Существо, оказавшись в руках солдат, начало шипеть и попыталось слабо сопротивляться, но ему не по силам было бороться с людьми в доспехах. Они подняли его и водрузили на пустую западную чашу Весов, прижали его тонкие конечности к золотой поверхности, а сверху придавили мешками с песком. Наконец, когда существо перестало сопротивляться, стражники ушли, оставив на площади Лазариса, двух его помощников и Талквиста. Шаги солдат глухо разносились по опустевшей площади. Вскоре послышался стук колес — по мощеным улицам города фургоны повезли прислужников в монастырь, расположенный рядом с особняком Лазариса.
   На улицах вновь воцарилась тишина.
   Регент Сорболда медленно поднялся по ступеням на помост с Весами, где древний инструмент посредством золотых чаш решал вопросы жизни и смерти, войны и мира, судьбы целых народов и правительств здесь и за морем, по другую сторону мира.
   — Лазарис, — тихо сказал Талквист, — разверни статую.
   Несколько мгновений священник стоял в неподвижности, а затем неохотно кивнул двум своим помощникам. Втроем они начали снимать влажную ткань, а Талквист зачарованно смотрел на Весы.
   Под льняным покрывалом статуя оставалась теплой благодаря биению сердца Земли в Живом Камне, ее гладкая плоть пульсировала и тихо гудела. Выступающие части: носки сапог, острие меча в правой руке, кончик латной рукавицы уже начали отвердевать, но в остальном статуя оставалась влажной разноцветной глиной, когда-то давно пожелавшей принять облик высокого мужчины, с глазами, лишенными зрачков, слепо глядящими сейчас в бескрайнее ночное небо.
   Как только статую освободили от покрывала, Талквист бесшумно подошел к священникам, чтобы взглянуть на огромный кусок Живого Камня. Он провел ладонью по широким плечам, почти ласково, и его лицо было полно возбуждения, граничащего с экстазом.
   — Ты только представь себе, Лазарис, — прошептал он, — представь все, что мы сможем здесь сделать. Я ждал этого с того самого момента, как был избран. Взглянув на солдат в базилике, я сразу же понял, что каждый из них обладает мощью целой армии! Я хранитель диска Нового Начала — неужели ты не понимаешь. Лазарис, все это должно работать вместе! Вот ключ к осуществлению моих планов, родившихся после того, как я обнаружил могущество фиолетового диска. Я уповаю на то, что Весы способны принять жизненную суть бесполезного выродка, куска плоти, в котором едва теплится жизнь, и вдохнуть ее в каменного воина. И вот, стоя на страже, он, неподвижный, но живой, стал бы устрашающим препятствием для всякого, кто попытался бы войти во дворец с дурными намерениями. Если бы он мог двигаться, если бы только он мог двигаться! Я получил бы безупречное оружие — каменного воина, безропотно подчиняющегося моим приказам, возможно, он даже понимал бы мои самые простые слова, как существо, чью жизнь я принесу в жертву, чтобы его оживить. А теперь представь себе армию, состоящую из таких солдат, — каждая статуя Терреанфора обрела бы жизнь! Не только двадцать воинов собора, но сотни, быть может, тысячи из Города Мертвых в склепе под нами? Только представь…
   — Это ересь, милорд, — не выдержал Лазарис. — Я умоляю вас, вы сами не знаете, что творите. Свойства Живого Камня нам совершенно неизвестны. Это дар Создателя, первородный элемент, редкое сокровище…
   — Уйди с дороги, Лазарис, — нетерпеливо прервал его Талквист.
   Оттолкнув священника в сторону, он подошел к другой чаше весов, где лежало бледное, едва живое существо, которое он купил у хозяина цирка.
   — Добрый вечер, Фарон, — поприветствовал он уродца, дожидаясь, когда тот его узнает. — Ты меня понимаешь?
   Мальчик-рыба прикрыл тяжелые веки, словно щурился, но больше никак не отреагировал на обращение Талквиста.
   «Как я и думал, — отметил Талквист. — Разум на уровне животного. Как собака, он отзывается на свое имя, возможно, способен понимать простые приказы. Хорошо».
   Он внимательно осмотрел тяжелые складки кожи на его животе. Из них выглядывали три краешка разноцветных дисков, покрытых засохшей кровью существа.
   — Должно быть, тебе больно, — мягко проговорил он, обращаясь к лежащему на чаше немощному созданию, и осторожно провел пальцем по складкам кожи. — Разреши мне хранить их для тебя.
   Он осторожно приподнял одну из складок и вытащил первый диск. Как Талквист и предполагал, он оказался практически идентичным тому, что был у него, — общий фон такого же серого оттенка, но в данном случае с небольшими вкраплениями желтого. Фарон мучительно застонал, однако будущего императора это не остановило — он забрал два других диска, не обращая внимания на то, что несчастное существо начало отчаянно дрожать. Все диски были очень похожи друг на друга — Талквист поднес их к одному из факелов и попытался рассмотреть получше.
   Все овалы имели неровные края и так же меняли оттенки, как и его замечательный диск, и были покрыты мелким геометрическим орнаментом, напоминающим шкуру рептилии. Когда на них падал свет факела, они начинали сиять всеми цветами радуги, но каждый имел доминанту — один желтую, второй красную, а третий темно-синюю, цвета индиго. И на каждом имелась грубая гравировка — несколько рун, как и на его диске, которые он не мог прочитать.
   Несколько лет назад он сумел перевести надпись на фиолетовом диске, найдя ключ в древнем языке сереннов, в пыльном музее Хагфорта, наследственных владениях Стивена Наварна, историка намерьенов. И еще он нашел там изображение своего диска, в древней реликвии, представлявшей собой фрагмент тома, озаглавленного «Книга всех человеческий знаний» и выловленного в море. Большую часть книги уничтожила соленая вода, но несколько страниц не пострадало, и он прочитал о колоде карт, которой владела сереннская прорицательница по имени Шарра. С тех пор Талквист считал, что его диск из той колоды. И еще в той книге говорилось, что человек, в чьих жилах течет кровь Перворожденных, ведущий свое происхождение от одной из исходных стихий, с помощью диска получает возможность видеть вещи, недоступные обычному глазу, исцелять раны, не поддающиеся исцелению другими способами, а также вызывать изменения, которые никогда бы не произошли.
   Немыслимая власть.
   «Это колода, — думал он, и от возбуждения у него вспотели руки. — Эти диски наверняка часть колоды Шарры».
   Распростертое на золотой чаше Весов существо сердито зашипело на него.
   — Где ты это раздобыл, Фарон? — спросил Талквист, не слишком рассчитывая на ответ.
   Он засунул руку в складки своей одежды, вытащил фиолетовый диск и присоединил его к остальным, на которых танцевали бесчисленные радуги в мерцающем свете факела.
   Глаза Фарона широко раскрылись.
   Все диски явно имели одинаковое происхождение.
   Рукам Талквиста стало горячо. Сначала он не понял, что произошло, посчитав, что это результат его волнения и бешено заколотившегося сердца. Но через мгновение сообразил: это сами диски выделяют тепло, словно, оказавшись вместе, они отомкнули источник жара и огня.
   «Они узнали друг друга».
   — Лазарис, — тихо проговорил Талквист, — дай мне твой церемониальный кинжал.
   — Милорд…
   Регент решительно протянул руку ладонью вверх к священнику.
   Лазарис вздохнул, вытащил кинжал, сделанный из полированного обсидиана, и с печальным лицом вложил его в ладонь Талквиста.
   — Теперь вы можете идти, — холодно распорядился будущий император. — Поешьте, а потом возвращайтесь в монастырь к остальным. Сегодня вы хорошо послужили мне.
   Лазарис и его помощники переглянулись, а потом торопливо зашагали прочь от помоста Весов. Доминикус и Лестер направились к двери, за которой до этого скрылись другие монахи, но Лазарис поднял руку и молча остановил их. Посмотрев через плечо и убедившись, что на них никто не смотрит, он повел их к тупичку возле дворца, откуда они могли продолжать наблюдать за отвратительным действом, которое разворачивалось возле Весов.
   Регент положил три диска на живот Фарона, а свой спрятал в складках одежды. Затем поднял обсидиановый кинжал и поднес его к сердцу существа.
   Из темного тупичка, где спрятались охваченные ужасом Лазарис и его помощники, было видно, как Талквист аккуратно рассек кожу существа острым каменным клинком, который тут же окрасила его черная кровь. Затем, не выпуская кинжала из руки, регент подошел к другой чаше Весов, где лежал каменный воин. Не обращая внимания на существо, стонущее от боли, Талквист поднес кинжал к чаше и дождался, когда на нее стечет несколько капель крови.
   Каждая капля падала со звенящим звуком.
   Весы начали испускать свет, ярко засияли цепи, на которых висели чаши.
   Затем чаша с тяжелой каменной статуей стала медленно подниматься, постепенно уравновешивая чашу, где лежал беспомощный Фарой.
   Жрецы Земли сквозь застилающие глаза слезы наблюдали, как из тел воина из Живого Камня и уродливого существа вдруг заструился неестественный свет. С каждым мгновением он становился все ярче, и вскоре у жрецов заболели глаза. Лазарис, Доминикус и Лестер закрыли их руками как раз в тот момент, когда уродливое тело, лежащее на западной чаше, вспыхнуло темным пламенем и воздух наполнился зловонием. Вскоре от получеловека-полурыбы остался лишь пепел.
   Весы уравновесились.
   А затем восточная чаша со стуком опустилась на помост. Западная, лишившаяся груза, начала раскачиваться, а пепел беззвучно поднялся вверх, и его развеял ночной ветер.
   Свет погас, площадь вновь погрузилась в темноту, которую не мог разогнать мерцающий свет факелов.
 
   Сначала каменный воин не подавал ни малейших признаков жизни.
   Талквист продолжал стоять возле Весов, его взгляд метался между опустевшей западной чашей и неподвижной статуей на восточной.
   Прошло еще несколько мгновений, и гигантский воин вздрогнул и сделал первый вдох.
   Трепещущие полосы цвета всколыхнулись на теле воина, как только он сделал первый глоток воздуха, — пурпур и зелень, алые ленты и ржавые пятна засохшей крови наполнялись жизнью с каждым новым вздохом.
   Глаза, лишенные зрачков, заморгали.
   — Благодарение Земной Матери, — прошептал Талквист.
   Конечности статуи неловко зашевелились. Воин поднес левую руку к лицу с грубыми чертами. Пальцы неуверенно сжались в кулак.
   — Встань, — негромко приказал Талквист.
   Статуя повернула голову к регенту.
   — Я сказал, встань, — повторил Талквист, теперь его голос стал жестче. Тут ему в голову пришла новая мысль, и, хотя она показалась ему глупой, он произнес имя существа, отдавшего свою жизнь, чтобы оживить статую: — Фарон.
   И вновь голова воина дернулась в сторону Талквиста.
   Регент разочарованно вздохнул. Он не понимал сути могущества ни Весов, ни Живого Камня, но надеялся, что кровавое жертвоприношение поможет воскресить древнего воина, похороненного в живой земле Терреанфора. Вместо этого получилось, что тело обрел Фарон, наделенный жалким разумом рыбы. Но его смятение прошло, как только статуя вновь пошевелила руками.
   «В следующий раз я позабочусь о том, чтобы принести в жертву человека, обладающего разумом», — подумал Талквист, с удовольствием глядя на огромную статую, способную отныне двигаться самостоятельно.
   Солдат перекатился на бок, с громким стуком выпал из чаши на деревянный помост и тут же сжался в комок, как ребенок в утробе матери. Он попытался подтянуть к себе правую руку, в которой все еще сжимал огромный меч, но тот за что-то зацепился.
   Талквист собрался сделать шаг вперед, но ему пришлось отступить, когда огромный воин вдруг принялся исступленно колотить мечом по доскам помоста. Удары получались такими мощными, что Талквиста охватила паника.
   — Нет, Фарон, это меч. Все в порядке, не пытайся избавиться от своего оружия…
   В ответ великан свободной рукой вцепился в меч и начал вытаскивать его из своего сжатого кулака.
   — Фарон…
   Могучим усилием статуя вырвала меч из сжатой руки и швырнула его в Талквиста. Регент едва успел уклониться от каменного снаряда. Затем воин из Живого Камня медленно поднялся на колени.
   С растущей тревогой Талквист наблюдал, как великан пытается встать, но он вел себя так, будто считал свои конечности слишком мягкими и гибкими.
   «Он помнит, каким был прежде», — отметил про себя регент, пока статуя поднималась на ноги. Наклонившись к помосту, воин принялся собирать упавшие на него диски, при этом несколько раз снова их уронив.
   — Фарон, я приказываю тебе, остановись! — закричал Талквист.
   Живая статуя некоторое время смотрела на зажатые в руках диски, затем нетвердой походкой двинулась к краю помоста.
   Талквист поднял руки, пытаясь остановить Фарона, но, увидев, что гигант продолжает двигаться вперед, не обращая на него внимания, отскочил в сторону, чтобы тот не растоптал его своими огромными ногами. Воин неловко спустился по слишком узким для него ступенькам с помоста и неуверенно зашагал в сторону темного провала одной из улиц, выходивших на площадь Джерна'Сид. Однако ему удалось пройти совсем немного, и он тяжело рухнул на булыжники мостовой. И вновь сжался в комок, словно не был уверен в силе своих ног, но потом медленно поднялся, отбрасывая громадную тень в тусклом свете факелов.
   — Фарон! — вновь позвал его Талквист, но голос его получился не слишком громким, ибо страх сжимал горло.
   С противоположной стороны площади послышался топот ног.
   Появилось четверо стражников, которые что-то кричали друг другу. Они остановились как вкопанные, увидев огромную статую.
   — Нет! — заорал Талквист, но Фарон уже устремился навстречу солдатам. — Уйдите с дороги!
   Двое стражников сразу же выполнили приказ и, отскочив, прижались к стене дворца. Третий, после недолгих колебаний, бросился за стоящую на обочине тележку. Четвертый застыл на месте. Он поднял алебарду, пытаясь защититься, но все его тело сотрясала такая дрожь, что оружие буквально подпрыгивало у него в руках.
   Воин из Живого Камня швырнул стражника на стену дворца, словно тот был невесомой тряпичной куклой. Раздался отвратительный треск ломающихся костей, и тело несчастного сползло на землю.
   Ожившая статуя даже не замедлила шага, более того, движения гиганта становились все увереннее, он перешел на бег и вскоре растворился в темноте, направляясь к высоким скалам, окружавшим Джерна'Сид.
   Ошеломленный Талквист молча стоял, вглядываясь в ночь и пытаясь различить контуры великана, но ему мешал свет горящих факелов. Он все еще смотрел вслед исчезнувшему чудовищу, когда командир отряда стражников преклонил перед ним колени, два уцелевших солдата стояли у него за спиной, держа на руках своего товарища.
   — Милорд?
   — Да? — отстранение отозвался Талквист.
   — Что это было?
   — Неудачная идея, — прошептал будущий император и провел носком сапога вдоль лезвия огромного каменного меча, брошенного ожившей статуей. Его поверхность потрескалась, и грозное оружие осыпалось разноцветным песком на мостовую.
   Талквист продолжал смотреть на опустевшую улицу.
   — Ужасная потеря. Живая земля превратилась в прах без всякой пользы.
   Наконец он повернулся к стражникам, словно стряхивая сон, и посмотрел на тело, лежащее у его ног.
   — Вы, — обратился он к стражникам, — доставьте его в монастырь Терреанфора. И положите на ступеньки. — Он посмотрел командиру в глаза. — Все святые люди вернулись в монастырь и особняк?
   — Да, милорд.
   — Хорошо. — Он прищелкнул пальцами и вновь обратился к солдатам: — Как только доставите тело в монастырь, возвращайтесь в казармы. Монахи позаботятся о погребении вашего товарища. И под страхом смерти никому не рассказывайте о том, что здесь видели. Предупредите остальных. Если до моих ушей дойдут слухи, я буду знать, кто их распускает.
   — Слушаюсь, милорд.
   Солдаты поклонились и бросились выполнять приказ. Как только они скрылись из виду, Талквист подошел к вратам Джерна Тала и жестом велел капитану стражи приблизиться.
   — Масло и магнезия для монастыря и особняка приготовлены?
   Капитан молча кивнул.
   — Замечательно. Как только солдаты положат тело своего товарища на ступени монастыря, подожгите масло.
   Капитан сглотнул, но его лицо не дрогнуло.
   — А если кому-нибудь удастся выбраться из здания?
   — Загоните их обратно стрелами.
   Капитан, привыкший исполнять подобные приказы, кивнул.
   — А как быть с монахами? Если они не сгорят в огне?
   Талквист покачал головой.
   — Они уже мертвы. Не сомневаюсь, что яд, которым была отравлена их пища, сработал. Я просто хочу, чтобы не осталось ни свидетелей, ни следов. Так оно и будет — магний горит жарче, чем огонь преисподней. Трагический пожар. Благословенный, несомненно, будет ужасно расстроен. Быть может, он предпримет шаги, чтобы сделать жилища своих последователей более надежными.
   Капитан поклонился и ушел.
   Талквист оставался на площади Джерна'Сид до самого утра. Пытаясь увидеть великана, он продолжал осматривать склоны гор, пока их не затопили потоки солнечного света, от которого начали слезиться глаза, он слышал шепот осеннего ветра, но в его вое будущему императору не удалось разобрать слов скрытой мудрости.
 
   Когда площадь перед Дворцом Весов наконец опустела, свет в башне регента погас и фитили в уличных светильниках почти дотлели, главный хранитель Терреанфора и два его уцелевших помощника, дрожа, осторожно выбрались из своего убежища, где они провели предрассветные часы.
   Они молча наблюдали за отблесками далекого пожара, полыхавшего на фоне Ночной горы, зная, что это горит их монастырь и особняк. Собравшись с силами, Лестер трясущейся рукой коснулся плеча Лазариса.
   — Что нам теперь делать, отец? — прошептал он.
   Вопрос прозвучал так, словно его задал маленький ребенок.
   Лазарис, погрузившись в собственные мысли, смотрел на далекое пламя. Наконец он посмотрел в глаза Лестера.
   — Мы отправимся в Сепульварту, в святой город, — тихо сказал он, озираясь по сторонам, — там Благословенный. Мы должны найти Найлэша Моусу и рассказать ему об ужасных событиях, свидетелями которых стали. Но нам нужно соблюдать осторожность, у Талквиста повсюду шпионы.
   — До Сепульварты неделя пути на лошади, — негромко заметил Доминикус. — Как мы пересечем пустыню, не имея никаких припасов, да еще без посторонней помощи? Мы наверняка погибнем, или, еще того хуже, нас обнаружат.
   — Нет, если мы будем сохранять осторожность, — ответил Лазарис. — Талквист уверен, что мы мертвы, и не будет специально искать нас. Во всяком случае до тех пор, пока мы не поговорим с Благословенным Сорболда и не сообщим ему о том, что произошло в эту кошмарную ночь.
   Он пониже надвинул капюшон своего монашеского одеяния, спасаясь от прохладного, вздымающего тучи пепла ветра, остальные последовали его примеру и зашагали по узким, извилистым переулкам Джерна'Сид в сторону бескрайней пустыни.

19

   Хагфорт, провинция Наварн, Роланд, первый снег
   В детстве Гвидион Наварн любил зимний карнавал.
   Родоначальником этой замечательной традиции стал его дед, а отец с радостью продолжил. Тем самым правители Наварна решали сразу две задачи: отмечали мирской праздник, на который съезжался народ даже из самых отдаленных провинций, и организовывали неофициальную встречу лидеров двух основных религиозных течений континента, филидов, жрецов Гвинвуда, и патриархальной веры Сепульварты, проводивших свои церемонии в честь дня зимнего солнцестояния. К тому же это событие почти совпадало с днем рождения Гвидиона и потому имело особое значение для мальчика. Когда он стал старше, и в особенности после убийства его матери — тогда ему было восемь лет, — Гвидион начал понимать, что всеобщее веселье может оказаться дополнительным бременем, которое ложится на плечи хозяев.
   Его отец, Стивен Наварн, любил карнавал даже больше, чем сын. Что-то отзывалось в солнечной натуре Стивена, когда выпадал первый снег. Гвидион с любовью вспоминал задорное пение трубы, когда в воздухе появлялись первые снежинки, возвещающие о начале зимы. Возбуждение и радость Стивена были настолько заразительными, что даже обычно ворчливые слуги, предпочитавшие поспать несколько лишних минут, всякий раз охотно вскакивали со своих постелей, заслышав зов его трубы. В утро первого снега они двигались так, словно получали новый заряд жизненной энергии, они улыбались друг другу и смеялись, выполняя свои обычные обязанности.
   Во времена Стивена зимний карнавал был главным событием года, когда люди забывали о религиозных конфликтах, спорах из-за земли и других разногласиях и предавались безудержному веселью. В день первого снега объявляли перечень предстоящих развлечений: поиски клада, конкурс ледяной скульптуры, соревнования поэтов, бег с препятствиями — не говоря уже об азартных играх; присуждались призы за лучшее исполнение песни, и лорд Стивен всегда сам выдавал эти награды; устраивались театрализованные представления и танцы, хороводы, гонки на санях, где вместо лошадей в оглобли впрягались самые крепкие парни, выступления фокусников. А заканчивался праздник огромным костром. То было грандиозное событие, не имевшее себе равных, поскольку дарило радость и помогало сдружиться самым разным людям, населяющим центральный континент.
   Так было до того года, когда пролилась кровь.
   Гвидион, стоявший на балконе библиотеки, с которого открывался замечательный вид на окрестности его родового замка, вдохнул свежий морозный воздух. В этом году первый снег выпал позднее обычного, лишь накануне начала зимнего карнавала, первый день которого носил название День сбора, и теперь юноша с облегчением наблюдал, как снег закрывает чистым белым ковром землю и крупные снежинки танцуют, подхваченные порывами ветра. Конечно, игры и соревнования лучше проводить после того, как снег полежит в течение нескольких недель, но сейчас Гвидион об этом не думал.
   Пока не начался снегопад, Гвидион размышлял о том, не является ли отсутствие снега неким знаком грядущей новой трагедии.
   Прошло три года с момента проведения последнего зимнего карнавала, который праздновался в тот раз внутри высоких стен, построенных по приказу его отца вокруг замка и прилегающих к нему земель для защиты населения провинции от ужасающих вспышек насилия, периодически случавшихся в самых разных концах континента. Стена служила людям надежной защитой до того дня, когда конный отряд из Сорболда, попавший под влияние демонического духа ф'дора, напал на беззащитных людей, единственный раз за время праздника вышедших на открытое место, чтобы совершить гонку на санях, которая проводилась в полях. Началась кровавая бойня. Прежде чем Стивен и его кузен, Тристан Стюарт, правитель Роланда, сумели отвести напуганных людей под защиту стен, пятьсот человек были убиты. Гвидион никогда не сможет забыть ужаса на лице отца, когда он подсаживал на стену его и Мелисанду, которых тут же подхватили крепкие руки обороняющихся мужчин, и облегчение в его глазах, как только он убедился, что дети находятся в безопасности. После чего Стивен без колебаний бросился в бой с врагом.
   «Зачем мы вновь это устраиваем? — спрашивал себя Гвидион. Он уже не раз задавал себе этот вопрос, с тех пор как два месяца назад Рапсодия и Эши заявили о своем намерении возобновить зимние карнавалы. — Магия карнавалов разрушена. Как можно проводить зимний карнавал без отца? Дух Стивена — вот на чем держался этот праздник».
   На его плечо легла рука Эши. Гвидион посмотрел на своего опекуна — теперь тот был выше его всего лишь на ладонь. Небесно-голубые глаза его крестного отца — свидетельство принадлежности к королевской династии — были устремлены на раскинувшийся внизу луг, где десятки людей устанавливали помосты и палатки, оборудовали места для костров и сооружали места для зрителей. Зрачки с вертикальным разрезом сузились от ярких лучей утреннего солнца.
   — Похоже, погода благоволит проведению карнавала, — заметил Эши. — Я уже собирался обратиться к Гэвину, главному жрецу, чтобы он вызвал снег, но тут снегопад начался по собственной инициативе.
   Гвидион молча кивнул. Отец Эши, Ллаурон, был предыдущим главным жрецом и возглавлял орден филидов, которые ухаживали за священным лесом Гвинвуд. Во время жуткой резни на последнем карнавале Ллаурон сумел приостановить обезумевших солдат, в которых вселился демон, вызвав зимних волков, состоящих из снега. Лошади нападавших испугались, и люди успели скрыться за стеной. Впоследствии Ллаурон отказался от человеческого тела и стал драконом, призвав на помощь кровь своей матери Энвин, дочери драконицы Элинсинос. Теперь Ллаурон превратился в частицу исходных стихий, но часто находился где-то рядом, хотя его никто не видел. Эши редко говорил об отце. Однажды Гвидион сказал ему, что понимает, какую боль принесла ему эта потеря, но король намерьенов отвернулся и ответил, что их ситуации сильно отличаются.
   — Гости начали собираться со вчерашнего дня, — сообщил Гвидион, глядя на усиливающийся снегопад. — Пока у нас не возникало никаких проблем.
   Эши повернулся к юноше и взял его за плечи.
   — А у нас и не будет никаких проблем, Гвидион. Я принял все необходимые меры, чтобы они не возникли. — Он крепче сжал плечи юноши. — Я знаю, что ты встревожен, но твоя тревога не должна помешать тебе оценить значение этих дней, ведь они станут поворотным моментом для тебя и Наварна. У нас есть все основания для веселья, ибо то, что ты становишься правителем своей родной провинции, вселяет в нас надежду на прекрасное будущее. — Он ободряюще улыбнулся, а в его драконьих глазах заплясали искорки. — Кроме того, тебе следует беречь силы для перетягивания каната. Моя команда намерена затащить твою в самую грязь, а в этом году ее скопилось немало. Так что молись, чтобы земля побыстрее замерзла.