Страница:
Шики Дун, фермер-амиш, вошел в Музей Библии Живой за двадцать минут до закрытия и быстро прошел к Ноеву Ковчегу. Отличное укрытие (если не считать вони), чтобы пересидеть до закрытия музея и тогда выкрасть Фенстера. Гудини, устроившись за пазухой, повизгивал, слыша рычание зверей и их запахи.
Шики зажал ноздри и спрятался в стойле, отпихнув любопытную козью пару – козел был подозрительно похож на того чудесного козла, которого Шики послал в Святую Землю. Шики пригнулся возле иллюминатора и сказал «Кыш!» когда коза попыталась жевать его бороду. Потом еще раз сказал «Кыш!», когда козел фыркнул и хотел на него взгромоздиться. Гудини затявкал, и семейство коз отошло прочь.
Шики знал, что единственным охранником в музее после темноты останется этот парнишка в юбке из «Пончо» и что музей – слишком большое сооружение, чтобы его мог эффективно охранять один человек. Он собирался пятнадцать минут подождать, прокрасться в зал мумии, сунуть двадцатисемифунтового братца под мышку – и к задней двери. Фенстера он спрячет за мусорным ящиком в углу стоянки, проникнет в «Маяк», чтобы втихую достать десять штук, примотанных снизу к ящику стола в его бывшем кабинете, – и в Ноксвиль. Там купить в секонд-хэнде дешевый костюм и по почте послать Фенстера маме в Сандаски с запиской: «Прости, ма, я сделал все, что мог». И вперед, на закат, свободным человеком.
Выглядывая в иллюминатор, он услышал возле уха фырканье, и его обдала струя горячего воздуха с запахом перезрелого сыра. Острое копыто крюком зацепило плечо и…
– Да отстань ты!
Шики резко дернулся в сторону, и козел завалился на спину.
Мэээээээээ!
Тяф-тяф-тяф!
В пурге соломы и шерсти Шики вскочил на ноги, ударился башкой о низкий дощатый потолок.
– Ойййй!
Испуганные павлины на носу заверещали как выпотрошенные сопрано, захохотала гиена, кто-то шипел, Гудини лаял изо всех сил.
– Черт, – сказал Шики, потирая череп и прислонился спиной к толстой дубовой балке. Сердце его колотилось, он ждал оклика охранника «Выходите с поднятыми руками!»
Очевидно, грохот джунглей был тут делом обычным, потому что никто на него не отреагировал. Через двадцать минут Шики вылез из Ковчега и потопал к Залу Мумии.
Джимми Перо проводил последних туристов, быстро сделал обход и вернулся в столовую для служащих выпить кофе. Уборщики придут только через несколько часов. А через двадцать минут Джимми начнет действовать.
Из глубин музея донесся такой душераздирающий вопль, что Джимми уронил чашку. Голую ногу окатило раскаленной лавой.
Чертовы павлины. Как это птицы могут издавать столько шума? Ночные смены приучили Джимми к рычанию и реву из Ковчега, но от завываний павлинов он каждый раз вздрагивал.
Он промокнул руку и ногу бумажными полотенцами, заставляя себя успокоиться. Это твой шанс, сказал он себе. Наконец-то ты один со своим предком.
К открытию, уверял он себя, мумия будет уже надежно спрятана на ферме у деда в ожидании нормальных похорон. Он вернется в музей, будет строить из себя дурачка, пялиться на ноги и бормотать: «С вечера она точно была здесь, сэр. Может, ее кто-то из туристов вывез в коляске или…»
Пожав плечами, он сказал сам себе вслух:
– Ладно, я потеряю работу. Так это же ерунда по сравнению с тем, что древний воин будет возвращен в землю предков?
Он поставил чашку и посмотрел на часы. Еще семнадцать минут.
54
Крили Пэтч стоял на своем троне, обильно потея, и вдохновлял на битву Детей Света в белых ризах. Соседний трон, принадлежащий Свидетельнице Джинджер Родджерс, был сознательно оставлен пустым. Дети Света у ног Пэтча образовали два отряда – с одной стороны прежние «светляки», с другой – неряшливый клан Джонсов.
Скорее скрипучим, чем командным голосом, Пэтч провозглашал:
– …и вернем Князя Света из Музея Библии Живой сегодня же вечером. И Бог говорит мне о чуде, которое воспоследует. Он желает, чтобы я оставался…
– Чудо? – спросил кто-то из «светляков». – Вроде тех, что Князь делал?
– Как когда он козла в Святую Землю послал? – спросил другой.
– Мы тоже слышали, – сказала какая-то Джонсиха. – И посох свой превратил в змею. Он, наверное, был…
– Это будет лучше. Пока я буду ждать божественного слова здесь, в Храме Света, Бог приказывает вам вернуть Князя из этого святотатственного Музея Библии Живой. Маршируйте же туда и…
– В смысле, наискось через стоянку к задней двери? – спросил бухгалтер из Гатлинбурга, один из самых дотошных «светляков».
– Красться как воры? Разумеется, нет. Вы должны выйти парадным входом нашего Храма, блистательной процессией, по тротуару вокруг квартала ко входу музея. Трубя в фанфары и осадные рога…
– А нету у нас, – сказал какой-то Джонс. – Зато у маленького Билли Майка есть рожок.
– Отлично, – сказал Пэтч. – Рожок подойдет. И да будут факелы в руках ваших…
– В смысле – наши фонарики? – «Светляк» в ризе мигнул фонариком, подняв его.
Пэтч нетерпеливо всплеснул руками.
– Да все, что подсвечивает ночное небо, понятно? Пусть это будет шоу. Пусть знает весь мир, что нашей миссии не смогли воспрепятствовать жадные оппортунисты. Когда дойдете до бастионов Музея Библии Живой, да вознесет ваш юный воин трубный глас, и падут стены врагов. Я это видел, мне было видение. Вы войдете, каждый мужчина и каждая женщина из рядов ваших, возьмете бренные останки Князя и принесете их мне.
– И тогда мы будем вознесены?
– Вскоре после этого.
– Слушайте, – сказал Голиаф Джонс, – вы нам это «вскоре» талдычите с самого нашего появления. Я отдал жилой трейлер двоюродной сестре своей жены, отдал всю мебель, ружья, все ее коллекции – целиком эту проклятую коллекцию «Бини-бэби», – все на свете. Мы хотим вверх. Эта жизнь в палатках на стоянке начинает нас доставать. Вы обещали…
– Обещал Бог! – перебил его Пэтч с растущим нетерпением. – Он мне сам сказал всего десять минут назад: верните Князя в Табернакль Мой, и воззрите на чудо.
Джонс сжал кулаки:
– Чудо – это было бы неплохо, – сказал он, – особенно такое, которое заберет нас на небо, потому что у нас малость терпение кончается.
Пэтч раздраженно сделал вдох и задержал дыхание. Пот лил по его щекам, туманил толстые очки. Он про себя посчитал до десяти, потом только выдохнул.
– Верните Князя. Только тогда может Вознесение совершиться. Это воля Бога.
– Вернем Князя, – повторил кто-то из «светляков».
– Воля Бога, – дуэтом произнесли две Джонсихи.
– Вернем Князя! – присоединился еще один «светляк», потом еще один.
– Воля Бога! – контрапунктом отзывались Джонсы, отбивая ритм ногой.
Темп и громкость нарастали, пока не зарезонировали половицы арсенала. Пэтч на своем троне потерял равновесие и позорно рухнул бы на задницу, если бы не успел ухватиться за позолоченное крыло ангела на спинке.
– Ступайте! – проорал он с пошатнувшегося трона. – Ступайте!
Отрядом численностью в восемьдесят три человека Дети Света устремились в ночь. Несколько Джонсов размахивали бейсбольными битами. Включились фонари. Высоко над головой подмигивал на привязи ангел-дирижабль, исчезая на миг, когда выходил из луча прожектора, и снова сияя.
А внизу маленький Билли Майк протрубил на пробу в свой рожок, и распев «Вернем Князя – воля Бога» зазвучал ровным ритмом здорового сердца.
По дороге толпа прошла мимо ресторанчика Мак-Муллина «Таитянская луау». Посетители подались назад, когда Джонсы – «Воля Бога… воля Бога… воля Бога» вырвали из стоек вдоль улицы дюжину пламенеющих факелов-тики. Предводитель отряда Голиаф выхватил восьмифутовое копье из руки фибергласового таитянского воина вдвое больше натуральной величины и обрушил героическую статую ударом тяжелого сапога. На пол ресторана посыпались каскадом горячие крылышки, салаты, жареные цыплята, картофельные чипсы и прочие полинезийские деликатесы.
Толпа двинулась дальше.
– Посмотри на эти белые простыни, – сказал Бей. – И факелы, блин…
– Твою мать, – ответил Жги, – это же Клан марширует! Пошли посмотрим, чего они затеяли.
Спортсмены Университета Теннеси – те же ребята, что уже малость поучаствовали в фиаско на стоянке возле музея капитана Крюка – поставили бутылки, завидев на улице процессию.
– Пахнет дракой, – сказал один.
– Пошли за ними, – сказал другой.
– Йо-хо-хо! – сказал третий.
Рита Рей и Орландо сидели в «кадиллаке» Орландо, припаркованном возле музея. Орландо разложил на приборной доске набор инструментов, чтобы вскрыть заднюю дверь музея и вытащить мумию для получения страховки.
– Это они, – сказала Рита Рей. – Эти Шикины «светляки». Парад какой-то у них.
Процессия двигалась вперед, стала приближаться к музею, и Рита Рей поняла:
– Слушай, они же тоже за ним идут!
– Mui bueno, – ответил он. – Отвлекающий момент. Perfecto. – Он отложил мелкие отмычки и ухватил монтировку. – Тогда ведь нам не нужны тонкости?
Мори смотрел в бинокль на марширующих «светляков» с обзорной площадки «Небесной иглы», высматривая среди освещенных факелами лиц физиономию Шикльтона Дуна.
– Если ты там, друг мой, – сказал он, – я тебя найду. Найду, не сомневайся.
– Это я, – сказал он. – Посланец.
– Выпустите меня.
– Ты могла бы вести паству в поход за бренными останками преподобного Дуна, но нет – ты не такая. Ты бы дотащилась только до ближайшего бара.
– Я не такая, – донеслось изнутри. – Я буду хорошая. Выпустите меня.
Музей Библии Живой возвышался гигантским угловатым свадебным тортом. Каждый из пяти этажей был шестиугольным, подобным лежащему ниже, только поменьше, с двумя короткими стенами, образующими острия на каждом конце, и с двумя стенами подлиннее, идущими параллельно улице. Стены также наклонялись внутрь от основания кверху, и все здание казалось многогранной пирамидой. На каждом этаже цвели пластиковые растения, напоминая голливудскую имитацию висячих садов Вавилона. На вершине полыхал пропановый факел – в пару к подсвеченному прожектором ангелу-дирижаблю, парящему рядом над арсеналом.
Голиаф Джонс, патер фамилиас клана Джонсов, остановился у основания двойного пандуса, зигзагом идущего вдоль фальшивого глиняного фасада пирамиды, и поднял руку. Скандирование затихло. Джонс жестом вызвал из толпы маленького Билли Майка с его рожком.
Билли Майк застенчиво грыз ноготь, оказавшись среди взрослых, уставился на кроссовки и цеплялся за мамину юбку.
– Я боюсь, – сказал он и шмыгнул носом.
– Сын! – сказала мать и встала рядом с ним на колени. – Ты избран для священной задачи. Пути Господни неисповедимы. Когда Грэмпс подарил тебе на Рождество эту штуку, я готова была поклясться, что это Сатана меня карает. Теперь я вижу, что и этот рог, и ты – орудия Божьи. – Она взъерошила ему волосы и дала неслабый подзатыльник. – А теперь дуй в свою трубу что есть силы, а то я тебе задницу надеру так, как тебе ее еще в жизни не драли.
Билли Майк почесал затылок и поднял глаза горе. В темном хэлоуииском небе ангел-дирижабль играл в прятки со скользящими в лунном свете тучами и иссиня-белым лучом прожектора. Мальчик тревожно оглянулся по сторонам. Озаренные факелами взрослые кивали ему ободрительно и подталкивали вперед.
Билли Майк продвинулся к Голиафу Джонсу, поднял рожок к губам – и зазвучали первые незабываемые ноты «Когда святые маршируют». Слегка жестяной был звук, и несколько нот провалились, но узнать мотив можно было вполне.
Лица повернулись к фасаду музея, ожидая хруста кирпича и цемента – обещанного библейского обрушения стен.
Стены стояли неподвижно. Билли Майк снова сыграл припев из «Святых».
– Попробуй что-нибудь еще, – сказал Голиаф Джонс. Билли Майк сыграл сигнал побудки. Не помогло. «Медведь
спустился с гор». Безрезультатно. «Три слепых мышонка». Ни трещинки.
Он выдул три первых ноты «Джингл беллз», уронил трубу, повисшую на веревке, и захныкал:
– Я больше ничего не знаю…
– Что теперь делать? – сказал Голиаф Джонс. – Видение, понимаешь, у преподобного Пэтча.
– А у меня бейсбольная бита есть, – сказал один из его двоюродных братьев.
– И у меня, – сказал его дядя.
– Господь помогает тому, кто сам себе помогает. Идите и высадите двери.
Первый размахнулся на двойные металлические двери, на которых была начертана таинственная помесь барельефа, санскритской надписи и клинописи. Прозвучал глухой удар. Подскочил второй, и удар повторился.
Но на металле едва ли осталась хоть царапина, и потому Джонсы стали разбивать стеклянные панели – по одной в каждой двери. В эти окна было не пролезть, но стекло оказалось куда более податливо под ударами. Одно покрылось паутиной трещин, и толпа радостно завопила. Вторая панель вывалилась внутрь. Ободренный Джонс заорал:
– Плечами на дверь!
Его спутники навалились, уперлись.
– Раз, два, три – пошел!
Двери дрогнули, поддаваясь. На пятом толчке они прогнулись внутрь.
Скорее скрипучим, чем командным голосом, Пэтч провозглашал:
– …и вернем Князя Света из Музея Библии Живой сегодня же вечером. И Бог говорит мне о чуде, которое воспоследует. Он желает, чтобы я оставался…
– Чудо? – спросил кто-то из «светляков». – Вроде тех, что Князь делал?
– Как когда он козла в Святую Землю послал? – спросил другой.
– Мы тоже слышали, – сказала какая-то Джонсиха. – И посох свой превратил в змею. Он, наверное, был…
– Это будет лучше. Пока я буду ждать божественного слова здесь, в Храме Света, Бог приказывает вам вернуть Князя из этого святотатственного Музея Библии Живой. Маршируйте же туда и…
– В смысле, наискось через стоянку к задней двери? – спросил бухгалтер из Гатлинбурга, один из самых дотошных «светляков».
– Красться как воры? Разумеется, нет. Вы должны выйти парадным входом нашего Храма, блистательной процессией, по тротуару вокруг квартала ко входу музея. Трубя в фанфары и осадные рога…
– А нету у нас, – сказал какой-то Джонс. – Зато у маленького Билли Майка есть рожок.
– Отлично, – сказал Пэтч. – Рожок подойдет. И да будут факелы в руках ваших…
– В смысле – наши фонарики? – «Светляк» в ризе мигнул фонариком, подняв его.
Пэтч нетерпеливо всплеснул руками.
– Да все, что подсвечивает ночное небо, понятно? Пусть это будет шоу. Пусть знает весь мир, что нашей миссии не смогли воспрепятствовать жадные оппортунисты. Когда дойдете до бастионов Музея Библии Живой, да вознесет ваш юный воин трубный глас, и падут стены врагов. Я это видел, мне было видение. Вы войдете, каждый мужчина и каждая женщина из рядов ваших, возьмете бренные останки Князя и принесете их мне.
– И тогда мы будем вознесены?
– Вскоре после этого.
– Слушайте, – сказал Голиаф Джонс, – вы нам это «вскоре» талдычите с самого нашего появления. Я отдал жилой трейлер двоюродной сестре своей жены, отдал всю мебель, ружья, все ее коллекции – целиком эту проклятую коллекцию «Бини-бэби», – все на свете. Мы хотим вверх. Эта жизнь в палатках на стоянке начинает нас доставать. Вы обещали…
– Обещал Бог! – перебил его Пэтч с растущим нетерпением. – Он мне сам сказал всего десять минут назад: верните Князя в Табернакль Мой, и воззрите на чудо.
Джонс сжал кулаки:
– Чудо – это было бы неплохо, – сказал он, – особенно такое, которое заберет нас на небо, потому что у нас малость терпение кончается.
Пэтч раздраженно сделал вдох и задержал дыхание. Пот лил по его щекам, туманил толстые очки. Он про себя посчитал до десяти, потом только выдохнул.
– Верните Князя. Только тогда может Вознесение совершиться. Это воля Бога.
– Вернем Князя, – повторил кто-то из «светляков».
– Воля Бога, – дуэтом произнесли две Джонсихи.
– Вернем Князя! – присоединился еще один «светляк», потом еще один.
– Воля Бога! – контрапунктом отзывались Джонсы, отбивая ритм ногой.
Темп и громкость нарастали, пока не зарезонировали половицы арсенала. Пэтч на своем троне потерял равновесие и позорно рухнул бы на задницу, если бы не успел ухватиться за позолоченное крыло ангела на спинке.
– Ступайте! – проорал он с пошатнувшегося трона. – Ступайте!
Отрядом численностью в восемьдесят три человека Дети Света устремились в ночь. Несколько Джонсов размахивали бейсбольными битами. Включились фонари. Высоко над головой подмигивал на привязи ангел-дирижабль, исчезая на миг, когда выходил из луча прожектора, и снова сияя.
А внизу маленький Билли Майк протрубил на пробу в свой рожок, и распев «Вернем Князя – воля Бога» зазвучал ровным ритмом здорового сердца.
По дороге толпа прошла мимо ресторанчика Мак-Муллина «Таитянская луау». Посетители подались назад, когда Джонсы – «Воля Бога… воля Бога… воля Бога» вырвали из стоек вдоль улицы дюжину пламенеющих факелов-тики. Предводитель отряда Голиаф выхватил восьмифутовое копье из руки фибергласового таитянского воина вдвое больше натуральной величины и обрушил героическую статую ударом тяжелого сапога. На пол ресторана посыпались каскадом горячие крылышки, салаты, жареные цыплята, картофельные чипсы и прочие полинезийские деликатесы.
Толпа двинулась дальше.
* * *
Двое парней – водителей гонок с выбиванием из Валдосты, штат Джорджия, братья Калвины, Бей и Жги, запланировали выступление в смертельном матче на ноксвильской арене на следующий вечер, а сейчас пили пиво в соседнем баре.– Посмотри на эти белые простыни, – сказал Бей. – И факелы, блин…
– Твою мать, – ответил Жги, – это же Клан марширует! Пошли посмотрим, чего они затеяли.
Спортсмены Университета Теннеси – те же ребята, что уже малость поучаствовали в фиаско на стоянке возле музея капитана Крюка – поставили бутылки, завидев на улице процессию.
– Пахнет дракой, – сказал один.
– Пошли за ними, – сказал другой.
– Йо-хо-хо! – сказал третий.
Рита Рей и Орландо сидели в «кадиллаке» Орландо, припаркованном возле музея. Орландо разложил на приборной доске набор инструментов, чтобы вскрыть заднюю дверь музея и вытащить мумию для получения страховки.
– Это они, – сказала Рита Рей. – Эти Шикины «светляки». Парад какой-то у них.
Процессия двигалась вперед, стала приближаться к музею, и Рита Рей поняла:
– Слушай, они же тоже за ним идут!
– Mui bueno, – ответил он. – Отвлекающий момент. Perfecto. – Он отложил мелкие отмычки и ухватил монтировку. – Тогда ведь нам не нужны тонкости?
Мори смотрел в бинокль на марширующих «светляков» с обзорной площадки «Небесной иглы», высматривая среди освещенных факелами лиц физиономию Шикльтона Дуна.
– Если ты там, друг мой, – сказал он, – я тебя найду. Найду, не сомневайся.
* * *
Вскоре после ухода Детей Света из арсенала Крили Пэтч постучал в дверь Джинджер.– Это я, – сказал он. – Посланец.
– Выпустите меня.
– Ты могла бы вести паству в поход за бренными останками преподобного Дуна, но нет – ты не такая. Ты бы дотащилась только до ближайшего бара.
– Я не такая, – донеслось изнутри. – Я буду хорошая. Выпустите меня.
Музей Библии Живой возвышался гигантским угловатым свадебным тортом. Каждый из пяти этажей был шестиугольным, подобным лежащему ниже, только поменьше, с двумя короткими стенами, образующими острия на каждом конце, и с двумя стенами подлиннее, идущими параллельно улице. Стены также наклонялись внутрь от основания кверху, и все здание казалось многогранной пирамидой. На каждом этаже цвели пластиковые растения, напоминая голливудскую имитацию висячих садов Вавилона. На вершине полыхал пропановый факел – в пару к подсвеченному прожектором ангелу-дирижаблю, парящему рядом над арсеналом.
Голиаф Джонс, патер фамилиас клана Джонсов, остановился у основания двойного пандуса, зигзагом идущего вдоль фальшивого глиняного фасада пирамиды, и поднял руку. Скандирование затихло. Джонс жестом вызвал из толпы маленького Билли Майка с его рожком.
Билли Майк застенчиво грыз ноготь, оказавшись среди взрослых, уставился на кроссовки и цеплялся за мамину юбку.
– Я боюсь, – сказал он и шмыгнул носом.
– Сын! – сказала мать и встала рядом с ним на колени. – Ты избран для священной задачи. Пути Господни неисповедимы. Когда Грэмпс подарил тебе на Рождество эту штуку, я готова была поклясться, что это Сатана меня карает. Теперь я вижу, что и этот рог, и ты – орудия Божьи. – Она взъерошила ему волосы и дала неслабый подзатыльник. – А теперь дуй в свою трубу что есть силы, а то я тебе задницу надеру так, как тебе ее еще в жизни не драли.
Билли Майк почесал затылок и поднял глаза горе. В темном хэлоуииском небе ангел-дирижабль играл в прятки со скользящими в лунном свете тучами и иссиня-белым лучом прожектора. Мальчик тревожно оглянулся по сторонам. Озаренные факелами взрослые кивали ему ободрительно и подталкивали вперед.
Билли Майк продвинулся к Голиафу Джонсу, поднял рожок к губам – и зазвучали первые незабываемые ноты «Когда святые маршируют». Слегка жестяной был звук, и несколько нот провалились, но узнать мотив можно было вполне.
Лица повернулись к фасаду музея, ожидая хруста кирпича и цемента – обещанного библейского обрушения стен.
Стены стояли неподвижно. Билли Майк снова сыграл припев из «Святых».
– Попробуй что-нибудь еще, – сказал Голиаф Джонс. Билли Майк сыграл сигнал побудки. Не помогло. «Медведь
спустился с гор». Безрезультатно. «Три слепых мышонка». Ни трещинки.
Он выдул три первых ноты «Джингл беллз», уронил трубу, повисшую на веревке, и захныкал:
– Я больше ничего не знаю…
– Что теперь делать? – сказал Голиаф Джонс. – Видение, понимаешь, у преподобного Пэтча.
– А у меня бейсбольная бита есть, – сказал один из его двоюродных братьев.
– И у меня, – сказал его дядя.
– Господь помогает тому, кто сам себе помогает. Идите и высадите двери.
Первый размахнулся на двойные металлические двери, на которых была начертана таинственная помесь барельефа, санскритской надписи и клинописи. Прозвучал глухой удар. Подскочил второй, и удар повторился.
Но на металле едва ли осталась хоть царапина, и потому Джонсы стали разбивать стеклянные панели – по одной в каждой двери. В эти окна было не пролезть, но стекло оказалось куда более податливо под ударами. Одно покрылось паутиной трещин, и толпа радостно завопила. Вторая панель вывалилась внутрь. Ободренный Джонс заорал:
– Плечами на дверь!
Его спутники навалились, уперлись.
– Раз, два, три – пошел!
Двери дрогнули, поддаваясь. На пятом толчке они прогнулись внутрь.
55
Преподобный Крили Пэтч, прижимая локтем к груди поднос, вставил ключ в замочную скважину. Поворачивая ключ, он через плечо сказал:
– Да, Отче. Исполнена будет воля Твоя.
– Бетси? – спросили изнутри.
– Нет, это Посланец.
– Я не хочу больше быть Свидетельницей. Выпустите меня. Пэтч открыл дверь ногой и вошел.
– Я думал, может, ты проголодалась. Смотри – вот чашка горячего шоколада и овсяное печенье.
Тонкая цепочка, приковывающая наручник на правом запястье Джинджер к водопроводной трубе, заскользила по кровати, когда девушка прижалась спиной к стене.
– Иди ты к хренам со своим шоколадом!
Пэтч поставил поднос на столик и сел на край кровати:
– Грубость не подобает христианке. – Он жестом показал ей, чтобы села. – Если ты успокоишься, я буду согласен поговорить о твоем будущем.
Джинджер села на край низкого табурета, держась прямо, крепко сжимая колени.
– Мой Отец нас избрал. – Пэтч подался к ней, положил волосатую руку ей на колено и улыбнулся. – Если бы только ты…
Джинджер, окаменев от его прикосновения, ударила по этой руке наотмашь.
– Убирайся от меня, старый козел! Вот погоди…
Улыбка сменилась мрачной нахмуренной физиономией.
– Да ты проказница сатанинская, да? – Он потер покрасневшую руку, куда пришелся удар. – Но я незлобив. Пей свой шоколад, подкрепись, и я, быть может, сниму твои оковы. И даже пущу тебя в святилище, если будешь себя хорошо вести.
Джинджер глянула на него прищуренными глазами:
– Обещаете?
Пэтч сцепил руки у себя на колене:
– Я – человек слова.
Она перевела взгляд с Пэтча на открытую дверь, на чашку и печенья, снова на дверь – и улыбнулась:
– О'кей.
Он кивком показал на поднос.
Она подняла чашку и отпила, настороженно глядя на Посланца, снова украдкой глянула на дверь, но ничего там не увидела и никого не услышала.
– Боюсь, я проявила некоторое неуважение, – сказала она, просияв. – Все так быстро случилось… Вознесение Князя, я – Свидетельница, ну, и все прочее…
– Разумеется. Мы должны следовать путем, который Он нам указывает. – На миг глаза Пэтча стали отсутствующими, потом он уставился на Джинджер сквозь толстые стекла не мигая. Увеличенные вдвое его глаза сверлили ее. – Наши судьбы, – сказал он, – твоя и моя, связаны меж собою.
Джинджер вздрогнула, стряхивая с себя его взгляд, но быстро скрыла этот невольный жест словами:
– Вам лучше знать, – и отпила еще глоток шоколада, закусив половинкой печенья.
Он разглядывал ее.
– Если ты не будешь делать то, что праведно, грех притаится у дверей твоих.
– Не беспокойтесь, я буду поступать правильно.
– Тебе шоколад нравится? Сахару достаточно? Я просил твою подругу Бетси выбрать для тебя печенье в том магазинчике на дороге.
– Очень вкусно. – Джинджер осушила чашку, поднесла к губам печенье, надкусила. Глянула сквозь дверной проем в пустой арсенал. – А где все?
– Выполняют Миссию Божью. Возвращают Князя из Музея Библии Живой. Этот жадный святотатственный купец Тадеуш Траут купил его у того музея крючков для пуговиц. – Пэтч сжал кулак. – Эти негодяи из Пиджин-Форджа продали его – за тридцать сребреников, не иначе. Траут его выставил на обозрение, как ярмарочного урода.
Джинджер помрачнела.
– Я вижу, ты разделяешь мое возмущение. Я позвонил этому человеку, объяснил, что Бог хочет поместить Князя в святилище рядом с одеждами, кои оставил он на земле. Ты знаешь, что сказал этот Траут? «Отличная идея, преподобный. Тащите сюда барахло этого парня, и я его развешу в зале мумии». – Пэтч вскочил, дико сверкая глазами. – Адское пламя ждет этого человека!
– Это неправедный поступок, – согласилась Джинджер, потирая глаза.
– Бедное дитя, ты устала… – У него на лице эмоции сменяли друг друга, он бормотал: – Да, Отче. Чудо… все уверуют, все.
Джинджер поставила на поднос пустую кружку, достаточно громко звякнув, чтобы преподобный обратил внимание.
– Ой, это было хорошо, – сказала она, подавляя зевок. – А наручник теперь снимем? Пойдем в святилище и подождем возвращения «светляков».
– Скоро, – ответил он с непроницаемой улыбкой. – Клонит в сон, дорогая?
– Чуть-чуть. Но на свежем воздухе…
– Сперва отдохни. – Пэтч встал и вышел.
– Нет, не уходите!
Джинджер дернулась вслед за ним – и свалилась на кровать, удержанная цепью.
Не только Шики Дун спрятался в Музее Библии Живой после закрытия. Как только зазвучало объявление «Просьба покинуть здание музея», Платон Скоупс нырнул за тяжелую портьеру в какую-то комнату. Он стоял и оглядывался. На штукатурке коринфской колонны пять футов высотой висел плакат:
«ВАШ ДЯДЯ – ОБЕЗЬЯНА? ЭВОЛЮЦИЯ – ФАКТ ИЛИ ВЫМЫСЕЛ? РЕШАТЬ ВАМ. ПОДАЙТЕ СВОЙ ГОЛОС».
На верхушке колонны сидела на стопке книг тридцатидюймовая статуэтка обезьяны и рассматривала человеческий череп, держа его волосатой рукой.
Дальше заинтересованный Скоупс увидел высокий мускулистый манекен, с белокурыми локонами и синими глазами. На шее висел плакат, сообщающий, что это – «Адам». Слева от Скоупса стояла большая мохнатая обезьяна с плакатом «Обезьяна». Это был не зоологически идентифицируемый примат – шимпанзе, горилла или орангутанг, а скорее идея скульптора о злобной обезьяне, снятой в плохом фильме про Тарзана: размером с человека, сгорбленная, с бусинками глаз, со слюной, стекающей из клыкастой пасти. С другой стороны стояла женская фигура, Ева, скромно укрытая купальником-бикини из двух фиговых листьев. Вдоль стен стояли пластиковые тропические растения, они же были расставлены между статуями, доходя им до колен.
Прямо перед Скоупсом расположилось зеркало в полный рост. Сбоку у него была коробка со светодиодным счетчиком и тремя большими красными кнопками. На одной была надпись: «Вы произошли от Адама?», на другой – «Вы произошли от Евы?», на третьей – «Вы произошли от Обезьяны?» Из крышки ящика торчали три здоровенные лампочки: синяя, зеленая и оранжевая, все выключенные. Любопытствуя посмотреть, как этот экспонат будет демонстрировать массам непогрешимую логику эволюции, Скоупс нажал кнопку «Адам». Вздрогнул, когда его голос был зарегистрирован с резким звоночком, загорелась синяя лампа, яркие театральные прожектора с потолка осветили Адама и одновременно с ним – лицо Скоупса. Скрытые полупосеребренные зеркала, поставленные под углом, наложили в зеркале изображение Адама на изображение Скоупса, и лицо Адама слилось с его лицом. На один восхитительный миг Скоупс увидел себя с белокурыми локонами и накачанным телом, одетого в плавки из фигового листа.
Испуганный Скоупс отпустил кнопку, резко обернулся, прислушался, ожидая звука шагов и воя сирен. Не услышал ни того, ни другого. Портьеры на входе, предназначенные для сохранения в зале полумрака днем, сейчас скрыли его действия от обхода охранников.
Он снова повернулся к зеркалу – теперь там отражалось только его собственное невыразительное лицо. Не желая видеть себя в виде Евы, но интересуясь третьей возможностью, он навел палец на кнопку «Вы произошли от Обезьяны?», нажал, увидел, как загорелась оранжевая лампа, услышал звоночек – и тут же превратился в волосатую обезьяну с руками до колен, с мордой в бакенбардах клокастого меха. Вместо собственного рта Скоупс увидел слюнявые клыки и крупные заячьи резцы.
Передернувшись, он отдернул палец и снова нажал на кнопку Адама. Звонок. Он улыбнулся и снова увидел мысленным взором, как бы он выглядел, будь в небесах сочувственный Бог – или будь у него более эстетичные родители. Он ухмыльнулся, убрал палец, снова нажал кнопку Адама, и снова, и снова. Скоупс… Адам, звонок. Скоупс… Адам, звонок. Скоупс… Адам, звонок. Звонок. Звонок. Звонок.
Вдруг с застывшим над кнопкой пальцем он краем глаза углядел счетчик сбоку от зеркала и в гневе отдернулся. Платон Скоупс только что семь раз подал свой голос против эволюции.
– Чушь! – рявкнул он и пнул коринфскую колонну.
Она покачнулась. Свалилась. Упала керамическая обезьяна. Пустая штукатурная колонна разлетелась с глухим стуком, и тут же разбилась с куда более музыкальным – хоть и не менее громким стуком, упавшая фарфоровая обезьяна. Зазвенели осколки.
Скоупс закрыл рот ладонью. Наверняка уже дюжина охранников бежит к нему, выхватывая на ходу оружие.
Но в этот самый момент – как будто Бог, о котором Скоупс точно знал, что его нету, решил сотворить ради антрополога мини-чудо – возле входа в музей заскрипел какой-то отчаянно фальшивящий рожок, а за ним раздались звуки ударов, звон стекла и рассерженные голоса.
– Да, Отче. Исполнена будет воля Твоя.
– Бетси? – спросили изнутри.
– Нет, это Посланец.
– Я не хочу больше быть Свидетельницей. Выпустите меня. Пэтч открыл дверь ногой и вошел.
– Я думал, может, ты проголодалась. Смотри – вот чашка горячего шоколада и овсяное печенье.
Тонкая цепочка, приковывающая наручник на правом запястье Джинджер к водопроводной трубе, заскользила по кровати, когда девушка прижалась спиной к стене.
– Иди ты к хренам со своим шоколадом!
Пэтч поставил поднос на столик и сел на край кровати:
– Грубость не подобает христианке. – Он жестом показал ей, чтобы села. – Если ты успокоишься, я буду согласен поговорить о твоем будущем.
Джинджер села на край низкого табурета, держась прямо, крепко сжимая колени.
– Мой Отец нас избрал. – Пэтч подался к ней, положил волосатую руку ей на колено и улыбнулся. – Если бы только ты…
Джинджер, окаменев от его прикосновения, ударила по этой руке наотмашь.
– Убирайся от меня, старый козел! Вот погоди…
Улыбка сменилась мрачной нахмуренной физиономией.
– Да ты проказница сатанинская, да? – Он потер покрасневшую руку, куда пришелся удар. – Но я незлобив. Пей свой шоколад, подкрепись, и я, быть может, сниму твои оковы. И даже пущу тебя в святилище, если будешь себя хорошо вести.
Джинджер глянула на него прищуренными глазами:
– Обещаете?
Пэтч сцепил руки у себя на колене:
– Я – человек слова.
Она перевела взгляд с Пэтча на открытую дверь, на чашку и печенья, снова на дверь – и улыбнулась:
– О'кей.
Он кивком показал на поднос.
Она подняла чашку и отпила, настороженно глядя на Посланца, снова украдкой глянула на дверь, но ничего там не увидела и никого не услышала.
– Боюсь, я проявила некоторое неуважение, – сказала она, просияв. – Все так быстро случилось… Вознесение Князя, я – Свидетельница, ну, и все прочее…
– Разумеется. Мы должны следовать путем, который Он нам указывает. – На миг глаза Пэтча стали отсутствующими, потом он уставился на Джинджер сквозь толстые стекла не мигая. Увеличенные вдвое его глаза сверлили ее. – Наши судьбы, – сказал он, – твоя и моя, связаны меж собою.
Джинджер вздрогнула, стряхивая с себя его взгляд, но быстро скрыла этот невольный жест словами:
– Вам лучше знать, – и отпила еще глоток шоколада, закусив половинкой печенья.
Он разглядывал ее.
– Если ты не будешь делать то, что праведно, грех притаится у дверей твоих.
– Не беспокойтесь, я буду поступать правильно.
– Тебе шоколад нравится? Сахару достаточно? Я просил твою подругу Бетси выбрать для тебя печенье в том магазинчике на дороге.
– Очень вкусно. – Джинджер осушила чашку, поднесла к губам печенье, надкусила. Глянула сквозь дверной проем в пустой арсенал. – А где все?
– Выполняют Миссию Божью. Возвращают Князя из Музея Библии Живой. Этот жадный святотатственный купец Тадеуш Траут купил его у того музея крючков для пуговиц. – Пэтч сжал кулак. – Эти негодяи из Пиджин-Форджа продали его – за тридцать сребреников, не иначе. Траут его выставил на обозрение, как ярмарочного урода.
Джинджер помрачнела.
– Я вижу, ты разделяешь мое возмущение. Я позвонил этому человеку, объяснил, что Бог хочет поместить Князя в святилище рядом с одеждами, кои оставил он на земле. Ты знаешь, что сказал этот Траут? «Отличная идея, преподобный. Тащите сюда барахло этого парня, и я его развешу в зале мумии». – Пэтч вскочил, дико сверкая глазами. – Адское пламя ждет этого человека!
– Это неправедный поступок, – согласилась Джинджер, потирая глаза.
– Бедное дитя, ты устала… – У него на лице эмоции сменяли друг друга, он бормотал: – Да, Отче. Чудо… все уверуют, все.
Джинджер поставила на поднос пустую кружку, достаточно громко звякнув, чтобы преподобный обратил внимание.
– Ой, это было хорошо, – сказала она, подавляя зевок. – А наручник теперь снимем? Пойдем в святилище и подождем возвращения «светляков».
– Скоро, – ответил он с непроницаемой улыбкой. – Клонит в сон, дорогая?
– Чуть-чуть. Но на свежем воздухе…
– Сперва отдохни. – Пэтч встал и вышел.
– Нет, не уходите!
Джинджер дернулась вслед за ним – и свалилась на кровать, удержанная цепью.
Не только Шики Дун спрятался в Музее Библии Живой после закрытия. Как только зазвучало объявление «Просьба покинуть здание музея», Платон Скоупс нырнул за тяжелую портьеру в какую-то комнату. Он стоял и оглядывался. На штукатурке коринфской колонны пять футов высотой висел плакат:
«ВАШ ДЯДЯ – ОБЕЗЬЯНА? ЭВОЛЮЦИЯ – ФАКТ ИЛИ ВЫМЫСЕЛ? РЕШАТЬ ВАМ. ПОДАЙТЕ СВОЙ ГОЛОС».
На верхушке колонны сидела на стопке книг тридцатидюймовая статуэтка обезьяны и рассматривала человеческий череп, держа его волосатой рукой.
Дальше заинтересованный Скоупс увидел высокий мускулистый манекен, с белокурыми локонами и синими глазами. На шее висел плакат, сообщающий, что это – «Адам». Слева от Скоупса стояла большая мохнатая обезьяна с плакатом «Обезьяна». Это был не зоологически идентифицируемый примат – шимпанзе, горилла или орангутанг, а скорее идея скульптора о злобной обезьяне, снятой в плохом фильме про Тарзана: размером с человека, сгорбленная, с бусинками глаз, со слюной, стекающей из клыкастой пасти. С другой стороны стояла женская фигура, Ева, скромно укрытая купальником-бикини из двух фиговых листьев. Вдоль стен стояли пластиковые тропические растения, они же были расставлены между статуями, доходя им до колен.
Прямо перед Скоупсом расположилось зеркало в полный рост. Сбоку у него была коробка со светодиодным счетчиком и тремя большими красными кнопками. На одной была надпись: «Вы произошли от Адама?», на другой – «Вы произошли от Евы?», на третьей – «Вы произошли от Обезьяны?» Из крышки ящика торчали три здоровенные лампочки: синяя, зеленая и оранжевая, все выключенные. Любопытствуя посмотреть, как этот экспонат будет демонстрировать массам непогрешимую логику эволюции, Скоупс нажал кнопку «Адам». Вздрогнул, когда его голос был зарегистрирован с резким звоночком, загорелась синяя лампа, яркие театральные прожектора с потолка осветили Адама и одновременно с ним – лицо Скоупса. Скрытые полупосеребренные зеркала, поставленные под углом, наложили в зеркале изображение Адама на изображение Скоупса, и лицо Адама слилось с его лицом. На один восхитительный миг Скоупс увидел себя с белокурыми локонами и накачанным телом, одетого в плавки из фигового листа.
Испуганный Скоупс отпустил кнопку, резко обернулся, прислушался, ожидая звука шагов и воя сирен. Не услышал ни того, ни другого. Портьеры на входе, предназначенные для сохранения в зале полумрака днем, сейчас скрыли его действия от обхода охранников.
Он снова повернулся к зеркалу – теперь там отражалось только его собственное невыразительное лицо. Не желая видеть себя в виде Евы, но интересуясь третьей возможностью, он навел палец на кнопку «Вы произошли от Обезьяны?», нажал, увидел, как загорелась оранжевая лампа, услышал звоночек – и тут же превратился в волосатую обезьяну с руками до колен, с мордой в бакенбардах клокастого меха. Вместо собственного рта Скоупс увидел слюнявые клыки и крупные заячьи резцы.
Передернувшись, он отдернул палец и снова нажал на кнопку Адама. Звонок. Он улыбнулся и снова увидел мысленным взором, как бы он выглядел, будь в небесах сочувственный Бог – или будь у него более эстетичные родители. Он ухмыльнулся, убрал палец, снова нажал кнопку Адама, и снова, и снова. Скоупс… Адам, звонок. Скоупс… Адам, звонок. Скоупс… Адам, звонок. Звонок. Звонок. Звонок.
Вдруг с застывшим над кнопкой пальцем он краем глаза углядел счетчик сбоку от зеркала и в гневе отдернулся. Платон Скоупс только что семь раз подал свой голос против эволюции.
– Чушь! – рявкнул он и пнул коринфскую колонну.
Она покачнулась. Свалилась. Упала керамическая обезьяна. Пустая штукатурная колонна разлетелась с глухим стуком, и тут же разбилась с куда более музыкальным – хоть и не менее громким стуком, упавшая фарфоровая обезьяна. Зазвенели осколки.
Скоупс закрыл рот ладонью. Наверняка уже дюжина охранников бежит к нему, выхватывая на ходу оружие.
Но в этот самый момент – как будто Бог, о котором Скоупс точно знал, что его нету, решил сотворить ради антрополога мини-чудо – возле входа в музей заскрипел какой-то отчаянно фальшивящий рожок, а за ним раздались звуки ударов, звон стекла и рассерженные голоса.
56
Как бегущий кабан в тире, Джимми бросился к Залу Мумии, подальше от заварухи возле входной двери. Он остановился, развернулся на месте, сделал шесть шагов обратно и снова повернул, направляясь опять к своему высушенному предку. Что там у входа? Может, пьяные в дверь колотятся. Он посмотрел в другую сторону, где мумия ждала от него избавления. Разрываясь между долгом и честью, Джимми останавливался, вертелся, нерешительно танцевал на месте.
– Черт побери!
Он обещал деду не устраивать неприятностей – или хотя бы на этом не попадаться. Еще он с поднятой рукой давал клятву хранить порядок и имущество, когда Музей Библии Живой нанял его в охрану. С другой стороны, эта мумия представляла собой все, за что он сражался. Он снова дернулся при мысли о предке, который лежит беззащитный и обнаженный, и хамоватые белые туристы щелкают его фотоаппаратами и хихикают над его наготой.
– Я его спрячу и тут же вернусь разобраться с теми, кто у двери. Нет, сперва убрать тех, кто там орет – студенты, наверное, – и спасти мумию. Когда все будет в порядке, я ныряю, отвожу его к деду, и никто ничего.
Грохот у дверей стал громче. Зазвенело разбитое стекло.
– Ну, что там? – Джимми побежал к дверям.
Не студенты, а целая толпа, одеты в белые балахоны, с факелами и фонарями – «светляки» Джинджер, Дети Света. Джимми потянулся к поясу за рацией, сообразил, что оставил ее в комнате служащих, в здании, далеко от входа.
Разлетелась вторая стеклянная панель. Хотя Джимми был один, в костюме Давида, вооруженный только металлической дубинкой и рогаткой, право было на его стороне. Он щелкнул выключателем внешнего освещения.
Прожектора залили входной портик и внешние пандусы ярким светом. Толпа подалась назад.
Джимми выглянул сквозь выбитое окошко, сглотнул слюну, сжал покрепче дубинку, отпер двери и вышел наружу.
Расставив ноги, он постарался, чтобы голос его прозвучал властно:
– Все назад! Сюда едет полиция.
– Так что? – крикнул кто-то из Джонсов. – Мы выполняем Миссию Божью!
– А ты кто такой, черт побери? – добавил другой.
– Охранник музея.
Джимми потряс в воздухе дубинкой, для пущего эффекта хлопнув себя ею по ладони.
Один из лохматых завопил, взбежал по пандусу и раньше, чем Джимми успел среагировать, схватил дубинку и вырвал ее у него из рук. Повернувшись к Джимми спиной, лицом к факелоносной толпе, он взметнул дубинку над головой и поклонился, ухмыляясь. Толпа приветственно завопила.
Сконфуженный и разозленный, Джимми пнул его в зад. Подошва сандалии попала противнику в левую ягодицу как раз в середине поклона с раскинутыми руками, будто он собирался взлететь. И он, естественно, взмыл над землей, пролетел шесть футов в лебедином нырке и кувыркнулся через барьер в толпу.
Голиаф Джонс, на полголовы выше остальных, расчистил себе путь через упавших.
– Не знаю, кто он, но только не охранник. Смотрите, как он одет – как проститутка-трансвестит!
– Я не такой! – ответил Джимми. – Я – Давид, из Библии который.
– Он – Давид? – спросил кто-то из толпы. – В платье и в сандалиях с ремешками? Содомит он!
– Со-до-мит! Со-до-мит! – скандировала толпа.
– Давид я, черт побери! – заорал Джимми. – Давид!
– Давид, говоришь? – Голиаф Джонс ступил на пандус. – Меня всю жизнь доставали шуточки насчет Давида, пришло время расплатиться за них. – Он стал демонстративно закатывать рукава своего балахона. У своего помощника он взял бейсбольную биту, ткнул ею справа от себя и сказал: – Сейчас твоя башка полетит за изгородь, сосунок.
– Черт побери!
Он обещал деду не устраивать неприятностей – или хотя бы на этом не попадаться. Еще он с поднятой рукой давал клятву хранить порядок и имущество, когда Музей Библии Живой нанял его в охрану. С другой стороны, эта мумия представляла собой все, за что он сражался. Он снова дернулся при мысли о предке, который лежит беззащитный и обнаженный, и хамоватые белые туристы щелкают его фотоаппаратами и хихикают над его наготой.
– Я его спрячу и тут же вернусь разобраться с теми, кто у двери. Нет, сперва убрать тех, кто там орет – студенты, наверное, – и спасти мумию. Когда все будет в порядке, я ныряю, отвожу его к деду, и никто ничего.
Грохот у дверей стал громче. Зазвенело разбитое стекло.
– Ну, что там? – Джимми побежал к дверям.
Не студенты, а целая толпа, одеты в белые балахоны, с факелами и фонарями – «светляки» Джинджер, Дети Света. Джимми потянулся к поясу за рацией, сообразил, что оставил ее в комнате служащих, в здании, далеко от входа.
Разлетелась вторая стеклянная панель. Хотя Джимми был один, в костюме Давида, вооруженный только металлической дубинкой и рогаткой, право было на его стороне. Он щелкнул выключателем внешнего освещения.
Прожектора залили входной портик и внешние пандусы ярким светом. Толпа подалась назад.
Джимми выглянул сквозь выбитое окошко, сглотнул слюну, сжал покрепче дубинку, отпер двери и вышел наружу.
Расставив ноги, он постарался, чтобы голос его прозвучал властно:
– Все назад! Сюда едет полиция.
– Так что? – крикнул кто-то из Джонсов. – Мы выполняем Миссию Божью!
– А ты кто такой, черт побери? – добавил другой.
– Охранник музея.
Джимми потряс в воздухе дубинкой, для пущего эффекта хлопнув себя ею по ладони.
Один из лохматых завопил, взбежал по пандусу и раньше, чем Джимми успел среагировать, схватил дубинку и вырвал ее у него из рук. Повернувшись к Джимми спиной, лицом к факелоносной толпе, он взметнул дубинку над головой и поклонился, ухмыляясь. Толпа приветственно завопила.
Сконфуженный и разозленный, Джимми пнул его в зад. Подошва сандалии попала противнику в левую ягодицу как раз в середине поклона с раскинутыми руками, будто он собирался взлететь. И он, естественно, взмыл над землей, пролетел шесть футов в лебедином нырке и кувыркнулся через барьер в толпу.
Голиаф Джонс, на полголовы выше остальных, расчистил себе путь через упавших.
– Не знаю, кто он, но только не охранник. Смотрите, как он одет – как проститутка-трансвестит!
– Я не такой! – ответил Джимми. – Я – Давид, из Библии который.
– Он – Давид? – спросил кто-то из толпы. – В платье и в сандалиях с ремешками? Содомит он!
– Со-до-мит! Со-до-мит! – скандировала толпа.
– Давид я, черт побери! – заорал Джимми. – Давид!
– Давид, говоришь? – Голиаф Джонс ступил на пандус. – Меня всю жизнь доставали шуточки насчет Давида, пришло время расплатиться за них. – Он стал демонстративно закатывать рукава своего балахона. У своего помощника он взял бейсбольную биту, ткнул ею справа от себя и сказал: – Сейчас твоя башка полетит за изгородь, сосунок.