– Нет, я здесь живу. А вы – с островов?
– Мы сегодня приехали с Тортугас, – сказал высокий. – Мы там подняли такой шум, что нас побоялись держать там.
– Он красный, – сказал первый ветеран.
– Ты бы тоже был красным, если б имел голову на плечах, – сказал высокий. – Они загнали нас туда, чтобы от нас избавиться, но мы подняли слишком большой шум. – Он улыбнулся Ричарду Гордону.
– А ну дай ему, – заорал кто-то, и Ричард Гордон увидел, как совсем близко от него поднялся кулак и ударил кого-то по лицу. Двое людей схватили того, которого ударили, и оттащили его от стойки. Когда они выбрались на свободное место, один снова изо всех сил ударил его по лицу, а другой ударил его в живот. Он упал на цементный пол и закрыл голову руками, и первый пнул его в спину. Все это время он не издал ни звука. Первый рывком поднял его на ноги и подтолкнул к стене.
– Вразумить надо сукиного сына, – сказал он, и, когда тот, весь побелев, прижался к стене, второй стал в позицию, слегка согнув колени, размахнулся правым кулаком чуть не до самого пола и хватил человека у стены по щеке. Тот упал на колени, потом медленно свалился на бок, на полу вокруг его головы образовалась лужица крови. Они оставили его там и вернулись к стойке.
– Вот это удар, – сказал первый.
– Этот сукин сын, как приедет в город, всю свою получку положит на книжку, а потом приходит сюда поживиться на чужой счет, – сказал второй. – Это уже второй раз я его вразумляю.
– На этот раз ты его крепко вразумил.
– Когда я его ударил, челюсть у него подалась, точно мешок с орехами, – с довольным видом сказал второй. Избитый лежал у стены, и никто не обращал на него внимания.
– А если б ты меня так хватил, мне хоть бы что, – сказал рыжий ветеран.
– Закройся, трепло, – сказал вразумитель. – У тебя сифон.
– Вот и врешь.
– Мне на таких, как ты, и смотреть противно, – сказал вразумитель. – Стану я себе зря руки отбивать.
– Вот именно, что зря отобьешь, – сказал Рыжий. – Послушайте, приятель, – сказал он Ричарду Гордону, – может, повторим?
– Славный народ, а? – сказал высокий. – Война очищает и облагораживает человека. Вопрос вот в чем: только такие, как мы, годятся в солдаты, или же это служба нас сделала такими?
– Я не знаю, – сказал Ричард Гордон.
– Готов поручиться, что вы здесь не найдете и трех запасных, – сказал высокий. – Это все отборный народ. Самые сливки подонков; те самые, с которыми Веллингтон победил при Ватерлоо. Что ж, мистер Гувер прогнал нас с Антикости, а мистер Рузвельт сплавил сюда, чтоб избавиться от нас. В лагере все устроено для того, чтоб вызвать эпидемию, но бедняги, как назло, не хотят умирать. Некоторых отвезли на Тортугас, но там теперь местность стала здоровее. И потом, мы не захотели там оставаться. Так что пришлось нас привезти обратно, сюда. Что они теперь выдумают? Надо же им как-нибудь от нас избавиться. Разве вы этого не понимаете?
– Почему?
– Потому что мы – отпетые, – сказал высокий. – Нам нечего терять. Мы дошли до точки. Мы хуже той голытьбы, с которой имел дело Спартак. И с нами многого не сделаешь, потому что нас столько били, что теперь единственное наше утешение – алкоголь и единственная гордость – уменье все вытерпеть. Но не все мы такие. Кое-кто из нас сумеет и сдачи дать.
– Много в лагере коммунистов?
– Человек сорок, не больше, – сказал высокий. – На две тысячи. Чтоб быть коммунистом, нужны дисциплина и воздержание; пьянчуга не может быть коммунистом.
– Не слушайте вы его, – сказал рыжий ветеран. – Он просто красный, ну его к черту.
У другого конца стойки один ветеран заспорил с Фредди из-за счета.
– Вот столько ты выпил, – сказал Фредди. Ричард Гордон посмотрел на ветерана. Он был сильно пьян, глаза у него налились кровью, и он явно лез на скандал.
– Врешь, – сказал он Фредди.
– Восемьдесят пять центов, – сказал ему Фредди.
– Смотрите, что сейчас будет, – сказал Рыжий. Фредди положил обе руки на стойку. Он не сводил с ветерана глаз.
– Врешь, – сказал ветеран и схватился за пивной стакан. Как только его пальцы сомкнулись вокруг стакана, правая рука Фредди описала над стойкой полукруг и обрушила на голову ветерана тяжелую солонку, обмотанную посудным полотенцем.
– Чисто сделано? – сказал рыжий ветеран. – Красиво сделано?
– Вы бы посмотрели, как он орудует спиленным кием, – сказал второй.
Два ветерана, стоявшие там, где свалился зашибленный солонкой, сердито оглянулись на Фредди.
– Это еще что?
– Успокойтесь, – сказал Фредди. – Ну-ка, по одной за счет заведения. Эй, Уоллэйс, – сказал он, – прислони-ка этого к стенке.
– Чисто сделано? – спросил рыжий ветеран Ричарда Гордона. – Не придерешься?
Широкоплечий детина выволок зашибленного солонкой из толпы. Он поставил его на ноги, и тот взглянул на него невидящими глазами.
– Выкатывайся, – сказал он ему. – Пойди, проветрись. – У стены сидел, держась обеими руками за голову, тот, которого вразумили раньше. Широкоплечий молодой человек подошел к нему.
– Ты тоже выкатывайся, – сказал он ему. – С тобой тут вечно истории.
– У меня челюсть сломана, – хрипло сказал тот. Изо рта у него шла кровь и стекала по подбородку.
– Скажи еще спасибо, что ты жив после такого удара, – сказал плечистый молодой человек. – Ну, выкатывайся.
– У меня челюсть сломана, – тупо повторил тот. – Они сломали мне челюсть.
– Выкатывайся, тебе говорят! – сказал молодой человек. – С тобой вечно истории.
Он помог человеку со сломанной челюстью встать на ноги, и тот нетвердыми шагами вышел на улицу.
– Помню, раз выдался вечер, так тут у стенки лежало штук двенадцать, – сказал рыжий ветеран. – А как-то поутру я видел, как этот толстопузый оттирал тут пол шваброй. Видел я, как ты шваброй оттирал пол? – спросил он толстого негра-бармена.
– Да, сэр, – сказал бармен. – Много раз. Да, сэр. Но вы никогда не видели, чтобы я бил кого-нибудь.
– Говорил я вам? – сказал рыжий ветеран. – Шваброй.
– Похоже, что и сегодня вечер будет не хуже, – сказал второй ветеран.
– Послушайте, приятель (Ричарду Гордону), может, повторим еще раз?
Ричард Гордон чувствовал, что пьянеет. Его лицо в зеркале позади стойки уже начало казаться ему чужим.
– Как вас зовут? – спросил он высокого коммуниста.
– Джеке, – сказал высокий. – Нельсон Джеке.
– Где вы жили до того, как попали сюда?
– О, везде, – сказал тот. – В Мексике, на Кубе, в Южной Америке, везде.
– Завидую вам, – сказал Ричард Гордон.
– Почему вы мне завидуете? Почему вы не работаете?
– Я написал три книги, – сказал Ричард Гордон. – Сейчас пишу четвертую, о Гастонской стачке.
– Это хорошо, – сказал высокий. – Отлично. Как, вы сказали, ваша фамилия?
– Ричард Гордон.
– А! – сказал высокий.
– Что это значит, «а!»?
– Ничего, – сказал высокий.
– Вы читали мои книги? – спросил Ричард Гордон.
– Да.
– Они вам не понравились?
– Нет, – сказал высокий.
– Почему?
– Не хочется говорить.
– Скажите.
– По-моему, все они – дерьмо, – сказал высокий и отвернулся.
– Сегодня, кажется, мой вечер, – сказал Ричард Гордон, – мой бенефис. Вы что будете пить? – спросил он рыжего ветерана. – У меня еще осталось два доллара.
– Пиво, – сказал Рыжий. – Слушайте, я ваш друг. По-моему, ваши книги – отличные книги. К черту этого паршивого красного.
– Нет ли у вас с собой какой-нибудь книжки? – спросил второй ветеран. – Я бы охотно почитал вашу книжку. Вы никогда не печатались в «Западных рассказах» или «Героях войны»? Я этих «Героев войны» готов читать хоть каждый день.
– Что это за птица, этот высокий? – спросил Ричард Гордон.
– Я же говорю, он просто паршивый красный, – сказал второй ветеран. – Лагерь кишит такими. Мы бы их выставили, но я же говорю, у нас там народ чаще всего не помнит.
– Чего не помнит? – спросил Ричард Гордон.
– Ничего не помнит, – сказал второй.
– Вы меня видите? – спросил Рыжий.
– Да, – сказал Ричард Гордон.
– Вы бы поверили, что у меня самая славная женка на свете?
– Отчего же.
– Да, представьте себе, – сказал Рыжий. – И до чего же эта девчонка в меня влюблена. Она у меня прямо как рабыня. «Налей-ка мне еще чашку кофе», – говорю я. «Сейчас, папочка», – говорит. И чашкa уже на столе. И так во всем. Она от меня без ума. Всякая моя прихоть для нее закон.
– А ты скажи, где она? – спросил второй ветеран.
– Вот то-то и есть, – сказал Рыжий. – То-то и есть, приятель. Где она?
– Он не знает, где она, – сказал второй ветеран.
– Мало того, – сказал Рыжий. – Я не знаю, где я ее последний раз видел.
– Он даже не знает, в какой она стране.
– Но послушайте, приятель, – сказал Рыжий. – Где бы она ни была, эта девчонка мне верна.
– Это святая истина, – сказал второй ветеран. – Можешь голову прозакладывать, что это так.
– Иногда, – сказал Рыжий, – я думаю, что, может быть, она – Джинджер Роджерс и снимается теперь в кино.
– Что ж, может быть, – сказал второй.
– Потом опять мне кажется, что она сидит смирно дома и дожидается меня.
– Поддерживает огонь в домашнем очаге, – сказал второй.
– Вот, вот, – сказал Рыжий. – Она самая славная маленькая женка на свете.
– Слушайте, – сказал второй ветеран. – Моя старуха тоже ничего.
– Правильно.
– Она умерла, – сказал второй ветеран. – Не будем о ней говорить.
– А вы женаты, приятель? – спросил Рыжий Ричарда Гордона.
– Как же, – ответил тот.
У другого конца стойки, человека через четыре от него, виднелось красное лицо, голубые глаза и рыжеватые, мокрые от пива усы профессора Мак-Уолси. Профессор Мак-Уолси смотрел прямо перед собой, и Ричард Гордон видел, как он допил свой стакан и, выпятив нижнюю губу, обсосал пену с усов. Он заметил, какие ярко-голубые у него глаза.
Глядя на него, Ричард Гордон почувствовал неприятное стеснение в груди. И в первый раз он понял, что чувствует мужчина, когда он смотрит на другого мужчину, к которому уходит его жена.
– Что с вами, приятель? – спросил рыжий ветеран.
– Ничего.
– Вам нехорошо. Я вижу, вам совсем плохо.
– Нет, – сказал Ричард Гордон.
– Можно подумать, что вы увидели привидение.
– Видите вон того, с усами? – спросил Ричард Гордон.
– Этого?
– Да.
– Ну и что же? – спросил второй ветеран.
– Ничего, – сказал Ричард Гордон. – Черт с ним. Ничего.
– Он вам мешает? Можно его вразумить. Мы втроем уложим его, а вы его каблуками.
– Нет, – сказал Ричард Гордон. – Это не поможет.
– Мы его сцапаем, когда он выйдет на улицу, – сказал рыжий ветеран. – Не нравится мне его физиономия. По-моему, он сильно смахивает на штрейкбрехера.
– Я его ненавижу, – сказал Ричард Гордон. – Он отнял у меня жизнь.
– А вот мы ему пропишем, – сказал второй ветеран. – Шпик усатый! Слушай, Рыжий, захвати-ка парочку бутылок. Мы его изобьем до полусмерти. И когда только он это успел? Скажите-ка, приятель, может, повторим еще?
– У нас есть еще доллар семьдесят центов, – сказал Гордон.
– Тогда не взять ли нам лучше бутылку? – сказал рыжий ветеран. – А то я только-только разошелся.
– Нет, – сказал второй. – Пиво из бочки тебе полезнее. Уж держись пива из бочки. Пойдем, вздуем этого гуся и вернемся выпить еще пива.
– Нет. Не трогайте его.
– Нет, приятель. Это мы не можем. Вы сказали, этот усатый отнял у вас жену.
– Жизнь. Жизнь, а не жену.
– Тьфу, виноват. Вы уж меня простите, приятель.
– Это он ограбил банк, – сказал второй ветеран. – Пари держу, что за него объявлена награда. Ей-богу, я его фотографию видел сегодня на почтамте.
– А что ты делал на почтамте? – спросил второй подозрительно.
– Что, я не могу письмо получить?
– Разве в лагерь письма не доходят?
– Уж не думаешь ли ты, что я был в сберегательной кассе?
– Что ты делал на почтамте?
– Просто зашел по дороге.
– На, получай, – сказал его приятель и так размахнулся, как только можно было в толпе.
– Ну, сцепились друзья-приятели, – сказал кто-то. Их стали подталкивать к двери, и они, лягаясь и бодаясь, колотя и тузя друг друга, вывалились на улицу.
– Пусть дерутся на тротуаре, – сказал широкоплечий молодой человек. – Эти сучьи дети по три-четыре раза в вечер затевают драку.
– Пара забулдыг, – сказал другой ветеран. – Рыжий умел драться когда-то, но теперь у него сифон.
– У них у обоих сифон.
– Рыжий схватил это от одного парня на ринге во время борьбы, – сказал низенький, коренастый ветеран. – У этого парня был сифон, и у него вся спина и плечи были в сыпи. При каждой схватке он терся плечом об нос Рыжего.
– Все враки. Зачем Рыжему было лезть туда лицом?
– А он всегда так держал голову, когда боролся. Вниз, вот так. Тот парень и терся об него.
– Все враки. Расскажи своей бабушке. Никогда такого не было, чтобы на ринге подцепить сифон.
– Это ты так думаешь. А я тебе скажу, что Рыжий был такой чистюлька, каких свет не создавал. Я его знаю, мы с ним в одном отряде были. И он был очень хороший борец. Кроме шуток, хороший. И у него была славная жена. Кроме шуток, славная. А сифон он схватил от этого Бенни Сампсона, это так же верно, как то, что я стою здесь.
– Так сядь, – сказал другой ветеран. – А где Барбос подцепил его?
– Барбос – в Шанхае.
– А ты где?
– Нигде.
– А Пузырь где?
– От девки в Бресте, на пути домой.
– Все вы любите говорить об этом. Сифон. А какая разница, есть у человека сифон или нет?
– Теперь для нас никакой, – сказал один ветеран. – С ним не хуже, чем без него.
– Для Барбоса даже лучше. Он не понимает, что с ним делается.
Ричард Гордон стоял теперь у стойки рядом с профессором Мак-Уолси. Когда Рыжий и Барбос затеяли драку, его оттеснили сюда, и он не пытался сопротивляться.
– Привет, – сказал ему профессор Мак-Уолси. – Стакан пива?
– Только не с вами, – сказал Ричард Гордон.
– Пожалуй, вы правы, – сказал профессор Мак-Уолси. – Видели вы где-нибудь такое?
– Нет, – сказал Ричард Гордон.
– Это очень любопытно, – сказал профессор Мак-Уолси. – Они удивительные люди. Я каждый вечер сюда прихожу.
– И ни разу не попали в историю?
– Нет. А почему?
– Бывают пьяные драки.
– Со мной никогда никаких историй не было.
– Несколько минут тому назад двое моих приятелей собирались избить вас.
– Вот как?
– Очень жалею, что я им помешал.
– Думаю, это бы ничего не изменило, – сказал профессор Мак-Уолси, как всегда очень странно выговаривая слова. – Если вам неприятно мое присутствие, я могу уйти.
– Нет, – сказал Ричард Гордон. – Я даже испытываю некоторое удовольствие от вашего соседства.
– Вот как, – сказал профессор Мак-Уолси.
– Вы были когда-нибудь женаты? – спросил Ричард Гордон.
– Да.
– Ну и чем кончилось?
– Моя жена умерла во время эпидемии инфлюэнцы в тысяча девятьсот восемнадцатом году.
– Зачем вы хотите опять жениться?
– Я думаю, на этот раз будет удачнее. Я думаю, может быть, я теперь сумею быть лучшим мужем.
– И для этого вы выбрали мою жену?
– Да, – сказал профессор Мак-Уолси.
– Скотина! – сказал Ричард Гордон и ударил его по лицу.
Кто-то схватил его за руку. Он вырвал руку, и кто-то с силой хватил его по голове около самого уха. Он увидел, что профессор Мак-Уолси все еще стоит у стойки, весь красный, моргая глазами. Профессор Мак-Уолси потянулся за другим стаканом, потому что его пиво расплескал Гордон, и Ричард Гордон занес руку, чтобы ударить его еще раз. В эту минуту что-то опять взорвалось над самым его ухом, и все огни в баре ярко вспыхнули, закружились и потом погасли.
Потом он увидел, что стоит на пороге бара. В голове у него был звон, и переполненная комната не стояла на месте, а слегка кружилась, и его тошнило. Толпа смотрела на него. Широкоплечий молодой человек стоял с ним рядом.
– Слушайте, – говорил он, – нечего вам тут скандалить. Довольно, что эти пьяницы дерутся тут целый вечер.
– Кто меня ударил? – спросил Ричард Гордон.
– Я вас ударил, – сказал дюжий молодой человек. – Этот господин – наш постоянный посетитель. Нечего вам бесноваться по-пустому. Нечего затевать тут драки.
Нетвердо стоя на ногах, Ричард Гордон увидел, что профессор Мак-Уолси отделился от толпы у стойки и идет к нему.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Я вовсе не хотел, чтоб вас били. Я вполне понимаю ваши чувства...
– Скотина! – сказал Ричард Гордон и шагнул к нему. Это было последнее, что он мог вспомнить, потому что дюжий молодой человек стал в позицию, слегка опустив плечи, и двинул его снова, и на этот раз он повалился ничком на цементный пол. Дюжий молодой человек повернулся к профессору Мак-Уолси.
– Теперь все в порядке, док, – сказал он гостеприимным тоном. – Больше он к вам не будет приставать. А чего он, собственно, хотел?
– Я должен отвезти его домой, – сказал профессор Мак-Уолси. – Он оправится?
– Еще бы.
– Помогите мне втащить его в такси, – сказал профессор Мак-Уолси. Они подхватили Ричарда Гордона с двух сторон и с помощью шофера уложили его на сиденье допотопного фордика.
– Вы уверены, что он оправится? – спросил профессор Мак-Уолси.
– Когда захотите привести его в чувство, дерните его как следует за уши. И спрысните водой. Как бы только он не начал драться, когда придет в себя. Смотрите, чтобы он не схватил вас, док.
– Нет, – сказал профессор Мак-Уолси. Голова Ричарда Гордона, неестественно запрокинутая, лежала на сиденье, и при каждом дыхании из горла у него вырывался хриплый, прерывистый шум. Профессор Мак-Уолси подложил ему руку под голову и поддерживал ее, чтобы она не колотилась о стенку машины.
– Куда ехать? – спросил шофер.
– На другой конец города, – сказал профессор Мак-Уолси. – Мимо парка. Потом по той улице, где торгуют краснобородками.
– Роки-Род? – спросил шофер.
– Да, – сказал профессор Мак-Уолси. У первого кафе, которое попалось им по дороге, профессор Мак-Уолси велел шоферу остановиться. Он хотел зайти купить сигарет. Он осторожно опустил голову Ричарда Гордона на сиденье и пошел в кафе. Когда он вернулся и хотел снова сесть в машину, Ричарда Гордона там не оказалось.
– Где он? – спросил он шофера.
– Вон идет по улице, – сказал шофер.
– Догоните его.
Когда такси поравнялось с Ричардом Гордоном, который, шатаясь, шел по тротуару, профессор Мак-Уолси вылез и подошел к нему.
– Садитесь, Гордон, – сказал он. – Мы едем домой.
Ричард Гордон посмотрел на него.
– Мы? – сказал он, покачнувшись.
– Я хочу, чтобы вы сели в такси и поехали домой.
– Убирайтесь к черту.
– Вы все-таки сядьте, – сказал профессор Мак-Уолси. – Я хочу, чтоб вы благополучно добрались до дому.
– Где ваша банда? – спросил Ричард Гордон.
– Какая банда?
– Ваша банда, которая избила меня.
– Это вышибала. Я не знал, что он хочет вас ударить.
– Врете, – сказал Ричард Гордон. Он нацелился кулаком в красное лицо человека, стоявшего перед ним, но промахнулся. Он потерял равновесие и упал на колени, потом медленно встал. Он ободрал колени о камень тротуара, но не заметил этого.
– Становитесь, будем драться, – сказал он запинаясь.
– Я никогда не дерусь, – сказал профессор Мак-Уолси. – Садитесь в такси, я с вами не поеду.
– Идите к черту, – сказал Ричард и пошел по улице.
– Пусть идет, – сказал шофер. – Ничего с ним не случится. Он уже вполне оправился.
– Вы думаете?
– Конечно, – сказал шофер. – Он уже как ни в чем не бывало.
– Я все-таки неспокоен за него, – сказал профессор Мак-Уолси.
– Без драки вы его не заставите сесть, – сказал шофер. – Пускай идет. Он в полном порядке. Это что, ваш брат?
– В некотором роде, – сказал профессор Мак-Уолси.
Он смотрел, как Ричард Гордон, пошатываясь, шел по улице и наконец скрылся в тени больших деревьев, ветви которых спускались так низко, что вросли в землю, точно корни. В мыслях профессора Мак-Уолси при этом было мало приятного. Это смертный грех, подумал он, тяжкий и незамолимый грех, и величайшая жестокость, и если даже формально все это в конце концов может быть узаконено религией, я сам не могу себе этого простить. С другой стороны, хирург не может прерывать операцию из страха причинить пациенту боль. Но почему все эти операции в жизни делаются без наркоза? Если бы я был лучше, чем я есть, я позволил бы ему избить меня. Ему бы стало легче от этого. Бедный, глупый человек. Бедный, бездомный человек. Мне не надо было отпускать его, но я знаю, что это для него слишком тяжело. Я полон стыда и отвращения к самому себе, и я жалею о том, что сделал. Все это еще может обернуться очень скверно. Но не нужно думать об этом. Я сейчас опять прибегну к наркозу, который спасал меня семнадцать лет, но теперь уже скоро мне не понадобится. Хотя возможно, что это уже стало пороком и я только придумываю для него оправдания. Но, во всяком случае, я к этому пороку хорошо приспособлен. Если б только я мог как-нибудь помочь этому бедному человеку, которого я обидел.
– Отвезите меня назад, к Фредди, – сказал он.
Глава двадцать третья
Глава двадцать четвертая
– Мы сегодня приехали с Тортугас, – сказал высокий. – Мы там подняли такой шум, что нас побоялись держать там.
– Он красный, – сказал первый ветеран.
– Ты бы тоже был красным, если б имел голову на плечах, – сказал высокий. – Они загнали нас туда, чтобы от нас избавиться, но мы подняли слишком большой шум. – Он улыбнулся Ричарду Гордону.
– А ну дай ему, – заорал кто-то, и Ричард Гордон увидел, как совсем близко от него поднялся кулак и ударил кого-то по лицу. Двое людей схватили того, которого ударили, и оттащили его от стойки. Когда они выбрались на свободное место, один снова изо всех сил ударил его по лицу, а другой ударил его в живот. Он упал на цементный пол и закрыл голову руками, и первый пнул его в спину. Все это время он не издал ни звука. Первый рывком поднял его на ноги и подтолкнул к стене.
– Вразумить надо сукиного сына, – сказал он, и, когда тот, весь побелев, прижался к стене, второй стал в позицию, слегка согнув колени, размахнулся правым кулаком чуть не до самого пола и хватил человека у стены по щеке. Тот упал на колени, потом медленно свалился на бок, на полу вокруг его головы образовалась лужица крови. Они оставили его там и вернулись к стойке.
– Вот это удар, – сказал первый.
– Этот сукин сын, как приедет в город, всю свою получку положит на книжку, а потом приходит сюда поживиться на чужой счет, – сказал второй. – Это уже второй раз я его вразумляю.
– На этот раз ты его крепко вразумил.
– Когда я его ударил, челюсть у него подалась, точно мешок с орехами, – с довольным видом сказал второй. Избитый лежал у стены, и никто не обращал на него внимания.
– А если б ты меня так хватил, мне хоть бы что, – сказал рыжий ветеран.
– Закройся, трепло, – сказал вразумитель. – У тебя сифон.
– Вот и врешь.
– Мне на таких, как ты, и смотреть противно, – сказал вразумитель. – Стану я себе зря руки отбивать.
– Вот именно, что зря отобьешь, – сказал Рыжий. – Послушайте, приятель, – сказал он Ричарду Гордону, – может, повторим?
– Славный народ, а? – сказал высокий. – Война очищает и облагораживает человека. Вопрос вот в чем: только такие, как мы, годятся в солдаты, или же это служба нас сделала такими?
– Я не знаю, – сказал Ричард Гордон.
– Готов поручиться, что вы здесь не найдете и трех запасных, – сказал высокий. – Это все отборный народ. Самые сливки подонков; те самые, с которыми Веллингтон победил при Ватерлоо. Что ж, мистер Гувер прогнал нас с Антикости, а мистер Рузвельт сплавил сюда, чтоб избавиться от нас. В лагере все устроено для того, чтоб вызвать эпидемию, но бедняги, как назло, не хотят умирать. Некоторых отвезли на Тортугас, но там теперь местность стала здоровее. И потом, мы не захотели там оставаться. Так что пришлось нас привезти обратно, сюда. Что они теперь выдумают? Надо же им как-нибудь от нас избавиться. Разве вы этого не понимаете?
– Почему?
– Потому что мы – отпетые, – сказал высокий. – Нам нечего терять. Мы дошли до точки. Мы хуже той голытьбы, с которой имел дело Спартак. И с нами многого не сделаешь, потому что нас столько били, что теперь единственное наше утешение – алкоголь и единственная гордость – уменье все вытерпеть. Но не все мы такие. Кое-кто из нас сумеет и сдачи дать.
– Много в лагере коммунистов?
– Человек сорок, не больше, – сказал высокий. – На две тысячи. Чтоб быть коммунистом, нужны дисциплина и воздержание; пьянчуга не может быть коммунистом.
– Не слушайте вы его, – сказал рыжий ветеран. – Он просто красный, ну его к черту.
У другого конца стойки один ветеран заспорил с Фредди из-за счета.
– Вот столько ты выпил, – сказал Фредди. Ричард Гордон посмотрел на ветерана. Он был сильно пьян, глаза у него налились кровью, и он явно лез на скандал.
– Врешь, – сказал он Фредди.
– Восемьдесят пять центов, – сказал ему Фредди.
– Смотрите, что сейчас будет, – сказал Рыжий. Фредди положил обе руки на стойку. Он не сводил с ветерана глаз.
– Врешь, – сказал ветеран и схватился за пивной стакан. Как только его пальцы сомкнулись вокруг стакана, правая рука Фредди описала над стойкой полукруг и обрушила на голову ветерана тяжелую солонку, обмотанную посудным полотенцем.
– Чисто сделано? – сказал рыжий ветеран. – Красиво сделано?
– Вы бы посмотрели, как он орудует спиленным кием, – сказал второй.
Два ветерана, стоявшие там, где свалился зашибленный солонкой, сердито оглянулись на Фредди.
– Это еще что?
– Успокойтесь, – сказал Фредди. – Ну-ка, по одной за счет заведения. Эй, Уоллэйс, – сказал он, – прислони-ка этого к стенке.
– Чисто сделано? – спросил рыжий ветеран Ричарда Гордона. – Не придерешься?
Широкоплечий детина выволок зашибленного солонкой из толпы. Он поставил его на ноги, и тот взглянул на него невидящими глазами.
– Выкатывайся, – сказал он ему. – Пойди, проветрись. – У стены сидел, держась обеими руками за голову, тот, которого вразумили раньше. Широкоплечий молодой человек подошел к нему.
– Ты тоже выкатывайся, – сказал он ему. – С тобой тут вечно истории.
– У меня челюсть сломана, – хрипло сказал тот. Изо рта у него шла кровь и стекала по подбородку.
– Скажи еще спасибо, что ты жив после такого удара, – сказал плечистый молодой человек. – Ну, выкатывайся.
– У меня челюсть сломана, – тупо повторил тот. – Они сломали мне челюсть.
– Выкатывайся, тебе говорят! – сказал молодой человек. – С тобой вечно истории.
Он помог человеку со сломанной челюстью встать на ноги, и тот нетвердыми шагами вышел на улицу.
– Помню, раз выдался вечер, так тут у стенки лежало штук двенадцать, – сказал рыжий ветеран. – А как-то поутру я видел, как этот толстопузый оттирал тут пол шваброй. Видел я, как ты шваброй оттирал пол? – спросил он толстого негра-бармена.
– Да, сэр, – сказал бармен. – Много раз. Да, сэр. Но вы никогда не видели, чтобы я бил кого-нибудь.
– Говорил я вам? – сказал рыжий ветеран. – Шваброй.
– Похоже, что и сегодня вечер будет не хуже, – сказал второй ветеран.
– Послушайте, приятель (Ричарду Гордону), может, повторим еще раз?
Ричард Гордон чувствовал, что пьянеет. Его лицо в зеркале позади стойки уже начало казаться ему чужим.
– Как вас зовут? – спросил он высокого коммуниста.
– Джеке, – сказал высокий. – Нельсон Джеке.
– Где вы жили до того, как попали сюда?
– О, везде, – сказал тот. – В Мексике, на Кубе, в Южной Америке, везде.
– Завидую вам, – сказал Ричард Гордон.
– Почему вы мне завидуете? Почему вы не работаете?
– Я написал три книги, – сказал Ричард Гордон. – Сейчас пишу четвертую, о Гастонской стачке.
– Это хорошо, – сказал высокий. – Отлично. Как, вы сказали, ваша фамилия?
– Ричард Гордон.
– А! – сказал высокий.
– Что это значит, «а!»?
– Ничего, – сказал высокий.
– Вы читали мои книги? – спросил Ричард Гордон.
– Да.
– Они вам не понравились?
– Нет, – сказал высокий.
– Почему?
– Не хочется говорить.
– Скажите.
– По-моему, все они – дерьмо, – сказал высокий и отвернулся.
– Сегодня, кажется, мой вечер, – сказал Ричард Гордон, – мой бенефис. Вы что будете пить? – спросил он рыжего ветерана. – У меня еще осталось два доллара.
– Пиво, – сказал Рыжий. – Слушайте, я ваш друг. По-моему, ваши книги – отличные книги. К черту этого паршивого красного.
– Нет ли у вас с собой какой-нибудь книжки? – спросил второй ветеран. – Я бы охотно почитал вашу книжку. Вы никогда не печатались в «Западных рассказах» или «Героях войны»? Я этих «Героев войны» готов читать хоть каждый день.
– Что это за птица, этот высокий? – спросил Ричард Гордон.
– Я же говорю, он просто паршивый красный, – сказал второй ветеран. – Лагерь кишит такими. Мы бы их выставили, но я же говорю, у нас там народ чаще всего не помнит.
– Чего не помнит? – спросил Ричард Гордон.
– Ничего не помнит, – сказал второй.
– Вы меня видите? – спросил Рыжий.
– Да, – сказал Ричард Гордон.
– Вы бы поверили, что у меня самая славная женка на свете?
– Отчего же.
– Да, представьте себе, – сказал Рыжий. – И до чего же эта девчонка в меня влюблена. Она у меня прямо как рабыня. «Налей-ка мне еще чашку кофе», – говорю я. «Сейчас, папочка», – говорит. И чашкa уже на столе. И так во всем. Она от меня без ума. Всякая моя прихоть для нее закон.
– А ты скажи, где она? – спросил второй ветеран.
– Вот то-то и есть, – сказал Рыжий. – То-то и есть, приятель. Где она?
– Он не знает, где она, – сказал второй ветеран.
– Мало того, – сказал Рыжий. – Я не знаю, где я ее последний раз видел.
– Он даже не знает, в какой она стране.
– Но послушайте, приятель, – сказал Рыжий. – Где бы она ни была, эта девчонка мне верна.
– Это святая истина, – сказал второй ветеран. – Можешь голову прозакладывать, что это так.
– Иногда, – сказал Рыжий, – я думаю, что, может быть, она – Джинджер Роджерс и снимается теперь в кино.
– Что ж, может быть, – сказал второй.
– Потом опять мне кажется, что она сидит смирно дома и дожидается меня.
– Поддерживает огонь в домашнем очаге, – сказал второй.
– Вот, вот, – сказал Рыжий. – Она самая славная маленькая женка на свете.
– Слушайте, – сказал второй ветеран. – Моя старуха тоже ничего.
– Правильно.
– Она умерла, – сказал второй ветеран. – Не будем о ней говорить.
– А вы женаты, приятель? – спросил Рыжий Ричарда Гордона.
– Как же, – ответил тот.
У другого конца стойки, человека через четыре от него, виднелось красное лицо, голубые глаза и рыжеватые, мокрые от пива усы профессора Мак-Уолси. Профессор Мак-Уолси смотрел прямо перед собой, и Ричард Гордон видел, как он допил свой стакан и, выпятив нижнюю губу, обсосал пену с усов. Он заметил, какие ярко-голубые у него глаза.
Глядя на него, Ричард Гордон почувствовал неприятное стеснение в груди. И в первый раз он понял, что чувствует мужчина, когда он смотрит на другого мужчину, к которому уходит его жена.
– Что с вами, приятель? – спросил рыжий ветеран.
– Ничего.
– Вам нехорошо. Я вижу, вам совсем плохо.
– Нет, – сказал Ричард Гордон.
– Можно подумать, что вы увидели привидение.
– Видите вон того, с усами? – спросил Ричард Гордон.
– Этого?
– Да.
– Ну и что же? – спросил второй ветеран.
– Ничего, – сказал Ричард Гордон. – Черт с ним. Ничего.
– Он вам мешает? Можно его вразумить. Мы втроем уложим его, а вы его каблуками.
– Нет, – сказал Ричард Гордон. – Это не поможет.
– Мы его сцапаем, когда он выйдет на улицу, – сказал рыжий ветеран. – Не нравится мне его физиономия. По-моему, он сильно смахивает на штрейкбрехера.
– Я его ненавижу, – сказал Ричард Гордон. – Он отнял у меня жизнь.
– А вот мы ему пропишем, – сказал второй ветеран. – Шпик усатый! Слушай, Рыжий, захвати-ка парочку бутылок. Мы его изобьем до полусмерти. И когда только он это успел? Скажите-ка, приятель, может, повторим еще?
– У нас есть еще доллар семьдесят центов, – сказал Гордон.
– Тогда не взять ли нам лучше бутылку? – сказал рыжий ветеран. – А то я только-только разошелся.
– Нет, – сказал второй. – Пиво из бочки тебе полезнее. Уж держись пива из бочки. Пойдем, вздуем этого гуся и вернемся выпить еще пива.
– Нет. Не трогайте его.
– Нет, приятель. Это мы не можем. Вы сказали, этот усатый отнял у вас жену.
– Жизнь. Жизнь, а не жену.
– Тьфу, виноват. Вы уж меня простите, приятель.
– Это он ограбил банк, – сказал второй ветеран. – Пари держу, что за него объявлена награда. Ей-богу, я его фотографию видел сегодня на почтамте.
– А что ты делал на почтамте? – спросил второй подозрительно.
– Что, я не могу письмо получить?
– Разве в лагерь письма не доходят?
– Уж не думаешь ли ты, что я был в сберегательной кассе?
– Что ты делал на почтамте?
– Просто зашел по дороге.
– На, получай, – сказал его приятель и так размахнулся, как только можно было в толпе.
– Ну, сцепились друзья-приятели, – сказал кто-то. Их стали подталкивать к двери, и они, лягаясь и бодаясь, колотя и тузя друг друга, вывалились на улицу.
– Пусть дерутся на тротуаре, – сказал широкоплечий молодой человек. – Эти сучьи дети по три-четыре раза в вечер затевают драку.
– Пара забулдыг, – сказал другой ветеран. – Рыжий умел драться когда-то, но теперь у него сифон.
– У них у обоих сифон.
– Рыжий схватил это от одного парня на ринге во время борьбы, – сказал низенький, коренастый ветеран. – У этого парня был сифон, и у него вся спина и плечи были в сыпи. При каждой схватке он терся плечом об нос Рыжего.
– Все враки. Зачем Рыжему было лезть туда лицом?
– А он всегда так держал голову, когда боролся. Вниз, вот так. Тот парень и терся об него.
– Все враки. Расскажи своей бабушке. Никогда такого не было, чтобы на ринге подцепить сифон.
– Это ты так думаешь. А я тебе скажу, что Рыжий был такой чистюлька, каких свет не создавал. Я его знаю, мы с ним в одном отряде были. И он был очень хороший борец. Кроме шуток, хороший. И у него была славная жена. Кроме шуток, славная. А сифон он схватил от этого Бенни Сампсона, это так же верно, как то, что я стою здесь.
– Так сядь, – сказал другой ветеран. – А где Барбос подцепил его?
– Барбос – в Шанхае.
– А ты где?
– Нигде.
– А Пузырь где?
– От девки в Бресте, на пути домой.
– Все вы любите говорить об этом. Сифон. А какая разница, есть у человека сифон или нет?
– Теперь для нас никакой, – сказал один ветеран. – С ним не хуже, чем без него.
– Для Барбоса даже лучше. Он не понимает, что с ним делается.
Ричард Гордон стоял теперь у стойки рядом с профессором Мак-Уолси. Когда Рыжий и Барбос затеяли драку, его оттеснили сюда, и он не пытался сопротивляться.
– Привет, – сказал ему профессор Мак-Уолси. – Стакан пива?
– Только не с вами, – сказал Ричард Гордон.
– Пожалуй, вы правы, – сказал профессор Мак-Уолси. – Видели вы где-нибудь такое?
– Нет, – сказал Ричард Гордон.
– Это очень любопытно, – сказал профессор Мак-Уолси. – Они удивительные люди. Я каждый вечер сюда прихожу.
– И ни разу не попали в историю?
– Нет. А почему?
– Бывают пьяные драки.
– Со мной никогда никаких историй не было.
– Несколько минут тому назад двое моих приятелей собирались избить вас.
– Вот как?
– Очень жалею, что я им помешал.
– Думаю, это бы ничего не изменило, – сказал профессор Мак-Уолси, как всегда очень странно выговаривая слова. – Если вам неприятно мое присутствие, я могу уйти.
– Нет, – сказал Ричард Гордон. – Я даже испытываю некоторое удовольствие от вашего соседства.
– Вот как, – сказал профессор Мак-Уолси.
– Вы были когда-нибудь женаты? – спросил Ричард Гордон.
– Да.
– Ну и чем кончилось?
– Моя жена умерла во время эпидемии инфлюэнцы в тысяча девятьсот восемнадцатом году.
– Зачем вы хотите опять жениться?
– Я думаю, на этот раз будет удачнее. Я думаю, может быть, я теперь сумею быть лучшим мужем.
– И для этого вы выбрали мою жену?
– Да, – сказал профессор Мак-Уолси.
– Скотина! – сказал Ричард Гордон и ударил его по лицу.
Кто-то схватил его за руку. Он вырвал руку, и кто-то с силой хватил его по голове около самого уха. Он увидел, что профессор Мак-Уолси все еще стоит у стойки, весь красный, моргая глазами. Профессор Мак-Уолси потянулся за другим стаканом, потому что его пиво расплескал Гордон, и Ричард Гордон занес руку, чтобы ударить его еще раз. В эту минуту что-то опять взорвалось над самым его ухом, и все огни в баре ярко вспыхнули, закружились и потом погасли.
Потом он увидел, что стоит на пороге бара. В голове у него был звон, и переполненная комната не стояла на месте, а слегка кружилась, и его тошнило. Толпа смотрела на него. Широкоплечий молодой человек стоял с ним рядом.
– Слушайте, – говорил он, – нечего вам тут скандалить. Довольно, что эти пьяницы дерутся тут целый вечер.
– Кто меня ударил? – спросил Ричард Гордон.
– Я вас ударил, – сказал дюжий молодой человек. – Этот господин – наш постоянный посетитель. Нечего вам бесноваться по-пустому. Нечего затевать тут драки.
Нетвердо стоя на ногах, Ричард Гордон увидел, что профессор Мак-Уолси отделился от толпы у стойки и идет к нему.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Я вовсе не хотел, чтоб вас били. Я вполне понимаю ваши чувства...
– Скотина! – сказал Ричард Гордон и шагнул к нему. Это было последнее, что он мог вспомнить, потому что дюжий молодой человек стал в позицию, слегка опустив плечи, и двинул его снова, и на этот раз он повалился ничком на цементный пол. Дюжий молодой человек повернулся к профессору Мак-Уолси.
– Теперь все в порядке, док, – сказал он гостеприимным тоном. – Больше он к вам не будет приставать. А чего он, собственно, хотел?
– Я должен отвезти его домой, – сказал профессор Мак-Уолси. – Он оправится?
– Еще бы.
– Помогите мне втащить его в такси, – сказал профессор Мак-Уолси. Они подхватили Ричарда Гордона с двух сторон и с помощью шофера уложили его на сиденье допотопного фордика.
– Вы уверены, что он оправится? – спросил профессор Мак-Уолси.
– Когда захотите привести его в чувство, дерните его как следует за уши. И спрысните водой. Как бы только он не начал драться, когда придет в себя. Смотрите, чтобы он не схватил вас, док.
– Нет, – сказал профессор Мак-Уолси. Голова Ричарда Гордона, неестественно запрокинутая, лежала на сиденье, и при каждом дыхании из горла у него вырывался хриплый, прерывистый шум. Профессор Мак-Уолси подложил ему руку под голову и поддерживал ее, чтобы она не колотилась о стенку машины.
– Куда ехать? – спросил шофер.
– На другой конец города, – сказал профессор Мак-Уолси. – Мимо парка. Потом по той улице, где торгуют краснобородками.
– Роки-Род? – спросил шофер.
– Да, – сказал профессор Мак-Уолси. У первого кафе, которое попалось им по дороге, профессор Мак-Уолси велел шоферу остановиться. Он хотел зайти купить сигарет. Он осторожно опустил голову Ричарда Гордона на сиденье и пошел в кафе. Когда он вернулся и хотел снова сесть в машину, Ричарда Гордона там не оказалось.
– Где он? – спросил он шофера.
– Вон идет по улице, – сказал шофер.
– Догоните его.
Когда такси поравнялось с Ричардом Гордоном, который, шатаясь, шел по тротуару, профессор Мак-Уолси вылез и подошел к нему.
– Садитесь, Гордон, – сказал он. – Мы едем домой.
Ричард Гордон посмотрел на него.
– Мы? – сказал он, покачнувшись.
– Я хочу, чтобы вы сели в такси и поехали домой.
– Убирайтесь к черту.
– Вы все-таки сядьте, – сказал профессор Мак-Уолси. – Я хочу, чтоб вы благополучно добрались до дому.
– Где ваша банда? – спросил Ричард Гордон.
– Какая банда?
– Ваша банда, которая избила меня.
– Это вышибала. Я не знал, что он хочет вас ударить.
– Врете, – сказал Ричард Гордон. Он нацелился кулаком в красное лицо человека, стоявшего перед ним, но промахнулся. Он потерял равновесие и упал на колени, потом медленно встал. Он ободрал колени о камень тротуара, но не заметил этого.
– Становитесь, будем драться, – сказал он запинаясь.
– Я никогда не дерусь, – сказал профессор Мак-Уолси. – Садитесь в такси, я с вами не поеду.
– Идите к черту, – сказал Ричард и пошел по улице.
– Пусть идет, – сказал шофер. – Ничего с ним не случится. Он уже вполне оправился.
– Вы думаете?
– Конечно, – сказал шофер. – Он уже как ни в чем не бывало.
– Я все-таки неспокоен за него, – сказал профессор Мак-Уолси.
– Без драки вы его не заставите сесть, – сказал шофер. – Пускай идет. Он в полном порядке. Это что, ваш брат?
– В некотором роде, – сказал профессор Мак-Уолси.
Он смотрел, как Ричард Гордон, пошатываясь, шел по улице и наконец скрылся в тени больших деревьев, ветви которых спускались так низко, что вросли в землю, точно корни. В мыслях профессора Мак-Уолси при этом было мало приятного. Это смертный грех, подумал он, тяжкий и незамолимый грех, и величайшая жестокость, и если даже формально все это в конце концов может быть узаконено религией, я сам не могу себе этого простить. С другой стороны, хирург не может прерывать операцию из страха причинить пациенту боль. Но почему все эти операции в жизни делаются без наркоза? Если бы я был лучше, чем я есть, я позволил бы ему избить меня. Ему бы стало легче от этого. Бедный, глупый человек. Бедный, бездомный человек. Мне не надо было отпускать его, но я знаю, что это для него слишком тяжело. Я полон стыда и отвращения к самому себе, и я жалею о том, что сделал. Все это еще может обернуться очень скверно. Но не нужно думать об этом. Я сейчас опять прибегну к наркозу, который спасал меня семнадцать лет, но теперь уже скоро мне не понадобится. Хотя возможно, что это уже стало пороком и я только придумываю для него оправдания. Но, во всяком случае, я к этому пороку хорошо приспособлен. Если б только я мог как-нибудь помочь этому бедному человеку, которого я обидел.
– Отвезите меня назад, к Фредди, – сказал он.
Глава двадцать третья
Катер береговой охраны, ведший на буксире «Королеву Кончей», шел узким проходом между рифом и островами. Во время прилива поднялся легкий северный ветер, и катер качало на волнах, но белая лодка легко и послушно шла за буксиром.
– Если ветер не покрепчает, все будет в порядке, – сказал командир катера береговой охраны. – Лодка очень легка на ходу. Хорошие лодки строил покойный Робби. Вы что-нибудь поняли из того, что он говорит?
– Он просто заговаривается, – сказал помощник. – Он в бреду.
– Умрет, вероятно, – сказал командир. – Такая рана в живот. Как вы думаете, этих четырех кубинцев он убил?
– Кто знает? Я его спрашивал, но он не понял, о чем я говорю.
– Может, еще раз попытаться его расспросить? Пойдем взглянем, как он там.
Оставив рулевого у штурвала, они вошли в командирскую каюту за штурвальной рубкой. Там на железной койке лежал Гарри Морган. Глаза у него были закрыты, но он открыл их, как только командир тронул его за плечо.
– Как вы себя чувствуете, Гарри? – спросил его командир. Гарри посмотрел на него и ничего не сказал.
– Что-нибудь вам нужно, скажите? – спросил его командир.
Гарри Морган смотрел на него.
– Он вас не слышит, – сказал помощник.
– Гарри, – сказал командир. – Может, вам дать чего-нибудь?
Он смочил полотенце водой из графина, укрепленного в гнезде у койки, и приложил его к растрескавшимся губам Гарри Моргана. Они были сухие и черные. Глядя на него, Гарри Морган заговорил.
– Человек, – сказал он.
– Понимаю, – сказал командир. – Говорите, говорите.
– Человек, – сказал Гарри Морган очень медленно, – не имеет не может никак нельзя некуда. – Он остановился. Его лицо по-прежнему ничего не выражало.
– Говорите, Гарри, – сказал командир. – Расскажите нам, кто это сделал? Как это все случилось?
– Человек, – сказал Гарри, пытаясь что-то объяснить, глядя прямо на него своими узкими глазами.
– Четыре человека, – сказал командир, желая помочь ему. Он снова смочил ему губы, выжимая полотенце, так что несколько капель попало в рот.
– Человек, – поправил Гарри; потом остановился.
– Ну, хорошо. Человек, – сказал командир.
– Человек, – сказал Гарри снова, очень медленно, без всякого выражения, с трудом шевеля пересохшими губами. – Как все идет теперь как все стало теперь что бы ни было нет.
Командир посмотрел на помощника и покачал головой.
– Кто это сделал, Гарри? – спросил помощник. Гарри посмотрел на него.
– Не надо себя морочить, – сказал он. Командир и помощник оба наклонились над ним. Вот сейчас он скажет. – Все равно что на машине переваливать через горы. По дороге там, на Кубе. По всякой дороге. Везде. Так и тут. Как все идет теперь. Как все стало теперь. Ненадолго да конечно. Может быть. Если повезет. Человек. – Он остановился. Командир опять покачал головой, глядя на помощника; Гарри Морган посмотрел на него без всякого выражения. Командир снова смочил Гарри губы. На полотенце остался кровавый след.
– Человек, – сказал Гарри Морган, глядя на них обоих. – Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один. – Он остановился. – Все равно человек один не может ни черта.
Он закрыл глаза. Потребовалось немало времени, чтобы он выговорил это, и потребовалась вся его жизнь, чтобы он понял это.
Он лежал неподвижно, глаза его снова открылись.
– Пойдем, – сказал командир помощнику. – Вам правда ничего не нужно, Гарри?
Гарри Морган посмотрел на него, но не ответил. Он ведь сказал им, но они не услышали.
– Мы еще зайдем, – сказал командир. – Лежите спокойно.
Гарри Морган смотрел им вслед, когда они выходили из каюты.
В штурвальной рубке, глядя, как небо темнеет и от маяка Сомбреро ложится на воду светлая дорожка, помощник сказал:
– Страх берет, когда он вот так начинает бредить.
– Жалко парня, – сказал командир. – Ну, теперь мы уже скоро будем на месте. В первом часу мы его доставим. Если только не придется убавить ход из-за лодки.
– Вы думаете, он выживет?
– Нет, – сказал командир. – Хотя – кто знает.
– Если ветер не покрепчает, все будет в порядке, – сказал командир катера береговой охраны. – Лодка очень легка на ходу. Хорошие лодки строил покойный Робби. Вы что-нибудь поняли из того, что он говорит?
– Он просто заговаривается, – сказал помощник. – Он в бреду.
– Умрет, вероятно, – сказал командир. – Такая рана в живот. Как вы думаете, этих четырех кубинцев он убил?
– Кто знает? Я его спрашивал, но он не понял, о чем я говорю.
– Может, еще раз попытаться его расспросить? Пойдем взглянем, как он там.
Оставив рулевого у штурвала, они вошли в командирскую каюту за штурвальной рубкой. Там на железной койке лежал Гарри Морган. Глаза у него были закрыты, но он открыл их, как только командир тронул его за плечо.
– Как вы себя чувствуете, Гарри? – спросил его командир. Гарри посмотрел на него и ничего не сказал.
– Что-нибудь вам нужно, скажите? – спросил его командир.
Гарри Морган смотрел на него.
– Он вас не слышит, – сказал помощник.
– Гарри, – сказал командир. – Может, вам дать чего-нибудь?
Он смочил полотенце водой из графина, укрепленного в гнезде у койки, и приложил его к растрескавшимся губам Гарри Моргана. Они были сухие и черные. Глядя на него, Гарри Морган заговорил.
– Человек, – сказал он.
– Понимаю, – сказал командир. – Говорите, говорите.
– Человек, – сказал Гарри Морган очень медленно, – не имеет не может никак нельзя некуда. – Он остановился. Его лицо по-прежнему ничего не выражало.
– Говорите, Гарри, – сказал командир. – Расскажите нам, кто это сделал? Как это все случилось?
– Человек, – сказал Гарри, пытаясь что-то объяснить, глядя прямо на него своими узкими глазами.
– Четыре человека, – сказал командир, желая помочь ему. Он снова смочил ему губы, выжимая полотенце, так что несколько капель попало в рот.
– Человек, – поправил Гарри; потом остановился.
– Ну, хорошо. Человек, – сказал командир.
– Человек, – сказал Гарри снова, очень медленно, без всякого выражения, с трудом шевеля пересохшими губами. – Как все идет теперь как все стало теперь что бы ни было нет.
Командир посмотрел на помощника и покачал головой.
– Кто это сделал, Гарри? – спросил помощник. Гарри посмотрел на него.
– Не надо себя морочить, – сказал он. Командир и помощник оба наклонились над ним. Вот сейчас он скажет. – Все равно что на машине переваливать через горы. По дороге там, на Кубе. По всякой дороге. Везде. Так и тут. Как все идет теперь. Как все стало теперь. Ненадолго да конечно. Может быть. Если повезет. Человек. – Он остановился. Командир опять покачал головой, глядя на помощника; Гарри Морган посмотрел на него без всякого выражения. Командир снова смочил Гарри губы. На полотенце остался кровавый след.
– Человек, – сказал Гарри Морган, глядя на них обоих. – Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один. – Он остановился. – Все равно человек один не может ни черта.
Он закрыл глаза. Потребовалось немало времени, чтобы он выговорил это, и потребовалась вся его жизнь, чтобы он понял это.
Он лежал неподвижно, глаза его снова открылись.
– Пойдем, – сказал командир помощнику. – Вам правда ничего не нужно, Гарри?
Гарри Морган посмотрел на него, но не ответил. Он ведь сказал им, но они не услышали.
– Мы еще зайдем, – сказал командир. – Лежите спокойно.
Гарри Морган смотрел им вслед, когда они выходили из каюты.
В штурвальной рубке, глядя, как небо темнеет и от маяка Сомбреро ложится на воду светлая дорожка, помощник сказал:
– Страх берет, когда он вот так начинает бредить.
– Жалко парня, – сказал командир. – Ну, теперь мы уже скоро будем на месте. В первом часу мы его доставим. Если только не придется убавить ход из-за лодки.
– Вы думаете, он выживет?
– Нет, – сказал командир. – Хотя – кто знает.
Глава двадцать четвертая
Большая толпа собралась на темной улице за железными воротами, преграждавшими доступ в бухту, где прежде была база подводного флота, а теперь гавань для морских яхт. Сторож-кубинец получил распоряжение никого не пропускать, и толпа напирала на ограду, чтобы сквозь железный переплет заглянуть в темное пространство, освещенное огнями яхт, стоявших у причалов. Толпа была спокойна – насколько может быть спокойна толпа в Ки-Уэст. Яхтсмены, работая плечами и локтями, протолкались к воротам и хотели пройти.