Хэйдон Элизабет. Элегия погибшей звезды

   Шум внешнего мира стих, осталась лишь тишина и звучащая в ней величественная песнь Земли, которая становилась все громче по мере приближения к центру базилики. Он следовал за песней, пока не ступил под арку, ведущую в зал Сестер с алтарями трех других первородных стихий. В стенах огромного круглого помещения были вырублены три ниши. В одной из них мерцал яркий свет, поднимающийся к алтарю из самого центра Земли, в другой журчал ручей Священной Воды, в третьей кружил пойманный порыв свежего ветра, вечно восхваляющий стихию воздуха. Четвертую Сестру, стихию эфира, можно было найти в дальней части базилики, куда не проникали ослепительные отсветы горячего сердца Земли. Там сами скалы испускали холодное сияние первородной стихии, возникшей вместе со вселенной.
   Благословенный погасил лампу, погрузив зал в привычную темноту.
   Он двинулся дальше, мимо огромных колонн, имевших форму деревьев, в кронах которых прятались фигурки самых разных птиц, мимо выполненных в натуральную величину статуй слонов, газелей и львов, сквозь арку, охраняемую воинами-великанами, один из которых — к ужасу Благословенного — отсутствовал, он прошел к внутреннему святилищу, главному алтарю из Живого Камня. Он слышал, как льется в темноте песня Земли, переходящая в погребальный плач, такой жалобный, что из глаз Моусы вновь потекли слезы.
   Базилика, его базилика, осквернена.
   «Никогда больше, — подумал он, встряхнув головой и склоняясь перед алтарем. — Никогда, никогда».
   В его ушах все еще звенели слова Патриарха:
   — Найлэш Моуса, задержись. Береги Терреанфор.
   — Я понял, — вновь прошептал он.
   С сухими глазами и выражением решимости на лице Благословенный начал обряд, открыв свой разум и священный алтарь молитвам верующих Сорболда, с которыми они обращались к Создателю. Услышав последнюю, он присоединил к ним собственную мольбу и начал по Цепи Молитв передавать их в Сепульварту, где Патриарх направит их прямо к Единому Богу.
   Завершив ритуал передачи молитв, Найлэш Моуса начал обряд прощания. За каждого убитого послушника и священника он пять раз склонялся перед алтарем из Живого Камня и повторял благословение:
   — О наша мать Земля, ждущая нас под вечными небесами, укрой нас, поддержи, дай нам покой.
   Отдав долг погибшим, он двинулся дальше по бесконечным темным коридорам, затем поднялся по широким ступеням к подножию узкой винтовой лестницы, ведущей к склепам королевской усыпальницы. Менее года назад он совершил похоронный обряд для вдовствующей императрицы и ее сына, наследного принца Вишлы, умерших друг за другом в течение часа. Тогда ему не пришло в голову, что они могли быть убиты, теперь страшное понимание тяжким бременем легло ему на плечи — еще одно преступление Талквиста.
   — Никогда больше, — повторял он, и глаза его вновь наполнились слезами. — Никогда больше.
   Свет начал постепенно просачиваться в священную темноту. Благословенный вошел в часовню, откуда и начинался тяжелый подъем по Лестнице Истинно Верующих на самую вершину горы. Именно там находились склепы императоров, и в каждом было окно, украшенное великолепным витражом.
   Гора и базилика были неприступны, но Найлэш Моуса знал, что, помимо главного входа, существует еще одна возможность проникнуть в Терреанфор — нужно просто разбить цветные стекла.
   Найлэш Моуса опустился на колени перед Лестницей Истинно Верующих.
   И начал медленно повторять слова, которые выучил очень давно, — как часто он молился, чтобы ему никогда не пришлось их произносить. То были слова Запирания, несущие в себе страшную силу уничтожения, Моусе было известно, из какого древнего, давно уже мертвого языка взяты эти фразы, которым втайне обучали всех Благословенных Сорболда с момента основания Терреанфора. Но зато он твердо знал, что должен произнести эти слова только в том случае, когда нет другого выхода: базилика подвергается нападению и ей грозит уничтожение или, еще того хуже, кто-то хочет воспользоваться ее магией во вред людям. Никогда прежде не возникало такой опасности, даже во время войны, едва не уничтожившей весь континент, поскольку никто из воюющих не брезговал любыми, даже самыми грязными и подлыми средствами.
   Теперь это время пришло.

46

   Гвинвуд
   Казалось, мрак в склепе, в который превратилось тело Ллаурона, сгущается.
   — Неужели здесь нет хотя бы небольшого отверстия…
   Акмед поднял руку, мягко попросив Рапсодию замолчать. Он закрыл глаза и обратился к своей магии поиска пути, пытаясь обнаружить хотя бы самую маленькую щелочку, ведущую наружу. Наконец он покачал головой.
   — Ничего, — сказал он. — Вирм-Прародитель знал, что делает, когда запечатал собой Подземные Палаты. Если бы в нем имелась пускай даже крохотная трещина, бесформенные демоны огня сумели бы спастись. Однако в течение тысяч лет ни одному из них не удавалось выбраться оттуда, пока Спящее Дитя не упала на Землю и не разбила их тюрьму. Создается впечатление, что Ллаурон, пытаясь нас защитить, обрек всех троих на смерть от удушья.
   — Скоро вернется Эши с каретой, — напомнила Рапсодия, и ее глаза сверкнули, она отчаянно боролась с подступающей паникой. — Он сумеет помочь нам выбраться отсюда.
   — Как? Какой властью может обладать Эши над оболочкой принявшего Завершение дракона, которой бы не было у Элинсинос?
   Ребенок зашевелился на руках у Рапсодии и послышался его недовольный голос. Акмед видел, как мгновенно изменилось лицо Рапсодии — печаль уступила место ужасу. Она подползла к стене, с трудом поднялась на ноги и принялась колотить кулаком по каменной стене.
   — Элинсинос! Помоги нам! Элинсинос! — кричала она. Она вновь и вновь колотила по стене, а ребенок продолжал плакать.
   Акмед схватил ее за запястье, и у него неожиданно закружилась голова. Мир на мгновение качнулся, и он вдруг вспомнил, как в первый раз схватил ее за руку и потащил за собой, заставив покинуть родину, чтобы долгие годы скитаться во чреве Земли.
   Он ослабил хватку, не желая причинить Рапсодии боль, и отметил, какими хрупкими у нее стали запястья и какой тонкой, почти прозрачной, кожа. Побледневшая Рапсодия обратила на него полные паники глаза.
   — Тихо, тихо, — он словно опять пытался успокоить крошечного ребенка. — Береги воздух. Если Элинсинос жива, она знает, что мы здесь. Звать ее не имеет никакого смысла.
   Рапсодия опустилась на пол пещеры, прижимая к себе плачущего ребенка, и ее глаза наполнились слезами отчаяния. Она погладила ребенка и вдруг резко подняла голову.
   — Нет, есть, — медленно проговорила она, прислонившись спиной к стене. — Это поможет, если меня услышит Кузен — Анборн или Грунтор. Если бы ветер донес до них мой голос…
   — Какой ветер, Рапсодия? — тихо спросил Акмед. Она вздохнула, и ему показалось, что надежда ее покидает.
   — Иди сюда, — предложил он и оперся о стену. — Вы, лирины, слишком легко расходуете воздух, поскольку привыкли, что его всегда много, — бери пример с обитателя пещер. А сейчас лучше всего заняться медитацией. Тогда мы продержимся дольше. — Он посмотрел ей в глаза, малыш понемногу успокаивался. — Покой — вот последний дар для твоего ребенка.
   Он слегка улыбнулся, пытаясь смягчить горечь своих слов.
   Рапсодия долго смотрела на него. Потом в ее глазах появилось понимание. Она на коленях подползла к нему и устроилась рядом, опираясь о каменную стену застывшего тела Ллаурона. Акмед вздохнул, а когда ребенок окончательно успокоился, обнял Рапсодию, и она положила голову ему на плечо.
   — Медитируй, — с трудом прошептал он. — Попытайся… вспомнить… все самое хорошее. У нас… не осталось… воздуха ни на что… другое.
   — Ты… одно… из самых лучших… воспоминаний, — едва слышно откликнулась она, чувствуя, как тяжелеет голова. — Даже… когда мы спорили, я… я любила…
   — Ш-ш-ш, — шепнул он. — Не будь… Ветром… Смерти.
   Он кожей чувствовал, как биение ее сердца стало замедляться и вскоре было уже едва заметно.
 
   В голове у Найлэша Моусы гудело от непривычных и непонятных слов Запирания, острая боль сверлила голову над левой бровью, на лбу выступил холодный пот. Однако он упрямо продолжал, и наконец основание Лестницы Истинно Верующих задрожало, а затем рухнуло, навечно отделив верхнюю часть горы с гробницами, украшенными разноцветными окнами, от бесценного Терреанфора.
   У него закружилась голова, и он в кромешной темноте опустился на пол. Он долго сидел на холодных камнях, постепенно приходя в себя, сосредоточившись на песне Земли, которая теперь звучала немного громче.
   Затем нетвердой походкой он направился к груде камней, еще недавно бывших Лестницей Истинно Верующих, и осмотрел ее. Как только он убедился, что в базилику невозможно попасть через хрупкие окна склепов, он спустился вниз по широкой лестнице, прошел через святилище и Зал Сестер и вскоре оказался перед главным и единственным входом в базилику. Только здесь можно было попасть внутрь Ночной горы.
   Главный вход.
   Найлэш Моуса с величайшей осторожностью выглянул наружу, он сделал несколько шагов, чтобы не видеть скучающих стражников. Он хотел без помех проститься с окружающим миром, которого больше никогда не увидит. Его взгляд на мгновение задержался на танцующих в солнечных лучах снежинках. Благословенный мягко улыбнулся и вошел в храм.
   Он в последний раз закрыл за собой тяжелые двери базилики и вернулся к алтарю из Живого Камня.
   Он вновь начал тихо повторять слова Запирания. «Какая ирония, — подумал он, чувствуя, как судорога перехватывает горло, — эти слова — обратная сторона песни, которая помогла родиться храму, священной молитвы тех, кто создал Терреанфор». Он представил себе момент, когда люди впервые увидели храм во всей его первозданной, неувядаемой красоте, и едва не разрыдался, поскольку отныне никто и никогда ее не увидит и не почувствует величия созидательной силы первородной стихии земли.
   «Береги Терреанфор». Патриарх рискнул жизнью и даже собственной душой, развернув Цепь Молитв, чтобы Благословенный Сорболда смог его услышать.
   Борясь с тошнотой, мучительной болью и кровью, которая начала сочиться из носа и глаз, Найлэш Моуса продолжал твердить слова Запирания, пока врата базилики не обрушились. Вместе с ними обвалилась и часть Ночной горы, похоронив под обломками стражников и замуровав его самого.
   Базилика была запечатана навсегда.

* * *

   В недрах далеких гор, в королевстве, граничащем с Сорболдом, последнее Дитя Земли вздохнуло. Кризис миновал, лихорадка прекратилась, и на гладком лбу высох болезненный пот.
   Дитя вновь погрузилась в сон.
 
   Рапсодия провела дрожащими пальцами по влажным волосам Меридиона. Слишком слабая, чтобы петь, она начала едва слышно произносить собственную ноту, эла, шестую ноту гаммы, Новое Начало, надеясь, что это придаст ей силы или хотя бы подарит облегчение.
   Она вспомнила о тех временах, когда ее нота приносила ей утешение, напоминая о звезде, под которой она родилась, и о связи с ней, которая не прерывалась, даже когда она находилась во чреве Земли, двигаясь вдоль Оси Мира. По мере того как воздух в пещере становился все более спертым, у нее все сильнее кружилась голова, и ей вдруг показалось, что она продолжает ползти по Корню, сражаясь с живущими в нем хищниками, пытаясь выжить, обучая Грунтора чтению и получая взамен уроки фехтования, следуя за Акмедом, который вел их по бесконечным темным туннелям, ни разу не усомнившись в своей магии поиска пути.
   «Я дала ему это умение, — подумала она, когда Меридион попытался судорожно вдохнуть, по ее щекам катились слезы, но Рапсодия их не чувствовала. — Какое же имя из тех, что я ему дала, позволило ему пройти сквозь огонь в центре Земли? — Тьма вокруг сгущалась. — О да. Следопыт. Находящий Тропу. Фирболг, Дракианин, Убийца, Перворожденный».
   «Мой друг».
   Ей было трудно даже повернуть голову, но Рапсодия почувствовала его пристальный взгляд: как и все обитатели пещер, он прекрасно видел в темноте. Она подумала о Грунторе, который с удивительной легкостью двигался по туннелям и пещерам, и об имени, которое она ему дала вместе с магией, позволившей и ему пройти сквозь огонь.
   «Дитя песка и ясного неба, сын пещер и мрака земли. Бенгард, Фирболг. Старший сержант. Мой учитель, мой защитник. Повелитель смертоносного оружия. Могучая сила, которой все должны подчиняться. Верный друг, сильный и надежный, как сама Земля».
   Такие слова она пропела тогда, связав Грунтора с Землей, так что его сердце стало биться в такт с сердцем Земли.
   И хотя все вокруг уже плыло, ей пришла новая мысль.
   «Нет, Грунтор и раньше был связан с Землей», — устало подумала она. Однажды Элинсинос сказала ей, что фирболги появились на свет в результате смешения крови Детей Земли, народа Спящего Дитя, и кизов, перворожденной расы стихии ветра. Само имя, фир-болг, означает ветер земли. Значит, он был связан с Землей с рождения, продолжала размышлять она.
   С огромным трудом она коснулась губами головы сына.
   — Ветер Земли.
   Эти слова прозвучали неожиданно громко, словно они пришли извне — или их произнес кто-то другой.
   Неожиданно тьма рассеялась.
 
   Убедившись, что границы Илорка надежно охраняются, Грунтор спустился по длинным туннелям в Лориториум, содрогаясь при мысли о том, что он там увидит после нападения драконицы.
   Перебравшись через гору обломков, последний барьер перед усыпальницей Дитя Земли, Грунтор ощутил на лице прохладное дуновение ветра земли, дарящее умиротворение, которого он так давно не испытывал.
   Он подошел к алтарю, стараясь двигаться бесшумно, и на его широком лице появилось выражение несказанного облегчения.
   Дитя спокойно спала, ее гладкое лицо, словно высеченное из серого камня, было теперь прохладным и сухим, веки больше не трепетали. Она наконец-то не выглядела изможденной, и ее тело перестало усыхать. Она дышала глубоко и ритмично, в такт с биениями сердца Земли, которые он ощущал в своей душе. Грунтор не представлял, чем можно объяснить происходящее, но возвращение спокойствия в подземный зал не вызывало у него сомнений.
   Он наклонился и коснулся своими толстыми губами ее прохладного лба.
   — Сладких тебе снов, милая, — прошептал он.
 
   Рапсодия попыталась сесть. Она осторожно положила Меридиона на колени Акмеда, чуть улыбнувшись, когда его руки обняли ребенка, и повернулась к стене, прежде бывшей телом ее свекра, мудрого человека, чье желание исправить ошибки молодости и своих родных привело к тому, что он порвал все связи с семьей, процветанию которой посвятил столько сил и времени.
   Теперь он превратился в склеп из застывшей навечно земли.
   Рапсодия дрожащей рукой коснулась стены.
   Из ее горла начали вырываться звуки, которых Акмед никак не ожидал услышать, резкие и гортанные, они ударили по его чувствительным барабанным перепонкам. Через мгновение он понял: она поет… на языке болгов.
   — Клянусь Звездой, я буду ждать и наблюдать, я позову и меня услышат.
   «Она призывает Кузена, — рассеянно подумал он, глядя на крошечного ребенка, лежащего у него на коленях. — Пустая трата времени и воздуха. Но чтобы ее остановить, придется потратить еще больше сил. Пусть цепляется за последнюю надежду, какой бы бессмысленной она ни была. Теперь это уже не имеет значения».
   — Грунтор, — нараспев повторяла Рапсодия на том же наречии, но теперь в ее голосе слышался стон, — сильный и… надежный… как сама… Земля.
   Ничего не произошло.
   От резких звуков у Акмеда заболела голова.
   — Прекрати, Рапсодия, — едва слышно прохрипел он.
   Она покачала головой, снова и снова повторяя свой зов, и резкие звуки продолжали вырываться из ее горла. В какой-то момент в глазах Акмеда взорвались звезды.
   И его окутал мрак.

47

   Анборн слышал отдаленные крики даже сквозь какофонию звуков, доносящихся из «его» кожевенной мастерской.
   Спускались сумерки, и в Джерна'Сид начали закрываться лавки. Только в это время лорд-маршал позволял себе поспать, поскольку позже, ночью, ему приходилось бодрствовать, ведь именно после наступления темноты можно понять, какие свои неприглядные черты так тщательно днем скрывает город. Вот почему он крепко спал в своем убежище, когда Фарон вернулся в город.
   Великан появился прямо из пустыни и уверенно зашагал по самой широкой улице, которая пересекала весь Джерна'Сид и заканчивалась возле дворца Джерна-Тал.
   Сначала шум не привлек горожан, продолжавших заниматься своими ежевечерними делами: купцы закрывали лавки, солдаты патрулировали улицы, ремесленники старались успеть завершить работу в свете меркнувшего дня. Однако слух Анборна отличался повышенной чувствительностью то ли из-за долгих лет военной службы, то ли благодаря крови дракона, текущей в его жилах. И поэтому он сразу же уловил, что в городе началась паника.
   К тому моменту, когда он подполз к выходу из своего убежища, весь город уже знал, что происходит нечто ужасное.
   У западных городских ворот появилась гигантская тень цвета земли в пустыне, которую было нелегко разглядеть в свете заходящего солнца. Анборн ощущал ее приближение по тяжелой поступи, сотрясающей мостовую.
   «Подштанники Бога, — подумал он. — Что еще может случиться в этом жутком месте?»
   Ответ на его вопрос последовал через несколько мгновений, когда из казарм выбежал отряд солдат и помчался через площадь в направлении западных ворот.
   С громкими криками они атаковали великана, воина древней расы, если судить по его одежде и плоским чертам лица, на котором яркими пятнами выделялись молочно-белые глаза, в данный момент устремленные в сторону дворца Джерна-Тал. Однако кошмарный противник с бесчеловечной жестокостью за несколько минут расправился со всем отрядом: мостовая стала мокрой от крови, тела несчастных валялись на земле, оторванные руки и ноги летели во все стороны, как от молотилки.
   Из своего убежища Анборн наблюдал, как тень движется мимо, увидел, что великан поднял брошенный фургон мельника и швырнул его вместе с тяжеленными бочками в окно какой-то лавки. Но в отличие от всех остальных горожан, которые либо с ужасом наблюдали за чудовищем, либо со всех ног разбегались прочь, словно осенние листья, подгоняемые холодным ветром, он узнал цвет плоти великана. И герой тысяч сражений, генерал армии Гвиллиама во время Намерьенской войны, лорд-маршал Намерьенского Союза, один из членов воинского братства Кузенов поначалу выглядел совершенно ошеломленным, а потом забормотал себе под нос молитвы.
   Анборн понял, что тело великана высечено из Живого Камня.
   Он решил, что увидел вполне достаточно. Дождавшись, когда великан пробил брешь в воротах Джерна-Тал, он воспользовался царящей на улицах города паникой, выбрался из своего убежища, поймал лошадь, лишившуюся всадника, и поскакал в Хагфорт.

* * *

   Талквист тоже слышал пронзительные крики.
   Изысканный обед был в самом разгаре, когда шум начал пробиваться в зал через окна балкона. Сначала издалека доносились невнятные крики, но потом вопли стали такими пронзительными, что у него разом пропал аппетит.
   Рассерженный Талквист встал, швырнул на пол льняную салфетку, быстро подошел к балкону и, распахнув двери, вышел на холодный воздух.
   С балкона было хорошо видно, что вся столица охвачена безумием.
   Взору будущего императора предстала самая кошмарная картина в его жизни. По центральной улице двигалась тень — судя по всему, она была огромной, если Талквист правильно разглядел ее с такого расстояния. Вокруг метались маленькие человеческие фигурки, похожие на тараканов. Лишь немногим из них удавалось спастись — остальных ожидала страшная участь. Талквист обмочился прямо на пол балкона.
   Он прекрасно понял, кто вернулся.
   Талквист не стал понапрасну терять время и громкими криками вызвал капитана стражи. Вскоре колонна конных солдат помчалась по улице навстречу великану, не обращая внимания на бегущих горожан. Регенту оставалось лишь в ужасе наблюдать, как огромная статуя, теперь куда больше похожая на человека, чем на оживший камень, с жестокой эффективностью уничтожает людей и животных, вставших на ее пути. И тогда Талквист обратился в бегство.
   Ибо он сообразил, куда направляется статуя.
   Он помчался вверх по лестнице, перескакивая сразу через несколько ступенек, проклиная свои роскошные бархатные одежды, которые могли стоить ему жизни. Он успел добраться лишь до входа в самую высокую башню, когда услышал, как с грохотом обрушились массивные ворота дворца, а вопли людей превратились в предсмертный вой, от которого содрогнулись стены Джерна-Тал.
   Бежать было некуда.
   На посеревшем лбу Талквиста выступил холодный пот, тяжелая поступь приближалась. Шум сопротивления стих: после безжалостного уничтожения солдат, пытавшихся атаковать великана, слуги разбежались или попрятались. Теперь регент слышал лишь неумолимые шаги каменного великана.
   Башня содрогнулась под тяжелой поступью Фарона, который начал подниматься по лестнице, перешагивая сразу через четыре ступеньки и стремительно сокращая расстояние до своей жертвы. Талквист окончательно потерял самообладание и, завопив, захлопнул и закрыл на засов последнюю дверь самой высокой башни, прекрасно понимая тщетность своих усилий.
   Он прятался под перевернутым столом из полированного орехового дерева, когда дверь разлетелась в щепки и массивное каменное тело попыталось протиснуться сквозь узкий дверной проем.
   Талквист снова завопил. Он не сомневался, Фарон пришел отомстить, и тогда регент Сорболда упал на колени, уповая на то, что великан, увидев его унижение, пощадит его.
   Фарон поднатужился, и стена не выдержала. Он шагнул вперед.
   Потеряв последнюю надежду, Талквист разрыдался.
   — Нет, Фарон, — простонал он, задыхаясь от ужаса. — Пожалуйста… я хотел лишь…
   Он заглянул в молочно-белые глаза статуи, и страх заставил его замолчать.
   Великан пересек комнату и остановился перед регентом.
   Каменная рука оказалась на одном уровне с шеей Талквиста.
   Затем огромный кулак разжался.
   На ладони лежало пять разноцветных дисков со слегка неровными краями, на каждом из которых были начертаны руны мертвого языка. Каждый имел свой цвет, и, несмотря на сгустившиеся сумерки, диски переливались всеми оттенками радуги.
   Талквист услышал симфонию власти.
   С величайшей осторожностью великан опустился на колени и положил все пять дисков к ногам регента.
   Ошеломленный Талквист лишь молча смотрел на Фарона. Наконец ему удалось собраться с мыслями, тогда он вытащил из великолепных одеяний свое главное сокровище — фиолетовый диск — и поднес его к белым глазам статуи.
   — Ты это ищешь, Фарон? Ты хочешь заполучить колоду Шарры? Или желаешь объединить не только наши диски, но и силы?
   Великан кивнул.
   Регент тихонько ахнул.
   А потом облегченно рассмеялся.
   Спустя несколько мгновений из самой высокой башни столицы раздался триумфальный безумный хохот, разнесшийся по дворцу и притихшим улицам города.
 
   Грохот потряс основание склепа, еще недавно бывшего Ллауроном.
   Акмед резко вскинул голову и своим неосторожным движением разбудил ребенка.
   Рапсодия лежала на полу у стены. Она едва пошевелилась, когда грохот стих.
   В стене, в боку огромного каменного зверя, появилось отверстие. Акмед собрал последние силы, чтобы подняться на ноги, глаза горели, словно в них насыпали песок, все вокруг расплывалось, но он, продолжая одной рукой держать ребенка, помог встать Рапсодии.
   Огромная темная фигура заслонила собой яркий свет, хлынувший было в образовавшийся проем.
   — Ну да, сам не хочешь сидеть в Илорке, так еще и тащишь сюда меня ?
   Акмед сделал нетвердый шаг вперед, правой рукой подтолкнув Рапсодию к Грунтору, а левой прижимая ребенка к груди.
   — Воздух, — прохрипел он.
   Гигантский болг подхватил королеву намерьенов, вынес ее из пещеры и осторожно уложил на заснеженную землю. Затем он помог выбраться Акмеду. После чего Грунтор заглянул в пещеру и присвистнул.
   — Эй, твое величество, что это такое?
   — Раньше… было Ллауроном, — с жадностью глотая пьянящий свежий воздух, проскрипел Акмед. Он немного отдышался и посмотрел на своего старого друга. — Он умер, спасая нас от Энвин.
   — Ага, так она и досюдова добралась, — пробормотал Грунтор. — Сука. Рад, что Ой прихватил с собой это. — Он поднял ключ из Живого Камня, который однажды помог им открыть корень Сагии. — Ой был внизу, когда пришел зов, и у Оя было чувство.
   Только теперь Грунтор заметил сверток на руках Акмеда, и его янтарные глаза широко раскрылись.
   — Что это у тебя, сэр?
   Акмед качнул головой и указал на Рапсодию, которая с трудом встала на колени, не спуская глаз со стоящей чуть в стороне кареты.
   Она молча смотрела, как ее муж с искаженным от ужаса лицом подходит к окаменевшему телу отца.

48

   К тому времени, когда счастливые родители и их гораздо менее счастливые спутники добрались до Хагфорта, в мире вновь воцарилась зима во всем величии своей холодной ярости.