Херберт Фрэнк. Бог - император Дюны

   - У них была очень характеризующая присказка, - сказал Айдахо. Никогда не води компании с тем, вместе с кем ты не хотел бы умереть.
   - Ты сообщил эту присказку Гаруну? - спросила она.
   - Да.
   - И что он тебе ответил?
   - Он сказал, что я единственный такой человек, которого он когда-либо встречал.
   - Возможно, Гарун мудрее нас всех, - заметила она.
   48
   По-вашему, власть может быть самым неустойчивым из всех
   человеческих завоеваний? Тогда, как же насчет явных
   исключений в этой присущей ей неустойчивости? Некоторые
   семьи ее сохраняют и сохраняют. Поразмыслите над
   взаимосвязями между верой и властью. Взаимоисключающи ли
   они, если одна дополняет другую? Бене Джессерит же тысячи
   лет находится в разумной безопасности за надежными стенами
   веры. Но куда же сгинула их власть?
   Украденные дневники
   Монео обидчиво проговорил:
   - Владыка, я бы хотел, чтобы Ты предоставил мне побольше времени.
   Он стоял перед Твердыней, среди коротких теней полдня. Лито покоился прямо перед ним на императорской тележке, колпак ее опущен. Лито путешествовал вместе с Хви Нори, занявшей установленное для нее сиденье в пределах защитного колпака, рядом с лицом Лито. Казалось, всевозрастающая суматоха вокруг них вызывает в Хви только любопытство.
   "До чего же она безмятежна", - подумал Монео. Он подавил невольное содрогание, припомнив то, что узнал про нее от Молки. Бог Император прав. Хви именно такая, какой и представляется - совершенно неиспорченное и чувствительное человеческое создание. "Действительно ли она стала бы спариваться со мной?" - подивился Монео.
   Новые заботы отвлекли от нее его внимание. Пока Лито возил Хви вокруг Твердыни, переключив тележку на суспензоры, большая группа придворных и Рыбословш собралась перед Твердыней. Все придворные разряжены в пух и прах - среди праздничных расцветок преобладают сверкающее красное и золото. Рыбословши надели свои лучшие темно-синие мундиры, только ястребы и разводы были разных цветов. В конце процессии был багажный вагон на суспензорах, его будут тянуть Рыбословши. Воздух был полон пыли, будоражащих звуков, запахов. Большинство придворных приуныли, когда им сообщили цель их пути. Некоторые немедленно обзавелись собственными палатками и шатрами, отослав их вперед, вместе с другими крупными вещами, которые уже ждали среди дюн вблизи Туоно, невидимые из деревни. Рыбословши в свите были не особенно празднично настроены. Они громко жаловались, когда им объявили, что лазерные пистолеты брать с собой нельзя.
   - Еще всего лишь самую чуточку времени, - повторял Монео. - Я до сих пор не знаю, как мы...
   - При разрешении многих проблем время очень важно, - сказал Лито. Однако, ты слишком уж на него полагаешься. Я не приму больше никаких задержек.
   - Нам понадобится три дня только для того, чтобы добраться туда.
   Лито подумал об этом времени - быстрая ходьба, переход на рысцу, опять быстрая ходьба - и так все время шествия... сто восемьдесят километров. Да, три дня.
   - Я уверен, ты все хорошо подготовил для привалов, - сказал Лито. Ведь там в избытке будет горячей воды снять усталость?
   - У нас будет достаточно удобств, - ответил Монео. - Но мне не нравится, что мы покидаем Твердыню в такое время! И ты знаешь почему!
   - У нас есть средство связи, верные помощники. Космический Союз мы надежно приструнили. Успокойся, Монео.
   - Мы могли бы провести церемонию в Твердыне!
   Вместо ответа Лито поднял колпак тележки, отгородив себя и Хви от остального мира.
   - Есть опасность, Владыка? - спросила она.
   - Опасность есть всегда.
   Монео вздохнул, повернулся и рысцой устремился туда, где Королевская Дорога начинала свой долгий подъем на восток перед тем, как повернуть на юг вокруг Сарьера. Лито включил суспензоры тележки и поплыл в воздухе вслед мажордома, услышав, как позади шаг в шаг тронулась с места пестрая свита.
   - Все идут с нами? - спросил Лито.
   Хви оглянулась назад.
   - Да, - она повернулась и посмотрела ему в лицо. - Почему Монео так озабочен?
   - Монео только что открыл для себя, что единожды миновавшее мгновение навсегда остается вне пределов его досягаемости.
   - Он в очень дурном настроении и рассеян с тех пор, как ты вернулся из Малой Твердыни. Он совершенно не похож на себя.
   - Он Атридес, любовь моя, а ты была создана для того, чтобы доставлять радость Атридесам.
   - Это не то. Я бы знала, если бы это было так.
   - Да... что ж, по-моему, Монео открыл для себя еще и реальность смерти.
   - Как это бывает, когда Ты и Монео в Малой Твердыне? спросила она.
   - Это самое одинокое место в моей Империи.
   - По-моему, Ты избегаешь моих вопросов, - сказала она.
   - Нет, любовь моя. Я разделяю твою озабоченность за Монео, но никакие мои объяснения ему сейчас не помогут. Монео попался в ловушку, выяснив для себя, что трудно жить в настоящем, бесцельно - в будущем, невозможно - в прошлом.
   - По-моему, как раз Ты и поймал его в ловушку.
   - Но он должен освободиться.
   - Почему Ты не можешь его освободить?
   - Потому, что он полагает, будто в моей жизни память - это его ключ к свободе. Он считает, будто я строю наше будущее от нашего прошлого.
   - Разве не всегда это так, Лито?
   - Нет, дорогая Хви.
   - Тогда как же?
   - Большинство верит, что ради построения сносного будущего надо вернуться к идеализированному прошлому, к прошлому, которого на самом деле никогда не существовало.
   - О, Ты, со всеми своими жизнями-памятями, знаешь, что все совсем иначе.
   Лито обратил к ней тонущее в серой рясе лицо, пристально посмотрел на нее испытующим взглядом... припоминая. Из множества множеств внутри себя он способен создать собирательный образ, генетический намек на Хви, но до чего же этот намек далек и неточен по сравнению с живой плотью. Да, вот оно что. Прошлое становится множеством глаз, смотрящих на нынешнее, но Хви - это само биение задыхающихся рыб жизни. Ее рот, изогнутый, как у древней гречанки, сотворен произносить дельфийские пророчества, но не по ней пророческие напевы. Она вся целиком отдана жизни, распахнута как бутон, постепенно разворачивающий благоуханное цветение каждого лепестка.
   - Почему Ты на меня так смотришь? - спросила она.
   - Я упиваюсь твоей любовью.
   - Любовь, да, - она улыбнулась. - Ты знаешь, раз уж нам нельзя слить в любви нашу плоть, нам надо слить в любви наши души, сольешься ли Ты со мной в такой любви, Лито?
   Он был изумлен.
   - Ты спрашиваешь о моей душе?
   - Тебя ведь наверняка спрашивали и другие.
   - Моя душа переваривает свой жизненный опыт, и ничего более, коротко ответил он.
   - Разве я у Тебя спросила слишком о многом? - спросила она.
   - Я думаю, ты просто не можешь спросить меня слишком о многом.
   - Тогда, уповая на нашу любовь, я выскажу несогласие с Тобой. Мой дядя Молки рассказывал о Твоей душе.
   Лито вдруг понял, что не способен ответить Хви. Она восприняла его молчание как приглашение продолжать.
   - Он говорил, что Ты - величайший художник в анализе своей души, прежде всего.
   - Но твой дядя Молки отрицал, что у него самого есть душа!
   Она услышала резкость в его голосе, но это ее не отпугнуло.
   - И все же, по-моему, он был прав. Ты - гений души, великолепный гений.
   - При чем тут великолепие? Нужно лишь уметь тяжело и упорно тащиться сквозь долгий срок, - ответил он.
   Они уже были далеко на длинном подъеме к вершине гряды, окружавшей Сарьер. Лито выпустил колеса тележки и отключил суспензоры.
   Хви заговорила совсем тихо, голосом еле различимым на фоне скрипа колес тележки и топота бегущих ног вокруг них.
   - Могу я, во всяком случае, называть Тебя - любимым?
   Он проговорил сквозь комок в горле - который был скорее памятью, чем физическим явлением, поскольку его горло не было уже полностью человеческим.
   - Да.
   - Я икшианка по рождению, любимый, - сказала она. - Почему я не разделяю их механистический взгляд на наше мироздание? Ты ведь знаешь, как я смотрю на мир, мой возлюбленный Лито?
   Он был способен ответить ей лишь взглядом.
   - Я ощущаю сверхъестественное за каждым поворотом, - сказала она.
   Голос Лито заскрипел даже на его собственный слух, звуча рассерженно.
   - Каждый человек творит свое собственное сверхъестественное. - Ты сердишься на меня, любимый.
   И опять это ужасное скрежетание голоса:
   - Для меня невозможно гневаться на тебя.
   - Но между тобой и Молки что-то однажды произошло, - сказала она. Он никогда мне не рассказывал, что именно, но говорил, что часто удивляется, почему ты его пощадил.
   - За то, чему он меня научил.
   - Что между вами произошло, любимый?
   - Я бы предпочел не говорить о Молки.
   - Пожалуйста, любимый. Я чувствую, что для меня это важно.
   - Я высказал Молки предположение, что, возможно, есть такие вещи, которые людям не следовало бы изобретать.
   - И это все?
   - Нет, - неохотно ответил он. - мои слова его рассердили. Он сказал: "Ты воображаешь, в мире без птиц люди не изобрели бы летные аппараты. Какой же ты дурак! Люди способны изобрести, что угодно!"
   - Он назвал тебя дураком? - в голосе Хви прозвучало глубокое потрясение.
   - Он был прав. И, хотя он отрицал это, он говорил правду. Он научил меня тому, что есть основания для бегства от изобретений.
   - Значит, Ты страшишься икшианцев?
   - Конечно, страшусь! Одно из их изобретений может стать катастрофой.
   - И что бы Ты тогда смог предпринять?
   - Бежать быстрее. История - это постоянная гонка между изобретением и катастрофой. Помогает образование, но его одного никогда не достаточно. Ты тоже должна бежать.
   - Ты делишься со мной своей душой, любимый. Ты это понимаешь?
   Лито отвел от нее взгляд и пристально посмотрел на спину Монео, на движения мажордома, так явно выдающие попытки утаить происходящее в нем. Процессия миновала первый плавный спуск Стены. Монео шел своим обычным шагом переставляя ноги одну за другой, с четким пониманием, куда он всякий раз ставит ногу, но появилось и что-то новое.
   Лито заметил, что Монео уносится куда-то прочь, что ему мало того, чтобы идти рядом с укрытым в чужеродной плоти лицом Владыки, больше не старается стоять на уровне судьбы своего повелителя. К востоку ждал Сарьер, к западу - река, плантации. Монео не глядел ни влево, ни вправо. Он прозрел иную цель своего назначения.
   - Ты не ответил мне, - сказала Хви.
   - Ты уже знаешь ответ.
   - Да. Я начинаю кое-что о Тебе понимать, - сказала она. - Я могу ощутить кое-какие Твои страхи. И, по-моему, я уже знаю. каково оно, то место, в котором Ты живешь.
   Он метнул на нее восхищенный взгляд и встретил ее пристальный взор. Это было изумительно. Он не мог отвести от нее глаз. Его до глубины души пробрало страхом, он чувствовал, что его руки начали подергиваться.
   - Ты живешь там, где соединены страх перед бытием и любовь к бытию, все в одном человеке, - сказала она.
   Он мог только сощуриться.
   - Ты - мистик, - сказала она, - мягок к самому себе только потому, что, пребывая в самом центре нашего мироздания, смотришь вовне так, как другие смотреть не могу. Ты страшишься приобщиться к этому, и все же, больше всего другого, ты этого хочешь.
   - Что ты увидела? - прошептал он.
   - У меня нет ни внутреннего зрения, ни внутренних голосов, ответила она. - Но я увидела моего Владыку Лито, чью душу я люблю, и знаю теперь то единственное, что Ты воистину понимаешь.
   Он оторвал от нее взгляд, страшась того, что она может сказать. Дрожь его рук передавалась всему его переднему сегменту.
   - Любовь - вот то, что Ты понимаешь, - продолжала она. - Любовь, и в этом все.
   Его руки перестали дрожать, по обеим его щекам скатилось по слезе. Когда слезы соприкоснулись с его оболочкой, вырвались тонкие струйки голубого дыма. Он ощутил жжение - и был благодарен боли.
   - У Тебя есть вера в жизнь, - произнесла Хви. - Я знаю, мужество любить может существовать только при такой вере.
   Она протянула левую руку и смахнула слезы с его щек. Его удивило, что оболочка не закрыла рефлекторно его лица, предотвращая прикосновение, как это обычно бывало.
   - А ты знаешь, - спросил он, - что с тех пор, как я стал таким, ты первый человек, касающийся моих щек?
   - Но я знаю, кто Ты есть и чем Ты был, - сказала она.
   - Чем я был... Ах. Хви. От того, чем я был осталось лишь это лицо, а все остальное потеряно в тенях памяти... сокрыто... исчезло.
   - От меня не сокрыто, любимый.
   Он поглядел прямо на нее, не боясь больше смотреть ей глаза в глаза..
   - Неужели икшианцы понимают, что они создали, сделав тебя?
   - Уверяю тебя, Лито, любовь души моей, - не понимают. Ты первый человек, единственный человек, которому я когда-либо доверялась до конца.
   - Тогда я не буду скорбеть по тому, что могло бы быть, сказал он. Да, любовь моя, я разделю с тобой мою душу.
   49
   Думайте о ней как о пластической памяти, о той силе
   внутри вас, что движет вами и вашими сородичами по
   направлению к племенным формам. Пластическая память ищет
   возвращения к своей древней форме, к племенному обществу.
   Она всюду вокруг вассальный лен, епархия, корпорация, взвод,
   спортивный клуб, танцевальная группа, ячейка мятежников,
   планирующий совет, группа молящихся... везде в этом - свой
   владелец и слуга, хозяин и паразит. И полчища отчуждающих
   устройств (включая и сами слова!) в конце концов
   завербовываются в качестве доводов за возвращение к "тем
   лучшим временам". Я отчаиваюсь при обучении вас иным путям.
   Ваши квадранты, и они сопротивляются окружностям.
   Украденные дневники
   Айдахо обнаружил, что лазание по скалам не требует от него никакого напряжения внимания. Его тлейлаксанское тело помнило то, о чем тлейлаксанцы даже не подозревали. Пусть его подлинная юность отстоит от него на целые эпохи, но повторная юность его тлейлаксанских мускулов таила забытые сознанием уроки его детства. В том детстве, он научился сохранять себе жизнь, убегая на высокие кручи родной планеты. Не имело значения, что нынешняя круча возведена людьми. Над ней тоже сказались века работы природы.
   Утреннее солнце припекало спину Айдахо. Ему было слышно, как Сиона старается добраться до узкого выступа далеко под ним. Ее действия были совершенно бесполезны для Айдахо, но между ним и Сионой произошел спор, который, в конце концов, заставил Сиону согласиться, что им следует предпринять это восхождение.
   ИМ.
   Она возражала против того, чтобы только он один предпринял эту попытку.
   Найла, ее Рыбословши, Гарун и трое избранных из его Музейных Свободных ждали на песке, у подножья Стены, наглухо отгораживавшей Сарьер.
   Айдахо не думал о высоте Стены. Он думал только о том, куда ему сейчас поставить руку или ногу. Он думал о мотке легкой веревки вокруг своих плеч. Длина веревки равнялась высоте Стены. Он отмерил ее по земле, методом триангуляции, без счета шагов. Надо считать, что веревка достаточно длинна. Длина веревки - высота стены.
   Думать как-то иначе - только сбивать себя с толку.
   Нащупывая руками невидимые ему выступы, чтобы уцепиться за них, Айдахо карабкался по отвесной поверхности... Ладно, не совсем отвесной. Ветер, песок, даже, в какой-то степени, дождь, силы холода и жары более трех тысяч лет проделывали свою разрушительную работу. Айдахо целый день просидел на песке под кручей, изучая работу времени. Он тщательно запоминал косые тени, тонкие линии, раскрошившийся выступ, крохотные зацепки в камне здесь и там - то, что способно ему помочь.
   Его пальцы впились в острую трещинку на высоте. Он осторожно попробовал, выдержит ли она его вес. Да. Он быстро передохнул, прижав лицо к теплой скале, не глядя ни вверх, ни вниз. Он просто здесь. Все зависит от его собственных движений. Нельзя позволить слишком быстро устать его плечам. Нужно распределить нагрузку между руками и ногами. Пальцы неизбежно пострадают, но, если кости и сухожилия не повреждены, плевать на ободранную кожу.
   Он снова продолжил подъем. Из-под его руки сорвался осколок камня. Его правую щеку обдало каменными пылью и крошкой, но он даже не почувствовал. Его сознание было полностью сосредоточено на шарящей руке, на том, как держат равновесие ноги на крохотнейшем из выступов. Он был былинкой на ветру всемирного тяготения... Здесь зацепиться пальцем, там кончиком ноги, временами лишь на чистой силе воли одолевая участок отвесной поверхности.
   Девять самодельных альпинистских крючьев оттопыривали его карман, но пользоваться ими ему было не по душе. На его поясе болтался, тоже самодельный, молоток на коротком ремне, узел которого зафиксировали его пальцы.
   С Найлой были проблемы. Она не отдаст свой лазерный пистолет. Но она повиновалась прямому приказанию Сионы их сопровождать. Странная женщина... и покорность ее странная.
   - Разве ты не поклялась повиноваться мне? - вопросила Сиона. Сопротивление Найлы испарилось.
   Потом Сиона сказала ему:
   - Она всегда повинуется моим прямым приказам.
   - Тогда, может, нам и не придется ее убивать, - ответил Айдахо.
   - Я бы предпочла не предпринимать такой попытки. По-моему, ты ни малейшего понятия не имеешь о ее силе и быстроте.
   Гарун, Музейный Свободный, мечтавший стать "истинным наибом прежнего образца", дал толчок замыслу этого восхождения, когда на вопрос Айдахо:
   - Как Бог Император прибудет в Туоно? - ответил:
   - Точно также, как прибыл, когда посещал нас во времена моего прадеда.
   - И как это было? - осведомилась, уточняя, Сиона.
   Это было в день объявления, что свадьба Владыки Лито состоится в Туоно. Они сидели в пыльной тени перед гостевым домом, укрытые от полдневного солнца. Помощники Гаруна полукругом сидели на корточках вокруг дверной приступки, на которой устроились Сиона, Айдахо и Гарун. Две Рыбословши расположились поблизости, прислушиваясь. Найла должна была подойти с минуты на минуту.
   Гарун указал на высокую Стену позади деревни, ее дальний край отсвечивал золотом в солнечном свете.
   - Там пролегает Королевская Дорога, а у Бога Императора есть приспособление, с помощью которого он плавно слетает с высоты.
   - Оно вмонтировано в его тележку, - сказал Айдахо.
   - Суспензоры, - согласилась Сиона. - Я их видела.
   - Мой прадед рассказывал, что они пришли по Королевской Дороге огромной группой. Затем бог Император спланировал на своем приспособлении на деревенскую площадь, остальные спустились на веревках.
   - Веревки, - задумчиво проговорил Айдахо.
   - Почему они вас тогда навестили? - спросила Сиона.
   - Подтвердить, что Бог Император не забыл своих Свободных так говорил мой прадед. Это была великая честь, но не такая великая, как эта свадьба.
   Гарун еще договаривал, когда Айдахо уже поднялся на ноги, с их точки была очень ясно видна вся высота Стены от основания в песке до вершины, освещенная солнцем, прямо за главной улочкой. Айдахо прошел за угол гостевого дома на главную улочку, остановился, повернулся и поглядел на Сиону. С первого же взгляда он понял, почему все утверждают, будто по этой поверхности подняться невозможно. Он сразу подавил мысль о том, чтобы измерить высоту, пусть она будет хоть пять сотен, хоть пять тысяч метров. Самое важное - в том, что открылось ему при более внимательном осмотре крохотные поперечные трещинки и расщелинки; даже узкий уступчик приблизительно в двадцати метрах над нанесенным к подножью песком... еще один выступ, примерно в двух третях высоты этой отвесной поверхности.
   Он знал, что нечто древнее и надежное - бессознательная часть его "я" - делает все необходимые измерения, сопоставляя их с его собственным телом - столько-то ростов Данкана до этого места, ухватиться рукой здесь, в другом месте - там. Его собственные руки. Он уже ощущал, как они помогают ему карабкаться.
   Так он стоял, впервые осматривая кручу, когда у его правого плеча раздался голос Сионы.
   - Что ты делаешь?
   Она беззвучно подошла и глядела теперь туда же, куда и он.
   - Я могу забраться на эту Стену, - сказал Айдахо. - А если прихвачу с собой легкую веревку, то смогу потом втянуть канат потяжелее и попрочнее. Вы все, остальные, легко могли бы тогда по ней подняться.
   Подошедший в то время Гарун услышал его слова.
   - Почему ты хочешь забраться на Стену, Данкан Айдахо?
   За Айдахо ответила Сиона, улыбнувшись Гаруну.
   - Чтобы соответствующе встретить Бога Императора.
   Ее еще не одолели сомнения, она еще не осмотрела места восхождения своими глазами и непонимание - как же можно подняться по этой круче? - не подорвало ее первоначальную самоуверенность.
   Во время этого изначального душевного подъема, Айдахо спросил:
   - Насколько широка Королевская Дорога там, наверху?
   - Я ее никогда не видел, - ответил Гарун, - но мне говорили, что она очень широкая. По ней может идти в шеренгу огромный отряд, так мне говорили. И там есть мосты, места с широким обзором реки... и... и... о, это чудо.
   - Почему ты никогда не поднимался туда, чтобы увидеть самому? спросил Айдахо.
   Гарун просто пожал плечами и указал на Стену.
   Тут подошла Найла, и начался спор о восхождении. Сейчас, карабкаясь, Айдахо припоминал этот спор. До чего же странны взаимоотношения между Найлой и Сионой! Они как две заговорщицы. Сиона распоряжается, Найла подчиняется. Но ведь Найла Рыбословша, тот самый Друг, которому Лито первый доверил приглядеться к новому гхоле. Она признается, что с ДЕТСТВА в Королевской полиции. И какая же в ней сила! Принимая во внимание эту силу, было что-то ошеломляющее в том, как она склонялась перед волей Сионы. Словно бы Найла прислушивалась к тайным голосам, приказывавшим ей так поступать, и отсюда бралось ее повиновение.
   Айдахо пошарил над головой, ища следующую зацепку для рук.
   Его пальцы цеплялись за скалу, двигаясь вверх и правее, вот нашли наконец, невидимую трещинку, куда могли вцепиться. В его памяти была начертана сотворенная природой линия восхождения, но лишь его тело, проделав весь путь, могло удостовериться, что эта линия правильна. Его левая нога нашла крохотную опору, лишь для кончиков пальцев... вверх... вверх...
   Медленно, проверяя. Теперь левую руку... не трещинка даже, а выступ. Его глаза, а затем его подбородок поднялись над высоким выступом, который он до того видел снизу. Опершись на локти, он выбрался на него, перебросил на выступ тело и передохнул, глядя только вперед, не вверх и не вниз. Вдали виднелся песчаный горизонт, ветерок взметал затмевавшую видимость пыль. Много подобных горизонтов повидал он в дни Дюны.
   Вскоре он опять повернулся лицом к Стене, встал на колени, пошарил руками вверху, продолжая подъем. В его мозгу до последней детали хранится все, увиденное снизу, вся картина Стены, надо лишь глаза закрыть. Так натренирована его память с тех пор, когда он был ребенком, прячущимся от харконненовских охотников за рабами. Кончики пальцев нашли трещинку, за которую могли зацепиться. Он зацепился и приподнялся вверх.
   Найла, снизу наблюдавшая за восхождением Айдахо, ощутила, как в ней растет и крепнет ощущение родства с ним. Айдахо с этого расстояния уменьшился до маленькой и одинокой фигурки на Стене. Он наверняка знает, каково это быть одному, оставаться наедине с мгновенными решениями.
   "Я бы хотела родить от него ребенка", - подумала она. "Ребенок от нас был бы сильным и изобретательным. Для чего Бог хочет получить ребенка от Сионы и этого мужчины?"
   Найла пробудилась до зари и прошлась до гребня низкой дюны на краю деревни, чтобы подумать над затеей Айдахо. Взошла лимонная заря, привычно завешенная поднятой ветром пылью; ее сменил стальной день, зловещая безбрежность Сарьера. Она знала, что, наверняка, Бог все это предвидел. Что утаишь от Бога? Ничего нельзя утаить, даже отдаленной фигурки Данкана Айдахо, карабкающейся в поднебесье.
   Воображение Найлы, наблюдавшей за подъемом Айдахо, вдруг сыграло с ней шутку, опрокинув Стену в горизонтальное положение. Айдахо стал ребенком, ползущим по разбитой поверхности. Каким же маленьким он выглядит... и все уменьшается.
   Подчиненная подала воды, Найла выпила. Стена вернулась в нормальное положение.
   Сиона съежилась на первом выступе, откинувшись, чтобы смотреть вверх.
   - Если ты упадешь, то подняться попробую я, - пообещала Сиона Айдахо.
   Найла подумала об этом странном обещании. Почему они оба стараются совершить невозможное?
   Айдахо не удалось убедить Сиону отказаться от невозможного обещания.
   "Это судьба", - думала Найла. - "Такова воля Господа."
   Судьба и воля Бога - одно и то же.
   Айдахо уцепился за щербинку, кусок камня сорвался вниз у него из-под рук. Так было уже несколько раз. Найла следила, как падает осколок. Ему понадобилось много времени, чтобы долететь вниз, стукаясь о поверхность Стены и отскакивая, разоблачая обман зрения, уверявшего в полной отвесности Стены.
   "Он либо сможет, либо нет", - думала Найла. - "Что ни случилось - на все воля Бога."
   Она ощутила, однако же, как у нее в груди гулко колотится сердце. Авантюра Айдахо, это как секс, подумалось ей. Не пассивно эротично, а в близком родстве с тем редкостным чудом, что доводилось ей испытывать. Ей пришлось напомнить себе, что Айдахо предназначен не ей.
   "Он для Сионы. Если останется в живых."
   Если он потерпит неудачу, полезет Сиона, и либо одолеет, либо нет. "Интересно - подумала Найла, - испытает ли она оргазм, если Айдахо достигнет вершины. Он уже так близко".
   После того, как сорвался камень, Айдахо несколько раз глубоко вздохнул. Это были тяжелые мгновенья, и Айдахо понадобилось время, чтобы прийти в себя, едва-едва удержавшись на Стене.
   Его свободная рука помимо воли еще раз пошарила вверху, миновала ненадежное место, нашла другую маленькую трещинку. Он медленно перенес свой вес на эту руку. Медленно... медленно. Его левое колено нащупало место, куда мог поместиться кончик его ноги. Он поднял ногу на это место, опробовал его. Память подсказала, что вершина близко, но он отмахнулся от этой подсказки. Есть только его восхождение - и знание, что завтра прибывает Лито.