Ходжер Эндрю. Храм Фортуны II

   Ведь Астарта — она же египетская Исида, вавилонская Иштар, фригийская Кибела и греческая Киприда — считалась Богиней плодородия, и, дабы природа расцвела, ее следовало оплодотворить.
   А этим-то и занимался всю свою сознательную жизнь любвеобильный пылкий Адонис.
   Когда он, наконец, по прошествии четырех дней, внимал горячим просьбам и оживал, толпа со смехом, песнями и танцами принималась носить его статую по городским улицам. Грандиозная красочная процессия в сопровождении жрецов шествовала от дома к дому.
   Звучали торжественные гимны и фривольные песенки, женщины прилюдно обнажали груди, а наибольшие фанатики даже оскопляли себя в память о страданиях Адониса. Храмовые проститутки трудились, не покладая ног, зарабатывая деньги для святилища. Но в такие дни было позволено все и даже суровые римляне сквозь пальцы смотрели на эту вакханалию, снисходительно пожимая плечами: Азия, что с них возьмешь.
   Антиохия пользовалась славой столицы развратников и сводниц; самым ходовым товаром на местных рынках были молодые красивые рабыни и рабы, годные для удовлетворения любого сексуального каприза своего хозяина. Здесь им давали соответствующее образование, а потом экспортировали дальше на Восток или даже в саму метрополию, в Рим, который пока еще стыдливо прикрывался вуалью прежней добродетели, но все более откровенно начинал перенимать азиатское искусство разврата.
   Гнусный Оронтос, разврата река,
   Ты в землю уходишь незримо
   И шлюх своих к Тибра несешь берегам,
   Прямо под стены Рима.
   Так напишет в свое время сатирик Ювенал, возмущенный откровенным блудом, в котором погрязло римское общество.
   Ну а в общем, жизнь в Антиохии била ключом, здесь можно было хорошо отдохнуть и развлечься, заключить выгодную торговую сделку; отсюда начинались караванные пути в земли парфян, Армению и Индию, а также дальше на юг — в Палестину, Финикию и Египет.

Глава VI
Богиня Тихе

   «Минерва» и обе триремы стали на якорь в порту Селевкии. Здесь часть их путешествия заканчивалась, и можно было возвращаться в Италию, поскольку дальнейшую дорогу Грат и Паулин предполагали проделать по суше. Однако Светоний еще должен был написать цезарю какой-то рапорт, а потому капитану Эгнацию Поллиону было приказано подождать пару дней, пока нужный документ не будет составлен.
   Сойдя на берег, новый прокуратор Иудей со своей свитой, а также Паулин и Сабин с Феликсом наняли тут же в порту несколько легких открытых повозок и, рассевшись в них, двинулись в направлении Антиохии. Багаж должны были подвезти позже, и надзирать за этим был оставлен доверенный слуга Валерия Грата.
   Спустя два часа небольшой караван въехал в город, который встретил гостей шумом, гамом, толкотней и палящим солнцем. На центральных улицах многочисленные фонтаны и водопроводы рассеивали вокруг прохладу, но в ремесленных и бедняцких районах в воздухе висели густые клубы пыли, раскаленной от зноя, которая моментально набивалась в рот, нос и глаза людей.
   После того, как морское путешествие закончилось и под ногами вновь появилась твердая почва, Марк Светоний Паулин немедленно обрел свою всегдашнюю уверенность и невозмутимость.
   Он приказал вознице править на постоялый двор «Три короны» и вообще вел себя так, словно это был далеко не первый его визит в город селевкидов.
   Гостиница «Три короны» оказалась большим четырехугольным белым домом с плоской крышей и просторным, вымощенным каменными плитами, внутренним двориком, в котором били два фонтана. Вдоль фасада здания высился ряд стройных пальм; справа находился большой блок служебных помещений: конюшни, кухня, всевозможные склады, а слева — изящный портик с мраморными скамьями.
   Видно было, что заведение это блюдет свою репутацию и кого попало сюда не пускают.
   Хозяин, или управляющий, пухлый сириец с черными усами, низко кланяясь, пригласил достойных гостей внутрь и провел в комнаты. Сабину показалось, что он попал во дворец из восточных сказок, но Паулин недовольно поморщился, долго качал головой, однако в конце концов кивнул, и обрадованный сириец бросился сгонять свою прислугу, чтобы она занялась новыми важными постояльцами.
   — Никогда нельзя проявлять при восточном человеке свои подлинные чувства, — пояснил Светоний Сабину. — Иначе он тут же начнет придумывать, как бы тебя надуть. Уж я повидал эту публику.
   Все было готово в мгновение ока. После посещения бани, которая была тут же, при гостинице, путешественники сменили одежду и прошли в обеденный зал, где накрытый всевозможными яствами стол доводил аппетит просто до пределов разумного.
   За едой Паулин и Грат договорились, что сейчас же отправятся нанести визит проконсулу Сирии Гнею Пизону, чья резиденция находилась в Антиохии, а для Сабина нашлась другая работа.
   — Мы задержимся здесь на два-три дня, — сказал Светоний, — потом надо двигаться дальше. Будь добр, трибун, организуй все для поездки. Найми повозки, лошадей или ослов, погонщиков, носильщиков, ну, сам понимаешь. Распорядись, чтобы заготовили провиант. Я дам тебе адреса, по которым надо обратиться, там хоть не такие жулики, как в других местах. Но все равно будь с ними построже. Восточный человек уважает силу. Вот деньги на расходы. Квитанции и чеки потом сдашь мне для финансового отчета.
   Марк Светоний Паулин был римлянином до мозга костей, суровым реалистом и педантом.
   Прихватив тяжелый мешочек с золотом, Сабин вызвал Феликса, и они вдвоем направились в город. Одеты оба были в гражданское платье, но на боку у них покачивались короткие мечи в простых ножнах.
   Кроме Германии и Италии, Сабин лишь один раз был проездом в Египте, а потому с любопытством рассматривал непривычные квадратные дома с плоскими крышами, статуи сирийских и вавилонских Богов и Богинь, выставленные прямо на тротуарах, роскошные колесницы местных богачей, которые с достоинством прокатывались по улицам и площадям, одежду прохожих, играющую всеми красками радуги, длинные черные бороды ассирийцев и халдеев, пышные усы сирийцев, иудеев в высоких отороченных мехом шапках, ленивых греков в легких хитонах и замотанных по самые глаза в какие-то одеяла арабов. Казалось, все народности мира толпой вывалили на улицы Антиохии, чтобы погалдеть на своих невообразимых языках и вдоволь потолкаться на перекрестках и площадях.
   Сабин не успел еще даже немного освоиться, пробираясь сквозь густое скопление людей недалеко от гостиницы, когда почувствовал, что кто-то сзади резко дернул его за одежду. Трибун хотел обернуться, но какие-то рослые азиаты, словно невзначай, приперли его к стене, и плакал бы кожаный кошелек с золотом Паулина, если бы не Феликс.
   Сицилиец с кошачьей быстротой рванулся вслед за щуплым вором, который ловко срезал кошелек с пояса трибуна и уже нырял с добычей в толпу. Бывший пират настиг его через несколько шагов, сильным ударом сбил на землю и отобрал украденное. Воришка только затравленно тряс головой, подтянув ноги к животу.
   Двое его сообщников, которые блокировали Сабина, попытались было возмутиться, но трибун, вспомнив наставления Паулина, решительно положил ладонь на рукоятку меча и смело встретил дерзкий взгляд азиатов.
   Те моментально стушевались и исчезли в толпе.
   — Спасибо, — сказал Сабин Феликсу, принимая у него кошелек. — Как я так зазевался?
   — Ты, наверное, никогда не бывал в больших восточных городах, господин, — улыбнулся сицилиец.
   — Да, не приходилось как-то. А ты?
   — Случалось, — уклончиво ответил Феликс, и они двинулись дальше по улице, пытаясь отыскать по оставленным Паулином адресам прокатное бюро Менелая, Дорожное агентство Патробия и продовольственный магазин некоего Хамшимозада.
   Поиски продвигались не очень быстро, ибо латынь никто тут вообще не понимал, а греческий, на котором изъяснялся Феликс (Сабин слабо владел этим языком) весьма существенно отличался от местного диалекта, а потому объясняться приходилось в основном на пальцах, что, естественно, не ускоряло процесс расспросов.
   Поплутав немного, они отыскали все-таки конторы Патробия и Менелая, где договорились обо всем необходимом, но вот с Хамшимозадом дело обстояло хуже. Возможно, Сабин не так произносил это странное имя, поскольку все спрошенные лишь пожимали плечами.
   Кружа по городу, они вдруг оказались на какой-то небольшой площади, запруженной народом. Тут сновали юркие продавцы всего, что душа пожелает, от боевых слонов до зубочисток. Это было какое-то подобие римской Биржи, только, естественно с восточным колоритом.
   Более солидные купцы стояли по краям площади, степенно переговариваясь, но мелкие торговцы так и путались под ногами, нагло хватая прохожих за одежду и прямо в ухо выкрикивая:
   — Вот эликсир молодости! Купите эликсир!
   — Смотрите, смотрите, арабские благовония! Таких вы больше нигде не найдете!
   — Есть две девушки из Коммагены. Нежные, юные, их только что привезли. Не пожалеешь, господин!
   — Жареные орехи! Финики в меду!
   — Вино! Вино! Холодное вино!
   Оглушенный этими воплями, Сабин принялся решительно пробиваться вперед, бесцеремонно расталкивая торгашей. Те совершенно не обращали внимания на непочтительное обращение и продолжали вопить.
   — Купите!
   — Посмотрите!
   — Не пожалеете!
   Уже на самом краю площади, когда казалось, что все позади, перед трибуном вдруг возник шустрый черноглазый мальчишка в грязной одежонке и с полотняной сумкой за плечами.
   — Купи Богиню Тихе, господин! — заверещал он, отчаянно вращая матовыми белками. — Она принесет тебе удачу!
   — Она сейчас принесет тебе смерть! — рявкнул злой и потный Феликс. — А ну проваливай!
   Но мальчишка и не думал отступать, одной рукой он вцепился в тунику Сабина, а другой достал из сумки бутылочку зеленого стекла высотой с ладонь. Она была выполнена в виде статуи какой-то Богини.
   — Вот Тихе, господин! Она поможет тебе! И сюда можно налить духи для твоей женщины! У тебя есть женщина, господин? Моя сестра живет тут, недалеко, пойдем, я провожу...
   Феликс взмахнул рукой, чтобы дать юному своднику подзатыльник и отшвырнуть его с дороги, но Сабин вдруг остановил сицилийца. Трибун почувствовал какое-то волнение в груди, еще не отдавая себе отчета, что было тому причиной.
   — А ну-ка, покажи, — сказал он мальчишке и взял бутылочку.
   Несколько секунд Сабин рассматривал ее, а потом повернулся к Феликсу и спросил глухим голосом:
   — Здесь что, есть храм этой Богини?
   Сицилиец тоже присмотрелся к статуэтке и пожал плечами.
   — Кто его знает, наверное.
   — Есть, господин! — торжествующе завопил мальчишка, чувствуя поживу. — Хочешь, я покажу?
   — Веди, — коротко ответил Сабин и бросил ему монетку. — Это за бутылочку.
   — Мало... — заныл парень.
   Феликс легонько пнул его ногой под зад, мальчишка вздохнул и двинулся куда-то в сторону от площади. Мужчины последовали за ним. Сицилиец подозрительно оглядывался по сторонам, но Сабин быстро шел вперед, ничего не замечая вокруг. На его лице застыло странное напряженное выражение.
   Минут через пятнадцать мальчишка остановился и показал пальцем на высокое здание из белого мрамора.
   — Вот храм Богини Тихе, господин. Я при нем работаю. Дай еще монету, и я проведу тебя внутрь.
   — Сам найду, — буркнул Сабин, сунул руку в карман и высыпал на алчно раскрывшуюся ладонь юного сирийца несколько медных кружочков. — Иди отсюда, быстро.
   Мальчишка, не помня себя от счастья, моментально исчез за каким-то углом.
   — Пойдем, — сказал трибун Феликсу. — Посмотрим. Мне надо выяснить одну вещь.
   Они двинулись к храму между двумя рядами киосков и лотков, с которых их настойчиво призывали купить всевозможные сувениры, включая и бутылочки, одна из которых уже лежала в кармане Сабина.
   Не обращая внимания на продавцов, они прошли в прохладный вестибюль здания и огляделись. Тут же рядом оказался мужчина в белой жреческой одежде.
   — Что вам угодно? — спросил он на правильном греческом языке. — Вы хотите помолиться, принести жертву или узнать судьбу?
   Сабин увидел, что люди, видимо, паломники, которые толпой валили в храм, не задерживаются в вестибюле, а идут дальше и сворачивают направо, в следующий зал.
   — Где статуя твоей Богини? — спросил трибун. — Я хочу посмотреть на нее, а потом определимся насчет жертвы и молитв.
   — Иди за мной, господин, — ответил служитель культа, повернулся и двинулся в глубь храма.
   Его наметанный взгляд сразу выделил римлянина из толпы бедняков, целыми днями ошивавшихся вокруг святилища, забивавших Богине голову своими дурацкими просьбами и почти ничего не жертвовавших на алтарь.
   По пути жрец сказал что-то двум храмовым служителями с палками в руках, и те бросились в зал расчищать место для достойного посетителя.
   Когда Сабин вошел в помещение, никто и ничто не мешало ему смотреть в оба глаза. Он посмотрел и вздрогнул.
   Перед ним высилась статуя Богини Фортуны, точно такая же, какую он видел в храме на виа Аврелия под Римом, только гораздо больше и величественней.
   Трибун долго смотрел на нее. Да, он не ошибся. Тот же венец на голове, тот же руль в руках, то же слегка надменное невозмутимое выражение лица.
   — Что это за статуя? — спросил он, поворачиваясь к жрецу.
   — О, это очень древняя статуя, — важно ответил тот. — Никто не знает, сколько ей лет. Ее привезли сюда из Греции еще солдаты Александра Македонского, а сколько она простояла в храмах Эллады, одному Зевсу известно. Так как насчет жертвы, господин?
   Сабин не ответил и молча думал. Значит там, на виа Аврелия, была только копия, а настоящая Богиня находится здесь. Что ж, она славно поиграла судьбой трибуна Первого Италийского легиона. И это она забрала завещание Августа, которое могло изменить весь мир. Значит, такова была воля Богов. Как это говорил тот старик в святилище? Люди не могут быть равны Богам...
   Что ж, он оказался прав. Божественный Август ушел из жизни несчастным обманутым старцем, лишившись всего. А теперь вот сенаторы в Риме лепят себе нового идола — Тиберия.
   Сабин вспомнил судьбу, предсказанную ему жрецом с помощью мальчика-провидца. Да, они не очень ошиблись. Почта все вышло так, как и было объявлено оракулом.
   "И вот теперь, — подумал Сабин, — я встретил ее опять. Опять Фортуна, капризная и легкомысленная. А может, наоборот, расчетливая и хладнокровная. Или просто безразличная и бездушная к людям.
   Ладно, в тот раз мне не повезло, но судьбе было угодно, чтобы здесь, на Востоке, я вновь взглянул в это лицо. И вновь это случилось, когда решается мое будущее. Может, в тот раз Богиня просто хотела испытать меня, а сейчас-то и начинается самое главное.
   И, наверное, она знала, что делала. Не людям равняться мудростью с бессмертными олимпийцами. Что ж, я опять выйду навстречу судьбе и надеюсь, что ты, Фортуна, или Тихе, как тебя называют греки, окажешься ко мне более благосклонной, чем раньше".
   — Ты хочешь принести жертву, господин? — снова спросил жрец с жадным блеском в глазах.
   — Да, — медленно ответил Сабин. — Что ты можешь порекомендовать? Какое животное больше по вкусу Богине Тихе?
   — Животное... — Жрец поскреб подбородок пальцем. — Ну, это вы в Риме так привыкли. А мы тут, в Антиохии, вообще-то предпочитаем наличные деньга. Они пойдут на украшение храма и так далее... Животные жертвы мы обычно приносим только по праздникам и тогда сами их закупаем. Вот если ты будешь тут осенью, милости просим. Ты увидишь наши торжества, увидишь, как мы заботимся о Богине и...
   — И так далее, — язвительно сказал трибун. — Ладно, Доверюсь вам, мне больше ничего не остается.
   Он с некоторой горечью подумал, что старик в храме на виа Аврелия не вымогал у него ни асса. Тот думал о душе, а не о кармане, и рад был любому, самому скромному подношению, воспринимая его как символ единения человека с Богом, которому он служил.
   — Так сколько? — нетерпеливо переспросил трибун, видя, что служитель Тихе колеблется.
   — Ну, — сказал жрец, испытующе глядя на него из-под век, — думаю, что такой щедрый господин, как ты, может пожертвовать и десять драхм. На них мы сможем купить...
   — Сколько это на римские деньги? — перебил его Сабин.
   — Э... — на секунду задумался жрец, — ну, пусть будет пять золотых монет, как их там... ауреев.
   Феликс хмыкнул.
   — Святой отец, — весело сказал он, — у тебя процент больше, чем у менял в порту.
   — Ладно, помолчи, — бросил Сабин, полез в кошелек и достал пять блестящих кружочков с профилем цезаря Августа. — Вот, возьми. И не забудь помолиться за меня. Мне очень нужна удача.
   — Конечно, господин, — поклонился жрец. — Наша Богиня добра, она всем помогает, кто не жалеет денег на храм. Как твое имя?
   Сабин назвал себя, жрец записал на восковой табличке и спрятал ее куда-то под одежду.
   — Благодарю, господин, — сказал он, кланяясь. — От имени святилища и от имени Тихе. Будь спокоен, она тебя не оставит.
   — Надеюсь, — скептически протянул Сабин, повернулся и двинулся к выходу, не оглядываясь.
   Феликс последовал за ним.

Глава VII
Коммерсант из Массилии

   Обходя храм, они совершенно неожиданно наткнулись на большую вывеску над распахнутой дверью дома:
   «Продовольственный магазин Хамшимозада. Лучшие продукты в городе по самым низким ценам. Добро пожаловать, покупатель. Здесь ты найдешь все, что тебе нужно, и без обмана».
   Сабин усмехнулся. Похоже, Богиня Тихе уже начала действовать. Что ж, это приятно.
   Они вошли в магазин. Хозяин — коренастый пожилой вавилонянин с крашеной бородой, заплетенной в косичку, принял их со всем радушием и заверил, что все будет сделано в срок и по высшему классу.
   — Не беспокойся, господин, — тараторил он на ломаной латыни. — У меня солидная фирма. Все римские офицеры покупают продукты только здесь, и пока еще никто не жаловался.
   Оставив Хамшимозаду задаток, Сабин и Феликс вновь вышли на улицу. Трибун огляделся.
   — Ну что, — сказал он, — не пора ли нам немного отдохнуть? У меня уже голова кружится от этой суеты.
   — Я бы не возражал, — улыбнулся Феликс.
   — Давай поищем какой-нибудь трактир поприличнее и выпьем по кубку вина, — продолжал Сабин. — Только как тут сориентироваться? Мне совсем не хотелось бы принести в гостиницу к достойному Паулину вшей, а то и проказу.
   Они двинулись по улице, оглядываясь по сторонам в поисках подходящего заведения. Это был центр города, поэтому здания выглядели аккуратно и нищих толпилось не так много.
   Вдруг впереди послышался громкий многократный конский топот: люди, которые шли перед ними, остановились и вытянули шеи.
   Показалась блестящая процессия. Впереди ехали несколько всадников в блистающих золотом доспехах, на прекрасных, покрытых драгоценными попонами лошадях. За ними следовала сверкающая на солнце колесница, запряженная четверкой. Замыкали поход еще с десяток конников с копьями в руках и мечами у пояса.
   А в колеснице, небрежно развалившись на мягких разноцветных подушках, сидел тучный смуглый мужчина с лицом характерного восточного типа, с черными, жесткими, прорезанными сединой волосами, миндалевидными глазами и мясистым носом.
   Его неприятно красные губы презрительно кривились. Он не смотрел по сторонам, ясно давая понять, что считает ниже своего достоинства находиться среди этой уличной черни.
   Кавалькада прогремела по мостовой и скрылась за поворотом. Люди оживленно переговаривались, глядя ей вслед.
   — Это кто такой? — спросил Сабин у высокого грека, который стоял рядом с ними. — Выглядит, как павлин в цезарском саду.
   — Это Вонон, — ответил грек, — армянский царь. Собственно, сначала он был царем Парфии, но оттуда его быстро выгнали. Тогда римляне утвердили его на армянском престоле, однако и там Вонон не пришелся по нраву. Теперь он здесь в изгнании и мечтает вернуться. Но для этого нужны римские легионы, а лишних солдат у Империи нет.
   Когда он удирал, то успел прихватить с собой почти все золото Армении, вот и катается теперь по Антиохии, пускает пыль в глаза. Я бы на месте цезаря не стал связываться с таким типом. Ведь по роже видно — негодяй из негодяев.
   — Ну, ты не зарывайся, — осадил грека Сабин. — Цезарь как-нибудь без тебя разберется.
   — Да уж конечно, — буркнул мужчина. — Проконсул этого азиата прямо на руках носит. Ну, еще бы — ведь он просто засыпает подарками его супругу, почтенную Планцину.
   — Это политика, парень, — глубокомысленно изрек Сабин. — Ее не каждому дано понимать.
   Грек с трудом переварил эту сентенцию, потом пожал плечами и продолжил свой путь. Сабин и Феликс тоже двинулись дальше.
   Наконец они нашли приемлемую, как им показалось, закусочную при гостинице «Глаз Таммуза» и вошли внутрь.
   Из-за стойки выскочил хозяин и, прихрамывая на левую ногу, поспешил к ним.
   — Чего изволите, достойные гости? — зашепелявил он. — Есть номера со всеми удобствами. Могу предложить женщин и мальчиков...
   — Вина, — перебил его Сабин. — Похолоднее. И фруктов на закуску. Где тут присесть?
   — Вот, пожалуйста, — засуетился хозяин, — прямо здесь, прошу вас, достойные господа.
   Он показывал на столик в общем зале, где находились уже несколько человек, которые жадно поглощали мясо из глиняных мисок и прихлебывали что-то прямо из кувшинов.
   — А отдельной комнаты нет? — брезгливо спросил Сабин. — Тут что-то тесно.
   — Есть, господин, — ответил хозяин, — но она занята. Там у меня очень богатый и уважаемый купец. Он приехал с запада и такой грозный, что ему никто слова сказать не смеет. Чуть что — кричит, что у него все сенаторы в Риме знакомые и он может любого отправить на каторгу. Так я даже не знаю, как быть...
   Сабин уже настолько устал от галдежа антиохийцев, что лишь махнул рукой отрешенно.
   — Ладно, подавай сюда. Только быстро.
   Он уселся за не очень грязный стол и посмотрел на Феликса, который продолжал стоять.
   — Ты чего?
   — Ну, — протянул сицилиец, — я же все-таки просто твой слуга...
   — Да брось, — скривился трибун. — Этикет будем соблюдать во дворцах. Ты же не раб, и мое достоинство не очень пострадает, если я выпью с тобой за одним столом. Вон племянник цезаря, Клавдий, так тот вообще пирует только со своими вольноотпущенниками. А ты — свободный человек и римский гражданин.
   — Спасибо, господин, — ответил Феликс и присел на скамью рядом с трибуном.
   Через пару минут темнокожий паренек притащил кувшин красного вина и блюдо с фруктами.
   — Кружки принеси, — бросил ему Сабин. — Ты же видишь — мы не азиаты, которые могут пить и из корыта.
   Слуга поклонился и исчез. Вскоре он вернулся с двумя серебряными кубками.
   — Ого, — сказал Феликс, — кажется, тебя тут начинают уважать, господин. Того и гляди, хозяин выставит отсюда грозного купца и пригласит тебя в отдельный кабинет.
   — Пей лучше, — буркнул Сабин. — У меня изжога от всех этих восточных манер. Интересно, вино-то хоть нормальное?
   Феликс разлил напиток по кубкам, и они сделали по глотку.
   — Кажется, ничего, — сказал трибун. — Ну, выпьем за удачу и Богиню Тихе.
   — Выпьем.
   Несколько секунд слышалось только одно бульканье, когда холодное вино лилось в разгоряченные глотки.
   Но затем тишина была внезапно нарушена.
   — Где хозяин? — раздался вдруг истерический вопль из соседней комнаты, которая и была, видимо, тем отдельным кабинетом, где пировал купец с запада. — Что это за дерьмо мне принесли? Я заказывал козлятину под соусом, а это какая-то вонючая кошка! Издевательство! Да я вас всех в Херсонес отправлю!
   Перепуганный слуга выскочил из комнаты и помчался звать хозяина. Купец продолжал бушевать:
   — Сукины дети! Я вам такие деньги плачу! Где уважение! Азия проклятая! Да я лично цезарю доложу, мы с ним знакомы! В каменоломни вас, ублюдков паршивых, чтоб знали!
   Сабин оставил кубок и с интересом прислушивался к воплям купца. Он выглядел очень удивленным.
   — Сердитый парень, — негромко сказал Феликс. — Наверное, иудей какой-нибудь. Эти любят поскандалить, уж я-то знаю.
   — Да? — бросил Сабин, по-прежнему внимательно прислушиваясь к крикам разгневанного коммерсанта.
   На его губах играла улыбка, а в глазах появились веселые огоньки.
   Феликс решил, что трибун ему не верит.
   — Да ты ведь с ними не знаком, господин, — сказал он с обидой, — а я повидал эту публику...
   — Что ты говоришь? — еще шире улыбнулся Сабин. — Действительно, с иудеями я не сталкивался, но вот уж этого конкретного иудея, который там сейчас разоряется, знаю неплохо.
   С этими словами он поднялся на нога, пересек зал и остановился на пороге комнаты, где купец продолжал орать:
   — Ну где вы лазите, свиньи? Сколько можно ждать? Или мне принесут нормальную еду, или я немедленно пойду жаловаться проконсулу. Вот тогда попляшите!
   Сабин видел его только со спины — широкие покатые плечи, черные волосы, коротко подстриженные, затылок с жировыми складками, торчащие уши...
   — Да что это за издевательство! — снова взвыл мужчина, не оборачиваясь и яростно колотя кулаком по столу. — Я больше не намерен ждать! Слуга! Мои носилки!