Констанс Холл
Мой дорогой герцог

   Посвящаю Норманну, Даниэлю и Дэвиду, моим возлюбленным

Глава 1

   Джарроу, Англия, 1823
   Келси Уолларил откинула назад тяжелую прядь густых темных волос, выбившуюся из-под ленты. Закусив губу, она отодвинула ведро с углем в сторону и открыла дверь в комнату. Дверь заскрипела на ржавых петлях. Даже не взглянув, не побеспокоила ли она отца, девушка направилась прямо к очагу и с громким стуком поставила тяжелую ношу.
   Отец застонал. Это вызвало улыбку на ее лице. Зачерпнув в совок угля, она бросила его на решетку. Грохот угля, высыпавшегося на металл, вызвал очередной стон. Келси еще шире улыбнулась. Она вытерла руки о старый, заляпанный краской передник, поднялась, шагнула к старым занавескам и раздвинула их.
   Солнечный свет ударил Морису Уолларилу прямо в лицо. Он зажмурился, и морщинки в уголках его глаз обозначились резче. Он заслонил глаза рукой и простонал:
   – Уходи отсюда.
   – Вставай, папа. Уже почти полдень, тебе пора работать. – Келси подняла пустую бутылку из-под рома, валявшуюся рядом, и села на стул рядом с кроватью.
   Отец не слушал ее.
   – О, ма шер, я не могу, я умираю тут. – Он перевернулся и засунул голову под подушку.
   – Миссис Уотсон придет позировать с минуты на минуту. – Келси не смогла сдержать отчаяния в голосе. – Я приготовила твою палитру, и в мастерской уже все готово.
   – Мои дью! У этой женщины лицо как у вороны. Я не могу смотреть на него с утра. Скажи ей, что я умер.
   – Я не стану этого делать. – Келси скрестила руки на груди и укоризненно посмотрела на него, как на непослушного ребенка.
   – Допиши за меня портрет, ма шер, ты рисуешь так же, как я, а то и лучше.
   – Я практически закончила, миссис Уотсон пришла сюда не затем, чтобы ее портрет нарисовал твой помощник, и ты это знаешь, папа. Она хочет, чтобы это сделал ты, знаменитый французский художник Уолларил. Все, что от тебя требуется, – это несколько завершающих мазков кисти на холсте и твоя подпись.
   – Скажи ей, что художник не может работать без вдохновения, что мое вдохновение исчезает, стоит мне взглянуть на нее, скажи ей…
   – Ничего у тебя не исчезает, потому что нечему исчезать! А теперь вставай! – Келси стащила подушку с головы отца и, поддразнивая, шлепнула его несколько раз.
   Но он даже не пошевелился. Тогда она решила попробовать по-другому.
   – Пап, у нас кончился уголь. И в кладовой ничего нет, только несколько реп и пара яиц. Нам нужна новая крыша. И если ты не встанешь и не закончишь портрет, мы будем голодать и у тебя… – Келси говорила, глядя в сторону, но видела, как он подпрыгнул, – не будет денег на твой ром, а в буфете не осталось ни одной бутылки. И тебе придется отказаться от визитов к этим твоим… – Келси чуть было не произнесла «шлюхам», но вспомнила слово, которое отец употреблял, говоря о них, и добавила: – Любовницам. И ты знаешь, что ежемесячное пособие от дяди Беллами уже закончилось. Ты растратил его неделю назад, как только получил.
   Отец приподнял опухшие веки и взглянул на дочь налитыми кровью глазами. Годы и образ жизни нисколько не отразились на внешности Мориса. В свои пятьдесят он был все так же красив, темные волосы лишь слегка тронула седина. Он нравился женщинам с первого взгляда, но этим утром не собирался никого очаровывать. Ему бы с постели встать…
   – Не смотри на меня так, а то мне плакать хочется. Я знаю, ты несчастлива со мной. – Он посмотрел на нее печальным взглядом.
   – О, папа, я на тебя не злюсь. – Она наклонилась, поцеловала его в щеку, поморщившись от запаха перегара и рома, и добавила: – Я просто хочу, чтобы ты встал с постели, ну пожалуйста.
   – Нет никакой нужды вставать. У меня есть куда более выгодное предложение.
   Келси схватила его за руку, собираясь поднять с кровати, но остановилась.
   – Что ты сказал?
   – Я сказал, у меня есть куда более выгодное предложение, на три тысячи фунтов. – Он гордо улыбнулся ей, и лицо его просветлело, от чего он сразу помолодел лет на десять.
   – Три тысячи фунтов? – Она недоверчиво прищурилась.
   – Это правда, ма шер. Герцог Салфорд хочет отреставрировать фрески в бальной зале.
   – Герцог Салфорд – Она перешла на крик, и Морис поморщился, схватившись за голову.
   – Тише, силь ву пле… моя бедная голова…
   – Как ты мог, папа? – Келси отошла к окну, не в силах смотреть на отца.
   Она схватилась за подоконник с такой силой, что руки слегка задрожали. Неясный силуэт замка вырисовывался вдалеке на выступе холма. Крепостной ров, мост и боевые укрепления давно были уничтожены, но четыре башни остались нетронутыми. Однако даже они не придали замку более приветливый вид. Он по-прежнему выглядел мрачной средневековой крепостью. Боевые укрепления пугали бедных жителей деревень. Так было и сейчас.
   Морис пристально смотрел на дочь, в задумчивости стоявшую у окна. Смотрел, как будто видел в первый раз. Морис почувствовал укол совести. Ее волнистые черные волосы рассыпались по плечам. Карман передника, заляпанного красками, распоролся по швам и болтался. Она носила старые отцовские бриджи и одну из его старых белых рубашек, давно утратившую белизну. Худоба делала Келси похожей на мальчишку и придавала ей трогательный вид.
   Куда умчались годы? Он был никудышным отцом. Слезы навернулись ему на глаза. Он сморгнул, спустил ноги с кровати, сделал шаг – и все поплыло перед глазами.
   – Мы сможем спокойно прожить на эти деньги, о да. – Он старался, чтобы его голос звучал увереннее.
   Дождавшись, пока комната перестанет вращаться, он подошел к дочери и взял ее маленькие ручки в свои. Ее голова едва доставала ему до плеча, и ему пришлось наклониться, чтобы заглянуть в ее большие зеленые глаза. Он провел пальцем по ее руке.
   – Не сердись, ма шер. Я только хочу, чтобы тебе было хорошо.
   Она открыла рот, чтобы возразить, но он жестом остановил ее:
   – Посмотри на свои руки, они покраснели и потрескались от работы по дому. У твоей матери были такие же, и это меня убивало. Я готов продать душу дьяволу, только бы у тебя были нежные белые ручки.
   Она сдвинула брови и выдернула руки из рук отца.
   – Принять заказ от Салфорда – все равно что продать душу дьяволу, папа.
   – Это не важно. Я куплю тебе новую одежду и украшения, чтобы ты не ходила, как оборванка. Взгляни на себя: тебе двадцать, ты прекрасная молодая девушка, весенний цветок, его должен сорвать достойный мужчина.
   – Я некрасива, папа. Гриффин говорит, что я тощая, как водосточная труба, а глаза у меня, как у теленка.
   – Да что Гриффин понимает! Он тебе как брат. Любой почтет за честь взять тебя в жены!
   Она упрямо вскинула подбородок:
   – Если для достойного мужчины главное – красивая одежда, то мне лучше остаться старой девой. Я предпочла бы всю жизнь носить обноски, чем смотреть, как ты унижаешься и работаешь на лорда Салфорда.
   – Я знаю, но гордость не прокормит нас, ма шер. – Морис заглянул в поразительно зеленые глаза дочери и потянулся рукой к ее плечу, но она отступила на шаг.
   – Намерения у тебя благие, но мы оба знаем, что все деньги ты потратишь на выпивку и…
   Он не дал ей договорить:
   – Я знаю, что ты хотела сказать, ты уже говорила это не раз. Я признаю свои грехи. Но я француз! – Он полагал, что это оправдывает все его слабости.
   Морис направился к туалетному столику, где стоял кувшин с водой, и налил немного в чашу. Плеснул на лицо и потянулся за полотенцем. Келси вскочила, чтобы подать его, и художник улыбнулся. Oн обнял дочь за плечи и нахмурился, глядя на свое отражение в зеркале.
   – Ох, десять лет могут сильно изменить внешность не в лучшую сторону, о да, и многое стереть из памяти.
   – Салфорд виноват в смерти Клариссы. Ты можешь так легко это забыть?
   – Я никогда этого не забуду. Но нельзя быть злопамятным. Я всегда знал, что жизнь Клариссы закончится трагедией. Она была совсем не такой, как твоя мама.
   – В таком случае зачем ты на ней женился, папа? Почему любил ее больше, чем маму? Не понимаю.
   Тщательно подбирая слова, чтобы не причинить ей боль, Морис ответил:
   – Твоя мать была прекрасной, милосердной, справедливой женщиной. Я любил ее по-своему. – Он грустно улыбнулся и продолжил задумчиво: – Это была спокойная Любовь. Я привык к твоей матери, как привыкают к старым тапочкам. С ней было уютно.
   Он помолчал некоторое время. И вдруг выражение его лица изменилось, глаза засверкали, когда он подумал о своей второй жене.
   – Затем я встретил Клариссу. Дикая, неприрученная, она была для меня раем и адом. Она любила, и в ее душе горел огонь. Я знаю, я обжегся, но… – его голос смягчился, – … да поможет мне Бог, я никогда об этом не пожалею. Надеюсь, и ты почувствуешь такой огонь, когда влюбишься и выйдешь замуж.
   Келси молчала, лишь внимательно смотрела на отца. Если даже он сделал ей больно, это не отразилось в зеленой глубине ее глаз. Морис был ей благодарен за понимание. Возможно, она поняла больше, чем нужно. При этой мысли Морис нахмурился.
   – Ты, может быть, и способен простить его, но я – нет.
   Он откинул упавшую прядь волос и посмотрел ей в глаза.
   – Если я могу простить его, ма шер, то и ты сможешь. Она хотела что-то сказать, но звук остановившейся повозки отвлек ее, и она повернулась к окну:
   – О, миссис Уотсон приехала.
   – А, эта ворона. – Он заметил, как Келси нахмурилась, и добавил: – Веди ее в мастерскую и подготовь. Я буду через минуту.
   Она поспешила к двери, но остановилась, уже взявшись за ручку.
   – Папа, не соглашайся. Ты, может, и простил его, но я уверена, ждать от него добра не приходится. Я сомневаюсь, есть ли у него совесть вообще. Наверняка он хочет нанять тебя по какой-то другой причине, например, чтобы рассмеяться тебе в лицо. – Она заметила, как сник отец, и добавила: – Извини, папа, но мне противна сама мысль о том, что ты будешь на него работать.
   Она уже собиралась закрыть дверь, когда отец остановил ее:
   – Он не меня просил, а тебя.
   – Что? – Келси побледнела.
   – Он предлагает тебе отреставрировать фрески. Утром пришлет за тобой экипаж.
   – Не так уж и много – три тысячи фунтов за твое прощение. – Она хотела сказать еще что-то, но в этот момент постучали в дверь. Она смерила отца презрительным взглядом. Он даже отшатнулся, задев стоящий позади столик, и вздрогнул, когда она хлопнула дверью прямо перед его носом.
   Морис расплылся в улыбке. Он знал свою Келси. Она ни за что не упустит такие деньги, тем более что они очень нуждаются. Она пойдет к герцогу.

Глава 2

   На следующее утро дворецкий в Стиллморе с силой захлопнул массивную дверь из красного дерева, и на Келси повеяло холодом. В нос ударил затхлый запах древних камней. Вокруг царил полумрак. Сюда не проникал дневной свет. Она огляделась, чувствуя себя огражденной от всего мира.
   Дворецкий зажег свечу, и отблески ее пламени трепетали на стенах, где было развешано оружие.
   Двенадцать железных рыцарей стояли по обеим сторонам, как дозорные, готовые ожить в любой момент, схватить оружие со стены и защищать замок от незваных гостей.
   Дворецкий кашлянул. Только сейчас Келси обратила на него внимание. Это был высокий, худой, лысый человек со сморщенным ртом. Он смотрел на бриджи и передник Келси с явным неодобрением.
   Отец умолял ее надеть одно из двух имеющихся у нее платьев, хотя оба они были выцветшие и изношенные, ничуть не лучше ее рабочей одежды, однако Келси категорически воспротивилась. Она наденет то, что пожелает. Не станет менять свою внешность, чтобы сделать приятное Салфорду, которого презирает. Об этом она тоже сказала отцу, причем таким тоном, что он стрелой вылетел из дома. И плевать ей на этого надменного дворецкого. Она смело взглянула на него и улыбнулась:
   – Я мисс Уолларил. Лорд Салфорд ждет меня. Дворецкий никак не отреагировал, будто не слышал. Тогда она повысила голос и, отчеканивая каждое слово, повторила:
   – Я – мисс Уолларил! Художница! Герцог ждет меня!
   – Не надо кричать, мисс, я не глухой. А то мертвецов под часовней разбудите.
   Келси улыбнулась шутке и покраснела. Салфорд наверняка слышал ее голос.
   – Извините, – прошептала она. – Я думала, вы плохо слышите.
   – Восхищен вашими зубами, – прошептал он, следуя ее примеру. – Они такие ровные и белые.
   – У моего отца хорошие зубы, у мамы тоже были хорошие. Видимо, мне по наследству передались. – Она подумала, что у него такой кислый вид скорее всего из-за плохих зубов.
   С лица его сошла кислая мина, и он сказал:
   – Вам повезло, мисс. – Он взял у нее ящик с кистями и набросками и поставил в сторону. – Его светлость ждут вас.
   Келси последовала за дворецким. Их шаги гулко отдавались в тишине.
   Они шли по длинному темному коридору. На стенах висели оленьи рога, очень напоминавшие когти, и Келси казалось, что они вот-вот схватят ее.
   Какой-то скрип заставил девушку оглянуться. В кромешной тьме не был виден конец коридора. То здесь, то там проступали мрачные тени. Она судорожно сглотнула и ускорила шаг, чтобы поравняться с дворецким.
   – Вы слышали скрип?
   – Нет, мисс.
   – А я слышала.
   – В Стиллморе скрипы и стоны – дело обычное, вы к ним скоро привыкнете.
   Привыкнет? Она посмотрела на дворецкого, не в силах избавиться от чувства, будто что-то происходит у нее за спиной. Снова раздался скрип. Она опять взглянула на дворецкого. Странно, он даже не шелохнулся и бровью не повел. Келси сделала вид, что тоже ничего не слышала, хотя по телу поползли мурашки. Она пошла рядом с дворецким. Так близко, что рукой задевала его рукав. Он оставался невозмутим.
   – Я слышала, пятый герцог обезглавил свою жену и ее любовника прямо в постели? – прошептала она, то и дело с опаской оглядываясь.
   – Это было сто лет назад, мисс, я ничего такого не знаю.
   – Да? А как насчет второго герцога? Говорят, некоторые из его гостей не вернулись из этого замка, здесь и погибли.
   – Мне кажется, мисс, вы наслушались деревенских сплетен.
   – Не думайте, что я в это поверила, – сказала Келси возмущенным тоном. – Но рассказывают столько историй о привидениях в Стиллморе! Интересно, хотя бы одна из них основана на реальных фактах? – Она ощутила неловкость и решила никогда больше не слушать рассказов Гриффина о привидениях. Скорее всего скрип ей просто почудился.
   Наконец они остановились у какой-то двери, дворецкий открыл ее и с порога доложил:
   – Мисс Уолларил, ваша светлость!
   Келси вытерла вспотевшие ладони о край передника, стараясь взять себя в руки, и шагнула в комнату.
   Дверь за ней громко захлопнулась.
   Она вздрогнула, подумав, что дворецкий не хлопал дверью, просто огромное пространство и тишина настолько усилили звук.
   Она огляделась в просторной, длинной комнате. Лучи света проникали сквозь маленькие окошки под потолком. Клубы пыли кружились между толстыми дубовыми балками наверху. За долгие годы дым сделал балки черными, и они выглядели так же мрачно, как весь замок. Окна пропускали очень мало света для такой большой комнаты, но его хватало, чтобы разглядеть ряды книг вдоль стен. Библиотека Южного Шилдса была раза в четыре меньше. В этой комнате спокойно поместилось бы полдеревни.
   – Не стойте там, мисс Уолларил, присядьте. – Этот низкий голос ударил по нервам.
   Она посмотрела в глубину комнаты. Хотя была середина июня, в камине горел огонь, языки пламени мерцали в очаге, таком большом, что в нем можно было бы зажарить целого кабана. Этой комнате тоже не хватало тепла и уюта. Руки Келси покрылись мурашками, она поежилась и тут увидела стулья перед очагом. На одном из них кто-то сидел, но лицо сидящего скрывала тень, освещены были только его изящные руки, державшие книгу. Казалось, он занимал все пространство, и комната сразу показалась маленькой.
   – Можете подойти ближе, – сказал человек со скучающей вежливостью в голосе. – Я вас не укушу.
   – А у меня есть причины думать иначе.
   – Если вы меня боитесь, зачем было приходить?
   – Я вас не боюсь. Но отец согласился на ваше предложение, не посоветовавшись со мной. – Голос ее дрогнул.
   Не дождавшись ответа, она направилась к стулу напротив, но тут услышала его голос:
   – Вы можете сесть на стул позади меня.
   Она посмотрела на стул с жесткой спинкой, стоявший углом к его стулу, будто его специально так поставили. Келси почувствовала себя нашкодившим ребенком, которого в наказание ставят в угол. Она села, сложила руки на груди и состроила рожицу. Шуршание бумаги прозвучало, как удар грома, нарушив тишину в комнате. Ее взгляд упал на длинные ухоженные пальцы, перевернувшие страницу. Она заерзала на стуле. Он продолжал читать, словно ее здесь не было. Напрасно она сюда пришла. Трех тысяч фунтов мало за такое унижение. Она поднялась, чтобы уйти.
   – Сядьте, мисс Уолларил. Она вся сжалась.
   – Думаете, я буду сидеть тут весь день, ожидая, пока вы соблаговолите поговорить со мной? У меня полно других дел, ваша светлость.
   – Сядьте! – произнес он тоном, не терпящим возражений.
   Она пристально посмотрела на его большие сильные руки, все еще державшие книгу, понимая, что он мог бы легко с ней справиться. Она села, не переставая смотреть на него, готовая снова вскочить. Он не шевельнулся.
   – Поскольку вы пробудете здесь некоторое время, советую вам попридержать язык, мисс Уолларил.
   – Сожалею, что, говоря прямо, обидела вас, – сказала она с плохо скрываемой злостью. – Надеюсь, наши встречи будут нечастыми и короткими.
   – Думаю, так будет лучше для нас обоих. – Его длинные пальцы застыли на краю страницы.
   – Согласна, так что давайте сразу поговорим начистоту. Если бы не деньги, которые вы предлагаете, меня бы здесь не было. Полагаю, вы это поняли. Есть еще кое-что, что вы должны знать. Фрески не так легко восстановить. Если повреждения серьезные, не исключено, что придется стереть старое изображение и на его месте рисовать новое. Если старое изображение окажется мне не по духу, я не стану переделывать и вам придется искать другого художника. Я не могу изобразить того, чего не могу себе представить или чего не принимает мое сердце.
   – То есть вы полагаете, что прежние изображения своим убожеством или безнравственностью могут внушить вам отвращение.
   Она вскинула брови, услышав нотки насмешливого удивления в его голосе.
   – Люди окружают себя предметами искусства, которые отражают их сущность. Не думаю, что вы меня удивите.
   – Кажется, вы и в самом деле очень плохого обо мне мнения.
   – А как может быть иначе? Ваше поведение в прошлом и оскорбление, которое вы нанесли моему отцу, вынудив его прислать меня сюда, достаточно красноречиво характеризуют вас. Предлагая ему такую сумму, вы прекрасно знали, что он не сможет отказаться.
   Он промолчал. Атмосфера накалилась до предела.
   – Кстати, откуда вы узнали, что я рисую? – решила она сменить тему.
   Он подумал мгновение, затем сказал:
   – Было очевидно, что ваш отец, мягко говоря, не очень надежен. Я знаю, что вы ему помогаете, делаете за него большую часть работы и еще ведете хозяйство. Знаю также, что вы живете на очень скромные средства. И хотя он считает себя великим французским художником, на самом деле во Франции он никогда не был широко известен. Он переехал в Англию после Ватерлоо, потому что потерял тех нескольких клиентов, что у него были, и ему не на что было жить. К несчастью, здешней аристократии его услуги тоже не пригодились, и его единственные клиенты – это нувориши, нажившие свои состояния на удачной торговле. Я также знаю, что ваш отец получает ежемесячное содержание от дальнего родственника из Франции, однако тратит деньги не по делу.
   Как он узнал о деньгах от дяди Беллами? Остальное общеизвестно – все, кроме того, что она рисует за отца, но об этом он мог догадаться.
   – Вы знаете обо мне слишком много, – сказала она с раздражением в голосе.
   – У меня к вам определенный интерес.
   – Странно! Или вас замучила совесть? Ведь вы превратили моего отца в посмешище для всей деревни, а также повинны в смерти Клариссы. – Келси замолчала, ожидая ответа.
   Он снова ничего не сказал.
   Его молчание было хуже пощечины. И она с горечью проговорила:
   – Уверяю вас, смерть Клариссы явилась для меня тяжелой утратой. Она не была любящей мачехой, но мой отец любил эту женщину. Скандальные обстоятельства ее смерти довели его до отчаяния, и в этом виноваты вы. Я никогда вас не прощу. Так что, пожалуйста, оставьте ваш интерес ко мне. Мне не нужна ваша жалость, если вы способны на такое нежное чувство.
   Она смахнула слезы.
   Он не отвечал, явно пытаясь усмирить свой гнев. Она взглянула на него. Он не шевельнулся, его руки и ноги казались настолько неподвижными, как будто были сделаны из мрамора. Другой на ее месте скорее всего не Заметил бы почти невидимое глазу напряжение и подрагивание пальцев, державших страницу. Но она заметила. И поняла, какого самоконтроля требует это внешнее спокойствие. Он словно был изваян из камня, с куском льда вместо души.
   – Если, увидев фрески, вы решите, что сможете работать с ними, я оставлю все вопросы на ваше усмотрение. Пока вы здесь, вы должны следовать некоторым правилам. Я люблю покой и не хочу, чтобы его нарушали. Для вас приготовлена комната рядом с бальной залой. Там вы будете есть и спать. Нет никакой необходимости покидать эту часть дома. Вы должны оставаться здесь. Если захотите прогуляться в саду, пожалуйста – с восьми до десяти утра. Вы не можете принимать здесь посетителей, только отправлять письма, столько, сколько захотите. Вы можете пользоваться библиотекой с двенадцати до двух дня. Музыкальной комнатой, если играете на фортепьяно, – с трех до четырех пополудни. Вам понятны правила?
   – Вполне. – Она поднялась. – Я должна есть в своей комнате, сад с восьми до десяти, библиотека с двенадцати до двух. Музыкальная комната – с трех до четырех. Бродить по замку запрещено. Дышать – тоже.
   Она сказала это специально, чтобы разозлить его, но, когда услышала заразительный громкий смех, невольно улыбнулась. Затем она сделала серьезное лицо и посмотрела на его длинные, изящные пальцы. Она удивилась, когда вдруг почувствовала желание написать их.
   – Есть еще какие-нибудь правила, которым я должна следовать?
   – Да. Я, возможно, приду посмотреть на вашу работу. Но в это время вы должны будете выйти. – Тон его снова стал ледяным. – Уоткинс заранее предупредит вас о моем приходе.
   Грусть и одиночество, скрывавшиеся за деспотичностью, вызвали в душе Келси сострадание. Улыбка исчезла с ее лица, и она мягко спросила:
   – Скажите, вы установили все эти правила, чтобы защитить мою чувственность или ваше тщеславие?
   – Я не стану отвечать на этот вопрос. Пока вы находитесь под моей крышей, вы будете следовать моим правилам, и хватит задавать вопросы. Понятно?
   – Вполне. – Келси решила не произносить больше ни слова, но не удержалась: – Еще я хочу вам сказать, что если вы установили все эти правила, чтобы я не пугалась, то напрасно. Отец хотел быть уверенным, что я хорошо освоила все виды живописи. Я видела такие вещи, по сравнению с которыми ад Данте показался бы раем. Любая впечатлительная девушка не выдержала бы и грохнулась в обморок. Поверьте, я ни разу в жизни не падала в обморок, даже когда отец, решив, что я должна познакомиться с анатомией человека, заставил меня поехать в Лондон и присутствовать при вскрытии. – Келси нахмурилась и продолжила: – Меня вырвало прямо ему на рубашку, но я не упала в обморок. Всем известно, что вас изуродовали тогда же, когда убили Клариссу. Уверена, это и есть причина всех этих правил, но вам не нужно скрывать от меня свою внешность. Это никак не изменит моего мнения о вас и не вызовет воплей ужаса.
   Он захлопнул книгу и вытянул ноги. Она подумала, что сейчас он встанет и повернется к ней, но он сказал:
   – Вы ошибаетесь. Уоткинс проводит вас до вашей комнаты.
   Келси хмуро взглянула на спинку стула, повернулась и пошла к двери. Рассердила она его или он просто смеялся над ней, но в его голосе появился какой-то намек на чувство. Хорошо это или плохо, она пока не знала, но, может быть, теперь сумеет нормально с ним разговаривать, когда они встретятся. Может быть.
   Когда Келси вышла за дверь, Уоткинс уже ждал ее. Он выглядел взволнованным, как будто подслушивал под дверью.
   – Идемте, я провожу вас до вашей комнаты, мисс. – Он повернулся и пошел какой-то слишком напряженной походкой. – Полагаю, вы осведомлены о правилах?
   – У вас прекрасный слух, и вы слышали, что мне о них рассказали.
   Что-то изменилось в голосе Уоткинса, и он промолвил:
   – Ну, раз мы так откровенно разговариваем, мисс…
   – Надеюсь, вы будете называть меня просто Келси.
   – Хорошо, мисс Келси. – Он с трудом произнес ее имя и затем продолжил: – Позвольте сказать вам, что я не слышал смеха его милости уже многие годы. Благодарю вас за это.
   – Не благодарите меня, я пыталась разозлить его, как вы, наверное, знаете. А также знаете, что я ненавижу его за боль, которую он причинил моему отцу.
   – Прощение лучше, чем наказание: первое – признак доброты, второе – жестокости.
   – Невероятно! Моя мама всегда говорила мне то же самое и еще другие пословицы. Эпиктет и Соломон были со мной все мое детство, пока я не решила, что с меня хватит, и, – она улыбнулась, – моя мама застала меня, когда я закапывала в землю свою Библию и книгу с цитатами Эпиктета.
   – И что она сделала? – с удивлением спросил дворецкий.