Хиггинс Джек. Орел приземлился

   – Ничего не выйдет, – шептал Риттер. – Я уже ничего не чувствую. Со мной кончено. Не могу больше терпеть.
   – Как сказала епископу миссис О'Флинн, – проговорил Девлин: – «Давай, парень, не сдавайся». Что бы сказал Штайнер?
   – Штайнер? – Риттер закашлялся, захлебнувшись соленой водой, которая попала ему в рот. – Он бы поплыл.
   Девлин подавил смех.
   – Правильно, сынок, улыбайся, – и начал петь во весь голос гимн ирландских республиканцев.
   На них накатилась волна, и они оказались под водой. «О господи, – подумал Девлин, – вот и конец». Но когда волна перекатилась, он устоял на ногах, а правая рука высоко держала сигнальный шарик. Вода теперь была по подбородок.
   Светящийся сигнал заметил Тойзен и помчался на мостик. Три минуты спустя торпедный катер вынырнул из темноты, и кто-то осветил обе фигуры. Выбросили сеть, четыре моряка спустились в воду, и добрые руки потянулись к Риттеру Нойманну.
   – Следите за ним, – предупредил Девлин. – Он в плохом состоянии.
   Несколько мгновений спустя он сам перелез через поручни и тут же потерял сознание. Когда Девлин пришел в себя, Кениг стоял возле него на коленях с одеялом.
   – Мистер Девлин, выпейте вот это, – сказал Кениг и протянул бутылку.
   Девлин пробормотал несколько слов по-ирландски.
   Кениг нагнулся к нему пониже:
   – Простите, я не понимаю.
   – Откуда вам это понять? Это ирландский – язык королей. Я просто сказал, сто тысяч добро пожаловать.
   Кениг улыбнулся в темноте:
   – Рад вас видеть, мистер Девлин. Это чудо.
   – Пожалуй, единственное, которое вам встретится сегодня.
   – Вы уверены?
   – Как в том, что крышка гроба закрывается.
   Кениг встал:
   – Тогда мы отправимся. Извините, пожалуйста.
   В следующую минуту торпедный катер развернулся и помчался вперед. Девлин вытащил пробку из бутылки и понюхал. Ром. Не из его любимых, ну что ж. Он сделал большой глоток, поудобнее уселся у поручней, глядя назад, на берег.
   Молли у себя в спальне вдруг села, поднятая какой-то силой, подошла к окну и отдернула занавеску. Она распахнула окно и высунулась под дождь. Всю ее охватил восторг, облегчение, и именно в этот момент торпедный катер вышел из-за мыса и повернул в открытое море.

* * *

   В своем кабинете на Принц-Альбрехтштрассе Гиммлер работал над бесконечными бумагами при свете настольной лампы. Раздался стук в дверь, и вошел Россман.
   – Ну? – спросил Гиммлер.
   – Извините, что беспокою вас, господин рейхсфюрер, но мы получили сообщение из Ландсвоорта. «Орел» взорвался.
   Лицо Гиммлера оставалось непроницаемым. Аккуратно положив ручку, Гиммлер протянул руку:
   – Дайте-ка сюда.
   Россман передал ему радиограмму, и Гиммлер прочел ее. Через несколько секунд он поднял голову:
   – У меня для вас есть поручение.
   – Да, господин рейхсфюрер.
   – Возьмите с собой двух самых надежных людей. Немедленно вылетайте в Ландсвоорт и арестуйте полковника Радла. Я распоряжусь, чтобы у вас были все необходимые полномочия.
   – Слушаюсь, господин рейхсфюрер. А обвинение?
   – Государственная измена. Для начала достаточно. Как только вернетесь, доложите. – Гиммлер взял ручку и начал писать.
   Россман тихо вышел.

* * *

   Около девяти часов капрал военной полиции Джордж Уотсон съехал с дороги мили на две южнее Мелтам Хауза и остановился. Проехав из Норвича весь путь под проливным дождем, он промок до нитки, несмотря на свой длинный плащ, да еще страшно замерз и проголодался. Ко всему прочему он еще и заблудился.
   При свете фары он открыл планшет и нагнулся, чтобы проверить на карте свое местонахождение. Шорох справа заставил его поднять голову. Рядом стоял мужчина в плаще.
   – Привет, – сказал он. – Заблудились?
   – Пытаюсь найти Мелтам Хауз, – ответил Уотсон. – Всю дорогу из Норвича под этим чертовым дождем. Все эти сельские районы выглядят одинаково, когда нет проклятых указателей.
   – Давайте я вам покажу, – предложил Штайнер.
   Уотсон снова нагнулся над картой, маузер поднялся и опустился ему на шею. Уотсон упал, Штайнер снял с него сумку и быстро осмотрел содержимое. В ней было только одно письмо, тщательно запечатанное и помеченное «Срочно». Оно было адресовано полковнику Конкорану в Мелтам Хауз.
   Штайнер взял Уотсона под мышки и оттащил подальше от дороги. Когда он снова появился несколько мгновений спустя, на нем был плащ вестового, шлем, очки и кожаные перчатки с крагами. Он надел через плечо сумку, запустил мотор и помчался к цели.

* * *

   После того как спасательная машина была установлена и запущена, легковушку вытащили из болота на берег. Гарви ждал на дороге.
   Капрал, руководивший работой, открыл дверцу «морриса» и заглянул внутрь:
   – Здесь никого нет.
   – О чем вы говорите, черт вас побери? – закричал Гарви. Он быстро спустился к машине и осмотрел салон «морриса». Капрал был прав. Вонючая грязь, вода, но Штайнера не было. – О господи! – воскликнул Гарви, когда понял, что это означает. Повернулся, быстро вскарабкался по откосу к «джипу» и схватил радиомикрофон.

* * *

   Штайнер подъехал к запертым воротам Мелтам Хауза и остановился. Рейнджер по другую сторону ворот осветил его фонарем и позвал:
   – Сержант охраны!
   Из сторожки вышел сержант Томас и подошел к воротам. Штайнер сидел неузнаваемый в шлеме и очках.
   – В чем дело? – строго спросил Томас.
   Штайнер открыл сумку, вытащил письмо и показал его:
   – Депеша полковнику Конкорану из Норвича.
   Томас кивнул, и рейнджер отпер ворота.
   – Прямо, к парадному входу. Один из часовых вас проводит.
   Штайнер поехал по аллее, но от парадного входа свернул на дорогу, которая привела его к стоянке машин за домом. Он остановился около грузовика, выключил мотор, поставил мотоцикл и пошел по дорожке, ведущей в сад. Пройдя несколько шагов, он очутился в кустах рододендрона. Там Штайнер снял каску, плащ и перчатки, вытащил пилотку из кармана летной блузы и надел ее. Поправил на шее «Рыцарский крест» и подошел к дому, держа маузер наготове.
   Перед террасой он остановился, чтобы понять, где он находится. Затемнение было не очень плотным, и в нескольких окнах сквозь щели просачивался свет. Штайнер сделал шаг вперед я услышал, как кто-то спросил:
   – Это вы, Бликер?
   В ответ Штайнер что-то пробурчал. Расплывчатая тень двинулась вперед. Маузер в правой руке Штайнера кашлянул, раздался испуганный вскрик, и рейнджер упал. В это же мгновение кто-то отдернул штору, и на террасу упал свет.
   Когда Штайнер поднял голову, он увидел премьер-министра, который стоял у балюстрады и курил сигару.

* * *

   Из комнаты премьер-министра вышел Конкоран. Кейн ждал его.
   – Как он? – спросил Кейн.
   – Прекрасно. Только что вышел на террасу выкурить последнюю сигару перед сном.
   Они вышли в холл.
   – Он, возможно, не очень хорошо бы спал, если бы узнал новость, так что я придержу ее до утра, – сказал Кейн. – Машину из болота вытащили, но Штайнера в ней не оказалось.
   Конкоран спросил:
   – Вы предполагаете, что он ушел? Откуда вы знаете, что он не в болоте? Его ведь могло выбросить или что-то в этом роде!
   – Возможно, – сказал Кейн, – но тем не менее я удваиваю охрану.
   Открылась входная дверь, и вошел сержант Томас:
   – Вы вызывали меня, майор?
   – Да, – ответил Кейн. – Когда машину вытащили, Штайнера в ней не было. Не будем рисковать и удвоим караул. У ворот ничего не произошло?
   – Ничего с тех пор, как ушла спасательная машина. Прибыл военный полицейский из Норвича с донесением вам, полковнику Конкорану.
   Конкоран нахмурился и уставился на него:
   – Впервые слышу. Когда это было?
   – Минут десять назад, сэр.
   – О господи! – воскликнул Кейн. – Он здесь! Ублюдок здесь!
   Он повернулся, выхватил из кобуры кольт и побежал в библиотеку.
   Штайнер медленно поднимался по ступеням террасы. В воздухе пахло хорошей гаванской сигарой. Когда Штайнер поставил ногу на последнюю ступеньку, заскрипел гравий. Премьер-министр резко обернулся и посмотрел на Штайнера.
   Он вынул изо рта сигару, и на его бесстрастном лице не отразилось никаких чувств. Премьер-министр спросил:
   – Полагаю, полковник воздушных охотников Курт Штайнер?
   – Мистер Черчилль, – медленно произнес Штайнер. – Я сожалею, но обязан выполнить свой долг, сэр.
   – Так чего же вы ждете? – спокойно спросил премьер-министр.
   Штайнер поднял маузер, шторы на стеклянной двери дернулись, и на террасу выскочил Кейн, яростно стреляя на ходу. Первая пуля попала Штайнеру в правое плечо, развернув его, вторая попала в сердце, мгновенно убив, и перекинула через балюстраду.
   В следующее мгновение на террасе появился Конкоран с револьвером в руке, а в темном саду спешно собирались рейнджеры и выстраивались полукругом. Штайнер лежал, освещенный светом, падавшим из открытого окна. На его шее виднелся «Рыцарский крест», в руке все еще был крепко зажат маузер.
   – Странно, – сказал премьер-министр, – он колебался, держа палец на спусковом крючке. Интересно, почему?
   – Возможно, сэр, в нем заговорила американская кровь, – ответил Гарри Кейн.
   Последнее слово осталось за премьер-министром:
   – Что ни говори, он был прекрасным солдатом и храбрым человеком. Позаботьтесь о нем, майор.
   Он повернулся и вошел в дом.

Глава 20

   Прошел почти год с того дня, как я сделал свое поразительное открытие на кладбище церкви Святой Марии и Всех Святых. И вот я вернулся в Стадли Констабл, на этот раз по приглашению отца Филиппа Верекера. Принял меня молодой священник, говоривший с ирландским акцентом.
   Верекер сидел в кресле в своем кабинете перед ярким огнем. Колени его были обернуты пледом. По всему было видно умирающий человек. Кожа на лице натянулась так, что выступили кости, глаза были полны боли.
   – Как хорошо, что вы приехали, – произнес он.
   – Мне очень жаль, что я вижу вас больным, – сказал я.
   – У меня рак желудка. Ничего не поделаешь. Епископ был так добр, что разрешил мне умереть здесь и прислал отца Доминиана помогать мне исполнять обязанности в церкви, но за вами я послал не поэтому. Я слышал, у вас был напряженный год.
   – Не понимаю, – сказал я. – Когда я был здесь в прошлый раз, вы ничего мне не рассказали. Просто выгнали меня.
   – На самом деле все очень просто. Многие годы я сам знал только часть этой истории. И вдруг обнаружил, что охвачен страстным любопытством узнать остальное, пока не слишком поздно.
   И я рассказал ему все, потому что действительно не было причины не рассказывать. К тому моменту, когда я закончил рассказ, на траве за окнами лежали тени, а в комнате было полутемно.
   – Поразительно, – произнес он, – как, скажите на милость, удалось вам все это узнать?
   – Не из официальных источников, поверьте мне. Из разговоров с людьми, теми, кто еще жив и не хочет молчать. Самой большой удачей было разрешение прочитать очень подробный дневник, который вел человек, ответственный за организацию всей операции, – полковник Макс Радл. Его вдова еще жива, она в Баварии. Теперь мне бы хотелось узнать, что здесь произошло потом.
   – Здесь из соображений безопасности полностью запретили упоминать это дело. С каждым жителем деревни беседовали представители разведки и госбезопасности. Был пущен в ход закон об охране государственных секретов. Хотя на самом деле необходимости в этом не было. Здесь своеобразный народ. Сплоченный в несчастье, враждебный к чужим, как вы видели. Они считают это дело своим и ничьим больше.
   – И еще Сеймур.
   – Точно. Вы знаете, что он погиб в феврале?
   – Нет.
   – Возвращался пьяным из Холта. Съехал на своем фургоне с прибрежной дороги в болото и утонул.
   – А что с ним было после того дела?
   – Его тихонько убрали. Провел восемнадцать лет в сумасшедшем доме, а когда ослабили законы о душевнобольных, вышел.
   – Но как люди терпели его присутствие?
   – Он был в родстве по крайней мере с половиной семейств в округе. Бетти, жена Джорджа Уайльда, была его сестрой.
   – Господи боже мой, – сказал я, – а я и не подозревал.
   – В каком-то смысле молчание все эти годы было своего рода защитой для Сеймура.
   – Есть и другое объяснение, – сказал я. – Отсвет ужасной вещи, которую он сотворил в тот вечер, как бы падал на всех. Лучше было это скрывать, чем обнародовать.
   – И это тоже.
   – А могильная плита?
   – Военные инженеры, которых прислали сюда расчистить деревню, восстановить разрушенное и так далее, положили все тела в общую могилу на кладбище. Конечно же без плиты, и нам велели ничего не менять.
   – Но вы решили по-другому?
   – Не только я. Все мы. Пропаганда военного времени была вредной, хотя и необходимой. Во всех фильмах о войне, которые мы видели, в каждой книге, которую читали, в каждой газете изображали среднего немецкого солдата беспощадным, зверским, варваром, но эти люди не все были такими. Грэм Уайльд жив и по сей день. Сюзан Тернер вышла замуж и имеет троих детей – вы помните, что один из людей Штайнера пожертвовал жизнью, спасая ее. И вспомните, ведь Штайнер выпустил людей из церкви.
   – Значит, решили воздвигнуть тайный памятник?
   – Правильно. Сделать это было достаточно просто. Старый Тед Тернер был каменотесом, мастером по могильным плитам. Я освятил плиту во время специального богослужения, а затем мы скрыли ее от посторонних глаз, как вы знаете. Этот Престон там тоже, но на плите не отмечен.
   – И все были согласны?
   Отец Верекер ухитрился улыбнуться своей редкой легкой улыбкой.
   – Если хотите, это было вроде личного покаяния. Танец на могиле, как сказал Штайнер, и он был прав. Я его тогда ненавидел. Мог бы сам его убить.
   – Почему? – спросил я. – Из-за того, что немецкая пуля искалечила вас?
   – Я притворялся, что это так, пока однажды не встал на колени и не попросил Бога помочь мне признаться в истинной причине.
   – Джоанна Грей? – осторожно спросил я.
   Лицо Верекера находилось в тени, и мне не видно было его выражения.
   – Мне более привычно выслушивать исповеди, – продолжал Верекер, – чем самому исповедоваться, но да, вы правы. Я боготворил Джоанну Грей. Нет, не в глупом поверхностном сексуальном смысле. Для меня она была самой замечательной женщиной, которую я когда-либо встречал. Не могу даже описать тот удар, который я испытал, когда узнал, кто же она на самом деле.
   – И в какой-то мере вы обвиняли Штайнера?
   – Я думаю, психологически так это и было. – Он вздохнул. – Сколько было вам лет в 1943 году? Двенадцать, тринадцать? Вы помните это время?
   – Не очень-то, во всяком случае, не в том смысле, как вы это представляете.
   – Люди устали, потому что войне, казалось, не будет конца. Можете ли вы представить себе тот страшный удар по самолюбию страны, если бы история о Штайнере и его людях и о том, что здесь произошло, стала достоянием гласности? Что немецкие парашютисты смогли приземлиться в Англии. И чуть ли не похитить самого премьер-министра?
   – Могло бы кончиться нажатием курка, что снесло бы премьер-министру голову.
   Отец Верекер кивнул.
   – Вы все-таки хотите опубликовать?
   – Не вижу причины не делать этого.
   – Этого же ведь не случилось. Плиты больше нет, и кто может сказать, что она была? А вы нашли хоть один официальный документ, который подтверждал бы хоть часть этой истории?
   – Нет, – радостно сказал я. – Но я говорил со множеством людей, и их рассказы составили весьма убедительную картину.
   – Такой бы она и была, – он слабо улыбнулся, – если бы вы не упустили одного очень важного момента.
   – И что же это такое?
   – Посмотрите любую книгу по истории войны и проверьте, где был Уинстон Черчилль в указанный уик-энд.
   – Ладно, – сказал я. – Скажите мне.
   – Готовился отплыть на корабле «Ренаун» на Тегеранскую конференцию. Затем по дороге он посетил Алжир, где наградил генералов Эйзенхауэра и Александера особыми лентами за операции в Северной Африке, а семнадцатого ноября прибыл на Мальту, насколько я помню.
   Мы помолчали в тишине, и я спросил:
   – Кто он?
   – Его звали Джордж Говард Фостер, известный среди своих коллег как «Великий Фостер».
   – Профессия?
   – Актер, мистер Хиггинс. Фостер был актером мюзик-холла, имитатором. Война была его спасением.
   – То есть как?
   – Он не только достаточно хорошо подражал премьер-министру. Он даже был на него похож. После Дюнкерка он начал создавать специальную сценку, своего рода апофеоз представления. Я не могу предложить вам ничего, кроме крови, пота и слез. Мы будем с ними сражаться на берегу.^[11]Публика была в восторге.
   – И разведка приглашала его?
   – В особых случаях. Если премьер-министр в разгар подводной войны собирался посетить район военных действий, полезно было публично объявить, что он в другом месте. – Он улыбнулся. – В ту ночь он играл, как никогда в жизни. Все верили, конечно, что это он. Правду знал только Конкоран.
   – Так, – сказал я, – а где Фостер сейчас?
   – Убит вместе с другими ста восьмью жертвами, когда бомба попала в маленький театрик в Айлингтоне в феврале 1944 г. Так что видите, все было зря. Ничего не было. И это гораздо лучше для всех.
   У него начался приступ кашля, который сотрясал все тело. Открылась дверь, и вошла монахиня. Она наклонилась над ним и что-то прошептала. Мне он сказал:
   – Простите, сегодня был долгий день. Думаю, мне надо отдохнуть. Спасибо за приезд и за рассказ о тех моментах, которых я не знал.
   Он снова начал кашлять, поэтому я вышел как можно быстрее. До дверей меня вежливо проводил отец Доминиан. На ступеньках я дал ему свою визитную карточку.
   – Если ему станет хуже. – Я колебался. – Ну, вы понимаете? Буду очень признателен, если получу от вас весточку.
   Я закурил и облокотился на каменный забор кладбища у калитки. Конечно, я проверю факты, но Верекер говорил правду. У меня не было ни тени сомнения. А что это меняет? Я посмотрел на паперть, где в тот вечер стоял Штайнер, ведя переговоры с Гарри Кейном, и подумал о нем, стоящем на террасе в Мелтам Хаузе. Я подумал о финальном, смертельном для него колебании. И даже если бы он нажал курок, это все равно ничего не изменило бы.
   Вот вам ирония судьбы, как сказал бы Девлин. Мне почти слышался его смех. Ну ладно, в конце концов нет слов, которые я мог бы найти, чтобы сказать лучше, чем человек, так блестяще сыгравший в ту роковую ночь свою собственную роль.
   Что ни говори, он был прекрасным солдатом и храбрым человеком. На этом и закончим. Я повернулся и ушел в дождь.