Страница:
— Ладно. — Акулло взял салфетку, промокнул губы и начал медленно складывать ее толстыми пальцами. — Уже поздно. Быть может, Нельсон отвезет нашу кандидатку в гостиницу.
Нельсон оторвал взгляд от торта.
— Конечно, — кивнул он. — Нет проблем.
Антони встал; остальные, нервно шаркая ногами, последовали его примеру, дженнифер менли поднялась последней, дрожащая и безмолвная. Кожа у нее была серая, как у Марии.
Упершись в скатерть кончиками пальцев, Акулло уставился в центр стола и сказал:
— Спасибо, что пришли.
Он повернулся и молча пошел в кухню. Викторинис скользнула вдоль стола в дверь, так и не взглянув на менли. Лотарингия и Кралевич вышли на цыпочках, перешептываясь. Следом плелся Стивен Майкл Стивенс, потирая глаза.
— Пленных не брать, — пробормотал он.
Нельсон обернулся, дженнифер менли съежилась на стуле и смотрела на него с неприкрытым ужасом.
— Хорошо, я поймаю вам такси.
Он встал и помедлил какое-то мгновение, зачарованный отражением свечей в темном окне, поднял руку и, не чувствуя боли, загасил одну за другой все три. Потом обмакнул мертвый палец в тирамису и облизал его по пути к дверям.
13. L'ARRКT DE MORT[146]
Нельсон оторвал взгляд от торта.
— Конечно, — кивнул он. — Нет проблем.
Антони встал; остальные, нервно шаркая ногами, последовали его примеру, дженнифер менли поднялась последней, дрожащая и безмолвная. Кожа у нее была серая, как у Марии.
Упершись в скатерть кончиками пальцев, Акулло уставился в центр стола и сказал:
— Спасибо, что пришли.
Он повернулся и молча пошел в кухню. Викторинис скользнула вдоль стола в дверь, так и не взглянув на менли. Лотарингия и Кралевич вышли на цыпочках, перешептываясь. Следом плелся Стивен Майкл Стивенс, потирая глаза.
— Пленных не брать, — пробормотал он.
Нельсон обернулся, дженнифер менли съежилась на стуле и смотрела на него с неприкрытым ужасом.
— Хорошо, я поймаю вам такси.
Он встал и помедлил какое-то мгновение, зачарованный отражением свечей в темном окне, поднял руку и, не чувствуя боли, загасил одну за другой все три. Потом обмакнул мертвый палец в тирамису и облизал его по пути к дверям.
13. L'ARRКT DE MORT[146]
Через несколько дней, сразу после обеда, в дверь к Нельсону позвонил Мортон Вейссман с дарами. Открыла Бриджит, и старик втиснулся мимо нее, дыша морозным воздухом, словно диккенсовский дядюшка, от которого только и жди любых неожиданностей. Он прижимал к груди три одинаковые Лизы Симпсон из магазина игрушек. Когда Нельсон поднялся из подвала, его бывший наставник пытался справедливо раздать их Кларе и Абигайл. Клара отказывалась подойти, но Абигайл уже взяла одну коробку и пыталась вырвать другую. Бриджит, настороженно улыбаясь, стояла рядом.
— Здесь каждой по кукле! — отечески-театрально рокотал Вейссман. Он тянул за одну сторону коробки, Абигайл — за другую. Первая Лиза Симпсон уже валялась на полу.
— У нас профессор Вейссман! — бодрым голосом объявила Бриджит.
— Как вы чудесно устроились! — загромыхал Вейссман при виде Нельсона. — Я и не думал, что эти домики такие уютные!
Он, пытаясь привстать, выпустил куклу, и Абигайл плюхнулась на попку. Секунду стояла тишина, потом раздался оглушительный рев.
— Какие милые детки! — воскликнул Вейссман, неловко поднимаясь с низкой кушетки.
Бриджит подняла орущую Абигайл и потащила ее наверх. Клара бежала следом, громко шепча:
— Мама, почему он принес три куклы?
— Чем могу быть полезен, Морт? — спросил Нельсон. Палец его был холоден.
— Вопрос скорее, чем я могу быть полезен вам. — Вейссман заговорщицки понизил голос.
— Не уверен, что понимаю вас.
— Мой добрый друг. — Вейссман заговорил еще тише и, обойдя журнальный столик, крепко схватил Нельсона за бицепсы. — Мы можем где-нибудь побеседовать?
Вчера, после обеда у декана, Нельсон отвез спящего Вейссмана домой, разбудил и довел до входной двери. Когда Нельсон видел его в последний раз, старик нетвердой походкой поднимался по лестнице своего тюдоровского особняка, бормоча: «Горе трусам, горе и проклятие! Стакан хереса, малый!» Теперь Нельсон обозревал свое собственное жилище (крашеные бетонные стены, штукатурка, подержанная мебель, постоянный разгром: деревянные кубики вперемешку с рассыпанным лего, детские книжки под ногами, груды одежды где попало, заляпанные диванные подушки на полу). Он подумал было о темном сыром подвале и наконец указал на обеденный стол. Остатки еды — сосиски, фасоль, размазанная каша — все еще дожидались, когда их унесут на кухню. Вейссман с кривой улыбкой подвинул стул и, прежде чем сесть, не таясь, внимательно оглядел сиденье. Нельсон сел напротив и сдвинул пустой пакет из-под молока.
— Нет надобности говорить вам, — Вейссман положил было руки на стол, но тут же отдернул, — что факультет бурлит. Приятно отметить, что все пошло не так, как рассчитывал Антони. Как вам прекрасно известно, два его избранных кандидата «самодеконструировали», что же до третьего, многоуважаемого профессора Бранвелла, скромность не позволяет мне напоминать причину его интеллектуального… м-м… недержания…
Вейссман отвел глаза, словно ожидая ответа, однако Нельсон только положил руки на липкий стол. Непонятно было, считает ли его Вейссман причиной случившегося с Бранвеллом конфуза или просто хочет создать впечатление, что так думает. А может, ему и вправду все равно.
— Суть в том, — продолжал Вейссман, — что ставка по-прежнему свободна, и, если декан не захочет пригласить еще кого-то из «видных ученых», комиссия с большой вероятностью обратит взгляд на кого-то из факультетских.
На лестнице слышались три голоса, один взрослый и два детских. Все говорили одновременно, хотя разобрать можно было только вопль Абигайл: «Мое! Мое! Мое!»
— Нет, прежде выслушайте меня, — сказал Вейссман, хотя Нельсон молчал. — Я уважаю ваше доброе отношение к коллеге, как ни мало, по моему глубочайшему убеждению, она его заслужила, — но давайте будем честны, мой друг. Вита Деонне не годится на это место. Господи, вы читали ее работы. Вы продирались через дебри ее «доводов», если их можно назвать доводами, в чем я лично искренне сомневаюсь…
— К чему вы клоните, Морт? — Нельсон откинулся на стуле и скрестил руки на груди. До последней минуты палец оставался холодным и бесчувственным — Вейссман больше не заслуживал, чтобы из-за него переживали. Сейчас постепенно рождалось желание выбросить глупого старика из своего дома, из своей жизни, со своего пути.
— Насчет того, куда я клоню, как вы изволили выразиться. Я клоню к тому, что мы с вами можем предложить другого кандидата. Более отвечающего нашим целям. — Глаза Вейссмана вспыхнули бледным, отчаянным огнем. Старый актер сделал эффектную паузу, но в глазах его сквозила такая мольба, что Нельсон чуть не расхохотался.
Он не знал, что и думать. Не рассчитывает же Вейссман продвинуть кого-нибудь из Пропащих Мальчишек? Насколько Нельсону было известно, никто из них еще не защитил диссертацию. Да и сам Вейссман, за ленчем в «Перегрине», назвал их интеллектуально хромыми и убогими. Кто же у него на примете? Явно не Лотарингия Эльзас, другой возможный кандидат от факультета. И что за «наши цели»? Чьи «наши»? Палец подергивало. — Это мне?
Нельсон обернулся и увидел старшую дочь. Клара держала на вытянутых руках коробку с заключенной в целлофан Лизой Симпсон. Сбоку Нельсон отчетливо видел ценник: «ПОСЛЕДНЯЯ РАСПРОДАЖА! $2.98». Интересно, как долго она собирала пыль в универмаге, прежде чем Вейссман сгреб из корзины три штуки сразу.
— Конечно, дорогая, — сказал Вейссман и подмигнул Нельсону. — Я купил по одной каждой из ваших прелестных девочек. Я знаю, как сестры ссорятся из-за подарков.
— Я могу ее взять? — спросила Клара, ближе придвигая к себе коробку.
— Конечно, — сказал Нельсон. — Поблагодари профессора Вейссмана.
— Зови меня дядя Морт. — Вейссман вкрадчиво улыбнулся — наполовину Микобер, наполовину Урия Гип.
Клара выронила коробку и бросилась по лестнице, крича:
— Мама, мама! Это правда мой дядя?
— Как мило! — пробормотал Вейссман.
— Кого вы предлагаете на вакантное место? — спросил Нельсон.
Вейссман посмотрел через стол. Мольба в его глазах сменилась хитроватой расчетливостью. Он медленно улыбнулся.
— Вас, конечно. Наверняка эта мысль приходила вам в голову.
Палец вспыхнул. Рот наполнила сладковатая горечь. На мгновение Нельсон ослеп и увидел площадь с восьмого этажа Харбор-холла, деревья в молодой листве, цветущую сирень. Под окном кабинета — его кабинета — молодые люди загорали, перебрасывались мячом, играли на гитарах. Через стеклянный потолок книгохранилища Нельсон видел склоненные головы прилежных студентов, а над ними, чуть выше окна — сияющий циферблат Торнфильдской библиотеки и стрелки, гордо указующие высокий полдень его карьеры.
— Разумеется, речь не идет о бессрочном контракте прямо сейчас, — говорил Вейссман. — Если честно, Нельсон, список ваших публикаций пока не предоставляет такой возможности. Вы, мой мальчик, сделали много, но вам нужны серьезные публикации; в качестве кандидата на постоянную должность вы получите семь лет, чтобы доказать свою состоятельность. Пара больших статей в год, книга-другая, под моим руководством, разумеется…
Как если бы Харбор-холл в мгновение ока сделался стеклянным, перед Нельсоном предстал весь факультет, разделенный на хрустальные шкатулочки кабинетов, демократически устроенный — от каждого по способностям, каждому по потребностям, сияющий город, где наука и преподавание, теория и практика взаимно уравновешены, где училки из программы литкомпозиции — гораздо лучше одетые и накормленные — сидят на одном этаже с молодыми гей/лесбийскими теоретиками и старыми Новыми Критиками, где первокурсникам рады не меньше, чем аспирантам, и Вита Деонне лежит вместе с Мортоном Вейссманом, аки барс с козленком[147], где Нельсон — царь-философ[148] — стоит над счастливой, просвещенной республикой учености, литературы и любви…
— То, что вас нельзя перевести на постоянную ставку, — продолжал Вейссман, — и даже кандидатом прямо сейчас — позвольте еще раз подчеркнуть, мой друг, прямо сейчас, — можно обратить в ваше достоинство: факультету не придется платить вам повышенную зарплату. Поймите, Нельсон, я пекусь исключительно о вашем благе, но факультет мог бы предоставить вам, так скажем, скидку. Если, беря вас, факультет экономит деньги, это делает вашу кандидатуру экономически более привлекательной…
Что-то грохнуло наверху. Бриджит рявкнула, как сержант. Хрустальный дворец Нельсона рассыпался на острые осколки: ледяной ветер качал облетевшие деревья на площади, стрелки часов показывали глубокую полночь, бледная фигура приплясывала за декоративными зубцами. Напротив сидел Вейссман, глаза его горели, над верхней губой поблескивали капельки пота.
Нельсон встал, моргая. Палец снова подергивало.
— …не буду вас обманывать, это тяжело, особенно поначалу — вдвоем противостоять невежеству и идеологии, — но, мой мальчик, снова плечом к плечу, мы станем острием клина, первыми, кто пробьет брешь в разграбленную цитадель нашего культурного наследия…
— Сколько, по-вашему, у меня детей, Морт? — спросил Нельсон.
Вейссман, остановившийся на полуфразе, замер с открытым ртом.
— Простите?
— Сколько у меня детей?
Вейссман крякнул.
— А… м-м-м… — Он посмотрел на свои руки, как будто мог пересчитать детей Нельсона по пальцам.
— Спасибо, что заглянули. — Нельсон протянул руку и, когда Вейссман ее пожал, рывком поднял старика на ноги.
— Пусть этот разговор останется между нами. — Горячий палец разрядился в дряблую ладонь Вейссмана. Старик быстро заморгал и покачнулся. — Я подумаю и скажу вам свое решение. Никто не должен знать о наших планах, верно?
По-прежнему крепко держа Вейссмана за руку, Нельсон довел его до прихожей и, открыв дверь, вытолкнул на холод. Старик захлопал глазами. Губы его беззвучно шевелились.
— Перчатки, Морт, — сказал Нельсон, закрывая дверь. — Холодно, приятель.
Громкий стук заставил его снова открыть дверь. Вейссман стоял на пороге, покачиваясь на пятках и тиская в руке перчатки.
— Я говорил, что наш друг вернулся?
— Какой друг, Морт? — Нельсон держал дверь, готовый захлопнуть ее перед носом Вейссмана.
Старик понизил голос:
— Наш анонимный автор. Я получил новое, как бы это сказать… послание. И, полагаю, не только я.
У Нельсона все в животе перевернулось.
— He может быть. — Куган сейчас кочует в Чикаго из бара в бар, как пристало ирландскому поэту. — Куган… Он не мог…
— О, это не наш кельтский друг. — Вейссман огляделся. — Как и прежде, письма подбросили в ячейки для почты на восьмом этаже. Это кто-то из университетских. — Он нехорошо улыбнулся. — Сдается, мой мальчик, вы с Антони приговорили не того человека.
— Это эпигон, — выпалил Нельсон. Он начал закрывать дверь. Палец болел.
— Не думаю! — пропел Вейссман, — по крайней мере если я что-нибудь смыслю в литературе. Та же рука!
— Спасибо, что держите в курсе, Морт.
Нельсон захлопнул дверь. Его подташнивало. Палец жег. Что, если Антони ошибся? Что, если он, Нельсон, с подачи Антони загубил карьеру невинного человека?
Снова стук в дверь. Нельсон рванул ручку на себя.
— Что еще? — рявкнул он.
— Валентинов день! — вскричал Вейссман, подбираясь ближе, как будто намылился проскользнуть в дом. — Я забыл напомнить про мой ежегодный прием, на который вы… вы и… ваша очаровательная супруга…
— Да, мы знаем. — Нельсон принялся закрывать дверь. — Каждый год, Морт. Весь факультет.
— Главное событие учебного года, Нельсон! Приглашены все, без различия…
— Идите домой, Морт.
Вейссман заморгал, попятился, оступился и сел задом на нижнюю ступеньку. Нельсон захлопнул дверь.
Бриджит с девочками уже спустились, и Абигайл агрессивно рвала третью упаковку. Клара двумя руками трясла свою Лизу Симпсон и подносила ухо к ее груди.
— Ей положено говорить, — сказала Клара.
— Что Вейссману нужно? — спросила Бриджит.
— Что всегда, — ответил Нельсон. — Ему нужен оруженосец. Он будет Дон Кихотом, я — Санчо Пансой. Он — Лиром, а я — шутом.
Бриджит, читавшая только «Унесенных ветром» и «Маленький домик в прерии», отмахнулась от его литературных аллюзий.
— Может он нам помочь? — спросила она. Нельсон почти не слышал. Он смотрел, как старшая
ночь сильнее трясет куклу, а младшая за нос вытаскивает свою через бок разорванной коробки. Он повернулся к лестнице, чтобы идти в подвал.
— Я не говорю, чтобы ты ему доверял, — крикнула вслед Бриджит, — но, может, стоит быть с ним поласковей?
На середине спуска в сырую темень Нельсон расхохотался.
— Поласковей, — сказал он, — это знатно.
Ночью, в подвале, Нельсон перебирал свой вечер с Тимоти Куганом и довольно скоро убедил себя, что Куган был вреден, даже если анонимные письма писал кто-то другой. Все эти разговоры про студенток, с которыми он спал, бесконечная жалость к себе… В конце концов, он достаточно пространно сетовал, что еврей Вейссман и лесбиянка Викторинис ополчились против него. Уж точно Нельсон не сделал ничего дурного.
По счастью, от неприятных раздумий оторвала лихорадочная электронная переписка с Витой. Ожидая очередного ответа, он сидел на скрипучем стуле, сцепив руки заголовой, и смотрел на истлевающую карту литературной Англии. В середине маслянисто чернело пятно, в нем отражались голубоватые отблески топки. Казалось, что сквозь бумагу просачивается иное, жуткое изображение.
Нельсон был готов выключить компьютер и поехать к Вите, несмотря на ночное время. Взяв ее за руку, он смог бы вдохнуть в бедняжку уверенность. Однако он только щелкнул ОТВЕТИТЬ и продолжил:
Долгое молчание. Потом:
Нельсон яростно печатал: «Бога ради, Вита, нельзя хоть ненадолго без этого?», когда пришло новое письмо от Виты.
Нельсон легонько постучал пальцами по клавиатуре, потом набрал:
Нельсон отправил е-мейл, подождал десять минут и отправил снова. Еще через десять минут он, так и не получив ответа, выключил компьютер.
— И это благодарность, — пробормотал он, поднимаясь по скрипучей лестнице.
На следующий день Нельсон отменил вечерние консультации и пошел в спортивный корпус размяться. Со Дня благодарения он ходил туда раз в неделю, а с тех пор как Миранда свозила его за покупками — почти каждый день. Что проку от нового костюма, если под ним все тот же рыхлый одышливый тип?
Покуда трепетные первокурсники стучали в его дверь, Нельсон мчался по беговой дорожке, обгоняя парней и девушек в два раза моложе себя. Он сам удивлялся, как быстро восстановил форму. Иногда какой-нибудь пыхтящий студент занимал внутреннюю дорожку, и Нельсон, догнав, легонько касался его пальцем, вызывая судорогу в ноге или внезапное растяжение мышцы. Впрочем, b последнее время он, сознавая свою силу, просто огибал таких на бегу.
В тот вечер Нельсон, чувствуя приятную усталость, сбежал по лестнице, кивая накачанным молодым людям и улыбаясь девушкам в спортивных топах. Идя по коридору к раздевалке, он услышал несмолкающее «бум-бум-бум», как будто кто-то лупит по мешку. Собственно, так оно и было: кто-то молотил кулаками боксерскую грушу, которую держал кто-то другой — видны были только его бледные икры. Нельсон прошел мимо, и тут удары сменились шлепаньем ног, учащенным дыханием и, наконец, звуком его собственного имени: «Нельсон!»
В дверях раздевалки Нельсон обернулся. Перед ним, опираясь рукой на стену, стоял запыхавшийся Лайонел Гроссмауль в обрезанных штанах, несвежей майке, широкой в плечах и узкой в боках, и старых спортивных тапочках от неведомого производителя. Волосы его были взъерошены, толстые стекла очков запотели.
— Он… хочет… — задыхаясь, выговорил Гроссмауль, указывая через плечо на комнату с грушей.
— Кто? — спросил Нельсон, хотя прекрасно догадывался.
— …вас… видеть, — докончил Лайонел, но Нельсон уже шагал мимо него по коридору.
Он вошел в дверь. Акулло, голый по пояс, вытирал лицо полотенцем. На нем были шелковые боксерские трусы, сверкающие и ярко-алые, на ногах — высокие ботинки на шнуровке. Мощные ляжки, плечи и торс курчавились густой растительностью, бицепсы выпирали, как у профессионального спортсмена. Тяжело дыша, декан отнял от лица полотенце и сузил глаза.
— Нельсон, — сказал он. — Вас-то мне и надо. Он бросил полотенце мимо Нельсона и двумя руками медленно повернул к себе грушу. Лайонел прошмыгнул сбоку, отлепил от лица полотенце и дрожащими руками убрал его в дорогую спортивную сумку Акулло, потом встал зa грушу, сжал матерчатые рукоятки и уперся ногами в пол. Прижался лицом к груше, поправил очки, зажмурился и напрягся всем телом. Акулло подтянул кожаные ремешки на руках и взглянул на Нельсона.
— Вы меня подвели, Гумбольдт. Вы по уши в дерьме. Он правым кулаком ударил грушу. Гроссмауль скривился и поджал пальцы на ногах.
— Как? — спросил Нельсон. — Что такое?
— Это дело, с которым вы обещали разобраться… Ни хера вы не разобрались.
Акулло ударил левой, приплясывая на пятках и поводя головой, будто искал слабое место в защите. Лайонел, гримасничая, поправил грушу.
— Это дело? — переспросил Нельсон. Палец начинало припекать.
— Не гребите мне мозги, Гумбольдт. Вы знаете, о чем я. — Выставив голову и покачиваясь из стороны в сторону, Акулло нанес более стремительный удар. Икры его напряглись, складки на боках подрагивали. Гроссмауль изо всех сил удерживал грушу, морщась при каждом ударе. Его жирные безволосые ноги дрожали.
— Вы насчет писем? — сказал наконец Нельсон.
— Насчет писем? — тоненьким голоском передразнил Акулло. — На случай, если вы не в курсе, это говно полезло по новой. Вы убрали не того человека.
Акулло тяжело дышал в такт ритмичным ударам. В воздухе запахло его потом.
— Погодите! Вы мне сами сказали, что это Куган!
— Я ничего вам не говорил. — Акулло расставил ноги и правой нанес серию быстрых ударов туда, где находилась бы голова противника, потом левой со всей силы двинул грушу под дых. — Мы беседовали. Вы сделали свои собственные умозаключения и убрали не… того… человека.
Нельсон молчал, скрестив руки на груди и сунув горящий палец под взмокшую подмышку.
Удары Акулло все меньше походили на бокс, все больше на избиение. Лайонел по другую сторону груши обливался потом, очки его съехали набок, ноги ходили ходуном. При каждом ударе он слабо постанывал.
— Держи ровнее, твою мать! — заорал Акулло, яростно мутузя грушу.
Руки у Гроссмауля дрожали, хватка ослабла. Внезапно Акулло остановился и отступил на шаг; его мощная грудь вздымалась, пот ручьями бежал по курчавой шерсти. Он ткнул кулаком в сторону Нельсона. Гроссмауль разлепил один глаз и слегка разжал руки.
— Где вы были, когда выступал Бранвелл? Вы слепой, Нельсон? Глухой? Совсем охренели?
— Я был там, Антони.
Акулло набрал в грудь воздуха и ударил с такой силой, что груша содрогнулась, а застигнутый врасплох Гроссмауль сел на корточки и чуть не плюхнулся задом.
— Я внятно и ясно попросил, — рявкнул Акулло, потирая костяшки пальцев. — Этот гребаный Вейссман прилюдно обсирает моего кандидата, а вы стоите у стенки, как гребаный столб!
Нельсон молчал. Лайонел несколько раз качнулся вместе с грушей, потом все-таки выпустил ее и заковылял в сторонку, протирая очки.
— Чем вы обязаны этому хмырю Вейссману? — спросил Акулло.
— Немногим, — отвечал Нельсон. От боли в пальце его бросило в пот.
Акулло побежал на месте, встряхивая кистями рук.
— Вы видели «Конана-варвара»? — отрывисто спросил он в такт бегу.
Нельсон пожал плечами.
— Помните, как Конан говорит, в чем смысл жизни? — Не замедляя бег, Акулло ухмыльнулся, видя недоуменное лицо Нельсона. Лайонел стоял, упершись локтями в колени, и силился раздышаться.
— Здесь каждой по кукле! — отечески-театрально рокотал Вейссман. Он тянул за одну сторону коробки, Абигайл — за другую. Первая Лиза Симпсон уже валялась на полу.
— У нас профессор Вейссман! — бодрым голосом объявила Бриджит.
— Как вы чудесно устроились! — загромыхал Вейссман при виде Нельсона. — Я и не думал, что эти домики такие уютные!
Он, пытаясь привстать, выпустил куклу, и Абигайл плюхнулась на попку. Секунду стояла тишина, потом раздался оглушительный рев.
— Какие милые детки! — воскликнул Вейссман, неловко поднимаясь с низкой кушетки.
Бриджит подняла орущую Абигайл и потащила ее наверх. Клара бежала следом, громко шепча:
— Мама, почему он принес три куклы?
— Чем могу быть полезен, Морт? — спросил Нельсон. Палец его был холоден.
— Вопрос скорее, чем я могу быть полезен вам. — Вейссман заговорщицки понизил голос.
— Не уверен, что понимаю вас.
— Мой добрый друг. — Вейссман заговорил еще тише и, обойдя журнальный столик, крепко схватил Нельсона за бицепсы. — Мы можем где-нибудь побеседовать?
Вчера, после обеда у декана, Нельсон отвез спящего Вейссмана домой, разбудил и довел до входной двери. Когда Нельсон видел его в последний раз, старик нетвердой походкой поднимался по лестнице своего тюдоровского особняка, бормоча: «Горе трусам, горе и проклятие! Стакан хереса, малый!» Теперь Нельсон обозревал свое собственное жилище (крашеные бетонные стены, штукатурка, подержанная мебель, постоянный разгром: деревянные кубики вперемешку с рассыпанным лего, детские книжки под ногами, груды одежды где попало, заляпанные диванные подушки на полу). Он подумал было о темном сыром подвале и наконец указал на обеденный стол. Остатки еды — сосиски, фасоль, размазанная каша — все еще дожидались, когда их унесут на кухню. Вейссман с кривой улыбкой подвинул стул и, прежде чем сесть, не таясь, внимательно оглядел сиденье. Нельсон сел напротив и сдвинул пустой пакет из-под молока.
— Нет надобности говорить вам, — Вейссман положил было руки на стол, но тут же отдернул, — что факультет бурлит. Приятно отметить, что все пошло не так, как рассчитывал Антони. Как вам прекрасно известно, два его избранных кандидата «самодеконструировали», что же до третьего, многоуважаемого профессора Бранвелла, скромность не позволяет мне напоминать причину его интеллектуального… м-м… недержания…
Вейссман отвел глаза, словно ожидая ответа, однако Нельсон только положил руки на липкий стол. Непонятно было, считает ли его Вейссман причиной случившегося с Бранвеллом конфуза или просто хочет создать впечатление, что так думает. А может, ему и вправду все равно.
— Суть в том, — продолжал Вейссман, — что ставка по-прежнему свободна, и, если декан не захочет пригласить еще кого-то из «видных ученых», комиссия с большой вероятностью обратит взгляд на кого-то из факультетских.
На лестнице слышались три голоса, один взрослый и два детских. Все говорили одновременно, хотя разобрать можно было только вопль Абигайл: «Мое! Мое! Мое!»
— Нет, прежде выслушайте меня, — сказал Вейссман, хотя Нельсон молчал. — Я уважаю ваше доброе отношение к коллеге, как ни мало, по моему глубочайшему убеждению, она его заслужила, — но давайте будем честны, мой друг. Вита Деонне не годится на это место. Господи, вы читали ее работы. Вы продирались через дебри ее «доводов», если их можно назвать доводами, в чем я лично искренне сомневаюсь…
— К чему вы клоните, Морт? — Нельсон откинулся на стуле и скрестил руки на груди. До последней минуты палец оставался холодным и бесчувственным — Вейссман больше не заслуживал, чтобы из-за него переживали. Сейчас постепенно рождалось желание выбросить глупого старика из своего дома, из своей жизни, со своего пути.
— Насчет того, куда я клоню, как вы изволили выразиться. Я клоню к тому, что мы с вами можем предложить другого кандидата. Более отвечающего нашим целям. — Глаза Вейссмана вспыхнули бледным, отчаянным огнем. Старый актер сделал эффектную паузу, но в глазах его сквозила такая мольба, что Нельсон чуть не расхохотался.
Он не знал, что и думать. Не рассчитывает же Вейссман продвинуть кого-нибудь из Пропащих Мальчишек? Насколько Нельсону было известно, никто из них еще не защитил диссертацию. Да и сам Вейссман, за ленчем в «Перегрине», назвал их интеллектуально хромыми и убогими. Кто же у него на примете? Явно не Лотарингия Эльзас, другой возможный кандидат от факультета. И что за «наши цели»? Чьи «наши»? Палец подергивало. — Это мне?
Нельсон обернулся и увидел старшую дочь. Клара держала на вытянутых руках коробку с заключенной в целлофан Лизой Симпсон. Сбоку Нельсон отчетливо видел ценник: «ПОСЛЕДНЯЯ РАСПРОДАЖА! $2.98». Интересно, как долго она собирала пыль в универмаге, прежде чем Вейссман сгреб из корзины три штуки сразу.
— Конечно, дорогая, — сказал Вейссман и подмигнул Нельсону. — Я купил по одной каждой из ваших прелестных девочек. Я знаю, как сестры ссорятся из-за подарков.
— Я могу ее взять? — спросила Клара, ближе придвигая к себе коробку.
— Конечно, — сказал Нельсон. — Поблагодари профессора Вейссмана.
— Зови меня дядя Морт. — Вейссман вкрадчиво улыбнулся — наполовину Микобер, наполовину Урия Гип.
Клара выронила коробку и бросилась по лестнице, крича:
— Мама, мама! Это правда мой дядя?
— Как мило! — пробормотал Вейссман.
— Кого вы предлагаете на вакантное место? — спросил Нельсон.
Вейссман посмотрел через стол. Мольба в его глазах сменилась хитроватой расчетливостью. Он медленно улыбнулся.
— Вас, конечно. Наверняка эта мысль приходила вам в голову.
Палец вспыхнул. Рот наполнила сладковатая горечь. На мгновение Нельсон ослеп и увидел площадь с восьмого этажа Харбор-холла, деревья в молодой листве, цветущую сирень. Под окном кабинета — его кабинета — молодые люди загорали, перебрасывались мячом, играли на гитарах. Через стеклянный потолок книгохранилища Нельсон видел склоненные головы прилежных студентов, а над ними, чуть выше окна — сияющий циферблат Торнфильдской библиотеки и стрелки, гордо указующие высокий полдень его карьеры.
— Разумеется, речь не идет о бессрочном контракте прямо сейчас, — говорил Вейссман. — Если честно, Нельсон, список ваших публикаций пока не предоставляет такой возможности. Вы, мой мальчик, сделали много, но вам нужны серьезные публикации; в качестве кандидата на постоянную должность вы получите семь лет, чтобы доказать свою состоятельность. Пара больших статей в год, книга-другая, под моим руководством, разумеется…
Как если бы Харбор-холл в мгновение ока сделался стеклянным, перед Нельсоном предстал весь факультет, разделенный на хрустальные шкатулочки кабинетов, демократически устроенный — от каждого по способностям, каждому по потребностям, сияющий город, где наука и преподавание, теория и практика взаимно уравновешены, где училки из программы литкомпозиции — гораздо лучше одетые и накормленные — сидят на одном этаже с молодыми гей/лесбийскими теоретиками и старыми Новыми Критиками, где первокурсникам рады не меньше, чем аспирантам, и Вита Деонне лежит вместе с Мортоном Вейссманом, аки барс с козленком[147], где Нельсон — царь-философ[148] — стоит над счастливой, просвещенной республикой учености, литературы и любви…
— То, что вас нельзя перевести на постоянную ставку, — продолжал Вейссман, — и даже кандидатом прямо сейчас — позвольте еще раз подчеркнуть, мой друг, прямо сейчас, — можно обратить в ваше достоинство: факультету не придется платить вам повышенную зарплату. Поймите, Нельсон, я пекусь исключительно о вашем благе, но факультет мог бы предоставить вам, так скажем, скидку. Если, беря вас, факультет экономит деньги, это делает вашу кандидатуру экономически более привлекательной…
Что-то грохнуло наверху. Бриджит рявкнула, как сержант. Хрустальный дворец Нельсона рассыпался на острые осколки: ледяной ветер качал облетевшие деревья на площади, стрелки часов показывали глубокую полночь, бледная фигура приплясывала за декоративными зубцами. Напротив сидел Вейссман, глаза его горели, над верхней губой поблескивали капельки пота.
Нельсон встал, моргая. Палец снова подергивало.
— …не буду вас обманывать, это тяжело, особенно поначалу — вдвоем противостоять невежеству и идеологии, — но, мой мальчик, снова плечом к плечу, мы станем острием клина, первыми, кто пробьет брешь в разграбленную цитадель нашего культурного наследия…
— Сколько, по-вашему, у меня детей, Морт? — спросил Нельсон.
Вейссман, остановившийся на полуфразе, замер с открытым ртом.
— Простите?
— Сколько у меня детей?
Вейссман крякнул.
— А… м-м-м… — Он посмотрел на свои руки, как будто мог пересчитать детей Нельсона по пальцам.
— Спасибо, что заглянули. — Нельсон протянул руку и, когда Вейссман ее пожал, рывком поднял старика на ноги.
— Пусть этот разговор останется между нами. — Горячий палец разрядился в дряблую ладонь Вейссмана. Старик быстро заморгал и покачнулся. — Я подумаю и скажу вам свое решение. Никто не должен знать о наших планах, верно?
По-прежнему крепко держа Вейссмана за руку, Нельсон довел его до прихожей и, открыв дверь, вытолкнул на холод. Старик захлопал глазами. Губы его беззвучно шевелились.
— Перчатки, Морт, — сказал Нельсон, закрывая дверь. — Холодно, приятель.
Громкий стук заставил его снова открыть дверь. Вейссман стоял на пороге, покачиваясь на пятках и тиская в руке перчатки.
— Я говорил, что наш друг вернулся?
— Какой друг, Морт? — Нельсон держал дверь, готовый захлопнуть ее перед носом Вейссмана.
Старик понизил голос:
— Наш анонимный автор. Я получил новое, как бы это сказать… послание. И, полагаю, не только я.
У Нельсона все в животе перевернулось.
— He может быть. — Куган сейчас кочует в Чикаго из бара в бар, как пристало ирландскому поэту. — Куган… Он не мог…
— О, это не наш кельтский друг. — Вейссман огляделся. — Как и прежде, письма подбросили в ячейки для почты на восьмом этаже. Это кто-то из университетских. — Он нехорошо улыбнулся. — Сдается, мой мальчик, вы с Антони приговорили не того человека.
— Это эпигон, — выпалил Нельсон. Он начал закрывать дверь. Палец болел.
— Не думаю! — пропел Вейссман, — по крайней мере если я что-нибудь смыслю в литературе. Та же рука!
— Спасибо, что держите в курсе, Морт.
Нельсон захлопнул дверь. Его подташнивало. Палец жег. Что, если Антони ошибся? Что, если он, Нельсон, с подачи Антони загубил карьеру невинного человека?
Снова стук в дверь. Нельсон рванул ручку на себя.
— Что еще? — рявкнул он.
— Валентинов день! — вскричал Вейссман, подбираясь ближе, как будто намылился проскользнуть в дом. — Я забыл напомнить про мой ежегодный прием, на который вы… вы и… ваша очаровательная супруга…
— Да, мы знаем. — Нельсон принялся закрывать дверь. — Каждый год, Морт. Весь факультет.
— Главное событие учебного года, Нельсон! Приглашены все, без различия…
— Идите домой, Морт.
Вейссман заморгал, попятился, оступился и сел задом на нижнюю ступеньку. Нельсон захлопнул дверь.
Бриджит с девочками уже спустились, и Абигайл агрессивно рвала третью упаковку. Клара двумя руками трясла свою Лизу Симпсон и подносила ухо к ее груди.
— Ей положено говорить, — сказала Клара.
— Что Вейссману нужно? — спросила Бриджит.
— Что всегда, — ответил Нельсон. — Ему нужен оруженосец. Он будет Дон Кихотом, я — Санчо Пансой. Он — Лиром, а я — шутом.
Бриджит, читавшая только «Унесенных ветром» и «Маленький домик в прерии», отмахнулась от его литературных аллюзий.
— Может он нам помочь? — спросила она. Нельсон почти не слышал. Он смотрел, как старшая
ночь сильнее трясет куклу, а младшая за нос вытаскивает свою через бок разорванной коробки. Он повернулся к лестнице, чтобы идти в подвал.
— Я не говорю, чтобы ты ему доверял, — крикнула вслед Бриджит, — но, может, стоит быть с ним поласковей?
На середине спуска в сырую темень Нельсон расхохотался.
— Поласковей, — сказал он, — это знатно.
Ночью, в подвале, Нельсон перебирал свой вечер с Тимоти Куганом и довольно скоро убедил себя, что Куган был вреден, даже если анонимные письма писал кто-то другой. Все эти разговоры про студенток, с которыми он спал, бесконечная жалость к себе… В конце концов, он достаточно пространно сетовал, что еврей Вейссман и лесбиянка Викторинис ополчились против него. Уж точно Нельсон не сделал ничего дурного.
По счастью, от неприятных раздумий оторвала лихорадочная электронная переписка с Витой. Ожидая очередного ответа, он сидел на скрипучем стуле, сцепив руки заголовой, и смотрел на истлевающую карту литературной Англии. В середине маслянисто чернело пятно, в нем отражались голубоватые отблески топки. Казалось, что сквозь бумагу просачивается иное, жуткое изображение.
Кому: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu› От: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu›
Антони прислал мне письмо: хочет, чтобы я готовилась к предварительному рассмотрению на штатную должность. Он требует, чтобы я доложила статью перед всем факультетом НАСЛЕДУЮЩЕЙ НЕДЕЛЕ!!! ГОСПОДИ!!! Что ДЕЛАТЬ?
Кому: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu› От: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu›
Блин, Вита, нзна. М.б. вам ДОЛОЖИТЬ ДОЛБАНУЮ СТАТЬЮ? А?
Кому: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu› От: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu›
Но КАКУЮ СТАТЬЮ??? Неужели он хочет, чтобы я представила «Лесбийский фаллос Дориана Грея»? СНОВА??? Или создастся впечатление, что у меня больше ничего нет? И что, если она ему не понравилась в прошлый раз? Или ему понравилась, а Виктории — нет? Насколько ужасно докладывать ОДНУ И ТУ ЖЕ СТАТЬЮ ДВАЖДЫ ЗА; ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ? P.S. Пожалуйста, НЕ ОРИТЕ НА МЕНЯ!!!
Кому: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu› От: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu›
Вита, успокойтесь. Подумайте: в прошлый раз вы толком не доложили статью про Дориана Грея, верно? Так что отполируйте старый верный лесбийский фаллос (ха-ха), и все будет тип-топ. Обешаю, что Вейссман не вякнет.
Кому: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu› От: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu›
Но Миранда уже докладывала Дориана Грея на конференции!!! Как я могу соперничать с МИРАНДОЙ!
Кому: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu› От: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu›
Вита, читайте по губам: Миранда… уже… на… постоянной… ставке. Вы соперничаете не с ней. Другой возможный кандидат от факультета — Лотарингия Эльзас, и вы можете вытереть ею пол.
Кому: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu› От: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu›
Но я _соперничаю_с МИРАНДОЙ!!! Для Антони она — МОДЕЛЬ женшины-ученого! КУДА МНЕ ПРОТИВ НЕЕ?
Нельсон был готов выключить компьютер и поехать к Вите, несмотря на ночное время. Взяв ее за руку, он смог бы вдохнуть в бедняжку уверенность. Однако он только щелкнул ОТВЕТИТЬ и продолжил:
Кому: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu› От: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu›
У вас ровно та же базовая оснастка, что у Миранды, вы только отказываетесь ею пользоваться. Неужели вы умрете, если — один раз! — наденете юбку? Вы все время твердите, что тендер — это актерство, так ИГРАЙТЕ, черт побери. Подмажьтесь. Зачешите волосы назад. Выставите коленочку. Вы изучаете ОСКАРА УАЙЛЬДА!!! Воспользуйтесь его советом и будьте СОБОЙ, только БОЛЬШЕ.
Долгое молчание. Потом:
Кому: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu› От: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu›
Нельсон, вы совершенно не понимаете, что такое перформативность тендера. Нет смысла продолжать разговор, пока вы не прочтете относящиеся к теме тексты Гегеля, Ницше, Альтюсера[149], Фуко, Маккинон, Остина[150], Батлер и Лакана. См. ссылки в библиографии к моей статье.
Нельсон яростно печатал: «Бога ради, Вита, нельзя хоть ненадолго без этого?», когда пришло новое письмо от Виты.
Кому: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu› От: Вита Деонне ‹vdeonne@midvest.edu›
Сказать, что у меня и Миранды «та же базовая оснастка», — эссенииализм в голом виде. Пропуская тему идентичности, затронутую вашим сочетанием «та же», и оставляя без внимания гетеросексистское использование слова «оснастка» применительно к материальности двух женщин, У МЕНЯ НЕ ТА ЖЕ оснастка, что у Миранды, даже БЛИЗКО НЕ ЛЕЖАЛО.
Нельсон легонько постучал пальцами по клавиатуре, потом набрал:
Кому: Вита Аеонне ‹vdeonne@midvest.edu› От: Нельсон Гумбольдт ‹nhumboldt@midvest.edu›
Мне кажется, я знаю, что вас расстроило. Вы получили еще одно анонимное письмо, верно?
Нельсон отправил е-мейл, подождал десять минут и отправил снова. Еще через десять минут он, так и не получив ответа, выключил компьютер.
— И это благодарность, — пробормотал он, поднимаясь по скрипучей лестнице.
На следующий день Нельсон отменил вечерние консультации и пошел в спортивный корпус размяться. Со Дня благодарения он ходил туда раз в неделю, а с тех пор как Миранда свозила его за покупками — почти каждый день. Что проку от нового костюма, если под ним все тот же рыхлый одышливый тип?
Покуда трепетные первокурсники стучали в его дверь, Нельсон мчался по беговой дорожке, обгоняя парней и девушек в два раза моложе себя. Он сам удивлялся, как быстро восстановил форму. Иногда какой-нибудь пыхтящий студент занимал внутреннюю дорожку, и Нельсон, догнав, легонько касался его пальцем, вызывая судорогу в ноге или внезапное растяжение мышцы. Впрочем, b последнее время он, сознавая свою силу, просто огибал таких на бегу.
В тот вечер Нельсон, чувствуя приятную усталость, сбежал по лестнице, кивая накачанным молодым людям и улыбаясь девушкам в спортивных топах. Идя по коридору к раздевалке, он услышал несмолкающее «бум-бум-бум», как будто кто-то лупит по мешку. Собственно, так оно и было: кто-то молотил кулаками боксерскую грушу, которую держал кто-то другой — видны были только его бледные икры. Нельсон прошел мимо, и тут удары сменились шлепаньем ног, учащенным дыханием и, наконец, звуком его собственного имени: «Нельсон!»
В дверях раздевалки Нельсон обернулся. Перед ним, опираясь рукой на стену, стоял запыхавшийся Лайонел Гроссмауль в обрезанных штанах, несвежей майке, широкой в плечах и узкой в боках, и старых спортивных тапочках от неведомого производителя. Волосы его были взъерошены, толстые стекла очков запотели.
— Он… хочет… — задыхаясь, выговорил Гроссмауль, указывая через плечо на комнату с грушей.
— Кто? — спросил Нельсон, хотя прекрасно догадывался.
— …вас… видеть, — докончил Лайонел, но Нельсон уже шагал мимо него по коридору.
Он вошел в дверь. Акулло, голый по пояс, вытирал лицо полотенцем. На нем были шелковые боксерские трусы, сверкающие и ярко-алые, на ногах — высокие ботинки на шнуровке. Мощные ляжки, плечи и торс курчавились густой растительностью, бицепсы выпирали, как у профессионального спортсмена. Тяжело дыша, декан отнял от лица полотенце и сузил глаза.
— Нельсон, — сказал он. — Вас-то мне и надо. Он бросил полотенце мимо Нельсона и двумя руками медленно повернул к себе грушу. Лайонел прошмыгнул сбоку, отлепил от лица полотенце и дрожащими руками убрал его в дорогую спортивную сумку Акулло, потом встал зa грушу, сжал матерчатые рукоятки и уперся ногами в пол. Прижался лицом к груше, поправил очки, зажмурился и напрягся всем телом. Акулло подтянул кожаные ремешки на руках и взглянул на Нельсона.
— Вы меня подвели, Гумбольдт. Вы по уши в дерьме. Он правым кулаком ударил грушу. Гроссмауль скривился и поджал пальцы на ногах.
— Как? — спросил Нельсон. — Что такое?
— Это дело, с которым вы обещали разобраться… Ни хера вы не разобрались.
Акулло ударил левой, приплясывая на пятках и поводя головой, будто искал слабое место в защите. Лайонел, гримасничая, поправил грушу.
— Это дело? — переспросил Нельсон. Палец начинало припекать.
— Не гребите мне мозги, Гумбольдт. Вы знаете, о чем я. — Выставив голову и покачиваясь из стороны в сторону, Акулло нанес более стремительный удар. Икры его напряглись, складки на боках подрагивали. Гроссмауль изо всех сил удерживал грушу, морщась при каждом ударе. Его жирные безволосые ноги дрожали.
— Вы насчет писем? — сказал наконец Нельсон.
— Насчет писем? — тоненьким голоском передразнил Акулло. — На случай, если вы не в курсе, это говно полезло по новой. Вы убрали не того человека.
Акулло тяжело дышал в такт ритмичным ударам. В воздухе запахло его потом.
— Погодите! Вы мне сами сказали, что это Куган!
— Я ничего вам не говорил. — Акулло расставил ноги и правой нанес серию быстрых ударов туда, где находилась бы голова противника, потом левой со всей силы двинул грушу под дых. — Мы беседовали. Вы сделали свои собственные умозаключения и убрали не… того… человека.
Нельсон молчал, скрестив руки на груди и сунув горящий палец под взмокшую подмышку.
Удары Акулло все меньше походили на бокс, все больше на избиение. Лайонел по другую сторону груши обливался потом, очки его съехали набок, ноги ходили ходуном. При каждом ударе он слабо постанывал.
— Держи ровнее, твою мать! — заорал Акулло, яростно мутузя грушу.
Руки у Гроссмауля дрожали, хватка ослабла. Внезапно Акулло остановился и отступил на шаг; его мощная грудь вздымалась, пот ручьями бежал по курчавой шерсти. Он ткнул кулаком в сторону Нельсона. Гроссмауль разлепил один глаз и слегка разжал руки.
— Где вы были, когда выступал Бранвелл? Вы слепой, Нельсон? Глухой? Совсем охренели?
— Я был там, Антони.
Акулло набрал в грудь воздуха и ударил с такой силой, что груша содрогнулась, а застигнутый врасплох Гроссмауль сел на корточки и чуть не плюхнулся задом.
— Я внятно и ясно попросил, — рявкнул Акулло, потирая костяшки пальцев. — Этот гребаный Вейссман прилюдно обсирает моего кандидата, а вы стоите у стенки, как гребаный столб!
Нельсон молчал. Лайонел несколько раз качнулся вместе с грушей, потом все-таки выпустил ее и заковылял в сторонку, протирая очки.
— Чем вы обязаны этому хмырю Вейссману? — спросил Акулло.
— Немногим, — отвечал Нельсон. От боли в пальце его бросило в пот.
Акулло побежал на месте, встряхивая кистями рук.
— Вы видели «Конана-варвара»? — отрывисто спросил он в такт бегу.
Нельсон пожал плечами.
— Помните, как Конан говорит, в чем смысл жизни? — Не замедляя бег, Акулло ухмыльнулся, видя недоуменное лицо Нельсона. Лайонел стоял, упершись локтями в колени, и силился раздышаться.