Страница:
Как еврей, Вейссман оскорбился и встревожился. «Гнусные писульки», говорил он явно от чистого сердца. Оскорбленный и встревоженный тем, что его свалили в одну кучу с гомосеками, он не мог не видеть и другого: письмо использует те же аргументы, которые — за вычетом антисемитизма и гомофобии — он приводил сегодня за ленчем. Перед самым Харбор-холлом Вейссман положил руку Нельсону на локоть.
— Мы догадываемся, кто это. Затруднение в том, как, не раздувая скандала, уволить коллегу на постоянном контракте. Хотя я уже и так сказал слишком много.
Палец у Нельсона горел. Ему смертельно хотелось узнать, кто же предполагаемый анонимщик. Он снял перчатку, чтобы схватить Вейссмана за руку, вжать пылающий палец ему в ладонь.
— Профессор! — рявкнули неподалеку. Оба обернулись, и Нельсон покраснел, понимая свою ошибку, — его никто не звал.
— Вас хочет видеть Антони! — Из Харбор-холла выскочил распаренный Лайонел в рубашке без пиджака, чуть не сбив студента. Мальчишка в досаде показал кукиш его спине.
— Входит Калибан, — прошептал Вейссман, — грубый и уродливый раб.
— Он хочет видеть вас прямо сейчас. — Лайонел шагнул между Вейссманом и Нельсоном.
Нельсон знал, что Гроссмауль врет; они только что оставили декана Акулло и Миранду Делятур в ресторане. Надо полагать, замдекана с орлиных высот восьмого этажа приметил Вейссмана под ручку с Нельсоном и спикировал вниз, чтобы их развести.
— Долг зовет! — Вейссман шагнул к двери. Лайонел затрусил следом, злобно оглянувшись через плечо. Нельсон остался стоять, дурак дураком, так и не узнав, кто подозреваемый. Палец горел. Натягивая перчатки, он почувствовал на затылке чей-то взгляд и обернулся. Мимо спешили несколько студентов, выпуская морозный пар. Нельсон взглянул на часовую башню за углом библиотеки, ожидая увидеть движение между зубцами, однако увидел только исполинский белый циферблат, напомнивший ему о следующем занятии.
В три часа он раздал сочинения на тему «Лорд и леди Макбет: можно ли было спасти семью?» и устроил ролевую игру «Достаточно ли амбициозен ваш муж?». Плохое знание Шекспира студенты восполняли близким знакомством с «Шоу Джерри Спрингера». Добровольцы изображали лорда и леди Макбет. Кавдорский тан сидел, ссутулившись, и отвечал односложно, а супруга подначивала его под одобрительный смех класса. «Студийная аудитория» подсказывала реплики.
Тем временем Нельсон потирал горящий палец и думал, под каким бы предлогом сунуться к Вите. Как только Вейссман сказал «анонимки», Нельсон понял, что должен увидеть письмо и вычислить автора. Наверняка Вита получила письмо и молчит. Вне зависимости от Витиной сексуальной ориентации, анонимщик-гомофоб считает ее лесбиянкой. Однако на электронные письма Вита не отвечала, а дома у нее Нельсон никогда не бывал.
После занятий он поднялся на восьмой этаж и вытащил из Витиного ящика почту за два дня. Под хищным взглядом секретарши перебрал стопку рекламных листков. Ничего, что оправдывало бы внезапный визит. Однако, вернувшись в кабинет, он наступил на оброненную Витой перчатку, сунул перчатку в карман, надел галоши и пошел к ней домой.
Как раз когда на узкой улочке зажглись фонари, Нельсон поднялся по ступеням к Витиному крыльцу. Она жила на втором этаже старого каркасного домика, с отдельным входом на темную лестницу. Нельсон походил по скрипучему крыльцу в свете слепящей лампочки над дверью, еще раз проверяя свою совесть, пока не 146 решил, что его привела сюда исключительно забота о Витином душевном спокойствии. Нажал на звонок и сосчитал до десяти, зная, что с первого раза она не откроет, потом позвонил снова.
Скрипнула ступенька, он снова нажал на звонок. Тут же по лестнице застучали быстрые шаги.
— Уходите! — донесся из-за двери голос Виты. — Я не стану с вами разговаривать!
— Вита, я…
— Я оставила вашу книгу за второй дверью! Уходите, пожалуйста!
Какую книгу? Нельсон открыл алюминиевую дверь. На коврике перед внутренней дверью лежала новехонькая «Книга мормона».
— Это я, Вита, — сказал он. — Я, Нельсон.
Молчание. Потом Вита спросила:
— Что вам нужно?
— Я принес перчатку. Вита, откройте дверь.
Снова долгое молчание.
— Дайте на вас посмотреть, — сказала Вита, и Нельсон отступил под лампу над входом, которая горела двадцать четыре часа в сутки. Кто-то, подвозивший ее домой, пустил фразу «Вита за семью запорами»; сейчас Нельсон слышал, как отодвигается одна щеколда, другая, третья. Он сбился со счета. С загробным скрежетом дверь приоткрылась на несколько дюймов, натягивая цепочку. Из темноты выглянуло призрачное лицо. Вита в щель протянула руку за перчаткой.
— Спасибо, — шепнула она.
Нельсон сжал перчатку в кармане. Палец горел.
— Как вы, Вита? Не заболели?
— Нет, — фыркнула Вита.
— Можно мне войти? — Нельсон говорил так, будто уговаривал сонную дочку надеть пижаму. — На минутку. Тут ужасно холодно.
Вита заморгала из темноты, потом убрала руку и дернула дверь; Нельсон даже отскочил. Цепочка загремела, как подъемный мост, дверь приоткрылась чуть шире, и Вита за рукав втащила посетителя внутрь. Темную лестницу освещала только желтая полоска из-под двери вверху.
— Мормонов не видели? — прошептала невидимая Вита.
— Мормонов?
Дверь захлопнулась, загремела цепочка, одна за другой проскрежетали щеколды.
— Они на той неделе оставили мне книгу и сказали, что сегодня придут о ней поговорить. — Вита зашуршала в темноте. — Что, по-вашему, это может значить?
— Я просто зашел вас проведать, — сказал он.
Вита потянула его за парку.
— Поднимайтесь тихо. Может быть, они у моих соседей снизу.
Нельсон пошел по лестнице, ступая как можно легче. Вита бесшумно взбежала наверх и остановилась, потом втянула его через очередную дверь в ярко освещенную прихожую, напоминающую воздушный шлюз. Отсюда расходились три двери. Вита, в просторном халате до щиколоток, похожем на синюю махровую рясу, открыла правую дверь, и Нельсон оказался в гостиной. Здесь стояли синий диванчик с круглой спинкой, мягкое синее кресло в углу и, в дальнем конце комнаты, старый деревянный стол с компьютером. В углу помещался высокий серый шкаф с ящичками. Оба окна были завешаны тяжелыми синими шторами; между ними расположились три безлико-серых стальных стеллажа с книгами. Два торшера с лампочками свечей на двести освещали комнату, как софиты.
Хозяйка закрыла дверь и указала Нельсону на диван. В комнате было жарко, но Вита не предложила ему снять парку, поэтому Нельсон только расстегнул молнию и сел на пружинный синий диванчик. Он не видел ни одного декоративного штриха: ни гравюр на стенах, ни открыток над столом, ни сувениров на книжных полках, ни даже фотографии ее брата Робина. Ему всегда представлялось, что Вита любит кошек, однако на синей обивке не было волос, на полу не валялись кошачьи игрушки. Единственным свидетельством хоть какой-то жизни служили три аккуратные стопки критических журналов на столике.
Вита села на самый краешек кресла, плотно сведя колени и стиснув руки. Из-под халата высовывались огромные махровые шлепанцы, пояс был завязан узлом размером с бейсбольный мяч, а в вырез выглядывал стоячий воротничок ночной рубашки, красные сердечки на синем фоне.
Вита поймала его взгляд и плотно запахнула халат на шее.
— Как вы, Вита? — спросил Нельсон.
— Отлично, — тихо ответила она, не глядя ему в глаза.
— Вы не ответили ни на одно мое письмо. Люди волнуются.
Уголки ее губ дрогнули.
— Л-люди? Кто именно?
— Ну, например, я…
— Еще кто? — спросила она. — Антони, может быть? Виктория? В-в-вейссман?
Палец у Нельсона вспыхнул.
— Бросьте, Вита, никто вас не винит. — Он выдавил смешок. — Если подумать, все это было даже забавно.
Почти машинально Вита начала смеяться. Ее плечи тряслись, мальчишеская челка подпрыгивала. Она стукнула кулаком по колену. Несмотря на жару, Нельсона под курткой пробрал холодок. Внезапно Вита широко распахнула глаза и сделала вид, что бросает нож.
— Вж-ж! — выкрикнула она. — Тр-р! — подражая звуку, который издает вибрирующее лезвие. Смех ее перешел в утробное повизгивание. Нельсон поежился. Вита откинулась в кресле, запрокинула голову и хохотала, пока не начала плакать. Она подобрала ноги вместе со шле-панцами и обхватила локти, плечи тряслись от рыданий.
— Ну, Вита… — Нельсон знал, что, если шагнет к ней, она вскарабкается на шкаф, как кошка. — Может, вас что-то еще расстроило?
Вита перестала рыдать и вскинула голову.
— Что вы слышали? — Она вжалась в кресло, одна рука на горле, другая на поясе халата. Ее глаза покраснели, щеки блестели от слез.
— Я слышал про письма.
Либо Вите известно про письма, либо нет. Если нет, ей до смерти захочется узнать, в чем дело. Если она сама получила анонимку, то до смерти захочет узнать, как он пронюхал. Если она слышала про них, но сама не получала, то до смерти хочет узнать, почему. «Я ей помогаю», — подумал Нельсон.
— Вы получили письмо? — резко спросила Вита.
— Нет.
— Так откуда вы знаете?
— Вита, про это знает весь факультет.
Палец пульсировал. В горле пересохло. Вита ни за что не догадается, что он врет. Нельзя говорить, что он слышал от Вейссмана; на этом разговор закончится. Однако, может быть, объяснять и не надо: Вита свято верит, что на факультете все обо всем знают, кроме нее.
Она утерла слезы тыльной стороной ладони. Нельсон видел, что идеально отлаженная машина ее паранойи раскручивается на полные обороты. В том, что касалось поиска заговоров, Вита, словно гоночный автомобиль, с ходу врубалась с нуля на сто двадцать.
— Вы! — Она прижала руки ко рту. — Вы послали мне это письмо!
Нельсон чуть не ахнул. Палец ожгло огнем. Этого он не ожидал.
— Кто еще? — Вита сильнее вжалась в кресло. — Кто еще может знать про меня и В-в-викторию?
— Про вас и Викторию? — У Нельсона отвисла челюсть. — Что про вас и Викторию?
Несмотря на изумление, мысли неслись стремительно. Он часто гадал, не было ли чего-нибудь у Виты с Викторинис; теперь она сама практически в этом призналась. Однако спросить напрямую значило бы загнать ее еще дальше в лабиринт паранойи; она окончательно зажмется и ни за что не покажет ему письмо. С другой стороны, если не спросить, она решит, что ему все известно.
— Откуда мне знать?
Вита задохнулась. Глаза ее стали еще шире.
— Она вам сказала, да? Сказала, а потом велела послать письмо!
Палец горел. Нельсон пытался проследить ход Витиной мысли: Викторинис оставила его еще на семестр, а значит, в горячечном миру Виты, Нельсон теперь ее клеврет.
— Виктория ничего мне не говорила, — сказал он, потирая палец. Его бросило в пот. — Никто меня не посылал. Я пришел по собственному почину.
Вита вскочила и бесшумно, как гейша, метнулась через комнату, так что теперь их разделял только журнальный столик. Ее глаза расширились, рот округлился. В халате до пят и с руками на горле она походила на рождественскую свечу.
— Так откуда вы знаете, что я получила письмо? Я не говорила ни одной живой душе.
Нельсону хотелось потянуться через стол, схватить Виту за руку и сказать: «Покажите мне письмо». Однако он знал, что она отпрянет, запутается в халате и упадет. Он скрестил руки на груди и сунул пылающий палец под мышку.
— Вита, пожалуйста, выслушайте. Что бы там ни произошло между вами и Викторинис, поверьте, я последний, кому она скажет. Вспомните, она хотела меня уволить! — Нельсон сглотнул. Боль в пальце сводила с ума. — Никто не знает, что вы получили анонимку. Я сам до этой минуты не знал. Я подумал, что вы могли ее получить, потому что такие письма приходят гомосексуалистам. Я не знаю, что у вас с сексуальной ориентацией, Вита, но весь факультет считает вас лесбиянкой.
Вита побледнела и почти перестала дышать.
— Меня волнует исключительно ваше душевное спокойствие, — сказал Нельсон, сердясь. — Вы — мой единственный друг. Я понимаю, что если вы получили письмо, то промолчите, как всегда, и будете по обыкновению изводиться. Я пришел предложить вам помощь.
Вита отшатнулась, по-прежнему сжимая ворот.
— Наверное, мне лучше уйти, — пробормотал Нельсон, возясь с молнией.
— Погодите!
Вита с умоляющим видом протянула руку. Нельсон замер в полузастегнутой парке.
— Садитесь, — прошептала Вита. — Пожалуйста.
Нельсон расстегнул куртку. Вита бесшумно метнулась к шкафу.
— Не смотрите.
Нельсон отвернулся. Он слышал, как Вита отпирает шкаф, выдвигает ящик, роется, задвигает ящик и снова поворачивает ключ. Что там у нее такого? Целый ящик, отведенный на интриги против нее, с разделами на каждого заговорщика? Акулло, Вейссман, Викторинис, факультет в целом, ректорат, университет вообще? Может быть, этому посвящен весь шкаф?
Перестань, укорил себя Нельсон, Вита — твой друг. Палец припекало, хотя уже не жгло. Боль не отпустила, но теперь Нельсон отчетливо чувствовал, что она исходит из него, что сам он — ее источник, и, если выключить свет, палец засветится в темноте, словно нагревательная спираль.
— Можете смотреть.
Вита стояла за журнальным столиком, протягивая простой белый конверт. Нельсон взял его. Как ни странно, Вита обошла столик и села рядом на диван. Она внимательно изучала лицо Нельсона, пока тот осматривал конверт. Там не было ни адреса, ни марки, ни даже имени. — Так и пришло, — прошептала она, присталь-152 но глядя на Нельсона.
Теперь, когда письмо было в руках, боль немного отпустила. Вита сидела очень близко. Нельсон переборол желание встать и отойти на другой конец комнаты. — Доставайте же, — сказала Вита. Нельсон открыл конверт и вытащил письмо. Напечатанное на простом белом листе, без даты и подписи, оно, видимо, должно было напоминать памфлеты семнадцатого века; вместо этого скачущий шрифт производил впечатление анонимки, выклеенной из газетных страниц.
— Остальные такие же? — Вита сидела так близко, что Нельсон чувствовал запах ее мыла.
Он отодвинулся сантиметров на пять.
— Да, — прошептал Нельсон, хотя это было первое, которое он видел.
«Дорогие коллеги», начиналось письмо.
Дальше продолжалось в том же духе; Нельсон, знаток модернизма, узнал цитаты или парафразы из антисемитских писаний Паунда и Элиота. Это означало, что почти невозможно определить собственный стиль автора.
— Почему она послала это мне? — Вита снова придвинулась к Нельсону. Колени их соприкоснулись.
— Кто «она»? — рассеянно спросил Нельсон. Писал явно не студент и даже не аспирант — они Элиота и Паунда уже не читают. Уж не сам ли Вейссман мутит воду? Хотя вряд ли: Вейссман слишком любит звук собственного голоса, чтобы делать что-нибудь анонимно.
— Посмотрите. — Вита прижалась плечом к Нельсону, указывая на письмо. — Виктория упоминает нас обеих, вместе.
— Где? — Он отодвинулся.
— Здесь. — Вита указала снова, глядя на Нельсона с расстояния в несколько сантиметров.
— Да ну. — Нельсон отодвинулся еще, держа письмо между собой и Витой. — Здесь написано Вирджиния, не Виктория.
— Она пишет про Вирджинию Даннинг, — сказала Вита, имея в виду историю с поцелуем. — Уж про это-то вы знаете. Все остальные знают.
Нельсон опешил. Вита никогда не упоминала при нем этот случай.
— Вы тут ни при чем, — сказал он, не совсем уверенный. — Вы разве не читали «Орландо»[88]?
— Почему вы спросили? — Глаза у Виты снова расширились. Она сжала руками горло. — Почему вы спросили, читала ли я «Орландо»?
— Потому что в письме речь не о вас и… ком там еще. Это про Вирджинию Вульф и Виту Сэквил-Уэст.
— Почему вы упомянули «Орландо»? — повторила Вита дрожащим голосом. — Что Виктория вам сказала?
Нельсон встал и перешагнул через столик — подальше от Виты. Та крепко сжала руки на коленях. Халат у нее на шее немного разошелся, так что снова стали видны сердечки.
— Послушайте, давайте я все выясню…
— Не говорите ей! — Вита прижала руку ко рту.
— Виктория этого не писала. — Нельсон помахал письмом. — Простите, Вита, но вы бредите. — Он облизнул губы. — Я все равно ей не скажу. И вообще никому. Обещаю.
Он нагнулся над столиком. Вита сидела, ломая руки, словно пленная героиня викторианского романа, юная девушка в страхе за свою честь.
— Вы позволите мне в этом разобраться? — Нельсон поймал ее взгляд. — Никто не узнает, от кого я получил письмо. Я выясню, кто писал, и заставлю его это прекратить. Хорошо?
Вита подняла влажные глаза, губы ее безмолвно шевелились. Нельсон испугался, что она бросится ему на шею.
— Хорошо, — покорно отвечала она.
— Вот и отлично. — Нельсон кивнул, сложил письмо, сунул обратно в конверт и убрал в карман.
— Спасибо, — чуть слышно прошептала Вита. В глазах ее стояли слезы.
Нельсон что-то пробормотал и зашаркал к дверям. При всей Витиной нервозности он никогда не видел ее в таком состоянии.
В прихожей он не вспомнил, какая дверь на лестницу, и потянулся к средней. Вита пулей кинулась к нему и упала спиной на дверь, словно героиня немого кино, преграждающая дорогу злодею-лорду.
— В другую дверь. — Слезы ее высохли, глаза расширились. — В левую.
На крыльце Нельсон споткнулся о «Книгу Мормона», и она отлетела точно в руки одному из двух рослых, чисто выбритых молодых людей в темных пальто. «Старейшина Чип» и «Старейшина Дейл» значилось на карточках, приколотых к их груди. Когда оба сняли перчатки и с жаром схватили руку Нельсона, он вжал пылающий палец в ладонь сперва одному, потом другому и сказал, чтобы шли своей дорогой и не приставали к людям. Парни покраснели и попятились.
— О чем мы думали? — сказал Старейшина Чип.
— Да, куда мы шли? — сказал Старейшина Дейл. Они быстрым шагом направились в темноту, а Нельсон двинулся в противоположную сторону, к университетскому городку.
Витино письмо жгло карман. Хотелось вытащить его и прочесть еще раз, но Нельсон подождал, пока не вышел на ярко освещенную Мичиган-авеню. Он остановился перед витриной китайского фаст-фуда и достал письмо, держа его поближе к груди, чтобы прохожие из-за плеча не прочли ядовито-высоколобых строк; это было все равно что читать на улице порнографию. Ему хотелось сказать прохожим: «Все в порядке, я дипломированный литературный критик».
Он еще раз быстро перечитал письмо, стараясь воспринимать его не как попурри из цитат, но как самостоятельный текст, обращая особое внимание на ритм, параллельные структуры, аллитерацию, однако агрессивный шрифт колол глаза. Не было никакого смысла прослеживать «аргументы» или выискивать литературные достоинства. Палец горел. Нельсон дрожащими руками сложил письмо, затолкал обратно в конверт, сунул в карман и пошел к автобусной остановке.
Кто-то налетел на него сзади. Нельсон резко повернулся. Палец ожгло болью. Студент пробормотал извинения и побежал дальше. Нельсон глубоко вдохнул и выдохнул. Он стоял перед «Пандемониумом», модной кофейней, облюбованной Антони Акулло. Здесь, над дорогим кофе со сливками и этническими пирожками принимались все важные факультетские решения. Здесь Акулло, Вейссман и Викторинис заключали сделки и делили сферы влияния, как Большая Тройка в Ялте.
Нельсон взглянул через запотевшее стекло; пар от его дыхания розовел в свете неоновой вывески «КАПУЧЧИ-НО». Столики за стеклом занимали студенты. Они сидели, нога на ногу, и с утрированной сосредоточенностью смотрели в тетрадки и книги, покуда на столиках остывал дымящийся мокко. В лучшие дни Нельсон частенько сюда захаживал, но чашка кофе в «Пандемониуме» стоила больше, чем весь ленч, который готовила ему Бриджит; оставалось только стоять, прижавшись носом к стеклу, как Малютка Тим[89].
Он уже хотел пойти прочь, когда за студенческими головами, за паром и светом неоновых ламп
различил в глубине Антони Акулло. Декан сидел один. В памяти всплыли слова леди Макбет на сегодняшнем терапевтическом ток-шоу: Милорд, ты просто не реализуешь свой потенциал. Пользуйся случаем. Натяни решимость, как струну. О таких, как мы, никто не позаботится. Витино письмо давило на сердце, палец горел. Не сознавая толком, что делает, Нельсон открыл дверь и вошел в кафе.
Внутри «Пандемониума» все было гладкое и сверкающее: светлый паркет, белые стены. Народ надышал, от одежды на вешалках шел пар, но над сыростью плыл сухой пустынный аромат кофе. За стойкой переливались тропическим многоцветьем яркие бутылки с сиропом, шипел автомат-эспрессо, высокие стальные самовары с кипятком блестели, как больничное оборудование. Молодые люди скидывали рюкзачки, девушки сбрасывали темные пальто. Все вливались в быстро движущуюся очередь к кассе, чтобы потом усесться, соприкасаясь коленями, за крохотные черные столики. По стенам висели яркие оперные афиши, по большей части в красных и черных тонах: «Фауст» Гуно, «Макбет» Верди, «Мефистофель».
Акулло сидел за большим столом в глубине, на соседнем стуле висело его кашемировое пальто. Декан закинул ногу на ногу, так что брючина задралась, показывая светлый шелковый носок. Одна его рука костяшками пальцев упиралась в стол рядом с крошечной чашечкой эспрессо.
Нельсон в своей пролетарской парке прошел через толпу, выдавливая улыбку. Однако, когда он обогнул большую квадратную колонну с афишей «Потерянного рая» Пендерецкого и увидел, что Акулло не один, улыбка его застыла. За колонной, чуть отодвинувшись от стола, сидел и ничего не пил Марко Кралевич. Для сегодняшнего дня он выбрал стиль кантри: ковбойка в красную и черную клетку с пуговицами на карманах и кантом по швам, шнурок на шее, продетый в металлический коровий череп, и ковбойские ботинки с острыми серебряными носами. Колени обтягивали черные джинсы с пряжкой на ремне в форме штата Техас. Новехонькую ковбойскую шляпу он надвинул на лоб, длинный черный плащ, свисая с плеча, лужицей растекался по полу. С черными сросшимися бровями, короткой стрижкой и соломинкой в зубах — поздней осенью в Миннесоте она должна быть на вес золота — Кралевич выглядел как балканская версия Гарта Брукса[90].
Нельсон закачался на пятках, готовый обратиться в бегство. Он не знал, что именно сказать Акулло, но в любом случае не собирался говорить ни о чем при Марко Кралевиче. Однако, когда он уже поворачивал, Акулло поднес чашку к губам и взглядом остановился на Нельсоне. Тот замер. Палец горел. Кралевич смотрел в середину стола, ритмично покачивая соломинкой. Акулло, не сводя с Нельсона глаз, поставил чашку ровнехонько в центр блюдца, снова уперся костяшками пальцев в стол и не сказал ничего.
Нельсон улыбнулся и взмахнул руками.
— Антони, — начал он, потом заморгал и поправился: — Профессор Акулло.
Декан не шелохнулся.
— Как рука? — спросил он.
— Отлично, — сказал Нельсон — Лучше не бывает.
— Чего надо? — спросил Акулло.
— Простите?
— Какого хрена вам надо, профессор? — Акулло согнул упертые в стол пальцы.
Нельсон переступил с ноги на ногу и посмотрел на Кралевича. Теоретик, глядя пустыми глазами, только передвинул соломинку из одного угла рта в другой. Витино письмо оттягивало карман. Акулло снова согнул пальцы, и Нельсон услышал голос жены: «Пользуйся случаем. Лишь натяни решимость…»
— Я могу помочь вам. То есть факультету. — Он набрал в грудь воздуха. — Я могу помочь факультету.
— Вы можете помочь факультету, — без всякого выражения повторил Акулло.
— Да.
— И как? — Декан снял руку со стола и положил на колено.
— Остановить письма.
Акулло медленно, как бы разочарованно, выдохнул.
— Какие письма?
Нельсон сунул руку в карман, но Акулло чуть заметно скривился и легонько мотнул головой, так что Нельсон вынул обратно пустую руку.
Акулло расцепил пальцы и провел лапищей по роскошным волосам. Кралевич вытащил соломинку изо рта. «Йиппи-йо-ки-йа», — сказал он, не глядя на обоих.
Акулло уперся подбородком в грудь, закрыл глаза и почесал лоб.
— Садитесь. — Он открыл глаза и указал Нельсону на соседний стул.
— Мы догадываемся, кто это. Затруднение в том, как, не раздувая скандала, уволить коллегу на постоянном контракте. Хотя я уже и так сказал слишком много.
Палец у Нельсона горел. Ему смертельно хотелось узнать, кто же предполагаемый анонимщик. Он снял перчатку, чтобы схватить Вейссмана за руку, вжать пылающий палец ему в ладонь.
— Профессор! — рявкнули неподалеку. Оба обернулись, и Нельсон покраснел, понимая свою ошибку, — его никто не звал.
— Вас хочет видеть Антони! — Из Харбор-холла выскочил распаренный Лайонел в рубашке без пиджака, чуть не сбив студента. Мальчишка в досаде показал кукиш его спине.
— Входит Калибан, — прошептал Вейссман, — грубый и уродливый раб.
— Он хочет видеть вас прямо сейчас. — Лайонел шагнул между Вейссманом и Нельсоном.
Нельсон знал, что Гроссмауль врет; они только что оставили декана Акулло и Миранду Делятур в ресторане. Надо полагать, замдекана с орлиных высот восьмого этажа приметил Вейссмана под ручку с Нельсоном и спикировал вниз, чтобы их развести.
— Долг зовет! — Вейссман шагнул к двери. Лайонел затрусил следом, злобно оглянувшись через плечо. Нельсон остался стоять, дурак дураком, так и не узнав, кто подозреваемый. Палец горел. Натягивая перчатки, он почувствовал на затылке чей-то взгляд и обернулся. Мимо спешили несколько студентов, выпуская морозный пар. Нельсон взглянул на часовую башню за углом библиотеки, ожидая увидеть движение между зубцами, однако увидел только исполинский белый циферблат, напомнивший ему о следующем занятии.
В три часа он раздал сочинения на тему «Лорд и леди Макбет: можно ли было спасти семью?» и устроил ролевую игру «Достаточно ли амбициозен ваш муж?». Плохое знание Шекспира студенты восполняли близким знакомством с «Шоу Джерри Спрингера». Добровольцы изображали лорда и леди Макбет. Кавдорский тан сидел, ссутулившись, и отвечал односложно, а супруга подначивала его под одобрительный смех класса. «Студийная аудитория» подсказывала реплики.
Тем временем Нельсон потирал горящий палец и думал, под каким бы предлогом сунуться к Вите. Как только Вейссман сказал «анонимки», Нельсон понял, что должен увидеть письмо и вычислить автора. Наверняка Вита получила письмо и молчит. Вне зависимости от Витиной сексуальной ориентации, анонимщик-гомофоб считает ее лесбиянкой. Однако на электронные письма Вита не отвечала, а дома у нее Нельсон никогда не бывал.
После занятий он поднялся на восьмой этаж и вытащил из Витиного ящика почту за два дня. Под хищным взглядом секретарши перебрал стопку рекламных листков. Ничего, что оправдывало бы внезапный визит. Однако, вернувшись в кабинет, он наступил на оброненную Витой перчатку, сунул перчатку в карман, надел галоши и пошел к ней домой.
Как раз когда на узкой улочке зажглись фонари, Нельсон поднялся по ступеням к Витиному крыльцу. Она жила на втором этаже старого каркасного домика, с отдельным входом на темную лестницу. Нельсон походил по скрипучему крыльцу в свете слепящей лампочки над дверью, еще раз проверяя свою совесть, пока не 146 решил, что его привела сюда исключительно забота о Витином душевном спокойствии. Нажал на звонок и сосчитал до десяти, зная, что с первого раза она не откроет, потом позвонил снова.
Скрипнула ступенька, он снова нажал на звонок. Тут же по лестнице застучали быстрые шаги.
— Уходите! — донесся из-за двери голос Виты. — Я не стану с вами разговаривать!
— Вита, я…
— Я оставила вашу книгу за второй дверью! Уходите, пожалуйста!
Какую книгу? Нельсон открыл алюминиевую дверь. На коврике перед внутренней дверью лежала новехонькая «Книга мормона».
— Это я, Вита, — сказал он. — Я, Нельсон.
Молчание. Потом Вита спросила:
— Что вам нужно?
— Я принес перчатку. Вита, откройте дверь.
Снова долгое молчание.
— Дайте на вас посмотреть, — сказала Вита, и Нельсон отступил под лампу над входом, которая горела двадцать четыре часа в сутки. Кто-то, подвозивший ее домой, пустил фразу «Вита за семью запорами»; сейчас Нельсон слышал, как отодвигается одна щеколда, другая, третья. Он сбился со счета. С загробным скрежетом дверь приоткрылась на несколько дюймов, натягивая цепочку. Из темноты выглянуло призрачное лицо. Вита в щель протянула руку за перчаткой.
— Спасибо, — шепнула она.
Нельсон сжал перчатку в кармане. Палец горел.
— Как вы, Вита? Не заболели?
— Нет, — фыркнула Вита.
— Можно мне войти? — Нельсон говорил так, будто уговаривал сонную дочку надеть пижаму. — На минутку. Тут ужасно холодно.
Вита заморгала из темноты, потом убрала руку и дернула дверь; Нельсон даже отскочил. Цепочка загремела, как подъемный мост, дверь приоткрылась чуть шире, и Вита за рукав втащила посетителя внутрь. Темную лестницу освещала только желтая полоска из-под двери вверху.
— Мормонов не видели? — прошептала невидимая Вита.
— Мормонов?
Дверь захлопнулась, загремела цепочка, одна за другой проскрежетали щеколды.
— Они на той неделе оставили мне книгу и сказали, что сегодня придут о ней поговорить. — Вита зашуршала в темноте. — Что, по-вашему, это может значить?
— Я просто зашел вас проведать, — сказал он.
Вита потянула его за парку.
— Поднимайтесь тихо. Может быть, они у моих соседей снизу.
Нельсон пошел по лестнице, ступая как можно легче. Вита бесшумно взбежала наверх и остановилась, потом втянула его через очередную дверь в ярко освещенную прихожую, напоминающую воздушный шлюз. Отсюда расходились три двери. Вита, в просторном халате до щиколоток, похожем на синюю махровую рясу, открыла правую дверь, и Нельсон оказался в гостиной. Здесь стояли синий диванчик с круглой спинкой, мягкое синее кресло в углу и, в дальнем конце комнаты, старый деревянный стол с компьютером. В углу помещался высокий серый шкаф с ящичками. Оба окна были завешаны тяжелыми синими шторами; между ними расположились три безлико-серых стальных стеллажа с книгами. Два торшера с лампочками свечей на двести освещали комнату, как софиты.
Хозяйка закрыла дверь и указала Нельсону на диван. В комнате было жарко, но Вита не предложила ему снять парку, поэтому Нельсон только расстегнул молнию и сел на пружинный синий диванчик. Он не видел ни одного декоративного штриха: ни гравюр на стенах, ни открыток над столом, ни сувениров на книжных полках, ни даже фотографии ее брата Робина. Ему всегда представлялось, что Вита любит кошек, однако на синей обивке не было волос, на полу не валялись кошачьи игрушки. Единственным свидетельством хоть какой-то жизни служили три аккуратные стопки критических журналов на столике.
Вита села на самый краешек кресла, плотно сведя колени и стиснув руки. Из-под халата высовывались огромные махровые шлепанцы, пояс был завязан узлом размером с бейсбольный мяч, а в вырез выглядывал стоячий воротничок ночной рубашки, красные сердечки на синем фоне.
Вита поймала его взгляд и плотно запахнула халат на шее.
— Как вы, Вита? — спросил Нельсон.
— Отлично, — тихо ответила она, не глядя ему в глаза.
— Вы не ответили ни на одно мое письмо. Люди волнуются.
Уголки ее губ дрогнули.
— Л-люди? Кто именно?
— Ну, например, я…
— Еще кто? — спросила она. — Антони, может быть? Виктория? В-в-вейссман?
Палец у Нельсона вспыхнул.
— Бросьте, Вита, никто вас не винит. — Он выдавил смешок. — Если подумать, все это было даже забавно.
Почти машинально Вита начала смеяться. Ее плечи тряслись, мальчишеская челка подпрыгивала. Она стукнула кулаком по колену. Несмотря на жару, Нельсона под курткой пробрал холодок. Внезапно Вита широко распахнула глаза и сделала вид, что бросает нож.
— Вж-ж! — выкрикнула она. — Тр-р! — подражая звуку, который издает вибрирующее лезвие. Смех ее перешел в утробное повизгивание. Нельсон поежился. Вита откинулась в кресле, запрокинула голову и хохотала, пока не начала плакать. Она подобрала ноги вместе со шле-панцами и обхватила локти, плечи тряслись от рыданий.
— Ну, Вита… — Нельсон знал, что, если шагнет к ней, она вскарабкается на шкаф, как кошка. — Может, вас что-то еще расстроило?
Вита перестала рыдать и вскинула голову.
— Что вы слышали? — Она вжалась в кресло, одна рука на горле, другая на поясе халата. Ее глаза покраснели, щеки блестели от слез.
— Я слышал про письма.
Либо Вите известно про письма, либо нет. Если нет, ей до смерти захочется узнать, в чем дело. Если она сама получила анонимку, то до смерти захочет узнать, как он пронюхал. Если она слышала про них, но сама не получала, то до смерти хочет узнать, почему. «Я ей помогаю», — подумал Нельсон.
— Вы получили письмо? — резко спросила Вита.
— Нет.
— Так откуда вы знаете?
— Вита, про это знает весь факультет.
Палец пульсировал. В горле пересохло. Вита ни за что не догадается, что он врет. Нельзя говорить, что он слышал от Вейссмана; на этом разговор закончится. Однако, может быть, объяснять и не надо: Вита свято верит, что на факультете все обо всем знают, кроме нее.
Она утерла слезы тыльной стороной ладони. Нельсон видел, что идеально отлаженная машина ее паранойи раскручивается на полные обороты. В том, что касалось поиска заговоров, Вита, словно гоночный автомобиль, с ходу врубалась с нуля на сто двадцать.
— Вы! — Она прижала руки ко рту. — Вы послали мне это письмо!
Нельсон чуть не ахнул. Палец ожгло огнем. Этого он не ожидал.
— Кто еще? — Вита сильнее вжалась в кресло. — Кто еще может знать про меня и В-в-викторию?
— Про вас и Викторию? — У Нельсона отвисла челюсть. — Что про вас и Викторию?
Несмотря на изумление, мысли неслись стремительно. Он часто гадал, не было ли чего-нибудь у Виты с Викторинис; теперь она сама практически в этом призналась. Однако спросить напрямую значило бы загнать ее еще дальше в лабиринт паранойи; она окончательно зажмется и ни за что не покажет ему письмо. С другой стороны, если не спросить, она решит, что ему все известно.
— Откуда мне знать?
Вита задохнулась. Глаза ее стали еще шире.
— Она вам сказала, да? Сказала, а потом велела послать письмо!
Палец горел. Нельсон пытался проследить ход Витиной мысли: Викторинис оставила его еще на семестр, а значит, в горячечном миру Виты, Нельсон теперь ее клеврет.
— Виктория ничего мне не говорила, — сказал он, потирая палец. Его бросило в пот. — Никто меня не посылал. Я пришел по собственному почину.
Вита вскочила и бесшумно, как гейша, метнулась через комнату, так что теперь их разделял только журнальный столик. Ее глаза расширились, рот округлился. В халате до пят и с руками на горле она походила на рождественскую свечу.
— Так откуда вы знаете, что я получила письмо? Я не говорила ни одной живой душе.
Нельсону хотелось потянуться через стол, схватить Виту за руку и сказать: «Покажите мне письмо». Однако он знал, что она отпрянет, запутается в халате и упадет. Он скрестил руки на груди и сунул пылающий палец под мышку.
— Вита, пожалуйста, выслушайте. Что бы там ни произошло между вами и Викторинис, поверьте, я последний, кому она скажет. Вспомните, она хотела меня уволить! — Нельсон сглотнул. Боль в пальце сводила с ума. — Никто не знает, что вы получили анонимку. Я сам до этой минуты не знал. Я подумал, что вы могли ее получить, потому что такие письма приходят гомосексуалистам. Я не знаю, что у вас с сексуальной ориентацией, Вита, но весь факультет считает вас лесбиянкой.
Вита побледнела и почти перестала дышать.
— Меня волнует исключительно ваше душевное спокойствие, — сказал Нельсон, сердясь. — Вы — мой единственный друг. Я понимаю, что если вы получили письмо, то промолчите, как всегда, и будете по обыкновению изводиться. Я пришел предложить вам помощь.
Вита отшатнулась, по-прежнему сжимая ворот.
— Наверное, мне лучше уйти, — пробормотал Нельсон, возясь с молнией.
— Погодите!
Вита с умоляющим видом протянула руку. Нельсон замер в полузастегнутой парке.
— Садитесь, — прошептала Вита. — Пожалуйста.
Нельсон расстегнул куртку. Вита бесшумно метнулась к шкафу.
— Не смотрите.
Нельсон отвернулся. Он слышал, как Вита отпирает шкаф, выдвигает ящик, роется, задвигает ящик и снова поворачивает ключ. Что там у нее такого? Целый ящик, отведенный на интриги против нее, с разделами на каждого заговорщика? Акулло, Вейссман, Викторинис, факультет в целом, ректорат, университет вообще? Может быть, этому посвящен весь шкаф?
Перестань, укорил себя Нельсон, Вита — твой друг. Палец припекало, хотя уже не жгло. Боль не отпустила, но теперь Нельсон отчетливо чувствовал, что она исходит из него, что сам он — ее источник, и, если выключить свет, палец засветится в темноте, словно нагревательная спираль.
— Можете смотреть.
Вита стояла за журнальным столиком, протягивая простой белый конверт. Нельсон взял его. Как ни странно, Вита обошла столик и села рядом на диван. Она внимательно изучала лицо Нельсона, пока тот осматривал конверт. Там не было ни адреса, ни марки, ни даже имени. — Так и пришло, — прошептала она, присталь-152 но глядя на Нельсона.
Теперь, когда письмо было в руках, боль немного отпустила. Вита сидела очень близко. Нельсон переборол желание встать и отойти на другой конец комнаты. — Доставайте же, — сказала Вита. Нельсон открыл конверт и вытащил письмо. Напечатанное на простом белом листе, без даты и подписи, оно, видимо, должно было напоминать памфлеты семнадцатого века; вместо этого скачущий шрифт производил впечатление анонимки, выклеенной из газетных страниц.
— Остальные такие же? — Вита сидела так близко, что Нельсон чувствовал запах ее мыла.
Он отодвинулся сантиметров на пять.
— Да, — прошептал Нельсон, хотя это было первое, которое он видел.
«Дорогие коллеги», начиналось письмо.
ЕВРЕЙ раскорячился на подоконнике[86], ГОЛУБЫЕ выползают
хихикать в поленниие.
ПЕДЕРАСТЫ ПОД СВАЯМИ
(Узницы Редингской тюрьмы — Вирджиния и Вита, ЦАРИЦЫ
молчания, заточения и мастурбаиии —
Эвонский бард призывает! любите смуглого педи сонетов -
Кит Марло дает доброму королю Эдуарду II —
Маленькая Лотти Бронте мечтает крикнуть над пустошью:
Читатель, я вышла за НЕЕ замуж!)
И ЕВРЕЙ ПОДО ВСЕМ[87]…
Дальше продолжалось в том же духе; Нельсон, знаток модернизма, узнал цитаты или парафразы из антисемитских писаний Паунда и Элиота. Это означало, что почти невозможно определить собственный стиль автора.
— Почему она послала это мне? — Вита снова придвинулась к Нельсону. Колени их соприкоснулись.
— Кто «она»? — рассеянно спросил Нельсон. Писал явно не студент и даже не аспирант — они Элиота и Паунда уже не читают. Уж не сам ли Вейссман мутит воду? Хотя вряд ли: Вейссман слишком любит звук собственного голоса, чтобы делать что-нибудь анонимно.
— Посмотрите. — Вита прижалась плечом к Нельсону, указывая на письмо. — Виктория упоминает нас обеих, вместе.
— Где? — Он отодвинулся.
— Здесь. — Вита указала снова, глядя на Нельсона с расстояния в несколько сантиметров.
— Да ну. — Нельсон отодвинулся еще, держа письмо между собой и Витой. — Здесь написано Вирджиния, не Виктория.
— Она пишет про Вирджинию Даннинг, — сказала Вита, имея в виду историю с поцелуем. — Уж про это-то вы знаете. Все остальные знают.
Нельсон опешил. Вита никогда не упоминала при нем этот случай.
— Вы тут ни при чем, — сказал он, не совсем уверенный. — Вы разве не читали «Орландо»[88]?
— Почему вы спросили? — Глаза у Виты снова расширились. Она сжала руками горло. — Почему вы спросили, читала ли я «Орландо»?
— Потому что в письме речь не о вас и… ком там еще. Это про Вирджинию Вульф и Виту Сэквил-Уэст.
— Почему вы упомянули «Орландо»? — повторила Вита дрожащим голосом. — Что Виктория вам сказала?
Нельсон встал и перешагнул через столик — подальше от Виты. Та крепко сжала руки на коленях. Халат у нее на шее немного разошелся, так что снова стали видны сердечки.
— Послушайте, давайте я все выясню…
— Не говорите ей! — Вита прижала руку ко рту.
— Виктория этого не писала. — Нельсон помахал письмом. — Простите, Вита, но вы бредите. — Он облизнул губы. — Я все равно ей не скажу. И вообще никому. Обещаю.
Он нагнулся над столиком. Вита сидела, ломая руки, словно пленная героиня викторианского романа, юная девушка в страхе за свою честь.
— Вы позволите мне в этом разобраться? — Нельсон поймал ее взгляд. — Никто не узнает, от кого я получил письмо. Я выясню, кто писал, и заставлю его это прекратить. Хорошо?
Вита подняла влажные глаза, губы ее безмолвно шевелились. Нельсон испугался, что она бросится ему на шею.
— Хорошо, — покорно отвечала она.
— Вот и отлично. — Нельсон кивнул, сложил письмо, сунул обратно в конверт и убрал в карман.
— Спасибо, — чуть слышно прошептала Вита. В глазах ее стояли слезы.
Нельсон что-то пробормотал и зашаркал к дверям. При всей Витиной нервозности он никогда не видел ее в таком состоянии.
В прихожей он не вспомнил, какая дверь на лестницу, и потянулся к средней. Вита пулей кинулась к нему и упала спиной на дверь, словно героиня немого кино, преграждающая дорогу злодею-лорду.
— В другую дверь. — Слезы ее высохли, глаза расширились. — В левую.
На крыльце Нельсон споткнулся о «Книгу Мормона», и она отлетела точно в руки одному из двух рослых, чисто выбритых молодых людей в темных пальто. «Старейшина Чип» и «Старейшина Дейл» значилось на карточках, приколотых к их груди. Когда оба сняли перчатки и с жаром схватили руку Нельсона, он вжал пылающий палец в ладонь сперва одному, потом другому и сказал, чтобы шли своей дорогой и не приставали к людям. Парни покраснели и попятились.
— О чем мы думали? — сказал Старейшина Чип.
— Да, куда мы шли? — сказал Старейшина Дейл. Они быстрым шагом направились в темноту, а Нельсон двинулся в противоположную сторону, к университетскому городку.
Витино письмо жгло карман. Хотелось вытащить его и прочесть еще раз, но Нельсон подождал, пока не вышел на ярко освещенную Мичиган-авеню. Он остановился перед витриной китайского фаст-фуда и достал письмо, держа его поближе к груди, чтобы прохожие из-за плеча не прочли ядовито-высоколобых строк; это было все равно что читать на улице порнографию. Ему хотелось сказать прохожим: «Все в порядке, я дипломированный литературный критик».
Он еще раз быстро перечитал письмо, стараясь воспринимать его не как попурри из цитат, но как самостоятельный текст, обращая особое внимание на ритм, параллельные структуры, аллитерацию, однако агрессивный шрифт колол глаза. Не было никакого смысла прослеживать «аргументы» или выискивать литературные достоинства. Палец горел. Нельсон дрожащими руками сложил письмо, затолкал обратно в конверт, сунул в карман и пошел к автобусной остановке.
Кто-то налетел на него сзади. Нельсон резко повернулся. Палец ожгло болью. Студент пробормотал извинения и побежал дальше. Нельсон глубоко вдохнул и выдохнул. Он стоял перед «Пандемониумом», модной кофейней, облюбованной Антони Акулло. Здесь, над дорогим кофе со сливками и этническими пирожками принимались все важные факультетские решения. Здесь Акулло, Вейссман и Викторинис заключали сделки и делили сферы влияния, как Большая Тройка в Ялте.
Нельсон взглянул через запотевшее стекло; пар от его дыхания розовел в свете неоновой вывески «КАПУЧЧИ-НО». Столики за стеклом занимали студенты. Они сидели, нога на ногу, и с утрированной сосредоточенностью смотрели в тетрадки и книги, покуда на столиках остывал дымящийся мокко. В лучшие дни Нельсон частенько сюда захаживал, но чашка кофе в «Пандемониуме» стоила больше, чем весь ленч, который готовила ему Бриджит; оставалось только стоять, прижавшись носом к стеклу, как Малютка Тим[89].
Он уже хотел пойти прочь, когда за студенческими головами, за паром и светом неоновых ламп
различил в глубине Антони Акулло. Декан сидел один. В памяти всплыли слова леди Макбет на сегодняшнем терапевтическом ток-шоу: Милорд, ты просто не реализуешь свой потенциал. Пользуйся случаем. Натяни решимость, как струну. О таких, как мы, никто не позаботится. Витино письмо давило на сердце, палец горел. Не сознавая толком, что делает, Нельсон открыл дверь и вошел в кафе.
Внутри «Пандемониума» все было гладкое и сверкающее: светлый паркет, белые стены. Народ надышал, от одежды на вешалках шел пар, но над сыростью плыл сухой пустынный аромат кофе. За стойкой переливались тропическим многоцветьем яркие бутылки с сиропом, шипел автомат-эспрессо, высокие стальные самовары с кипятком блестели, как больничное оборудование. Молодые люди скидывали рюкзачки, девушки сбрасывали темные пальто. Все вливались в быстро движущуюся очередь к кассе, чтобы потом усесться, соприкасаясь коленями, за крохотные черные столики. По стенам висели яркие оперные афиши, по большей части в красных и черных тонах: «Фауст» Гуно, «Макбет» Верди, «Мефистофель».
Акулло сидел за большим столом в глубине, на соседнем стуле висело его кашемировое пальто. Декан закинул ногу на ногу, так что брючина задралась, показывая светлый шелковый носок. Одна его рука костяшками пальцев упиралась в стол рядом с крошечной чашечкой эспрессо.
Нельсон в своей пролетарской парке прошел через толпу, выдавливая улыбку. Однако, когда он обогнул большую квадратную колонну с афишей «Потерянного рая» Пендерецкого и увидел, что Акулло не один, улыбка его застыла. За колонной, чуть отодвинувшись от стола, сидел и ничего не пил Марко Кралевич. Для сегодняшнего дня он выбрал стиль кантри: ковбойка в красную и черную клетку с пуговицами на карманах и кантом по швам, шнурок на шее, продетый в металлический коровий череп, и ковбойские ботинки с острыми серебряными носами. Колени обтягивали черные джинсы с пряжкой на ремне в форме штата Техас. Новехонькую ковбойскую шляпу он надвинул на лоб, длинный черный плащ, свисая с плеча, лужицей растекался по полу. С черными сросшимися бровями, короткой стрижкой и соломинкой в зубах — поздней осенью в Миннесоте она должна быть на вес золота — Кралевич выглядел как балканская версия Гарта Брукса[90].
Нельсон закачался на пятках, готовый обратиться в бегство. Он не знал, что именно сказать Акулло, но в любом случае не собирался говорить ни о чем при Марко Кралевиче. Однако, когда он уже поворачивал, Акулло поднес чашку к губам и взглядом остановился на Нельсоне. Тот замер. Палец горел. Кралевич смотрел в середину стола, ритмично покачивая соломинкой. Акулло, не сводя с Нельсона глаз, поставил чашку ровнехонько в центр блюдца, снова уперся костяшками пальцев в стол и не сказал ничего.
Нельсон улыбнулся и взмахнул руками.
— Антони, — начал он, потом заморгал и поправился: — Профессор Акулло.
Декан не шелохнулся.
— Как рука? — спросил он.
— Отлично, — сказал Нельсон — Лучше не бывает.
— Чего надо? — спросил Акулло.
— Простите?
— Какого хрена вам надо, профессор? — Акулло согнул упертые в стол пальцы.
Нельсон переступил с ноги на ногу и посмотрел на Кралевича. Теоретик, глядя пустыми глазами, только передвинул соломинку из одного угла рта в другой. Витино письмо оттягивало карман. Акулло снова согнул пальцы, и Нельсон услышал голос жены: «Пользуйся случаем. Лишь натяни решимость…»
— Я могу помочь вам. То есть факультету. — Он набрал в грудь воздуха. — Я могу помочь факультету.
— Вы можете помочь факультету, — без всякого выражения повторил Акулло.
— Да.
— И как? — Декан снял руку со стола и положил на колено.
— Остановить письма.
Акулло медленно, как бы разочарованно, выдохнул.
— Какие письма?
Нельсон сунул руку в карман, но Акулло чуть заметно скривился и легонько мотнул головой, так что Нельсон вынул обратно пустую руку.
Акулло расцепил пальцы и провел лапищей по роскошным волосам. Кралевич вытащил соломинку изо рта. «Йиппи-йо-ки-йа», — сказал он, не глядя на обоих.
Акулло уперся подбородком в грудь, закрыл глаза и почесал лоб.
— Садитесь. — Он открыл глаза и указал Нельсону на соседний стул.