Херберт Фрэнк. Бог - император Дюны

   И он вынужден был напомнить себе, что такое возможно даже с Хви Нори. Просто ВСЕ умереть не могут, вот и все. Он уловил момент, когда Сиона начала испытывать удовольствие от езды на его спине. Он почувствовал, как она чуть передвинулась и легко встала на ноги, вскинув голову.
   Он повез ее вперед, затем вдоль изгибающегося БАРРАКАНА, вместе с Сионой наслаждаясь древними ощущениями - достаточно только взглянуть на оставшиеся холмы, на горизонт перед ними. Здесь все было как семя из прошлого, жаждущее напоминания о всенапоминающей и неохватной мощи, действовавшей в пустыне. На мгновение он забыл, что на этой планете лишь малая частица поверхности оставалась пустыней, что Сарьер существовал в ненадежном окружении.
   Однако же, иллюзия прошлого здесь была. Он почувствовал это в движении. Фантазия, конечно, сказал он себе, тающая фантазия - до тех пор, пока сохраняется его насильственное спокойствие. Даже взметающийся барракан, который он пересекал, сейчас был не таким великим, как барраканы прошлого. Ни одна из дюн не была огромной.
   Вся эта искусственно сохраняемая пустыня поразила его своей смехотворностью. Он хотел остановить в усыпанном галькой промежутке между дюнами, но лишь замедлил ход, представляя в воображении необходимые меры, которые поддерживали работу всей системы Сарьера. Он вообразил, как вращение планеты посылает на новые районы огромные воздушные потоки, чередующие колоссальные пласты холода и жары. Все наблюдается и управляется крохотными спутниками с икшианскими устройствами и хорошо наведенными тарелками. Если высокорасположненные мониторы видят что-нибудь, то представляется, как контрастная все остальной планете пустыня, окруженная и настоящими стенами и стенами холодного воздуха. Из-за этого на окраинах ее образуется лед и требуются даже еще большие климатические ухищрения.
   Дело это не легкое, и поэтому, Лито прощал случавшиеся ошибки.
   Опять двинувшись по дюнам, он утратил ощущение тонкого равновесия, отстранился от воспоминаний об усыпанных мелкими камушками бесплодных землях за центральными песками и отдался наслаждению своим "оцепенелым океаном" с его застывшими и внешне неподвижными волнами. Повернув на юг, он пошел параллельно остаткам холмов.
   Он знал, что большинство людей оскорблены его страстной влюбленностью в пустыню. Им становилось не по себе и они отворачивались. Сионе, однако, никуда было деться. Всюду, куда он ни посмотри, пустыня требует признания. Сиона молчала, стоя у него на спине, но он знал, что она смотрит во все глаза. И что старые, старые памяти начинают шевелиться в ней.
   Он меньше, чем за три часа добрался до области цилиндрических дюн, изогнутых, как китовые спины. Некоторые из них больше ста пятидесяти километров в длину, под углом к преобладающему ветру. За ним простирался скалистый проход в область звездчатых дюн, достигавших почти четырех сотен метров высоты. Наконец они достигли плетеных дюн центрального Эрга, где высокое давление и заряженный электричеством воздух заставили его воспрянуть духом. Он знал, что такое же колдовское воздействие оказывается и на Сиону.
   - Вот, где зародились песни Долгого Пути, - сказал он. - Они идеально сохранились в Устной истории.
   Она не ответила, но он знал, что она слышит.
   Лито замедлил ход и начал разговаривать с Сионой, рассказывая ей о прошлом Свободных. Он ощутил, как в Сионе нарастает интерес она даже периодически задавала вопросы. Но ему была понятна и ее растущая боязнь даже основания его Малой Твердыни отсюда не было видно. Она не могла распознать ничего рукотворного. И она вообразит, что он погрузился сейчас в болтовню о незначительных и незначащих вещах, дабы отсрочить что-то важное и зловещее.
   - Здесь зародилось равенство между мужчинами и женщинами, - сказал он.
   - Твои Рыбословши отрицают равенство полов, - сказала она.
   Ее голос, полный вопрошающего недоверия, лучше говорил о чувствах, чем скорченная поза у него на спине. Лито остановился на пересечении двух плетеных дюн и подождал, пока из него не выйдет весь произведенный внутренней топкой кислород.
   - Все теперь совсем по-другому, - сказал он. - Но к мужчинам и к женщинам предъявляются разные эволюционные требования. У Свободных, однако, была взаимозависимость. Они взращивали равенство здесь, где вопросы выживания были прямым требованием момента.
   - Почему Ты привез меня сюда? - спросила она.
   - Погляди назад, - сказал он.
   Он почувствовал, как она оборачивается. Она проговорила:
   - Что, по-твоему, я должна увидеть?
   - Оставили мы какие-нибудь следы? Можешь ли ты сказать, откуда мы сюда добрались?
   - Дует легкий ветерок.
   - Он замел наши следы?
   - По-моему, да...
   - Пустыня нас сделала тем, чем мы были и тем, что мы есть, сказал он. - Это настоящий музей всех наших традиций. Ни одна из этих традиций по-настоящему не утеряна.
   Лито увидел небольшую песчаную бурю, Гхибли, движущуюся от южного края горизонта. Он обратил внимание на узкие ленты пыли и песка, гонимые ей перед собой. Наверняка и Сиона это увидела.
   - Почему Ты не скажешь, зачем Ты меня сюда привез? - спросила она. Страх явно звучал в ее голосе.
   - Но я тебе уже сказал.
   - Ты не сказал!
   - Как далеко мы забрались, Сиона?
   Она прикинула.
   - Тридцать километров, двадцать?
   - Еще дальше, - сказал он. - В моей родной стихии я могу двигаться очень быстро. Разве ты не чувствуешь, как ветер дует тебе в лицо? угрюмо ответила она. - Почему Ты спрашиваешь о расстоянии МЕНЯ?
   - Слезь и встань там, где я смогу тебя видеть.
   - Зачем?
   "Славно", - подумал он. - "Она считает, будто я брошу ее здесь и умчусь быстрей, чем она сможет за мной следовать".
   - Слезь, и я объясню, - сказал он.
   Она соскользнула с его спины и обошла вокруг него, туда, где могла смотреть ему в лицо.
   - Время протекает стремительно, когда твои чувства полны, сказал он. - Мы двигались приблизительно четыре часа. Одолели около шестидесяти километров.
   - Почему это важно?
   - В суму твоего костюма, Монео положил сушеную еду, - сказал он. Поешь немного, а я тебе объясню.
   Она нашла в суме сушеный кубик протамора и сжевала его, не отрывая взгляда от Лито. Это была настоящая еда старых Свободных, даже со слабой добавкой меланжа.
   - Ты ощутила наше прошлое, - сказал он. - Теперь ты должна обрести особо чуткое ощущение нашего будущего, Золотой Тропы. Она сглотнула.
   - Я не верю в Твою Золотую Тропу.
   - Если тебе предстоит жить, ты мне поверишь.
   - Так вот в чем Твое испытание? Или поверь в Великого Бога Лито, или умри?
   - Ты нисколько не обязана верить в меня. Я хочу, чтобы у тебя была вера в саму себя.
   - Тогда почему же это важно, как далеко мы забрались?
   - Тогда ты поймешь, как далеко тебе еще предстоит идти.
   Она поднесла руку к щеке.
   - Я не...
   - Как раз там, где ты стоишь, - проговорил он, - ты находишься в безошибочной середине бесконечности. Погляди вокруг себя на то, что значит бесконечность.
   Она поглядела налево и направо на непотревоженную пустыню.
   - Нам нужно выбраться пешком из этой пустыни, - сказал он. - Только вдвоем.
   - Ты не пойдешь пешком, - усмехнулась она.
   - Фигуральное выражение. Но ТЫ пойдешь. Заверяю тебя в этом.
   Она оглянулась туда, откуда они пришли.
   - Значит, вот почему ты спрашивал меня о следах.
   - Даже если бы были следы, ты не могла бы вернуться назад. В моей Малой Твердыне нет ничего, что хоть как-то помогло бы тебе выжить.
   - Никакой воды?
   - Ничего.
   Она нашла водосборную трубочку у себя на плече, пососала из нее и убрала на место. Он отметил осторожность, с которой она закрыла конец трубочки, но отворот защитной маски закрывающий рот она не застегнула, хотя Лито слышал, как отец ее об этом предупреждал. Она хотела, чтобы рот ее был свободен для разговора!
   - То есть, Ты говоришь мне, что я не могу от Тебя сбежать? проговорила она.
   - Сбегай, если хочешь.
   Она сделала полный круг, оглядывая пустыню.
   - Есть поговорка об открытой земле, - проговорил он, - что одно направление не хуже любого другого. В некоторых отношениях это до сих пор правда, но я стал бы на нее полагаться.
   - Но я действительно свободна оставить Тебя, если захочу?
   - Свобода может быть очень сомнительным достоянием, - сказал он.
   Она указала на крутую сторону дюны, на которой они останавливались.
   - Я могу просто спуститься вон туда, вниз...
   - Будь я на твоем месте, Сиона, я бы не стал спускаться туда, куда ты указываешь.
   Она сумрачно на него взглянула.
   - Почему?
   - На крутой стороне дюны, если только не двигаться по естественным изгибам, можно растревожить песок и оказаться похороненным под осыпью.
   Она поглядела на уходивший вниз склон, усваивая сказанное.
   - Видишь, как слова могут быть прекрасны? - спросил он.
   Она перенесла взгляд на его лицо.
   - Следует ли нам двигаться?
   - Здесь учишься ценить бездеятельность. И вежливость. Нет никакой спешки.
   - Но у нас нет никакой воды, кроме...
   - Стилсьют, если мудро его использовать, сохранит тебе жизнь.
   - Но сколько времени нам понадобится, чтобы...
   - Твое нетерпение меня тревожит.
   - Но у нас есть только эта сушеная еда в моем кармашке. Что мы будем есть, когда...
   - Сиона! Заметь ты говоришь о нашей ситуации, как о взаимной.
   Что МЫ будем есть? У НАС нет воды. Следует ли НАМ идти? Сколько времени это У НАС займет?
   Она ощутила сухость во рту и попыталась сглотнуть.
   - Разве не может быть так, что мы - взаимозависимы? - спросил он.
   Она ответила с неохотой.
   - Я не знаю, как сохранять жизнь в пустыне.
   - Но я знаю?
   Она кивнула.
   - Почему я должен делиться столь драгоценным знанием с тобой? спросил он.
   Она пожала плечами - жалостный жест тронувший его. Как же быстро пустыня развеяла все ее прежние повадки.
   - Я поделюсь с тобой моим знанием, - сказал он. - А ты должна найти что-то ценное, чем ты можешь поделиться со мной.
   Она скользнула взглядом по всему его телу, задержавшись на мгновение на плавниках, бывших некогда ногами, затем опять устремила на лицо.
   - Соглашение, достигнутое с помощью угроз - не соглашение, произнесла она.
   - Я не предлагаю тебе никакого насилия.
   - Есть много видов насилия, - сказала она.
   - Один из них - что я завез тебя туда, где ты можешь умереть? - Ведь выбора у меня не было, да?
   - Трудно быть рожденной Атридесом, - сказал он. - Поверь мне, я знаю.
   - Ты не должен был осуществлять это так, - сказала она.
   - Вот здесь ты не права.
   Он отвернулся от нее и заскользив по синусоиде, направился вниз. Он услышал, как она следует за ним, оскальзываясь и спотыкаясь. Лито остановился глубоко в тени дюны.
   - День мы переждем здесь, - сказал он. - Расходуется меньше воды, когда путешествуешь ночью.
   Айдахо отыскал Монео в длинном подземном коридоре, соединявшем восточный и западный комплексы Твердыни.
   Уже два часа, с самой зари, Айдахо рыскал повсюду, ища мажордома, и вот он, наконец-то, неподалеку, беседует с кем-то, скрытым за порогом комнаты. Но Монео можно узнать даже на расстоянии - по его осанке и белому мундиру.
   Пласткамень стен здесь, в пятидесяти метрах под землей, был янтарного цвета, освещали его глоустрипы, включенные сейчас на дневной режим. Холодны - и ветерок продувал эти глубины с помощью простого устройства, свободно вращающихся крыльев, стоявших подобно колоссальным закутанным фигурам по всему периметру башен на поверхности. Сейчас, когда солнце согрело пески, все эти крылья повернулись на север, качая в Сарьер потоки прохладного воздуха. Айдахо учуял кремнистый запах, идя по этим коридорам.
   Он знал, для чего предназначен этот коридор древнего сьетча Свободных: коридор был широк и достаточно велик, чтобы Лито на его тележке мог проехать. Изогнутый потолок выглядел совсем как скала. Но двойной ряд глоустрипов был не к месту. Айдахо, до того как впервые попал в Твердыню, не видел глоустрипов: В ЕГО ДНИ они считались непрактичными - потребляли слишком много энергии, слишком дорого обходились. Глоуглобы были проще, да и легче заменялись.
   "А если Лито чего-нибудь захочет - кто-нибудь ему это да обеспечит."
   В этой мысли на миг почудилось что-то зловещее, и Айдахо размашистым шагом направился к Монео.
   Вдоль коридора шли небольшие комнатки, на манер сьетча, никаких дверей, только тонкие занавески из ржаво-коричневой материи, колыхавшейся на ветерке. Айдахо знал, что здесь, в основном, расположены кельи молодых Рыбословш. Он узнал палату собраний с прилегающими помещениями - оружейный склад, кухня, трапезная, различные хранилища. За занавесками, не дающими настоящего уединения, увидел он и другое - то, что лишь еще больше распалило его ярость.
   При приближении Айдахо Монео обернулся. Женщина, с которой он разговаривал, отступила в комнату и опустила занавеску, но Айдахо успел разглядеть ее властное немолодое лицо. Эту офицершу Айдахо в лицо не знал.
   Монео кивнул, когда Айдахо остановился в двух шагах от него.
   - Стража сказала мне, что ты меня ищешь, - сказал Монео.
   - Где он, Монео?
   - Где - кто?
   Монео окинул взглядом фигуру Айдахо, отметил старомодный мундир Атридесов: черный с красным ястребом на груди, высокие сапоги, начищенные до блеска. Во всем облике Айдахо было что-то РИТУАЛЬНОЕ.
   Айдахо неглубоко вздохнул и проговорил сквозь стиснутые зубы:
   - Не затевай со мной эти игры!
   Монео отвел взгляд от лезвия в ножнах на поясе Айдахо. Нож, с его украшенной драгоценностями рукояткой, выглядел музейным экспонатом. И где только Айдахо его достал?
   - Если ты имеешь в виду Бога Императора... - сказал Монео.
   - Где он?
   Монео ответил мягким и спокойным голосом.
   - Почему ты так рвешься умереть?
   - Мне сказали, что ты с ним.
   - Уже нет.
   - Я найду его, Монео!
   - Не прямо сейчас.
   Айдахо положил руку на свой нож.
   - Мне что, надо использовать силу, чтобы заставить тебя заговорить?
   - Я бы тебе не советовал.
   - Где... он?
   - Ну, раз уж ты настаиваешь, он в пустыне с Сионой.
   - С твоей дочерью?
   - Разве существует другая Сиона?
   - Что они делают?
   - Она держит испытание.
   - Когда они вернутся?
   Монео пожал плечами, затем сказал:
   - Зачем этот неуместный гнев, Данкан?
   - Каково оно, испытание твоей...
   - Я не знаю. А почему ты так взбудоражен?
   - Меня мутит от этого места! Рыбословши! - он отвернулся и сплюнул.
   Монео поглядел по коридору - туда, откуда пришел Айдахо, соображая, каким же путем он следовал. Зная Данканов, он легко догадался, чем именно вызван приступ нынешней ярости.
   - Данкан, - сказал Монео, - для незрелых женщин абсолютно нормально, точно так же, как и для незрелых мужчин, испытывать чувство физического притяжения к особям собственного пола. Большинство проходит через это в своем развитии.
   - Этому следует положить конец!
   - Но ведь это - то, что обусловлено наследственностью!
   - Положить конец! И это не...
   - О, поспокойней. Стараясь подавить такие инстинкты, только усиливаешь их.
   Айдахо грозно на него взглянул.
   - Рассказывай мне теперь, будто не знаешь, что сейчас происходит с твоей собственной дочерью!
   - Сиона держит испытание, я тебе сказал.
   - И что это должно означать?
   Монео поднес руку к глазам и вздохнул. Он опустил руку, удивляясь, почему он мирится с этим глупым, опасным, ДОПОТОПНЫМ человеком.
   - Это значит, что она может там умереть.
   Айдахо был так ошарашен, что гнев его несколько улегся.
   - Как можешь ты позволить...
   - Позволить? По-твоему, у меня есть выбор?
   - У каждого человека есть выбор!
   По губам Монео скользнула горькая улыбка.
   - Отчего и почему ты настолько глупее других Данканов?
   - Другие Данканы! - проговорил Айдахо. - Как они умерли, Монео?
   - Точно так же, как умираем все мы. Выпали из своего времени.
   - Ты лжешь, - Айдахо проговорил это сквозь стиснутые зубы, костяшки его пальцев побелели на рукояти ножа.
   Говоря все так же мягко и спокойно, Монео продолжи:
   - Поосторожней. Есть пределы даже тому, что я стерплю, особенно учитывая нынешний момент.
   - Здесь все прогнило! - сказал Айдахо. Он указал свободной рукой на коридор позади себя. - Есть то, чего я никогда не приму! Монео невидящим взглядом поглядел на пустой коридор.
   - Ты должен созреть, Данкан. Должен.
   Рука Айдахо еще напряженней стиснула нож.
   - Что это значит?
   - Сейчас время, когда Он очень чувствителен. Все, что хоть как-то выбивает его из колеи, ВСЕ, ЧТО УГОДНО... должно быть предотвращено.
   Айдахо еле сдерживался на грани того, чтобы применить силу, его гнев обуздывался только чем-то загадочным в поведении Монео, хотя были сказаны такие слова, которые он не мог проигнорировать.
   - К черту! Никакой я не незрелый ребенок, которого ты можешь...
   - Данкан! - это был самый громкий крик, который Айдахо когда-либо слышал от сдержанного и мягкого в обращении Монео. Удивление остановило руку Айдахо, а Монео продолжил:
   - Если тебя одолевает зрелость твоей плоти, в то время, как что-то препятствует твоему созреванию, твое поведение становится просто отвратительным. Не заостряйся.
   - Ты... обвиняешь... меня... в...
   - Нет! - Монео указал рукой вдаль по коридору. - О, я знаю, что ты там видел, но это...
   - Две женщины, страстно целующиеся! По-твоему, это не...
   - Это неважно... Юность очень по-разному выплескивает избыток своих сил.
   Айдахо, на грани того, чтоб взорваться от гнева, покачнулся на каблуках.
   - Я рад узнать тебя, Монео.
   - Ну, что ж, я узнавал тебя НЕСКОЛЬКО РАЗ.
   Монео наблюдал за эффектом этих слов, словно веревкой опутывавших Айдахо. Гхолы постоянно не могли избежать зачарованности ТЕМИ ДРУГИМИ, которые были их предшественниками.
   Айдахо спросил хриплым шепотом:
   - Что ты узнал?
   - Ты преподал мне ценные уроки, - сказал Монео. - Все мы стараемся развиваться, но если что-то нас сдерживает, то можем направить наши силы на боль - ища ее или причиняя. Незрелая юность особенно уязвима.
   Айдахо ближе наклонился к Монео.
   - Я говорю о сексе!
   - Ну, конечно, о нем ты и говоришь.
   - И ты обвиняешь меня в незрелом...
   - Именно.
   - Я перережу тебе...
   - Ох, замолчи!
   Монео не владел отточенными всеподчиняющими нюансами Голоса Бене Джессерит, но и в его интонациях чувствовалась долгая привычка повелевать. Что-то заставило Айдахо повиноваться этому окрику.
   - Извини, - сказал Монео. - Меня выбило из колеи то, что моя единственная дочь... - Он осекся и пожал плечами.
   Айдахо два раза глубоко вздохнул.
   - Вы тут сумасшедшие, все вы! Ты говоришь, что, может быть, твоя дочь умирает, и все же ты...
   - Дурак ты! - огрызнулся Монео. - Ты хоть как-то представляешь себе, сколь ничтожными выглядят для меня твои заботы! Твои глупые вопросы, твое эгоистичное... - он опять осекся и покачал головой.
   - Я кое-что списываю на то, что у тебя есть личные проблемы, - сказал Айдахо. - Но, если ты...
   - Списываешь! ТЫ, что ты мне списываешь? - Монео сделал дрожащий вздох. - Это уж слишком.
   Айдахо чопорно проговорил:
   - Я могу простить тебя за...
   - Ты! Ты лепечешь о сексе, прощении и боли... По-твоему, ты и Хви Нори...
   - Оставь ее, она тут ни при чем!
   - О, да, не упоминай ее. Избавь меня от этой БОЛИ! Ты занимаешься с ней сексом и даже помыслить не желаешь о разлуке с ней. Скажи мне, дурак, можешь ли ты поглядеть правде в глаза перед самим собой?
   Ошарашенный Айдахо глубоко вздохнул. Он не подозревал, что в тихом Монео тлеет такая страсть, но это нападение, этому нельзя было...
   - По-твоему, я жесток? - вопросил Монео. - Заставляю тебя думать о том, что ты предпочел бы избегнуть.
   - Ха!! Владыке Лито причинялась и большая жестокость - лишь ради нее самой!
   - Ты защищаешь его? Ты...
   - Я знаю его как никто!
   - Он тебя использует!
   - Ради чего?
   - Вот ты мне и скажи!
   - Он - наша лучшая надежда увековечить...
   - Извращенцы не увековечивают!
   Монео заговорил успокаивающим тоном, но его слова потрясли Айдахо:
   - Я скажу тебе это лишь однажды. Гомосексуалисты были среди лучших воинов нашей истории, среди самых отчаянных берсеркеров. Они были среди наших лучших жрецов и жриц. Не случайно в религиях устанавливался целибат. Не случайно также, что из незрелых юношей выходили лучшие солдаты.
   - Это извращение!
   - Совершенно верно. Полководцы уже тысячи веков знают, что извращенные сексуальные устремления превращаются в стремление причинять либо терпеть боль.
   - Это то самое, что делает великий Владыка Лито?
   Все так же мягко и спокойно Монео сказал:
   - Насилие требует того, чтобы ты причинял боль и страдал от нее. Насколько же лучше управлять армией, опираясь на глубочайшие инстинкты.
   - Он и из тебя создал чудовище!
   - Ты предположил, что он меня использует, - сказал Монео. - Я дозволяю использовать себя, потому что знаю, что он платит цену намного больше, чем сам требует от меня.
   - Считая и твою дочь?
   - Сам он ничего не жалеет. Почему же должен жалеть я? Думаю, тебе понятна эта черта Атридесов. Данканы всегда были в этом смысле понятливы.
   - Данканы! Черт тебя побери, я не буду...
   - У тебя просто не хватает мужества уплатить ту цену, которую он просит, - сказал Монео.
   Одним сверхбыстрым движением Айдахо выхватил нож из ножен и сделал выпад. Но как ни быстр он был, Монео двигался быстрее отклонившись в сторону, он перехватил Айдахо и швырнул его лицом на пол. Айдахо упал вперед, перекатился и начал пружинисто подниматься, затем заколебался, осознав, что попытался напасть ни на кого иного, как на Атридеса. Монео ведь был Атридесом. Айдахо оцепенел в шоке. Монео стоял, не шевелясь, глядя на него. На лице мажордома было странно печальное выражение.
   - Если ты собираешься убить меня, Айдахо, то лучше всего сделать это тайком и со спины, - сказал Монео. - Может, так тебе это и удастся.
   Айдахо поднялся на колено, твердо уперевшись ногой в пол, все так же продолжая сжимать свой нож. Монео двигался так быстро и с таким изяществом - словно бы невзначай! Айдахо прокашлялся.
   - Как ты...
   - Он очень долго выводил нас, Данкан, многое в нас усиливая. Он вывел нас ради скорости и разума, ради самообладания, и повышенной чуткости. Ты... ты просто устаревшая модель.
   40
   Вы знаете, что часто утверждают герильи? Они заявляют,
   будто их мятежи неуязвимы для экономической войны, потому
   что у них нет экономики, они паразитируют на тех, кого хотят
   низвергнут. Эти дураки просто не в состоянии оценить, какой
   монетой они неизбежно должны платить. Эта модель неумолимо
   повторяется в дегенеративных провалах. Вы видите ее
   повторяемость в системах рабовладения, состояниях войны,
   управляемых кастами религий, социалистических бюрократий - в
   любой системе, которая создает и поддерживает
   взаимозависимости. Если ты слишком долго пробыл паразитом,
   то уже не можешь существовать без организма хозяина.
   Украденные дневники
   Лито и Сиона пролежали весь день в тени дюн, передвигаясь только вместе с солнцем, чтобы оставаться в холодке. Он учил ее, как защищать себя под покровом песка от полуденной жары на уровне скал между дюнами никогда не становилось слишком жарко.
   Время от времени они разговаривали. Он рассказывал ей об обычаях Свободных, которые некогда властвовали над всей этой землей полностью. Она пыталась вытянуть из него тайные знания.
   Однажды он сказал:
   - Может ты найдешь это странным, но здесь такое место, где я больше всего могу быть человеком.
   Но его слова не заставили ее полностью осознать свою человеческую уязвимость и то, что она может здесь умереть. Даже в перерывах разговора она не застегивала на рту защитный отворот своего стилсьюта.
   Лито понял, что избегает понимания она бессознательно. Но, заодно, он понял и тщетность прямого разговора с ней об этом.
   К концу дня, когда ночной холодок крадучись пополз по земле, он принялся развлекать ее песнями Долгого Пути, не сохранившимися в Устной Истории. Ему понравилось, что ей пришлась по вкусу одна из его любимых песен - "Марш Лито".
   - Мелодия действительно очень древняя, - сказал он. - Еще со Старой Земли, с доспайсовых времен.
   - Не споешь ли Ты ее еще раз?
   Он выбрал один из своих лучших баритонов, голос давно умершего певца, собиравшего некогда битком набитые концертные залы:
   Стена забытого стократ
   Скрывает древний водопад,
   Где волны обвал грохочет,
   И где игривая волна,
   Фонтаном брызг достигнув дна,
   Пещеры в глине точит.
   Когда он кончил петь, она мгновение безмолвствовала, затем сказала:
   - Странная это песня для марша.
   - Им это нравилось, потому что ее можно было разбирать, - сказал он.
   - Разбирать?
   - До того, как наши предки, Свободные, прибыли на эту планету, ночь была временем для рассказов, песен и поэзии. Однако в дни Дюны, этому были отведены дневные часы, когда внутри сьетча царил искусственный сумрак, ночью можно было выйти наружу, бродить по открытой местности... Так, как сейчас мы с тобой поступаем.
   - Но Ты сказал "разбирать".
   - Что означает эта песня?
   - Ну, это... это просто песня.
   - Сиона!
   Она расслышала гнев в его голосе и промолчала.
   - Эта планета - порождение Червя, - предостерег он ее, - а Я И ЕСТЬ ЧЕРВЬ.
   Она ответила с удивляющим безразличием:
   - Тогда скажи мне, что это значит.
   - Пчела более свободна от своего улья, чем мы - от нашего прошлого, сказал он. - В нем - пещеры, и все его послания запечатлены в водяной пыли потоков.
   - Я предпочитаю танцевальные мелодии, - сказала она.