Страница:
Он опустил бородатое лицо к ее шее и начал игриво покусывать.
— Вот уж чистая правда, голова у тебя дубовая, — сердито заявила Салли, но ласка Малика ее взволновала.
— Давненько мы с тобой не резвились, а, Салли? — прошептал Малик, и его рука поползла вверх. — Ты ведь его уже накормила?
Салли кивнула, и в глазах у нее появилось задумчивое выражение.
— И он спит?
Салли снова кивнула.
— Значит, с ним ничего такого не случится, верно? Пойдем за туалет, и я тебя привечу.
Салли презрительно фыркнула.
— Как же, ты меня приветишь, — пробурчала она и, поставив миску на пустую бочку, незаметно оглянулась по сторонам — нет ли поблизости хозяина балагана. Его не было. — Это я тебя вечно обихаживаю.
— Ну и пусть, — не стал спорить Малик, взял ее за руку с длинными ногтями и увел в темноту.
Как только Утконожка Салли скрылась в ночи, трое других служителей вышли из густой тени и осторожно, стараясь не шуметь, направились к фургону.
Фарон спал, плавая в мутной воде, когда трое служителей, раздетые до пояса, неслышно переступили через постели, разложенные на полу, — соседи Фарона либо отправились погулять, либо ужинали на свежем воздухе. Добравшись наконец до задней части фургона, все трое обменялись друг с другом какими-то знаками и вдруг резко вскочили и принялись громко колотить по чану, прижимаясь лицами к стеклу и дико вопя.
Новый член труппы проснулся, начал жалобно причитать и, задыхаясь от ужаса, скорчился в дальнем углу чана.
Служители продолжали корчить рожи и размахивать палками, и тут в фургон ворвалась Салли, на ходу завязывавшая многочисленные веревки своих корсетов, глаза ее метали молнии. За ней с сердитым видом влетел Малик, не успевший даже застегнуть штаны.
Салли вцепилась своими острыми ногтями в спины двоих служителей, расцарапав их до крови, и заорала таким оглушительным голосом, что стекло чудом не рассыпалось на мелкие осколки.
— Эй, вонючие ублюдки! Убирайтесь от моего Фарона!
Третий служитель, оказавшийся вне пределов досягаемости ее когтей, с силой отпихнул ее, и она приземлилась у ног хозяина цирка, застывшего у входа в фургон с фонарем в руках.
— Что здесь происходит? — рявкнул он.
— Они обижали моего бедняжку, — взревела Салли и, вскочив на ноги, бросилась на обидчиков, но хозяин успел схватить ее за руку.
— Если вы, болваны, что-нибудь с ним сделали, я вас четвертую, — прошипел он. — Он утроил наши доходы. — Повернувшись к Малику, он показал на пол. — Перенеси эти постели в фургон хищников. А сюда притащи мертвые экспонаты. — Он посмотрел на дрожащего Фарона. — Я больше не собираюсь рисковать.
— Акробаты и уроды не смогут спать с этими мясоедами, — запротестовал один из служителей. — А мальчику-рыбе их вой и ночные прогулки не мешают.
— Убирайтесь отсюда и делайте, что я сказал! — прорычал хозяин балагана и подтолкнул служителей к двери.
Когда помрачневшие громилы вышли, он повернулся к Салли.
— Ты останешься здесь. И проследи, чтобы с ним ничего не случилось.
— Уж можешь не сомневаться, прослежу, — проворчала Салли, которая еще не отдышалась после сражения.
Хозяин цирка взглянул на Фарона и вышел из фургона.
Утконожка Салли вытерла нос тыльной стороной ладони и подошла к чану, который тускло светился в темноте. Развязав брезент, она подтащила поближе маленький деревянный сундучок и, встав на него, опустила руки в грязную воду.
— Ну-ну; Фарончик, — ласково проворковала она и провела рукой по воде, подняв небольшую рябь. — Не бойся малыш. Я больше никуда не уйду. А слово хозяина здесь закон. Тебя никто не тронет. Ну, иди сюда, миленький. Салли тебя укачает.
Фарон долго не решался покинуть свой угол, только испуганно смотрел на несчастную женщину. Она видела лишь его затуманенные глаза, круглые, как две луны, остальное скрывалось в зеленой воде. Спустя какое-то время он все же решился подплыть к ней и доверчиво положил голову на ее открытую ладонь.
Утконожка Салли криво улыбнулась, сложила другую руку в кулак и костяшками пальцев погладила его по щеке, мурлыкая под нос мелодию, которую когда-то слышала, только забыла где.
Вечером, перед тем как караван цирковых фургонов начал спуск с горного перевала, ведущего в северный Сорболд, хозяин балагана устроил представление для стражи, солдат в форме элитного подразделения, патрулировавшего границу между Сорболдом, Роландом и Илорком, королевством фирболгов.
Солдаты давно не гостили дома и маялись от скуки, поскольку делать им здесь было особенно нечего, если не считать бесконечных учений и унылого ожидания нападения, которого в ближайшее время совершенно не предвиделось, поэтому они с радостью приветствовали цирк. Естественно, в палатки со шлюхами выстроились огромные очереди, но и всевозможные чудовища тоже пользовались популярностью.
Фарона показывали вместе с мертвыми уродами, с которыми он делил фургон: двухголовым ребенком, мужчиной с крыльями и десятком других диковинок, плавающих в растворе соли. К этому времени он впал в такое уныние, что солдаты даже не замечали, что он единственное здесь живое существо, — они проходили мимо, разговаривая друг с другом, совсем как в музее, а затем спешили к другим палаткам, где их ждали восхитительные встречи с опасностями, пусть и не совсем настоящими.
Когда представление закончилось и служители начали готовиться к отъезду, хозяин цирка сердито ворвался в фургон Фарона и, с силой стукнув рукой по стеклу, проворчал:
— Просыпайся, мерзкая рыбина! — В сердцах он оттолкнул перепуганную Утконожку Салли, которая сидела на табуреточке около чана с водой и шила. — Я заплатил за тебя большие деньги, сто золотых крон и еще две! Спас от придурков рыбаков. И почему я это сделал? — Он снова с силой стукнул по чану, тот закачался, и на пол пролилась вода. — Потому что ты шипел и плевался и наводил на всех ужас, вот почему! И как же ты меня отблагодарил? Плаваешь в воде, точно тухлая рыбина. Чем ты отличаешься от наших мертвецов, которых все считают обычной фальшивкой?
— Оставь Фарончика в покое! — возмущенно крикнула Салли.
Хозяин цирка резко развернулся и с такой злобой ударил Салли, что та, как подкошенная, рухнула на пол.
Фарон, который забился было в дальний угол чана, пытаясь спастись от ярости хозяина цирка, вдруг засвистел и зашипел и принялся колотить по стеклу своими бесполезными мягкими конечностями.
— Ага! — вскричал хозяин, и в его темных глазах появилось понимание. — Тебе нужно как следует разозлиться, верно?
Он повернулся и с силой врезал Салли ногой по голове, она тут же потеряла сознание, а хозяин цирка с улыбкой наблюдал, как Фарон, сжав зубы и бросая на него ненавидящие взгляды, снова начал бросаться на стенку чана. Прижавшись всем телом к толстому стеклу, он пытался выбраться наружу, беспомощно царапая брезент у себя над головой.
Хозяин балагана вытаращил от удивления глаза.
Из складок на животе диковинного существа выглядывало нечто странное, чего он не замечал раньше. Разноцветные плавники, или что-то вроде того, прятались в обвислой коже мальчика-рыбы, и один из их явно собирался выпасть. Так и случилось через пару мгновений, потому что мальчик-рыба, подняв руки, продолжал дико колотить по брезентовой крыше над своим чаном. Неправильной формы голубой овал с неровными краями, размером с ладонь взрослого мужчины, испуская сияние, медленно опустился на дно, в самую середину какой-то кучи грязи.
Фарон перестал бушевать, заметив на лице хозяина балагана удивление, и проследил за его взглядом, который остановился на дне чана. Паника тут же сменила ярость, Фарон нырнул в грязную воду и, схватив голубой диск, быстро вернул его на место, в складки у себя на животе. А потом хмуро посмотрел на хозяина цирка.
Тот уже заорал, призывая своих громил, и принялся закатывать рукава.
— Отдай это мне, — велел он тихим угрожающим голосом.
Фарон покачал головой и отполз в дальний угол. Тогда хозяин балагана схватил чан за края и начал его раскачивать.
— Я сказал, дай это мне, урод. Иначе я вытащу тебя из воды, швырну на песок Сорболда, и ты, предварительно помучавшись, быстро превратишься в сушеную падаль.
Фарон шипел и плевался в ответ.
Громко топая, в фургон влетели служители. С ловкостью, приобретенной за долгие годы общения с упрямыми чудовищами и опасными зверями, они схватили Фарона и, не обращая внимания на нечеловеческие вопли, прижали его к задней стенке чана. Затем хозяин, одежда которого насквозь пропиталась вонючей водой, выхватил голубой диск из складки на животе своего пленника и принялся разглядывать его в свете фонаря.
Сокровище, за которое с таким остервенением сражался Фарон, и в самом деле оказалось овалом, слегка неровным по краям. Если держать его ровно, он был серым, голубым же становился, когда его поворачивали к свету, но уже в следующее мгновение на его поверхности начинала резвиться разноцветная радуга. На одной стороне овала было выгравировано изображение глаза, окруженного чем-то вроде облаков. Хозяин балагана, осторожно поворачивая свою находку в руках, заметил, что на другой стороне тоже имеется такое же изображение, только глаз практически полностью закрывают облака.
Он посмотрел на дрожащего Фарона, которого продолжали удерживать служители, тот сердито верещал, и его черная кровь медленно стекала из складок на животе и расползалась по воде.
— Какая красивая штучка, правда же? — задумчиво пробормотал он и поднял диск, чтобы подразнить Фарона. — По крайней мере, теперь я знаю, как заставить тебя выполнять свои обязанности, мальчик-рыба. — Он кивнул служителям. — Отпустите его.
Громилы выпустили Фарона, позволив ему соскользнуть в полупустой чан, и вышли из фургона. За ними последовал мокрый, но очень довольный хозяин балагана.
Фарон продолжал подвывать, то печально, то злобно, пока Утконожка Салли наконец не пришла в себя. Она прижала руку к разбитому лбу, путаясь в мокрых юбках и пошатываясь, добрела до чана и принялась бормотать ласковые слова, пока Фарон не начал жалобно всхлипывать.
— Ну-ну, мой Фарончик, не переживай, миленький. Это жизнь. — Она нежно погладила его костяшками пальцев по мягкой голове. — Наша житуха в цирке.
14
15
— Вот уж чистая правда, голова у тебя дубовая, — сердито заявила Салли, но ласка Малика ее взволновала.
— Давненько мы с тобой не резвились, а, Салли? — прошептал Малик, и его рука поползла вверх. — Ты ведь его уже накормила?
Салли кивнула, и в глазах у нее появилось задумчивое выражение.
— И он спит?
Салли снова кивнула.
— Значит, с ним ничего такого не случится, верно? Пойдем за туалет, и я тебя привечу.
Салли презрительно фыркнула.
— Как же, ты меня приветишь, — пробурчала она и, поставив миску на пустую бочку, незаметно оглянулась по сторонам — нет ли поблизости хозяина балагана. Его не было. — Это я тебя вечно обихаживаю.
— Ну и пусть, — не стал спорить Малик, взял ее за руку с длинными ногтями и увел в темноту.
Как только Утконожка Салли скрылась в ночи, трое других служителей вышли из густой тени и осторожно, стараясь не шуметь, направились к фургону.
Фарон спал, плавая в мутной воде, когда трое служителей, раздетые до пояса, неслышно переступили через постели, разложенные на полу, — соседи Фарона либо отправились погулять, либо ужинали на свежем воздухе. Добравшись наконец до задней части фургона, все трое обменялись друг с другом какими-то знаками и вдруг резко вскочили и принялись громко колотить по чану, прижимаясь лицами к стеклу и дико вопя.
Новый член труппы проснулся, начал жалобно причитать и, задыхаясь от ужаса, скорчился в дальнем углу чана.
Служители продолжали корчить рожи и размахивать палками, и тут в фургон ворвалась Салли, на ходу завязывавшая многочисленные веревки своих корсетов, глаза ее метали молнии. За ней с сердитым видом влетел Малик, не успевший даже застегнуть штаны.
Салли вцепилась своими острыми ногтями в спины двоих служителей, расцарапав их до крови, и заорала таким оглушительным голосом, что стекло чудом не рассыпалось на мелкие осколки.
— Эй, вонючие ублюдки! Убирайтесь от моего Фарона!
Третий служитель, оказавшийся вне пределов досягаемости ее когтей, с силой отпихнул ее, и она приземлилась у ног хозяина цирка, застывшего у входа в фургон с фонарем в руках.
— Что здесь происходит? — рявкнул он.
— Они обижали моего бедняжку, — взревела Салли и, вскочив на ноги, бросилась на обидчиков, но хозяин успел схватить ее за руку.
— Если вы, болваны, что-нибудь с ним сделали, я вас четвертую, — прошипел он. — Он утроил наши доходы. — Повернувшись к Малику, он показал на пол. — Перенеси эти постели в фургон хищников. А сюда притащи мертвые экспонаты. — Он посмотрел на дрожащего Фарона. — Я больше не собираюсь рисковать.
— Акробаты и уроды не смогут спать с этими мясоедами, — запротестовал один из служителей. — А мальчику-рыбе их вой и ночные прогулки не мешают.
— Убирайтесь отсюда и делайте, что я сказал! — прорычал хозяин балагана и подтолкнул служителей к двери.
Когда помрачневшие громилы вышли, он повернулся к Салли.
— Ты останешься здесь. И проследи, чтобы с ним ничего не случилось.
— Уж можешь не сомневаться, прослежу, — проворчала Салли, которая еще не отдышалась после сражения.
Хозяин цирка взглянул на Фарона и вышел из фургона.
Утконожка Салли вытерла нос тыльной стороной ладони и подошла к чану, который тускло светился в темноте. Развязав брезент, она подтащила поближе маленький деревянный сундучок и, встав на него, опустила руки в грязную воду.
— Ну-ну; Фарончик, — ласково проворковала она и провела рукой по воде, подняв небольшую рябь. — Не бойся малыш. Я больше никуда не уйду. А слово хозяина здесь закон. Тебя никто не тронет. Ну, иди сюда, миленький. Салли тебя укачает.
Фарон долго не решался покинуть свой угол, только испуганно смотрел на несчастную женщину. Она видела лишь его затуманенные глаза, круглые, как две луны, остальное скрывалось в зеленой воде. Спустя какое-то время он все же решился подплыть к ней и доверчиво положил голову на ее открытую ладонь.
Утконожка Салли криво улыбнулась, сложила другую руку в кулак и костяшками пальцев погладила его по щеке, мурлыкая под нос мелодию, которую когда-то слышала, только забыла где.
Вечером, перед тем как караван цирковых фургонов начал спуск с горного перевала, ведущего в северный Сорболд, хозяин балагана устроил представление для стражи, солдат в форме элитного подразделения, патрулировавшего границу между Сорболдом, Роландом и Илорком, королевством фирболгов.
Солдаты давно не гостили дома и маялись от скуки, поскольку делать им здесь было особенно нечего, если не считать бесконечных учений и унылого ожидания нападения, которого в ближайшее время совершенно не предвиделось, поэтому они с радостью приветствовали цирк. Естественно, в палатки со шлюхами выстроились огромные очереди, но и всевозможные чудовища тоже пользовались популярностью.
Фарона показывали вместе с мертвыми уродами, с которыми он делил фургон: двухголовым ребенком, мужчиной с крыльями и десятком других диковинок, плавающих в растворе соли. К этому времени он впал в такое уныние, что солдаты даже не замечали, что он единственное здесь живое существо, — они проходили мимо, разговаривая друг с другом, совсем как в музее, а затем спешили к другим палаткам, где их ждали восхитительные встречи с опасностями, пусть и не совсем настоящими.
Когда представление закончилось и служители начали готовиться к отъезду, хозяин цирка сердито ворвался в фургон Фарона и, с силой стукнув рукой по стеклу, проворчал:
— Просыпайся, мерзкая рыбина! — В сердцах он оттолкнул перепуганную Утконожку Салли, которая сидела на табуреточке около чана с водой и шила. — Я заплатил за тебя большие деньги, сто золотых крон и еще две! Спас от придурков рыбаков. И почему я это сделал? — Он снова с силой стукнул по чану, тот закачался, и на пол пролилась вода. — Потому что ты шипел и плевался и наводил на всех ужас, вот почему! И как же ты меня отблагодарил? Плаваешь в воде, точно тухлая рыбина. Чем ты отличаешься от наших мертвецов, которых все считают обычной фальшивкой?
— Оставь Фарончика в покое! — возмущенно крикнула Салли.
Хозяин цирка резко развернулся и с такой злобой ударил Салли, что та, как подкошенная, рухнула на пол.
Фарон, который забился было в дальний угол чана, пытаясь спастись от ярости хозяина цирка, вдруг засвистел и зашипел и принялся колотить по стеклу своими бесполезными мягкими конечностями.
— Ага! — вскричал хозяин, и в его темных глазах появилось понимание. — Тебе нужно как следует разозлиться, верно?
Он повернулся и с силой врезал Салли ногой по голове, она тут же потеряла сознание, а хозяин цирка с улыбкой наблюдал, как Фарон, сжав зубы и бросая на него ненавидящие взгляды, снова начал бросаться на стенку чана. Прижавшись всем телом к толстому стеклу, он пытался выбраться наружу, беспомощно царапая брезент у себя над головой.
Хозяин балагана вытаращил от удивления глаза.
Из складок на животе диковинного существа выглядывало нечто странное, чего он не замечал раньше. Разноцветные плавники, или что-то вроде того, прятались в обвислой коже мальчика-рыбы, и один из их явно собирался выпасть. Так и случилось через пару мгновений, потому что мальчик-рыба, подняв руки, продолжал дико колотить по брезентовой крыше над своим чаном. Неправильной формы голубой овал с неровными краями, размером с ладонь взрослого мужчины, испуская сияние, медленно опустился на дно, в самую середину какой-то кучи грязи.
Фарон перестал бушевать, заметив на лице хозяина балагана удивление, и проследил за его взглядом, который остановился на дне чана. Паника тут же сменила ярость, Фарон нырнул в грязную воду и, схватив голубой диск, быстро вернул его на место, в складки у себя на животе. А потом хмуро посмотрел на хозяина цирка.
Тот уже заорал, призывая своих громил, и принялся закатывать рукава.
— Отдай это мне, — велел он тихим угрожающим голосом.
Фарон покачал головой и отполз в дальний угол. Тогда хозяин балагана схватил чан за края и начал его раскачивать.
— Я сказал, дай это мне, урод. Иначе я вытащу тебя из воды, швырну на песок Сорболда, и ты, предварительно помучавшись, быстро превратишься в сушеную падаль.
Фарон шипел и плевался в ответ.
Громко топая, в фургон влетели служители. С ловкостью, приобретенной за долгие годы общения с упрямыми чудовищами и опасными зверями, они схватили Фарона и, не обращая внимания на нечеловеческие вопли, прижали его к задней стенке чана. Затем хозяин, одежда которого насквозь пропиталась вонючей водой, выхватил голубой диск из складки на животе своего пленника и принялся разглядывать его в свете фонаря.
Сокровище, за которое с таким остервенением сражался Фарон, и в самом деле оказалось овалом, слегка неровным по краям. Если держать его ровно, он был серым, голубым же становился, когда его поворачивали к свету, но уже в следующее мгновение на его поверхности начинала резвиться разноцветная радуга. На одной стороне овала было выгравировано изображение глаза, окруженного чем-то вроде облаков. Хозяин балагана, осторожно поворачивая свою находку в руках, заметил, что на другой стороне тоже имеется такое же изображение, только глаз практически полностью закрывают облака.
Он посмотрел на дрожащего Фарона, которого продолжали удерживать служители, тот сердито верещал, и его черная кровь медленно стекала из складок на животе и расползалась по воде.
— Какая красивая штучка, правда же? — задумчиво пробормотал он и поднял диск, чтобы подразнить Фарона. — По крайней мере, теперь я знаю, как заставить тебя выполнять свои обязанности, мальчик-рыба. — Он кивнул служителям. — Отпустите его.
Громилы выпустили Фарона, позволив ему соскользнуть в полупустой чан, и вышли из фургона. За ними последовал мокрый, но очень довольный хозяин балагана.
Фарон продолжал подвывать, то печально, то злобно, пока Утконожка Салли наконец не пришла в себя. Она прижала руку к разбитому лбу, путаясь в мокрых юбках и пошатываясь, добрела до чана и принялась бормотать ласковые слова, пока Фарон не начал жалобно всхлипывать.
— Ну-ну, мой Фарончик, не переживай, миленький. Это жизнь. — Она нежно погладила его костяшками пальцев по мягкой голове. — Наша житуха в цирке.
14
Котелок, Илорк
От изучения старого пыльного тома Акмеда оторвало известие о том, что прилетела почтовая птица.
Грунтор в последнее время привык сидеть или стоять, молча разглядывая военные карты и изучая доклады, которые поступали от Глаз с дальних аванпостов — сторожевых башен, расположенных на самых окраинах королевства, за Проклятой Пустошью и голубыми лесами центрального Илорка, в самом сердце Зубов. Болезнь поразила кланы Когтя и Потрошителей, но не затронула Глаза, поэтому большая часть информации поступала к нему от вождей, старавшихся заручиться его расположением в отсутствие конкуренции. Новости, приходившие от них, были совсем неутешительными.
На каменных стенах пещеры, вырубленной в горе, в которой располагался главный Зал Советов, плясали причудливые тени, их отбрасывало пламя, пылавшее в огромном очаге, расположенном в одном из углов, тишину в комнате нарушал лишь раздававшийся время от времени треск сырых поленьев. Когда служащий птичника открыл дверь, скрип петель наполнил все помещения. Грунтор поднял голову и увидел, что король болгов раздраженно смотрит на гонца.
Солдат вежливо откашлялся — по человеческим меркам этот звук скорее напоминал ворчание, — и Акмед нетерпеливо махнул рукой.
Довольно долго он сидел, уставившись на кусок промасленной ткани, которую ему передал гонец, затем откинулся на спинку массивного деревянного кресла и прикрыл губы руками — жест, говоривший о том, что он погрузился в размышления. Наконец он поднял голову и мрачно посмотрел на старшего сержанта.
— Через пару недель мне придется снова уехать, — сообщил он Грунтору.
— Ты ж только вернулся, — сердито проворчал тот. — Что опять стряслось?
— Мне нужно присутствовать на карнавале, — буркнул Акмед.
— А, ну если так, тогда, ясное дело, конечно, поезжай и развлекись хорошенько, — язвительно отозвался Грунтор. — И привези мне вкусненького засахаренного миндаля, если у них найдется горсточка.
Акмед швырнул письмо в огонь и дождался, пока оно сгорит, прежде чем заговорил снова.
— Рапсодия и ее бесполезный муженек решили, что пришла пора сыну Стивена, Гвидиону, озаботиться управлением своей провинции. Никогда бы не поверил, что стану говорить такое про намерьена, но, должен признаться, мне нравится юный Гвидион не меньше, чем нравился его отец.
— Да уж, старина Стив был парнем хоть куда, — подтвердил Грунтор, слегка подобрев. — Но Ою придется взять на себя смелость и напомнить тебе, твое величество, что у тебя тута и своих делов хватает, если ты улавливаешь, что Ой имеет в виду. Болезнь вконец разбушевалась — точнее, те, кто потрогал стекло Светолова и выжил, ужасно мучаются. Парни в траншеях ведут странные разговорчики, а Глаза докладывают, что Сорболд ведет себя непривычно тихо. Ою совсем не нравится то, что носится у нас в воздухе. По-моему, самое время, чтобы сидеть дома.
— Точно, — не стал спорить с ним Акмед. — Но у меня имеются собственные причины, чтобы туда отправиться, помимо необходимости принимать участие в торжественной церемонии и развлекаться в компании надутых намерьенских аристократов.
— Ой бы в жизни не сообразил, — сухо изрек Грунтор. — Мы же все знаем, как нежно ты обожаешь такие вечеринки. Ой думает, что одна из твоих причин в том, чтобы герцогиню порадовать.
Король болгов встал и, подойдя к очагу, опустился около него на корточки, подставив лицо с чувствительной кожей пульсирующим струям жара.
— Вовсе нет. Я хочу, чтобы она мне помогла. Она моя должница. — Он встал и вернулся к своему столу и пыльному тому. — Кроме того, у меня есть кое-что для будущего герцога — я нашел эту штуку, когда мы спасали Рапсодию, и забрал себе, хотя Эши заявил, что она должна принадлежать Гвидиону. Но я хочу отдать ее мальчику, чтобы он правильно ее использовал. И отдать при свидетелях. И последнее, я намерен проверить, как поведут себя архонты в мое отсутствие. Они наконец узнали всю правду и теперь понимают, чего я от них требую и какова цель их жизни. Меня не будет меньше двух недель. Это же совсем мало, не сомневаюсь, что ты справишься и сможешь присмотреть за порядком.
Сержант ничего ему не ответил, он смотрел в резвящееся пламя и пытался представить себе, какие новые ужасы уготовила им судьба на сей раз.
Драконица, дрожа на пронизывающем ветру, отчаянно цеплялась за заснеженные камни высокого горного пика. Она выползла из ворот замерзшего дворца и, сражаясь с ледяной вьюгой, забралась на самую вершину темной горы.
Она обернула свое змеиное тело вокруг вершины, чувствуя, как тут же начал коченеть ее длинный змеиный хвост, сжала зубы, борясь с порывами ветра, и попыталась открыть глаза. Ураган, бушевавший здесь, наверху, снова ударил в нее тугой волной, вонзил ледяные пальцы в веки.
«Проклятье», — подумала драконица.
Она страдала от холода гораздо меньше, чем раньше, потому что внутри ее пылал огонь. Когда она вспомнила свое имя, в самых потаенных глубинах ее существа вспыхнула обжигающая сила, источник могущества и энергии, которых ее лишили, заключив в подземную гробницу. Не зная собственного имени и прошлого, не зная, как она оказалась в своем нынешнем положении, она чувствовала себя слабой, не понимала, что происходит, и страдала от бессилия. Но теперь, когда она вспомнила по крайней мере часть своего прошлого, она твердо решила разыскать и остальное.
И вернуть себе могущество, которое у нее отняли.
Заставив себя не обращать внимания на бешеные порывы ледяного ветра, она собрала все свои силы и послала на его крыльях мысленный вопль.
«Энвин! Энвин!»
Из драконьей глотки, лишенной голосовых связок, не вырвалось ни единого звука, но желания говорить было достаточно — воздух вокруг нее сгустился, затем начал вибрировать, подчиняясь ее воле, ведь все пять стихий послушны приказам дракона.
«Энвин!»
Потоки воздуха подхватили голос стихии, растянули его на крыльях ветра, и он повис, танцуя над вершинами гор.
«Энннннннннввввввввввииииииннннн!»
Ее вопль обрел форму и силу, наполнил собой разреженный воздух высокогорья. Он нарастал, набирая мощь, его вибрации стряхнули снег с пиков, и по склонам заскользили вниз, к подножию гор, белые, сияющие лавины.
Грохот становился все громче, он проник в потоки ветра, и они понесли его прочь от замка в огромный позабытый ею мир. Ее крик повторялся снова и снова, пока не добрался до самого моря.
Драконица цеплялась за пик, и туман в ее голове начал постепенно рассеиваться. Она уже не замечала, как сражается с ветром, — ее кровь пронзило ощущение экстаза. Наполняя эхо своим именем и отправляя его в мир, она чувствовала его вибрации в потоках ветра, мечущегося среди горных склонов, с ревом уносящегося в пропасти.
А в следующее мгновение в тысяче лиг от того места, где она находилась, навстречу ее имени, приветствуя его, полетел ответный крик — вибрация, уходящая корнями в древнюю историю. Прозвучавший голос не походил на голос вирма, хотя у них был одинаковый тембр, как будто тот, кто отозвался на ее призыв, тоже имел связь с землей. Несмотря на то что прозвучало то же самое слово и его долгая мелодия была почти такой же, все же она отличалась от вибраций, рожденных драконицей. В то время как в ее крике слышались победоносные интонации, ответ был исполнен муки. В этом единственном слове, долетевшем до нее, слышалась ненависть, наполнившая исполненный боли стон.
«Энннннннннввввввввввииииииннннн!»
Драконица подняла голову, не обращая внимания на вьюгу, все ее чувства обострились, обрели четкие очертания.
Внутреннее драконье чутье уловило ответные вибрации, которые стали для него чем-то вроде маяка из Прошлого. Она медленно повернулась, забыв про порывы ледяного ветра, терзавшего тело, и сосредоточилась, прогнав прочь все посторонние мысли, заставив себя отринуть окружающий ее мир. Драконица поспешно, но в то же время крайне бережно настраивалась на звучание своего имени, хрупкое и едва различимое, потому что ветер, который его принес, начал стихать.
Ее имя, произнесенное с ненавистью, прогремело, точно могучий гул колокола, словно рев моря, музыка звезд в холодном, безжизненном ночном небе.
И сознание драконицы поймало его. Оно звенело, снова и снова призывая ее из самых потаенных глубин истории.
Она не знала, кто ее позвал и почему в призыве прозвучала такая враждебность, но это не имело значения. Где-то к югу от замерзших пиков, за горизонтом, обитало существо, знавшее ее и помнившее о ее прошлом. Это существо было наделено могуществом, не уступавшим ее собственному. И это существо она привела в ярость. Когда она это поняла, в ее сердце зародилась мрачная радость.
Она знала место, откуда прозвучал ответный крик.
Она могла его теперь найти и, сделав это, возможно, отыскать часть себя и своей силы.
И женщину, которую ненавидела.
Драконица заскользила вниз по склону, следуя за мелодией своего истинного имени, не обращая внимания на пронзительный ветер и ледяную корку, сковавшую землю. Она направлялась на юг. Вскоре суровая зима уступила место лету. Когда земля снова стала теплой, она зарылась в нее и последовала за пронзительным звуком своего имени, не смолкающим даже здесь, в глубине.
Она искала эхо.
Радостное предвкушение кровопролития наполняло ее новой энергией с каждой оставленной позади милей.
От изучения старого пыльного тома Акмеда оторвало известие о том, что прилетела почтовая птица.
Грунтор в последнее время привык сидеть или стоять, молча разглядывая военные карты и изучая доклады, которые поступали от Глаз с дальних аванпостов — сторожевых башен, расположенных на самых окраинах королевства, за Проклятой Пустошью и голубыми лесами центрального Илорка, в самом сердце Зубов. Болезнь поразила кланы Когтя и Потрошителей, но не затронула Глаза, поэтому большая часть информации поступала к нему от вождей, старавшихся заручиться его расположением в отсутствие конкуренции. Новости, приходившие от них, были совсем неутешительными.
На каменных стенах пещеры, вырубленной в горе, в которой располагался главный Зал Советов, плясали причудливые тени, их отбрасывало пламя, пылавшее в огромном очаге, расположенном в одном из углов, тишину в комнате нарушал лишь раздававшийся время от времени треск сырых поленьев. Когда служащий птичника открыл дверь, скрип петель наполнил все помещения. Грунтор поднял голову и увидел, что король болгов раздраженно смотрит на гонца.
Солдат вежливо откашлялся — по человеческим меркам этот звук скорее напоминал ворчание, — и Акмед нетерпеливо махнул рукой.
Довольно долго он сидел, уставившись на кусок промасленной ткани, которую ему передал гонец, затем откинулся на спинку массивного деревянного кресла и прикрыл губы руками — жест, говоривший о том, что он погрузился в размышления. Наконец он поднял голову и мрачно посмотрел на старшего сержанта.
— Через пару недель мне придется снова уехать, — сообщил он Грунтору.
— Ты ж только вернулся, — сердито проворчал тот. — Что опять стряслось?
— Мне нужно присутствовать на карнавале, — буркнул Акмед.
— А, ну если так, тогда, ясное дело, конечно, поезжай и развлекись хорошенько, — язвительно отозвался Грунтор. — И привези мне вкусненького засахаренного миндаля, если у них найдется горсточка.
Акмед швырнул письмо в огонь и дождался, пока оно сгорит, прежде чем заговорил снова.
— Рапсодия и ее бесполезный муженек решили, что пришла пора сыну Стивена, Гвидиону, озаботиться управлением своей провинции. Никогда бы не поверил, что стану говорить такое про намерьена, но, должен признаться, мне нравится юный Гвидион не меньше, чем нравился его отец.
— Да уж, старина Стив был парнем хоть куда, — подтвердил Грунтор, слегка подобрев. — Но Ою придется взять на себя смелость и напомнить тебе, твое величество, что у тебя тута и своих делов хватает, если ты улавливаешь, что Ой имеет в виду. Болезнь вконец разбушевалась — точнее, те, кто потрогал стекло Светолова и выжил, ужасно мучаются. Парни в траншеях ведут странные разговорчики, а Глаза докладывают, что Сорболд ведет себя непривычно тихо. Ою совсем не нравится то, что носится у нас в воздухе. По-моему, самое время, чтобы сидеть дома.
— Точно, — не стал спорить с ним Акмед. — Но у меня имеются собственные причины, чтобы туда отправиться, помимо необходимости принимать участие в торжественной церемонии и развлекаться в компании надутых намерьенских аристократов.
— Ой бы в жизни не сообразил, — сухо изрек Грунтор. — Мы же все знаем, как нежно ты обожаешь такие вечеринки. Ой думает, что одна из твоих причин в том, чтобы герцогиню порадовать.
Король болгов встал и, подойдя к очагу, опустился около него на корточки, подставив лицо с чувствительной кожей пульсирующим струям жара.
— Вовсе нет. Я хочу, чтобы она мне помогла. Она моя должница. — Он встал и вернулся к своему столу и пыльному тому. — Кроме того, у меня есть кое-что для будущего герцога — я нашел эту штуку, когда мы спасали Рапсодию, и забрал себе, хотя Эши заявил, что она должна принадлежать Гвидиону. Но я хочу отдать ее мальчику, чтобы он правильно ее использовал. И отдать при свидетелях. И последнее, я намерен проверить, как поведут себя архонты в мое отсутствие. Они наконец узнали всю правду и теперь понимают, чего я от них требую и какова цель их жизни. Меня не будет меньше двух недель. Это же совсем мало, не сомневаюсь, что ты справишься и сможешь присмотреть за порядком.
Сержант ничего ему не ответил, он смотрел в резвящееся пламя и пытался представить себе, какие новые ужасы уготовила им судьба на сей раз.
Драконица, дрожа на пронизывающем ветру, отчаянно цеплялась за заснеженные камни высокого горного пика. Она выползла из ворот замерзшего дворца и, сражаясь с ледяной вьюгой, забралась на самую вершину темной горы.
Она обернула свое змеиное тело вокруг вершины, чувствуя, как тут же начал коченеть ее длинный змеиный хвост, сжала зубы, борясь с порывами ветра, и попыталась открыть глаза. Ураган, бушевавший здесь, наверху, снова ударил в нее тугой волной, вонзил ледяные пальцы в веки.
«Проклятье», — подумала драконица.
Она страдала от холода гораздо меньше, чем раньше, потому что внутри ее пылал огонь. Когда она вспомнила свое имя, в самых потаенных глубинах ее существа вспыхнула обжигающая сила, источник могущества и энергии, которых ее лишили, заключив в подземную гробницу. Не зная собственного имени и прошлого, не зная, как она оказалась в своем нынешнем положении, она чувствовала себя слабой, не понимала, что происходит, и страдала от бессилия. Но теперь, когда она вспомнила по крайней мере часть своего прошлого, она твердо решила разыскать и остальное.
И вернуть себе могущество, которое у нее отняли.
Заставив себя не обращать внимания на бешеные порывы ледяного ветра, она собрала все свои силы и послала на его крыльях мысленный вопль.
«Энвин! Энвин!»
Из драконьей глотки, лишенной голосовых связок, не вырвалось ни единого звука, но желания говорить было достаточно — воздух вокруг нее сгустился, затем начал вибрировать, подчиняясь ее воле, ведь все пять стихий послушны приказам дракона.
«Энвин!»
Потоки воздуха подхватили голос стихии, растянули его на крыльях ветра, и он повис, танцуя над вершинами гор.
«Энннннннннввввввввввииииииннннн!»
Ее вопль обрел форму и силу, наполнил собой разреженный воздух высокогорья. Он нарастал, набирая мощь, его вибрации стряхнули снег с пиков, и по склонам заскользили вниз, к подножию гор, белые, сияющие лавины.
Грохот становился все громче, он проник в потоки ветра, и они понесли его прочь от замка в огромный позабытый ею мир. Ее крик повторялся снова и снова, пока не добрался до самого моря.
Драконица цеплялась за пик, и туман в ее голове начал постепенно рассеиваться. Она уже не замечала, как сражается с ветром, — ее кровь пронзило ощущение экстаза. Наполняя эхо своим именем и отправляя его в мир, она чувствовала его вибрации в потоках ветра, мечущегося среди горных склонов, с ревом уносящегося в пропасти.
А в следующее мгновение в тысяче лиг от того места, где она находилась, навстречу ее имени, приветствуя его, полетел ответный крик — вибрация, уходящая корнями в древнюю историю. Прозвучавший голос не походил на голос вирма, хотя у них был одинаковый тембр, как будто тот, кто отозвался на ее призыв, тоже имел связь с землей. Несмотря на то что прозвучало то же самое слово и его долгая мелодия была почти такой же, все же она отличалась от вибраций, рожденных драконицей. В то время как в ее крике слышались победоносные интонации, ответ был исполнен муки. В этом единственном слове, долетевшем до нее, слышалась ненависть, наполнившая исполненный боли стон.
«Энннннннннввввввввввииииииннннн!»
Драконица подняла голову, не обращая внимания на вьюгу, все ее чувства обострились, обрели четкие очертания.
Внутреннее драконье чутье уловило ответные вибрации, которые стали для него чем-то вроде маяка из Прошлого. Она медленно повернулась, забыв про порывы ледяного ветра, терзавшего тело, и сосредоточилась, прогнав прочь все посторонние мысли, заставив себя отринуть окружающий ее мир. Драконица поспешно, но в то же время крайне бережно настраивалась на звучание своего имени, хрупкое и едва различимое, потому что ветер, который его принес, начал стихать.
Ее имя, произнесенное с ненавистью, прогремело, точно могучий гул колокола, словно рев моря, музыка звезд в холодном, безжизненном ночном небе.
И сознание драконицы поймало его. Оно звенело, снова и снова призывая ее из самых потаенных глубин истории.
Она не знала, кто ее позвал и почему в призыве прозвучала такая враждебность, но это не имело значения. Где-то к югу от замерзших пиков, за горизонтом, обитало существо, знавшее ее и помнившее о ее прошлом. Это существо было наделено могуществом, не уступавшим ее собственному. И это существо она привела в ярость. Когда она это поняла, в ее сердце зародилась мрачная радость.
Она знала место, откуда прозвучал ответный крик.
Она могла его теперь найти и, сделав это, возможно, отыскать часть себя и своей силы.
И женщину, которую ненавидела.
Драконица заскользила вниз по склону, следуя за мелодией своего истинного имени, не обращая внимания на пронзительный ветер и ледяную корку, сковавшую землю. Она направлялась на юг. Вскоре суровая зима уступила место лету. Когда земля снова стала теплой, она зарылась в нее и последовала за пронзительным звуком своего имени, не смолкающим даже здесь, в глубине.
Она искала эхо.
Радостное предвкушение кровопролития наполняло ее новой энергией с каждой оставленной позади милей.
15
Терреанфор, Базилика Живого Камня, Сорболд
Талквист нетерпеливо ждал в серых предрассветных сумерках.
Теперь всякий раз, когда он приходил к Ночной горе, вместо того чтобы пробираться по ущелью, которое извивалось среди высушенных солнцем скал, служивших естественной защитой храма, как это делали остальные посетители, он спускался по узкой, известной лишь ему одному тропе, которую обнаружил много лет назад, еще когда был учеником в базилике. В молодости дорога отнимала у него много сил, и к концу пути он неизменно начинал задыхаться. Сейчас же, несмотря на то, что стал старше, он набрался опыта и укрепил свое тело и легко проделывал этот путь.
Дожидаясь, пока откроется потайная дверь, он оглядывал сухие каменистые скалы, окружавшие Ночную гору. Природа не поскупилась на краски, расписывая их склоны, — розовые полосы, переходящие в яркие оттенки ржавчины, зеленые и пурпурные тона, но жаркое безжалостное солнце Сорболда прокалило и высушило их, отняв былое великолепие. Священная гора находилась в самом сердце коричневой каменистой пустыни, защищая своей тенью прохладное царство Живого Камня, куда не проникали лучи солнца и где цвета были наполнены сиянием жизни.
«Намек на величие, которое прячется глубоко в горах, — подумал он. — Как это верно».
Каменная плита, перед которой он стоял, заскрипела. Талквист оторвал взгляд от причудливо раскрашенных скал и увидел, что в глубокой тени открылась дверь. Он поспешил внутрь.
Лазарис, хранитель Терреанфора, стоял на пороге с тусклым фонарем в руках. Когда каменная дверь закрылась, отрезав их от света, Талквист заметил, что и без того бледное лицо священника стало еще бледнее.
— Доброе утро, Лазарис, — ласково поздоровался с ним Талквист. — Как тебя встретил новый день?
— Прекрасно, милорд, — прошептал священник. — А вас?
— Ну, это зависит от того, с какой стороны посмотреть, Лазарис. Как наш проект?
Лазарис с трудом сглотнул.
— Я… я нашел несколько новых мест для поиска, милорд.
— Великолепно! — вскричал Талквист, с трудом сдерживая ликование. Он знал, что для Лазариса задача отрезать кусочек живой земли была почти непосильна, — будучи священником, посвятившим свою жизнь этой стихии, он испытывал, наверное, то же самое, как если бы его попросили отрезать у собственной матери грудь. — Покажи мне.
Лазарис едва заметно поклонился и поднял повыше фонарь, освещавший вход в собор.
Терреанфор был самой древней из пяти базилик, посвященных стихиям, — практически такой же старой, как сама земля, — и единственной, находившейся в Сорболде. Он являлся самым известным из нескольких оставшихся на континенте хранилищ Живого Камня. Магия этого места ощущалась даже в воздухе — с той самой минуты, как Талквист ступил в прохладный, сырой коридор, ведущий внутрь Ночной горы, оставив за спиной горячий, сухой ветер пустыни, он почувствовал его могущество.
Он следовал за тенью священника по петляющим коридорам, которые помнил со времен своей службы здесь, темные стены вспыхивали розовыми, пурпурными и голубыми отблесками, когда на них падал свет. Живая земля, в отличие от своей обычной, темной сестры, была наполнена разноцветным сиянием.
Потолок коридора превратился в высокий свод у них над головами, когда они вошли в храм. Лазарис загодя погасил свой фонарь, ибо его свет — а горел в нем огонь, зажженный на золотом блюде самим солнцем, — разрешен был только в коридорах, ведущих к базилике. Сам же храм освещали лишь фосфоресцирующие камни, испускавшие холодное сияние в кромешной тьме недр горы.
Они миновали первый из огромных столбов, изображавших деревья, чьи кроны упирались в потолок, и оказались в главной апсиде, украшенной статуями животных в полный рост — львов и газелей, слонов и тирабури. Их вырезали из Живого Камня, и казалось, будто они дышат. Наверху, в ветвях каменных деревьев, сидели птицы из Живого Камня, и их перья сверкали яркими красками в тусклом холодном свете. Талквист подумал, что, глядя на них, без труда можно представить себе, как они поют.
Лазарис провел его через сад к тропе, вдоль которой несли караул статуи солдат высотой около десяти футов, стоящие на весьма громоздких, хоть и приземистых постаментах, всего их было около трех десятков. Каменные воины образовывали над тропой арку из своих мечей, черты их лиц свидетельствовали о том, что прообразами для их создания стали коренные жители этих мест, какими они были еще до прихода намерьенов. Люди, построившие и сохранившие Терреанфор, высекли прекрасные каменные памятники внутри собора, посадили в живую землю семена деревьев, перья птиц и кусочки шерсти животных, которые со временем выросли из нее, подчиняясь законам здешней магии.
Наконец Лазарис подвел будущего императора к темной нише, украшенной каменными цветами с лепестками в форме звездочек, и медленно показал на землю.
— Вот, — грустно проговорил он. — Я изучил весь собор и, хотя это причиняет мне невыносимую боль, думаю, что если вам нужно еще немного Живого Камня, мы можем взять один или два цветка. Их больше, чем всех остальных.
Талквист закашлялся, стараясь скрыть охватившее его веселье, затем обнял священника за плечи.
— Лазарис, ты ведь шутишь, верно? — Он дружелюбно сжал его плечо, а потом отстранил от себя, при этом его лицо стало очень серьезным. — Боюсь, ты меня не понял, друг мой.
Он повернулся и окинул взглядом каменный сад: деревья и кустарники, цветы и водяные лилии, вырезанные из Живого Камня, окутанные пульсирующим светом сияющих кристаллов.
Талквист нетерпеливо ждал в серых предрассветных сумерках.
Теперь всякий раз, когда он приходил к Ночной горе, вместо того чтобы пробираться по ущелью, которое извивалось среди высушенных солнцем скал, служивших естественной защитой храма, как это делали остальные посетители, он спускался по узкой, известной лишь ему одному тропе, которую обнаружил много лет назад, еще когда был учеником в базилике. В молодости дорога отнимала у него много сил, и к концу пути он неизменно начинал задыхаться. Сейчас же, несмотря на то, что стал старше, он набрался опыта и укрепил свое тело и легко проделывал этот путь.
Дожидаясь, пока откроется потайная дверь, он оглядывал сухие каменистые скалы, окружавшие Ночную гору. Природа не поскупилась на краски, расписывая их склоны, — розовые полосы, переходящие в яркие оттенки ржавчины, зеленые и пурпурные тона, но жаркое безжалостное солнце Сорболда прокалило и высушило их, отняв былое великолепие. Священная гора находилась в самом сердце коричневой каменистой пустыни, защищая своей тенью прохладное царство Живого Камня, куда не проникали лучи солнца и где цвета были наполнены сиянием жизни.
«Намек на величие, которое прячется глубоко в горах, — подумал он. — Как это верно».
Каменная плита, перед которой он стоял, заскрипела. Талквист оторвал взгляд от причудливо раскрашенных скал и увидел, что в глубокой тени открылась дверь. Он поспешил внутрь.
Лазарис, хранитель Терреанфора, стоял на пороге с тусклым фонарем в руках. Когда каменная дверь закрылась, отрезав их от света, Талквист заметил, что и без того бледное лицо священника стало еще бледнее.
— Доброе утро, Лазарис, — ласково поздоровался с ним Талквист. — Как тебя встретил новый день?
— Прекрасно, милорд, — прошептал священник. — А вас?
— Ну, это зависит от того, с какой стороны посмотреть, Лазарис. Как наш проект?
Лазарис с трудом сглотнул.
— Я… я нашел несколько новых мест для поиска, милорд.
— Великолепно! — вскричал Талквист, с трудом сдерживая ликование. Он знал, что для Лазариса задача отрезать кусочек живой земли была почти непосильна, — будучи священником, посвятившим свою жизнь этой стихии, он испытывал, наверное, то же самое, как если бы его попросили отрезать у собственной матери грудь. — Покажи мне.
Лазарис едва заметно поклонился и поднял повыше фонарь, освещавший вход в собор.
Терреанфор был самой древней из пяти базилик, посвященных стихиям, — практически такой же старой, как сама земля, — и единственной, находившейся в Сорболде. Он являлся самым известным из нескольких оставшихся на континенте хранилищ Живого Камня. Магия этого места ощущалась даже в воздухе — с той самой минуты, как Талквист ступил в прохладный, сырой коридор, ведущий внутрь Ночной горы, оставив за спиной горячий, сухой ветер пустыни, он почувствовал его могущество.
Он следовал за тенью священника по петляющим коридорам, которые помнил со времен своей службы здесь, темные стены вспыхивали розовыми, пурпурными и голубыми отблесками, когда на них падал свет. Живая земля, в отличие от своей обычной, темной сестры, была наполнена разноцветным сиянием.
Потолок коридора превратился в высокий свод у них над головами, когда они вошли в храм. Лазарис загодя погасил свой фонарь, ибо его свет — а горел в нем огонь, зажженный на золотом блюде самим солнцем, — разрешен был только в коридорах, ведущих к базилике. Сам же храм освещали лишь фосфоресцирующие камни, испускавшие холодное сияние в кромешной тьме недр горы.
Они миновали первый из огромных столбов, изображавших деревья, чьи кроны упирались в потолок, и оказались в главной апсиде, украшенной статуями животных в полный рост — львов и газелей, слонов и тирабури. Их вырезали из Живого Камня, и казалось, будто они дышат. Наверху, в ветвях каменных деревьев, сидели птицы из Живого Камня, и их перья сверкали яркими красками в тусклом холодном свете. Талквист подумал, что, глядя на них, без труда можно представить себе, как они поют.
Лазарис провел его через сад к тропе, вдоль которой несли караул статуи солдат высотой около десяти футов, стоящие на весьма громоздких, хоть и приземистых постаментах, всего их было около трех десятков. Каменные воины образовывали над тропой арку из своих мечей, черты их лиц свидетельствовали о том, что прообразами для их создания стали коренные жители этих мест, какими они были еще до прихода намерьенов. Люди, построившие и сохранившие Терреанфор, высекли прекрасные каменные памятники внутри собора, посадили в живую землю семена деревьев, перья птиц и кусочки шерсти животных, которые со временем выросли из нее, подчиняясь законам здешней магии.
Наконец Лазарис подвел будущего императора к темной нише, украшенной каменными цветами с лепестками в форме звездочек, и медленно показал на землю.
— Вот, — грустно проговорил он. — Я изучил весь собор и, хотя это причиняет мне невыносимую боль, думаю, что если вам нужно еще немного Живого Камня, мы можем взять один или два цветка. Их больше, чем всех остальных.
Талквист закашлялся, стараясь скрыть охватившее его веселье, затем обнял священника за плечи.
— Лазарис, ты ведь шутишь, верно? — Он дружелюбно сжал его плечо, а потом отстранил от себя, при этом его лицо стало очень серьезным. — Боюсь, ты меня не понял, друг мой.
Он повернулся и окинул взглядом каменный сад: деревья и кустарники, цветы и водяные лилии, вырезанные из Живого Камня, окутанные пульсирующим светом сияющих кристаллов.