Страница:
– Вы не посмели бы. Нет! – Скоупс сжал виски ладонями, мотая головой. – Умоляю, скажите, что вы пошутили!
– Я не шутил. Продал. За наличные. Шестизначная сумма, между прочим.
Скоупс застыл, глаза у него полезли на лоб:
– Ах ты сукин сын!
– Я игнорирую ваше оскорбление. На этот раз – учитывая ваше умственное состояние. Понимаю ваше разочарование, но я действовал ответственно, в интересах музея. Наша задача – накапливать и распространять знание о крючках для пуговиц и их золотом веке, а не возиться с мумиями. Я вас об этом предупреждал – и смотрите, что получилось. – Дакхауз приподнял бровь. – А теперь я предлагаю вам успокоиться и вернуться к работе.
Он движением пальцев показал Скоупсу на дверь.
Скоупс рухнул на стул и пробормотал:
– «Нейшнл джеографик…»
Дакхауз кивнул:
– Я тоже себя обманывал, но они на самом деле не интересуются нашей коллекцией.
Ученый утирал слезы:
– Продали мою мумию… кто? Кто это?
– Вы хотите спросить, кому я ее продал? – Дакхауз явно радовался горю Скоупса. – Если вам так уж необходимо знать, то я ее продал Тадеушу Трауту, владельцу Музея Библии Живой. Он ее хочет выставить на стенде.
Скоупс мотал головой, ничего не видя.
– Как вы могли продать тело, научную находку века, в ярмарочный балаган для туристов?
– Мог и продал. У Траута были своего рода права. Бумага, подписанная этим самым преподобным Дуном, с обещанием либо вернуть весьма существенную ссуду, либо отдать фунт мяса из собственного тела за каждую недоплаченную тысячу долларов. Дун не заплатил Трауту ни пенни, потом оказался убитым (как – не мое дело), и Траут указывает, что при ее весе – сколько там? Двадцать семь фунтов? – он многократно владеет телом Дуна. – Дакхауз захихикал: – Не думаю, что хотел бы отстаивать такую претензию в суде, но, как я уже сказал, это теперь проблема Траута. Пусть с психами разбирается он сам.
– Эта мумия доисторического пещерного человека, а не какого-то спятившего проповедника!
– Траут думает иначе. А так как его чек у меня, какая теперь разница?
– Вы сукин…
– Стоп! – Дакхауз поднял костлявый палец. – Я вас предупредил насчет грубостей. Если вы дорожите вашей работой, то предлагаю вам вернуться к себе в лабораторию и заняться анализом экскрементов, который вы начали до того, как свалилась на нас это проклятие мумии.
Скоупс по-рыбьи раскрывал рот, но слов не слышалось. Потом он последний раз бросил стальной взгляд на Дакхауза, повернулся и громко хлопнул дверью выходя.
51
52
53
– Я не шутил. Продал. За наличные. Шестизначная сумма, между прочим.
Скоупс застыл, глаза у него полезли на лоб:
– Ах ты сукин сын!
– Я игнорирую ваше оскорбление. На этот раз – учитывая ваше умственное состояние. Понимаю ваше разочарование, но я действовал ответственно, в интересах музея. Наша задача – накапливать и распространять знание о крючках для пуговиц и их золотом веке, а не возиться с мумиями. Я вас об этом предупреждал – и смотрите, что получилось. – Дакхауз приподнял бровь. – А теперь я предлагаю вам успокоиться и вернуться к работе.
Он движением пальцев показал Скоупсу на дверь.
Скоупс рухнул на стул и пробормотал:
– «Нейшнл джеографик…»
Дакхауз кивнул:
– Я тоже себя обманывал, но они на самом деле не интересуются нашей коллекцией.
Ученый утирал слезы:
– Продали мою мумию… кто? Кто это?
– Вы хотите спросить, кому я ее продал? – Дакхауз явно радовался горю Скоупса. – Если вам так уж необходимо знать, то я ее продал Тадеушу Трауту, владельцу Музея Библии Живой. Он ее хочет выставить на стенде.
Скоупс мотал головой, ничего не видя.
– Как вы могли продать тело, научную находку века, в ярмарочный балаган для туристов?
– Мог и продал. У Траута были своего рода права. Бумага, подписанная этим самым преподобным Дуном, с обещанием либо вернуть весьма существенную ссуду, либо отдать фунт мяса из собственного тела за каждую недоплаченную тысячу долларов. Дун не заплатил Трауту ни пенни, потом оказался убитым (как – не мое дело), и Траут указывает, что при ее весе – сколько там? Двадцать семь фунтов? – он многократно владеет телом Дуна. – Дакхауз захихикал: – Не думаю, что хотел бы отстаивать такую претензию в суде, но, как я уже сказал, это теперь проблема Траута. Пусть с психами разбирается он сам.
– Эта мумия доисторического пещерного человека, а не какого-то спятившего проповедника!
– Траут думает иначе. А так как его чек у меня, какая теперь разница?
– Вы сукин…
– Стоп! – Дакхауз поднял костлявый палец. – Я вас предупредил насчет грубостей. Если вы дорожите вашей работой, то предлагаю вам вернуться к себе в лабораторию и заняться анализом экскрементов, который вы начали до того, как свалилась на нас это проклятие мумии.
Скоупс по-рыбьи раскрывал рот, но слов не слышалось. Потом он последний раз бросил стальной взгляд на Дакхауза, повернулся и громко хлопнул дверью выходя.
51
Сидя на стойке у раковины спиной к холодильнику, Рита Рей буркнула грубое матросское ругательство и сказала:
– Он теперь у Траута.
– Откуда ты знаешь?
Орландо сидел по-турецки на полу, держа на одном колене чашку с кофе и заполняя бланк ставки на собачьи бега в Майами.
Она встряхнула газетой:
– Смотри, на первой странице. Эта жирная жаба стоит в позе охотника и держит моего Шики, как тушку карликового носорога. – Она держала газету на вытянутой руке и даже с такого расстояния щурилась, чтобы прочесть текст. – Цитируют, как Траут сказал: «Ситуация была взаимовыгодной. Мы сделали музею капитана Крюка щедрое пожертвование на расширение коллекции крючков, а зато теперь духовно просвещенные люди всего мира смогут увидеть останки Князя Света, преподобного Шикльтона Дуна, первого Вознесенного, в подходящей обстановке: в Музее Библии Живой».
Годится, да? – Рита Рей снова потрясла газетой. – Годится для Траута по – можешь поверить? – по десять баксов за голову! Он наживется, выставляя тело этой сушеной креветки, а я, верная жена этой креветки, осталась в этом пустом доме, который вот-вот будет продан банком! Это несправедливо!
Она запустила газетой в Орландо, но газета, раскрыв крылья как бабочка, приземлилась в двух футах от ее ног, никому не причинив вреда.
– А если я буду напирать, – продолжала она, – Траут просечет вариант со страховкой. Что нам нужно – так это спереть Шики из-под его свинячьего носа и положить на стол страховому агенту.
Орландо взял газету и стал рассматривать одну из фотографий.
– В этом museo, – сказал он с тонкой улыбкой, – много дверей и много людей, не то что в Пиджин-Фордже. Твой муж там будет на обозрении публики. Взять его будет легко.
Дедуля Мак-Дауд перегнулся через стол и убрал газету от лица Джимми.
– Забудь ты на минуту про свою мумию.
– Забыть? Как я могу забыть?
– Ты знаешь, сколько народу сейчас толчется возле входа в Пещеру Мумии – это теперь ее так называют?
Джимми покачал головой.
– При такой шумихе – толпы. Охрана национального парка никого внутрь не пускает, конечно, и потому они болтаются вокруг и фотографируют.
– И что?
– И то, что я малость поговорил с Гомером Дилени. Мумию нашли на земле его фермы.
На лице Джимми мелькнуло кислое выражение:
– Не нашли, а похитили с места его священного упокоения.
– Я хочу сказать, что мумия была на земле Дилени, а теперь ее там нет. И взялась она оттуда, где мы с моим другом детства нарисовали похабные картинки – которые этот ученый назвал «ритуалами плодородия» и «пляскосеновой мегафауной». С нашей земли открывается единственный другой путь в эту пещеру – так? И есть еще эти кристаллы и сосульки, которые ты нашел…
– Сталагмиты, сталактиты, кальциты, натечный камень…
– Они самые. Настоящий природный магический парк. Замешай все это с тем, что в газетах, по радио и в телевизоре, и подумай, что мы ближе к Гатлинбургу и Пиджин-Форджу, чем любая коммерческая пещера, и… ты понял?
– Деда, меня не интересует…
– Мы откроем эту нашу промоину, построим ступени, проведем свет и привлечем чертову уйму туристов. Третья часть пойдет Гомеру и по трети нам с тобой. Может, мистер Траут в нас вложит…
– Траут купил мумию.
– Вот почему, я думаю, он захочет инвестировать.
– Траут – жадный и недалекий сукин…
– Не обязательно он. Можем большую часть работы сделать сами.
– Не сейчас. – Джимми передал деду утреннюю газету и постучал по первой странице. – Я вот о чем думаю: мой предок – в Музее Библии Живой… а я там ночной охранник. Вроде как лису поставили курятник сторожить, да?
– Ох, Джимми.
Шики смотрел важные новости по национальному телевидению. Мумия обрела новый дом. Траут, подумал он, отлично знает, как использовать эту историю. Фотографии для всех подойдут. «Смотрите – первое Вознесение! – говорил Траут, показывая на тело Фенстера. – И началось оно здесь, в Гатлинбурге. Хотя оборудование стенда еще не закончено, мы пускаем посетителей, чтобы удовлетворить спрос публики. Некоторые говорят, – Траут подмигнул, не уточняя, кто такие «некоторые», – что увидевшие бренные останки Князя Света будут первыми избранными Господом, когда Великое Вознесение начнется всерьез».
В объяснимо мрачном настроении – все-таки неприятно увидеть мертвого брата с голой задницей в телевизоре, свернувшегося в плюшевой будке как уродец в балагане – Шики решил пройтись. Он оставил Гудини в номере, насыпал ему сухого корма и повесил на дверь табличку «Не беспокоить».
Пройдя полквартала, он хлопнул себя по лбу, сообразив, что наполовину забыл свой амишевский наряд. Ботинки на нем были, грубые габардиновые штаны – тоже, но бороду, солнечные очки в металлической оправе, парик и соломенную шляпу он забыл начисто. Оглядевшись по сторонам, он убедился, что никто его не видит, и поспешил обратно в номер, обещая себе быть более осторожным. Потом, снова амиш с головы до пят, он вышел и прошел два квартала до ресторана. Горячий завтрак его взбодрит, а парочку ломтей бекона он принесет в номер. Гудини бекон любит.
Мори, прочитав заголовок, выронил изо рта недонадкушенный бейгель. Тот покатился по пластику стола на пол, оставляя на линолеуме творожные полумесяцы. Он еще катился, когда Мори был уже в телефонной кабине.
– Соедините меня с ним, – сказал Мори в трубку не очень довольным голосом. – Скажите, Молот звонит.
– Да? – ответил через минуту неуверенный голос Траута.
– Вы его купили! Я же сказал, что привезу его к вам.
– Да, вы сказали. Но я не мог ждать.
– А мой гонорар?
– Мы договаривались с оплатой по доставке. Доставки нет – нет и…
Мори зарычал.
Наступила напряженная пауза. Потом Траут сказал:
– Послушайте, что спорить из-за мелочей? Я полагаю, вы его сделали. Честно говоря, Дун мне куда полезнее в таком виде, чем если бы его расстреляли на куски в переулке. Куда вам прислать деньги?
Настала еще более долгая пауза. Мори переживал за получение гонорара с тех самых пор, как услышал про мумию. Все получалось слишком легко. Обычно он использовал какой-нибудь из почтовых ящиков, которые держал в Цинциннати, но ему не улыбалось ехать до самого дома и только там узнать, что Траут его надул. Но… получать гонорар лицом к лицу? Нет, Мори должен сохранять свой имидж, свою анонимность.
– Я перезвоню, – ответил он и повесил трубку.
Он вернулся на свое место и стал думать. Колокольчик у двери звякнул, и вошел новый посетитель – тот самый амиш в соломенной шляпе, с прямыми белокурыми волосами и лентой бороды, в темных очках с металлической оправой.
Мори задумался. Амиши – это те люди, которыми окружил себя Говард Хеджес в Вегасе, так? Честные до самой сердцевины.
Он помахал рукой. Амиш помахал в ответ. Мори поманил его к себе:
– Не составите старику компанию на завтрак?
– Скорее на ленч, – ответил фермер. – Поздно уже.
Все же амиш сел за его стол и заказал себе двойную порцию бекона, яичницу, кофе и овсянку. Первым принесли кофе. Когда официантка вернулась с едой, фермер улыбнулся ей и сказал:
– Милочка, как-то не получается кофе подсластить. Вот, смотрите.
Он открыл пакетик с сахаром, высыпал его себе на правую ладонь, накрыл левой и убрал руку. Ладонь была пуста. Мори улыбнулся, официантка всплеснула руками. Фермер снова закрыл ладонь, открыл – на ней лежал золотой доллар с профилем Сакаджавеи. Зажав монету в кулаке, амиш поднес ее к лицу официантки, открыл – там было пусто.
– В кармане передника посмотрите, – предложил он.
Через секунду официантка смеялась и спрашивала:
– А как вы это делаете?
Она показала монету Мори, и тот покачал головой в подобающем изумлении. Фермер сказал, что монету благословил амишский священник и чтобы официантка обещала вечно ее хранить на счастье.
Мори решил, что этот человек ему нравится. Может, день все-таки окажется удачным.
Они поговорили о туристах, о погоде и посевах. Не понимая ничего в фермерстве, Мори только кивал, слушая рассуждения бородатого амиша о хлопке, травах и гибридных овощах, которые он, по его словам, выращивает. Когда фермер доел последнюю ложку своей овсянки, Мори сказал:
– Друг мой, хотел бы я вас попросить о небольшой услуге, если вы не против.
– Конечно. Все, что хотите.
– Тут один человек забросит мне конверт в этот Музей Библии Живой на холме – там статья о сокращении туризма в Святой Земле. А на меня сегодня что-то погода действует. Давайте я плачу за ваш завтрак, отвожу вас туда, вы входите и берете конверт? Я подожду в машине.
– Библии Живой? – По лицу фермера пробежала рябь страха: наверняка сомнения насчет нарушения амишевских правил, – но, достаточно поподжимав губы, помычав и погудев, он согласился: – Почему бы и нет?
– Договорились.
Мори встряхнул вялую руку фермера. Он попытался нащупать крошки сахара, но не было ни одной. Как он это сделал?
Мори позвонил Трауту и сказал, чтобы деньги доставили в Музей Библии Живой. Когда он вернулся к столу, фермер заказал еще стопку блинчиков, увенчанных еще четырьмя полосами бекона. Он едва успел съесть половину стопки – неудивительно, если учесть, сколько он уже убрал, – но к бекону не притронулся. Хотя унести его официантке не дал.
– Я еще кофе выпью, – сказал он, – а бекон уложите в собачий пакет [78].
Когда фермер наконец разделался с завтраком, Мори отвез его на холм.
– Он теперь у Траута.
– Откуда ты знаешь?
Орландо сидел по-турецки на полу, держа на одном колене чашку с кофе и заполняя бланк ставки на собачьи бега в Майами.
Она встряхнула газетой:
– Смотри, на первой странице. Эта жирная жаба стоит в позе охотника и держит моего Шики, как тушку карликового носорога. – Она держала газету на вытянутой руке и даже с такого расстояния щурилась, чтобы прочесть текст. – Цитируют, как Траут сказал: «Ситуация была взаимовыгодной. Мы сделали музею капитана Крюка щедрое пожертвование на расширение коллекции крючков, а зато теперь духовно просвещенные люди всего мира смогут увидеть останки Князя Света, преподобного Шикльтона Дуна, первого Вознесенного, в подходящей обстановке: в Музее Библии Живой».
Годится, да? – Рита Рей снова потрясла газетой. – Годится для Траута по – можешь поверить? – по десять баксов за голову! Он наживется, выставляя тело этой сушеной креветки, а я, верная жена этой креветки, осталась в этом пустом доме, который вот-вот будет продан банком! Это несправедливо!
Она запустила газетой в Орландо, но газета, раскрыв крылья как бабочка, приземлилась в двух футах от ее ног, никому не причинив вреда.
– А если я буду напирать, – продолжала она, – Траут просечет вариант со страховкой. Что нам нужно – так это спереть Шики из-под его свинячьего носа и положить на стол страховому агенту.
Орландо взял газету и стал рассматривать одну из фотографий.
– В этом museo, – сказал он с тонкой улыбкой, – много дверей и много людей, не то что в Пиджин-Фордже. Твой муж там будет на обозрении публики. Взять его будет легко.
Дедуля Мак-Дауд перегнулся через стол и убрал газету от лица Джимми.
– Забудь ты на минуту про свою мумию.
– Забыть? Как я могу забыть?
– Ты знаешь, сколько народу сейчас толчется возле входа в Пещеру Мумии – это теперь ее так называют?
Джимми покачал головой.
– При такой шумихе – толпы. Охрана национального парка никого внутрь не пускает, конечно, и потому они болтаются вокруг и фотографируют.
– И что?
– И то, что я малость поговорил с Гомером Дилени. Мумию нашли на земле его фермы.
На лице Джимми мелькнуло кислое выражение:
– Не нашли, а похитили с места его священного упокоения.
– Я хочу сказать, что мумия была на земле Дилени, а теперь ее там нет. И взялась она оттуда, где мы с моим другом детства нарисовали похабные картинки – которые этот ученый назвал «ритуалами плодородия» и «пляскосеновой мегафауной». С нашей земли открывается единственный другой путь в эту пещеру – так? И есть еще эти кристаллы и сосульки, которые ты нашел…
– Сталагмиты, сталактиты, кальциты, натечный камень…
– Они самые. Настоящий природный магический парк. Замешай все это с тем, что в газетах, по радио и в телевизоре, и подумай, что мы ближе к Гатлинбургу и Пиджин-Форджу, чем любая коммерческая пещера, и… ты понял?
– Деда, меня не интересует…
– Мы откроем эту нашу промоину, построим ступени, проведем свет и привлечем чертову уйму туристов. Третья часть пойдет Гомеру и по трети нам с тобой. Может, мистер Траут в нас вложит…
– Траут купил мумию.
– Вот почему, я думаю, он захочет инвестировать.
– Траут – жадный и недалекий сукин…
– Не обязательно он. Можем большую часть работы сделать сами.
– Не сейчас. – Джимми передал деду утреннюю газету и постучал по первой странице. – Я вот о чем думаю: мой предок – в Музее Библии Живой… а я там ночной охранник. Вроде как лису поставили курятник сторожить, да?
– Ох, Джимми.
Шики смотрел важные новости по национальному телевидению. Мумия обрела новый дом. Траут, подумал он, отлично знает, как использовать эту историю. Фотографии для всех подойдут. «Смотрите – первое Вознесение! – говорил Траут, показывая на тело Фенстера. – И началось оно здесь, в Гатлинбурге. Хотя оборудование стенда еще не закончено, мы пускаем посетителей, чтобы удовлетворить спрос публики. Некоторые говорят, – Траут подмигнул, не уточняя, кто такие «некоторые», – что увидевшие бренные останки Князя Света будут первыми избранными Господом, когда Великое Вознесение начнется всерьез».
В объяснимо мрачном настроении – все-таки неприятно увидеть мертвого брата с голой задницей в телевизоре, свернувшегося в плюшевой будке как уродец в балагане – Шики решил пройтись. Он оставил Гудини в номере, насыпал ему сухого корма и повесил на дверь табличку «Не беспокоить».
Пройдя полквартала, он хлопнул себя по лбу, сообразив, что наполовину забыл свой амишевский наряд. Ботинки на нем были, грубые габардиновые штаны – тоже, но бороду, солнечные очки в металлической оправе, парик и соломенную шляпу он забыл начисто. Оглядевшись по сторонам, он убедился, что никто его не видит, и поспешил обратно в номер, обещая себе быть более осторожным. Потом, снова амиш с головы до пят, он вышел и прошел два квартала до ресторана. Горячий завтрак его взбодрит, а парочку ломтей бекона он принесет в номер. Гудини бекон любит.
Мори, прочитав заголовок, выронил изо рта недонадкушенный бейгель. Тот покатился по пластику стола на пол, оставляя на линолеуме творожные полумесяцы. Он еще катился, когда Мори был уже в телефонной кабине.
– Соедините меня с ним, – сказал Мори в трубку не очень довольным голосом. – Скажите, Молот звонит.
– Да? – ответил через минуту неуверенный голос Траута.
– Вы его купили! Я же сказал, что привезу его к вам.
– Да, вы сказали. Но я не мог ждать.
– А мой гонорар?
– Мы договаривались с оплатой по доставке. Доставки нет – нет и…
Мори зарычал.
Наступила напряженная пауза. Потом Траут сказал:
– Послушайте, что спорить из-за мелочей? Я полагаю, вы его сделали. Честно говоря, Дун мне куда полезнее в таком виде, чем если бы его расстреляли на куски в переулке. Куда вам прислать деньги?
Настала еще более долгая пауза. Мори переживал за получение гонорара с тех самых пор, как услышал про мумию. Все получалось слишком легко. Обычно он использовал какой-нибудь из почтовых ящиков, которые держал в Цинциннати, но ему не улыбалось ехать до самого дома и только там узнать, что Траут его надул. Но… получать гонорар лицом к лицу? Нет, Мори должен сохранять свой имидж, свою анонимность.
– Я перезвоню, – ответил он и повесил трубку.
Он вернулся на свое место и стал думать. Колокольчик у двери звякнул, и вошел новый посетитель – тот самый амиш в соломенной шляпе, с прямыми белокурыми волосами и лентой бороды, в темных очках с металлической оправой.
Мори задумался. Амиши – это те люди, которыми окружил себя Говард Хеджес в Вегасе, так? Честные до самой сердцевины.
Он помахал рукой. Амиш помахал в ответ. Мори поманил его к себе:
– Не составите старику компанию на завтрак?
– Скорее на ленч, – ответил фермер. – Поздно уже.
Все же амиш сел за его стол и заказал себе двойную порцию бекона, яичницу, кофе и овсянку. Первым принесли кофе. Когда официантка вернулась с едой, фермер улыбнулся ей и сказал:
– Милочка, как-то не получается кофе подсластить. Вот, смотрите.
Он открыл пакетик с сахаром, высыпал его себе на правую ладонь, накрыл левой и убрал руку. Ладонь была пуста. Мори улыбнулся, официантка всплеснула руками. Фермер снова закрыл ладонь, открыл – на ней лежал золотой доллар с профилем Сакаджавеи. Зажав монету в кулаке, амиш поднес ее к лицу официантки, открыл – там было пусто.
– В кармане передника посмотрите, – предложил он.
Через секунду официантка смеялась и спрашивала:
– А как вы это делаете?
Она показала монету Мори, и тот покачал головой в подобающем изумлении. Фермер сказал, что монету благословил амишский священник и чтобы официантка обещала вечно ее хранить на счастье.
Мори решил, что этот человек ему нравится. Может, день все-таки окажется удачным.
Они поговорили о туристах, о погоде и посевах. Не понимая ничего в фермерстве, Мори только кивал, слушая рассуждения бородатого амиша о хлопке, травах и гибридных овощах, которые он, по его словам, выращивает. Когда фермер доел последнюю ложку своей овсянки, Мори сказал:
– Друг мой, хотел бы я вас попросить о небольшой услуге, если вы не против.
– Конечно. Все, что хотите.
– Тут один человек забросит мне конверт в этот Музей Библии Живой на холме – там статья о сокращении туризма в Святой Земле. А на меня сегодня что-то погода действует. Давайте я плачу за ваш завтрак, отвожу вас туда, вы входите и берете конверт? Я подожду в машине.
– Библии Живой? – По лицу фермера пробежала рябь страха: наверняка сомнения насчет нарушения амишевских правил, – но, достаточно поподжимав губы, помычав и погудев, он согласился: – Почему бы и нет?
– Договорились.
Мори встряхнул вялую руку фермера. Он попытался нащупать крошки сахара, но не было ни одной. Как он это сделал?
Мори позвонил Трауту и сказал, чтобы деньги доставили в Музей Библии Живой. Когда он вернулся к столу, фермер заказал еще стопку блинчиков, увенчанных еще четырьмя полосами бекона. Он едва успел съесть половину стопки – неудивительно, если учесть, сколько он уже убрал, – но к бекону не притронулся. Хотя унести его официантке не дал.
– Я еще кофе выпью, – сказал он, – а бекон уложите в собачий пакет [78].
Когда фермер наконец разделался с завтраком, Мори отвез его на холм.
52
Шики объяснил охраннику, что ему в музее оставлен пакет. Охранник дал ему пропуск, позволяющий обойти длинную очередь, разноцветной змеей вытянувшуюся по зигзагу пандуса, ведущего ко входу. Думая о Фенстере, Шики едва заметил фальшивую пирамиду из необожженных кирпичей, увешанную пластиковыми деревьями и цветами. Он прошел через парадные двери с фальшивой бронзой и направился прямо к офису музея, где получил толстый конверт, на котором было написано, как старик и говорил: «Финансовый отчет по Святой Земле. Для Г. Хеджеса».
Шики сунул конверт в большой карман брюк и подошел к карте «ВЫ НАХОДИТЕСЬ ЗДЕСЬ», которая сообщила ему, что Фенстера поместили глубоко внутри здания, за огромным Залом Бытия. Одновременно стремясь и опасаясь увидеть брата, Шики едва заметил остальные экспонаты, хотя и замедлил шаг, чтобы полюбоваться на совсем как настоящего, пусть и не по размеру, кита возле большого судна, плавающего в океане водного резервуара. Возле Зала Вознесения его притормозила толпа туристов, явно настроенных увидеть эту мумию, о которой столько споров. Протискиваясь вперед, он увидел рабочих, спешно развешивающих пояснительные плакаты, цитаты из Библии, снимки из газет крупным планом, и даже наброски, сделанные скетчистом для «ВОСХОЖДЕНИЯ ДУНА». От ног фигуры расходились штрихи, изображающие скорость, а сама фигура возносилась к небу. Прикрепленная внизу записка гласила: «ПОЛНОЦВЕТНАЯ КАРТИНА МАСЛОМ УЖЕ ЗАКАЗАНА».
Очередь ползла в Зал Вознесения, и до Шики стали долетать спереди обрывки разговоров:
– Ух ты, это ж покойник! – воскликнул какой-то мальчик.
– Бог мой, он же под этим полотенцем совсем голый! – Это сказала пожилая дама. – Как стыдно!
Другая дама:
– Наклонись вот так, Миртль, тебе будет видна его эта штука.
– Не смотри, деточка.
Чей-то родитель. И снова первая дама:
– Так он же не больше лесного орешка.
Шики прочитал надпись под пухлым чучелом лесного сурка:
КНЯЗЬ СВЕТА БЕЗ СВОЕЙ БЕССМЕРТНОЙ ДУШИ ВЕСИТ НЕ БОЛЕЕ ЭТОГО ГРЫЗУНА, ОБИТАТЕЛЯ НАШИХ ПРЕКРАСНЫХ ГОР ГРЕЙТ-СМОКИ.
Игнорируя запрет на фотографии, впереди пылала гроза блицев. Ошеломленный психоделическими вспышками, насыщенным испариной и одеколоном воздухом, толкотней прижатых друг к другу тел и ужасом от лицезрения Фенстера, Шики ощутил панику, поднимающуюся откуда-то изнутри роем рассерженных пчел.
Когда он дошел до ниши с мумией, то едва успел взглянуть на брата, бледного как воск, лежащего на боку в ячейке, задрапированной пурпурным велюром. Голова Фенстера покоилась на подушке с золотой бахромой. Нежно-голубое банное полотенце едва прикрывало пах.
Беглого взгляда хватило. Голова закружилась, ноги стали резиновые. Шики вскинул руку, прикрывая спрятанного за пазухой Гудини, и опустился на пол. Тут же его пнули коленом в ребра, ногой в спину, но какой-то жилистый подросток в бейсболке схватил его за шиворот и вздернул на ноги.
– Давай иди, дядя, тут тебе не рок-концерт с сидячими местами.
Другой добрый самаритянин прижал ему к груди упавшую соломенную шляпу. Шики охватил ее рукой и обернулся еще раз взглянуть на Фенстера, но инерция стада понесла его вперед, до самой лавки сувениров на ступенях храма.
Он прислонился к какой-то витрине, приходя в себя, моргая на послеобраз серой, мертвой, пыльной кожи. Сглатывая обратно свой завтрак, он сделал несколько неверных шагов к двери, на которой было написано: АДАМЫ. В кабинке он, одной рукой придерживая Гудини у груди, схватился второй за стульчак, и его вывернуло. Спустив воду и несколько раз глубоко вздохнув, Шики прижал к лицу прохладную туалетную бумагу, проверил бороду, поправил парик, шляпу и очки и вышел из музея как в тумане.
Кто-то постучал его по спине:
– Я за вас беспокоился, – произнес голос старика. – Вы пакет принесли?
Шики отдал ему пакет, отмахнулся от благодарностей и удрал в свой мотель.
Отдав Гудини бекон, он лег на кровать и уставился в потолок.
Потолок дрожал и снижался. Стены смыкались.
– Ч-черт! – Шики сел на кровати. – Воздух мне нужен.
Подхватив Гудини с подушки, он выбежал из комнаты.
Через десять минут он въезжал в сосновую свежесть гор Грейт-Смоки, ехал все выше и выше, пока наконец не остановился на незанятом кругозоре. Если не считать круговорота машин на узкой дороге за спиной, не было здесь никаких следов человека – только деревья и вид на понижающиеся горы, каждый гребень чуть мягче, чуть более запорошен синевой, чем предыдущий. Шики подошел к каменной стене на краю обрыва, глубоко вдохнул прохладный воздух гор и сел, рассеянно почесывая ушки Гудини.
– Ну кошмар, – сказал он перечеркнутым облаками холмам, не замечая полдюжины оленей, безмятежно пасущихся метрах в пятнадцати. – Фенстер в пасти Траута, где-то затаился Молот, Рита Рей и ее латинский любовничек на охоте за страховым полисом в миллион долларов, который она меня заставила взять. Крили Пэтч и его варвары захватили Детей Света, а мамочка – она, наверное, теперь никогда со мной разговаривать не станет. Остались только мы с тобой, детка, – сказал он Гудини, свернувшемуся на груди.
Шики унесся мыслью далеко, начал задремывать, но резко очнулся от рычания Гудини и «тик-тик-тик» коготков черной белки. Черный с рыжими подпалинами грызун цеплялся за пробковую кору сосны, на каждом «тик» подергивая хвостом. Из-за дерева высунулась голова другой белки, на шесть футов пониже. Одна метнулась к другой, хлопнула по спине лапкой, перепрыгнула и исчезла снова за деревом. Через пять секунд пара снова появилась на узловатом суку повыше, перепрыгивая друг через друга, как воздушные гимнасты, бегая нос к хвосту по верхним веткам дерева.
Далекое воспоминание вызвало у Шики улыбку на устах: они с Фенстером еще дети, в Сэндаски, в Огайо, играют в салочки у болота, привязав свою сестренку Нелл к большой сикоморе, на самом краю ямы, которую они называли «аллигаторовой».
Шики должно было быть восемь, Фенстеру семь.
Нет, не в салочки. Фенстер, припомнил Шики, спер у него кошелек, и Шики за ним гонялся, грозя догнать и все кости переломать.
Ах, невинное детство.
Кажется, всего мгновение прошло, хотя это должны были быть годы, когда Фенстер, засранец такой, подсластил мамин утренний кофе ее же снотворными таблетками и смылся с фамильным серебром, а Нелл удрала со Свидетелем Иеговы. Потом папочка пошел на работу пьяный в доску и между сменами заснул в дробилке для кокосов. Обнаружили это только через восемь часов, когда одна подошва все-таки шнек заклинила. Но уже поздно было добывать как останки человека, так и давно спеченные, запакованные и отосланные печенья, частью которых он теперь стал. Деточки по всей Америке до сих пор, наверное, кушают кусочки папы Дуна, запивая холодным молоком. Шики и мама отслужили небольшую панихиду над папиной подошвой и похоронили ее на заднем дворе. Мама очень злилась.
– Какого черта, Фенстер, – сказал Шики лесистым холмам, – сунулся ты в Вегас? И какого черта я расхвастался, как я поднялся?
Далекое «тик» в верхушках деревьев привлекло его внимание. Мелькнул на верхней ветке пушистый хвост. Шики провел рукой под носом и полминуты любовался на раскинувшуюся панораму. Было уже почти время ужина. Он взглянул в сторону Гатлинбурга, скрытого сейчас за гористым горизонтом, но определимого по крошечному силуэту ангела-дирижабля, его мигающему световому глазу – левый снова отключился, – сияющему Венерой в сумеречном небе.
Гудини завозился на груди. Шики шмыгнул носом.
– Ну что, Фенстер, мерзавец с наркотиком для изнасилования? Самое меньшее, что я могу сделать перед тем, как свалить из этого бурга, это добыть твой сушеный труп и отвезти его маме в Сэндаски. Пусть похоронит тебя рядом с попугаями, своими тринадцатью собачками и папиной подошвой на пионовой клумбе рядом с мусорным баком, на краю болота.
Шики сунул конверт в большой карман брюк и подошел к карте «ВЫ НАХОДИТЕСЬ ЗДЕСЬ», которая сообщила ему, что Фенстера поместили глубоко внутри здания, за огромным Залом Бытия. Одновременно стремясь и опасаясь увидеть брата, Шики едва заметил остальные экспонаты, хотя и замедлил шаг, чтобы полюбоваться на совсем как настоящего, пусть и не по размеру, кита возле большого судна, плавающего в океане водного резервуара. Возле Зала Вознесения его притормозила толпа туристов, явно настроенных увидеть эту мумию, о которой столько споров. Протискиваясь вперед, он увидел рабочих, спешно развешивающих пояснительные плакаты, цитаты из Библии, снимки из газет крупным планом, и даже наброски, сделанные скетчистом для «ВОСХОЖДЕНИЯ ДУНА». От ног фигуры расходились штрихи, изображающие скорость, а сама фигура возносилась к небу. Прикрепленная внизу записка гласила: «ПОЛНОЦВЕТНАЯ КАРТИНА МАСЛОМ УЖЕ ЗАКАЗАНА».
Очередь ползла в Зал Вознесения, и до Шики стали долетать спереди обрывки разговоров:
– Ух ты, это ж покойник! – воскликнул какой-то мальчик.
– Бог мой, он же под этим полотенцем совсем голый! – Это сказала пожилая дама. – Как стыдно!
Другая дама:
– Наклонись вот так, Миртль, тебе будет видна его эта штука.
– Не смотри, деточка.
Чей-то родитель. И снова первая дама:
– Так он же не больше лесного орешка.
Шики прочитал надпись под пухлым чучелом лесного сурка:
КНЯЗЬ СВЕТА БЕЗ СВОЕЙ БЕССМЕРТНОЙ ДУШИ ВЕСИТ НЕ БОЛЕЕ ЭТОГО ГРЫЗУНА, ОБИТАТЕЛЯ НАШИХ ПРЕКРАСНЫХ ГОР ГРЕЙТ-СМОКИ.
Игнорируя запрет на фотографии, впереди пылала гроза блицев. Ошеломленный психоделическими вспышками, насыщенным испариной и одеколоном воздухом, толкотней прижатых друг к другу тел и ужасом от лицезрения Фенстера, Шики ощутил панику, поднимающуюся откуда-то изнутри роем рассерженных пчел.
Когда он дошел до ниши с мумией, то едва успел взглянуть на брата, бледного как воск, лежащего на боку в ячейке, задрапированной пурпурным велюром. Голова Фенстера покоилась на подушке с золотой бахромой. Нежно-голубое банное полотенце едва прикрывало пах.
Беглого взгляда хватило. Голова закружилась, ноги стали резиновые. Шики вскинул руку, прикрывая спрятанного за пазухой Гудини, и опустился на пол. Тут же его пнули коленом в ребра, ногой в спину, но какой-то жилистый подросток в бейсболке схватил его за шиворот и вздернул на ноги.
– Давай иди, дядя, тут тебе не рок-концерт с сидячими местами.
Другой добрый самаритянин прижал ему к груди упавшую соломенную шляпу. Шики охватил ее рукой и обернулся еще раз взглянуть на Фенстера, но инерция стада понесла его вперед, до самой лавки сувениров на ступенях храма.
Он прислонился к какой-то витрине, приходя в себя, моргая на послеобраз серой, мертвой, пыльной кожи. Сглатывая обратно свой завтрак, он сделал несколько неверных шагов к двери, на которой было написано: АДАМЫ. В кабинке он, одной рукой придерживая Гудини у груди, схватился второй за стульчак, и его вывернуло. Спустив воду и несколько раз глубоко вздохнув, Шики прижал к лицу прохладную туалетную бумагу, проверил бороду, поправил парик, шляпу и очки и вышел из музея как в тумане.
Кто-то постучал его по спине:
– Я за вас беспокоился, – произнес голос старика. – Вы пакет принесли?
Шики отдал ему пакет, отмахнулся от благодарностей и удрал в свой мотель.
Отдав Гудини бекон, он лег на кровать и уставился в потолок.
Потолок дрожал и снижался. Стены смыкались.
– Ч-черт! – Шики сел на кровати. – Воздух мне нужен.
Подхватив Гудини с подушки, он выбежал из комнаты.
Через десять минут он въезжал в сосновую свежесть гор Грейт-Смоки, ехал все выше и выше, пока наконец не остановился на незанятом кругозоре. Если не считать круговорота машин на узкой дороге за спиной, не было здесь никаких следов человека – только деревья и вид на понижающиеся горы, каждый гребень чуть мягче, чуть более запорошен синевой, чем предыдущий. Шики подошел к каменной стене на краю обрыва, глубоко вдохнул прохладный воздух гор и сел, рассеянно почесывая ушки Гудини.
– Ну кошмар, – сказал он перечеркнутым облаками холмам, не замечая полдюжины оленей, безмятежно пасущихся метрах в пятнадцати. – Фенстер в пасти Траута, где-то затаился Молот, Рита Рей и ее латинский любовничек на охоте за страховым полисом в миллион долларов, который она меня заставила взять. Крили Пэтч и его варвары захватили Детей Света, а мамочка – она, наверное, теперь никогда со мной разговаривать не станет. Остались только мы с тобой, детка, – сказал он Гудини, свернувшемуся на груди.
Шики унесся мыслью далеко, начал задремывать, но резко очнулся от рычания Гудини и «тик-тик-тик» коготков черной белки. Черный с рыжими подпалинами грызун цеплялся за пробковую кору сосны, на каждом «тик» подергивая хвостом. Из-за дерева высунулась голова другой белки, на шесть футов пониже. Одна метнулась к другой, хлопнула по спине лапкой, перепрыгнула и исчезла снова за деревом. Через пять секунд пара снова появилась на узловатом суку повыше, перепрыгивая друг через друга, как воздушные гимнасты, бегая нос к хвосту по верхним веткам дерева.
Далекое воспоминание вызвало у Шики улыбку на устах: они с Фенстером еще дети, в Сэндаски, в Огайо, играют в салочки у болота, привязав свою сестренку Нелл к большой сикоморе, на самом краю ямы, которую они называли «аллигаторовой».
Шики должно было быть восемь, Фенстеру семь.
Нет, не в салочки. Фенстер, припомнил Шики, спер у него кошелек, и Шики за ним гонялся, грозя догнать и все кости переломать.
Ах, невинное детство.
Кажется, всего мгновение прошло, хотя это должны были быть годы, когда Фенстер, засранец такой, подсластил мамин утренний кофе ее же снотворными таблетками и смылся с фамильным серебром, а Нелл удрала со Свидетелем Иеговы. Потом папочка пошел на работу пьяный в доску и между сменами заснул в дробилке для кокосов. Обнаружили это только через восемь часов, когда одна подошва все-таки шнек заклинила. Но уже поздно было добывать как останки человека, так и давно спеченные, запакованные и отосланные печенья, частью которых он теперь стал. Деточки по всей Америке до сих пор, наверное, кушают кусочки папы Дуна, запивая холодным молоком. Шики и мама отслужили небольшую панихиду над папиной подошвой и похоронили ее на заднем дворе. Мама очень злилась.
– Какого черта, Фенстер, – сказал Шики лесистым холмам, – сунулся ты в Вегас? И какого черта я расхвастался, как я поднялся?
Далекое «тик» в верхушках деревьев привлекло его внимание. Мелькнул на верхней ветке пушистый хвост. Шики провел рукой под носом и полминуты любовался на раскинувшуюся панораму. Было уже почти время ужина. Он взглянул в сторону Гатлинбурга, скрытого сейчас за гористым горизонтом, но определимого по крошечному силуэту ангела-дирижабля, его мигающему световому глазу – левый снова отключился, – сияющему Венерой в сумеречном небе.
Гудини завозился на груди. Шики шмыгнул носом.
– Ну что, Фенстер, мерзавец с наркотиком для изнасилования? Самое меньшее, что я могу сделать перед тем, как свалить из этого бурга, это добыть твой сушеный труп и отвезти его маме в Сэндаски. Пусть похоронит тебя рядом с попугаями, своими тринадцатью собачками и папиной подошвой на пионовой клумбе рядом с мусорным баком, на краю болота.
53
Мори похлопал себя по карману пиджака, где лежал конверт от Траута, и, чуть пританцовывая, пошел прочь от «линкольна», оставленного на стоянке мотеля. Он спешил к себе в номер, предвкушая до слюнки во рту вкус настоящего «Манхэттена» в «Уголке Коры» дома, в Цинциннати.
Но когда он начал паковать рубашки, то вдруг почувствовал угрызения совести. Он принял двойную дозу «пепто-бис-мола», надеясь, что это всего лишь изжога от жирной яичницы на завтрак, но угрызения только усилились.
Он сел на край кровати и сказал сам себе неохотно: «Мори Финкель! Если ты возьмешь деньги Траута, то будешь не лучше, чем обманщики, которых ты отправлял в великую пустоту. Может, ты и напугал Дуна до смерти, но он не принял смерть от твоей руки. Что, если прав этот фейгеле-индеец и это вовсе не Дун? Или если прав этот тощий ученый? Не мог Траут принять пещерного человека за Дуна? Джинджер Родджерс – милашка, конечно, но всего лишь клевая шикса. Что, если Дун все еще жив и здоров?»
Мори решил, что должен посмотреть лично. Он снова поехал в Музей Библии Живой и вскоре входил в зал мумии.
Толпа пронесла его мимо Зала Вознесения раньше, чем он успел как следует рассмотреть небольшое тело, вложенное в велюровый ящик, но оно точно было похоже на ту фотографию, что прислал Траут. Как он сумел так усохнуть?
Уносимый к следующей приманке – лавке сувениров, Мори провел пальцем по аккуратным усам и сказал вслух – по привычке одиноко живущих:
– Так это Шики Дун или нет?
Идущая впереди женщина в розовом свитере и белых кроссовках решила, что Мори обращается к ней.
– Не может быть, – ответила она, оборачиваясь. – Я думаю, эта мумия – подделка, знаете, как этот бэтбой в таблоидах.
– Подделка, – вежливо согласился Мори. Потому что для него мумия выглядела вполне настоящей.
– Потому что, – говорила женщина, – я только сегодня утром видела настоящего преподобного Дуна.
– Простите?
– Я работаю в магазине помадки. Знаете, «мистер Т.»? И каждое утро хожу на работу пешком. Я в его церкви не была, но встречала преподобного постоянно. Он всегда так хорошо улыбался, обычно приглашал меня на службу в церкви Детей Света. Естественно, я там не была, потому что я добрая методистка почти уже…
– Извините, – спросил Мори, – вы его знали?
– Только в лицо и так, поздороваться, но если он был вознесен, как все говорят, то вернулся он во плоти, потому что я его сегодня утром видела. Он шел по парквею возле реки. Я ему улыбнулась, но он меня не видел. Я пришла посмотреть, что это тут за ерунда – вроде как он мумией стал и прочее. Так это чушь собачья. Не скажу, что эта штука совсем на него не похожа, но ведь фотографии бэтбоя тоже с виду были настоящие, правда? Я клянусь, тут уж не знаешь, кому верить. А вдруг он все-таки был на небе и вернулся с каким-то посланием от Господа? Может, тот, кого я сегодня видела, был ангел. Хотя он был совсем настоящий с виду, ни крыльев, ни нимба, ничего такого, и наступил на жевательную резинку, отскреб подошву о канализационную решетку, как совсем живой человек, и…
– Мадам…
Мори попросил ее описать этого человека.
– …и чуть выше вас, синие глаза, черные волосы почти до плеч. И нос великоват для человека такого невысокого…
Описание подходило. Мори поблагодарил женщину и побрел по музею подумать. Ему попалась скамейка, стоящая лицом к огромному водяному резервуару, закрепленному перекрещенными брусьями два на четыре. Спущенный веревочный трап тридцать футов вел к большому деревянному судну, плавающему посередине резервуара. Мори, человек обычно любопытный, проявил к грубо сбитому плавсредству не больше внимания, чем к загадочным трубным звукам, рычанию и завыванию, исходящему от кораблика, хотя и наморщил нос от аммиачного запаха зоопарка и нашел для своих размышлений место подальше.
Как следует подумав, он хлопнул кулаком по трясущейся ладони и зашагал обратно, мимо резервуара, вдоль фибергласового кита, через лавку сувениров на ступнях храма, через закусочную «Эдемский сад», и вышел на летнее солнце. Обратно в мотель он ехал со скоростью десять миль в час, тщательно изучая каждого прохожего.
В номере он плюхнулся на кровать, свесив через край костлявые ноги, положив на подушку рядом с собой пистолет с глушителем.
– Шикльтон Дун! – обратился он к потолку. – Если ты жив и ходишь по улицам Гатлинбурга, я тебя найду. Эти двадцать кусков я заработаю честно и добросовестно.
Скоро я соберусь с силами, снова залезу на смотрелку с биноклем и стану присматривать за этой твоей фарштункене [79] церковью.
– Бетси, выпусти меня.
Бетси оглянулась налево-направо, приложила рот к самой двери и попробовала ручку.
– Не могу, Джинджер, тут заперто. Наверное, ключ у преподобного Пэтча.
– Он меня приковал наручниками к водопроводной трубе.
– Не может быть! Он всем сказал, что ты медитируешь по поводу собственной греховности и что тебя нельзя беспокоить.
– Ага, как же. Слушай, помоги мне отсюда выбраться.
– Я не знаю… дай подумать… они в любой момент могут вернуться.
– Джонсы?
– Они типа теперь за всем наблюдают. Преподобный Пэтч всех прихожан собрал в святилище. Хочет сделать какое-то важное объявление. Ой, сюда идет какая-то Джонсиха в чепце – я побежала. Пока, Джинджер.
Но когда он начал паковать рубашки, то вдруг почувствовал угрызения совести. Он принял двойную дозу «пепто-бис-мола», надеясь, что это всего лишь изжога от жирной яичницы на завтрак, но угрызения только усилились.
Он сел на край кровати и сказал сам себе неохотно: «Мори Финкель! Если ты возьмешь деньги Траута, то будешь не лучше, чем обманщики, которых ты отправлял в великую пустоту. Может, ты и напугал Дуна до смерти, но он не принял смерть от твоей руки. Что, если прав этот фейгеле-индеец и это вовсе не Дун? Или если прав этот тощий ученый? Не мог Траут принять пещерного человека за Дуна? Джинджер Родджерс – милашка, конечно, но всего лишь клевая шикса. Что, если Дун все еще жив и здоров?»
Мори решил, что должен посмотреть лично. Он снова поехал в Музей Библии Живой и вскоре входил в зал мумии.
Толпа пронесла его мимо Зала Вознесения раньше, чем он успел как следует рассмотреть небольшое тело, вложенное в велюровый ящик, но оно точно было похоже на ту фотографию, что прислал Траут. Как он сумел так усохнуть?
Уносимый к следующей приманке – лавке сувениров, Мори провел пальцем по аккуратным усам и сказал вслух – по привычке одиноко живущих:
– Так это Шики Дун или нет?
Идущая впереди женщина в розовом свитере и белых кроссовках решила, что Мори обращается к ней.
– Не может быть, – ответила она, оборачиваясь. – Я думаю, эта мумия – подделка, знаете, как этот бэтбой в таблоидах.
– Подделка, – вежливо согласился Мори. Потому что для него мумия выглядела вполне настоящей.
– Потому что, – говорила женщина, – я только сегодня утром видела настоящего преподобного Дуна.
– Простите?
– Я работаю в магазине помадки. Знаете, «мистер Т.»? И каждое утро хожу на работу пешком. Я в его церкви не была, но встречала преподобного постоянно. Он всегда так хорошо улыбался, обычно приглашал меня на службу в церкви Детей Света. Естественно, я там не была, потому что я добрая методистка почти уже…
– Извините, – спросил Мори, – вы его знали?
– Только в лицо и так, поздороваться, но если он был вознесен, как все говорят, то вернулся он во плоти, потому что я его сегодня утром видела. Он шел по парквею возле реки. Я ему улыбнулась, но он меня не видел. Я пришла посмотреть, что это тут за ерунда – вроде как он мумией стал и прочее. Так это чушь собачья. Не скажу, что эта штука совсем на него не похожа, но ведь фотографии бэтбоя тоже с виду были настоящие, правда? Я клянусь, тут уж не знаешь, кому верить. А вдруг он все-таки был на небе и вернулся с каким-то посланием от Господа? Может, тот, кого я сегодня видела, был ангел. Хотя он был совсем настоящий с виду, ни крыльев, ни нимба, ничего такого, и наступил на жевательную резинку, отскреб подошву о канализационную решетку, как совсем живой человек, и…
– Мадам…
Мори попросил ее описать этого человека.
– …и чуть выше вас, синие глаза, черные волосы почти до плеч. И нос великоват для человека такого невысокого…
Описание подходило. Мори поблагодарил женщину и побрел по музею подумать. Ему попалась скамейка, стоящая лицом к огромному водяному резервуару, закрепленному перекрещенными брусьями два на четыре. Спущенный веревочный трап тридцать футов вел к большому деревянному судну, плавающему посередине резервуара. Мори, человек обычно любопытный, проявил к грубо сбитому плавсредству не больше внимания, чем к загадочным трубным звукам, рычанию и завыванию, исходящему от кораблика, хотя и наморщил нос от аммиачного запаха зоопарка и нашел для своих размышлений место подальше.
Как следует подумав, он хлопнул кулаком по трясущейся ладони и зашагал обратно, мимо резервуара, вдоль фибергласового кита, через лавку сувениров на ступнях храма, через закусочную «Эдемский сад», и вышел на летнее солнце. Обратно в мотель он ехал со скоростью десять миль в час, тщательно изучая каждого прохожего.
В номере он плюхнулся на кровать, свесив через край костлявые ноги, положив на подушку рядом с собой пистолет с глушителем.
– Шикльтон Дун! – обратился он к потолку. – Если ты жив и ходишь по улицам Гатлинбурга, я тебя найду. Эти двадцать кусков я заработаю честно и добросовестно.
Скоро я соберусь с силами, снова залезу на смотрелку с биноклем и стану присматривать за этой твоей фарштункене [79] церковью.
– Бетси, выпусти меня.
Бетси оглянулась налево-направо, приложила рот к самой двери и попробовала ручку.
– Не могу, Джинджер, тут заперто. Наверное, ключ у преподобного Пэтча.
– Он меня приковал наручниками к водопроводной трубе.
– Не может быть! Он всем сказал, что ты медитируешь по поводу собственной греховности и что тебя нельзя беспокоить.
– Ага, как же. Слушай, помоги мне отсюда выбраться.
– Я не знаю… дай подумать… они в любой момент могут вернуться.
– Джонсы?
– Они типа теперь за всем наблюдают. Преподобный Пэтч всех прихожан собрал в святилище. Хочет сделать какое-то важное объявление. Ой, сюда идет какая-то Джонсиха в чепце – я побежала. Пока, Джинджер.