Херберт Фрэнк. Бог - император Дюны

   "Лито и Хви."
   Ему об этом и думать нельзя, но мысли не отставали. "Вершина... Хви... Лито... завтра..." Каждая мысль подстегивала его отчаяние, заставляла ярче вспоминать восхождения, совершавшиеся им в детстве. Чем больше возникало сознательных воспоминаний, тем больше они блокировали машинальные навыки. Ему пришлось сделать паузу глубоко дыша, чтобы обрести равновесие к пройденным дорогам прошлого.
   Но можно ли назвать эти дороги пройденными?
   Его мысли вдруг споткнулись, ощутив вмешательство. Это конец... Гибель возможно, что могло бы быть, но так никогда и не произошло.
   "Завтра Лито будет здесь".
   Айдахо ощутил, как по прижатой к скале щеке покатился пот.
   "Лито. Я поражу тебя, Лито. Я поражу тебя даже не ради Хви, а только ради себя самого."
   По нему начало распространяться чувство очищения. Это было похоже на то, что произошло той ночью, когда он мысленно готовился к этому восхождению. Сиону тоже мучила бессонница. Она заговорила с ним, рассказывая в мельчайших подробностях о своем отчаянном беге через Заповедный лес, клятве на берегу реки.
   - А теперь я дала клятву командовать его Рыбословшами, - сказала она. - И я буду свято блюсти эту клятву, но, надеюсь, это будет не так, как ему хочется.
   - Чего же ему хочется? - спросил Айдахо.
   - У него есть множество мотивов, я не могу их разглядеть. Да и кому под силу понять его? Я знаю только, что никогда его не прощу.
   Это воспоминание вывело Айдахо из забытья, он заново ощутил Стену у себя под щекой. Его пот высох под легким ветерком, и ему стало зябко. Но он обрел СВОЙ ВНУТРЕННИЙ МИР.
   "Никогда не прощу."
   Айдахо был во власти призраков всех своих прежних "я", всех гхол, умерших на службе Лито. Можно ли верить подозрениям Сионы? Да. Лито способен убивать своим телом, своими собственными руками. От слуха, который пересказала ему Сиона, попахивало правдой. А Сиона - тоже Атридес. Лито стал кем-то другим... не Атридесом, даже не человеком. Он ПРЕВРАТИЛСЯ НЕ СТОЛЬКО В ЖИВОЕ СУЩЕСТВО, сколько в зверский факт природы, непроницаемый и непостижимый, со всеми запертыми внутри него жизненными опытами. И Сиона ему противостоит. Настоящие Атридесы отвернулись от Лито.
   "И я отворачиваюсь."
   Зверский факт природы, ничего более. Совсем как эта Стена.
   Правая рука Айдахо пошарила наверху и нащупала острый выступ. Он ничего не смог найти поверх выступа и постарался припомнить широкую трещину в этом месте Стены. Он не осмеливался поверить, что уже достиг вершины... еще нет. Острый край выступа порезал его пальцы, когда он перенес на него свой вес. Он поднял левую руку, нашел зацепку и медленно подтянулся. Его глаза оказались на уровне его рук. Он огляделся, увидел плоское пространство, уходящее вдаль... вдаль, к голубому небу. Руки его цеплялись за издавна нанесенные погодой выщербины. Он провел пальцем одной руки по щербатой поверхности, ища выемки, за которые лучше уцепиться, подтянулся до подбородка... до поясницы... до бедер. Затем перекувырнулся, изогнулся и отполз подальше от отвесной кручи. Только тогда он поднялся на ноги...
   Вершина. Он достиг ее, не пользуясь альпинистскими крючьями и молотком.
   До него донесся слабый звук. Приветствуют его?
   Он вернулся к краю обрыва, поглядел вниз, помахал стоявшим внизу. Да, они его приветствуют. Повернувшись, он побрел к середине дороги. Удовлетворение гасило дрожь в мускулах, снимало боль в плечах. Он медленно сделал полный круг, осматривая вершину, прежде чем позволил, наконец, памяти приблизительно оценить высоту, которую он преодолел.
   Девятьсот метров... по меньшей мере. Королевская Дорога его заинтересовала. Совсем не похожа на ту, что ведет в Онн. Эта - широка... не меньше пятисот метров в ширину.
   Серая, идеально гладкая, без единого повреждения, края отступают на сотню метров от каждой стороны Стены. Каменные столбы в человеческий рост отмечают края и тянутся вперед, как часовые, охраняющие путь, которым пойдет Лито.
   Айдахо подошел к стороне Стены, противоположной Сарьеру, и глянул вниз. Далеко внизу, в глубине, мощная стремнина зеленой реки разбивалась в пену о каменные быки. Он поглядел направо - Лито пойдет оттуда. Дорога там делала плавный, начинавшийся около трех километров от Айдахо, поворот вместе со Стеной. Айдахо вернулся на дорогу и прошел по краю до изгиба, где дорога сужалась и начинался плавный спуск. Он остановился и поглядел на открывшиеся его взгляду очертания новых форм.
   Приблизительно через три километра покатого спуска дорога сужалась и пересекала речную теснину. Мост с его воздушными фермами, казался с этого расстояния нереальным, игрушечным. Айдахо вспомнил похожий мост на дороге в Онн, ощущение прочности под ногами. Надо полагаться на память и рассматривать мосты так, как их вынужден рассматривать военачальник - как проходы или ловушки.
   Перейдя влево, он поглядел на другую высокую Стену, за дальней опорой воздушного моста. Дорога там продолжалась, плавно поворачивая, пока не превращалась в линию, идущую прямо на север. По сторонам ее тянулись две Стены и река между ними. Река струилась в рукотворном ущелье, ее испарения задерживал и отгонял на север ветер, в то время, как само течение было направлено на юг.
   Айдахо выбросил реку из головы. Она есть сегодня, и будет завтра. Он сосредоточил внимание на мосте, изучая его с позиций всего своего воинского опыта. Еще раз прикинув все для памяти он повернул назад и направился к тому месту где вылез на вершину, на ходу разматывая легкую веревку со своих плеч.
   Только увидев, как веревка змеей скользит вниз, Найла испытала оргазм.
   50
   Что я истребляю? Буржуазную бездумную страсть к
   безмятежному сохранению прошлого. Это - сковывающая сила,
   это то, что держит человечество связанным уязвимым
   единством, несмотря на всю мнимую разделенность парсеками
   пространства. Если я могу найти разбросанные кусочки
   значит, другие тоже могут их найти. Когда вы все вместе, вас
   и катастрофа может настичь всех вместе. Вы можете быть все
   вместе уничтожены. Отсюда, я демонстрирую вам опасность
   поверхностной и бездумной посредственности, движения без
   стремлений и целей. Я показываю вам, что в такое может
   впасть целая цивилизация. Я даю вам эпохи жизней, плавно
   скользящих к смерти, без суеты и возбуждения, даже без
   вопроса "Почему?" Я показываю вам ложное счастье и тень
   катастрофы, именуемой Лито, Богом Императором. А теперь,
   научитесь ли вы настоящему счастью?
   Украденные дневники
   Лито лишь раз за целую ночь погрузился в короткую полудрему. На заре его разбудил вошедший Монео. Королевская тележка стояла почти в центре замкнутого с трех сторон двора. Колпак тележки был включен на одностороннюю видимость - все видно изнутри, а снаружи выглядит непрозрачным - и наглухо закрыт от проникновения влаги. Лито слышал слабый шум вентиляторов, прогоняющих воздух через осушающие устройства.
   Ноги Монео шаркали по булыжникам двора, когда он приближался к тележке. Заря окрасила в оранжевые тона крышу гостевого дома.
   Когда Монео остановился перед ним, Лито открыл колпак своей тележки. В воздухе стоял дрожжевой грязный запах, влажный ветер был неприятным.
   - Мы должны прибыть в Туоно около полудня, - сказал Монео. - Я хотел бы, отправить топтер для дозора с воздуха.
   - Не нужны мне топтеры, - ответил Лито. - Мы можем спуститься в Туоно на суспензорах и канатах.
   При этом обмене репликами Лито заметил, насколько помнит человек свой ранний опыт - проведя юность бунтарем, Монео навечно сохранил подозрительность ко всему, чего нельзя увидеть или точно определить и никогда не любил пеших шествий... Он оставался скоплением ждущих своего часа приговоров.
   - Ты же понимаешь, что топтеры я хочу использовать не для перевозки, - сказал Монео. - Они нужны, чтобы охранять...
   - Да, Монео.
   Взгляд Монео устремился мимо Лито, на речное ущелье за открытой стороной двора. В свете зари туман, поднимавшийся из ущелья, морозно серебрился. Он подумал, как же глубок этот каньон... Тело, падая в него, будет все вращаться и вращаться. Этой ночью Монео оказался не в силах подойти к самому краю каньона и поглядеть вниз. Эта отвесная крутизна была таким... таким искушением.
   С наполнявшей Монео таким благоговейным ужасом прозорливостью, Лито проговорил:
   - В каждом искушении есть урок, Монео.
   Монео, лишившись дара речи, повернулся и посмотрел прямо в глаза Лито.
   - Ищи урок в моей жизни.
   - Владыка? - голос не громче шепота.
   - Сперва меня искушали злом, затем добром. Каждое искушение приноравливали, тщательно и изысканно, к моим уязвимым местам. Скажи мне, Монео, если бы я выбрал добро, это бы сделало меня добрым?
   - Разумеется, да, Владыка.
   - Возможно, ты никогда не избавишься от привычки к четким определениям. - сказал Лито.
   Монео вновь загляделся мимо Лито на край ущелья. Лито перекатил свое тело, чтобы посмотреть туда же, куда Монео. Вдоль края каньона росли искусственно высаженные карликовые сосны. На влажных иглах висели капли росы, - боль для Лито. Он хотел закрыть колпак своей тележки, но остановился, привлеченный драгоценным мерцанием этих капель, будивших его жизнь-памяти, но отталкивающих для его телесной оболочки. Эта одновременная противоречивость грозила ввергнуть его во внутреннюю смуту.
   - Мне не нравится идти пешком, - сказал Монео.
   - Так передвигались Свободные, - сказал Лито.
   Монео вздохнул.
   - Все остальные будут готовы за несколько минут. Хви завтракала, когда я выходил..
   Лито не ответил. Его мысли были обращены к воспоминаниям только что минувшей ночи - и к тысячам тысяч других ночей, его жизни-памяти - облака и звезды, дожди и открытая тьма, светящиеся мерцающими снежинками продырявленного космоса. Целые мириады ночей, он блуждал вместе с ними, как вместе с биениями собственного сердца.
   - Где Твоя охрана? - внезапно вопросил Монео.
   - Я отправил их позавтракать.
   - Мне не нравится, когда они оставляют Тебя незащищенным!
   Хрустальный звук голоса Монео прозвенел в памятях Лито с непередаваемым словами выражением: Монео страшится мироздания, без Бога Императора, он предпочел бы скорее умереть, чем увидеть такое мироздание.
   - Что сегодня произойдет? - спросил Монео.
   Вопрос этот адресован не Богу Императору, а пророку.
   - Семя, несомое ветром, способно завтра стать нивой, - сказал Лито.
   - Ты знаешь наше будущее! Почему Ты им не поделишься? - Монео близок к истерии... отвергая все, выходящее за пределы его непосредственных восприятий.
   Лито бросил на мажордома сумрачный взгляд, настолько полный твердо обузданных чувств, что Монео отпрянул.
   - Прими бремя собственного существования, Монео!
   Монео сделал глубокий дрожащий вдох.
   - Владыка, я не хотел Тебя оскорбить. Я искал только...
   - Посмотри вверх, Монео!
   Монео непроизвольно повиновался, поглядел в безоблачное небо, где разгорался утренний свет.
   - Смотрю. И что, Владыка?
   - Над тобой нет успокаивающего потолка, Монео. Только открытое небо, полное перемен. Встреть его с радостью. Каждое чувство, которым ты обладаешь - это инструмент для приспособления к переменам. Разве это тебе ни о чем не говорит?
   - Владыка, я подошел только, чтобы осведомиться, когда Ты будешь готов продолжить путь.
   - Монео, умоляю тебя быть правдивым со мной.
   - Я правдив, Владыка!
   - Но если жить в недоверии, ложь станет для тебя правдой. - Владыка, если я лгу... значит, лгу, сам того не ведая.
   - Вот это уже похоже на правду. Но я знаю, чего ты боишься, о чем не договариваешь.
   Монео затрепетал. Бог Император был в самом жутком из своих настроений, глубокая угроза звучала в каждом его слове.
   - Ты страшишься диктата самосознания, - сказал Лито, - и ты прав в этом своем страхе. Немедленно пришли сюда Хви!
   Монео повернулся всем телом и кинулся к гостевому дому. Вид у него был такой, словно он растревожил пчелиный рой. Через несколько секунд появились Рыбословши и построились вокруг королевской тележки. Придворные стали выглядывать из окон гостевого дома или спускаться вниз, останавливаясь под выступающими карнизами, боясь приблизиться к Лито. Вскоре появилась из широкого центрального входа Хви, выступила из тени медленно приближаясь к Лито, вздернув подбородок, взглядом ища лицо Лито. Весь ее вид - полная противоположность возбужденной сумятице прочих.
   Лито почувствовал, как отходит душой от одного взгляда на Хви. На ней было золотое одеяние, которого он прежде не видел, горловина и манжеты длинных рукавов расшиты серебром и жадеитом, а подол платья, почти волочащийся по земле, обшит тяжелой зеленой тесьмой, подчеркивающей зубцы темно-красной ткани.
   Хви улыбнулась, остановясь перед ним.
   - Доброе утро, любимый, - тихо проговорила она. - Чем это Ты так расстроил бедного Монео?
   Умиротворенный ее видом и голосом, Лито улыбнулся.
   - Я сделал то, на что всегда надеюсь - произвел эффект.
   - Да, несомненно, произвел. Он сказал Рыбословшам, что Ты в гневе и в ужасном настроении. Ты ужасен, любовь моя?
   - Только с теми, кто отказывается жить, полагаясь на собственные силы.
   - А, понятно, - она сделала перед ним пируэт, демонстрируя свое новое одеяние. - Тебе оно нравится? Подарок Твоих Рыбословш. Они сами его отделали, чтобы меня принарядить.
   - Любовь моя, - в его голосе прозвучала предостерегающая нотка, принаряженность! Вот как ты готовишь себя к пожертвованию!
   Тогда она подошла к краю тележки и наклонилась, ее лицо прямо под его лицом, на губах насмешливо торжественное выражение.
   - Значит, они принесут меня в жертву?
   - Некоторым из них этого хотелось бы.
   - Но Ты этого не допустишь.
   - Наши судьбы соединены, - сказал он.
   - Тогда я не буду бояться, - она протянула руку и коснулась одной из его покрытых серебряной кожей ручонок, но отдернула руку прочь, когда его пальцы затрепетали.
   - Прости меня, любимый. Я забыла, что мы соединены душами, но не телами, - сказала она.
   Кожа песчаной форели все еще содрогалась от прикосновения Хви.
   - Влага в воздухе делает меня чрезвычайно чувствительным, - сказал он.
   Дрожь медленно улеглось.
   - Я не буду сожалеть о том, чего не может быть, - прошептала она.
   - Будь сильной, Хви, потому что твоя душа - моя.
   Она повернулась на звук, донесшийся из гостевого дома.
   - Монео возвращается, - сказала она. - Пожалуйста, любимый, не запугивай его.
   - Монео тоже твой друг?
   - Мы друзья по желудку. Нам обоим нравится йогурт.
   Лито все еще хихикал, когда Монео остановился рядом с Хви. Монео осмелился изобразить улыбку, метнув озадаченный взгляд на Хви. В его манерах проступала благодарность. Его предупредительность, столь привычная при общении с Лито, теперь частично распространилась и на Хви.
   - У вас все в порядке, леди Хви?
   - Все в порядке.
   Лито сказал:
   - Во времена желудков дружба по желудку должна поощряться и развиваться. Что ж, двинемся в наш путь, Монео. Туоно ждет.
   Монео отвернулся и проорал распоряжения Рыбословшам и придворным.
   Лито улыбнулся Хви.
   - Разве я не славно справляюсь с ролью нетерпеливого жениха?
   Она легко вспрыгнула на тележку, подобрав рукой подол юбки. Лито раскрыл ее сиденье. Только усевшись глаза вровень с глазами Лито, она ответила, понизив голос так, чтобы было слышно ему одному:
   - Любовь души моей, я раскусила еще один Твой секрет.
   - И какое ядрышко у раскушенного орешка? - шутливо откликнулся он, поддерживая этот новый вид близости, возникшей между ними.
   - Тебе редко нужны слова, - сказала она. - Ты своей собственной жизнью обращаешься прямо к чувствам.
   По всей длине его тела пробежал трепет.
   Прошло какое-то мгновение, прежде чем он смог заговорить, - и голос его был так тих, что Хви пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его через шум сопровождающих.
   - Между сверхчеловеческим и внутричеловеческим, - сказал он, - у меня есть маленькое местечко, где я могу быть просто человеком. Я благодарен тебе, милая и ласковая Хви, за это.
   51
   Во всем моем мироздании я не встречал ни единого
   неизменного и непоколебимого ЗАКОНА ПРИРОДЫ. Это мироздание
   предлагает лишь изменяющиеся взаимосвязи, которые, порой,
   сознанию короткой жизни видятся законами. Телесная система
   восприятия, называемая нами "Я" - это эфемерность, увядающая
   под жаром вечности, мимолетно осознающая сиюминутные
   условия, определяющие нашу деятельность, и меняющаяся, как и
   наша деятельность. Если вы хотите хоть что-то назвать
   АБСОЛЮТНЫМ, то используйте подходящее для этого слово:
   ПРЕХОДЯЩЕЕ.
   Украденные дневники
   Найла первой заметила приближающийся кортеж. Обливаясь потом в полуденной жаре, она стояла возле одного из каменных столбов, отмечавших края Королевской Дороги. Внезапная вспышка дальнего отсвета привлекла ее внимание. Она пригляделась в том направлении, прищурилась, ее охватило возбуждение, когда она поняла, что это был блик солнца, вспыхнувший на колпаке тележки Бога Императора.
   - Идут! - воскликнула она.
   Затем она почувствовала голод. Возбужденные замкнутой целеустремленностью, они не захватили еды. Одни Свободные взяли с собой воду, да и то лишь потому, что "Свободные всегда берут с собой воду, когда выходят из сьетча". Они просто соблюдали ритуал, не думая о нем.
   Найла коснулась пальцем кнопки лазерного пистолета, пристегнутого у бедра. Мост был не более, чем в двадцати метрах впереди нее, его воздушная конструкция изгибалась над ущельем, как чужеродная фантазия, соединяя две беспредельности бесплодных земель.
   "Это сумасшествие", - подумала она.
   Но Бог Император твердо подтвердил свой приказ. Он потребовал, чтобы Найла повиновалась Сионе абсолютно во всем.
   Приказы Сионы - недвусмысленны, не оставляют места для сомнений. И у Найлы не было способа обратиться с вопросом к своему Богу Императору. Сиона сказала:
   - Когда его тележка будет на середине моста - вот тогда!
   - Но почему?
   Они стояли далеко в стороне от остальных, в зябкой заре над вершиной Барьерной Стены, у Найлы было ненадежное чувство уязвимости. и не закроешь глаза на мрачное выражение лица Сионы, тихую напряженность ее голоса.
   - По-твоему, ты можешь повредить Богу?
   - Я... - Найла могла только пожать плечами.
   - Ты ДОЛЖНА мне повиноваться!
   - Должна, - согласилась Найла.
   Найла внимательно наблюдала за приближающимся кортежем, различала цветные наряды придворных, плотные массы голубого - это ее сестры-Рыбословши... сияющую поверхность тележки своего Владыки.
   "Еще одно испытание", - решила она. - "Бог Император знает. Он знает преданность Найлы. Это испытание. Приказания Бога Императора должны выполняться абсолютно точно. Это - наипервейший урок, преподаваемый Рыбословшам с самого детства. Бог Император сказал, что Найла должна повиноваться Сионе. Это испытание, чем же еще это может быть?"
   Она поглядела на четырех Свободных. Данкан расположил их прямо на дороге, перекрыв ими ближний конец моста. Они сидели спинами к ней и глядели на мост - четыре холмика в коричневых накидках. Найла услышала, как слова Айдахо обращается к ним:
   - Не покидайте этого места. Вы должны приветствовать его отсюда. Встаньте, когда он приблизится и низко кланяйтесь.
   ПРИВЕТСТВОВАТЬ, ДА.
   Найла сама себе кивнула.
   Три других Рыбословши, вскарабкавшиеся на Барьерную Стену вместе с ней, были отосланы на середину моста. Они знали только то, что сказала им Сиона в присутствии Найлы, - надо ждать там, пока королевская тележка не будет в нескольких шагах, затем повернуться и, пританцовывая, следовать впереди процессии...
   "Если я перережу мост лазерным пистолетом, эти трое погибнут", подумала Найла. - "И все остальные, кто пойдет с нашим Владыкой."
   Найла изо всех сил вытянула и изогнула шею, чтобы заглянуть в ущелье. Река не была видна, но слышался отдаленный рокот перекатываемых камней.
   Они все там погибнут!
   "Если только он не явит нам Чуда".
   Так и должно быть. Сиона подготовила сцену для Святого Чуда. Какие же еще могут быть намерения Сионы, раз она прошла испытание и носит мундир офицерши Рыбословш? Сиона дала клятву Богу Императору. Она испытана Богом, побывав наедине с ним в Сарьере с глаза на глаз.
   Найла, не поворачиваясь, посмотрела вправо: Сиона и Айдахо стояли на дороге плечом к плечу, приблизительно в двадцати метрах от Найлы. Они были погружены в разговор, время от времени посматривали друг на друга и кивали.
   Вскоре Айдахо коснулся руки Сионы - странно хозяйским жестом. Кивнув еще раз, он зашагал к мосту и остановился у углового быка прямо перед Найлой. Он поглядел вниз, потом перешел на ее сторону к другому угловому быку. Снова поглядел вниз - и простоял там несколько минут, прежде чем вернуться к Сионе.
   "Какое же странное создание этот гхола", - подумала Найла.
   После его феноменального восхождения она перестала относиться к нему, как к простому смертному. Он был чем-то иным, демиургом, стоявшим рядом с Богом. Но он способен к спариванию.
   Внимание Найлы привлек отдаленный крик. Она обернулась и поглядела через мост. Кортеж, приблизившись к мосту, сменил привычную трусцу Королевского Шествия, на более спокойную и размеренную ходьбу. Найла узнала идущего в первых рядах Монео, по белому мундиру, ровному шагу и взгляду, устремленному прямо вперед. Императорская тележка ехала на колесах позади Монео, непроницаемый для взгляда колпак зеркально отсвечивал.
   Тайна всего этого заполнила Найлу.
   Вот-вот произойдет Чудо!
   Найла поглядела направо, на Сиону. Сиона глянула в ответ и один раз кивнула. Найла вытащила из кобуры лазерный пистолет и, прицеливаясь, стала пристраивать его на камне. Сперва трос слева, затем трос справа, потом пластальную ажурную решетку слева. Лазерный пистолет казался руке Найлы холодным и чуждым. Она сделала дрожащий вдох, чтобы вернуть спокойствие.
   "Я должна повиноваться. Это испытание."
   Она увидела, как Монео поднял взгляд от дороги и, не меняя шага, обернулся, чтобы крикнуть что-то - то ли тем, кто в тележке, то ли тем, кто позади нее. Найла не могла разобрать. Затем опять повернулся, глядя вперед. Найла заставила себя успокоиться. Слилась с каменным столбом, почти скрывавшим ее тело.
   ИСПЫТАНИЕ
   Монео увидел людей на мосту и за ним. Он узнал мундиры Рыбословш и удивился сначала, по чьему приказу находятся здесь эти приветствующие. Он повернулся и прокричал вопрос Лито, но тележка Бога Императора оставалась непроницаемой, Лито и Хви скрыты внутри.
   Только когда Монео оказался на мосту, а тележка, поскрипывая по нанесенному ветром песку, поехала за ним, он узнал Сиону и Айдахо, стоящих в отдалении на другой стороне. Он узнал четырех Музейных Свободных, сидящих на дороге. Его начали грызть сомнения, но он не мог понять смысл всего происходящего. Он рискнул бросить взгляд на реку - платиновый мир, освещенный полуденным солнцем. Позади него громко поскрипывала тележка. Текучесть всего - реки, шествия, его собственная роль в этих полных потрясающего смысла событиях - вызвали у него головокружительное ощущение какой-то близкой неизбежности.
   "Мы - не люди, проходящие этим путем", - подумал он. - "Мы первооснова, соединяющая один кусочек Времени с другим. А когда мы минуем - все позади нас рухнет во вне - выпадает из времени и пространства и никогда грядущее не будет таким же, как до нашего прихода."
   В памяти Монео всплыл отрывок одной из песен лютнистки, взгляд его стал рассеянным при этом воспоминании. Он понимал, что эта песня полнится желанием, чтобы все миновало, оказалось в прошлом, развеялись сомнения, вернулось спокойствие. Заунывная песня поплыла через его сознание подобно дымку, закручиваясь и властно привлекая:
   Кричит насекомое в жаркой траве,
   Монео замурлыкал про себя песенку:
   Кричит, о конце говоря.
   И цвета последних листьев,
   Таящихся в жаркой траве,
   Эти осень и песня моя.
   Монео закивал в такт, перейдя к припеву:
   День закончился,
   Гости ушли.
   День закончился
   В нашем сьетче,
   День закончился,
   Буря ревет,
   День закончился,
   Гости ушли.
   Монео подумал, что эта песня и вправду неподдельно стара - песня старых Свободных, никакого сомнения. И она напоминает ему кое-что о себе самом. Он тоже хотел, чтобы посетители в самом деле поскорее ушли, чтобы вся суматоха кончилась и опять наступил мир. Мир так близко...
   И все же он не может бросить своих обязанностей. Монео подумал о грудах снаряжения, расположенного в дюнах, но не видимого из Туоно. Вскоре они все это увидят - шатры, еду, столы, золотые тарелки, украшенные драгоценностями ножи, глоуглобы в виде старинных ламп причудливой формы... все богатое убранство, на которое такие разные жизни возлагали свои ожидания.
   "Обитатели Туоно никогда не станут теми же самыми".
   Во время одной из инспекционных поездок Монео провел в Туоно две ночи. Он припомнил запах костров, на которых готовилась пища, растопку из веток ароматических кустов, полыхающую во тьме. Туонцы не пользовались солнечными печами, потому что те для них "недостаточно древние".