — протестанты и католики. И он опасался, как бы высокопоставленный архиепископ не смутил кого-то из колеблющихся.
— Почему бы вам не отправиться в Мюнстер, где католики и протестанты объединились против простолюдинов-анабаптистов? — предложил он. — Это — знак того, что мы в состоянии разрешить наши противоречия. Ваш опыт «крестоносца» может оказаться там полезным.
От Чибо не укрылся тон, которым это было сказано, и мысленно он пообещал себе, что когда-нибудь обязательно сквитается с этим чванным дурнем. Однако ему нужно было где-то остановиться, пока его шпионы будут обшаривать все германские государства в надежде получить известия о руке. Кое-какие рыцари с большой дороги из числа знакомых Генриха допрашивали компанию, которая подходила под описание. Это было у границы. Потом какие-то хмурые подмастерья-лютеране признали, что видели тех же людей по другую сторону границы. А потом… ничего. Они исчезли. Так что с тем же успехом дожидаться известий можно было в Мюнстере. Пусть все видят, как архиепископ Сиенский преследует цели Святой Церкви. А тем временем он будет преследовать свои собственные.
Тут кашель Чибо немного унялся. Его внимание привлекли радостные крики. Заметив, что они находятся уже в нескольких сотнях шагов от знамен, он приказал Генриху остановиться.
— Мне надо переоблачиться в священническое одеяние, чтобы приветствовать тех, кому я пришел на помощь.
— А ваш брат?
Чибо взглянул на Франчетто, который продолжал что-то бормотать во сне.
— Оставь его здесь. Нам и без того придется давать слишком много объяснений. Пойди и объяви о моем приезде.
В чистых одеяниях, сопровождаемый почетным караулом из той дюжины солдат, которые уже были в состоянии держаться прямо, архиепископ Сиенский прошествовал в шатер епископа Мюнстерского. Он ожидал, что его примут куда более торжественно, как подобает при встрече двух князей Церкви. Однако небольшой шатер епископа был заполнен народом, а сам епископ был слишком возбужден, чтобы соблюдать формальности. Чибо уже встречался с ним прежде, на нескольких совещаниях, которые устраивались в первые годы лютеранского раскола. Епископ Мюнстерский был легко возбудим, невоспитан, чрезмерно фамильярен (чем вообще грешат многие немцы). Время ничуть его не изменило. Оно только добавило несколько лишних подбородков на лицо, которое и прежде не отличалось отсутствием излишней плоти.
— Ах, дорогой мой, как мило, что вы приехали! — произнес глава Мюнстерской епархии, словно итальянец заглянул к нему поужинать. — Жаль, что мы не можем принять вас более торжественно, но ваше прибытие совпало с великим днем. Есть первый знак того, что враг вот-вот сдастся. Скоро, очень скоро я получу мой город обратно! Вы знакомы с ландграфом?
Высокий мужчина в полных боевых доспехах, со шлемом под мышкой и жезлом командующего в руке оторвал взгляд от карты, не скрывая досады на то, что его отвлекают. Седая борода Филиппа Гессенского выбилась из-под латного воротника, серые глаза хмуро смотрели с обветренного морщинистого лица. Он не стал подниматься и целовать кольцо Чибо, только сдержанно кивнул, пробормотал что-то по-немецки и снова начал выслушивать доклады окружавших его военных.
— Боюсь, он не принадлежит к числу нашей паствы, — прошептал епископ, слишком близко придвинувшись к лицу Чибо и обдавая его запахом несвежей капусты. — Ах, ну что поделаешь! Новый мир. Но именно этот человек поможет мне получить Мюнстер обратно.
Чибо выслушивал тираду в адрес анабаптистов, показавшуюся ему бесконечной, пока наконец какая-то суета у входа в шатер не отвлекла епископа. Солдат, одетый в его цвета, подбежал, зашептал ему что-то на ухо, а потом передал небольшой свернутый в трубку лист пергамента. Епископ прочел его, захлопал в ладоши и снова окликнул ландграфа:
— Мой милый князь, нам надо очистить шатер. Здесь могут остаться только самые доверенные наши офицеры. Я получил известия из города. Возможно, эти известия помогут нам овладеть им!
Услышав столь громогласное требование соблюдать тайну, Филипп нахмурился, однако подал знак своим офицерам, так что просьба епископа быстро была исполнена. Многозначительный взгляд Филиппа в сторону Чибо заставил епископа поспешно вступиться за собрата-католика:
— Его высокопреосвященство прибыл сюда со своими людьми, чтобы помочь нам. Он не меньше нашего хочет, чтобы наши враги были повержены. Он должен остаться.
Ландграф кивнул, довольно неохотно, а потом дал знак стражнику, охранявшему вход.
Занавеска, служившая дверью, отодвинулась, и в шатер ввели двух женщин из семейства Фуггеров, Герту и Алису.
* * *
Джанук спросил скандинава:— Ты хорошо умеешь красться?
— Я никогда не крадусь! — гордо заявил тот.
Янычар отозвался:
— Так я и думал. Именно поэтому я и пойду один. Потому что нам необходимо услышать, что происходит в шатре.
После этого заявления Джанук втиснулся в щель между двумя бочонками вина, стоявшими у шатра епископа Мюнстерского. С покатого верха шатра стекали потоки дождя, пропитывающие его одежду. Однако Джанук был этому только рад: благодаря ливню охранники, которые должны были бы обходить дозором шатер, съежились под всеми навесами, какие только оказались поблизости. Хотя Джанук неплохо спрятался, наблюдательный взгляд смог бы обнаружить его присутствие. Из-за дождя слышно было плохо, но, к счастью, взволнованные люди обычно разговаривают громко.
* * *
— Я знаю эту женщину, — объявил епископ. — Это — жена Корнелиуса Фуггера, щедрого благотворителя мюнстерской церкви. Он принадлежит к богатой банкирской семье. Не сомневаюсь, что вы все их знаете.Ландграф, как и любой германский правитель, действительно их знал. Почти все были в долгу у этой семьи. И почти все из-за этого ненавидели ее представителей.
— Католик и Фуггер? А я-то думал, что все банкиры — жиды. — Оскорбительные слова Филиппа Гессенского были встречены подобострастным смехом полудюжины командиров, стоявших вокруг него. — Император допустил серьезную ошибку, разрешив христианам заниматься ростовщичеством. Ну так что, этот твой Фуггер хочет продать нам свой город? Мы возьмем его бесплатно, женщина. И мы даже предложим ему за это «проценты».
Тут опять раздался смех. Однако если Герта и боялась своих высокопоставленных слушателей, куда страшнее был для нее Корнелиус Фуггер. Ей жутко было и помыслить о том гневе, который навлек бы на нее провал ее миссии. И этот страх придал ей силы.
— Милорды, епископ знает моего мужа как доброго сына Мюнстера. Моему супругу страстно хочется спасти наш город от зла, которое его разъедает.
— Так оно скоро и будет. Город вот-вот падет, — заявил ландграф.
— Милорд, нам всем хотелось бы, чтобы это было так.
— Это так. И то, что вы, женщины, покинули его, только доказывает мою правоту. У вас там больше не осталось провизии.
У Герты задрожал голос:
— Мой муж опасается, что скоро самого города не останется. Освобождать вам будет нечего. Царь Ян грезит о Судном дне, об Армагеддоне. И о том, что все пророчества исполнятся здесь и сейчас.
Епископ презрительно хмыкнул.
— Фантазии безумца! — Он повернулся к Филиппу. — Видите, что вышло из затеи Лютера перевести Библию на немецкий язык? Безумцы сочли возможным толковать Слово Божье напрямую!
Ландграф не успел ответить на этот выпад. Женщина потеряла остатки самообладания и взвыла:
— Ян — такой безумец, который скорее подожжет дом, чем сдастся! Все наши дома! Он только что получил в руки оружие, которое ему требовалось, чтобы запалить огонь апокалипсиса!
— Какое еще оружие? — рявкнул Филипп. — Никакого оружия в город не пропускали!
— Он считает, что это знамение самого Спасителя!
— Знамение? Что это за бред? Новая еретическая чушь? — Епископ начал терять терпение.
Сквозь слезы Герта продолжила:
— Вчера в городе взяли в плен одного человека. Француза, который пробрался в город через стены с… с еще одним человеком. И на нем было спрятано это оружие. Они все называют его орудием своего спасения. Это… это отрубленная рука. — Рыдания помешали ей продолжить.
— Рука? Глупая ты баба! — Филипп Гессенский больше не мог сдерживать себя. Что толку церемониться! — Какая им польза от руки с трупа какого-нибудь преступника?
— Они говорят, что она принадлежала той английской королеве, которую казнили весной. Анне… как ее там. Эта рука, у нее… у нее…
— У нее шесть пальцев. Это — рука ведьмы! Это дело дьявола, потому что она не гниет и не сохнет! — поспешно договорила за мать Алиса.
Джанкарло Чибо молча стоял в стороне, не обращая внимания на разговор, который шел вокруг него, и тихо выкашливал кровь в платок. Когда до него долетели последние слова, ему показалось, будто он слышит их совсем в другое время и в другом месте. В Сиене, когда он впервые узнал о том, что Анну должны казнить. После Марсхейма время странно исказилось, и прошлое постоянно вторгалось в настоящее. Однако когда стоявший рядом Генрих напряженно выпрямился и даже позволил себе схватить архиепископа за руку, Чибо понял, что эти слова были произнесены здесь и сейчас и что Бог или дьявол — кто-то из них привел его в это место. И ему было неважно, кто именно.
— Милорды. — Чибо говорил негромко, но голос его звучал так же завораживающе, как и прежде, так что остальные невольно подались к нему, прислушиваясь. — Милорды, мне кое-что известно об этой руке. Я уже был свидетелем ее способности овладевать умами людей. Если она досталась этому безумцу, то, возможно, он получил именно то, чего ему не хватало, чтобы устроить свой Судный день. Он может не оставить вам в городе ничего, кроме пепла и развалин.
Эти слова, произнесенные очень тихо, помогли Герте прекратить проливать слезы, а правителям церкви и государства — сосредоточиться.
— Значит, женщина, ты принесла нам только это дурное известие? — рявкнул на нее ландграф.
Герта испуганно поперхнулась.
— Я принесла вам также вести о том, как можно пробраться в город, милорд. Если вы снизойдете воспользоваться этим переходом. Это — тайный ход, о котором известно только моему семейству. Мой муж ждет вас у выхода из него, и слуги проводят вас к городским воротам, чтобы их можно было распахнуть навстречу вашей армии.
Епископ сказал:
— И он получит за это благословение и в этой жизни, и в будущей.
Выговорив это, Герта лишилась остатков своей отваги, однако Алиса всегда была бойкой девицей, а короткий флирт с монархом одарил ее смелостью, несколько неуместной для столь юного возраста и простого происхождения. Заметив, что мать перепугалась до полусмерти, девушка продолжила вместо нее:
— Милорды, мой отец просит еще об одной вещи, которая скрепила бы договор. Он опасается, как бы кто-нибудь из ваших солдат в разгар… штурма не оказался бы… неразборчивым в выборе противников.
Ландграф был воспитан так, чтобы хотя бы внешне соблюдать правила рыцарства. Молодая женщина, к тому же не лишенная привлекательности, просила о защите. Разумеется!
— Я распоряжусь, чтобы один из моих офицеров защищал вас и ваших близких, чтобы с вами не случилось ничего дурного.
— Благодарю вас, милорд. — Алиса сделала изящный поклон и устремила на немолодого правителя взгляд, который так недавно заинтересовал того, кто хотел называться царем. — Но моему отцу было бы спокойнее, если бы вы отправили отряд солдат, чтобы вынести кое-что из нашего… имущества… тем же путем, каким он введет вас в город. С вашей гарантией его сохранности.
Присутствующие сразу поняли, о чем идет разговор. О богатстве семьи Фуггеров ходили легенды. И Филипп почувствовал, что сейчас ему предоставляется возможность расплатиться по своим собственным немалым финансовым обязательствам этому семейству.
— Миледи, — ответил он, наклоняя голову, — я счастлив дать вам мои личные гарантии. Люди будут отправлены. Честные люди, — добавил он, обводя взглядом своих подчиненных. Продолжая смотреть им прямо в глаза, он спросил: — Но кто из вас, мои храбрые офицеры, будет иметь честь стать нашим Менелаем, первым греком, который проникнет в эту Трою и распахнет нам ее врата?