Страница:
15. CURRICULUM VITA
На следующее утро Нельсон проснулся в шесть, чтобы успеть на восьмичасовое занятие. Бриджит в постели уже не было. Со щеками, покалывающими от лосьона после бритья, он спустился вниз на аромат дорогого кофе и увидел, что жена, сияющая и подкрашенная, суетится у стола в юбке и блузке, а дочери мрачно сидят в неудобных платьицах, которые надевали только к бабушке с дедушкой. Застыв на середине неожиданно чистой гостиной, Нельсон увидел на столе фарфоровые тарелки вместо пластмассовых, одинаковые стаканы для сока вместо чашек с покемонами из «Бургер-кинг», кремовую скатерть, вазу с фруктами и тостер, про который и вообще забыл.
На мгновение он подумал, что еще спит. В те дни, когда отец семейства не выскакивал за порог с холодным магазинным пирожком, завтраки у Гумбольдтов протекали довольно энтропийно: Нельсон спускался к столу, пахнущий под мышками, втаптывая в ковер застарелые кукурузные хлопья; девочки в ночнушках или трусиках елозили на стульях и проливали молоко, Бриджит, в лоснящемся халате, встрепанная, с мешками под глазами, сидела подперши голову и жевала пережаренный хлебец.
— Девочки! Скажите папе «доброе утро»! — Бриджит, нарумяненная, с подведенными глазами застыла в дверях гостиной, снимая яркие кухонные рукавички.
— Доброе утро, папа, — сказали Клара и Абигайл.
— Знаю, ты торопишься, — объявила Бриджит, подходя к столу величаво, словно Джейн Уайетт[159], — поэтому приготовила самый простой завтрак. — Она усадила мужа на стул и склонилась к нему, положив рукавичку на плечо. — У нас есть бельгийские вафли с клубникой и сливками или, если предпочитаешь, яичница с сыром грюйер и тосты из цельнозернового хлеба.
Нельсон молча оглядел стол, избегая смотреть на дочерей. Те пялились на него во все глаза.
— А может, лучше бублик? — Глаза Бриджит блеснули заботой. — Есть простой, с яйцом, с чесноком, с луком, с чесноком и луком, с коринкой, с сухими помидорами…
— Скажи что-нибудь, папа, — шепнула Клара. — Пока ты не выберешь, нам не дадут есть.
— Бублик, — хрипло выпалил Нельсон.
— Простой, с яйцом, с чесноком, с луком?…
— Простой.
Бриджит, напевая, унеслась в кухню.
Клара устремила на отца укоризненный взгляд.
— Правда в гостиной чисто? — процедила она сквозь зубы. — Мамочка подняла нас в четыре утра, и мы все убрали. Правда, хорошо?
— Чисто! — завопила Абигайл, сердито дергая тугой воротничок. — Чисто! Чисто! Чисто! Чисто!
— Милый? — пропела Бриджит из кухни. — Намазать бублик маслом? Соленым или несоленым? Или с лососем? Или с плавленым сыром? Есть простой, чесночный, пряный, пряно-чесночный…
Нельсон вскочил из-за стола и вошел в кухню. Палец ныл. Он не стал трогать жену, просто схватил бублик с безупречно чистой разделочной доски. Бриджит вздрогнула и заморгала. На какой-то ужасный миг в ее глазах показалось подобие страха.
— Мне пора, — сказал он, отводя взгляд. — Слушай, не готовь на обед ничего сложного, ладно?
Глаза ее потеплели.
— Не буду, милый! — проворковала она, и Нельсон сбежал.
На работе он весь день пытался связаться с Витой: слал е-мейлы, позвонил на автоответчик и наговорил сообщение, прилепил на ее ежедневник самый ярко-оранжевый самоклеющийся листок с запиской. Даже сходил в телефон-автомат и оставил сообщение на автоответчике в их кабинете, а потом на каждой перемене забегал посмотреть. Однако Вита то ли не пришла, то ли от него пряталась.
Как с ней быть? Вчерашнее предложение Викторинис засело в голове и болью отдавалось в затылок, о чем бы он ни пытался думать. Правда, помнил он и миг неуверенности в ее глазах; это воспоминание отчасти затмевало боль. Что, если заняться самой Викторией? Она так явно этого боится, что у него наверняка есть шанс преуспеть. Однако даже тогда они с Витой останутся на прежних местах. Вдруг Викторинис права, и единственный шанс заполучить бессрочный контракт — это убрать Биту?
Вернувшись в кабинет после занятий, он помедлил в дверях, держа в одной руке ключ, а в другой — студенческие работы. В комнате пахло Витиным мылом. Самой ее уже не было, но записка с ежедневника исчезла. Нельсон бросил бумаги на стол, открыл буклет с расписанием и повел раскаленным пальцем по списку семинаров. Он нашел Витин — по Оскару Уайльду и тендеру — с номером аудитории. Семинар заканчивался через несколько минут, почти точно с заходом солнца.
Переход между Харбор-холлом и прилегающим лекционным корпусом был пуст, горели лампы дневного света, под ногами хлюпал нанесенный с улицы снег. Нельсон мысленно готовился к разговору. Что он скажет, когда наконец увидит Виту и коснется пальцем ее запястья? Можно разом покончить с ее карьерой, убрать ее, как Кугана. Разом избавить факультет от хлопот по ее увольнению, а Виту — от неловкости, расчистить себе дорогу.
Он поднялся по лестнице на третий этаж лекционного корпуса. Лампы мигали, то выхватывая из тьмы облицованный желтой плиткой коридор, то снова погружая его во мрак. Нельсон шел, сопровождаемый только эхом своих шагов. Может быть, ему следует коснуться Виты и сказать, чтобы она смирилась со своей… чем? Фемининностью? Маскулинностью? (Даже сейчас не удавалось думать о ней «он».) Взять ее за руку и сказать, чтобы она успокоилась, приняла себя такой, какая есть.
Однако больше всего его мучило любопытство. Кто такая Вита? Что она такое? И что она сама о себе думает?
Нельсон заглянул в полуоткрытую дверь аудитории. Студенты уже ушли. За опущенными шторами в комнате было темнее, чем в коридоре; столы стояли шестиугольником, рядом теснились разномастные стулья. На столе лежали Витина сумка, блокнот и затрепанный экземпляр «De Profundis»[160]. Затаив дыхание, Нельсон услышал скрип губки по доске.
Нельсон часто гадал, какой из Виты преподаватель. На семинарах он у нее не бывал, но слышал про Витину суровость. Вечно недовольная начальством, она со студентами вела себя как строгий доктринер. Нельсон однажды видел программу, которая она раздавала на первом занятии, со списком слов — истина, красота, универсальный, книга, рассказ, автор, литературный, — которые запрещалось произносить под страхом немедленного вылета.
Интересно, пробовал ли кто? — подумал тогда Нельсон. Сегодня он рассудил, что никогда не узнает, и, войдя в аудиторию, прикрыл за собой дверь. В правом углу Вита методично вытирала доску маленькой губкой. Она чуть напряглась под его взглядом, хотя продолжала стирать мел, делая вид, будто не замечает Нельсона. Она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до верху, и Нельсон машинально скользнул взглядом по линии ее груди, талии, бедра и лодыжки. На Вите были обычные мешковатые брюки и бесформенный свитер; Нельсон не заметил никаких признаков пола, того или другого.
Он запер дверь. При звуке щелчка Вита неубедительно вздрогнула.
— Нельсон! — ахнула она и сжала губку двумя руками.
— Вита. — Нельсон оперся на дверь, сцепив пальцы на ручке у себя за спиной.
— Вы меня напугали. — Вита попятилась, прижимая губку к свитеру.
— Н-да? — спросил Нельсон.
Он не шевелился, но Вита продолжала пятиться.
— Я получила вашу записку. Зачем вы хотели меня видеть?
Она взглянула на губку и быстро положила ее на полочку под доской. На свитере, точно посередине, остался белый прямоугольник. Там, где должна быть ложбинка между грудями, подумал Нельсон.
— Кто вы, Вита?
В полутемной аудитории Вита выглядела серой. Различались ее круглое лицо, прямая челка, глаза, сверлящие его из-за очков.
— Антони назначил мне выступление. В следующую пятницу. — Она отступила за составленные прямоугольником столы. — Как по-вашему, почему на пятницу? Чтобы я мучилась всю неделю?
— Вы не ответили на мой вопрос. — Нельсон медленно наступал на Биту.
— Почему не на понедельник? Или не на середину недели? Зачем меня терзать?
Она налетела на стул и с криком отпрыгнула.
— Кто вы, Вита? Она сузила глаза.
— Кто подсказал вам это спросить?
— Я читал ваши труды. — Нельсон двумя руками убрал с дороги стул. — Вы заставили меня задуматься над проблемой самоидентификации.
Он остановился и прижал ладонь с пылающим пальцем к холодной доске.
— Кто вы, Вита? Что вы? Фотография вашего «брата», — Нельсон изобразил кавычки, — это на самом деле вы?
Вита подошла к своему месту у стола, не сводя глаз с Нельсона, затолкала блокнот в сумку — угол остался торчать наружу, — сунула следом книгу и попыталась взять ручку. С третьей попытки зацепила ее ногтями и тут же выронила. Ручка закатилась под стол, и Вита нагнулась ее поднять.
Нельсон оттолкнулся от доски и двинулся в обход шестиугольника. Услышав скрип его ботинок, Вита испуганно выглянула из-под стола, вскочила и загородилась сумкой, как щитом.
— Вы уверены, — с дрожью в голосе сказала она, — что интеллектуально готовы воспринять всю сложность самоидентификации? Особенно моей?
— Вы — профессиональный учитель. — Палец у Нельсона вспыхнул сильнее. — Растолкуйте мне.
Они стояли на противоположных сторонах шестиугольника. Вита, двумя руками сжимая сумку, взглянула на дверь, потом на Нельсона, и рванулась к выходу. Нельсон преградил ей дорогу, задев стул. Вита метнулась в другую сторону, и Нельсон шагнул туда же. Палец горел.
— Ну же, Вита! Выкладывайте. Биту била дрожь.
— Вы… вы… вы собираетесь к Вейссману? — спросила она. — Как по-вашему, мне пойти? Если я не пойду, это может повредить мне в глазах отборочной комиссии, а если пойду…
— Отвечайте же, черт возьми! — заорал Нельсон. Палец припекал. Надо просто перепрыгнуть через стол и покончить с этим раз и навсегда.
Взгляд Виты метался по комнате, ища выход.
— Не в том ли дело, — сказала она дрожащим голосом, — что назвать меня — значит принизить, утвердить надо мной власть господствующей культуры? Не в том ли, что дать мне название — значит редуцировать меня до субъекта власти, подавить?
— Я задал вопрос, Вита. — Нельсон сжимал и разжимал кулаки. — Вы от рождения знали, что вы — женщина? Вы из тех типов… «женщина, запертая в мужском теле»?
Вита сжала сумку.
— Нельзя ли с той же легкостью сказать, что я мужчина, запертый в женском теле?
— Но у вас мужское тело! — взорвался Нельсон и грохнул кулаком по столу.
Да? Нет? Может, Викторинис солгала; может, она сказала, что Вита — мужчина, чтобы вбить между ними клин.
— Вита, — продолжал Нельсон, морщась от боли в пальце. — Разденьтесь.
Вита взвизгнула и подпрыгнула на десять сантиметров.
— Так я и знала! — завопила она. — Вы хотите меня изнасиловать!
Нельсон зашатался, как от удара в живот.
— Нет! — выдохнул он. — Да я… Да мне бы… — Он разжал кулаки и выставил ладони. — Мне просто нужно знать, есть ли у вас член, и если нет, то все в порядке.
— Если и есть, — Вита крепче сжала сумку и сузила глаза, — означает ли это непременно, что я — мужчина?
— Да! — заорал Нельсон.
— Нельзя ли сказать, что такое утверждение на базе чисто материального — высшее проявление эссенциализма?
— Ладно, вы женщина. — Нельсон развел руками. — Почему не сделать операцию? Зачем притворяться?
— Но разве культура операций не предполагает, что тендер — это пол? — Она так сжимала сумку, что побелели костяшки пальцев. — Почему я должна резать и увечить себя, чтобы удостовериться, кто я есть?
— Снимите штаны, Вита! — Нельсон направил на нее горящий палец. — И покончим с этим!
— Не в том ли суть, что «тело» не тождественно самоидентификации?
— Снимите штаны, — заорал Нельсон, в ярости тряся пальцем, — или я сам их с вас сниму!
— Не оттого ли самовосприятие, тендер и, разумеется, тело радикально полисемичны, что их фальшивое единство — всего лишь порождение гегемонии как модальности общественного контроля?
Нельсон, взревев, с грохотом раздвинул столы и ввалился в центр шестиугольника. Вита двумя руками запустила ему в голову сумку. Нельсон поймал ее, как мяч, закачавшись от неожиданной силы броска, и швырнул обратно. Однако Вита уже рванулась к двери. Нельсон перемахнул через стол и приземлился на противоположной стороне, проехавшись по линолеуму. Вита подергала ручку и теперь возилась с замком, затравленно глядя на Нельсона. Дверь уже открывалась, когда он с силой толкнул ее ладонью. Вита метнулась было обратно, но Нельсон свободной рукой припер ее к доске.
Эхо от хлопнувшей двери гуляло в пустом коридоре. Оба тяжело дышали, стоя лицом к лицу. Белый прямоугольник на Витиной груди вздымался и опадал.
— Что в вас такого, чего нет у меня? — Нельсон глянул на нее сверху вниз. — Почему вас вот-вот возьмут на ставку, а я со своей семьей сижу по уши в дерьме?
Вита прижалась руками к стене. Глаза у нее расширились от ужаса, как у Лилиан Гиш на льду.
— Я скажу, чего у вас нет! — крикнул Нельсон. — Вагины, вот чего!
Он сунул раскаленный палец Вите под нос.
— Зачем это все, Вита? Помогите мне понять. Вам нравится всех обманывать?
Вита схватила его запястье так быстро, что Нельсон ничего не успел сказать, В мгновение ока она завернула ему правую руку за спину и приперла его к доске. Щека вдавилась в холодную поверхность. Жжение от пальца распространилось до самого плеча.
— Ой! — закричал Нельсон.
— Вы жалкий болван, — выдохнула Вита, — если думаете, что, притворяясь женщиной, можно сделать карьеру в научном мире.
— Пустите! — крикнул Нельсон, однако Вита продолжала медленно выкручивать ему руку. Он дернулся, она только заломила его локоть выше, к лопаткам.
— Когда-то, — прошипела она сквозь зубы, — меня звали Робин. Я жила, как мужчина, думала, как мужчина, любила, как мужчина. Но мне было отвратительно и стыдно. Я любила женщин и ненавидела их; я сама чувствовала боль, которую им причиняла. Притворялась ли я тогда, Нельсон? Можно ли притворяться, когда у тебя нет выбора?
— Черт возьми, Вита… — Лицо его было прижато к доске, он не мог открыть глаз и задыхался от мела.
— Поскольку все права и привилегии, которыми я обладала как мужчина, — продолжала Вита, для вящей убедительности сильнее выкручивая ему руку, — были нормативны и предписаны той силой, которая дала мне название, и по самой сути своей давящи.
Нельсон застонал. Пар от его дыхания оседал на доске. Вита продолжала выкручивать руку, и он опустил плечо. Боль в суставе была так же сильна, как в пальце. Он беспомощно захлопал по доске свободной рукой. Сука поганая.
— Нет ничего, кроме силы. — Вита дышала ему в ухо. — Сила включает в себя все, и ничто не устоит перед силой. Все предполагает силу, все выводится из силы. Только у силы можно почерпнуть способность ниспровергнуть ее, трансгрессировать, и потому я использовала свою силу, чтобы стать тем, что люблю.
Слезы текли у Нельсона из глаз. «Будь я проклят, если попрошу пощады».
— Позвольте уточнить, — выговорил он, приплющенный щекой к доске. — Вы решили стать женщиной, потому что вам было их жаль ?
Вита сильнее заломила ему руку, и Нельсон вскрикнул. Колени дрожали. Палец жег, как никогда прежде. Уголком глаза он видел Витино лицо сразу над своим вывернутым плечом. В полутьме ее глаза безумно блестели.
— Когда я была мужчиной, Нельсон, то по-мужски мыслила, по-мужски рассуждала, а как стала женщиной, то оставила мужское. Теперь вы видите меня как бы сквозь мутное стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу. Теперь знаете вы меня отчасти, а тогда познаете, подобно как я знаю себя. А теперь пребывают сии три: раса, класс, пол; но пол из них больше[161].
Вита разжала хватку. Жар от пальца волной хлынул к плечу. Нельсон с криком рухнул на колени и ткнулся лбом в стену. Перед глазами вспыхивали искры, сердце отчаянно колотилось. Слышались Витины шаги, скрежет отодвигаемого стула, скрип туфель, когда она нагнулась поднять сумку.
Нельсон разлепил глаза и за красными кругами увидел стоящую над ним Биту. Волосы ее сбились набок, лицо раскраснелось. В глазах горел безумный огонь.
— Что, по-вашему, мне надеть в гости к Вейссману? — сказала она и сняла свитер.
Палец у Нельсона внезапно похолодел, как камень, запястье, там, где держала его Вита, еще болело. Плечо подергивало.
— Господи, я уверена, Миранда будет убийственна.
— Под свитером у нее были плоская грудь и широкие мужские плечи.
— Стоит ли с ней тягаться? Или я просто выставлю себя на посмешище? Но что, если я не стану наряжаться? — Она расстегивала пуговицы на брюках. — Господи, не оскорбится ли отборочная комиссия? Что, если Антони рассчитывает увидеть меня в платье для коктейля? Будет лучше или хуже, если я оголю ноги?
Вита скинула брюки и пинком отбросила их прочь. Сквозь алые волны боли Нельсон увидел, чуть выше своих глаз, крепкие ляжки, плоский живот и лиловатый член под густыми курчавыми завитками.
— Или все только посмеются?
Вита приложила руку к щеке и склонила голову набок. Перед Нельсоном стоял хорошо сложенный, не очень мускулистый молодой мужчина с челкой и волосами до плеч. На Вите остались одни очки.
— Я не люблю, когда надо мной смеются, — пробормотала она, словно обращаясь к себе. — Мне не идет черное.
Нельсон, вскрикнув от боли, выбросил вперед правую руку, чтобы схватить Виту, разрядить вулканический палец о ее кожу, однако поймал только воздух и мучительно завалился на плечо. С полу он видел, как открылась дверь. В коридоре зашлепали босые ноги.
Нельсон со стоном встал, отпихнув Витины брюки и свитер. Шатаясь, подошел к двери и выглянул в коридор. Сердце все еще колотилось, перед глазами плыли круги.
Лампы в коридоре по-прежнему мигали, но как-то странно: каждая зажигалась, когда Вита проходила под ней, и тут же снова гасла. Вита шла, словно в луче мигающего прожектора, чеканя шаг и размахивая сумкой. Ее волосы развевались, ее член подрагивал.
У Нельсона подкосились ноги. Он схватился за косяк и услышал нечто такое, от чего боль в пальце испарилась, а по спине пробежал мороз. Он не был уверен точно, но ему показалось, что Вита Деонне смеется.
На обед Бриджит приготовила «говядину Веллингтон», картофель дофин и зеленый горошек под соусом мирепуа. Абигайл и Клара недоверчиво пялились в свои тарелки.
— Ты просил приготовить что-нибудь попроще, милый! — весело оправдывалась Бриджит.
После обеда, в подвале, Нельсон проверил почту. Карта литературной Англии над компьютером превратилась в одно влажно поблескивающее пятно, из которого выглядывали только кончик Корнуолла, Гернси и Шетландские острова.
Пришло письмо от Виктории с одним словом: «Ну?»
Нельсон побарабанил пальцами по столу. Плечо еще ныло. Справиться с Витой оказалось сложнее, чем он думал. «Мне не следует больше встречаться с ней наедине, — решил он, — лучше на людях, где-нибудь в оживленном месте».
Он поднял руки над клавиатурой и улыбнулся себе. Пальцы застучали по клавишам.
«Увидимся вечером в субботу, — написал он Викторинис. — У Вейссмана в гостях».
На мгновение он подумал, что еще спит. В те дни, когда отец семейства не выскакивал за порог с холодным магазинным пирожком, завтраки у Гумбольдтов протекали довольно энтропийно: Нельсон спускался к столу, пахнущий под мышками, втаптывая в ковер застарелые кукурузные хлопья; девочки в ночнушках или трусиках елозили на стульях и проливали молоко, Бриджит, в лоснящемся халате, встрепанная, с мешками под глазами, сидела подперши голову и жевала пережаренный хлебец.
— Девочки! Скажите папе «доброе утро»! — Бриджит, нарумяненная, с подведенными глазами застыла в дверях гостиной, снимая яркие кухонные рукавички.
— Доброе утро, папа, — сказали Клара и Абигайл.
— Знаю, ты торопишься, — объявила Бриджит, подходя к столу величаво, словно Джейн Уайетт[159], — поэтому приготовила самый простой завтрак. — Она усадила мужа на стул и склонилась к нему, положив рукавичку на плечо. — У нас есть бельгийские вафли с клубникой и сливками или, если предпочитаешь, яичница с сыром грюйер и тосты из цельнозернового хлеба.
Нельсон молча оглядел стол, избегая смотреть на дочерей. Те пялились на него во все глаза.
— А может, лучше бублик? — Глаза Бриджит блеснули заботой. — Есть простой, с яйцом, с чесноком, с луком, с чесноком и луком, с коринкой, с сухими помидорами…
— Скажи что-нибудь, папа, — шепнула Клара. — Пока ты не выберешь, нам не дадут есть.
— Бублик, — хрипло выпалил Нельсон.
— Простой, с яйцом, с чесноком, с луком?…
— Простой.
Бриджит, напевая, унеслась в кухню.
Клара устремила на отца укоризненный взгляд.
— Правда в гостиной чисто? — процедила она сквозь зубы. — Мамочка подняла нас в четыре утра, и мы все убрали. Правда, хорошо?
— Чисто! — завопила Абигайл, сердито дергая тугой воротничок. — Чисто! Чисто! Чисто! Чисто!
— Милый? — пропела Бриджит из кухни. — Намазать бублик маслом? Соленым или несоленым? Или с лососем? Или с плавленым сыром? Есть простой, чесночный, пряный, пряно-чесночный…
Нельсон вскочил из-за стола и вошел в кухню. Палец ныл. Он не стал трогать жену, просто схватил бублик с безупречно чистой разделочной доски. Бриджит вздрогнула и заморгала. На какой-то ужасный миг в ее глазах показалось подобие страха.
— Мне пора, — сказал он, отводя взгляд. — Слушай, не готовь на обед ничего сложного, ладно?
Глаза ее потеплели.
— Не буду, милый! — проворковала она, и Нельсон сбежал.
На работе он весь день пытался связаться с Витой: слал е-мейлы, позвонил на автоответчик и наговорил сообщение, прилепил на ее ежедневник самый ярко-оранжевый самоклеющийся листок с запиской. Даже сходил в телефон-автомат и оставил сообщение на автоответчике в их кабинете, а потом на каждой перемене забегал посмотреть. Однако Вита то ли не пришла, то ли от него пряталась.
Как с ней быть? Вчерашнее предложение Викторинис засело в голове и болью отдавалось в затылок, о чем бы он ни пытался думать. Правда, помнил он и миг неуверенности в ее глазах; это воспоминание отчасти затмевало боль. Что, если заняться самой Викторией? Она так явно этого боится, что у него наверняка есть шанс преуспеть. Однако даже тогда они с Витой останутся на прежних местах. Вдруг Викторинис права, и единственный шанс заполучить бессрочный контракт — это убрать Биту?
Вернувшись в кабинет после занятий, он помедлил в дверях, держа в одной руке ключ, а в другой — студенческие работы. В комнате пахло Витиным мылом. Самой ее уже не было, но записка с ежедневника исчезла. Нельсон бросил бумаги на стол, открыл буклет с расписанием и повел раскаленным пальцем по списку семинаров. Он нашел Витин — по Оскару Уайльду и тендеру — с номером аудитории. Семинар заканчивался через несколько минут, почти точно с заходом солнца.
Переход между Харбор-холлом и прилегающим лекционным корпусом был пуст, горели лампы дневного света, под ногами хлюпал нанесенный с улицы снег. Нельсон мысленно готовился к разговору. Что он скажет, когда наконец увидит Виту и коснется пальцем ее запястья? Можно разом покончить с ее карьерой, убрать ее, как Кугана. Разом избавить факультет от хлопот по ее увольнению, а Виту — от неловкости, расчистить себе дорогу.
Он поднялся по лестнице на третий этаж лекционного корпуса. Лампы мигали, то выхватывая из тьмы облицованный желтой плиткой коридор, то снова погружая его во мрак. Нельсон шел, сопровождаемый только эхом своих шагов. Может быть, ему следует коснуться Виты и сказать, чтобы она смирилась со своей… чем? Фемининностью? Маскулинностью? (Даже сейчас не удавалось думать о ней «он».) Взять ее за руку и сказать, чтобы она успокоилась, приняла себя такой, какая есть.
Однако больше всего его мучило любопытство. Кто такая Вита? Что она такое? И что она сама о себе думает?
Нельсон заглянул в полуоткрытую дверь аудитории. Студенты уже ушли. За опущенными шторами в комнате было темнее, чем в коридоре; столы стояли шестиугольником, рядом теснились разномастные стулья. На столе лежали Витина сумка, блокнот и затрепанный экземпляр «De Profundis»[160]. Затаив дыхание, Нельсон услышал скрип губки по доске.
Нельсон часто гадал, какой из Виты преподаватель. На семинарах он у нее не бывал, но слышал про Витину суровость. Вечно недовольная начальством, она со студентами вела себя как строгий доктринер. Нельсон однажды видел программу, которая она раздавала на первом занятии, со списком слов — истина, красота, универсальный, книга, рассказ, автор, литературный, — которые запрещалось произносить под страхом немедленного вылета.
Интересно, пробовал ли кто? — подумал тогда Нельсон. Сегодня он рассудил, что никогда не узнает, и, войдя в аудиторию, прикрыл за собой дверь. В правом углу Вита методично вытирала доску маленькой губкой. Она чуть напряглась под его взглядом, хотя продолжала стирать мел, делая вид, будто не замечает Нельсона. Она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до верху, и Нельсон машинально скользнул взглядом по линии ее груди, талии, бедра и лодыжки. На Вите были обычные мешковатые брюки и бесформенный свитер; Нельсон не заметил никаких признаков пола, того или другого.
Он запер дверь. При звуке щелчка Вита неубедительно вздрогнула.
— Нельсон! — ахнула она и сжала губку двумя руками.
— Вита. — Нельсон оперся на дверь, сцепив пальцы на ручке у себя за спиной.
— Вы меня напугали. — Вита попятилась, прижимая губку к свитеру.
— Н-да? — спросил Нельсон.
Он не шевелился, но Вита продолжала пятиться.
— Я получила вашу записку. Зачем вы хотели меня видеть?
Она взглянула на губку и быстро положила ее на полочку под доской. На свитере, точно посередине, остался белый прямоугольник. Там, где должна быть ложбинка между грудями, подумал Нельсон.
— Кто вы, Вита?
В полутемной аудитории Вита выглядела серой. Различались ее круглое лицо, прямая челка, глаза, сверлящие его из-за очков.
— Антони назначил мне выступление. В следующую пятницу. — Она отступила за составленные прямоугольником столы. — Как по-вашему, почему на пятницу? Чтобы я мучилась всю неделю?
— Вы не ответили на мой вопрос. — Нельсон медленно наступал на Биту.
— Почему не на понедельник? Или не на середину недели? Зачем меня терзать?
Она налетела на стул и с криком отпрыгнула.
— Кто вы, Вита? Она сузила глаза.
— Кто подсказал вам это спросить?
— Я читал ваши труды. — Нельсон двумя руками убрал с дороги стул. — Вы заставили меня задуматься над проблемой самоидентификации.
Он остановился и прижал ладонь с пылающим пальцем к холодной доске.
— Кто вы, Вита? Что вы? Фотография вашего «брата», — Нельсон изобразил кавычки, — это на самом деле вы?
Вита подошла к своему месту у стола, не сводя глаз с Нельсона, затолкала блокнот в сумку — угол остался торчать наружу, — сунула следом книгу и попыталась взять ручку. С третьей попытки зацепила ее ногтями и тут же выронила. Ручка закатилась под стол, и Вита нагнулась ее поднять.
Нельсон оттолкнулся от доски и двинулся в обход шестиугольника. Услышав скрип его ботинок, Вита испуганно выглянула из-под стола, вскочила и загородилась сумкой, как щитом.
— Вы уверены, — с дрожью в голосе сказала она, — что интеллектуально готовы воспринять всю сложность самоидентификации? Особенно моей?
— Вы — профессиональный учитель. — Палец у Нельсона вспыхнул сильнее. — Растолкуйте мне.
Они стояли на противоположных сторонах шестиугольника. Вита, двумя руками сжимая сумку, взглянула на дверь, потом на Нельсона, и рванулась к выходу. Нельсон преградил ей дорогу, задев стул. Вита метнулась в другую сторону, и Нельсон шагнул туда же. Палец горел.
— Ну же, Вита! Выкладывайте. Биту била дрожь.
— Вы… вы… вы собираетесь к Вейссману? — спросила она. — Как по-вашему, мне пойти? Если я не пойду, это может повредить мне в глазах отборочной комиссии, а если пойду…
— Отвечайте же, черт возьми! — заорал Нельсон. Палец припекал. Надо просто перепрыгнуть через стол и покончить с этим раз и навсегда.
Взгляд Виты метался по комнате, ища выход.
— Не в том ли дело, — сказала она дрожащим голосом, — что назвать меня — значит принизить, утвердить надо мной власть господствующей культуры? Не в том ли, что дать мне название — значит редуцировать меня до субъекта власти, подавить?
— Я задал вопрос, Вита. — Нельсон сжимал и разжимал кулаки. — Вы от рождения знали, что вы — женщина? Вы из тех типов… «женщина, запертая в мужском теле»?
Вита сжала сумку.
— Нельзя ли с той же легкостью сказать, что я мужчина, запертый в женском теле?
— Но у вас мужское тело! — взорвался Нельсон и грохнул кулаком по столу.
Да? Нет? Может, Викторинис солгала; может, она сказала, что Вита — мужчина, чтобы вбить между ними клин.
— Вита, — продолжал Нельсон, морщась от боли в пальце. — Разденьтесь.
Вита взвизгнула и подпрыгнула на десять сантиметров.
— Так я и знала! — завопила она. — Вы хотите меня изнасиловать!
Нельсон зашатался, как от удара в живот.
— Нет! — выдохнул он. — Да я… Да мне бы… — Он разжал кулаки и выставил ладони. — Мне просто нужно знать, есть ли у вас член, и если нет, то все в порядке.
— Если и есть, — Вита крепче сжала сумку и сузила глаза, — означает ли это непременно, что я — мужчина?
— Да! — заорал Нельсон.
— Нельзя ли сказать, что такое утверждение на базе чисто материального — высшее проявление эссенциализма?
— Ладно, вы женщина. — Нельсон развел руками. — Почему не сделать операцию? Зачем притворяться?
— Но разве культура операций не предполагает, что тендер — это пол? — Она так сжимала сумку, что побелели костяшки пальцев. — Почему я должна резать и увечить себя, чтобы удостовериться, кто я есть?
— Снимите штаны, Вита! — Нельсон направил на нее горящий палец. — И покончим с этим!
— Не в том ли суть, что «тело» не тождественно самоидентификации?
— Снимите штаны, — заорал Нельсон, в ярости тряся пальцем, — или я сам их с вас сниму!
— Не оттого ли самовосприятие, тендер и, разумеется, тело радикально полисемичны, что их фальшивое единство — всего лишь порождение гегемонии как модальности общественного контроля?
Нельсон, взревев, с грохотом раздвинул столы и ввалился в центр шестиугольника. Вита двумя руками запустила ему в голову сумку. Нельсон поймал ее, как мяч, закачавшись от неожиданной силы броска, и швырнул обратно. Однако Вита уже рванулась к двери. Нельсон перемахнул через стол и приземлился на противоположной стороне, проехавшись по линолеуму. Вита подергала ручку и теперь возилась с замком, затравленно глядя на Нельсона. Дверь уже открывалась, когда он с силой толкнул ее ладонью. Вита метнулась было обратно, но Нельсон свободной рукой припер ее к доске.
Эхо от хлопнувшей двери гуляло в пустом коридоре. Оба тяжело дышали, стоя лицом к лицу. Белый прямоугольник на Витиной груди вздымался и опадал.
— Что в вас такого, чего нет у меня? — Нельсон глянул на нее сверху вниз. — Почему вас вот-вот возьмут на ставку, а я со своей семьей сижу по уши в дерьме?
Вита прижалась руками к стене. Глаза у нее расширились от ужаса, как у Лилиан Гиш на льду.
— Я скажу, чего у вас нет! — крикнул Нельсон. — Вагины, вот чего!
Он сунул раскаленный палец Вите под нос.
— Зачем это все, Вита? Помогите мне понять. Вам нравится всех обманывать?
Вита схватила его запястье так быстро, что Нельсон ничего не успел сказать, В мгновение ока она завернула ему правую руку за спину и приперла его к доске. Щека вдавилась в холодную поверхность. Жжение от пальца распространилось до самого плеча.
— Ой! — закричал Нельсон.
— Вы жалкий болван, — выдохнула Вита, — если думаете, что, притворяясь женщиной, можно сделать карьеру в научном мире.
— Пустите! — крикнул Нельсон, однако Вита продолжала медленно выкручивать ему руку. Он дернулся, она только заломила его локоть выше, к лопаткам.
— Когда-то, — прошипела она сквозь зубы, — меня звали Робин. Я жила, как мужчина, думала, как мужчина, любила, как мужчина. Но мне было отвратительно и стыдно. Я любила женщин и ненавидела их; я сама чувствовала боль, которую им причиняла. Притворялась ли я тогда, Нельсон? Можно ли притворяться, когда у тебя нет выбора?
— Черт возьми, Вита… — Лицо его было прижато к доске, он не мог открыть глаз и задыхался от мела.
— Поскольку все права и привилегии, которыми я обладала как мужчина, — продолжала Вита, для вящей убедительности сильнее выкручивая ему руку, — были нормативны и предписаны той силой, которая дала мне название, и по самой сути своей давящи.
Нельсон застонал. Пар от его дыхания оседал на доске. Вита продолжала выкручивать руку, и он опустил плечо. Боль в суставе была так же сильна, как в пальце. Он беспомощно захлопал по доске свободной рукой. Сука поганая.
— Нет ничего, кроме силы. — Вита дышала ему в ухо. — Сила включает в себя все, и ничто не устоит перед силой. Все предполагает силу, все выводится из силы. Только у силы можно почерпнуть способность ниспровергнуть ее, трансгрессировать, и потому я использовала свою силу, чтобы стать тем, что люблю.
Слезы текли у Нельсона из глаз. «Будь я проклят, если попрошу пощады».
— Позвольте уточнить, — выговорил он, приплющенный щекой к доске. — Вы решили стать женщиной, потому что вам было их жаль ?
Вита сильнее заломила ему руку, и Нельсон вскрикнул. Колени дрожали. Палец жег, как никогда прежде. Уголком глаза он видел Витино лицо сразу над своим вывернутым плечом. В полутьме ее глаза безумно блестели.
— Когда я была мужчиной, Нельсон, то по-мужски мыслила, по-мужски рассуждала, а как стала женщиной, то оставила мужское. Теперь вы видите меня как бы сквозь мутное стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу. Теперь знаете вы меня отчасти, а тогда познаете, подобно как я знаю себя. А теперь пребывают сии три: раса, класс, пол; но пол из них больше[161].
Вита разжала хватку. Жар от пальца волной хлынул к плечу. Нельсон с криком рухнул на колени и ткнулся лбом в стену. Перед глазами вспыхивали искры, сердце отчаянно колотилось. Слышались Витины шаги, скрежет отодвигаемого стула, скрип туфель, когда она нагнулась поднять сумку.
Нельсон разлепил глаза и за красными кругами увидел стоящую над ним Биту. Волосы ее сбились набок, лицо раскраснелось. В глазах горел безумный огонь.
— Что, по-вашему, мне надеть в гости к Вейссману? — сказала она и сняла свитер.
Палец у Нельсона внезапно похолодел, как камень, запястье, там, где держала его Вита, еще болело. Плечо подергивало.
— Господи, я уверена, Миранда будет убийственна.
— Под свитером у нее были плоская грудь и широкие мужские плечи.
— Стоит ли с ней тягаться? Или я просто выставлю себя на посмешище? Но что, если я не стану наряжаться? — Она расстегивала пуговицы на брюках. — Господи, не оскорбится ли отборочная комиссия? Что, если Антони рассчитывает увидеть меня в платье для коктейля? Будет лучше или хуже, если я оголю ноги?
Вита скинула брюки и пинком отбросила их прочь. Сквозь алые волны боли Нельсон увидел, чуть выше своих глаз, крепкие ляжки, плоский живот и лиловатый член под густыми курчавыми завитками.
— Или все только посмеются?
Вита приложила руку к щеке и склонила голову набок. Перед Нельсоном стоял хорошо сложенный, не очень мускулистый молодой мужчина с челкой и волосами до плеч. На Вите остались одни очки.
— Я не люблю, когда надо мной смеются, — пробормотала она, словно обращаясь к себе. — Мне не идет черное.
Нельсон, вскрикнув от боли, выбросил вперед правую руку, чтобы схватить Виту, разрядить вулканический палец о ее кожу, однако поймал только воздух и мучительно завалился на плечо. С полу он видел, как открылась дверь. В коридоре зашлепали босые ноги.
Нельсон со стоном встал, отпихнув Витины брюки и свитер. Шатаясь, подошел к двери и выглянул в коридор. Сердце все еще колотилось, перед глазами плыли круги.
Лампы в коридоре по-прежнему мигали, но как-то странно: каждая зажигалась, когда Вита проходила под ней, и тут же снова гасла. Вита шла, словно в луче мигающего прожектора, чеканя шаг и размахивая сумкой. Ее волосы развевались, ее член подрагивал.
У Нельсона подкосились ноги. Он схватился за косяк и услышал нечто такое, от чего боль в пальце испарилась, а по спине пробежал мороз. Он не был уверен точно, но ему показалось, что Вита Деонне смеется.
На обед Бриджит приготовила «говядину Веллингтон», картофель дофин и зеленый горошек под соусом мирепуа. Абигайл и Клара недоверчиво пялились в свои тарелки.
— Ты просил приготовить что-нибудь попроще, милый! — весело оправдывалась Бриджит.
После обеда, в подвале, Нельсон проверил почту. Карта литературной Англии над компьютером превратилась в одно влажно поблескивающее пятно, из которого выглядывали только кончик Корнуолла, Гернси и Шетландские острова.
Пришло письмо от Виктории с одним словом: «Ну?»
Нельсон побарабанил пальцами по столу. Плечо еще ныло. Справиться с Витой оказалось сложнее, чем он думал. «Мне не следует больше встречаться с ней наедине, — решил он, — лучше на людях, где-нибудь в оживленном месте».
Он поднял руки над клавиатурой и улыбнулся себе. Пальцы застучали по клавишам.
«Увидимся вечером в субботу, — написал он Викторинис. — У Вейссмана в гостях».
16. РЕЗНЯ В НОЧЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА
Мортон Вейссман жил в уютном старом районе с длинными улицами и огромными вековыми деревьями. Большинство соседей были такие же профессора, люди его поколения — пожилые и просто старики с молоденькими женами, в благополучных домах — массивные книжные шкафы, богатый бар, пара-тройка на удивление маленьких детей, — где вели интеллектуальную чиверовскую[162]жизнь, очерченную «Нью-Йорк тайме», «Нью-йоркским книжным обозрением» и «Национальным общественным радио». Сегодня, когда Нельсон с Бриджит подъехали на своей дребезжащей развалюхе, улица смахивала на рождественскую открытку: старые клены сплетали ветви на фоне звездного неба, заснеженные дворики озаряли окна гостиной или фонари над крыльцом, там и сям на заметенном газоне высился снеговик, слепленный детьми какого-нибудь профессора от второй жены, бывшей аспирантки.
— Ой, Нельсон. — Бриджит сжала мужу руку, глаза ее блеснули в темноте. — Правда, замечательно жить на такой улице?
Нельсон улыбнулся. Аромат духов в тесной машине немного возбуждал. Услышав, что муж возьмет ее на факультетский праздник, Бриджит бросилась ему на шею. Они не были на предыдущих трех, чем Бриджит не уставала его попрекать, — но теперь это не имело никакого значения.
Под пальто у Бриджит было шикарное черное платье с открытыми плечами, подчеркивающее грудь и бедра. Когда вечером она впервые вышла к Нельсону в этом платье, склонив голову набок и поправляя бретельки, он заключил, что нечаянное прикосновение на прошлой неделе было не совсем уж во вред.
Псевдотюдоровский особняк Вейссмана сиял в лучах небольших прожекторов, незаметно укрытых по кустам. По обеим сторонам улицы блестели в свете фонаря над крыльцом ряды автомобилей. Нельсон припарковался и обошел машину, чтобы поддержать Бриджит за пальцы, пока та на цыпочках выбиралась через снег на дорожку. Здесь она взяла мужа под руку и включила парадно-выходную улыбку. Нельсон, не стуча, толкнул тяжелую дубовую дверь, однако в прихожей задержал Бриджит, чтобы осмотреть диспозицию.
Прямо перед ними была широкая лестница на второй этаж, а слева, в гостиной, в приглушенном свете среди пухлых диванов и кресел толпились на ковре младшие преподаватели и лекторы — оценивая друг друга, молча прикидывая собственные перспективы, изничтожая коллег у них за спиной. Сквозь толпу шла, удаляясь от Нельсона, Миранда Делятур в мерцающем алом платье; волосы ее были зачесаны вверх, длинная шея обнажена. Все — и мужчины, и женщины — либо украдкой поглядывали на нее, либо в открытую таращились.
Нельсон перевел взгляд налево — здесь, в столовой, на длинном столе горели в ряд высокие красные свечи и теснились блюда с сахарными леденцами, плюшками, нарезанными овощами и копчеными сосисками. В дальнем конце небольшой горной грядой стояли бутылки — бурбон, водка, тоник. Свечи бросали теплые отблески на обшитые дубом стены. У стола в два ряда толпились аспиранты, делая вид, что непринужденно закусывают, а на самом деле жадно поглощая дармовую еду; при этом они нервно озирались, словно газели на водопое — не идут ли более крупные животные. Где-то в глубине дома Элла Фицджеральд пела «Ошалевшая, очумевшая».
— Нельсон! — Морт Вейссман вприскочку выбежал из гостиной, раскинув большие руки. — И ваша прелестная супруга… э… м-м…
— Бриджит! — Она склонила голову набок и лучезарно улыбнулась профессору. — Спасибо огромное, что пригласили нас.
Вейссман взял ее за плечи и заглянул в расстегнутый воротник пальто.
— Прелестно, — хрипло выговорил он, не сводя масляных глаз с ее бюста. — Великолепно!
Долгое время празднование Валентинова дня у Вейссмана происходило циклически, в соответствии с чередованием семейных и холостяцких периодов в его жизни. В семейные годы прием готовился загодя — с гирляндами по стенам, салонными играми, роскошным столом и очередной улыбающейся хозяйкой, которая всем этим занималась. Сам Вейссман председательствовал в алой кофте поверх рубашки с галстуком. Между браками, в сезон охоты, Вейссман не утруждал себя развешиванием гирлянд, салонными играми и сложной готовкой — все заказывалось в ресторане, свет был приглушеннее, музыка — громче, а сам хозяин встречал гостей в узких брюках и рубахе с открытым воротом. Однако время, когда он еще мог заманить в постель аспирантку или привлекательно выглядел в открытом и узком, давно миновало. Сегодня Мор-тон был в смокинге с алым галстуком и, хотя в тусклом свете нельзя было сказать наверняка, кажется, закрасил седину. Он обнял Бриджит и слюняво чмокнул ее в шейку, закрыв глаза и прижимаясь щекой к волосам. Бриджит, ослепительно улыбаясь потолку, закатила глаза к Нельсону. Тот положил горящий палец на руку Вейссману.
— Помогите ей снять пальто, Морт.
Вейссман отшатнулся, моргая, и Бриджит позволила высвободить себя из пальто. Нельсон, взяв жену под локоть, шагнул в сторону. Вейссман по-прежнему ел глазами ее спину.
— Где все, Морт? — спросил Нельсон. Вейссман, не сводя глаз с Бриджит, двумя руками мял воротник ее пальто.
— Все значительные, — произнес он влажным сорокаградусным шепотом, бросая на Нельсона быстрый взгляд, — дальше, в кабинете.
Нельсон вместе с женой двинулся к гостиной, однако Вейссман поймал его за рукав.
— Нельсон! — Это был сказано хриплым шепотом, но так громко, что все за столом замолчали. Нельсон не обернулся, и Вейссман побежал за ним, сжимая пальто, как подобострастный метрдотель. — Когда у вас выдастся минутка… — старческие глаза лихорадочно вспыхнули, — нам надо будет поговорить наедине. Нужно…
Нельсон положил ладонь на пергаментную, в бурых пигментных пятнах руку профессора.
— Побережней с пальто, Морт, — сказал он. — Положите его куда-нибудь в надежное место.
— Ой, Нельсон. — Бриджит сжала мужу руку, глаза ее блеснули в темноте. — Правда, замечательно жить на такой улице?
Нельсон улыбнулся. Аромат духов в тесной машине немного возбуждал. Услышав, что муж возьмет ее на факультетский праздник, Бриджит бросилась ему на шею. Они не были на предыдущих трех, чем Бриджит не уставала его попрекать, — но теперь это не имело никакого значения.
Под пальто у Бриджит было шикарное черное платье с открытыми плечами, подчеркивающее грудь и бедра. Когда вечером она впервые вышла к Нельсону в этом платье, склонив голову набок и поправляя бретельки, он заключил, что нечаянное прикосновение на прошлой неделе было не совсем уж во вред.
Псевдотюдоровский особняк Вейссмана сиял в лучах небольших прожекторов, незаметно укрытых по кустам. По обеим сторонам улицы блестели в свете фонаря над крыльцом ряды автомобилей. Нельсон припарковался и обошел машину, чтобы поддержать Бриджит за пальцы, пока та на цыпочках выбиралась через снег на дорожку. Здесь она взяла мужа под руку и включила парадно-выходную улыбку. Нельсон, не стуча, толкнул тяжелую дубовую дверь, однако в прихожей задержал Бриджит, чтобы осмотреть диспозицию.
Прямо перед ними была широкая лестница на второй этаж, а слева, в гостиной, в приглушенном свете среди пухлых диванов и кресел толпились на ковре младшие преподаватели и лекторы — оценивая друг друга, молча прикидывая собственные перспективы, изничтожая коллег у них за спиной. Сквозь толпу шла, удаляясь от Нельсона, Миранда Делятур в мерцающем алом платье; волосы ее были зачесаны вверх, длинная шея обнажена. Все — и мужчины, и женщины — либо украдкой поглядывали на нее, либо в открытую таращились.
Нельсон перевел взгляд налево — здесь, в столовой, на длинном столе горели в ряд высокие красные свечи и теснились блюда с сахарными леденцами, плюшками, нарезанными овощами и копчеными сосисками. В дальнем конце небольшой горной грядой стояли бутылки — бурбон, водка, тоник. Свечи бросали теплые отблески на обшитые дубом стены. У стола в два ряда толпились аспиранты, делая вид, что непринужденно закусывают, а на самом деле жадно поглощая дармовую еду; при этом они нервно озирались, словно газели на водопое — не идут ли более крупные животные. Где-то в глубине дома Элла Фицджеральд пела «Ошалевшая, очумевшая».
— Нельсон! — Морт Вейссман вприскочку выбежал из гостиной, раскинув большие руки. — И ваша прелестная супруга… э… м-м…
— Бриджит! — Она склонила голову набок и лучезарно улыбнулась профессору. — Спасибо огромное, что пригласили нас.
Вейссман взял ее за плечи и заглянул в расстегнутый воротник пальто.
— Прелестно, — хрипло выговорил он, не сводя масляных глаз с ее бюста. — Великолепно!
Долгое время празднование Валентинова дня у Вейссмана происходило циклически, в соответствии с чередованием семейных и холостяцких периодов в его жизни. В семейные годы прием готовился загодя — с гирляндами по стенам, салонными играми, роскошным столом и очередной улыбающейся хозяйкой, которая всем этим занималась. Сам Вейссман председательствовал в алой кофте поверх рубашки с галстуком. Между браками, в сезон охоты, Вейссман не утруждал себя развешиванием гирлянд, салонными играми и сложной готовкой — все заказывалось в ресторане, свет был приглушеннее, музыка — громче, а сам хозяин встречал гостей в узких брюках и рубахе с открытым воротом. Однако время, когда он еще мог заманить в постель аспирантку или привлекательно выглядел в открытом и узком, давно миновало. Сегодня Мор-тон был в смокинге с алым галстуком и, хотя в тусклом свете нельзя было сказать наверняка, кажется, закрасил седину. Он обнял Бриджит и слюняво чмокнул ее в шейку, закрыв глаза и прижимаясь щекой к волосам. Бриджит, ослепительно улыбаясь потолку, закатила глаза к Нельсону. Тот положил горящий палец на руку Вейссману.
— Помогите ей снять пальто, Морт.
Вейссман отшатнулся, моргая, и Бриджит позволила высвободить себя из пальто. Нельсон, взяв жену под локоть, шагнул в сторону. Вейссман по-прежнему ел глазами ее спину.
— Где все, Морт? — спросил Нельсон. Вейссман, не сводя глаз с Бриджит, двумя руками мял воротник ее пальто.
— Все значительные, — произнес он влажным сорокаградусным шепотом, бросая на Нельсона быстрый взгляд, — дальше, в кабинете.
Нельсон вместе с женой двинулся к гостиной, однако Вейссман поймал его за рукав.
— Нельсон! — Это был сказано хриплым шепотом, но так громко, что все за столом замолчали. Нельсон не обернулся, и Вейссман побежал за ним, сжимая пальто, как подобострастный метрдотель. — Когда у вас выдастся минутка… — старческие глаза лихорадочно вспыхнули, — нам надо будет поговорить наедине. Нужно…
Нельсон положил ладонь на пергаментную, в бурых пигментных пятнах руку профессора.
— Побережней с пальто, Морт, — сказал он. — Положите его куда-нибудь в надежное место.