Херберт Фрэнк. Бог - император Дюны

   Ответ этот был дерзок и легкомыслен, но Лито предпочел принять этот ответ, чтобы сменить тему. Он рассказал ей о свадебном танце женщин Свободных, проследив движения этого танца от вихрей Пыльных Дьяволов. Лито гордился своим даром хорошего рассказчика. Было ясно по ее завороженному вниманию, что все эти женщины въявь предстали ее внутреннему взору: длинные черные волосы, развевающиеся в древних движениях, рассыпающиеся по лицам - давно теперь мертвым.
   Уже почти наступила тьма, когда он закончил свой рассказ.
   - Пойдем, - сказал он. - Утро и вечер всегда остаются временем силуэтов. Давай взглянем, нет ли в пустыне еще кого-нибудь, кроме нас.
   Сиона выбралась вслед за ним на гребень дюны, и они посмотрели вокруг, во все стороны, на темнеющую пустыню. Лишь единственная птица кружила высоко над головой, привлеченная их движениями. По косым вырезам на кончиках ее крыльев и по очертаниям Лито понял, что это стервятник. Он указал на это Сионе.
   - Но что они едят? - спросила она.
   - Мертвечину - или то, что вот-вот станет мертвечиной.
   Это ее поразило и она посмотрела на последние лучи закатного солнца, золотящие оперение одинокой птицы.
   Лито упрямо продолжил тему.
   - Очень не многие решаются проникать в мой Сарьер. Порой сюда забредают музейные Свободные - и пропадают. Они и в самом деле хороши только исполнять ритуалы. А затем ведь есть границы пустыни, и остатки, которые мои волки бросают недоеденными.
   Тут она резко от него отвернулась, но он успел заметить овладевший ею страх - Сиона подверглась мучительному испытанию.
   - Днем пустыня не особенно бывает милостива, - сказал он. Вот еще одна причина, почему мы путешествуем ночью. Для Свободных представление о дне было неотделимо от ветра, несущего песок и заметающего пути.
   Когда она опять повернулась к нему, в глазах ее блеснули сдерживаемые слезы, но лицо сохраняло спокойное выражение.
   - Какие существа здесь сейчас обитают? - спросила она.
   - Стервятники, немногие ночные животные, случайные остатки растительной жизни прежних дней, мелкие животные, закапывающиеся в песок.
   - И это все?
   - Да.
   - Почему?
   - Потому, что это место, где они родились, и я позволяю им не знать ничего лучшего.
   Уже почти стемнело, и в пустыне мерцал присущий ей в это время суток внезапный полыхающий свет. При одной из таких мгновенных вспышек он вгляделся в ее лицо и понял, что она еще не понимает оборотного смысла того, о чем он ей говорил, но он знал, что заноза этого все равно в нее проникла и станет ее изводить.
   - Силуэты, - напомнила она ему. - Что Ты думал найти, поднимаясь сюда?
   - Может быть, людей в отдалении. Никогда ведь не знаешь.
   - Каких людей?
   - Я тебе уже сказал.
   - Что бы Ты сделал, если бы кого-нибудь увидел?
   - В обычае Свободных было считать людей вдалеке врагами, если только они не подбрасывали горсть песка в воздух.
   Как раз пока он это говорил, на них занавесом опустилась тьма. Сиона стала движущимся призраком во внезапном звездном свете.
   - Горсть песка? - переспросила она.
   - Это очень многозначительный жест. Он означает: "Мы несем ту же ношу. Песок - наш единственный враг. Это то, что мы пьем. Рука, держащая песок, не держит оружия". Ты это понимаешь?
   - Нет! - это была вызывающая ложь, чтобы уколоть его поязвительней.
   - Поймешь, - буркнул он.
   Не ответив ни слова, она двинулась прочь от него по изгибу дюны, через физическое движение разряжая переполнявшую ее энергию гнева. Лито позволил себе далеко от нее отстать, интересуясь, выберет ли она инстинктивно правильное направление. Было заметно, как пробуждается в ней наследственная память Свободных.
   Там, где дюна ныряла, чтобы пересечь другую, она его подождала. Он увидел, что лицевой защитный отворот ее стилсьюта так и болтается непристегнутым, нараспашку. Еще не время укорять ее за это. Такие бессознательные вещи должны приходить естественно. Когда он приблизился к ней, она сказала:
   - Ведь это направление не хуже всех прочих?
   - Если будешь его держаться, - ответил он.
   Она поглядела на звезды, и он увидел, что она узнает Указатели, те Стрелы Свободных, что вели ее предков через эту землю. Однако же ему было видно, что знания ее в основном идут от разума.
   Она еще не достигла того, чтобы все в ней срабатывало само по себе.
   Лито приподнял передние сегменты своего тела, чтобы поглядеть на звезды. Они двигались чуть к северо-западу, по пути, который некогда вел через хребет Хабанья и Птичью пещеру в эрг под Ложной Западной Стеной и на дорогу к Перевалу Ветров. Ни одна из примет той местности не сохранилась. Он почувствовал, как пахнет кремнем прохладный ветерок, более влажный, чем ему нравилось.
   Сиона опять двинулась в путь, на этот раз медленнее, сверяя направление и периодически взглядывая на звезды. Она доверилась подтверждению Лито о правильности пути, но шла теперь по нему самостоятельно. Он ощутил смятение в ее настороженных мыслях и понял то, что сейчас пробуждается: в ней появлялись зачатки той пылкой верности попутчикам, которой народ пустыни всегда доверял.
   "Мы-то знаем, - подумал он. - Если отобьешься от попутчиков заблудишься среди дюн и скал. Одинокий путешественник в пустыне это мертвец. Только Червь живет в пустыне в одиночестве".
   Он позволил ей уйти намного вперед, туда, где жесткий скрип песка при его движении не будет слышен. Она должна думать о его человеческом Я. Он рассчитывал на верность, которая сработает ему на руку. Сиона, однако же, вся ощетинившаяся, была полна подавляемой ярости - более мятежная, чем все, кого он когда-либо испытывал.
   Лито скользнул вслед за ней, мысленно пересматривая программу выведения, прикидывая, какие решения необходимо будет принять и что изменить, если Сиона не выдержит испытания.
   По мере того, как ночь становилась все темней, Сиона двигалась все медленней и медленней. Первая луна была высоко над головой, и вторая луна показалась над горизонтом перед тем, как она остановилась, чтобы передохнуть и поесть.
   Лито был рад этой паузе. Из-за трения им все больше овладевал Червь, воздух вокруг него был полон химических выбросов органов регуляции температуры его тела. Про себя он называл это своим кислородным компрессором, то, что сейчас вентилировало его внутренности, делая для него вдвойне ощутимыми протеиновые фабрики и запасы аминокислот, принадлежащие его "Я - Червь", которые требовались для установления плацентарных взаимосвязей с человеческими клетками. Пустыня ускоряла приближение его окончательной метаморфозы.
   Сиона остановилась близ гребня освещенной звездами дюны.
   - Это правда, что Ты ешь песок? - спросила она, когда он приблизился к ней.
   - Правда.
   Она окинула взглядом освещенный луной - словно тронутый инеем горизонт.
   - Почему мы не взяли с собой сигнальное устройство?
   - Я хотел, чтобы ты усвоила урок "иметь-не-иметь".
   Она повернулась к нему. Он ощутил ее дыхание совсем близко от своего лица - слишком много она теряет влаги в этом сухом воздухе.
   И все равно не помнит наставлений Монео. Горьким уроком это будет для нее, никакого сомнения.
   - Я Тебя вообще не понимаю, - сказала она.
   - И все же именно это тебе и надлежит усвоить.
   - Вот как?
   - А как же еще ты сможешь дать что-нибудь ценное в обмен на то, что я даю тебе?
   - Что Ты мне даешь? - в этом звучала вся ее горечь. В дыхании ее чувствовался спайс, приправа сушеной пищи.
   - Я даю тебе возможность побыть наедине со мной, а ты проводишь это время ни о чем не заботясь. Ты зря его транжиришь.
   - Так что насчет "иметь-не-иметь"? - осведомилась она. В ее голосе он услышал утомленность, организм ее начинал жадно требовать воды.
   - Они были великолепно живыми в прежние дни, те Свободные, сказал он. - Их никогда не привлекала бесполезная красота. Я никогда не встречал жадного Свободного.
   - Как это прикажешь понимать?
   - В прежние дни все, что бралось с собой в пустыню, было необходимым - и это было все, что брали. Твоя жизнь еще не свободна от стремления к обладанию, Сиона, иначе бы ты не спросила меня о сигнальном устройстве.
   - А почему сигнальное устройство не является необходимым?
   - Оно тебя ничему не научит.
   Он двинулся мимо нее по пути, на который направляли Указатели. Пойдем. Давай повыгодней воспользуемся ночным временем.
   Она догнала его прибавив шагу, и пошла рядом с погруженным в серую рясу лицом.
   - Что произойдет, если я не усвою Твой проклятый урок?
   - Ты, вероятнее всего, умрешь, - сказал он.
   Это заставило ее на время умолкнуть. Она брела рядом с ним лишь порой кидая взгляд в сторону, не обращая внимания на тело червя, сконцентрировавшись на видимых глазу остатках его человеческого. Через какое-то время она сказала:
   - Рыбословши рассказали мне, что я была рождена в результате спаривания, проведенного по Твоему приказу.
   - Это правда.
   - Они говорят, Ты ведешь записи и руководишь этими спариваниями Атридесов ради собственных целей.
   - Это тоже правда.
   - Значит, в Устной Истории все правильно.
   - Я полагал, ты и без всяких вопросов веришь в Устную Историю? Она, однако, продолжала держаться выбранной ею темы:
   - Что если один из нас будет возражать, когда ты распорядишься о спаривании?
   - Я предоставляю широкие права до тех самых пор, пока не появятся дети, которых я заказал.
   - Заказал? - она была вне себя от негодования.
   - Именно так.
   - Ты не можешь прокрадываться в каждую спальню или следить ежеминутно на протяжении всех наших жизней! Откуда Ты знаешь, что Твои ЗАКАЗЫ выполняются?
   - Знаю.
   - Тогда Ты знаешь, что я не собиралась Тебе повиноваться!
   - Ты хочешь пить, Сиона?
   Она была озадачена.
   - Что?
   - Люди, которые хотят пить, говорят о воде, а не о сексе.
   И все равно, она так и не застегнула защитный отворот у рта, и он подумал: "Страсти Атридесов всегда бушевали сильно, даже если это и шло вразрез с разумом".
   Через два часа они вошли в область отшлифованной ветром мелкой гальки. Лито вел за собой, Сиона шла вплотную рядом с ним. Она часто поглядывала на Указатели. Обе луны стояли теперь низко над горизонтом, их свет отбрасывал длинные тени от каждого бугорка.
   В некоторых отношениях Лито находил эти места более удобными для передвижения, чем песок. Прочная скала была лучшим проводником жары, чем песок. Распластавшись на скале, он частично избавлялся от перегрузки своих химических фабрик. Попадающиеся камни - и мелкие, и крупные - при этом не помеха.
   Сионе было тут, однако, сложнее передвигаться. Она несколько раз чуть не подвернула лодыжку.
   "Равнина может быть местом весьма тягостным для людей к ней непривычных, - подумал Лито. - Они видят только огромную пустоту, сверхъестественное, особенно в лунном свете пространство - дюны на расстоянии, и это расстояние словно бы и не сокращается при движении путников - ничего, кроме кажущегося вечным ветра, нескольких скал и, когда глядишь вверх, звезд, смотрящих вниз без всякой жалости. Это - пустыня пустынь".
   - Вот откуда музыка Свободных взяла свои мелодии вечного одиночества, - сказал он, - а не от дюн. Вот здесь воистину приучаешься думать, что рай - это, должно быть, звук проточной воды и затишья от этого бесконечного ветра.
   Но даже это не напомнило ей застегнуть отворот у рта. Лито начал отчаиваться.
   Утро застало их далеко углубившимися в каменистую равнину.
   Лито остановился возле трех больших валунов, громоздившихся друг на друга, один из них был даже выше его спины. Сиона на мгновение прислонилась к нему, жест несколько обнадеживший Лито. Вскоре она от него оттолкнулась и взобралась на самый высокий валун. Он наблюдал как она там поворачивается, осматриваясь.
   Даже не глядя на пейзаж, Лито знал, что она увидит: взвитый ветром песок, туманом висящий над горизонтом и затмевающий восходящее солнце. Что касается остального, то здесь только плоская равнина и ветер.
   От скал под ним веяло зябким холодом пустынного утра. Этот холод сильно высушил воздух, ставший для Лито намного приятнее.
   Не будь Сионы, он бы продолжил путь, но она явно была истощена. Она опять прислонилась к нему, спустясь со скалы, и прошла почти минута прежде, чем он осознал, что она прислушивается.
   - Что ты слышишь? - спросил он.
   Она ответила сонным голосом.
   - Как у Тебя рокочет внутри.
   - Огонь никогда полностью не иссякает.
   Это ее заинтересовало. Она оттолкнулась от него и обошла вокруг его тела, чтобы посмотреть ему в лицо.
   - Огонь?
   - В каждом живом создании есть внутренний огонь, в ком-то слабый, в ком-то очень сильный. Мой огонь горячее большинства остальных.
   Она зябко поежилась.
   - Значит, Тебе здесь не холодно?
   - Нет, но тебе холодно.
   Он частично втянул лицо вглубь своей рясы и выгнул первый сегмент, создав впадину на его конце.
   - Это почти как гамак, - сказал он, поглядев вниз. - Если ты пристроишься там, тебе станет тепло.
   Хоть она и была им к этому подготовлена, но все равно его растрогал ее доверчивый отклик. Он обязан побороть свое чувство жалости, такое сильное, какого он никогда не испытывал, пока не встретил Хви. Сиона проявляет ясные признаки того, что, вероятнее всего, она здесь умрет. Он должен был бы приготовить себя к разочарованию.
   Сиона заслонила лицо рукой, закрыла глаза и заснула.
   "Ни у кого никогда не было так много "вчера", как было у меня", напомнил он себе.
   Он знал, что с обыденной человеческой точки зрения то, что делает он, может показаться жестоким и черствым. Он был вынужден теперь укрепить себя погружением в жизни-памяти, умышленно отбирая ОШИБКИ НАШЕГО ОБЩЕГО ПРОШЛОГО. Непосредственный доступ к человеческим ошибкам был теперь его самой великой силой. Знание ошибок научило его долгосрочным поправкам. Он должен постоянно осознавать последствия. Если последствия ошибок забываются или утаиваются, их уроки пропадают даром.
   Но чем больше он близился к тому, чтобы стать песчаным червем, тем тяжелее было для него принимать решения, которые другие назовут нечеловеческими. Некогда он делал это с легкостью. По мере того, как от него ускользало его человеческое я, его, как он обнаруживал, все более и более переполняли человеческие заботы.
   41
   В колыбели нашего прошлого, я лежу на спине в пещере
   столь неглубокой, что в нее можно лишь протиснуться ползком,
   даже не на четвереньках. Там, в танцующем свете смоляного
   факела, я рисую на стенах и потолке животных, на которых
   охочусь, и души моих родных. Как же многое это освещает
   взгляд вспять, сквозь идеальный круг, на эту древнюю борьбу
   за миг, когда душа становится зрима. Все времена вибраций
   откликаются на зов: "Вот он я!" Моим умом, знающим, какие
   гиганты-художники придут после, я взираю на отпечатки
   ладоней и на текучие мускулы, нарисованные на камне
   древесным углом и растительными красителями. Насколько же мы
   больше, чем просто механистические события! И мое
   нецивилизованное Я вопрошает: "Почему это они не хотят
   покинуть пещеру?"
   Украденные дневники
   Приглашение посетить Монео в его рабочем помещении Айдахо получил к концу дня. Весь день Айдахо просидел на подвесном диване в своих покоях, размышляя. Каждая мысль брала исток от той легкости, с которой Монео швырнул его сегодня утром на пол.
   "Ты всего лишь устаревшая модель".
   И каждая мысль заставляла его чувствовать себя все более униженным. Он чувствовал, как ослабевает в нем воля к жизни, оставляя пепел там, где выгорел дотла его гнев.
   "Я всего лишь поставщик некоего количества полезной спермы, и ничего более", - думал он. "Вот он я".
   Мысль эта настойчиво звала либо к смерти, либо к гедонизму. У него появилось чувство, будто в него вонзили острый шип и гонят, раздражают, наседают на него со всех сторон.
   Молодая посланница в опрятном синем мундире тоже вызвала в нем лишь раздражение. Он тихим голосом откликнулся на ее стук и она остановилась под аркой прохода из его передней комнатки, в нерешительности, пока не поняла, какое у него настроение.
   "Как же быстро расходятся слухи" - подумал он. Он посмотрел на нее, стоявшую в величественном дверном проеме, отражение самой сути Рыбословш чувственнее некоторых, но не бесстыдно сексуальная. Ее синий мундир не скрывал изящных бедер, твердых грудей. Он поглядел на ее проказливое личико под ежиком светлых волос - стрижки послушницы.
   - Монео прислал меня попросить тебя к себе, - сказала она. Он просит пройти в его кабинет.
   Айдахо уже несколько раз бывал там, но запомнилось все таким, каким он видел его в первый раз. Он уже тогда знал, что именно здесь Монео проводит большую часть своего времени. Там был низкий стол на коренастых ножках темно-коричневого дерева, испещренного тонкими золотыми вкраплениями, приблизительно двух метров на метр посреди серых подушек. Этот стол поразил Айдахо редкостью и дороговизной, соответствием всему общему стилю. Вот все, что было: стол и подушки, такие же серые, как пол, стены и потолок.
   Для человека, облеченного такой властью как ее обитатель, комната была не большой, не более чем пять на четыре метра, но с высоким потолком. Свет проходил через два застекленных окна в противоположных более узких стенах. Окна располагались на значительной высоте, одно выходило на северо-западные отроги Сарьера и на границу зеленой линии Заповедного Леса, из другого открывался вид на юго-запад, на перекатывающиеся дюны.
   КОНТРАСТ.
   Вид стола производил странное впечатление. Поверхность, казалось, воплощала в себе идею БЕСПОРЯДКА. Разбросанные листы тонкой стеклянной бумаги покрывали всю его поверхность, только кое-где проглядывало дерево. Какие-то бумаги были испещрены мелким шрифтом. Айдахо узнал слова на галаксе и четырех других языках, включая редкий переходный язык перта. На нескольких листах бумаги были схемы и чертежи, а некоторые были покрыты черными строчками, выведенными кисточкой в размашистом стиле Бене Джессерит. Наиболее интересны были четыре белых свернутых рулона примерно в метр длиной - трехмерные распечатки с запрещенного компьютера. Айдахо тогда заподозрил, что компьютер скрывается за панелью одной из стен.
   Юная посланница от Монео кашлянула, чтобы пробудить Айдахо от его задумчивости.
   - Какой ответ мне передать Монео? - спросила она.
   Айдахо пристально поглядел ей в лицо.
   - Ты бы хотела бы забеременеть от меня? - спросил он.
   - Командующий! - она была явно потрясена не столько этим предложением, сколько его non secvetur бесцеремонностью.
   - Ах, да, - сказал Айдахо. - Монео. Что же мы ответим Монео?
   - Он дожидается твоего ответа, командующий.
   - Действительно мой ответ ему так важен? - спросил Айдахо.
   - Монео просил меня уведомить тебя, что желает поговорить с тобой и леди Хви вместе.
   Айдахо почувствовал, как в нем забрезжил смутный интерес.
   - Хви вместе с ним?
   - Она вызвана к нему, командующий, - посланница еще раз кашлянула. Не желает ли командующий навестить меня попозже вечером?
   - Нет. Но в любом случае, спасибо тебе. Я просто передумал.
   Он подумал, что она хорошо скрывает свое разочарование, но голос ее прозвучал напряженно-формально:
   - Ответить ли мне Монео, что ты его навестишь?
   - Сделай это, - он взмахом руки отослал ее.
   Когда она ушла, он подумал, не пренебречь ли ему этим приглашением. В нем, однако, возрастало любопытство. Монео хочет поговорить с ним в присутствии Хви? Почему? Не считает ли он, что это заставит Айдахо бежать со всех ног? Айдахо сглотнул. Думая о Хви, он ощущал в груди полнейшую пустоту. Не мог он пренебречь этим приглашением. Было то, что привязывало его к Хви жестокой властью.
   Он встал, мускулы его затекли после долгого бездействия. Его подстегивали любопытство и эта приковывающая к Хви сила. Он вышел в коридор, и не обращая внимания на любопытные взгляды охранниц, мимо которых он проходил, проследовал в рабочий кабинет Монео.
   Когда Айдахо вошел, Хви уже была там. Она сидела перед загроможденным столом напротив Монео, подогнув под себя ноги в красных сандалиях и пристроив их на серой подушке. Айдахо разглядел, что на ней длинное черное облачение с плетеным зеленым поясом; затем она повернулась, и он уже не мог смотреть ни на что кроме ее лица.
   Ее губы безмолвно произнесли его имя.
   "Даже она слышала", - подумал он.
   Как ни странно, это придало ему сил - нечто новое в его уме начало складываться из мыслей этого дня.
   - Пожалуйста, садись, Данкан, - сказал Монео. Он указал на подушку рядом с Хви. Говорил он с занятной запинкой, манера, которую немногие, кроме Лито, когда-либо в нем подмечали. Взгляд он держал опущенным на захламленную поверхность своего стола. Солнце позднего полдня отбрасывало паучьи тени на бумажные завалы под золотым пресс-папье в форме вымышленного дерева с плодами из драгоценных камней, возвышавшегося на горе из полыхавшего хрусталя.
   Айдахо сел на указанную ему подушку, заметив, как неотрывно следит за ним взгляд Хви. Затем она поглядела на Монео, и Айдахо подумал, что в ее взоре он угадал гнев. Повседневный белый мундир Монео был расстегнут на горле, открывая морщинистую шею и второй подбородок. Айдахо с пристальным ожиданием поглядел в глаза Монео, принуждая того первым начать разговор.
   Монео ответил ему таким же пристальным взглядом, отметив при этом, что на Айдахо все тот же черный мундир, который был утром. Даже чуть запачкан спереди - напоминание о поле коридора, куда Монео его швырнул. Но на Айдахо больше не было древнего ножа Атридесов. Это обеспокоило Монео.
   - То, что я сделал сегодня утром, непростительно, - сказал Монео. Поэтому я не прошу тебя простить меня. Я просто прошу, чтобы ты постарался понять.
   Айдахо заметил, что Хви как будто не удивило такое начало. Это позволяло понять многое из того, что обсуждали эти двое до появления Айдахо.
   Когда Айдахо не ответил, Монео проговорил:
   - Я не имею права заставлять тебя чувствовать себя несоответствующим.
   Айдахо обнаружил, что слова Монео и манера держаться оказывают странное воздействие. В нем еще оставалось ощущение, что его перехитрили и превзошли, но больше не подозревал, что, возможно, Монео с ним играет. Мажордом представился ему почему-то сжатым до твердого сгустка чести. Осознание этого устанавливало между мирозданием Лито, смертоносной эротичностью Рыбословш, несомненной искренностью
   Хви - между всем существующим - в новые взаимосвязи, форму которых, Айдахо кажется начал понимать. Ощущение, будто бы они трое остались последними людьми в этом мире. Он проговорил с язвительным самоосуждением:
   - У тебя были все права защищаться, когда я напал. Меня радует, что ты оказался на это способен.
   Затем он повернулся к Хви, но не успел заговорить, как Монео перебил:
   - Тебе нет надобности ходатайствовать за меня.
   Айдахо покачал головой.
   - Неужели здесь знают, что я собираюсь сказать или почувствовать еще до того, как я это сделаю?
   - Одно из твоих восхитительных качеств, - сказал Монео, - это то, что ты не скрываешь своих чувств. Мы... - он пожал плечами, - по необходимости более сдержанны.
   Айдахо взглянул на Хви.
   - Он говорит и за тебя?
   Хви положила руку на руку Айдахо.
   - Я сама говорю за себя.
   Монео по-журавлиному изогнул шею, чтобы взглянуть на сплетенные руки, лежавшие на подушке, и вздохнул.
   - Вы не должны этого делать.
   Айдахо еще сильнее стиснул руку Хви и почувствовал, что она отвечает ему таким же пожатием.
   - До того, как кто-либо из вас спросит об этом, - проговорил Монео, моя дочь и Бог-Император все еще не вернулись с испытания.
   Айдахо ощутил, с каким усилием дается Монео говорить спокойно. Хви тоже расслышала это усилие.
   - Правду ли говорят Рыбословши? - спросила она. - Сиона умрет, если не выдержит испытания?
   Монео промолчал, но лицо его стало каменным.
   - Это похоже на испытание Бене Джессерит? - спросил Айдахо. Муад Диб говорил, Орден испытывает для того, чтобы выяснить, являешься ли ты человеком.
   Рука Хви задрожала. Айдахо посмотрел на Хви, ощутив эту дрожь.
   - Они и тебя испытывали?
   - Нет, - ответила Хви, - но я слышала, как молодые бенеджессеритки говорили об этом. Они говорили, что нужно пройти через муку, не теряя ощущения собственного "я".
   Айдахо вновь перенес взгляд на Монео, заметил, что левый глаз мажордома начал подергиваться.
   - Монео! - выдохнул Айдахо, осененный внезапным пониманием. Он испытывал тебя?
   - Я не желаю обсуждать вопросы испытаний, - ответил Монео. Мы здесь, чтобы решить, как надо поступить с вами.
   - Разве не нам самим это решать? - спросил Айдахо.
   Он почувствовал, как рука Хви в его руке становится скользкой от пота.
   - Решать это Богу Императору, - ответил Монео.
   - Даже если Сиона провалится? - спросил Айдахо.
   - Особенно тогда!
   - Как он тебя испытывал? - спросил Айдахо.
   - Он дал мне чуть-чуть посмотреть - на что это похоже: быть Богом Императором.
   - И?..
   - Я увидел столько, сколько способен был увидеть.
   Рука Хви судорожно стиснула руку Айдахо.
   - Значит, это правда, что некогда ты был мятежником, - сказал Айдахо.
   - Я начинал с любви и молитвы, - сказал Монео. - Я сменил их на гнев и мятеж. Я был превращен в то, что теперь перед вами. Я осознаю свой долг и исполняю его.
   - Что он с тобой сделал? - вопросил Айдахо.
   - Он процитировал мне молитву моего детства:
   "Жизнь мою я посвящаю возвеличиванию славы Господней".
   Монео произнес это с глубокой задумчивостью.
   Айдахо заметил, как застыла Хви, как глаза ее прикованы к лицу Монео. О чем она думает?