— Пежачек сбил Баську, уверенный в полной безопасности: машина приведёт к Гавелу, а его в темноте никто не узнает. Рассчитал точно — на месте происшествия, кроме меня, никого не было… На мотивы ему наплевать — пусть милиция ломает голову насчёт причин, по которым пан Ракевич устранил из сей юдоли пани Маковецкую. Удивляюсь, как вы не попались на удочку.
— Порой случается поразмышлять и нам…
— Допускаю, что Франек и Весек доставили вам немало хлопот. На них трудно выйти — никогда не сидели, в милиции не числились. Не так ли?
— Все правильно, — похвалил майор. — вообще ваши предположения довольно точны и заслуживают большого внимания. Пожалуйста, предполагайте дальше.
Это замечание несколько умерило мой пыл.
— Больше предполагать нечего. Ума не приложу, как вы докажете виновность Пежачека. Он и в самом деле сидел на чердаке у Дуткевича?
— Да, сидел.
— И, конечно, ни одна живая душа его не видела. Боюсь, мои смутные ощущения насчёт зловещей атмосферы на лестнице ещё не доказательство. Пан майор, что вы собираетесь делать?
Видно, на моем лице выразилась столь глубокая озабоченность, что майор сжалился.
— Представьте, Пежачек не сдал брюки в чистку, — конфиденциально сообщил он.
Поручик Гумовский хихикнул. Капитан Ружевич гневно фыркнул. А у меня забрезжила надежда.
— И что же? На брюках остались улики?
— Следствие почти закончено, преступники арестованы, протоколы вскорости отправим в прокуратуру. Официально ставлю вас об этом известность, ну а если говорить в частном порядке, то не думаю, чтобы вы прямиком отсюда бежали к Пежачековой конкубине. Подбросим вам пищу для новых предположений. У нас, сами понимаете, есть лаборатория…
— Все ясно! На брюках что-то оказалось? Чердачная пыль?
— Не только, едва различимые частицы краски с двери и кошачья шерсть.
— И на Дуткевиче шерсть оставил?.. А следы? Я их не затоптала?
— К счастью, нет. За походку на месте преступления моя вам горячая признательность. Вы пролетели туда и обратно, как балерина на конкурсе. Специально старались?
— Не помню. Просто пол горел у меня под ногами. Ладно, это доказательство того, что он там побывал, а как насчёт убийства? Только дедукция?
— Какая там дедукция. Прямая улика. Дело в том, что Пежачек Дуткевича задушил, такие следы не сотрёшь, лаборатория выдала однозначное заключение. Второго мнения быть не может.
Я вздохнула с огромным облегчением: Пежачек со своей свирепой рожей с самой первой встречи вызывал у меня глубочайшее отвращение.
Майор восстановил кое-какие недостающие звенья. Франека и Весека задержали гораздо позже и совершенно случайно. Когда проверяли подозрительных лиц, внезапно сменивших место работы или жительства, получили сведения, что из авторемонтной мастерской на днях уволился порядочный парень, прекрасный работник. Весек на заметке не был, но ушёл неожиданно. Обнаружили его быстро, а добраться до его дружка Франека и вовсе не составило труда. Спервоначалу оба отрицали все и вся, потом, однако, резко сменили тактику и разоткровенничались — полные рвения, в один голос во всем обвиняли Пежачека. Развернули свои показания на сто восемьдесят градусов, узнав об аресте Пежачека. Псевдоалкоголика в красном платке тоже задержали быстро, он повёл себя аналогично, с той лишь разницей, что разговорчивым сделался, когда услышал о гибели человека под колёсами украденной им у Гавела машины.
— Иначе говоря, Пежачек сам себя перехитрил, — суммировала я. — Туда ему и дорога. Интересно, зачем ему понадобился Дуткевич, неужели из ненависти?
— Ничего подобного, — оживился майор. — На Дуткевича ему было наплевать. Всю операцию он задумал совсем из других соображений: хотел раз и навсегда подчинить себе этих парней, Франека с Весеком. Ни в чем не были замешаны — настоящий клад для Пежачека. А связанные убийством, они попадали к нему в полную зависимость.
— Зачем?!
— Чтобы и дальше использовать их для расправ с неугодными людьми. До сих пор ничем не мог запугать, а добровольно на бандитизм те не соглашались. Пежачек пошёл ва-банк: парни позарез ему понадобились, да и амбиция взыграла. Таков обычный метод преступников всех мастей, набирающих себе послушных клевретов.
— Кошмар. Откуда вам известно? Он признался?
— Нет, не признался, но это не важно, подтвердил этот, как его… С красным шарфом. Прихлебатель Пежачека. Пежачек от него не скрывал своих замыслов, похвалился, дескать, охомутает парней — не отвертятся.
— Надеюсь, найдутся для них смягчающие обстоятельства… Несколько лет честного труда…
— Мне бы хотелось, чтобы вы ещё попредполагали, — попросил поручик Вильчевский. — Например, о контрабанде. Может, разовьёте немного эту тему?..
— А ваши предположения насчёт Рокоша? — съехидничал капитан Ружевич. — Что это за странная кража и почему, черт возьми, он все получил обратно?
— Предполагаю, что, осуществляя операцию по обогащению нашего отечества, компания включила его в число жертвователей ошибочно, — сообщила я с достоинством. — Он протестовал, ему все вернули. В успехе акции нет никакой его заслуги, несознательный элемент.
Капитана передёрнуло. Майор похохатывал. Поручик Гумовский обалдело воззрился на меня.
— То есть, значит, все… Как, простите?.. Жертвователи?.. Следует понимать, вся банда деятелей с чёрного рынка — элементы сознательные, имеющие заслуги?
— Ну, если добровольно содействовали обогащению…
— Ага, как видите, добровольно! — с живостью подхватил майор. — Итак, вы утверждаете, что они добровольно передали энные суммы для контрабанды, а признаться в своих добровольных деяниях не хотят, надо полагать, из скромности?
— Позвольте, я ничего не утверждаю, а всего лишь предполагаю. Но почему бы нет? Эффект, вы сами убедились, весьма впечатляющий!
Поручик Вильчевский охнул и схватился за голову:
— Сколько всего ушло контрабанды, хоть это скажите!
— Пятьсот семьдесят девять тысяч долларов…
— Только и всего! — разочарованно заключил капитан Ружевич, опомнясь наконец от шока. — Дело об убийстве у нас застёгнуто на последнюю пуговицу, ведь убийство совершили обыкновенные, приличные, можно сказать, нормальные преступники. А все остальное — какое-то безумие и ещё раз безумие, и тут ничего не поймёшь, хоть головой об стенку бейся. Да уж, когда за преступление берутся порядочные люди, то выдумывают этакие комбинации — сам черт ногу сломит. Для меня это уже слишком.
— Ну уж нет, — не согласился майор. — Хуже всего, когда порядочные люди вступают в контакт с преступной средой. Вот вам наглядный пример… Представьте себе, кое-что мы здесь в милиции тоже предполагаем…
— Мы предполагаем, — начал, жалобно вздохнув, поручик Вильчевский. — Извините, предполагали… Некто контрабандой пересылает на запад крупные суммы в прозаических, обыкновенных, так сказать, деловых целях — иначе говоря, для себя лично. Суммы эти где-то необходимо было взять. И некто взялся за разбои и грабежи…
— Да никаких грабежей, ведь объясняют же тебе — всего лишь добровольные пожертвования, — прервал его поручик Гумовский. — У нас есть версия, дорогая пани, что этот некто мягко убеждал наших чернорыночных аферистов принять участие в благородной акции на благо родины.
— И ещё одна версия: этот некто — на самом деле четверо ваших друзей, — включился майор. — Мы предполагаем также, что убеждения не очень подействовали, и тогда ваши друзья подключили себе заместителей. То есть Франека и Весека. Пани Маковецкая убедила своего поклонника Дуткевича потрудиться в роли наводчика, Дуткевич вступал в торговые сделки, а Франек и Весек нападали… то бишь, я хотел сказать, склоняли контрагентов к безвозмездным дарам. Растроганные мошенники не раздумывая передавали им все своё достояние. Предполагаем далее, что гонорар этим двум юношам выплачивал пан Ракевич, который в качестве благодетеля вызывает полнейшее наше почтение. Предполагаем ещё, что некоторое время четверо друзей трудились на сей ниве самостоятельно и, лишь напоровшись на неприятности, а именно на сопротивление тупых и скаредных обладателей валюты, прибегли к помощи субъектов, бывших с законом несколько запанибрата. В конце концов, как видим, акция приняла нежелательный оборот. Признаюсь откровенно, до сих пор не смекнём, кто, черт бы его побрал, был шефом этой проклятой интеллигентской шайки!
— Не представляю… — смешалась я. — Кроме того, напрашивается вывод, что все испортил негодяй Пежачек. И зачем только его потянуло вмешаться в такую славную и в общем-то безобидную афёру…
Поручик Вильчевский скрипнул зубами. Капитан Ружевич с тихим стоном снова схватился за голову. Поручик Гумовский демонически захохотал.
— Подытожим: Пежачеку ваша славная афёра пошла во вред, — изрёк майор с каменным лицом. — Разумеется, все это лишь дедукции и предположения. А вот посылки от Вишневского — факт, таможенные декларации тоже. Не могли бы вы сообщить, кто, сил моих больше на вас не хватает, заполнял эти декларации и писал адреса?
Я удивилась.
— Понятия не имею. А разве вы не доискались? Но ведь лаборатория с лёгкостью определяет по почерку…
— Лаборатория определила. Только ни у одного из ваших друзей нет такого почерка, более того, и у членов их семей тоже другой. Мы надеялись, вы знаете…
С искренним огорчением пришлось признать, что и мне никто не приходит в голову. Довольно долго мы разговаривали, предполагая и допуская; в конце концов все единодушно пришли к одному мнению: милиция только ведёт следствие, а дальше пусть уж решают прокуратура и суд. Из управления милиции я вышла весьма обеспокоенная, но и с надеждой на лучшее…
Согласно Лялъкиным пророчествам, о кражах и грабежах не заявил никто. Даже плешивый Виктор изменил показания: никакого ограбления не было — он просто пошутил и охотно заплатит штраф, или как это называется, за введение милиции в заблуждение. Смирившиеся четверо контрабандистов единодушно все отказались давать показания. В двусмысленном положении оказался Гавел, целиком зависевший от правдолюбия Франека и Весека, однако те Гавела проигнорировали, с большим удовлетворением все сваливая на Пежачека.
— При таком раскладе пожизненного заключения не дадут, — утешала я Баську и Павла, выходя от них. — В случае чего передачи вам обеспечу…
Мартин вышел вместе со мной.
— А по мне, так уж лучше сидеть. Завещатель после операции чувствует себя неплохо и скоро выпишется домой. Ума не приложу, что делать.
— Давай подумаем. Утраченного не вернуть, единственный способ заполучить марки вы прошляпили. Черт бы все побрал.
— И меня тоже. Хуже всего, владельца марок удар может хватить…
Я села в машину, Мартин со мной.
— Да, послушай, совсем забыла, — спросила я, включая мотор. — Каким это манером датские кроны у вас размножились? Даже если Гавел наврал и вовсе не забрал свою часть, а только форсу напустил, все равно что-то многовато. Ну и чудеса!
Мартин ядовито хихикнул.
— Не чудеса, а кровавая ирония судьбы. Приди это нам в голову чуть пораньше, отказались бы от афёры. Наш общий приятель попросту с самого начала пускал капиталец в оборот.
— Какой общий приятель?
— Некто Юхан Гасмиа. Да ты его небось помнишь?!
Ошеломлённая, я едва не врезалась в фонарный столб. Юхан Гасмиа!.. Норвежец, выигравший невероятные деньги на копенгагенских рысаках благодаря моим сумасшедшим идеям! Единственный знакомый, кого я забыла включить в список для майора!
— Опять же ирония судьбы, — ехидно заключил Мартин, когда я наконец перестала охать и ахать. — Умный мужик этот майор! Не случись тебе так глупо проворонить Юхана, он давно бы уже заполучил все нити. Я на твоём месте, пожалуй, не стал бы ему про Юхана сообщать — придушит тебя глазом не моргнув, и поделом.
— Это понятно, только я все-таки не понимаю, как они размножились? Юхан Гасмиа пустил в оборот? Тогда вы все должны были потерять!
— До краха просто ещё не дошло. Помнишь, наш приятель всегда начинал блистательно, а кончал печально. Биржу он знает неплохо, только стоит ему успешно сыграть, как он зарывается и начинает рисковать. Таким манером потерял все выигранное тогда на скачках в Дании. Наши деньги пустил в оборот сразу и, как всегда спервоначалу, получил внушительные прибыли, которые делил честно: фифти-фифти. Однако постепенно прибыли все сокращались; и кажется, Юхан как раз вошёл в стадию убытков, когда мы затребовали деньги. Сейчас, верно, просадит все, что заработал для себя. Приди мне вовремя в голову этот вариант, мы обошлись бы без помощников. Отослали бы ему первоначальный капитал, и он выиграл бы на бирже недостающую сумму. А ведь, стервец, не признавался, что занялся бизнесом, на днях только прислал мне расчёт, и то неполный.
— Ну и как? Гавел своё забрал?
— А леший его знает. Ничего не могу сообразить: со счета постоянно что-то снимали и какие-то суммы постоянно поступали. Последняя операция — поступление, поэтому насчёт Гавела ничего не могу сказать.
— Видать, правды никогда не узнаем. Слушай, а ты куда собрался?
Мартин осмотрелся, мы были уже на Пулавской.
— Если нетрудно, подбрось до больницы на Стемпинской. Надо все ж таки сориентироваться насчёт самочувствия моего дамоклова меча. Давно не навещал.
Поехали в больницу, меня тоже интересовало, как обстоят дела. Вошли вместе. В холле больницы продавали сигареты. Я направилась к киоску. Мартин вежливо поклонился дежурному и пошёл к лестнице.
— Послушайте, вы куда? Вашего родственника уже нет!
Я стремительно обернулась. Мартин замер на лестнице спиной к дежурному, с поднятой ногой.
— Из седьмой палаты? Его уже нет, — повторил дежурный доброжелательно.
Ещё мгновение Мартин изображал живую картину. Потом, ужасно бледный, медленно повернулся.
— Умер? — спросил глухим голосом.
— Да что вы, домой поехал. Я ему и такси вызывал. Чувствует себя неплохо. Старый человек, больной, а силушка есть ещё, дай бог всякому!
Мартин молча спускался с лестницы, как лунатик. Я забыла про сигареты.
— А когда этого пана выписали из больницы? Давно? — спросила я быстро.
— Да какое там давно — сегодня! Часа четыре, как уехал…
Я вышла, Мартин за мной, споткнулся о порог, сел в машину и застыл. Наконец закурил.
— И ничего страшного, — попыталась я приободрить Мартина.
Мартин не отвечал. Курил, уставившись в перспективу Стемпинской улицы. Я решила переждать. Вышла, вернулась в больницу и купила сигареты. Когда села в машину, Мартин спросил мёртвым голосом:
— Ну? И что теперь?
Я попыталась его утешить.
— Из двух зол уж лучше, что жив остался. Хоть завещание не вскроют и вся авантюра не выплывет на свет божий. Возможно, удастся ему растолковать…
— Если бы тебе растолковали, что плакали все твои марки?
— Ну, я-то по крайней мере пристукнула бы тебя. Правда, у меня нет «Маврикиев». Хотя, пожалуй, апоплексический удар схлопотала бы.
— Он тоже схлопочет. И завещание вскроют, не говоря уже о гуманном отношении и прочее. Не знаю, куда податься. Бежать в Южную Америку?
— Не успеешь, нету паспорта. Послушай, давай подумаем. А вдруг умрёт на месте от разрыва сердца, надо что-то предпринять… Если бы не проклятое завещание…
— Ха-ха! — Мартин скрипнул зубами. — Если бы не завещание!..
— Значит, надо убрать завещание. Разреши, подумаю вслух, лучше соображается. Вломиться к нотариусу… Чепуха. Сложно, да и времени требует. Лучше всего, чтобы сам. Надо уговорить его аннулировать завещание, новое пока не писать — любое завещание повлечёт за собой разоблачение несчастной афёры. Аннулировать можно за пять минут: позвонит нотариусу, попросит привезти документ и уничтожит. Может, надо ехать самому, не представляю этой процедуры. Но к старичку должен же нотариус быть снисходительным. А попозже можно и о самой коллекции поговорить.
— Позволь узнать, каким образом уговорить его на это?
— Уговаривать не тебе! Тебя нужно всячески обругать. Предлагаю себя в жертву: пойду к старичку, очерню тебя, опорочу, оговорю, объясню, что ты скотина — какой уж из тебя наследник…
— И это даже справедливо…
— Не прерывай! Постараюсь убедить, что наследника надо выбрать осмотрительно. Прежде всего уничтожить завещание, а после спокойно обдумать.
— А после окажется, что ты совершенно права…
— Да помолчи же, наконец! Дальше тоже ехать на дипломатии, иначе он отправится в милицию. Если переживёт свою потерю, разумеется… Тут уж не придётся ждать снисхождения к подонку, то есть к тебе. Можно, конечно, все дело изобразить без тебя в главной роли, пожертвовать Баськой и Донатом. Беру это на себя. Баське все едино, а Донат и так выглядит лучше всех, почему-то майор его не учитывает. Видимо, сильно сомневается, принимал ли участие в авантюре, обвинить его можно разве что насчёт записки о Рябом…
Бледный Мартин размышлял над моим планом.
— Нет. Сваливать на других — свинство. Я должен все сделать сам…
— Вот дурак! Ведь выплывет, что вся катавасия затеяна не ради пользы государству, а из-за частных марок.
— В эту пользу государству и так никто не верит.
— Но никто не докажет и противного. Если все выложишь, прикончишь и Баську с Павлом, и Доната! Не имеешь права! Обрати внимание, мы стоим около больницы, телефон тут рядом, внизу, начнёшь выкидывать коленца, сразу вызову всех троих.
Мартин машинально взглянул на больничную дверь и снова тоскливым взглядом воззрился в пленэр улицы.
— Черт бы все побрал.
— В конце концов, они в пропаже виноваты, — злилась я.
— Ладно, — согласился Мартин через пять минут раздумий. — Я последняя скотина. Поехали, чем скорей, тем лучше.
Старый пан жил на втором этаже в старом доме. Я поднялась по мраморной лестнице и позвонила в дверь с двумя глазками. Мартин остался в машине. Долго никто не отзывался, я забеспокоилась. Представила, что вот-вот опять обнаружу труп, мне сделалось плохо, и я чуть не сбежала. К счастью, за дверью раздалось шарканье.
Старый пан не задал глупого вопроса «кто там?», он открыл дверь, не снимая цепочки, и долго разглядывал меня. И в самом деле старенький, маленький, сухонький, как соломинка. Спросил, по какому делу.
Я объяснила: знакомая Мартина, кое-что хотела бы обсудить, но в квартире, а не на лестничной площадке. Старый пан колебался. Я назвала себя и протянула паспорт.
— А-а-а! — обрадовался старичок. — Так это вы? Я много о вас слышал, пан Тарчинский рассказывал! Прошу вас, пожалуйста, только разрешите — паспорт все-таки проверю…
Я чувствовала себя не в своей тарелке и, вручив старому пану паспорт, обругала про себя Мартина последними словами. Вот дурень! Распространялся про меня, а я его всячески поносить собираюсь! Другой темы для разговоров не нашёл!..
Старый пан между тем проделал нечто весьма странное. Вернул мне паспорт, после чего выставил за дверь трубу с загнутым концом — нечто вроде перископа — и быстро повернул её в обе стороны: проверяя, нет ли кого на лестнице. Я оторопела. Не обращая на меня внимания, старичок удостоверился, что на площадке разбойников нет, спрятал перископ, снял цепочку и открыл дверь. Тщательно запер её за мной и тотчас же навесил цепочку. Я с сожалением отметила: в теперешней ситуации все его меры предосторожности нужны как рыбке зонтик.
— Прошу, прошу. Милостивая пани, позвольте дальше. Простите за скромный приём, но я только сегодня из больницы после тяжёлой болезни и передвигаюсь с некоторым трудом. Прошу вас, присядьте…
Приглашая меня войти, он извлёк из кармана бонжурки ключ, отпер дверь в комнату, впустил меня и жестом пригласил занять кресло возле большого довоенного письменного стола. Ещё в прихожей я заметила открытую дверь в другую комнату и удивилась, почему он пригласил меня не туда, а в столь оберегаемое помещение. Я вознамерилась уже сесть в кресло, но взглянула на стол и утратила способность двигаться, так и не присев в кресло.
На чёрной поверхности стола в специальных прозрачных конвертах лежали две маленькие марки. Одна красная, другая голубая. На каждой — хорошо знакомая голова королевы Виктории…
— Боже праведный, что это?! — Ошеломлённая, я не верила собственным глазам.
Старый пан подкатил к письменному столу столик на колёсиках, на котором что-то лежало. Я не обратила внимания, загипнотизированная двумя маленькими квадратиками. Старый пан, посапывая, устраивался в кресле за столом.
— Это марки, досточтимая пани, — ответил он добродушно. — Марки с острова Маврикий.
Дипломатия, Мартин, афёра — все тут же вылетело у меня из головы. Я готова была упасть перед старичком на колени, умоляя разрешить мне рассмотреть марки поближе. Оторваться от них у меня не хватало сил. Ноги подогнулись, я наконец плюхнулась в кресло и тут же вскочила снова.
— Настоящие? Настоящие «Маврикии»?.. И оба — однопенсовик и двухпенсовик?.. Чистые?..
— Все правильно, дорогая пани, чистые. Знаменитые «Маврикии» с ошибочной надпечаткой post office. Я вижу, вам не чужд интерес к маркам? Представьте себе, оба «Маврикия» со времени выхода в свет являются собственностью моей семьи. Прошу вас, хотите посмотреть?..
Кроме слов «Боже милостивый», я ничего не могла произнести. Зато уж «Боже милостивый» повторяла без конца. Владелец этих сокровищ, этой святыни обрадовался такой реакции непомерно, вручил мне лупу, выразил чрезвычайное удовлетворение по поводу встречи с родственной душой. И мы вместе с набожным благоговением созерцали плоды самочинной выходки губернаторши XIX века с острова Маврикий.
— Дорогая пани, вы застали меня за осмотром коллекции, я, будучи в больнице, очень соскучился по моим маркам, — сообщил конфиденциально старый пан, которому легче было оторваться от созерцания чуда, чем мне. — Очень приятно рассмотреть коллекцию в обществе столь тонкой ценительницы филателистики. Если, конечно, вы ничего не имеете против того, дабы посвятить этому занятию немного времени.
Немного!.. Не колеблясь, я посвятила бы неделю! Старый ангел в человеческом облике выдвинул ящик и начал вынимать плотные конверты. Я забыла закурить, пошла красными пятнами, начала задыхаться — под впечатлением то и дело забывала вдохнуть воздух. Передо мной лежали небывало прекрасные марки в идеальном состоянии, без подклеек и с печатями экспертов! Мир испарился из моей памяти.
— Как вам удалось не испортить марки наклейками? — спросила я ошеломлённо, рассматривая пустяк — «Колумбов» стоимостью в семьсот фунтов. — Это же такая редкость!
— Мой светлой памяти покойный дед, к счастью, не свершил подобного святотатства, — с чувством ответствовал старый ангел. — Кажется, у него попросту не было кляссера. А мой светлой памяти покойный отец мало интересовался коллекцией и продолжал хранить её в конвертах. Я же занялся марками уже во времена, когда от наклейки марок в альбом отказались.
— Слава богу! А эти «Маврикии»? Они ведь, кажется, не учтены в каталоге?
— Совершенно справедливо изволили заметить, пока ещё нет. Это единственные марки без печати экспертизы. Но их происхождение вне сомнений, и в надлежащее время марки вызовут сенсацию.
— Представляю себе!.. И вы не боитесь хранить дома коллекцию, да ещё на виду, и впускаете чужих людей!
— Каких чужих людей?
— Как — каких? Меня же вы впустили?!
— Милостивая пани, вы особа не посторонняя! Вы сами видели, я весьма осторожен и человека чужого не впущу. К тому же мне столь недолго осталось жить… хотелось бы натешиться моими марками, а показать их особе, коей я доверяю, исключительно приятно! Одно из немногих удовольствий, ещё оставшихся мне, и, верно, уже последнее, — созерцать эти великолепные марки вместе с человеком, умеющим их оценить!
— Мне вы доставляете поистине огромное удовольствие! Так приятно ваше доверие, не понимаю только, откуда вам известно…
— Я очень стар и знаю людей. Прошу лишь об одном: не рассказывайте о моих сокровищах.
— Ну конечно же, боже праведный! Ведь любой мошенник может обокрасть вас!
— Все может статься. Уже не раз пытались… Пока что я в безопасности, все уверены, что коллекция сохраняется в другом месте. В моё отсутствие кто-то проник в мой дом и все обыскал. Ничего не нашёл.
— А где же были марки? — спросила я с интересом, уставившись в многочисленные варианты первой польской марки, и вдруг до меня дошло, о чем спрашиваю и на что смотрю. Я поперхнулась, онемела, мне сделалось нестерпимо жарко.
Старый пан лукаво посмотрел на меня.
— С собой в больницу не брал. Любителей марок, дорогая пани, много, очень много. За мной постоянно следили. В больнице скрупулёзно обыскали все мои вещи. На следующий же день. Но я это предвидел — хе-хе! — старый воробей, меня на мякине не проведёшь: известно, на что люди способны из-за денег…
Я глазела на него, все ещё не владея ни одним из пяти органов чувств. Старый пан прямо-таки лучился гордостью.
— Так вот, я сделал вид, что передаю коллекцию в другие руки, — продолжал он конфиденциально. — Разработал два варианта. Мне сообщили, что делалась попытка подкупить секретаршу нотариуса, хитростью, кажется, добрались даже до семейных драгоценностей, хранящихся у него. Это был первый вариант. А вторая ложная тропа вела к нашему молодому приятелю. Рассказываю об этом, потому что оба варианта не актуальны. А на самом деле я тщательно запаковал все в большую пачку и отослал на своё имя по адресу больницы. Заказной бандеролью.
Ко мне наконец вернулся голос, и я хрипло простонала:
— Господи Иисусе!.. И вы не побоялись, что потеряется?! Пропадёт где-нибудь в больнице?!
— Я надеялся на то, что на почте в это время не случится пожар, — ответил лукаво старый пан. — В больнице, получив посылку, я попросил главного врача положить в сейф пакет со старыми фотографиями и дневником моего друга… Больничный сейф — самое безопасное место…
У меня не было ни слов, ни голоса, ни мыслей, ни чувств. Двое убитых, схваченный преступник, чудовищная контрабандная авантюра, паника на чёрном рынке — все из-за выкраденного у Мартина депозита, который преспокойно лежал в больничном сейфе под наблюдением владельца!..
— На твоём месте я не отказывалась бы от наследства, — начала я осторожно и деликатно. — Феноменальные марки!
Мартин неподвижно смотрел прямо перед собой.
— Слышишь? Все в порядке. У старого пана к тебе ни малейших претензий за доверенную коллекцию. Он к тебе хорошо относится.
Мартин, не шевелясь, открыл рот и издал короткий хриплый звук. Я испугалась.
— Боже мой, успокойся же наконец, все в порядке! Не понимаю, что спёрли у тебя, но коллекция вся у него. Полностью. Я и задержалась потому, что посмотрела все марки. Клянусь, оставленный у тебя пакет — просто очередной камуфляж. Не расстраивайся, я ему не сказала, что этот пакет исчез, но марок там не было.
Зеленоватая бледность на лице у Мартина для разнообразия сменилась яркой краской. Медленно, с усилием он повернулся ко мне.
— Ничего не понимаю, — выдавил хрипло. — Ты, кажется, что-то говоришь?..
С ангельским терпением я повторила всю историю трижды. Достала из багажника бутылку минеральной воды и повторила в четвёртый раз. Под влиянием воды и моих уверений Мартин наконец начал походить на живого человека. В пятый раз он уточнял подробности, задавая вопросы, — голос к нему вернулся. В шестой раз рассказывать то же самое я отказалась.
— Совсем дошёл? Ты ведь уже наизусть знаешь каждую деталь! Я сама обалдела от бесконечного повторения. Хватит, довольно!
— Это же прекраснейшая повесть на свете, — торжественно возвестил Мартин. — Хоть и завертелась из-за этих марок сумасшедшая карусель! Господи, как я упьюсь… Наконец-то меня перестанут мучить угрызения совести!
— В общем, да… Всех перестанут мучить…
— Да нет, я другое имею в виду. Меня ещё страшно мучило, что я впутал в нашу афёру невинного старичка. Хорош невинный старичок!..
Я смотрела на него вопросительно — что-то тут не клеилось. Мартин пояснил.
— Ну, ты понимаешь — почерк свой человек не изменит, хоть бы встал на голову. Все эти посылки надо же было адресовать. Особенно от Вишневского. И представь себе, все адреса писал истинный виновник переполоха — наш невинный старичок, коварно обманутый мной. Большинство адресов написал гуртом. Естественно, никому не пришло в голову искать отправителя в больнице…
— Порой случается поразмышлять и нам…
— Допускаю, что Франек и Весек доставили вам немало хлопот. На них трудно выйти — никогда не сидели, в милиции не числились. Не так ли?
— Все правильно, — похвалил майор. — вообще ваши предположения довольно точны и заслуживают большого внимания. Пожалуйста, предполагайте дальше.
Это замечание несколько умерило мой пыл.
— Больше предполагать нечего. Ума не приложу, как вы докажете виновность Пежачека. Он и в самом деле сидел на чердаке у Дуткевича?
— Да, сидел.
— И, конечно, ни одна живая душа его не видела. Боюсь, мои смутные ощущения насчёт зловещей атмосферы на лестнице ещё не доказательство. Пан майор, что вы собираетесь делать?
Видно, на моем лице выразилась столь глубокая озабоченность, что майор сжалился.
— Представьте, Пежачек не сдал брюки в чистку, — конфиденциально сообщил он.
Поручик Гумовский хихикнул. Капитан Ружевич гневно фыркнул. А у меня забрезжила надежда.
— И что же? На брюках остались улики?
— Следствие почти закончено, преступники арестованы, протоколы вскорости отправим в прокуратуру. Официально ставлю вас об этом известность, ну а если говорить в частном порядке, то не думаю, чтобы вы прямиком отсюда бежали к Пежачековой конкубине. Подбросим вам пищу для новых предположений. У нас, сами понимаете, есть лаборатория…
— Все ясно! На брюках что-то оказалось? Чердачная пыль?
— Не только, едва различимые частицы краски с двери и кошачья шерсть.
— И на Дуткевиче шерсть оставил?.. А следы? Я их не затоптала?
— К счастью, нет. За походку на месте преступления моя вам горячая признательность. Вы пролетели туда и обратно, как балерина на конкурсе. Специально старались?
— Не помню. Просто пол горел у меня под ногами. Ладно, это доказательство того, что он там побывал, а как насчёт убийства? Только дедукция?
— Какая там дедукция. Прямая улика. Дело в том, что Пежачек Дуткевича задушил, такие следы не сотрёшь, лаборатория выдала однозначное заключение. Второго мнения быть не может.
Я вздохнула с огромным облегчением: Пежачек со своей свирепой рожей с самой первой встречи вызывал у меня глубочайшее отвращение.
Майор восстановил кое-какие недостающие звенья. Франека и Весека задержали гораздо позже и совершенно случайно. Когда проверяли подозрительных лиц, внезапно сменивших место работы или жительства, получили сведения, что из авторемонтной мастерской на днях уволился порядочный парень, прекрасный работник. Весек на заметке не был, но ушёл неожиданно. Обнаружили его быстро, а добраться до его дружка Франека и вовсе не составило труда. Спервоначалу оба отрицали все и вся, потом, однако, резко сменили тактику и разоткровенничались — полные рвения, в один голос во всем обвиняли Пежачека. Развернули свои показания на сто восемьдесят градусов, узнав об аресте Пежачека. Псевдоалкоголика в красном платке тоже задержали быстро, он повёл себя аналогично, с той лишь разницей, что разговорчивым сделался, когда услышал о гибели человека под колёсами украденной им у Гавела машины.
— Иначе говоря, Пежачек сам себя перехитрил, — суммировала я. — Туда ему и дорога. Интересно, зачем ему понадобился Дуткевич, неужели из ненависти?
— Ничего подобного, — оживился майор. — На Дуткевича ему было наплевать. Всю операцию он задумал совсем из других соображений: хотел раз и навсегда подчинить себе этих парней, Франека с Весеком. Ни в чем не были замешаны — настоящий клад для Пежачека. А связанные убийством, они попадали к нему в полную зависимость.
— Зачем?!
— Чтобы и дальше использовать их для расправ с неугодными людьми. До сих пор ничем не мог запугать, а добровольно на бандитизм те не соглашались. Пежачек пошёл ва-банк: парни позарез ему понадобились, да и амбиция взыграла. Таков обычный метод преступников всех мастей, набирающих себе послушных клевретов.
— Кошмар. Откуда вам известно? Он признался?
— Нет, не признался, но это не важно, подтвердил этот, как его… С красным шарфом. Прихлебатель Пежачека. Пежачек от него не скрывал своих замыслов, похвалился, дескать, охомутает парней — не отвертятся.
— Надеюсь, найдутся для них смягчающие обстоятельства… Несколько лет честного труда…
— Мне бы хотелось, чтобы вы ещё попредполагали, — попросил поручик Вильчевский. — Например, о контрабанде. Может, разовьёте немного эту тему?..
— А ваши предположения насчёт Рокоша? — съехидничал капитан Ружевич. — Что это за странная кража и почему, черт возьми, он все получил обратно?
— Предполагаю, что, осуществляя операцию по обогащению нашего отечества, компания включила его в число жертвователей ошибочно, — сообщила я с достоинством. — Он протестовал, ему все вернули. В успехе акции нет никакой его заслуги, несознательный элемент.
Капитана передёрнуло. Майор похохатывал. Поручик Гумовский обалдело воззрился на меня.
— То есть, значит, все… Как, простите?.. Жертвователи?.. Следует понимать, вся банда деятелей с чёрного рынка — элементы сознательные, имеющие заслуги?
— Ну, если добровольно содействовали обогащению…
— Ага, как видите, добровольно! — с живостью подхватил майор. — Итак, вы утверждаете, что они добровольно передали энные суммы для контрабанды, а признаться в своих добровольных деяниях не хотят, надо полагать, из скромности?
— Позвольте, я ничего не утверждаю, а всего лишь предполагаю. Но почему бы нет? Эффект, вы сами убедились, весьма впечатляющий!
Поручик Вильчевский охнул и схватился за голову:
— Сколько всего ушло контрабанды, хоть это скажите!
— Пятьсот семьдесят девять тысяч долларов…
— Только и всего! — разочарованно заключил капитан Ружевич, опомнясь наконец от шока. — Дело об убийстве у нас застёгнуто на последнюю пуговицу, ведь убийство совершили обыкновенные, приличные, можно сказать, нормальные преступники. А все остальное — какое-то безумие и ещё раз безумие, и тут ничего не поймёшь, хоть головой об стенку бейся. Да уж, когда за преступление берутся порядочные люди, то выдумывают этакие комбинации — сам черт ногу сломит. Для меня это уже слишком.
— Ну уж нет, — не согласился майор. — Хуже всего, когда порядочные люди вступают в контакт с преступной средой. Вот вам наглядный пример… Представьте себе, кое-что мы здесь в милиции тоже предполагаем…
— Мы предполагаем, — начал, жалобно вздохнув, поручик Вильчевский. — Извините, предполагали… Некто контрабандой пересылает на запад крупные суммы в прозаических, обыкновенных, так сказать, деловых целях — иначе говоря, для себя лично. Суммы эти где-то необходимо было взять. И некто взялся за разбои и грабежи…
— Да никаких грабежей, ведь объясняют же тебе — всего лишь добровольные пожертвования, — прервал его поручик Гумовский. — У нас есть версия, дорогая пани, что этот некто мягко убеждал наших чернорыночных аферистов принять участие в благородной акции на благо родины.
— И ещё одна версия: этот некто — на самом деле четверо ваших друзей, — включился майор. — Мы предполагаем также, что убеждения не очень подействовали, и тогда ваши друзья подключили себе заместителей. То есть Франека и Весека. Пани Маковецкая убедила своего поклонника Дуткевича потрудиться в роли наводчика, Дуткевич вступал в торговые сделки, а Франек и Весек нападали… то бишь, я хотел сказать, склоняли контрагентов к безвозмездным дарам. Растроганные мошенники не раздумывая передавали им все своё достояние. Предполагаем далее, что гонорар этим двум юношам выплачивал пан Ракевич, который в качестве благодетеля вызывает полнейшее наше почтение. Предполагаем ещё, что некоторое время четверо друзей трудились на сей ниве самостоятельно и, лишь напоровшись на неприятности, а именно на сопротивление тупых и скаредных обладателей валюты, прибегли к помощи субъектов, бывших с законом несколько запанибрата. В конце концов, как видим, акция приняла нежелательный оборот. Признаюсь откровенно, до сих пор не смекнём, кто, черт бы его побрал, был шефом этой проклятой интеллигентской шайки!
— Не представляю… — смешалась я. — Кроме того, напрашивается вывод, что все испортил негодяй Пежачек. И зачем только его потянуло вмешаться в такую славную и в общем-то безобидную афёру…
Поручик Вильчевский скрипнул зубами. Капитан Ружевич с тихим стоном снова схватился за голову. Поручик Гумовский демонически захохотал.
— Подытожим: Пежачеку ваша славная афёра пошла во вред, — изрёк майор с каменным лицом. — Разумеется, все это лишь дедукции и предположения. А вот посылки от Вишневского — факт, таможенные декларации тоже. Не могли бы вы сообщить, кто, сил моих больше на вас не хватает, заполнял эти декларации и писал адреса?
Я удивилась.
— Понятия не имею. А разве вы не доискались? Но ведь лаборатория с лёгкостью определяет по почерку…
— Лаборатория определила. Только ни у одного из ваших друзей нет такого почерка, более того, и у членов их семей тоже другой. Мы надеялись, вы знаете…
С искренним огорчением пришлось признать, что и мне никто не приходит в голову. Довольно долго мы разговаривали, предполагая и допуская; в конце концов все единодушно пришли к одному мнению: милиция только ведёт следствие, а дальше пусть уж решают прокуратура и суд. Из управления милиции я вышла весьма обеспокоенная, но и с надеждой на лучшее…
Согласно Лялъкиным пророчествам, о кражах и грабежах не заявил никто. Даже плешивый Виктор изменил показания: никакого ограбления не было — он просто пошутил и охотно заплатит штраф, или как это называется, за введение милиции в заблуждение. Смирившиеся четверо контрабандистов единодушно все отказались давать показания. В двусмысленном положении оказался Гавел, целиком зависевший от правдолюбия Франека и Весека, однако те Гавела проигнорировали, с большим удовлетворением все сваливая на Пежачека.
— При таком раскладе пожизненного заключения не дадут, — утешала я Баську и Павла, выходя от них. — В случае чего передачи вам обеспечу…
Мартин вышел вместе со мной.
— А по мне, так уж лучше сидеть. Завещатель после операции чувствует себя неплохо и скоро выпишется домой. Ума не приложу, что делать.
— Давай подумаем. Утраченного не вернуть, единственный способ заполучить марки вы прошляпили. Черт бы все побрал.
— И меня тоже. Хуже всего, владельца марок удар может хватить…
Я села в машину, Мартин со мной.
— Да, послушай, совсем забыла, — спросила я, включая мотор. — Каким это манером датские кроны у вас размножились? Даже если Гавел наврал и вовсе не забрал свою часть, а только форсу напустил, все равно что-то многовато. Ну и чудеса!
Мартин ядовито хихикнул.
— Не чудеса, а кровавая ирония судьбы. Приди это нам в голову чуть пораньше, отказались бы от афёры. Наш общий приятель попросту с самого начала пускал капиталец в оборот.
— Какой общий приятель?
— Некто Юхан Гасмиа. Да ты его небось помнишь?!
Ошеломлённая, я едва не врезалась в фонарный столб. Юхан Гасмиа!.. Норвежец, выигравший невероятные деньги на копенгагенских рысаках благодаря моим сумасшедшим идеям! Единственный знакомый, кого я забыла включить в список для майора!
— Опять же ирония судьбы, — ехидно заключил Мартин, когда я наконец перестала охать и ахать. — Умный мужик этот майор! Не случись тебе так глупо проворонить Юхана, он давно бы уже заполучил все нити. Я на твоём месте, пожалуй, не стал бы ему про Юхана сообщать — придушит тебя глазом не моргнув, и поделом.
— Это понятно, только я все-таки не понимаю, как они размножились? Юхан Гасмиа пустил в оборот? Тогда вы все должны были потерять!
— До краха просто ещё не дошло. Помнишь, наш приятель всегда начинал блистательно, а кончал печально. Биржу он знает неплохо, только стоит ему успешно сыграть, как он зарывается и начинает рисковать. Таким манером потерял все выигранное тогда на скачках в Дании. Наши деньги пустил в оборот сразу и, как всегда спервоначалу, получил внушительные прибыли, которые делил честно: фифти-фифти. Однако постепенно прибыли все сокращались; и кажется, Юхан как раз вошёл в стадию убытков, когда мы затребовали деньги. Сейчас, верно, просадит все, что заработал для себя. Приди мне вовремя в голову этот вариант, мы обошлись бы без помощников. Отослали бы ему первоначальный капитал, и он выиграл бы на бирже недостающую сумму. А ведь, стервец, не признавался, что занялся бизнесом, на днях только прислал мне расчёт, и то неполный.
— Ну и как? Гавел своё забрал?
— А леший его знает. Ничего не могу сообразить: со счета постоянно что-то снимали и какие-то суммы постоянно поступали. Последняя операция — поступление, поэтому насчёт Гавела ничего не могу сказать.
— Видать, правды никогда не узнаем. Слушай, а ты куда собрался?
Мартин осмотрелся, мы были уже на Пулавской.
— Если нетрудно, подбрось до больницы на Стемпинской. Надо все ж таки сориентироваться насчёт самочувствия моего дамоклова меча. Давно не навещал.
Поехали в больницу, меня тоже интересовало, как обстоят дела. Вошли вместе. В холле больницы продавали сигареты. Я направилась к киоску. Мартин вежливо поклонился дежурному и пошёл к лестнице.
— Послушайте, вы куда? Вашего родственника уже нет!
Я стремительно обернулась. Мартин замер на лестнице спиной к дежурному, с поднятой ногой.
— Из седьмой палаты? Его уже нет, — повторил дежурный доброжелательно.
Ещё мгновение Мартин изображал живую картину. Потом, ужасно бледный, медленно повернулся.
— Умер? — спросил глухим голосом.
— Да что вы, домой поехал. Я ему и такси вызывал. Чувствует себя неплохо. Старый человек, больной, а силушка есть ещё, дай бог всякому!
Мартин молча спускался с лестницы, как лунатик. Я забыла про сигареты.
— А когда этого пана выписали из больницы? Давно? — спросила я быстро.
— Да какое там давно — сегодня! Часа четыре, как уехал…
Я вышла, Мартин за мной, споткнулся о порог, сел в машину и застыл. Наконец закурил.
— И ничего страшного, — попыталась я приободрить Мартина.
Мартин не отвечал. Курил, уставившись в перспективу Стемпинской улицы. Я решила переждать. Вышла, вернулась в больницу и купила сигареты. Когда села в машину, Мартин спросил мёртвым голосом:
— Ну? И что теперь?
Я попыталась его утешить.
— Из двух зол уж лучше, что жив остался. Хоть завещание не вскроют и вся авантюра не выплывет на свет божий. Возможно, удастся ему растолковать…
— Если бы тебе растолковали, что плакали все твои марки?
— Ну, я-то по крайней мере пристукнула бы тебя. Правда, у меня нет «Маврикиев». Хотя, пожалуй, апоплексический удар схлопотала бы.
— Он тоже схлопочет. И завещание вскроют, не говоря уже о гуманном отношении и прочее. Не знаю, куда податься. Бежать в Южную Америку?
— Не успеешь, нету паспорта. Послушай, давай подумаем. А вдруг умрёт на месте от разрыва сердца, надо что-то предпринять… Если бы не проклятое завещание…
— Ха-ха! — Мартин скрипнул зубами. — Если бы не завещание!..
— Значит, надо убрать завещание. Разреши, подумаю вслух, лучше соображается. Вломиться к нотариусу… Чепуха. Сложно, да и времени требует. Лучше всего, чтобы сам. Надо уговорить его аннулировать завещание, новое пока не писать — любое завещание повлечёт за собой разоблачение несчастной афёры. Аннулировать можно за пять минут: позвонит нотариусу, попросит привезти документ и уничтожит. Может, надо ехать самому, не представляю этой процедуры. Но к старичку должен же нотариус быть снисходительным. А попозже можно и о самой коллекции поговорить.
— Позволь узнать, каким образом уговорить его на это?
— Уговаривать не тебе! Тебя нужно всячески обругать. Предлагаю себя в жертву: пойду к старичку, очерню тебя, опорочу, оговорю, объясню, что ты скотина — какой уж из тебя наследник…
— И это даже справедливо…
— Не прерывай! Постараюсь убедить, что наследника надо выбрать осмотрительно. Прежде всего уничтожить завещание, а после спокойно обдумать.
— А после окажется, что ты совершенно права…
— Да помолчи же, наконец! Дальше тоже ехать на дипломатии, иначе он отправится в милицию. Если переживёт свою потерю, разумеется… Тут уж не придётся ждать снисхождения к подонку, то есть к тебе. Можно, конечно, все дело изобразить без тебя в главной роли, пожертвовать Баськой и Донатом. Беру это на себя. Баське все едино, а Донат и так выглядит лучше всех, почему-то майор его не учитывает. Видимо, сильно сомневается, принимал ли участие в авантюре, обвинить его можно разве что насчёт записки о Рябом…
Бледный Мартин размышлял над моим планом.
— Нет. Сваливать на других — свинство. Я должен все сделать сам…
— Вот дурак! Ведь выплывет, что вся катавасия затеяна не ради пользы государству, а из-за частных марок.
— В эту пользу государству и так никто не верит.
— Но никто не докажет и противного. Если все выложишь, прикончишь и Баську с Павлом, и Доната! Не имеешь права! Обрати внимание, мы стоим около больницы, телефон тут рядом, внизу, начнёшь выкидывать коленца, сразу вызову всех троих.
Мартин машинально взглянул на больничную дверь и снова тоскливым взглядом воззрился в пленэр улицы.
— Черт бы все побрал.
— В конце концов, они в пропаже виноваты, — злилась я.
— Ладно, — согласился Мартин через пять минут раздумий. — Я последняя скотина. Поехали, чем скорей, тем лучше.
Старый пан жил на втором этаже в старом доме. Я поднялась по мраморной лестнице и позвонила в дверь с двумя глазками. Мартин остался в машине. Долго никто не отзывался, я забеспокоилась. Представила, что вот-вот опять обнаружу труп, мне сделалось плохо, и я чуть не сбежала. К счастью, за дверью раздалось шарканье.
Старый пан не задал глупого вопроса «кто там?», он открыл дверь, не снимая цепочки, и долго разглядывал меня. И в самом деле старенький, маленький, сухонький, как соломинка. Спросил, по какому делу.
Я объяснила: знакомая Мартина, кое-что хотела бы обсудить, но в квартире, а не на лестничной площадке. Старый пан колебался. Я назвала себя и протянула паспорт.
— А-а-а! — обрадовался старичок. — Так это вы? Я много о вас слышал, пан Тарчинский рассказывал! Прошу вас, пожалуйста, только разрешите — паспорт все-таки проверю…
Я чувствовала себя не в своей тарелке и, вручив старому пану паспорт, обругала про себя Мартина последними словами. Вот дурень! Распространялся про меня, а я его всячески поносить собираюсь! Другой темы для разговоров не нашёл!..
Старый пан между тем проделал нечто весьма странное. Вернул мне паспорт, после чего выставил за дверь трубу с загнутым концом — нечто вроде перископа — и быстро повернул её в обе стороны: проверяя, нет ли кого на лестнице. Я оторопела. Не обращая на меня внимания, старичок удостоверился, что на площадке разбойников нет, спрятал перископ, снял цепочку и открыл дверь. Тщательно запер её за мной и тотчас же навесил цепочку. Я с сожалением отметила: в теперешней ситуации все его меры предосторожности нужны как рыбке зонтик.
— Прошу, прошу. Милостивая пани, позвольте дальше. Простите за скромный приём, но я только сегодня из больницы после тяжёлой болезни и передвигаюсь с некоторым трудом. Прошу вас, присядьте…
Приглашая меня войти, он извлёк из кармана бонжурки ключ, отпер дверь в комнату, впустил меня и жестом пригласил занять кресло возле большого довоенного письменного стола. Ещё в прихожей я заметила открытую дверь в другую комнату и удивилась, почему он пригласил меня не туда, а в столь оберегаемое помещение. Я вознамерилась уже сесть в кресло, но взглянула на стол и утратила способность двигаться, так и не присев в кресло.
На чёрной поверхности стола в специальных прозрачных конвертах лежали две маленькие марки. Одна красная, другая голубая. На каждой — хорошо знакомая голова королевы Виктории…
— Боже праведный, что это?! — Ошеломлённая, я не верила собственным глазам.
Старый пан подкатил к письменному столу столик на колёсиках, на котором что-то лежало. Я не обратила внимания, загипнотизированная двумя маленькими квадратиками. Старый пан, посапывая, устраивался в кресле за столом.
— Это марки, досточтимая пани, — ответил он добродушно. — Марки с острова Маврикий.
Дипломатия, Мартин, афёра — все тут же вылетело у меня из головы. Я готова была упасть перед старичком на колени, умоляя разрешить мне рассмотреть марки поближе. Оторваться от них у меня не хватало сил. Ноги подогнулись, я наконец плюхнулась в кресло и тут же вскочила снова.
— Настоящие? Настоящие «Маврикии»?.. И оба — однопенсовик и двухпенсовик?.. Чистые?..
— Все правильно, дорогая пани, чистые. Знаменитые «Маврикии» с ошибочной надпечаткой post office. Я вижу, вам не чужд интерес к маркам? Представьте себе, оба «Маврикия» со времени выхода в свет являются собственностью моей семьи. Прошу вас, хотите посмотреть?..
Кроме слов «Боже милостивый», я ничего не могла произнести. Зато уж «Боже милостивый» повторяла без конца. Владелец этих сокровищ, этой святыни обрадовался такой реакции непомерно, вручил мне лупу, выразил чрезвычайное удовлетворение по поводу встречи с родственной душой. И мы вместе с набожным благоговением созерцали плоды самочинной выходки губернаторши XIX века с острова Маврикий.
— Дорогая пани, вы застали меня за осмотром коллекции, я, будучи в больнице, очень соскучился по моим маркам, — сообщил конфиденциально старый пан, которому легче было оторваться от созерцания чуда, чем мне. — Очень приятно рассмотреть коллекцию в обществе столь тонкой ценительницы филателистики. Если, конечно, вы ничего не имеете против того, дабы посвятить этому занятию немного времени.
Немного!.. Не колеблясь, я посвятила бы неделю! Старый ангел в человеческом облике выдвинул ящик и начал вынимать плотные конверты. Я забыла закурить, пошла красными пятнами, начала задыхаться — под впечатлением то и дело забывала вдохнуть воздух. Передо мной лежали небывало прекрасные марки в идеальном состоянии, без подклеек и с печатями экспертов! Мир испарился из моей памяти.
— Как вам удалось не испортить марки наклейками? — спросила я ошеломлённо, рассматривая пустяк — «Колумбов» стоимостью в семьсот фунтов. — Это же такая редкость!
— Мой светлой памяти покойный дед, к счастью, не свершил подобного святотатства, — с чувством ответствовал старый ангел. — Кажется, у него попросту не было кляссера. А мой светлой памяти покойный отец мало интересовался коллекцией и продолжал хранить её в конвертах. Я же занялся марками уже во времена, когда от наклейки марок в альбом отказались.
— Слава богу! А эти «Маврикии»? Они ведь, кажется, не учтены в каталоге?
— Совершенно справедливо изволили заметить, пока ещё нет. Это единственные марки без печати экспертизы. Но их происхождение вне сомнений, и в надлежащее время марки вызовут сенсацию.
— Представляю себе!.. И вы не боитесь хранить дома коллекцию, да ещё на виду, и впускаете чужих людей!
— Каких чужих людей?
— Как — каких? Меня же вы впустили?!
— Милостивая пани, вы особа не посторонняя! Вы сами видели, я весьма осторожен и человека чужого не впущу. К тому же мне столь недолго осталось жить… хотелось бы натешиться моими марками, а показать их особе, коей я доверяю, исключительно приятно! Одно из немногих удовольствий, ещё оставшихся мне, и, верно, уже последнее, — созерцать эти великолепные марки вместе с человеком, умеющим их оценить!
— Мне вы доставляете поистине огромное удовольствие! Так приятно ваше доверие, не понимаю только, откуда вам известно…
— Я очень стар и знаю людей. Прошу лишь об одном: не рассказывайте о моих сокровищах.
— Ну конечно же, боже праведный! Ведь любой мошенник может обокрасть вас!
— Все может статься. Уже не раз пытались… Пока что я в безопасности, все уверены, что коллекция сохраняется в другом месте. В моё отсутствие кто-то проник в мой дом и все обыскал. Ничего не нашёл.
— А где же были марки? — спросила я с интересом, уставившись в многочисленные варианты первой польской марки, и вдруг до меня дошло, о чем спрашиваю и на что смотрю. Я поперхнулась, онемела, мне сделалось нестерпимо жарко.
Старый пан лукаво посмотрел на меня.
— С собой в больницу не брал. Любителей марок, дорогая пани, много, очень много. За мной постоянно следили. В больнице скрупулёзно обыскали все мои вещи. На следующий же день. Но я это предвидел — хе-хе! — старый воробей, меня на мякине не проведёшь: известно, на что люди способны из-за денег…
Я глазела на него, все ещё не владея ни одним из пяти органов чувств. Старый пан прямо-таки лучился гордостью.
— Так вот, я сделал вид, что передаю коллекцию в другие руки, — продолжал он конфиденциально. — Разработал два варианта. Мне сообщили, что делалась попытка подкупить секретаршу нотариуса, хитростью, кажется, добрались даже до семейных драгоценностей, хранящихся у него. Это был первый вариант. А вторая ложная тропа вела к нашему молодому приятелю. Рассказываю об этом, потому что оба варианта не актуальны. А на самом деле я тщательно запаковал все в большую пачку и отослал на своё имя по адресу больницы. Заказной бандеролью.
Ко мне наконец вернулся голос, и я хрипло простонала:
— Господи Иисусе!.. И вы не побоялись, что потеряется?! Пропадёт где-нибудь в больнице?!
— Я надеялся на то, что на почте в это время не случится пожар, — ответил лукаво старый пан. — В больнице, получив посылку, я попросил главного врача положить в сейф пакет со старыми фотографиями и дневником моего друга… Больничный сейф — самое безопасное место…
У меня не было ни слов, ни голоса, ни мыслей, ни чувств. Двое убитых, схваченный преступник, чудовищная контрабандная авантюра, паника на чёрном рынке — все из-за выкраденного у Мартина депозита, который преспокойно лежал в больничном сейфе под наблюдением владельца!..
* * *
Когда я вышла от старого пана, был уже поздний вечер. Мартин сидел в машине совершенно зелёный. Не проронил ни слова, не взглянул на меня. Да, необходимо его подготовить и рассказать все осторожно и деликатно…— На твоём месте я не отказывалась бы от наследства, — начала я осторожно и деликатно. — Феноменальные марки!
Мартин неподвижно смотрел прямо перед собой.
— Слышишь? Все в порядке. У старого пана к тебе ни малейших претензий за доверенную коллекцию. Он к тебе хорошо относится.
Мартин, не шевелясь, открыл рот и издал короткий хриплый звук. Я испугалась.
— Боже мой, успокойся же наконец, все в порядке! Не понимаю, что спёрли у тебя, но коллекция вся у него. Полностью. Я и задержалась потому, что посмотрела все марки. Клянусь, оставленный у тебя пакет — просто очередной камуфляж. Не расстраивайся, я ему не сказала, что этот пакет исчез, но марок там не было.
Зеленоватая бледность на лице у Мартина для разнообразия сменилась яркой краской. Медленно, с усилием он повернулся ко мне.
— Ничего не понимаю, — выдавил хрипло. — Ты, кажется, что-то говоришь?..
С ангельским терпением я повторила всю историю трижды. Достала из багажника бутылку минеральной воды и повторила в четвёртый раз. Под влиянием воды и моих уверений Мартин наконец начал походить на живого человека. В пятый раз он уточнял подробности, задавая вопросы, — голос к нему вернулся. В шестой раз рассказывать то же самое я отказалась.
— Совсем дошёл? Ты ведь уже наизусть знаешь каждую деталь! Я сама обалдела от бесконечного повторения. Хватит, довольно!
— Это же прекраснейшая повесть на свете, — торжественно возвестил Мартин. — Хоть и завертелась из-за этих марок сумасшедшая карусель! Господи, как я упьюсь… Наконец-то меня перестанут мучить угрызения совести!
— В общем, да… Всех перестанут мучить…
— Да нет, я другое имею в виду. Меня ещё страшно мучило, что я впутал в нашу афёру невинного старичка. Хорош невинный старичок!..
Я смотрела на него вопросительно — что-то тут не клеилось. Мартин пояснил.
— Ну, ты понимаешь — почерк свой человек не изменит, хоть бы встал на голову. Все эти посылки надо же было адресовать. Особенно от Вишневского. И представь себе, все адреса писал истинный виновник переполоха — наш невинный старичок, коварно обманутый мной. Большинство адресов написал гуртом. Естественно, никому не пришло в голову искать отправителя в больнице…