Страница:
— Мы имеем все основания утверждать, что кто-то грабит чёрный рынок — точнее, отбирает доллары. Нам известно также, что одновременно доллары нелегально переправляются через границу. Связь прямая и очевидная. В числе ограбленных и этот, как его, Рокош. Вор, как видно, не особенно разборчив, крадёт, где подвернётся возможность. Дуткевич с этим как-то связан. Иначе чем объяснить его убийство? Врагов у него не было, богатства тоже, бабы ни у кого не отбивал. Может, потихоньку помогал шайке грабителей, валютчики его накрыли и из мести убили, а может, и наоборот: грабители надеялись найти у него деньги, не нашли и со злости пристукнули. Вишневского с его переводом денег в казну государства я пока вообще не понимаю. Что же касается Хмелевской…
Тут майор вспомнил, что слышал о какой-то драке у киоска, в которой я принимала участие. Это у него тут же ассоциировалось с дракой в «Гранде». Он замолчал и задумался. Его мысль продолжил капитан:
— Что касается меня, то я уверен — с этой Хмелевской дело нечисто. Ну, посмотрите сами — она везде, буквально везде путается. И в то же время из её знакомых только один Ракевич вписывается в афёру, остальные же совершенно не годятся. Ничего подозрительного, никаких левых доходов, все нормально работают, ведут размеренную жизнь по средствам. Безнадёга! Но Ракевич с долларами не связан.
— Дуткевич тоже не был связан, — припомнил Гумовский. — Никто его не знал.
Майор очнулся от своих мыслей и вмешался в разговор:
— Дуткевича могли не знать по фамилии, а знали в лицо. Разошли людей с фотографией.
— Уже разослал, жду результатов. Пожалуй, и Хмелевскую им подброшу, на всякий случай.
В ходе разгоревшейся дискуссии стало ясно: необходимо разослать фотографию Дуткевича по всем градам и весям; надо завести тесную дружбу с неразговорчивыми валютчиками; надо установить постоянное наблюдение за Гавелом и за мной. Главное же — надо припомнить и систематизировать все странные, нетипичные и лишённые всякого смысла события последнего времени, ибо только они могут быть связаны с этим странным и нетипичным делом и, возможно, что-то прояснят. И надо думать. Думать интенсивно, творчески.
Мартин поймал похитителя марок. Похититель уже успел спустить коллекцию, частично у нас, частично за рубежом. Мартин припёр его к стенке и потребовал или марки, или их эквивалент. Вор был другом Дуткевича, и Дуткевич, добрая душа, бескорыстно помогал ему в кражах, а потом пал жертвой мести валютчиков. Вор, редкая свинья, зная о моем знакомстве с Мартином, решил пустить милицию по моему следу, фабрикуя улики против меня, отсюда и нагромождение вокруг меня идиотских событий.
В концепции были серьёзные пробелы. Почему Мартин не копил валюту, чтобы приобрести на неё марки и восстановить коллекцию, а принялся анонимно пересылать доллары в государственную казну? Ладно, допустим, Мартин свихнулся с горя, такие случаи известны. В концепцию не вписывался Донат. Зато Гавел вписался. Он сначала помогал спустить марки, а потом, узнав, в чем дело, пытался выкупить их обратно. А вот Донат не вписывался. Что же касается Баськи, то это лучшая кандидатура на роль преступника, и я уверена, ради неё Дуткевич пошёл бы на все. Однако мне очень не хотелось в своей концепции отводить Баське отрицательную роль. Проще всего было бы все выяснить у них самих, поставив вопрос ребром, но у меня как-то язык не поворачивался информировать друзей о моих открытиях.
Я решила действовать дипломатично, позвонила Баське и начала издалека, поинтересовавшись, что означают странные прогулки Доната и Павла по Саксонскому саду. Баська удивилась так, будто от меня впервые услышала об этом. Пришлось несколько усилить дипломатический нажим:
— Но ведь ты тоже там была. За кустами пряталась.
— Я там была? — огорчилась Баська. — Надо же, ничего не помню. Должно быть, у меня склероз, как думаешь?
— Может, и склероз. Припомни-ка. Весной это было, листья ещё не распустились.
— Хоть убей — не помню. А ты уверена, что я была трезвая?
Такой уверенности у меня не было. Видела я её издалека, а вела она себя очень странно. Может, Донат и Павел тоже были пьяны! Правда, маршировали они уверенным, твёрдым шагом, но это ещё не показатель. Если все трое оказались в саду по пьяной лавочке, могут и не вспомнить, чем они там занимались и почему.
Происходившее в Саксонском саду Баську очень заинтересовало, и у меня создалось впечатление, что она и в самом деле лишь от меня узнает об этом. Так из Баськи ничего и не удалось выудить.
Разговаривала я и с Янкой, поинтересовалась, как обстоит дело с Донатом. Удручённая Янка пожаловалась, что с ним по-прежнему неладно, только теперь это выражается по-другому: Донат, наоборот, совсем перестал выходить из дому, всячески уединяется и даже начал от них запираться где попало — то в ванной, то на кухне, то в комнатке Кшиштофа, иногда даже в подвале. Он по-прежнему не желает общаться с семьёй, того и гляди совсем разучится говорить.
Мартин, в противоположность Донату, дома совсем не бывал, шлялся неизвестно где, и я никак не могла его поймать по телефону. Гавела же я в качестве объекта дипломатических переговоров сразу исключила, так как знала, что из него ничего не вытяну. Моё частное расследование забуксовало на месте, и в этой ситуации я чуть ли не с радостью восприняла вызов к майору.
Разговор начался с того, что он ошарашил меня заявлением:
— Пежачека вы знаете, а в список своих знакомых не внесли. Почему?
Я принялась лихорадочно вспоминать человека с такой диковинной фамилией. Нет, сколько ни рылась в памяти, никого похожего припомнить не могла.
— Исключено, никакого Пежачека я не знаю. Кто он такой?
— Как же вы его не знаете, если сами жаловались, что он вас преследует?
Пежачек меня преследует? С ума сойти! Как такое может быть? Вытаращив глаза, совершенно ошарашенная, смотрела я на майора в безмолвном изумлении.
— Вспомните же, — настаивал майор. — Киса Пежачек. Почему вы его не включили в список?
Я честно старалась вспомнить Кису, который бы меня преследовал, но, клянусь, во всей моей биографии не было ничего похожего. Может, просто коварный майор подготовил мне какую-то ловушку? В полной панике я взмолилась:
— Ради бога, объясните, почему я должна знать какого-то Кису Пежачека?
— Ну, может, не Кису, его чаще называют Кисонькой по причине красной мор… то есть того, я хотел сказать, по той причине, что у него физиономия бешеного бульдога. Это в его обществе вы били окна в киоске.
Кажется, я начинаю понемногу понимать.
— Во-первых, никаких окон я не била, — механически поправила я майора. — А во-вторых, не о том ли жлобе вы говорите, который ездил за мной на «опеле»?
— Ну вот видите, а вы не хотели признаться, что он вас преследовал.
— И в самом деле, ездил за мной целых три дня! Так его фамилия Пежачек? Интересно, откуда я могла это знать? Он мне не представился, а окна бил без моего участия. Вижу, вы получили информацию от участкового, следовательно, должны знать, как было дело.
— Я бы охотно услышал это ещё раз из ваших уст.
Пришлось о знаменательном событии рассказать своими устами. Больше всего майора заинтересовало нападение на красномордого Кису неизвестного мужчины, майору очень хотелось знать, что именно говорил агрессор. Я пояснила: ничего не говорил, только душил Пежачека и яростно хрипел. То есть от ярости хрипел сначала, а потом стал хрипеть оттого, что его стукнули по физиономии и силком поволокли в машину. Окна били они, можно сказать, вместе. После этого Пежачек от меня отстал.
Рассказывая, я успокоилась, обрела присутствие духа и способность соображать. Мне пришла в голову мысль воспользоваться случаем и попытаться получить от майора интересующую меня информацию — не все же ему меня расспрашивать! Может, тогда мне не придётся разыскивать Пежачека. И я осторожно начала:
— Раз уж мы с вами, пан майор, так доверительно беседуем, не могли бы вы открыть мне секрет: почему, собственно, Пежачек меня преследовал? Сдаётся мне, вы знаете.
— И вы должны знать, — спокойно возразил майор. — Ведь вы бываете на улице Конопницкой?
Я напрягла все силы, чтобы на сей раз снова не впасть в панику.
— Бываю, конечно. И очень часто.
— Зачем?
— Странный вопрос. Дела у меня там, на улице Конопницкой расположено издательство.
— А машину где оставляете?
— На стоянке, разумеется. Там почти всегда есть место.
— Припомните, пожалуйста, не случилось ли с вами на этой стоянке чего-нибудь особенного? Ну, например, вы чуть кого-то не задавили. Было такое?
Я опять напрягла память. В ней навсегда запечатлелись все живые существа, которые когда-либо лезли мне под колёса. Что-то такое было на стоянке…
— А, вспомнила. Два каких-то идиота выскочили внезапно на мостовую, когда я подъезжала к стоянке. Прямо под колёса. К счастью, вывернулись, а я парковалась задом, так они мне снова прямо под зад и сунулись. Но я их не раздавила, успели выскочить. Да, да, теперь вспомнила, метались по стоянке два идиота, то перед машиной, то сзади. Не знаю, зачем это вам, ни один из них не был Пежачеком.
Довольный майор задал следующий вопрос:
— А ещё говорят, вы как-то следили за вишнёвым «таунусом» и потеряли его только на Гжибовской.
— Не правда, и вовсе я за ним не следила, ехала себе в книжный магазин, а этот недотёпа сам путался всю дорогу у меня под колёсами. Потом догадался свернуть, и я избавилась от него. Какой дурак выдумал, будто я следила за ним?
Майор обходил молчанием мои вопросы, упорно придерживаясь своих. Он велел мне подробно рассказать о всех встречах с вишнёвым «таунусом», а затем об истории с покрышками. Потом принялся дотошно расспрашивать, когда я последний раз побывала в Кракове, Щецине, Лодзи, Гданьске, Закопане, Вроцлаве. Затем сузил круг своих интересов и переключился на ближние подступы к Варшаве, попросив рассказать о моих поездках в Залесье. Я чувствовала, что моя голова начинает постепенно пухнуть… А потом он задал самый главный вопрос:
— Не кажется ли вам странным, что все вертится вокруг вас? Вам звонят, за вами ездят, сообщают ваш адрес, портят вашу машину. Чем вы можете это объяснить?
— Всеобщим помешательством, — раздражённо ответила я. — Люди совершают какие-то совершенно идиотские ошибки. Целая, я бы сказала, серия идиотских ошибок. А чем она вызвана, вам лучше знать.
— Вы называете это ошибками?
— А чем же ещё? Как, по-вашему, можно логично объяснить тот факт, что кто-то воткнул мне за дворник записку с сообщением о Рябом?
— Что-что?!
— «Рябой ездит в Залесье», — мрачно процитировала я.
Майор смотрел на меня так, будто я вдруг прошлась по комнате на руках.
— Что это значит?
— Понятия не имею. Не знаю никакого Рябого, и что мне за дело, куда он ездит? Смысла нет, а записка есть.
— А ну-ка, расскажите подробнее, пожалуйста.
Я с удовольствием рассказала. От его вопросов моя голова пухнет, заморочу же и ему голову. Майор слушал с захватывающим интересом и, как мне показалось, с растущим подозрением.
— А что вы сделали с запиской?
— Не помню, может, выбросила, а может, до сих пор вожу её в бардачке. Если желаете, могу посмотреть.
— Очень желаю. Посмотрите, когда кончим разговор. Вы ездили в Залесье после того, как была обнаружена записка?
— Нет. После не ездила.
— А до этого там бывали?
В голосе майора было нечто, заставившее меня насторожиться. Я перестала бывать в Залесье, получив анонимку на Рябого. Я следила за паршивцем в вишнёвом «таунусе». Я знала Пежачека и пыталась это скрыть. Никаких ошибок, все делается сознательно, а причины я должна знать…
Подозрение ударило в меня громом с ясного неба. От ужаса я еле могла вымолвить:
— Боже! Неужели вы думаете, что это все я?
— Ну-ка, ну-ка! — подхватил майор. — Что именно «вы»?
— Обираю аферистов и богатых дельцов, нападаю на валютчиков, нелегально переправляю за границу доллары, под видом Вишневского пересылаю их в Национальный банк… И что там ещё? Дуткевича, надеюсь, вы мне не приписываете?!
Если я намеревалась заморочить майору голову, то теперь могла быть довольна: похоже, мне это удалось. Но надо отдать ему должное — он взял себя в руки и с обычным хладнокровием спросил:
— Скажите, пожалуйста, откуда вам известно о нападениях на аферистов и валютчиков? Кто вам сообщил об ограблениях дельцов и каких именно? Откуда вы знаете о нелегальной пересылке долларов за границу?
Наконец-то я почувствовала под ногами твёрдую почву. Видимо, моя дырявая концепция не была такой уж глупой. И голова заработала снова. Дело, правда, усложнял тот факт, что меня подозревают в тяжких уголовных преступлениях, но зато появилась надежда договориться с майором. Главное, в голове прояснилось, теперь можно мыслить логично. Ну что ж, поговорим.
К сожалению, я немного испортила начало, так как у меня непроизвольно вырвалось:
— Лялька была права. Выходит, и в самом деле на чёрном рынке орудует Арсен Люпен.
Естественно, майор тут же вцепился в меня:
— Соблаговолите объяснить, что именно вы имеете в виду.
— Извольте, соблаговолю. — Я закурила и начала:
— Своими вопросами вы мне многое прояснили, теперь наконец я стала кое-что понимать. Правда, вы превратно толкуете мою информированность о нападениях, краже и контрабанде, объясняя её моим личным участием в этих преступлениях. Так вот — их совершала не я. А узнала о них лишь благодаря тому, что я не милиция…
— Как это понимать?
— Очень просто. Между собой люди говорят о многом таком, о чем никогда не сообщат в милицию. Я могу вам рассказать все, что знаю, но тоже частным порядком, ибо официально все равно не получится. Если вы начнёте этих людей допрашивать официально, они ничего вам не скажут, от всего отопрутся. Я сама официально отопрусь. Уж очень мне не хочется снова латать покрышки. Так что решайте.
Майор немного поторговался, но, так как формалистом он не был, согласился нашу беседу считать частным разговором между двумя знакомыми людьми.
В частном разговоре со знакомым майором я поведала ему об ограблении виллы Ленарчика, потом виллы Дромадера, об автомобильных махинациях Пежачека и Квачковского, об известных мне случаях нелегальной пересылки долларов за границу, добавив, что, хотя и не знаю масштабов контрабанды, уверена, она является следствием паники среди валютчиков. Я честно призналась майору: о кражах я узнала от третьих лиц — не говорить же, что подруга насплетничала! — а тот факт, что пострадавшие — мошенники и тёмные дельцы, вычислила сама путём дедукции.
Скромность не помешала мне отметить произведённое на майора впечатление. Мои рассуждения были восприняты почти как сенсация века. Тем неожиданней прозвучал его вопрос:
— А почему, собственно, вы мне все это рассказываете?
Вот тебе и на! Нет, с милицией все-таки трудно разговаривать. Получается, выкладываешь все как на духу — и в результате тебя же только больше подозревают!
— А потому, пан майор, чтобы помочь вам распутать это запутанное дело. Ведь я же вижу, что вы меня в чем-то подозреваете, поэтому в моих интересах быстрейшее раскрытие дела. Узнаете правду — и тем самым с меня автоматически снимется вина. А ещё я вам чистосердечно рассказываю все в надежде и от вас кое-что узнать. Поверьте, происходящее интересует меня не меньше вас, мне совсем не нравится быть замешанной в том, о чем я не имею ни малейшего понятия.
— Разве вы не можете обо всем просто узнать от своих знакомых?
— Обо всем не могу. От знакомых я узнаю по кусочку, и это лишь ещё больше меня запутывает. Обо всем знаете лишь вы.
— Ха-ха! — вырвалось у майора с горьким сарказмом. — Я все знаю! Нашли время шутить!
— Какие там шутки! Мне тоже не до них. Почему вы считаете, что все эти преступления совершают мои знакомые? Были они до сих пор порядочными людьми, а тут что-то на них нашло? Интересно, с чего бы?
— Вот-вот! — подхватил майор, вмиг забыв о горьком сарказме. — Именно, с чего бы? Что-то произошло, и я головой ручаюсь — вы знаете что. Ведь вам известно много, поразительно много, и все через ваших знакомых. Постарайтесь вспомнить событие, которое настолько повлияло на них, настолько изменило характеры, что заставило пойти на преступление. Ну?
— Не знаю ничего такого, — мрачно ответила я. О тайне Мартина я майору не сообщила, решила не выдавать её ни за какие сокровища в мире, раз уж обещала. Не сообщила и о вонючке, о ядерщиках, о знамени, но вряд ли все это можно зачислить в разряд событий. — Да, вот вы сказали: заставило их пойти на преступление. О каком преступлении вы говорите? Если об убийстве Дугкевича — исключено. Ни один из моих знакомых не способен на это. Другое дело — валютчиков обирать, но тоже сомневаюсь, ни один из них для этого не годится.
— Может, сам и не годится, так наймёт таких, что годятся.
— Таким надо платить. Откуда им взять деньги?
— И вы считаете, что, например, пану Ракевичу тоже неоткуда взять?
Я задумалась. Если честно, Гавел частично соответствовал образу предполагаемого злоумышленника, но только частично, поэтому было бы непорядочно все подозрения направлять на него.
— Пан Ракевич найдёт, откуда взять, — пришлось признаться. — Но я не вижу абсолютно никакой причины, ради которой он, умный и расчётливый, ввязался бы в эту глупую историю. Зачем ему это? Такой риск, такие хлопоты, столько опасностей — и ради чего? Денег у него и так куры не клюют. А если даже Гавел и ввязался, то как вы объясните деятельность благородного Вишневского? Здоровая конкуренция?
— Надо различать две стороны афёры, — вдруг сказал майор, напряжённо вглядываясь в какую-то точку за моей спиной. — Одна охватывает чёрный рынок и его деятелей, другая крутится вокруг вас. Где-то они сходятся, стыкуются, так сказать. Я твёрдо уверен, мне вы не сказали правды, что-то скрываете, готов даже допустить — скрываете неумышленно. Рассказали вы порядочно, благодаря вам для меня многое прояснилось. Что ж, подожду, может, припомните и остальное. И очень просил бы сделать это поскорее. А сейчас я спущусь вместе с вами за запиской.
Я ничего не ответила, неприятно удивлённая излишней проницательностью майора. Мы спустились к машине, и мне удалось разыскать в бардачке донос на Рябого. Записка даже не очень помялась. На вопрос, какого числа её воткнули за «дворник» на ветровом стекле, я смогла ответить довольно точно: на следующий день после того, как Павел вывихнул ногу. Павел получил бюллетень на три дня, так что дату легко установить у него на работе. Майора такая информация как будто удовлетворила.
— Слушай! — В трубке метался его полный панического страха голос. — Слушай, случилось такое… Такое страшное… я… Я получил… Я сегодня получил…
— По морде? — не выдержала я.
— Что? Нет, не по морде. Слушай…
— Да слушаю же!
Лёлик безуспешно пытался справиться с охватившим его ужасом и в то же время информировать о нем в законспирированной форме. Его драматический, прерывистый шёпот и не совсем исправный телефон делали нашу беседу весьма тягостной.
— Может, это… утка, ты как… думаешь? Хотят меня разыграть? — допытывался он.
Я не расслышала толком, но из того, что он мне сказал, живо представила себе смертельно перепуганного, взъерошенного Лёлика с живой взъерошенной уткой в руках.
— А утка какая? — пыталась я уточнить и хоть что-то понять.
— Заказная, — замогильным голосом ответил Лёлик.
Услышав такое, я утвердилась в мысли, что Лёлик явно не в себе. Поэтому больше не стала ни о чем спрашивать, на всякий случай только предупредила:
— Учти, я её щипать и потрошить не буду, так что на это не рассчитывай.
Кажется, Лёлик был так же ошарашен, как и я.
— Что? Кого щипать? Зачем её щипать? Как это… Я не понимаю…
— Я говорю, что не собираюсь щипать твою утку.
— Какую утку?
Боже, пошли мне терпения!
— Ты же сам только что сказал, что получил заказную утку. Неужели живую?
— Да нет, почему живую? Мёртвую! То есть не очень… Запечатанную. То есть не то… Слушай, может, я лучше приеду к тебе?
При мысли, что ко мне домой явится не совсем нормальный Лёлик с какой-то странной птицей, стало не по себе. Лучше не рисковать.
— Пожалуй, лучше я сама приеду к тебе! — твёрдо сказала я. — Ты из дому говоришь?
— Что ты! Как можно? Я говорю из… из этой… ну, из конуры.
— Откуда?!
— Тише, не кричи так! Я специально звоню из ко… то есть будки.
— Но домой-то ты вернёшься?
— Не знаю… Вернусь, наверное… Ну да, вернусь, конечно.
— А где ты сейчас?
— Я же сказал — в ко… то есть в будке.
— Это я уже поняла, господи боже мой! А где твоя конура… Тьфу! Где твоя будка находится?
— На улице.
Не надо нервничать, не надо на него кричать. Он и так чем-то расстроен. Попробую говорить с ним спокойно и ласково.
— На улице, хорошо. А на какой?
— Когда тут целых две улицы…
— На перекрёстке, что ли?
— На пере… Нет, до перекрёстка ещё немного…
— Очень хорошо, значит, не на самом перекрёстке. Тогда на какой улице?
— На… ну… на… как её… улица Круча.
— Вот, молодец, улица Круча. Значит, недалеко от твоего дома?
— Нет, близко. Я звоню из ближайшей будки. Выбежал на улицу и звоню. Сейчас вернусь домой.
— Замечательно. Я буду у тебя через пятнадцать минут. Иди домой и жди меня. Никуда не выходи. Пока!
— Пока! — слабым, как эхо, голосом отозвался Лёлик, видимо совершенно не способный самостоятельно что-либо предпринять.
Наверное, все время, пока я ехала, он ждал меня под дверью, потому что распахнул её, прежде чем я сняла палец со звонка.
— Так что же ты получил? — уже с порога спросила я.
— Ти-и-ше! — нервно прошипел Лёлик. — Я ничего не понимаю и теперь не знаю, как быть. Вот, получил бандероль, распечатал — и видишь… Может, это шутка, ты как думаешь?
Войдя в комнату, я увидела на столе довольно большой разорванный конверт, из которого высовывалась толстая пачка стодолларовых банкнотов. Настроившись на утку или какую-то другую домашнюю птицу, я в первый момент ничего не поняла, безмолвно переводя взгляд с Лёлика на доллары и обратно.
— Что это значит? Ты нашёл свои доллары?
— Как это нашёл? Ничего я не нашёл, и вовсе я их не нашёл, — волновался Лёлик. — Где я их мог найти? Это пришло по почте. То есть нет… не так… по почте пришло извещение, домой пришло, понимаешь? Я пошёл на почту, а там получил это! На почте? Понимаешь?
— Сегодня?
— Сегодня.
Я молчала, а Лёлик смотрел на меня, как на редкость непонятливый баран на какие-то потрясающе новые ворота.
— Кофе бы сделал, что ли, — наконец сказала я. — Мне надо подумать.
Не сводя глаз с разорванного конверта, я присела на диван, а Лёлик послушно протопал на кухню. Надо отдать ему должное, возился он не так уж долго, но я успела прийти к решению и, когда он появился с кофе, сказала:
— Избави тебя бог прикасаться к этому. Запомни: ни под каким видом не смей больше к этому прикасаться.
От ужаса Лёлик уронил сахарницу.
— Ты думаешь… Ты считаешь… Ты думаешь, они чем-то пропитаны? Отравлены?
— Я считаю, что на банкнотах могли сохраниться отпечатки пальцев. Видишь, там есть совсем новенькие купюры. Так вот, на них и могли остаться отпечатки. На старых искать без толку, конверт наверняка весь будет в отпечатках пальцев почтовых работников, а вот на новых, может быть, и найдётся что стоящее. Надеюсь, ты не пересчитывал их?
— Ну что ты! Я распечатал, увидел и напугался! И сразу побежал звонить тебе.
— Правильно сделал. А теперь сразу позвони в милицию. Тому капитану, который занимался твоим делом. Фамилия капитана Ружевич. Вот тут у меня записан номер его телефона. Звони!
Лёлик от волнения поперхнулся кофе и прыснул им на стол, забрызгав конверт с долларами. Этого ещё не хватало! Теперь на вещественном доказательстве появились совершенно новые лишние следы. Я изо всех сил стукнула этого недотёпу по спине. Помогло. Он обрёл голос и жалобно простонал:
— Как это… в милицию. Они мне не поверят… Посадят меня… отберут деньги…
Трудно описать, какие понадобились сверхъестественные усилия для того, чтобы убедить его в необходимости такого шага. Ему же лично, твердила я, не грозит ни конфискация имущества, ни посылка на галеры, ни заточение в темницу, ни топор палача. В конце концов он мне поверил, но был слишком слаб, чтобы поднять телефонную трубку.
Пришлось позвонить самой. Я набрала номер капитана Ружевича. Если его не окажется на месте, думала я, мне скажут, где его найти.
Капитан оказался на месте.
Майор Фертнер осчастливил коллег полученной от меня информацией, и вот теперь капитан с помощью поручика Петшака прорабатывал некоторые из своих гипотез. Наличие широкомасштабной операции по ограблению дельцов чёрного рынка не вызывало сомнений, дебаты возникали лишь по вопросам методов краж и целей, которыми руководствовались преступники. И капитан, и поручик проявили к происходящему чуть ли не личный интерес, усматривая в афёрах на чёрном рынке прямую связь с ограблением Лёлика, чьи ненайденные доллары тяжким грузом отягощали их профессиональную честь. Поручик по привычке вживался в образ то одного, то другого деятеля чёрного рынка, что давало интересные и обнадёживающие результаты. Он занимался этим с самого утра и создал уже галерею самых разнообразных персонажей, но тут их творческие поиски прервал телефонный звонок.
Тут майор вспомнил, что слышал о какой-то драке у киоска, в которой я принимала участие. Это у него тут же ассоциировалось с дракой в «Гранде». Он замолчал и задумался. Его мысль продолжил капитан:
— Что касается меня, то я уверен — с этой Хмелевской дело нечисто. Ну, посмотрите сами — она везде, буквально везде путается. И в то же время из её знакомых только один Ракевич вписывается в афёру, остальные же совершенно не годятся. Ничего подозрительного, никаких левых доходов, все нормально работают, ведут размеренную жизнь по средствам. Безнадёга! Но Ракевич с долларами не связан.
— Дуткевич тоже не был связан, — припомнил Гумовский. — Никто его не знал.
Майор очнулся от своих мыслей и вмешался в разговор:
— Дуткевича могли не знать по фамилии, а знали в лицо. Разошли людей с фотографией.
— Уже разослал, жду результатов. Пожалуй, и Хмелевскую им подброшу, на всякий случай.
В ходе разгоревшейся дискуссии стало ясно: необходимо разослать фотографию Дуткевича по всем градам и весям; надо завести тесную дружбу с неразговорчивыми валютчиками; надо установить постоянное наблюдение за Гавелом и за мной. Главное же — надо припомнить и систематизировать все странные, нетипичные и лишённые всякого смысла события последнего времени, ибо только они могут быть связаны с этим странным и нетипичным делом и, возможно, что-то прояснят. И надо думать. Думать интенсивно, творчески.
* * *
Я думала интенсивно и творчески, и у меня получилась совершеннейшая ерунда. Вот что у меня получилось.Мартин поймал похитителя марок. Похититель уже успел спустить коллекцию, частично у нас, частично за рубежом. Мартин припёр его к стенке и потребовал или марки, или их эквивалент. Вор был другом Дуткевича, и Дуткевич, добрая душа, бескорыстно помогал ему в кражах, а потом пал жертвой мести валютчиков. Вор, редкая свинья, зная о моем знакомстве с Мартином, решил пустить милицию по моему следу, фабрикуя улики против меня, отсюда и нагромождение вокруг меня идиотских событий.
В концепции были серьёзные пробелы. Почему Мартин не копил валюту, чтобы приобрести на неё марки и восстановить коллекцию, а принялся анонимно пересылать доллары в государственную казну? Ладно, допустим, Мартин свихнулся с горя, такие случаи известны. В концепцию не вписывался Донат. Зато Гавел вписался. Он сначала помогал спустить марки, а потом, узнав, в чем дело, пытался выкупить их обратно. А вот Донат не вписывался. Что же касается Баськи, то это лучшая кандидатура на роль преступника, и я уверена, ради неё Дуткевич пошёл бы на все. Однако мне очень не хотелось в своей концепции отводить Баське отрицательную роль. Проще всего было бы все выяснить у них самих, поставив вопрос ребром, но у меня как-то язык не поворачивался информировать друзей о моих открытиях.
Я решила действовать дипломатично, позвонила Баське и начала издалека, поинтересовавшись, что означают странные прогулки Доната и Павла по Саксонскому саду. Баська удивилась так, будто от меня впервые услышала об этом. Пришлось несколько усилить дипломатический нажим:
— Но ведь ты тоже там была. За кустами пряталась.
— Я там была? — огорчилась Баська. — Надо же, ничего не помню. Должно быть, у меня склероз, как думаешь?
— Может, и склероз. Припомни-ка. Весной это было, листья ещё не распустились.
— Хоть убей — не помню. А ты уверена, что я была трезвая?
Такой уверенности у меня не было. Видела я её издалека, а вела она себя очень странно. Может, Донат и Павел тоже были пьяны! Правда, маршировали они уверенным, твёрдым шагом, но это ещё не показатель. Если все трое оказались в саду по пьяной лавочке, могут и не вспомнить, чем они там занимались и почему.
Происходившее в Саксонском саду Баську очень заинтересовало, и у меня создалось впечатление, что она и в самом деле лишь от меня узнает об этом. Так из Баськи ничего и не удалось выудить.
Разговаривала я и с Янкой, поинтересовалась, как обстоит дело с Донатом. Удручённая Янка пожаловалась, что с ним по-прежнему неладно, только теперь это выражается по-другому: Донат, наоборот, совсем перестал выходить из дому, всячески уединяется и даже начал от них запираться где попало — то в ванной, то на кухне, то в комнатке Кшиштофа, иногда даже в подвале. Он по-прежнему не желает общаться с семьёй, того и гляди совсем разучится говорить.
Мартин, в противоположность Донату, дома совсем не бывал, шлялся неизвестно где, и я никак не могла его поймать по телефону. Гавела же я в качестве объекта дипломатических переговоров сразу исключила, так как знала, что из него ничего не вытяну. Моё частное расследование забуксовало на месте, и в этой ситуации я чуть ли не с радостью восприняла вызов к майору.
Разговор начался с того, что он ошарашил меня заявлением:
— Пежачека вы знаете, а в список своих знакомых не внесли. Почему?
Я принялась лихорадочно вспоминать человека с такой диковинной фамилией. Нет, сколько ни рылась в памяти, никого похожего припомнить не могла.
— Исключено, никакого Пежачека я не знаю. Кто он такой?
— Как же вы его не знаете, если сами жаловались, что он вас преследует?
Пежачек меня преследует? С ума сойти! Как такое может быть? Вытаращив глаза, совершенно ошарашенная, смотрела я на майора в безмолвном изумлении.
— Вспомните же, — настаивал майор. — Киса Пежачек. Почему вы его не включили в список?
Я честно старалась вспомнить Кису, который бы меня преследовал, но, клянусь, во всей моей биографии не было ничего похожего. Может, просто коварный майор подготовил мне какую-то ловушку? В полной панике я взмолилась:
— Ради бога, объясните, почему я должна знать какого-то Кису Пежачека?
— Ну, может, не Кису, его чаще называют Кисонькой по причине красной мор… то есть того, я хотел сказать, по той причине, что у него физиономия бешеного бульдога. Это в его обществе вы били окна в киоске.
Кажется, я начинаю понемногу понимать.
— Во-первых, никаких окон я не била, — механически поправила я майора. — А во-вторых, не о том ли жлобе вы говорите, который ездил за мной на «опеле»?
— Ну вот видите, а вы не хотели признаться, что он вас преследовал.
— И в самом деле, ездил за мной целых три дня! Так его фамилия Пежачек? Интересно, откуда я могла это знать? Он мне не представился, а окна бил без моего участия. Вижу, вы получили информацию от участкового, следовательно, должны знать, как было дело.
— Я бы охотно услышал это ещё раз из ваших уст.
Пришлось о знаменательном событии рассказать своими устами. Больше всего майора заинтересовало нападение на красномордого Кису неизвестного мужчины, майору очень хотелось знать, что именно говорил агрессор. Я пояснила: ничего не говорил, только душил Пежачека и яростно хрипел. То есть от ярости хрипел сначала, а потом стал хрипеть оттого, что его стукнули по физиономии и силком поволокли в машину. Окна били они, можно сказать, вместе. После этого Пежачек от меня отстал.
Рассказывая, я успокоилась, обрела присутствие духа и способность соображать. Мне пришла в голову мысль воспользоваться случаем и попытаться получить от майора интересующую меня информацию — не все же ему меня расспрашивать! Может, тогда мне не придётся разыскивать Пежачека. И я осторожно начала:
— Раз уж мы с вами, пан майор, так доверительно беседуем, не могли бы вы открыть мне секрет: почему, собственно, Пежачек меня преследовал? Сдаётся мне, вы знаете.
— И вы должны знать, — спокойно возразил майор. — Ведь вы бываете на улице Конопницкой?
Я напрягла все силы, чтобы на сей раз снова не впасть в панику.
— Бываю, конечно. И очень часто.
— Зачем?
— Странный вопрос. Дела у меня там, на улице Конопницкой расположено издательство.
— А машину где оставляете?
— На стоянке, разумеется. Там почти всегда есть место.
— Припомните, пожалуйста, не случилось ли с вами на этой стоянке чего-нибудь особенного? Ну, например, вы чуть кого-то не задавили. Было такое?
Я опять напрягла память. В ней навсегда запечатлелись все живые существа, которые когда-либо лезли мне под колёса. Что-то такое было на стоянке…
— А, вспомнила. Два каких-то идиота выскочили внезапно на мостовую, когда я подъезжала к стоянке. Прямо под колёса. К счастью, вывернулись, а я парковалась задом, так они мне снова прямо под зад и сунулись. Но я их не раздавила, успели выскочить. Да, да, теперь вспомнила, метались по стоянке два идиота, то перед машиной, то сзади. Не знаю, зачем это вам, ни один из них не был Пежачеком.
Довольный майор задал следующий вопрос:
— А ещё говорят, вы как-то следили за вишнёвым «таунусом» и потеряли его только на Гжибовской.
— Не правда, и вовсе я за ним не следила, ехала себе в книжный магазин, а этот недотёпа сам путался всю дорогу у меня под колёсами. Потом догадался свернуть, и я избавилась от него. Какой дурак выдумал, будто я следила за ним?
Майор обходил молчанием мои вопросы, упорно придерживаясь своих. Он велел мне подробно рассказать о всех встречах с вишнёвым «таунусом», а затем об истории с покрышками. Потом принялся дотошно расспрашивать, когда я последний раз побывала в Кракове, Щецине, Лодзи, Гданьске, Закопане, Вроцлаве. Затем сузил круг своих интересов и переключился на ближние подступы к Варшаве, попросив рассказать о моих поездках в Залесье. Я чувствовала, что моя голова начинает постепенно пухнуть… А потом он задал самый главный вопрос:
— Не кажется ли вам странным, что все вертится вокруг вас? Вам звонят, за вами ездят, сообщают ваш адрес, портят вашу машину. Чем вы можете это объяснить?
— Всеобщим помешательством, — раздражённо ответила я. — Люди совершают какие-то совершенно идиотские ошибки. Целая, я бы сказала, серия идиотских ошибок. А чем она вызвана, вам лучше знать.
— Вы называете это ошибками?
— А чем же ещё? Как, по-вашему, можно логично объяснить тот факт, что кто-то воткнул мне за дворник записку с сообщением о Рябом?
— Что-что?!
— «Рябой ездит в Залесье», — мрачно процитировала я.
Майор смотрел на меня так, будто я вдруг прошлась по комнате на руках.
— Что это значит?
— Понятия не имею. Не знаю никакого Рябого, и что мне за дело, куда он ездит? Смысла нет, а записка есть.
— А ну-ка, расскажите подробнее, пожалуйста.
Я с удовольствием рассказала. От его вопросов моя голова пухнет, заморочу же и ему голову. Майор слушал с захватывающим интересом и, как мне показалось, с растущим подозрением.
— А что вы сделали с запиской?
— Не помню, может, выбросила, а может, до сих пор вожу её в бардачке. Если желаете, могу посмотреть.
— Очень желаю. Посмотрите, когда кончим разговор. Вы ездили в Залесье после того, как была обнаружена записка?
— Нет. После не ездила.
— А до этого там бывали?
В голосе майора было нечто, заставившее меня насторожиться. Я перестала бывать в Залесье, получив анонимку на Рябого. Я следила за паршивцем в вишнёвом «таунусе». Я знала Пежачека и пыталась это скрыть. Никаких ошибок, все делается сознательно, а причины я должна знать…
Подозрение ударило в меня громом с ясного неба. От ужаса я еле могла вымолвить:
— Боже! Неужели вы думаете, что это все я?
— Ну-ка, ну-ка! — подхватил майор. — Что именно «вы»?
— Обираю аферистов и богатых дельцов, нападаю на валютчиков, нелегально переправляю за границу доллары, под видом Вишневского пересылаю их в Национальный банк… И что там ещё? Дуткевича, надеюсь, вы мне не приписываете?!
Если я намеревалась заморочить майору голову, то теперь могла быть довольна: похоже, мне это удалось. Но надо отдать ему должное — он взял себя в руки и с обычным хладнокровием спросил:
— Скажите, пожалуйста, откуда вам известно о нападениях на аферистов и валютчиков? Кто вам сообщил об ограблениях дельцов и каких именно? Откуда вы знаете о нелегальной пересылке долларов за границу?
Наконец-то я почувствовала под ногами твёрдую почву. Видимо, моя дырявая концепция не была такой уж глупой. И голова заработала снова. Дело, правда, усложнял тот факт, что меня подозревают в тяжких уголовных преступлениях, но зато появилась надежда договориться с майором. Главное, в голове прояснилось, теперь можно мыслить логично. Ну что ж, поговорим.
К сожалению, я немного испортила начало, так как у меня непроизвольно вырвалось:
— Лялька была права. Выходит, и в самом деле на чёрном рынке орудует Арсен Люпен.
Естественно, майор тут же вцепился в меня:
— Соблаговолите объяснить, что именно вы имеете в виду.
— Извольте, соблаговолю. — Я закурила и начала:
— Своими вопросами вы мне многое прояснили, теперь наконец я стала кое-что понимать. Правда, вы превратно толкуете мою информированность о нападениях, краже и контрабанде, объясняя её моим личным участием в этих преступлениях. Так вот — их совершала не я. А узнала о них лишь благодаря тому, что я не милиция…
— Как это понимать?
— Очень просто. Между собой люди говорят о многом таком, о чем никогда не сообщат в милицию. Я могу вам рассказать все, что знаю, но тоже частным порядком, ибо официально все равно не получится. Если вы начнёте этих людей допрашивать официально, они ничего вам не скажут, от всего отопрутся. Я сама официально отопрусь. Уж очень мне не хочется снова латать покрышки. Так что решайте.
Майор немного поторговался, но, так как формалистом он не был, согласился нашу беседу считать частным разговором между двумя знакомыми людьми.
В частном разговоре со знакомым майором я поведала ему об ограблении виллы Ленарчика, потом виллы Дромадера, об автомобильных махинациях Пежачека и Квачковского, об известных мне случаях нелегальной пересылки долларов за границу, добавив, что, хотя и не знаю масштабов контрабанды, уверена, она является следствием паники среди валютчиков. Я честно призналась майору: о кражах я узнала от третьих лиц — не говорить же, что подруга насплетничала! — а тот факт, что пострадавшие — мошенники и тёмные дельцы, вычислила сама путём дедукции.
Скромность не помешала мне отметить произведённое на майора впечатление. Мои рассуждения были восприняты почти как сенсация века. Тем неожиданней прозвучал его вопрос:
— А почему, собственно, вы мне все это рассказываете?
Вот тебе и на! Нет, с милицией все-таки трудно разговаривать. Получается, выкладываешь все как на духу — и в результате тебя же только больше подозревают!
— А потому, пан майор, чтобы помочь вам распутать это запутанное дело. Ведь я же вижу, что вы меня в чем-то подозреваете, поэтому в моих интересах быстрейшее раскрытие дела. Узнаете правду — и тем самым с меня автоматически снимется вина. А ещё я вам чистосердечно рассказываю все в надежде и от вас кое-что узнать. Поверьте, происходящее интересует меня не меньше вас, мне совсем не нравится быть замешанной в том, о чем я не имею ни малейшего понятия.
— Разве вы не можете обо всем просто узнать от своих знакомых?
— Обо всем не могу. От знакомых я узнаю по кусочку, и это лишь ещё больше меня запутывает. Обо всем знаете лишь вы.
— Ха-ха! — вырвалось у майора с горьким сарказмом. — Я все знаю! Нашли время шутить!
— Какие там шутки! Мне тоже не до них. Почему вы считаете, что все эти преступления совершают мои знакомые? Были они до сих пор порядочными людьми, а тут что-то на них нашло? Интересно, с чего бы?
— Вот-вот! — подхватил майор, вмиг забыв о горьком сарказме. — Именно, с чего бы? Что-то произошло, и я головой ручаюсь — вы знаете что. Ведь вам известно много, поразительно много, и все через ваших знакомых. Постарайтесь вспомнить событие, которое настолько повлияло на них, настолько изменило характеры, что заставило пойти на преступление. Ну?
— Не знаю ничего такого, — мрачно ответила я. О тайне Мартина я майору не сообщила, решила не выдавать её ни за какие сокровища в мире, раз уж обещала. Не сообщила и о вонючке, о ядерщиках, о знамени, но вряд ли все это можно зачислить в разряд событий. — Да, вот вы сказали: заставило их пойти на преступление. О каком преступлении вы говорите? Если об убийстве Дугкевича — исключено. Ни один из моих знакомых не способен на это. Другое дело — валютчиков обирать, но тоже сомневаюсь, ни один из них для этого не годится.
— Может, сам и не годится, так наймёт таких, что годятся.
— Таким надо платить. Откуда им взять деньги?
— И вы считаете, что, например, пану Ракевичу тоже неоткуда взять?
Я задумалась. Если честно, Гавел частично соответствовал образу предполагаемого злоумышленника, но только частично, поэтому было бы непорядочно все подозрения направлять на него.
— Пан Ракевич найдёт, откуда взять, — пришлось признаться. — Но я не вижу абсолютно никакой причины, ради которой он, умный и расчётливый, ввязался бы в эту глупую историю. Зачем ему это? Такой риск, такие хлопоты, столько опасностей — и ради чего? Денег у него и так куры не клюют. А если даже Гавел и ввязался, то как вы объясните деятельность благородного Вишневского? Здоровая конкуренция?
— Надо различать две стороны афёры, — вдруг сказал майор, напряжённо вглядываясь в какую-то точку за моей спиной. — Одна охватывает чёрный рынок и его деятелей, другая крутится вокруг вас. Где-то они сходятся, стыкуются, так сказать. Я твёрдо уверен, мне вы не сказали правды, что-то скрываете, готов даже допустить — скрываете неумышленно. Рассказали вы порядочно, благодаря вам для меня многое прояснилось. Что ж, подожду, может, припомните и остальное. И очень просил бы сделать это поскорее. А сейчас я спущусь вместе с вами за запиской.
Я ничего не ответила, неприятно удивлённая излишней проницательностью майора. Мы спустились к машине, и мне удалось разыскать в бардачке донос на Рябого. Записка даже не очень помялась. На вопрос, какого числа её воткнули за «дворник» на ветровом стекле, я смогла ответить довольно точно: на следующий день после того, как Павел вывихнул ногу. Павел получил бюллетень на три дня, так что дату легко установить у него на работе. Майора такая информация как будто удовлетворила.
* * *
Не успела я упорядочить мысли после интересного разговора с майором, как на следующий день позвонил Лёлик.— Слушай! — В трубке метался его полный панического страха голос. — Слушай, случилось такое… Такое страшное… я… Я получил… Я сегодня получил…
— По морде? — не выдержала я.
— Что? Нет, не по морде. Слушай…
— Да слушаю же!
Лёлик безуспешно пытался справиться с охватившим его ужасом и в то же время информировать о нем в законспирированной форме. Его драматический, прерывистый шёпот и не совсем исправный телефон делали нашу беседу весьма тягостной.
— Может, это… утка, ты как… думаешь? Хотят меня разыграть? — допытывался он.
Я не расслышала толком, но из того, что он мне сказал, живо представила себе смертельно перепуганного, взъерошенного Лёлика с живой взъерошенной уткой в руках.
— А утка какая? — пыталась я уточнить и хоть что-то понять.
— Заказная, — замогильным голосом ответил Лёлик.
Услышав такое, я утвердилась в мысли, что Лёлик явно не в себе. Поэтому больше не стала ни о чем спрашивать, на всякий случай только предупредила:
— Учти, я её щипать и потрошить не буду, так что на это не рассчитывай.
Кажется, Лёлик был так же ошарашен, как и я.
— Что? Кого щипать? Зачем её щипать? Как это… Я не понимаю…
— Я говорю, что не собираюсь щипать твою утку.
— Какую утку?
Боже, пошли мне терпения!
— Ты же сам только что сказал, что получил заказную утку. Неужели живую?
— Да нет, почему живую? Мёртвую! То есть не очень… Запечатанную. То есть не то… Слушай, может, я лучше приеду к тебе?
При мысли, что ко мне домой явится не совсем нормальный Лёлик с какой-то странной птицей, стало не по себе. Лучше не рисковать.
— Пожалуй, лучше я сама приеду к тебе! — твёрдо сказала я. — Ты из дому говоришь?
— Что ты! Как можно? Я говорю из… из этой… ну, из конуры.
— Откуда?!
— Тише, не кричи так! Я специально звоню из ко… то есть будки.
— Но домой-то ты вернёшься?
— Не знаю… Вернусь, наверное… Ну да, вернусь, конечно.
— А где ты сейчас?
— Я же сказал — в ко… то есть в будке.
— Это я уже поняла, господи боже мой! А где твоя конура… Тьфу! Где твоя будка находится?
— На улице.
Не надо нервничать, не надо на него кричать. Он и так чем-то расстроен. Попробую говорить с ним спокойно и ласково.
— На улице, хорошо. А на какой?
— Когда тут целых две улицы…
— На перекрёстке, что ли?
— На пере… Нет, до перекрёстка ещё немного…
— Очень хорошо, значит, не на самом перекрёстке. Тогда на какой улице?
— На… ну… на… как её… улица Круча.
— Вот, молодец, улица Круча. Значит, недалеко от твоего дома?
— Нет, близко. Я звоню из ближайшей будки. Выбежал на улицу и звоню. Сейчас вернусь домой.
— Замечательно. Я буду у тебя через пятнадцать минут. Иди домой и жди меня. Никуда не выходи. Пока!
— Пока! — слабым, как эхо, голосом отозвался Лёлик, видимо совершенно не способный самостоятельно что-либо предпринять.
Наверное, все время, пока я ехала, он ждал меня под дверью, потому что распахнул её, прежде чем я сняла палец со звонка.
— Так что же ты получил? — уже с порога спросила я.
— Ти-и-ше! — нервно прошипел Лёлик. — Я ничего не понимаю и теперь не знаю, как быть. Вот, получил бандероль, распечатал — и видишь… Может, это шутка, ты как думаешь?
Войдя в комнату, я увидела на столе довольно большой разорванный конверт, из которого высовывалась толстая пачка стодолларовых банкнотов. Настроившись на утку или какую-то другую домашнюю птицу, я в первый момент ничего не поняла, безмолвно переводя взгляд с Лёлика на доллары и обратно.
— Что это значит? Ты нашёл свои доллары?
— Как это нашёл? Ничего я не нашёл, и вовсе я их не нашёл, — волновался Лёлик. — Где я их мог найти? Это пришло по почте. То есть нет… не так… по почте пришло извещение, домой пришло, понимаешь? Я пошёл на почту, а там получил это! На почте? Понимаешь?
— Сегодня?
— Сегодня.
Я молчала, а Лёлик смотрел на меня, как на редкость непонятливый баран на какие-то потрясающе новые ворота.
— Кофе бы сделал, что ли, — наконец сказала я. — Мне надо подумать.
Не сводя глаз с разорванного конверта, я присела на диван, а Лёлик послушно протопал на кухню. Надо отдать ему должное, возился он не так уж долго, но я успела прийти к решению и, когда он появился с кофе, сказала:
— Избави тебя бог прикасаться к этому. Запомни: ни под каким видом не смей больше к этому прикасаться.
От ужаса Лёлик уронил сахарницу.
— Ты думаешь… Ты считаешь… Ты думаешь, они чем-то пропитаны? Отравлены?
— Я считаю, что на банкнотах могли сохраниться отпечатки пальцев. Видишь, там есть совсем новенькие купюры. Так вот, на них и могли остаться отпечатки. На старых искать без толку, конверт наверняка весь будет в отпечатках пальцев почтовых работников, а вот на новых, может быть, и найдётся что стоящее. Надеюсь, ты не пересчитывал их?
— Ну что ты! Я распечатал, увидел и напугался! И сразу побежал звонить тебе.
— Правильно сделал. А теперь сразу позвони в милицию. Тому капитану, который занимался твоим делом. Фамилия капитана Ружевич. Вот тут у меня записан номер его телефона. Звони!
Лёлик от волнения поперхнулся кофе и прыснул им на стол, забрызгав конверт с долларами. Этого ещё не хватало! Теперь на вещественном доказательстве появились совершенно новые лишние следы. Я изо всех сил стукнула этого недотёпу по спине. Помогло. Он обрёл голос и жалобно простонал:
— Как это… в милицию. Они мне не поверят… Посадят меня… отберут деньги…
Трудно описать, какие понадобились сверхъестественные усилия для того, чтобы убедить его в необходимости такого шага. Ему же лично, твердила я, не грозит ни конфискация имущества, ни посылка на галеры, ни заточение в темницу, ни топор палача. В конце концов он мне поверил, но был слишком слаб, чтобы поднять телефонную трубку.
Пришлось позвонить самой. Я набрала номер капитана Ружевича. Если его не окажется на месте, думала я, мне скажут, где его найти.
Капитан оказался на месте.
Майор Фертнер осчастливил коллег полученной от меня информацией, и вот теперь капитан с помощью поручика Петшака прорабатывал некоторые из своих гипотез. Наличие широкомасштабной операции по ограблению дельцов чёрного рынка не вызывало сомнений, дебаты возникали лишь по вопросам методов краж и целей, которыми руководствовались преступники. И капитан, и поручик проявили к происходящему чуть ли не личный интерес, усматривая в афёрах на чёрном рынке прямую связь с ограблением Лёлика, чьи ненайденные доллары тяжким грузом отягощали их профессиональную честь. Поручик по привычке вживался в образ то одного, то другого деятеля чёрного рынка, что давало интересные и обнадёживающие результаты. Он занимался этим с самого утра и создал уже галерею самых разнообразных персонажей, но тут их творческие поиски прервал телефонный звонок.