— Бедный Сэм, — вздохнул он. — Ладно, мы сделаем так, как сказал Фигуередо. Пойдем и заберем его немного погодя.
Потом, внезапно изменив тему разговора, он встал и похлопал "Бристоль" по боку.
— Прекрасный мотор "роллс-ройс". Самый лучший. Этот "Бристоль" был выдающимся многоцелевым самолетом на Западном фронте.
— Вы воевали там?
— О, не то, что вы думаете. Я не летчик, как Рихтхофен или Удет, затянутые в серую униформу с наградами на шее, но я часто посещал военные аэродромы. В начале своей инженерной карьеры я работал у Фоккера.
— А Хэннах сражался по другую сторону фронта?
— Думаю, что так. — Он снова повернулся к машине, тщательно осматривая мотор с переносной лампой в руке. — Он и на самом деле в превосходном состоянии.
Я спросил:
— А что неладно с ним? Вы знаете?
— С Сэмом? — Он пожал плечами. — Все довольно просто. Слишком рано стал знаменитым. Ас асов в двадцать три года. Все медали в мире и почести. — Менни нагнулся за другим гаечным ключом. — Вы представляете, что случается с таким человеком, когда все кончается?
Я, кажется, начал кое-что понимать.
— Мне кажется, что вся его дальнейшая жизнь стала какой-то разрядкой напряжения?
— Ну, это слабо сказано. Двадцать лет возить почту, летать по самым недоступным точкам, вызывать дрожь возбуждения у зевак на государственных праздниках, которые втайне надеются увидеть, как его парашют не раскроется, или рисковать жизнью сотнями других способов — и в конце концов что за все это получить? — Он сделал вопросительный жест руками. — Так вот, мой друг, через три месяца, когда кончится его контракт с правительством, он получит вознаграждение в пять тысяч долларов.
Менни смотрел на меня сверху вниз несколько секунд, а потом отвернулся и снова начал копаться в моторе. Я не знал, что сказать, но он сам разрядил обстановку.
— Я очень верю в предчувствия. Верю первому впечатлению о человеке. Вот теперь вы меня весьма заинтересовали. Вы в таком возрасте и уже сложились как личность — это очень редко в наше время. Расскажите мне о себе.
И я рассказал ему все, потому что никогда еще не встречал собеседника, которому так легко открыть душу. Он говорил совсем немного, больше задавал вопросы, но выжал из меня все.
— Это хорошо, что Сэм помог вам, — заключил он, — но все-таки я очень верю в судьбу. Человек должен жить настоящим. Принимать все таким, как есть. Просто невозможно жить как-то иначе. Там, дома, у меня есть книга, которую вы обязательно должны прочесть. Это Кант — "Критика чистого разума".
— Я читал.
Он повернулся ко мне, от удивления его брови поползли вверх.
— Вы согласны с главным тезисом?
— Вовсе нет. Я не думаю, что в этой жизни есть что-то настолько определенное, что подчиняется каким-то правилам. Надо воспринимать все, как есть, и делать лучшее, что можешь.
— Тогда вы последователь Хайдеггера. У меня есть его книга, которая заинтересует вас. Он там говорит, что для настоящей жизни необходимо решительное противопоставление ее смерти. Вот скажите мне, вы испугались вчера, когда собирались сажать свою "Вегу"?
— Только потом, — улыбнулся я. — А тогда все мои мысли были заняты только тем, как бы посадить эту чертову штуку и остаться целым.
— Так, значит, вы абсолютно совпадаете мыслями с Хайдеггером.
— А что бы он сказал о Хэннахе?
— Боюсь, что немного. Сэм существует только в двух мирах. В прошлом и будущем. Он никогда не рассуждает категориями настоящего. В этом его трагедия.
— Так что же ему остается?
Он повернулся и мрачно посмотрел на меня. С гаечного ключа в его правой руке капало масло.
— Я с определенностью знаю только одно. Ему следовало погибнуть в битве на вершине своей славы, как это случилось со многими другими. По возможности, в самый последний момент войны. Например, в ноябре 1918 года, лучше всего.
То, что ему пришлось сказать такое, выглядело ужасно, но я его понял. Мы стояли и смотрели друг на друга, и только шум дождя, падающего на землю, нарушал тишину. Он вытер руки куском хлопчатобумажной ветоши и грустно улыбнулся:
— А теперь, мне кажется, надо пойти и забрать его, пока не поздно.
Когда мы приблизились к ступеням отеля, я спросил:
— А что за человек Авила?
Он задержался на середине улицы.
— Есть такая притча о хасидском ребе, которая мне очень нравится. У ребе в доме не осталось ни гроша, и он отдал нищему одно из колец своей жены. Когда же сказал ей об этом, она закатила истерику, потому что кольцо оказалось фамильной реликвией и очень дорогим. Услышав это, ребе кинулся на улицы, разыскивая нищего.
— Чтобы отобрать кольцо?
— Нет, для того, чтобы предупредить нищего о действительной ценности кольца на случай, если кто-нибудь попытается обмануть его при продаже.
Я громко рассмеялся, озадаченный притчей.
— И что же это имеет общего с Авилой?
— Да ничего, я думаю, — устало улыбнулся Менни. — Кроме того, что он совсем не такой.
Мы свернули в переулочек рядом с отелем и немного выждали.
— Дверь на кухню сразу за углом, как я говорил. Через нее проход к бару. Вы не ошибетесь.
Из окон отеля раздался новый взрыв смеха.
— Они, кажется, очень радуются чему-то!
— Я уже слышал раньше такой смех. Мне он тогда не нравился, так же как и сейчас. Ну, успеха, — сказал он и направился к главному входу в отель.
Кухонная дверь, о которой он говорил, оказалась открыта. Жена Фигуередо сидела на стуле и резала овощи в горшок, который держала на коленях. Я прошел мимо, не обращая внимания на ее удивленный взгляд, пересек кухню и подошел к противоположной двери.
В конце короткого прохода к бару я увидел Фигуередо, который стоял и смотрел сквозь занавес из бисера в зал, сам оставаясь невидимым.
При моем приближении он обернулся и посмотрел на меня через плечо. Я дал знак ему молчать и сам заглянул в зал. Они все еще сидели за столом, Хэннах и Авила рядом. Хэннах уткнулся лицом в скрещенные руки и, судя по всему, был мертвецки пьян. Вдруг Авила схватил его за волосы и приподнял голову над столом так, что у бедняги раскрылся рот, затем взял графин качаки и влил ему примерно пинту.
— Ну как вам нравится наше вино, сеньор?
Хэннах начал задыхаться, Авила отпустил его, и он снова уронил голову. Остальным показалось это крайне забавным, и один из них вылил стакан вина на голову американца.
Когда Менни вошел в салон, внезапно наступила тишина. В своей старой зюйдвестке и желтом плаще он выглядел смешно, но, как ни странно, даже улыбки сползли с лиц. Твердой походкой он подошел к старателям и остановился.
Авила зарычал:
— Проваливай, тебе здесь нечего делать!
Лицо Менни стало бледнее обычного.
— Не уйду без капитана Хэннаха.
Авила навел на него револьвер и не спеша взвел курок. Тогда я вытащил из-под плаща автоматическое ружье и дал знак Фигуередо отойти в сторону. Прямо позади Авилы стоял деревянный столб, который поддерживал потолок из досок. По такой цели я не мог промахнуться. Тщательно прицелившись, я выстрелил. Столб разлетелся как раз посередине, и часть потолка просела.
Мне редко приходилось видеть, чтобы люди разбегались в разные стороны с такой быстротой, и, когда я вышел из-за занавеса с ружьем наготове, все лежали, распростершись на полу, кроме самого Авилы, который стоял на одном колене около Хэннаха с револьвером в руке.
— На твоем месте я бы опустил оружие, — сказал я ему. — Это шестизарядное автоматическое ружье, и у меня патроны со стальной картечью.
Он осторожно положил револьвер на стол и поднялся, злобно глядя на меня. Я обошел стойку бара и передал ружье Менни. Потом опустился на одно колено возле Хэннаха, подвел под него плечо и поднялся вместе с ним.
Авила процедил сквозь зубы:
— Запомню это, сеньор. Настанет моя очередь.
Я не потрудился ответить ему, а просто повернулся и вышел. Менни последовал за мной, держа ружье под рукой.
Хэннаха начало рвать прямо на улице, и, пока мы добрались до дому, у него внутри вряд ли что-нибудь осталось. Мы раздели его и поставили под душ, чтобы хоть немного привести в чувство. Но он настолько пропитался алкоголем, что все еще ничего не соображал, когда мы уложили его в кровать.
Он метался по кровати, обнимая себя руками. Когда я наклонился над ним, он открыл глаза, нахмурился, а потом улыбнулся:
— Ты новенький, парень? Только что из Англии?
— Что-то в этом роде. — Я взглянул на Менни, который, казалось, никак не реагировал на происходившее.
— Если ты продержишься неделю, у тебя будет шанс. — Он схватил меня за летную куртку. — Я дам тебе совет. Никогда не пересекай линию фронта один на высоте менее десяти тысяч футов. Это урок номер один.
— Я запомню, — пообещал я.
— И солнце, наблюдай за солнцем!
Я думал, что он скажет что-нибудь еще, но его голова склонилась на одну сторону, и он снова впал в забытье.
— Он думает, что снова оказался на Западном фронте.
Менни кивнул:
— Каждый раз одно и то же. Прошлое неотвратимо преследует его.
Он очень тщательно подоткнул одеяло под плечи Хэннаха, а я пошел в гостиную. Дождь перестал, и от земли поднимался пар, словно дым.
Но в спальне еще сохранялась прохлада, я лег и уставился в потолок, размышляя о Сэме Хэннахе, человеке, который когда-то достиг немыслимых высот, а теперь не имеет ничего. И немного спустя я погрузился в сон.
Глава 5
Потом, внезапно изменив тему разговора, он встал и похлопал "Бристоль" по боку.
— Прекрасный мотор "роллс-ройс". Самый лучший. Этот "Бристоль" был выдающимся многоцелевым самолетом на Западном фронте.
— Вы воевали там?
— О, не то, что вы думаете. Я не летчик, как Рихтхофен или Удет, затянутые в серую униформу с наградами на шее, но я часто посещал военные аэродромы. В начале своей инженерной карьеры я работал у Фоккера.
— А Хэннах сражался по другую сторону фронта?
— Думаю, что так. — Он снова повернулся к машине, тщательно осматривая мотор с переносной лампой в руке. — Он и на самом деле в превосходном состоянии.
Я спросил:
— А что неладно с ним? Вы знаете?
— С Сэмом? — Он пожал плечами. — Все довольно просто. Слишком рано стал знаменитым. Ас асов в двадцать три года. Все медали в мире и почести. — Менни нагнулся за другим гаечным ключом. — Вы представляете, что случается с таким человеком, когда все кончается?
Я, кажется, начал кое-что понимать.
— Мне кажется, что вся его дальнейшая жизнь стала какой-то разрядкой напряжения?
— Ну, это слабо сказано. Двадцать лет возить почту, летать по самым недоступным точкам, вызывать дрожь возбуждения у зевак на государственных праздниках, которые втайне надеются увидеть, как его парашют не раскроется, или рисковать жизнью сотнями других способов — и в конце концов что за все это получить? — Он сделал вопросительный жест руками. — Так вот, мой друг, через три месяца, когда кончится его контракт с правительством, он получит вознаграждение в пять тысяч долларов.
Менни смотрел на меня сверху вниз несколько секунд, а потом отвернулся и снова начал копаться в моторе. Я не знал, что сказать, но он сам разрядил обстановку.
— Я очень верю в предчувствия. Верю первому впечатлению о человеке. Вот теперь вы меня весьма заинтересовали. Вы в таком возрасте и уже сложились как личность — это очень редко в наше время. Расскажите мне о себе.
И я рассказал ему все, потому что никогда еще не встречал собеседника, которому так легко открыть душу. Он говорил совсем немного, больше задавал вопросы, но выжал из меня все.
— Это хорошо, что Сэм помог вам, — заключил он, — но все-таки я очень верю в судьбу. Человек должен жить настоящим. Принимать все таким, как есть. Просто невозможно жить как-то иначе. Там, дома, у меня есть книга, которую вы обязательно должны прочесть. Это Кант — "Критика чистого разума".
— Я читал.
Он повернулся ко мне, от удивления его брови поползли вверх.
— Вы согласны с главным тезисом?
— Вовсе нет. Я не думаю, что в этой жизни есть что-то настолько определенное, что подчиняется каким-то правилам. Надо воспринимать все, как есть, и делать лучшее, что можешь.
— Тогда вы последователь Хайдеггера. У меня есть его книга, которая заинтересует вас. Он там говорит, что для настоящей жизни необходимо решительное противопоставление ее смерти. Вот скажите мне, вы испугались вчера, когда собирались сажать свою "Вегу"?
— Только потом, — улыбнулся я. — А тогда все мои мысли были заняты только тем, как бы посадить эту чертову штуку и остаться целым.
— Так, значит, вы абсолютно совпадаете мыслями с Хайдеггером.
— А что бы он сказал о Хэннахе?
— Боюсь, что немного. Сэм существует только в двух мирах. В прошлом и будущем. Он никогда не рассуждает категориями настоящего. В этом его трагедия.
— Так что же ему остается?
Он повернулся и мрачно посмотрел на меня. С гаечного ключа в его правой руке капало масло.
— Я с определенностью знаю только одно. Ему следовало погибнуть в битве на вершине своей славы, как это случилось со многими другими. По возможности, в самый последний момент войны. Например, в ноябре 1918 года, лучше всего.
То, что ему пришлось сказать такое, выглядело ужасно, но я его понял. Мы стояли и смотрели друг на друга, и только шум дождя, падающего на землю, нарушал тишину. Он вытер руки куском хлопчатобумажной ветоши и грустно улыбнулся:
— А теперь, мне кажется, надо пойти и забрать его, пока не поздно.
* * *
Я услышал раскаты смеха задолго до того, как мы подошли к отелю, и этот смех был явно недобрым. Мне стало ясно, что мы попали в беду. Менни тоже знал это. Его лицо под старой зюйдвесткой, которую он надел, чтобы защититься от дождя, стало очень бледным.Когда мы приблизились к ступеням отеля, я спросил:
— А что за человек Авила?
Он задержался на середине улицы.
— Есть такая притча о хасидском ребе, которая мне очень нравится. У ребе в доме не осталось ни гроша, и он отдал нищему одно из колец своей жены. Когда же сказал ей об этом, она закатила истерику, потому что кольцо оказалось фамильной реликвией и очень дорогим. Услышав это, ребе кинулся на улицы, разыскивая нищего.
— Чтобы отобрать кольцо?
— Нет, для того, чтобы предупредить нищего о действительной ценности кольца на случай, если кто-нибудь попытается обмануть его при продаже.
Я громко рассмеялся, озадаченный притчей.
— И что же это имеет общего с Авилой?
— Да ничего, я думаю, — устало улыбнулся Менни. — Кроме того, что он совсем не такой.
Мы свернули в переулочек рядом с отелем и немного выждали.
— Дверь на кухню сразу за углом, как я говорил. Через нее проход к бару. Вы не ошибетесь.
Из окон отеля раздался новый взрыв смеха.
— Они, кажется, очень радуются чему-то!
— Я уже слышал раньше такой смех. Мне он тогда не нравился, так же как и сейчас. Ну, успеха, — сказал он и направился к главному входу в отель.
Кухонная дверь, о которой он говорил, оказалась открыта. Жена Фигуередо сидела на стуле и резала овощи в горшок, который держала на коленях. Я прошел мимо, не обращая внимания на ее удивленный взгляд, пересек кухню и подошел к противоположной двери.
В конце короткого прохода к бару я увидел Фигуередо, который стоял и смотрел сквозь занавес из бисера в зал, сам оставаясь невидимым.
При моем приближении он обернулся и посмотрел на меня через плечо. Я дал знак ему молчать и сам заглянул в зал. Они все еще сидели за столом, Хэннах и Авила рядом. Хэннах уткнулся лицом в скрещенные руки и, судя по всему, был мертвецки пьян. Вдруг Авила схватил его за волосы и приподнял голову над столом так, что у бедняги раскрылся рот, затем взял графин качаки и влил ему примерно пинту.
— Ну как вам нравится наше вино, сеньор?
Хэннах начал задыхаться, Авила отпустил его, и он снова уронил голову. Остальным показалось это крайне забавным, и один из них вылил стакан вина на голову американца.
Когда Менни вошел в салон, внезапно наступила тишина. В своей старой зюйдвестке и желтом плаще он выглядел смешно, но, как ни странно, даже улыбки сползли с лиц. Твердой походкой он подошел к старателям и остановился.
Авила зарычал:
— Проваливай, тебе здесь нечего делать!
Лицо Менни стало бледнее обычного.
— Не уйду без капитана Хэннаха.
Авила навел на него револьвер и не спеша взвел курок. Тогда я вытащил из-под плаща автоматическое ружье и дал знак Фигуередо отойти в сторону. Прямо позади Авилы стоял деревянный столб, который поддерживал потолок из досок. По такой цели я не мог промахнуться. Тщательно прицелившись, я выстрелил. Столб разлетелся как раз посередине, и часть потолка просела.
Мне редко приходилось видеть, чтобы люди разбегались в разные стороны с такой быстротой, и, когда я вышел из-за занавеса с ружьем наготове, все лежали, распростершись на полу, кроме самого Авилы, который стоял на одном колене около Хэннаха с револьвером в руке.
— На твоем месте я бы опустил оружие, — сказал я ему. — Это шестизарядное автоматическое ружье, и у меня патроны со стальной картечью.
Он осторожно положил револьвер на стол и поднялся, злобно глядя на меня. Я обошел стойку бара и передал ружье Менни. Потом опустился на одно колено возле Хэннаха, подвел под него плечо и поднялся вместе с ним.
Авила процедил сквозь зубы:
— Запомню это, сеньор. Настанет моя очередь.
Я не потрудился ответить ему, а просто повернулся и вышел. Менни последовал за мной, держа ружье под рукой.
Хэннаха начало рвать прямо на улице, и, пока мы добрались до дому, у него внутри вряд ли что-нибудь осталось. Мы раздели его и поставили под душ, чтобы хоть немного привести в чувство. Но он настолько пропитался алкоголем, что все еще ничего не соображал, когда мы уложили его в кровать.
Он метался по кровати, обнимая себя руками. Когда я наклонился над ним, он открыл глаза, нахмурился, а потом улыбнулся:
— Ты новенький, парень? Только что из Англии?
— Что-то в этом роде. — Я взглянул на Менни, который, казалось, никак не реагировал на происходившее.
— Если ты продержишься неделю, у тебя будет шанс. — Он схватил меня за летную куртку. — Я дам тебе совет. Никогда не пересекай линию фронта один на высоте менее десяти тысяч футов. Это урок номер один.
— Я запомню, — пообещал я.
— И солнце, наблюдай за солнцем!
Я думал, что он скажет что-нибудь еще, но его голова склонилась на одну сторону, и он снова впал в забытье.
— Он думает, что снова оказался на Западном фронте.
Менни кивнул:
— Каждый раз одно и то же. Прошлое неотвратимо преследует его.
Он очень тщательно подоткнул одеяло под плечи Хэннаха, а я пошел в гостиную. Дождь перестал, и от земли поднимался пар, словно дым.
Но в спальне еще сохранялась прохлада, я лег и уставился в потолок, размышляя о Сэме Хэннахе, человеке, который когда-то достиг немыслимых высот, а теперь не имеет ничего. И немного спустя я погрузился в сон.
Глава 5
Смертоносная земля
Форте-Франко относится к таким местам службы, назначение в которые для любого офицера, стремящегося к военной карьере, равносильно смертному приговору. Знак того, что для него все кончено. Что больше уже не на что надеяться. Вот почему я ожидал увидеть какого-то второразрядного служаку, какие обычно стояли во главе военных постов в верховьях реки, неспособного осознать свою несостоятельность и постоянно подавленного своей неудачной судьбой.
Полковник Альберто оказался совсем не таким. Я помогал Менни готовить "Хейли" к полету, когда к причалу подошел катер, и полковник сошел на берег. Он был военным до мозга костей, в отлично сшитой полевой униформе, сверкающих сапогах и с черной блестящей кобурой на правом бедре. Нарядный, как на параде, с интеллигентным лицом под козырьком фуражки, несколько желтоватым, словно он перенес желтуху, что, впрочем, совсем неудивительно в таком климате.
С ним на катере прибыли шестеро солдат, но его сопровождал только один молодой сержант, такой же подтянутый, как полковник. В руке он держал портфель, а за плечами у него висела пара автоматов.
Альберто приятно улыбнулся и заговорил на отличном английском:
— Какое чудесное утро, сеньор Штерн. Все готово?
— Почти, — ответил Менни.
— А капитан Хэннах?
— Сейчас подойдет.
— Хорошо. — Альберто повернулся ко мне: — А этот джентльмен?
— Нейл Мэллори, — назвался я. — Новый пилот Хэннаха. Полечу с вами, чтобы осмотреться.
— Прекрасно. — Он пожал мне руку, скорее как-то формально, и посмотрел на часы. — Мне надо обсудить кое-что с Фигуередо. Вернусь через полчаса. Оставляю здесь сержанта Лима. Он полетит с нами.
Он быстрой, уверенной походкой удалился, а сержант открыл дверь кабины и положил туда автоматы и портфель.
Я спросил у Менни:
— Что за история с ним случилась? Он вовсе не похож на обычных военных, которые служат в такой глухомани.
— Политические интриги, насколько мне известно, — ответил Менни. — Публично высказал крамольную мысль министру правительства или еще кому-то, так я полагаю.
— Мне он кажется порядочным человеком.
— О, он такой и есть на самом деле. По крайней мере в отношении всего, что касается дела. Но я никогда не интересовался профессиональными военными как типом людей. Они слишком часто, по моему разумению, бывают излишне категоричными. — Он вытер руки ветошью и выпрямился. — Ну, машина в порядке, как всегда. Надо позвать Хэннаха.
— Я чувствую себя так, будто меня только что выкопали из-под земли. Что произошло вчера вечером?
— Вы напились, — ответил я.
— Вот что значит древесный спирт. Я так паршиво не чувствовал себя со времен сухого закона.
Он поплелся к себе в спальню походкой старика, а я пошел на кухню, чтобы сварить кофе. Поставив чашку на поднос, я принес ее на веранду, где Сэм одевался для полета.
Он обернул шею белым шарфом и взял чашку обеими руками.
— Хорошо пахнет, вполне можно пить. А я думал, что в Лиме умеют хорошо готовить только чай. — Он отхлебнул немного, испытующе глядя на меня. — Так что же на самом деле случилось вчера вечером?
— Вы сами хоть что-нибудь помните?
— Я выиграл немного денег в покер. Это точно. Но все же больше, чем мне полагалось, и Авила со своими ребятами остались не очень-то довольны. А что, там была заваруха?
— Полагаю, можно так сказать.
— Так расскажи мне.
И я все рассказал. Скрывать от него что-либо не имело смысла, он все равно так или иначе узнал бы.
Когда я кончил, он сидел на перилах веранды и держал чашку обеими руками. Его лицо побледнело, а взгляд стал тусклым и безжизненным. Я уже говорил, внешняя сторона событий многое значила для него. Как он выглядит в глазах других людей, каким предстает перед миром, а эти люди обращались с ним как с грязью и публично издевались над ним.
Вдруг он неожиданно улыбнулся, словно то, что я сообщил, зажгло внутри него какой-то незримый фитиль. Я не знаю, что это означало для Авилы, но меня определенно напугало. Он не сказал мне ни слова о том, что услышал, и мне оставалось только надеяться, что Авила будет далеко отсюда, когда мы возвратимся.
Хэннах открыл термос, налил две чашки кофе и передал одну назад.
— Еще раз попытаетесь уговорить монахинь уехать, полковник? — спросил он.
— Боюсь, что мои усилия напрасны, — ответил Альберто. — Я поднимаю этот вопрос перед отцом Контэ во время каждого визита, обычно за рюмкой хереса, надо мной висит приказ верховного командования армии. Но боюсь, что все мои потуги — бесполезный ритуал. Церковь имеет большое влияние в правительственных кругах и на самом высоком уровне, какой только возможен. И никто не хочет дать им указание уехать. Выбор за ними, а они видят себя проводниками Бога и современной медицины для индейцев.
— Вот как? — Хэннах рассмеялся в первый раз за все утро.
— А хуна? — спросил я. — Что они думают?
— Хуна, сеньор Мэллори, не хотят, чтобы там оставался хотя бы один-единственный белый. Вы не знаете, что означает их имя на родном языке? Враги всех людей. Антропологи говорят о великодушных дикарях, но это совершенно не относится к хуна. Они, скорее всего, самые жестокие люди на свете.
— Но они первыми пришли на эту землю, — заметил я.
— Вот почему все любят говорить, что племя сиу могло вернуться на свои места, — вставил Хэннах.
— Интересное сравнение, — кивнул Альберто. — А посмотрите на Соединенные Штаты век назад и сейчас. Здесь у нас одна из самых богатых неосвоенных территорий в мире. Одному Богу известно, насколько далеко мы продвинемся вперед в следующие пятьдесят лет, но одно совершенно ясно — прогресс неизбежен, а эти люди стоят на пути прогресса.
— Так к какому же заключению вы приходите? — спросил я. — Истребление?
— Нет, если они попытаются измениться. Выбор за ними.
— Что не дает им никакого выбора, — усмехнулся я, с удивлением заметив в своем голосе нотки горечи.
— Фигуередо говорил мне, что вы провели год в районе реки Шингу, сеньор Мэллори. Индейцы там доставляют особенно много неприятностей. Вы свидетель тому? — поинтересовался Альберто.
Я неохотно кивнул.
— Вам приходилось убивать их?
— Конечно. В ноябре 36-го, в Форте-Томас, когда они напали на город и вырезали тридцать или сорок человек.
— Страшное дело, — покачал он головой. — Вы, наверное, закрывались вместе с уцелевшими в церкви и отбивались до прихода военных. Вам приходилось убивать много раз в том жестоком бою.
— Только потому, что они старались убить меня.
— Вот именно.
Я видел его в зеркало, он откинулся на спинку сиденья, достал папку из портфеля, чтобы сразу положить конец разговору. Хэннах ухмыльнулся:
— Я полагаю, полковник доказал свое.
— Может, и так, — возразил я. — Но вряд ли это поможет хуна.
— Но разве во всем мире, черт возьми, хотя бы один разумный человек хочет этого? — Он казался удивленным. — У них было свое время, Мэллори, как у динозавров.
— Вы хотите сказать, они обречены на вымирание?
— Совершенно верно. — Он застонал и взялся рукой за голову. — Боже, будто кто-то ходит там внутри в подкованных гвоздями ботинках.
Я сдался. Может, они и правы, а я не прав, и хуна должны исчезнуть, и нет никакого другого выбора. Я отогнал от себя эти мысли, взял ручку управления на себя и поднялся вверх, к солнечному свету.
Видимость местами оказалась столь плохой, что Хэннах взял на себя управление на последней стадии полета и снизился до двухсот футов, чтобы не терять из виду по крайней мере хоть реку. Он убрал газ и точно приземлился на полосу, которая располагалась на восточном берегу реки.
— У них нет радио, поэтому я обычно пролетаю над их поселком, чтобы дать им знать, что я здесь, — улыбнулся Сэм. — Монахиням это нравится, но сегодня не та погода, чтобы проделывать такие штуки.
— Но такие фокусы и не требуются, — холодно возразил Альберто. — Они слышали, как мы приземляемся. Скоро здесь будет катер.
Миссия, как я помнил, располагалась в четверти мили вверх по течению на другом берегу реки. Альберто приказал Лиме идти и встретить катер, а сам достал кожаный футляр для сигар.
Хэннах взял одну, а я отказался и спрыгнул на траву. Дождь хлестал неумолимо, и я направился вслед за сержантом. Возле берега стояла грубая деревянная пристань на сваях, выдававшаяся в реку на двадцать или тридцать футов.
Лима добрался уже до конца пристани и стоял, глядя на тот берег реки. И вдруг он наклонился над краем, потом стал на одно колено, будто рассматривая что-то в воде. Когда я подошел, он встал и повернулся ко мне с ужасно расстроенным видом.
— Что случилось? — встревоженно спросил я, потом посмотрел через край и все увидел сам. Я сделал несколько глубоких вдохов и сказал: — Лучше сходите за полковником.
Возле старого каноэ, привязанного к сваям, плавало и билось о столбы одетое в белое тело монахини. На обглоданном пираньями лице под белым чепцом оставалось совсем немного плоти. Случайная волна отбросило тело немного в сторону. Оно повернулось вниз лицом, и я увидел в спине по меньшей мере с полдюжины стрел.
— Соберитесь, ради Бога, и постарайтесь вспомнить, что вы — солдат! — пожал плечами Альберто. — Здесь, по крайней мере, вам ничто не угрожает. Я не помню, чтобы они когда-нибудь действовали на этом берегу реки.
Самым разумным было бы для нас сесть снова в "Хейли" и убраться отсюда к чертям собачьим. Нечего и говорить, что Альберто и на секунду не пришло в голову поступить таким образом. Он стоял на краю причала и смотрел в дождь, сжимая в левой руке автомат.
— Только не говорите мне, что вы собираетесь перебраться на ту сторону, — предупредил его Хэннах.
— У меня нет выбора. Я обязан выяснить обстановку. Там могут оказаться и выжившие.
— Да вы шутите, что ли? — взорвался Хэннах. — Мне что, надо еще объяснять вам? Несчастье все-таки случилось. Все знали, что оно обязательно произойдет, если они не уйдут отсюда.
Полковник Альберто не обратил никакого внимания на его слова и, не поворачивая головы, произнес:
— Я буду вам признателен, если вы окажете мне честь сопровождать меня, сеньор Мэллори. Сержант Лима останется здесь с сеньором Хэннахом.
Хэннах просто взвился, его натура, как я понимаю, не могла примириться с тем, что его оставляют позади.
— К чертям ваши солдатские игры! Если вы идете, то и я иду тоже!
Я не знаю, такого ли результата добивался Альберто, но он не стал возражать. Сержанта Лиму с его револьвером оставили охранять форт, я взял другой автомат, а Хэннах — автоматическое ружье, которое всегда возил с собой в "Хейли".
В каноэ плескалась вода. Она водоворотами кружилась на дне под моими ногами, когда я проходил на корму. Я разместился и взял весло. Хэннах сел в середине и тоже приготовился грести, а Альберто сгорбился на носу, держа автомат наготове.
Старое бревно, которое несло течением, вдруг оказалось крокодилом, который лениво чуть взмахнул хвостом и скрылся из виду. Джунгли затаились под дождем, и только вдали слышалось фырканье ягуара. На противоположном берегу реки из воды выступали песчаные отмели, на них сидели тысячи ибисов, которые огромной красной тучей взмыли в воздух при нашем приближении.
На протяжении всего пути отмели появлялись и исчезали, а против самой миссии посередине реки образовалась песчаная отмель длиной в добрых пару сотен ярдов.
— Вот здесь я приземлялся и поднимался в воздух два раза в прошлом году, когда вода стала низкая, — показал Хэннах.
Я подозреваю, что он сделал это замечание только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать, потому что мы приближались к причалу и молчание становилось просто невыносимым.
Мы привязали каноэ рядом со старым паровым катером и забрались на причал. Две дикие собаки дрались за что-то на дальнем его конце. Завидев нас, они убежали. Когда мы подошли поближе, то увидели еще одну монахиню, лежавшую лицом вниз и вцепившуюся руками в грязь.
Мухи тучами взмыли при нашем приближении, и запах был ужасен. Альберто приложил носовой платок к лицу и опустился на одно колено, чтобы осмотреть тело. Он подсунул руки под труп, поискал немного и вытащил наконец личный знак в виде диска на цепочке. Он поднялся и поспешно отошел в сторону, чтобы вдохнуть свежего воздуха.
— Череп сзади размозжен, скорее всего, боевой дубинкой.
— Как давно? — спросил Хэннах.
— Два дня, самое большее — три. Если произошло всеобщее побоище, то мы в относительной безопасности. Они верят в то, что душа убитого задерживается в теле на семь дней. Ни один хуна ни за что не подойдет к этому месту.
Я не знаю, сказал ли он это только для того, чтобы успокоить нас, но мне и на самом деле стало легче. Я снял автомат с предохранителя, взял его на изготовку, и мы двинулись вперед.
Сама миссия находилась ярдах в ста от причала. В одном большом одноэтажном здании располагались и медицинский центр, и госпиталь, кроме того, здесь стояли четыре бунгало под тростниковыми крышами и маленькая церковь на взгорке у реки, с висящим на раме колоколом.
На подходе к миссии мы обнаружили тела еще двух монахинь, обеих буквально разорвали на куски, но самая страшная картина предстала перед нами на краю поляны, за медицинским центром: мужчина, подвешенный вниз головой за лодыжки. Судя по остывшей золе, под ним развели сильный костер. От жара плоть на голове отделилась от черепа. Меня тошнило от невыносимо тяжелого запаха, исходившего от тела несчастного.
Альберто отогнал мух стеком и подошел поближе.
— Это слуга отца Контэ, — сказал он. — Индеец с низовьев реки. Бедняга, они, наверно, решили, что он имел что-то особенное от своей службы.
Хэннах обернулся ко мне. Его лицо пылало гневом Господним.
— А ты еще жалел этих выродков!
Полковник Альберто резко оборвал его:
— Прекратите. Ваши частные разговоры можно отложить. Чтобы выиграть время, мы разобьемся на группы, и не забудьте, что мне нужны именные знаки. Еще один день в такой жаре, и мы никого не сможем опознать.
Я выбрал медицинский центр. Тщательный осмотр показал, что там все в идеальном порядке. Постели застелены, как в ожидании пациентов, противомоскитные сетки аккуратно подвешены. И здесь был тот же удушливый запах, который привел меня в операционную, где я обнаружил тела еще двух монахинь. Трупы почти полностью разложились. Как и ту на причале, их, скорее всего, убили ударами дубинок. Я кое-как ухитрился достать их именные знаки и вышел.
Полковник Альберто оказался совсем не таким. Я помогал Менни готовить "Хейли" к полету, когда к причалу подошел катер, и полковник сошел на берег. Он был военным до мозга костей, в отлично сшитой полевой униформе, сверкающих сапогах и с черной блестящей кобурой на правом бедре. Нарядный, как на параде, с интеллигентным лицом под козырьком фуражки, несколько желтоватым, словно он перенес желтуху, что, впрочем, совсем неудивительно в таком климате.
С ним на катере прибыли шестеро солдат, но его сопровождал только один молодой сержант, такой же подтянутый, как полковник. В руке он держал портфель, а за плечами у него висела пара автоматов.
Альберто приятно улыбнулся и заговорил на отличном английском:
— Какое чудесное утро, сеньор Штерн. Все готово?
— Почти, — ответил Менни.
— А капитан Хэннах?
— Сейчас подойдет.
— Хорошо. — Альберто повернулся ко мне: — А этот джентльмен?
— Нейл Мэллори, — назвался я. — Новый пилот Хэннаха. Полечу с вами, чтобы осмотреться.
— Прекрасно. — Он пожал мне руку, скорее как-то формально, и посмотрел на часы. — Мне надо обсудить кое-что с Фигуередо. Вернусь через полчаса. Оставляю здесь сержанта Лима. Он полетит с нами.
Он быстрой, уверенной походкой удалился, а сержант открыл дверь кабины и положил туда автоматы и портфель.
Я спросил у Менни:
— Что за история с ним случилась? Он вовсе не похож на обычных военных, которые служат в такой глухомани.
— Политические интриги, насколько мне известно, — ответил Менни. — Публично высказал крамольную мысль министру правительства или еще кому-то, так я полагаю.
— Мне он кажется порядочным человеком.
— О, он такой и есть на самом деле. По крайней мере в отношении всего, что касается дела. Но я никогда не интересовался профессиональными военными как типом людей. Они слишком часто, по моему разумению, бывают излишне категоричными. — Он вытер руки ветошью и выпрямился. — Ну, машина в порядке, как всегда. Надо позвать Хэннаха.
* * *
Я нашел его в душе, он стоял, привалившись к стене и подставив лицо под струю. Когда он перекрыл воду и вышел из кабинки, то попытался улыбнуться, но в результате достиг только того, что стал выглядеть еще хуже.— Я чувствую себя так, будто меня только что выкопали из-под земли. Что произошло вчера вечером?
— Вы напились, — ответил я.
— Вот что значит древесный спирт. Я так паршиво не чувствовал себя со времен сухого закона.
Он поплелся к себе в спальню походкой старика, а я пошел на кухню, чтобы сварить кофе. Поставив чашку на поднос, я принес ее на веранду, где Сэм одевался для полета.
Он обернул шею белым шарфом и взял чашку обеими руками.
— Хорошо пахнет, вполне можно пить. А я думал, что в Лиме умеют хорошо готовить только чай. — Он отхлебнул немного, испытующе глядя на меня. — Так что же на самом деле случилось вчера вечером?
— Вы сами хоть что-нибудь помните?
— Я выиграл немного денег в покер. Это точно. Но все же больше, чем мне полагалось, и Авила со своими ребятами остались не очень-то довольны. А что, там была заваруха?
— Полагаю, можно так сказать.
— Так расскажи мне.
И я все рассказал. Скрывать от него что-либо не имело смысла, он все равно так или иначе узнал бы.
Когда я кончил, он сидел на перилах веранды и держал чашку обеими руками. Его лицо побледнело, а взгляд стал тусклым и безжизненным. Я уже говорил, внешняя сторона событий многое значила для него. Как он выглядит в глазах других людей, каким предстает перед миром, а эти люди обращались с ним как с грязью и публично издевались над ним.
Вдруг он неожиданно улыбнулся, словно то, что я сообщил, зажгло внутри него какой-то незримый фитиль. Я не знаю, что это означало для Авилы, но меня определенно напугало. Он не сказал мне ни слова о том, что услышал, и мне оставалось только надеяться, что Авила будет далеко отсюда, когда мы возвратимся.
* * *
Лететь на "Хейли" представляло не больше трудности, чем управлять автомобилем, особенно после того, что я вытерпел раньше. И если честно, мне и не очень-то нравилось. Все в этой машине было доведено до совершенства, она являла собой последнее слово по части комфорта, и даже шум мотора механику удалось снизить до минимума. Хэннах сидел рядом со мной, полковник Альберто занимал переднее пассажирское кресло, а его сержант, как я понимаю, соблюдая тонкости военной субординации, занял место за ним.Хэннах открыл термос, налил две чашки кофе и передал одну назад.
— Еще раз попытаетесь уговорить монахинь уехать, полковник? — спросил он.
— Боюсь, что мои усилия напрасны, — ответил Альберто. — Я поднимаю этот вопрос перед отцом Контэ во время каждого визита, обычно за рюмкой хереса, надо мной висит приказ верховного командования армии. Но боюсь, что все мои потуги — бесполезный ритуал. Церковь имеет большое влияние в правительственных кругах и на самом высоком уровне, какой только возможен. И никто не хочет дать им указание уехать. Выбор за ними, а они видят себя проводниками Бога и современной медицины для индейцев.
— Вот как? — Хэннах рассмеялся в первый раз за все утро.
— А хуна? — спросил я. — Что они думают?
— Хуна, сеньор Мэллори, не хотят, чтобы там оставался хотя бы один-единственный белый. Вы не знаете, что означает их имя на родном языке? Враги всех людей. Антропологи говорят о великодушных дикарях, но это совершенно не относится к хуна. Они, скорее всего, самые жестокие люди на свете.
— Но они первыми пришли на эту землю, — заметил я.
— Вот почему все любят говорить, что племя сиу могло вернуться на свои места, — вставил Хэннах.
— Интересное сравнение, — кивнул Альберто. — А посмотрите на Соединенные Штаты век назад и сейчас. Здесь у нас одна из самых богатых неосвоенных территорий в мире. Одному Богу известно, насколько далеко мы продвинемся вперед в следующие пятьдесят лет, но одно совершенно ясно — прогресс неизбежен, а эти люди стоят на пути прогресса.
— Так к какому же заключению вы приходите? — спросил я. — Истребление?
— Нет, если они попытаются измениться. Выбор за ними.
— Что не дает им никакого выбора, — усмехнулся я, с удивлением заметив в своем голосе нотки горечи.
— Фигуередо говорил мне, что вы провели год в районе реки Шингу, сеньор Мэллори. Индейцы там доставляют особенно много неприятностей. Вы свидетель тому? — поинтересовался Альберто.
Я неохотно кивнул.
— Вам приходилось убивать их?
— Конечно. В ноябре 36-го, в Форте-Томас, когда они напали на город и вырезали тридцать или сорок человек.
— Страшное дело, — покачал он головой. — Вы, наверное, закрывались вместе с уцелевшими в церкви и отбивались до прихода военных. Вам приходилось убивать много раз в том жестоком бою.
— Только потому, что они старались убить меня.
— Вот именно.
Я видел его в зеркало, он откинулся на спинку сиденья, достал папку из портфеля, чтобы сразу положить конец разговору. Хэннах ухмыльнулся:
— Я полагаю, полковник доказал свое.
— Может, и так, — возразил я. — Но вряд ли это поможет хуна.
— Но разве во всем мире, черт возьми, хотя бы один разумный человек хочет этого? — Он казался удивленным. — У них было свое время, Мэллори, как у динозавров.
— Вы хотите сказать, они обречены на вымирание?
— Совершенно верно. — Он застонал и взялся рукой за голову. — Боже, будто кто-то ходит там внутри в подкованных гвоздями ботинках.
Я сдался. Может, они и правы, а я не прав, и хуна должны исчезнуть, и нет никакого другого выбора. Я отогнал от себя эти мысли, взял ручку управления на себя и поднялся вверх, к солнечному свету.
* * *
Весь полет занял не более сорока минут и проходил при ясном солнечном свете. Только когда мы подлетали к месту назначения, надвинулась одна из тропических гроз и мне пришлось быстро снижаться.Видимость местами оказалась столь плохой, что Хэннах взял на себя управление на последней стадии полета и снизился до двухсот футов, чтобы не терять из виду по крайней мере хоть реку. Он убрал газ и точно приземлился на полосу, которая располагалась на восточном берегу реки.
— У них нет радио, поэтому я обычно пролетаю над их поселком, чтобы дать им знать, что я здесь, — улыбнулся Сэм. — Монахиням это нравится, но сегодня не та погода, чтобы проделывать такие штуки.
— Но такие фокусы и не требуются, — холодно возразил Альберто. — Они слышали, как мы приземляемся. Скоро здесь будет катер.
Миссия, как я помнил, располагалась в четверти мили вверх по течению на другом берегу реки. Альберто приказал Лиме идти и встретить катер, а сам достал кожаный футляр для сигар.
Хэннах взял одну, а я отказался и спрыгнул на траву. Дождь хлестал неумолимо, и я направился вслед за сержантом. Возле берега стояла грубая деревянная пристань на сваях, выдававшаяся в реку на двадцать или тридцать футов.
Лима добрался уже до конца пристани и стоял, глядя на тот берег реки. И вдруг он наклонился над краем, потом стал на одно колено, будто рассматривая что-то в воде. Когда я подошел, он встал и повернулся ко мне с ужасно расстроенным видом.
— Что случилось? — встревоженно спросил я, потом посмотрел через край и все увидел сам. Я сделал несколько глубоких вдохов и сказал: — Лучше сходите за полковником.
Возле старого каноэ, привязанного к сваям, плавало и билось о столбы одетое в белое тело монахини. На обглоданном пираньями лице под белым чепцом оставалось совсем немного плоти. Случайная волна отбросило тело немного в сторону. Оно повернулось вниз лицом, и я увидел в спине по меньшей мере с полдюжины стрел.
* * *
Лима выбирался из воды, сжимая личный опознавательный знак в виде диска и нательный крестик на цепочке, которые он снял с шеи монахини. Он выглядел совсем больным и стоял весь дрожа, и не только от холода.— Соберитесь, ради Бога, и постарайтесь вспомнить, что вы — солдат! — пожал плечами Альберто. — Здесь, по крайней мере, вам ничто не угрожает. Я не помню, чтобы они когда-нибудь действовали на этом берегу реки.
Самым разумным было бы для нас сесть снова в "Хейли" и убраться отсюда к чертям собачьим. Нечего и говорить, что Альберто и на секунду не пришло в голову поступить таким образом. Он стоял на краю причала и смотрел в дождь, сжимая в левой руке автомат.
— Только не говорите мне, что вы собираетесь перебраться на ту сторону, — предупредил его Хэннах.
— У меня нет выбора. Я обязан выяснить обстановку. Там могут оказаться и выжившие.
— Да вы шутите, что ли? — взорвался Хэннах. — Мне что, надо еще объяснять вам? Несчастье все-таки случилось. Все знали, что оно обязательно произойдет, если они не уйдут отсюда.
Полковник Альберто не обратил никакого внимания на его слова и, не поворачивая головы, произнес:
— Я буду вам признателен, если вы окажете мне честь сопровождать меня, сеньор Мэллори. Сержант Лима останется здесь с сеньором Хэннахом.
Хэннах просто взвился, его натура, как я понимаю, не могла примириться с тем, что его оставляют позади.
— К чертям ваши солдатские игры! Если вы идете, то и я иду тоже!
Я не знаю, такого ли результата добивался Альберто, но он не стал возражать. Сержанта Лиму с его револьвером оставили охранять форт, я взял другой автомат, а Хэннах — автоматическое ружье, которое всегда возил с собой в "Хейли".
В каноэ плескалась вода. Она водоворотами кружилась на дне под моими ногами, когда я проходил на корму. Я разместился и взял весло. Хэннах сел в середине и тоже приготовился грести, а Альберто сгорбился на носу, держа автомат наготове.
Старое бревно, которое несло течением, вдруг оказалось крокодилом, который лениво чуть взмахнул хвостом и скрылся из виду. Джунгли затаились под дождем, и только вдали слышалось фырканье ягуара. На противоположном берегу реки из воды выступали песчаные отмели, на них сидели тысячи ибисов, которые огромной красной тучей взмыли в воздух при нашем приближении.
На протяжении всего пути отмели появлялись и исчезали, а против самой миссии посередине реки образовалась песчаная отмель длиной в добрых пару сотен ярдов.
— Вот здесь я приземлялся и поднимался в воздух два раза в прошлом году, когда вода стала низкая, — показал Хэннах.
Я подозреваю, что он сделал это замечание только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать, потому что мы приближались к причалу и молчание становилось просто невыносимым.
Мы привязали каноэ рядом со старым паровым катером и забрались на причал. Две дикие собаки дрались за что-то на дальнем его конце. Завидев нас, они убежали. Когда мы подошли поближе, то увидели еще одну монахиню, лежавшую лицом вниз и вцепившуюся руками в грязь.
Мухи тучами взмыли при нашем приближении, и запах был ужасен. Альберто приложил носовой платок к лицу и опустился на одно колено, чтобы осмотреть тело. Он подсунул руки под труп, поискал немного и вытащил наконец личный знак в виде диска на цепочке. Он поднялся и поспешно отошел в сторону, чтобы вдохнуть свежего воздуха.
— Череп сзади размозжен, скорее всего, боевой дубинкой.
— Как давно? — спросил Хэннах.
— Два дня, самое большее — три. Если произошло всеобщее побоище, то мы в относительной безопасности. Они верят в то, что душа убитого задерживается в теле на семь дней. Ни один хуна ни за что не подойдет к этому месту.
Я не знаю, сказал ли он это только для того, чтобы успокоить нас, но мне и на самом деле стало легче. Я снял автомат с предохранителя, взял его на изготовку, и мы двинулись вперед.
Сама миссия находилась ярдах в ста от причала. В одном большом одноэтажном здании располагались и медицинский центр, и госпиталь, кроме того, здесь стояли четыре бунгало под тростниковыми крышами и маленькая церковь на взгорке у реки, с висящим на раме колоколом.
На подходе к миссии мы обнаружили тела еще двух монахинь, обеих буквально разорвали на куски, но самая страшная картина предстала перед нами на краю поляны, за медицинским центром: мужчина, подвешенный вниз головой за лодыжки. Судя по остывшей золе, под ним развели сильный костер. От жара плоть на голове отделилась от черепа. Меня тошнило от невыносимо тяжелого запаха, исходившего от тела несчастного.
Альберто отогнал мух стеком и подошел поближе.
— Это слуга отца Контэ, — сказал он. — Индеец с низовьев реки. Бедняга, они, наверно, решили, что он имел что-то особенное от своей службы.
Хэннах обернулся ко мне. Его лицо пылало гневом Господним.
— А ты еще жалел этих выродков!
Полковник Альберто резко оборвал его:
— Прекратите. Ваши частные разговоры можно отложить. Чтобы выиграть время, мы разобьемся на группы, и не забудьте, что мне нужны именные знаки. Еще один день в такой жаре, и мы никого не сможем опознать.
Я выбрал медицинский центр. Тщательный осмотр показал, что там все в идеальном порядке. Постели застелены, как в ожидании пациентов, противомоскитные сетки аккуратно подвешены. И здесь был тот же удушливый запах, который привел меня в операционную, где я обнаружил тела еще двух монахинь. Трупы почти полностью разложились. Как и ту на причале, их, скорее всего, убили ударами дубинок. Я кое-как ухитрился достать их именные знаки и вышел.