Страница:
Раздался грубый смех эсэсовцев, и кто-то закричал от боли. Штайнер с отвращением повернулся к Нойманну и увидел, что лейтенант смотрит в конец воинского эшелона. Молоденькая девушка лет четырнадцати или пятнадцати с растрепанными волосами и черным от сажи лицом, в подрезанном мужском пальто, подпоясанном веревкой, скрючилась под вагоном. Она, по-видимому, выскользнула из группы задержанных и намеревалась вырваться на свободу, пристроившись под вагоном санитарного поезда.
Военный полицейский тоже заметил ее. Он поднял тревогу, спрыгнул на рельсы и схватил девушку. Она завизжала, вырвалась из его рук, взобралась на платформу и побежала к выходу, прямо в руки майора полиции Франка.
Он схватил ее за волосы и встряхнул, как крысу:
– Грязная еврейская сучка. Я научу тебя, как себя вести.
Штайнер бросился вперед.
– Не надо, господин полковник! – воскликнул Нойманн, но было уже поздно.
Штайнер крепко ухватил Франка за воротник, дернув так что майор едва не упал, схватил девушку за руку и спрятал за спиной.
Майор Франк встал, лицо его дергалось от ярости. Рука потянулась к «вальтеру» в кобуре на поясе, но Штайнер выхватил из кармана своего кожаного пальто автоматический пистолет и ткнул им в переносицу майора.
– Одно движение, и я размозжу вам голову, – сказал он. – Если вдуматься, так я облагодетельствую человечество.
Подбежало не меньше дюжины полицейских – у одних в руках автоматические пистолеты, у других – винтовки. Встали полукругом в трех-четырех ярдах. Высокий унтер-офицер направил на Штайнера автомат, но Штайнер крепко держал Франка за шиворот, вдавив в него дуло пистолета.
– Я бы не советовал.
В это время через станцию проходил со скоростью пять-шесть миль в час паровоз с открытыми платформами, груженными углем. Штайнер спросил у девушки, не оборачиваясь:
– Как тебя зовут, детка?
– Брана, – ответила она. – Брана Леземникова.
– Ну, Брана, – сказал он, – если ты хоть наполовину такая девчонка, как я о тебе думаю, ты ухватишься за одну из этих угольных платформ и не отпустишь, пока не выберешься отсюда. Вот все, что я могу для тебя сделать. – Брана мгновенно вскочила, а Штайнер повысил голос: – Тот, кто выстрелит в девчонку, выстрелит и в майора.
Девушка подскочила к платформе, уцепилась и подтянулась. Поезд все дальше уходил от станции. Стало тихо.
Франк процедил:
– Ее снимут на первой же станции. Я об этом лично позабочусь.
Штайнер оттолкнул его и спрятал в карман пистолет. Сразу же военные полицейские придвинулись к ним, но Риттер Нойманн воскликнул:
– Не сегодня, джентльмены!
Штайнер обернулся. В руках лейтенанта он увидел пулемет-пистолет МР-40. За Нойманном стояли их люди, вооруженные до зубов.
В этот момент могло произойти все, что угодно, если бы не неожиданная суматоха у главного входа. Ворвалась группа эсэсовцев, держа ружья наизготове. Они построились буквой V, минуту спустя появился бригадефюрер СС и генерал-майор полиции Юрген Штрооп, а с ним три или четыре офицера СС разных чинов – все вооруженные. На Штроопе, удивительно непривлекательном с виду, была полевая фуражка и боевая форма.
– Что происходит, Франк?
– Спросите его, господин бригадефюрер, – сказал Франк с перекошенным от ярости лицом. – Этот человек, офицер германской армии, только что дал возможность сбежать еврейской террористке.
Штрооп оглядел Штайнера, обратив внимание на знаки различия и «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями».
– Вы кто такой? – потребовал он.
– Курт Штайнер, парашютный полк, – ответил Штайнер. – А кем бы вы могли быть?
Не было случая, чтобы Юрген Штрооп вышел из себя. Он спокойно ответил:
– Со мной так разговаривать нельзя, господин полковник. Я генерал-майор, как вы прекрасно знаете.
– И мой отец тоже, – сказал ему Штайнер, – поэтому на меня ваш чин не производит особого впечатления. Тем не менее – раз вы подняли этот вопрос – вы бригадефюрер Штрооп, человек, руководящий вон тем побоищем?
– Да, я здесь командующий.
Штайнер сморщил нос:
– Я так и думал. Знаете, кого вы мне напоминаете?
– Нет, господин полковник, – сказал Штрооп. – Скажите, прошу вас.
– То, что иногда прилипает к сапогу в канаве, – отрезал Штайнер. – Очень неприятно в жаркий день.
Юрген Штрооп, сохраняя ледяное спокойствие, протянул руку. Штайнер вздохнул, вытащил из кармана пистолет и отдал его. Через плечо он посмотрел на своих людей:
– Вот так, ребята, опустите оружие. – И снова обернулся к Штроопу: – По какой-то непонятной причине они мне преданы. Есть ли какой-либо шанс удовлетвориться мною и не придавать значения их роли в этом деле?
– Ни малейшего, – резко ответил бригадефюрер Юрген Штрооп.
– Я так и думал, – сказал Штайнер. – Горжусь тем, что сразу же различаю законченного негодяя, когда он мне попадается.
Россман развалился в кресле напротив. Он, видимо, спал, и черная шляпа с опущенными полями съехала ему на глаза, но когда над дверью мелькнул свет, он вскочил на ноги. Вошел без стука и через мгновение вернулся.
– Вас зовет.
Рейхсфюрер все еще сидел за столом. Теперь перед ним была разложена военно-топографическая карта. Он поднял голову:
– Как вам понравилась веселая проделка Штайнера в Варшаве?
– Поразительная история, – осторожно заметил Радл. – Не... неординарный человек.
– Я бы сказал, один из храбрейших, кого когда-либо встретишь, – спокойно сказал Гиммлер. – Одаренный высоким интеллектом, отважный, безжалостный, блестящий солдат – и романтичный дурак. Я думаю, что в нем говорит его американская половина. – Рейхсфюрер покачал головой. – «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями». После Русской кампании фюрер захотел лично с ним встретиться. А он что делает? Отбрасывает все: карьеру, будущее, все ради какой-то еврейской сучки, которую он в жизни до этого в глаза не видел.
Он посмотрел на Радла, как будто ждал ответа, и Радл неуверенно сказал:
– Поразительно, господин рейхсфюрер.
Гиммлер кивнул, а затем, как будто полностью отбросив эту тему, потер руки и наклонился над картой.
– Донесения Грей действительно великолепны. Выдающийся агент. Получится?
– Думаю, что да, – без колебания ответил Радл.
– А адмирал? Что думает адмирал?
Мысли в голове у Радла завертелись, пока он пытался сформулировать подходящий ответ:
– На этот вопрос ответить трудно.
Гиммлер откинулся в кресле, скрестив руки. На мгновение Радлу показалось, что он стоит в коротких штанишках перед своим старым сельским учителем. Дикость какая-то.
– Можете не говорить, я догадываюсь. Ценю преданность, но в данном случае вы бы лучше помнили, что на первом плане – преданность Германии, фюреру.
– Естественно, господин рейхсфюрер, – поспешно сказал Радл.
– К сожалению, есть такие, кто с этим не согласен, – продолжал Гиммлер. – Подрывные элементы на всех уровнях в обществе. Даже среди генералов верховного командования. Это вас удивляет?
Радл, пораженный до глубины души, сказал:
– Господин рейхсфюрер, не могу поверить...
– Что люди, присягнувшие на личную преданность фюреру, могут вести себя так подло? – Он с легкой грустью покачал головой. – У меня есть все основания считать, что в марте этого года офицеры вермахта в высоких чинах подложили в самолет фюрера бомбу, которая должна была взорваться в полете из Смоленска в Растенбург.
– Господи боже мой, – пробормотал Радл.
– Бомба не взорвалась, ее убрали люди, которые были связаны с этим покушением. Конечно, начинаешь острее, чем когда-либо, понимать, что мы не можем проиграть, что окончательная победа должна быть за нами. Совершенно очевидно, что фюрера спасло вмешательство божественных сил. И это меня ничуть не удивляет. Я всегда верил, что за кулисами природы есть какое-то высшее существо. Вы согласны?
– Конечно, господин рейхсфюрер, – ответил Радл.
– Да, если бы мы отказались признать это, то были бы не лучше марксистов. Я утверждаю, что все эсэсовцы верят в бога. – Он на минутку снял пенсне и нежно погладил пальцем переносицу. – Итак, повсюду предатели. И в армии, и на флоте, на самом высоком уровне. – Надев пенсне, он посмотрел на Радла. – Так что, вы видите, Радл, у меня самые убедительные основания для уверенности в том, что адмирал Канарис должен был наложить вето на ваш проект.
Радл тупо уставился на него. Кровь у него похолодела. Гиммлер мягко продолжал:
– Это бы не совпадало с его главной задачей, и задача эта вовсе не победа германского рейха в войне, уверяю вас.
Чтобы глава абвера действовал против государства? Чудовищная мысль. Но тут Радл вспомнил колкие слова адмирала. Его уничижительные замечания о высокопоставленных государственных деятелях, а по временам – и о самом фюрере. Его сегодняшняя реакция. Мы проиграли войну. И это – от главы абвера!
Гиммлер нажал кнопку звонка. Вошел Россман.
– У меня будет важный телефонный разговор. Проведите господина полковника по нашим владениям, минут десять, и приведите обратно. – Он обернулся к Радлу. – Вы ведь не видели наших подвалов?
– Нет, господин рейхсфюрер.
Радл мог бы добавить, что гестаповские подвалы на Принц-Альбрехтштрассе были последним местом на земле, которое бы ему хотелось посмотреть. Но он знал, что посмотреть их придется, хочет он этого или нет, знал по легкой улыбке, игравшей на губах Россмана, что все было заранее подстроено.
– Вы что, ждете войны или чего-нибудь в этом роде? – спросил Радл.
Россман ухмыльнулся:
– Скажем, чтобы произвести впечатление на клиентов.
Дверь отперли, и первым спустился Радл. Коридор внизу был ярко освещен, кирпичные стены окрашены в белый цвет, двери открывались направо и налево. Было поразительно тихо.
– Можно начать и отсюда, – сказал Россман, открыл ближайшую дверь и зажег свет.
Это был достаточно тривиальный подвал, окрашенный в белый цвет, за исключением одной стены, производившей удивительно грубое впечатление, так как поверхность была неровной и покрытой множеством пятен. Около стены по потолку проходила балка, с которой свешивались цепи с пружинными стременами на конце.
– Вещь, которая применяется в последнее время очень успешно. – Россман вытащил из кармана пачку сигарет и предложил одну Радлу. – Лично я считаю это сооружение никчемным. Ну зачем доводить человека до сумасшествия, если вы хотите, чтобы он заговорил?
– А что происходит?
– Подозреваемого подвешивают на стременах и включают ток. Чтобы ток проходил сильнее, на стену льют ведрами воду. Поразительно, что это делает с людьми. Если вы ближе присмотритесь, то поймете, что я имею в виду.
Радл подошел к стене и увидел: то, что он принимал за грубую поверхность, на самом деле было слоями засохшей человеческой кожи, оставшейся на бетоне в тех местах, где жертвы пытались ползти по нему, терзаемые мучительной болью.
– Инквизиция гордилась бы вами.
– Не будьте саркастичным, господин полковник, здесь это опасно. Я видел здесь генералов на коленях, умолявших о пощаде. – Россман весело улыбнулся. – Но ее нет ни здесь, ни там. – Он пошел к двери. – Что теперь вам показать?
– Ничего, благодарю вас, – ответил Радл. – Вы мне все разъяснили, разве не это было целью мероприятия? Можете вести меня обратно.
– Как скажете, господин полковник. – Россман пожал плечами и погасил свет.
– Страшные вещи приходится делать. Лично мне просто делается дурно, не выношу никакого насилия. Проклятие величия в том, господин полковник, что оно должно перешагивать через трупы, чтобы создать новую жизнь.
– Господин рейхсфюрер, – сказал Радл, – что вам нужно от меня?
Гиммлер слегка улыбнулся, умудряясь при этом выглядеть еще более зловеще.
– Все очень просто. То самое дело Черчилля. Я хочу, чтобы его довели до конца.
– Но адмирал не хочет.
– У вас большая автономия, верно? Сами ведете свои дела? Много ездите? За последние две недели Мюнхен, Париж, Антверпен? – Гиммлер пожал плечами. – Не вижу причины, почему бы вам не заняться этим без ведома адмирала. Большую часть того, что надо сделать, можно сочетать с другой работой.
– Но почему, господин рейхсфюрер, почему так важно делать это таким путем?
– Потому, во-первых, что я считаю адмирала в этом деле абсолютно неправым. Ваш план можно было бы осуществить, если все пойдет гладко – так, как у Скорцени в Гран Сассо. Если все удастся, если Черчилль будет убит или похищен – а лично я предпочел бы видеть его мертвым, – это будет сенсация на весь мир. Невероятный подвиг оружия.
– То есть если бы все шло, как того хочет адмирал, то не произошло бы сенсации, – сказал Радл. – Теперь я понял. Еще один гвоздь в его гроб?
– Согласитесь, что при данных обстоятельствах он его заслужил.
– Что можно сказать?
– Можно ли таким людям спускать? Именно этого вы хотите, Радл, как преданный германский офицер?
– Но господин рейхсфюрер должен понять, в какое невозможное положение он ставит меня, – сказал Радл. – Мои отношения с адмиралом всегда были отличными. – Слишком поздно Радлу пришло в голову, что едва ли при сложившихся обстоятельствах стоит напирать на это, и он торопливо добавил: – Естественно, моя личная преданность не вызывает сомнений, но на какой авторитет мне придется опираться, чтобы осуществить этот проект?
Из ящика стола Гиммлер достал тяжелый конверт из манильской бумаги. Он открыл его и вынул письмо, которое передал Радлу, не говоря ни слова. Письмо было напечатано на гербовой бумаге с германским орлом и золотым «Железным крестом».
"От руководителя и канцлера государства
Совершенно секретно
Полковник Радл действует по моему прямому личному приказу в деле чрезвычайной важности для рейха. Он подотчетен только мне. Весь персонал, военный и гражданский, без различия ранга должен помогать ему так, как он найдет нужным.
Адольф Гитлер".
Радл был потрясен. Это был самый невероятный документ, какой он когда-либо держал в руках. Таким ключом человек мог открыть любую дверь в стране, не получив ни в чем отказа. По телу его побежали мурашки и прошла странная дрожь.
– Как видите, всякий, кто пожелает подвергнуть этот документ сомнению, должен быть готов вступить в контакт с самим фюрером. – Гиммлер быстро потер руки. – Итак, все решено. Вы готовы взять на себя обязанность, которую фюрер на вас налагает?
И впрямь ничего не оставалось, кроме как сказать очевидное:
– Конечно, господин рейхсфюрер.
– Хорошо, – Гиммлер явно был доволен. – Тогда к делу. Вы правы, когда думаете о Штайнере. Самый подходящий человек для этого дела. Предлагаю вам без промедления поехать и познакомиться с ним.
– Мне кажется, – осторожно сказал Радл, – что в свете недавней истории он может не заинтересоваться таким назначением.
– Выбора у него не будет, – сказал Гиммлер. – Четыре дня назад арестован его отец по подозрению в государственной измене.
– Генерал Штайнер? – удивленно спросил Радл.
– Да, старый дурак, похоже, связался с совершенно неподходящими людьми. В данный момент его везут в Берлин.
– На... на Принц-Альбрехтштрассе?
– Ну конечно. Можете сказать Штайнеру, что послужить рейху любым способом в данный момент будет не только в его интересах. Такое проявление преданности может оказать благоприятное воздействие на решение дела его отца. – Радл искренне был в ужасе. Гиммлер продолжал: – Теперь несколько фактов. Мне хотелось бы, чтобы вы поподробнее остановились на вопросе о переодевании, который вы упоминаете в своем плане. Это меня интересует.
У Радла зародилось чувство полной нереальности. Никто не был в безопасности – никто. Он знал людей, целые семьи, исчезнувшие после визита гестапо. Он подумал о жене Труди, о трех любимых дочерях, и та же неистовая отвага, которая провела его сквозь Зимнюю кампанию, пронизала его снова. «Ради них, – подумал он, – я должен выжить, ради них. Что бы для этого ни потребовалось, все».
Он начал говорить, поражаясь спокойствию своего голоса:
– Как известно рейхсфюреру, у англичан много десантно-диверсионных полков, так называемых «коммандос», но, возможно, одной из самых успешных была часть, созданная английским офицером Стирлингом, которая действовала в тылу нашего фронта в Африке. Специальная воздушная служба.
– А, да, этого человека они называли призрачным майором. Тот самый, которого так высоко ценил Роммель.
– Его захватили в плен в январе этого года, господин рейхсфюрер. По-моему, он сейчас в Колдице, но дело, которое он начал, не только продолжается, но и расширяется. Судя по нашей последней информации, в Англию вскоре должны возвратиться Первый и Второй полки Специальных военно-воздушных сил, а также Третий и Четвертый французские парашютные батальоны. У них даже есть польская Независимая парашютная эскадрилья.
– К чему вы все это ведете?
– Армия мало знает об этих частях. Считается, что их задачи секретные, поэтому мало вероятности, что кто-либо будет к ним придираться.
– Вы хотите выдать наших людей за поляков из этой части?
– Так точно, господин рейхсфюрер.
– А форма?
– Большинство из них в боевых условиях носят маскировочные халаты и брюки, похожие на эсэсовские, и красный берет английских парашютистов с особым значком – кинжал с крыльями и надписью: «Кто дерзает – побеждает».
– Ах, как драматично, – сухо заметил Гиммлер.
– У абвера большой запас обмундирования, принадлежавшего пленным, захваченным во время операций СВС на греческих островах, в Югославии и Албании.
– А снаряжение?
– Без проблем. Английский штаб Специальных операций до сих пор не осознал, до какой степени мы просочились в голландское движение Сопротивления.
– Террористическое движение, – поправил его Гиммлер. – Но продолжайте.
– Почти каждую ночь сбрасываются новые партии оружия, снаряжения для саботажа, радио для использования в полевых условиях, даже деньги. Но в штабе до сих пор не поняли, что все радиограммы, которые они получают, идут от абвера.
– Господи, – сказал Гиммлер. – И мы все еще продолжаем проигрывать войну. – Он встал, подошел к камину и погрел руки. – Переодевание в форму врага – вопрос весьма деликатный, оно запрещено Женевской конвенцией. Расплата одна – расстрел.
– Точно, господин рейхсфюрер.
– Тут, мне кажется, надо идти на компромисс. На десантниках под английской маскировочной формой будет обычная форма немецких солдат. Таким образом, сражаться они будут как немецкие солдаты, а не как гангстеры. Перед самым боем они могли бы сбросить свой маскарад. Согласны?
Лично Радлу идея эта показалась самой худшей из всего, что он когда-либо слышал, но он понимал, что спорить бесполезно.
– Как прикажете, господин рейхсфюрер.
– Хорошо. Все остальное мне представляется делом организации. Люфтваффе и военные корабли для перевозки. Здесь все просто. Директива фюрера откроет вам все двери. Есть еще что-нибудь, о чем бы вы хотели со мной поговорить?
– В отношении самого Черчилля, – сказал Радл. – Его брать живым?
– Если удастся, – сказал Гиммлер. – Мертвым, если по-другому не получится.
– Понятно.
– Хорошо, значит, я могу спокойно оставить дело в ваших руках. Россман даст вам особый номер телефона. Я хочу ежедневно знать о ходе дела. – Он положил донесения и карту в портфель и придвинул его Радлу.
– Как прикажете, господин рейхсфюрер.
Радл сложил бесценное письмо, положил его обратно в конверт и сунул в карман мундира. Взял портфель, свое кожаное пальто и пошел к двери.
Гиммлер, который было снова стал писать, позвал:
– Полковник Радл.
Радл повернулся.
– Господин рейхсфюрер?
– Ваша присяга германского солдата фюреру и государству. Вы помните ее?
– Конечно, господин рейхсфюрер.
Гиммлер поднял голову. Лицо его было холодным и бесстрастным.
– Повторите ее сейчас.
– "Клянусь богом исполнять эту святую клятву. Я буду беспрекословно повиноваться фюреру германского рейха и народа Адольфу Гитлеру, Верховному главнокомандующему вооруженных сил, и готов как храбрый солдат в любой момент отдать свою жизнь за присягу".
Глазница его снова горела, отрезанная рука болела.
– Отлично, полковник Радл. И помните одно: неудача – это признак слабости.
Гиммлер наклонил голову и продолжал писать. Радл поскорее открыл дверь и нетвердым шагом вышел.
В пять часов, когда в конце концов он сдался и потянулся за бутылкой коньяка, ему стало ясно, что он должен провести это дело, но не для себя, а для Труди и детей. Надзор гестапо – это для большинства людей очень плохо.
– Но не для меня, – сказал он, снова гася свет. – Мне надо, чтобы сам Гиммлер шел по моему следу.
Все-таки он уснул. Его разбудил в восемь часов Хофер, принеся кофе и горячие рогалики. Радл поднялся, подошел к окну, жуя на ходу рогалик. Утро было серое, шел сильный дождь.
– Бомбежка была сильная. Карл?
– Не слишком. Я слышал, что восемь «ланкастеров» сбито.
– Если вы заглянете во внутренний карман моего мундира, то увидите конверт, – сказал Радл. – Я хочу, чтобы вы прочли лежащее в нем письмо.
Он ждал, глядя на дождь. Хофер смотрел на письмо, и вид у него был потрясенный:
– Что это означает, господин полковник?
– Дело Черчилля, Карл. Оно продолжается. Так хочет фюрер. Мне этой ночью сказал сам Гиммлер.
– А адмирал, господин полковник?
– Не должен ничего знать.
Хофер уставился на него в искреннем замешательстве, держа в руке письмо. Радл взял его у него и поднял кверху:
– Мы маленькие люди – вы и я, – попавшие в очень большую паутину, и должны ступать осторожно. Эта директива – все, что нам надо. Приказ самого фюрера. Вы понимаете?
– Думаю, что да.
– Мне вы доверяете?
Хофер встал по стойке «смирно».
– Я никогда в вас не сомневался, господин полковник. Никогда.
Радл почувствовал, как в нем подымается волна признательности.
– Хорошо, тогда мы продолжим то, о чем я говорил в строжайшей тайне.
– Как прикажете, господин полковник.
– Хорошо, Карл, принесите мне все, что у нас есть, и мы еще раз все просмотрим.
Он подошел к окну, открыл его и глубоко вздохнул. От ночных пожаров в воздухе стоял едкий запах дыма. Часть города, видимая ему из окна, лежала в руинах. Странно, почему он так взволнован?
– Господин полковник? – удивленно вымолвил Хофер.
Они склонились над столом, на котором были разложены донесения и карты.
– Миссис Грей, – объяснил Радл. – Ей нужен мужчина.
– А, теперь я понял, господин полковник, – сказал Хофер. – Человек с крепкими плечами. Тупой инструмент?
– Нет. – Радл нахмурился и взял из коробки на столе русскую папиросу. – И ум тоже, это важно.
Хофер поднес ему огонь:
– Трудное сочетание.
– Как всегда. Кто из тех, кто работает сейчас в Англии на первый отдел, мог бы помочь? Он должен быть абсолютно надежным.
– Есть семь-восемь агентов, которых можно было бы считать такими. Например, Белоснежка. Он два года работает в Военно-морском управлении в Портсмуте. От него мы получаем ценную регулярную информацию о североатлантических конвоях.
Радл нетерпеливо покачал головой:
– Нет, не такой нужен. Эта работа слишком важна, чтобы ее подставлять под удар. Господи, неужели нет других?
– Не меньше пятидесяти, – Хофер пожал плечами. – К сожалению, английская контрразведка удивительно хорошо поработала за последние восемнадцать месяцев.
Радл встал, подошел к окну и стоял там, нетерпеливо постукивая ногой. Он не сердился, скорее всего, он был обеспокоен. Джоанне Грей было шестьдесят восемь лет, и как бы преданна, как бы надежна она ни была, ей нужен был мужчина. Как сказал Хофер, тупой инструмент. Без него все предприятие могло потерпеть крах.
Левая рука болела – рука, которой не было, и это был явный признак стресса, голова раскалывалась. «Неудача – признак слабости, полковник». Гиммлер сказал это, глядя темными, холодными глазами. Радл задрожал, а когда вспомнил подвалы на Принц-Альбрехтштрассе, то от страха почувствовал позывы желудка.
Военный полицейский тоже заметил ее. Он поднял тревогу, спрыгнул на рельсы и схватил девушку. Она завизжала, вырвалась из его рук, взобралась на платформу и побежала к выходу, прямо в руки майора полиции Франка.
Он схватил ее за волосы и встряхнул, как крысу:
– Грязная еврейская сучка. Я научу тебя, как себя вести.
Штайнер бросился вперед.
– Не надо, господин полковник! – воскликнул Нойманн, но было уже поздно.
Штайнер крепко ухватил Франка за воротник, дернув так что майор едва не упал, схватил девушку за руку и спрятал за спиной.
Майор Франк встал, лицо его дергалось от ярости. Рука потянулась к «вальтеру» в кобуре на поясе, но Штайнер выхватил из кармана своего кожаного пальто автоматический пистолет и ткнул им в переносицу майора.
– Одно движение, и я размозжу вам голову, – сказал он. – Если вдуматься, так я облагодетельствую человечество.
Подбежало не меньше дюжины полицейских – у одних в руках автоматические пистолеты, у других – винтовки. Встали полукругом в трех-четырех ярдах. Высокий унтер-офицер направил на Штайнера автомат, но Штайнер крепко держал Франка за шиворот, вдавив в него дуло пистолета.
– Я бы не советовал.
В это время через станцию проходил со скоростью пять-шесть миль в час паровоз с открытыми платформами, груженными углем. Штайнер спросил у девушки, не оборачиваясь:
– Как тебя зовут, детка?
– Брана, – ответила она. – Брана Леземникова.
– Ну, Брана, – сказал он, – если ты хоть наполовину такая девчонка, как я о тебе думаю, ты ухватишься за одну из этих угольных платформ и не отпустишь, пока не выберешься отсюда. Вот все, что я могу для тебя сделать. – Брана мгновенно вскочила, а Штайнер повысил голос: – Тот, кто выстрелит в девчонку, выстрелит и в майора.
Девушка подскочила к платформе, уцепилась и подтянулась. Поезд все дальше уходил от станции. Стало тихо.
Франк процедил:
– Ее снимут на первой же станции. Я об этом лично позабочусь.
Штайнер оттолкнул его и спрятал в карман пистолет. Сразу же военные полицейские придвинулись к ним, но Риттер Нойманн воскликнул:
– Не сегодня, джентльмены!
Штайнер обернулся. В руках лейтенанта он увидел пулемет-пистолет МР-40. За Нойманном стояли их люди, вооруженные до зубов.
В этот момент могло произойти все, что угодно, если бы не неожиданная суматоха у главного входа. Ворвалась группа эсэсовцев, держа ружья наизготове. Они построились буквой V, минуту спустя появился бригадефюрер СС и генерал-майор полиции Юрген Штрооп, а с ним три или четыре офицера СС разных чинов – все вооруженные. На Штроопе, удивительно непривлекательном с виду, была полевая фуражка и боевая форма.
– Что происходит, Франк?
– Спросите его, господин бригадефюрер, – сказал Франк с перекошенным от ярости лицом. – Этот человек, офицер германской армии, только что дал возможность сбежать еврейской террористке.
Штрооп оглядел Штайнера, обратив внимание на знаки различия и «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями».
– Вы кто такой? – потребовал он.
– Курт Штайнер, парашютный полк, – ответил Штайнер. – А кем бы вы могли быть?
Не было случая, чтобы Юрген Штрооп вышел из себя. Он спокойно ответил:
– Со мной так разговаривать нельзя, господин полковник. Я генерал-майор, как вы прекрасно знаете.
– И мой отец тоже, – сказал ему Штайнер, – поэтому на меня ваш чин не производит особого впечатления. Тем не менее – раз вы подняли этот вопрос – вы бригадефюрер Штрооп, человек, руководящий вон тем побоищем?
– Да, я здесь командующий.
Штайнер сморщил нос:
– Я так и думал. Знаете, кого вы мне напоминаете?
– Нет, господин полковник, – сказал Штрооп. – Скажите, прошу вас.
– То, что иногда прилипает к сапогу в канаве, – отрезал Штайнер. – Очень неприятно в жаркий день.
Юрген Штрооп, сохраняя ледяное спокойствие, протянул руку. Штайнер вздохнул, вытащил из кармана пистолет и отдал его. Через плечо он посмотрел на своих людей:
– Вот так, ребята, опустите оружие. – И снова обернулся к Штроопу: – По какой-то непонятной причине они мне преданы. Есть ли какой-либо шанс удовлетвориться мною и не придавать значения их роли в этом деле?
– Ни малейшего, – резко ответил бригадефюрер Юрген Штрооп.
– Я так и думал, – сказал Штайнер. – Горжусь тем, что сразу же различаю законченного негодяя, когда он мне попадается.
* * *
Радл долго сидел с папкой на коленях после того, как кончил читать протокол суда военного трибунала. Штайнеру повезло, его не расстреляли, возможно ему помогло влияние отца, – ведь все-таки и он, и его люди были героями войны. Расстрел кавалера ордена «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями» мог плохо сказаться на моральном духе армии. А операция «Рыба-меч» на Нормандских островах, в конце концов, была верным способом от всех них отделаться. Гениальная мысль, пришедшая кому-то в голову.Россман развалился в кресле напротив. Он, видимо, спал, и черная шляпа с опущенными полями съехала ему на глаза, но когда над дверью мелькнул свет, он вскочил на ноги. Вошел без стука и через мгновение вернулся.
– Вас зовет.
Рейхсфюрер все еще сидел за столом. Теперь перед ним была разложена военно-топографическая карта. Он поднял голову:
– Как вам понравилась веселая проделка Штайнера в Варшаве?
– Поразительная история, – осторожно заметил Радл. – Не... неординарный человек.
– Я бы сказал, один из храбрейших, кого когда-либо встретишь, – спокойно сказал Гиммлер. – Одаренный высоким интеллектом, отважный, безжалостный, блестящий солдат – и романтичный дурак. Я думаю, что в нем говорит его американская половина. – Рейхсфюрер покачал головой. – «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями». После Русской кампании фюрер захотел лично с ним встретиться. А он что делает? Отбрасывает все: карьеру, будущее, все ради какой-то еврейской сучки, которую он в жизни до этого в глаза не видел.
Он посмотрел на Радла, как будто ждал ответа, и Радл неуверенно сказал:
– Поразительно, господин рейхсфюрер.
Гиммлер кивнул, а затем, как будто полностью отбросив эту тему, потер руки и наклонился над картой.
– Донесения Грей действительно великолепны. Выдающийся агент. Получится?
– Думаю, что да, – без колебания ответил Радл.
– А адмирал? Что думает адмирал?
Мысли в голове у Радла завертелись, пока он пытался сформулировать подходящий ответ:
– На этот вопрос ответить трудно.
Гиммлер откинулся в кресле, скрестив руки. На мгновение Радлу показалось, что он стоит в коротких штанишках перед своим старым сельским учителем. Дикость какая-то.
– Можете не говорить, я догадываюсь. Ценю преданность, но в данном случае вы бы лучше помнили, что на первом плане – преданность Германии, фюреру.
– Естественно, господин рейхсфюрер, – поспешно сказал Радл.
– К сожалению, есть такие, кто с этим не согласен, – продолжал Гиммлер. – Подрывные элементы на всех уровнях в обществе. Даже среди генералов верховного командования. Это вас удивляет?
Радл, пораженный до глубины души, сказал:
– Господин рейхсфюрер, не могу поверить...
– Что люди, присягнувшие на личную преданность фюреру, могут вести себя так подло? – Он с легкой грустью покачал головой. – У меня есть все основания считать, что в марте этого года офицеры вермахта в высоких чинах подложили в самолет фюрера бомбу, которая должна была взорваться в полете из Смоленска в Растенбург.
– Господи боже мой, – пробормотал Радл.
– Бомба не взорвалась, ее убрали люди, которые были связаны с этим покушением. Конечно, начинаешь острее, чем когда-либо, понимать, что мы не можем проиграть, что окончательная победа должна быть за нами. Совершенно очевидно, что фюрера спасло вмешательство божественных сил. И это меня ничуть не удивляет. Я всегда верил, что за кулисами природы есть какое-то высшее существо. Вы согласны?
– Конечно, господин рейхсфюрер, – ответил Радл.
– Да, если бы мы отказались признать это, то были бы не лучше марксистов. Я утверждаю, что все эсэсовцы верят в бога. – Он на минутку снял пенсне и нежно погладил пальцем переносицу. – Итак, повсюду предатели. И в армии, и на флоте, на самом высоком уровне. – Надев пенсне, он посмотрел на Радла. – Так что, вы видите, Радл, у меня самые убедительные основания для уверенности в том, что адмирал Канарис должен был наложить вето на ваш проект.
Радл тупо уставился на него. Кровь у него похолодела. Гиммлер мягко продолжал:
– Это бы не совпадало с его главной задачей, и задача эта вовсе не победа германского рейха в войне, уверяю вас.
Чтобы глава абвера действовал против государства? Чудовищная мысль. Но тут Радл вспомнил колкие слова адмирала. Его уничижительные замечания о высокопоставленных государственных деятелях, а по временам – и о самом фюрере. Его сегодняшняя реакция. Мы проиграли войну. И это – от главы абвера!
Гиммлер нажал кнопку звонка. Вошел Россман.
– У меня будет важный телефонный разговор. Проведите господина полковника по нашим владениям, минут десять, и приведите обратно. – Он обернулся к Радлу. – Вы ведь не видели наших подвалов?
– Нет, господин рейхсфюрер.
Радл мог бы добавить, что гестаповские подвалы на Принц-Альбрехтштрассе были последним местом на земле, которое бы ему хотелось посмотреть. Но он знал, что посмотреть их придется, хочет он этого или нет, знал по легкой улыбке, игравшей на губах Россмана, что все было заранее подстроено.
* * *
На первом этаже они прошли по коридору, который вел в глубину здания. В его конце находилась железная дверь, охраняемая двумя гестаповцами в стальных шлемах и с пистолетами-пулеметами.– Вы что, ждете войны или чего-нибудь в этом роде? – спросил Радл.
Россман ухмыльнулся:
– Скажем, чтобы произвести впечатление на клиентов.
Дверь отперли, и первым спустился Радл. Коридор внизу был ярко освещен, кирпичные стены окрашены в белый цвет, двери открывались направо и налево. Было поразительно тихо.
– Можно начать и отсюда, – сказал Россман, открыл ближайшую дверь и зажег свет.
Это был достаточно тривиальный подвал, окрашенный в белый цвет, за исключением одной стены, производившей удивительно грубое впечатление, так как поверхность была неровной и покрытой множеством пятен. Около стены по потолку проходила балка, с которой свешивались цепи с пружинными стременами на конце.
– Вещь, которая применяется в последнее время очень успешно. – Россман вытащил из кармана пачку сигарет и предложил одну Радлу. – Лично я считаю это сооружение никчемным. Ну зачем доводить человека до сумасшествия, если вы хотите, чтобы он заговорил?
– А что происходит?
– Подозреваемого подвешивают на стременах и включают ток. Чтобы ток проходил сильнее, на стену льют ведрами воду. Поразительно, что это делает с людьми. Если вы ближе присмотритесь, то поймете, что я имею в виду.
Радл подошел к стене и увидел: то, что он принимал за грубую поверхность, на самом деле было слоями засохшей человеческой кожи, оставшейся на бетоне в тех местах, где жертвы пытались ползти по нему, терзаемые мучительной болью.
– Инквизиция гордилась бы вами.
– Не будьте саркастичным, господин полковник, здесь это опасно. Я видел здесь генералов на коленях, умолявших о пощаде. – Россман весело улыбнулся. – Но ее нет ни здесь, ни там. – Он пошел к двери. – Что теперь вам показать?
– Ничего, благодарю вас, – ответил Радл. – Вы мне все разъяснили, разве не это было целью мероприятия? Можете вести меня обратно.
– Как скажете, господин полковник. – Россман пожал плечами и погасил свет.
* * *
Когда Радл вернулся в кабинет, Гиммлер что-то энергично писал. Он поднял голову и спокойно сказал:– Страшные вещи приходится делать. Лично мне просто делается дурно, не выношу никакого насилия. Проклятие величия в том, господин полковник, что оно должно перешагивать через трупы, чтобы создать новую жизнь.
– Господин рейхсфюрер, – сказал Радл, – что вам нужно от меня?
Гиммлер слегка улыбнулся, умудряясь при этом выглядеть еще более зловеще.
– Все очень просто. То самое дело Черчилля. Я хочу, чтобы его довели до конца.
– Но адмирал не хочет.
– У вас большая автономия, верно? Сами ведете свои дела? Много ездите? За последние две недели Мюнхен, Париж, Антверпен? – Гиммлер пожал плечами. – Не вижу причины, почему бы вам не заняться этим без ведома адмирала. Большую часть того, что надо сделать, можно сочетать с другой работой.
– Но почему, господин рейхсфюрер, почему так важно делать это таким путем?
– Потому, во-первых, что я считаю адмирала в этом деле абсолютно неправым. Ваш план можно было бы осуществить, если все пойдет гладко – так, как у Скорцени в Гран Сассо. Если все удастся, если Черчилль будет убит или похищен – а лично я предпочел бы видеть его мертвым, – это будет сенсация на весь мир. Невероятный подвиг оружия.
– То есть если бы все шло, как того хочет адмирал, то не произошло бы сенсации, – сказал Радл. – Теперь я понял. Еще один гвоздь в его гроб?
– Согласитесь, что при данных обстоятельствах он его заслужил.
– Что можно сказать?
– Можно ли таким людям спускать? Именно этого вы хотите, Радл, как преданный германский офицер?
– Но господин рейхсфюрер должен понять, в какое невозможное положение он ставит меня, – сказал Радл. – Мои отношения с адмиралом всегда были отличными. – Слишком поздно Радлу пришло в голову, что едва ли при сложившихся обстоятельствах стоит напирать на это, и он торопливо добавил: – Естественно, моя личная преданность не вызывает сомнений, но на какой авторитет мне придется опираться, чтобы осуществить этот проект?
Из ящика стола Гиммлер достал тяжелый конверт из манильской бумаги. Он открыл его и вынул письмо, которое передал Радлу, не говоря ни слова. Письмо было напечатано на гербовой бумаге с германским орлом и золотым «Железным крестом».
"От руководителя и канцлера государства
Совершенно секретно
Полковник Радл действует по моему прямому личному приказу в деле чрезвычайной важности для рейха. Он подотчетен только мне. Весь персонал, военный и гражданский, без различия ранга должен помогать ему так, как он найдет нужным.
Адольф Гитлер".
Радл был потрясен. Это был самый невероятный документ, какой он когда-либо держал в руках. Таким ключом человек мог открыть любую дверь в стране, не получив ни в чем отказа. По телу его побежали мурашки и прошла странная дрожь.
– Как видите, всякий, кто пожелает подвергнуть этот документ сомнению, должен быть готов вступить в контакт с самим фюрером. – Гиммлер быстро потер руки. – Итак, все решено. Вы готовы взять на себя обязанность, которую фюрер на вас налагает?
И впрямь ничего не оставалось, кроме как сказать очевидное:
– Конечно, господин рейхсфюрер.
– Хорошо, – Гиммлер явно был доволен. – Тогда к делу. Вы правы, когда думаете о Штайнере. Самый подходящий человек для этого дела. Предлагаю вам без промедления поехать и познакомиться с ним.
– Мне кажется, – осторожно сказал Радл, – что в свете недавней истории он может не заинтересоваться таким назначением.
– Выбора у него не будет, – сказал Гиммлер. – Четыре дня назад арестован его отец по подозрению в государственной измене.
– Генерал Штайнер? – удивленно спросил Радл.
– Да, старый дурак, похоже, связался с совершенно неподходящими людьми. В данный момент его везут в Берлин.
– На... на Принц-Альбрехтштрассе?
– Ну конечно. Можете сказать Штайнеру, что послужить рейху любым способом в данный момент будет не только в его интересах. Такое проявление преданности может оказать благоприятное воздействие на решение дела его отца. – Радл искренне был в ужасе. Гиммлер продолжал: – Теперь несколько фактов. Мне хотелось бы, чтобы вы поподробнее остановились на вопросе о переодевании, который вы упоминаете в своем плане. Это меня интересует.
У Радла зародилось чувство полной нереальности. Никто не был в безопасности – никто. Он знал людей, целые семьи, исчезнувшие после визита гестапо. Он подумал о жене Труди, о трех любимых дочерях, и та же неистовая отвага, которая провела его сквозь Зимнюю кампанию, пронизала его снова. «Ради них, – подумал он, – я должен выжить, ради них. Что бы для этого ни потребовалось, все».
Он начал говорить, поражаясь спокойствию своего голоса:
– Как известно рейхсфюреру, у англичан много десантно-диверсионных полков, так называемых «коммандос», но, возможно, одной из самых успешных была часть, созданная английским офицером Стирлингом, которая действовала в тылу нашего фронта в Африке. Специальная воздушная служба.
– А, да, этого человека они называли призрачным майором. Тот самый, которого так высоко ценил Роммель.
– Его захватили в плен в январе этого года, господин рейхсфюрер. По-моему, он сейчас в Колдице, но дело, которое он начал, не только продолжается, но и расширяется. Судя по нашей последней информации, в Англию вскоре должны возвратиться Первый и Второй полки Специальных военно-воздушных сил, а также Третий и Четвертый французские парашютные батальоны. У них даже есть польская Независимая парашютная эскадрилья.
– К чему вы все это ведете?
– Армия мало знает об этих частях. Считается, что их задачи секретные, поэтому мало вероятности, что кто-либо будет к ним придираться.
– Вы хотите выдать наших людей за поляков из этой части?
– Так точно, господин рейхсфюрер.
– А форма?
– Большинство из них в боевых условиях носят маскировочные халаты и брюки, похожие на эсэсовские, и красный берет английских парашютистов с особым значком – кинжал с крыльями и надписью: «Кто дерзает – побеждает».
– Ах, как драматично, – сухо заметил Гиммлер.
– У абвера большой запас обмундирования, принадлежавшего пленным, захваченным во время операций СВС на греческих островах, в Югославии и Албании.
– А снаряжение?
– Без проблем. Английский штаб Специальных операций до сих пор не осознал, до какой степени мы просочились в голландское движение Сопротивления.
– Террористическое движение, – поправил его Гиммлер. – Но продолжайте.
– Почти каждую ночь сбрасываются новые партии оружия, снаряжения для саботажа, радио для использования в полевых условиях, даже деньги. Но в штабе до сих пор не поняли, что все радиограммы, которые они получают, идут от абвера.
– Господи, – сказал Гиммлер. – И мы все еще продолжаем проигрывать войну. – Он встал, подошел к камину и погрел руки. – Переодевание в форму врага – вопрос весьма деликатный, оно запрещено Женевской конвенцией. Расплата одна – расстрел.
– Точно, господин рейхсфюрер.
– Тут, мне кажется, надо идти на компромисс. На десантниках под английской маскировочной формой будет обычная форма немецких солдат. Таким образом, сражаться они будут как немецкие солдаты, а не как гангстеры. Перед самым боем они могли бы сбросить свой маскарад. Согласны?
Лично Радлу идея эта показалась самой худшей из всего, что он когда-либо слышал, но он понимал, что спорить бесполезно.
– Как прикажете, господин рейхсфюрер.
– Хорошо. Все остальное мне представляется делом организации. Люфтваффе и военные корабли для перевозки. Здесь все просто. Директива фюрера откроет вам все двери. Есть еще что-нибудь, о чем бы вы хотели со мной поговорить?
– В отношении самого Черчилля, – сказал Радл. – Его брать живым?
– Если удастся, – сказал Гиммлер. – Мертвым, если по-другому не получится.
– Понятно.
– Хорошо, значит, я могу спокойно оставить дело в ваших руках. Россман даст вам особый номер телефона. Я хочу ежедневно знать о ходе дела. – Он положил донесения и карту в портфель и придвинул его Радлу.
– Как прикажете, господин рейхсфюрер.
Радл сложил бесценное письмо, положил его обратно в конверт и сунул в карман мундира. Взял портфель, свое кожаное пальто и пошел к двери.
Гиммлер, который было снова стал писать, позвал:
– Полковник Радл.
Радл повернулся.
– Господин рейхсфюрер?
– Ваша присяга германского солдата фюреру и государству. Вы помните ее?
– Конечно, господин рейхсфюрер.
Гиммлер поднял голову. Лицо его было холодным и бесстрастным.
– Повторите ее сейчас.
– "Клянусь богом исполнять эту святую клятву. Я буду беспрекословно повиноваться фюреру германского рейха и народа Адольфу Гитлеру, Верховному главнокомандующему вооруженных сил, и готов как храбрый солдат в любой момент отдать свою жизнь за присягу".
Глазница его снова горела, отрезанная рука болела.
– Отлично, полковник Радл. И помните одно: неудача – это признак слабости.
Гиммлер наклонил голову и продолжал писать. Радл поскорее открыл дверь и нетвердым шагом вышел.
* * *
Он решил домой в квартиру не идти. Вместо этого попросил Россмана высадить его на Тирпиц-Уфер, пошел к себе в кабинет и лег на маленькую походную койку, которая имелась на случай таких непредвиденных обстоятельств. Спал он мало. Как только закрывал глаза, всплывало серебряное пенсне, холодные глаза, спокойный сухой голос, высказывающий чудовищные мысли.В пять часов, когда в конце концов он сдался и потянулся за бутылкой коньяка, ему стало ясно, что он должен провести это дело, но не для себя, а для Труди и детей. Надзор гестапо – это для большинства людей очень плохо.
– Но не для меня, – сказал он, снова гася свет. – Мне надо, чтобы сам Гиммлер шел по моему следу.
Все-таки он уснул. Его разбудил в восемь часов Хофер, принеся кофе и горячие рогалики. Радл поднялся, подошел к окну, жуя на ходу рогалик. Утро было серое, шел сильный дождь.
– Бомбежка была сильная. Карл?
– Не слишком. Я слышал, что восемь «ланкастеров» сбито.
– Если вы заглянете во внутренний карман моего мундира, то увидите конверт, – сказал Радл. – Я хочу, чтобы вы прочли лежащее в нем письмо.
Он ждал, глядя на дождь. Хофер смотрел на письмо, и вид у него был потрясенный:
– Что это означает, господин полковник?
– Дело Черчилля, Карл. Оно продолжается. Так хочет фюрер. Мне этой ночью сказал сам Гиммлер.
– А адмирал, господин полковник?
– Не должен ничего знать.
Хофер уставился на него в искреннем замешательстве, держа в руке письмо. Радл взял его у него и поднял кверху:
– Мы маленькие люди – вы и я, – попавшие в очень большую паутину, и должны ступать осторожно. Эта директива – все, что нам надо. Приказ самого фюрера. Вы понимаете?
– Думаю, что да.
– Мне вы доверяете?
Хофер встал по стойке «смирно».
– Я никогда в вас не сомневался, господин полковник. Никогда.
Радл почувствовал, как в нем подымается волна признательности.
– Хорошо, тогда мы продолжим то, о чем я говорил в строжайшей тайне.
– Как прикажете, господин полковник.
– Хорошо, Карл, принесите мне все, что у нас есть, и мы еще раз все просмотрим.
Он подошел к окну, открыл его и глубоко вздохнул. От ночных пожаров в воздухе стоял едкий запах дыма. Часть города, видимая ему из окна, лежала в руинах. Странно, почему он так взволнован?
* * *
– Ей нужен мужчина, Карл.– Господин полковник? – удивленно вымолвил Хофер.
Они склонились над столом, на котором были разложены донесения и карты.
– Миссис Грей, – объяснил Радл. – Ей нужен мужчина.
– А, теперь я понял, господин полковник, – сказал Хофер. – Человек с крепкими плечами. Тупой инструмент?
– Нет. – Радл нахмурился и взял из коробки на столе русскую папиросу. – И ум тоже, это важно.
Хофер поднес ему огонь:
– Трудное сочетание.
– Как всегда. Кто из тех, кто работает сейчас в Англии на первый отдел, мог бы помочь? Он должен быть абсолютно надежным.
– Есть семь-восемь агентов, которых можно было бы считать такими. Например, Белоснежка. Он два года работает в Военно-морском управлении в Портсмуте. От него мы получаем ценную регулярную информацию о североатлантических конвоях.
Радл нетерпеливо покачал головой:
– Нет, не такой нужен. Эта работа слишком важна, чтобы ее подставлять под удар. Господи, неужели нет других?
– Не меньше пятидесяти, – Хофер пожал плечами. – К сожалению, английская контрразведка удивительно хорошо поработала за последние восемнадцать месяцев.
Радл встал, подошел к окну и стоял там, нетерпеливо постукивая ногой. Он не сердился, скорее всего, он был обеспокоен. Джоанне Грей было шестьдесят восемь лет, и как бы преданна, как бы надежна она ни была, ей нужен был мужчина. Как сказал Хофер, тупой инструмент. Без него все предприятие могло потерпеть крах.
Левая рука болела – рука, которой не было, и это был явный признак стресса, голова раскалывалась. «Неудача – признак слабости, полковник». Гиммлер сказал это, глядя темными, холодными глазами. Радл задрожал, а когда вспомнил подвалы на Принц-Альбрехтштрассе, то от страха почувствовал позывы желудка.