Холт Виктория. Королева-распутница

   Гиз убедил Анжу в том, что лучше атаковать город многочисленной армией, прежде чем осажденные завершат подготовку к защите Ла Рошели. Нельзя было допустить, чтобы мысль о том, что Господь на стороне гугенотов, полностью деморализовала католическую армию.
   Анжу согласился; состоялся исторический штурм; небольшое количество гугенотов благодаря решимости победить и вере в поддержку Господа одержало верх над противником. Атака навсегда осталась в памяти ее участников. Гугеноты забросали ветками боярышника крепостной вал в знак своего пренебрежения к факту цветения этого растения на кладбище Невинных. Гугеноты утверждали, что те кусты расцвели по воле Дьявола.
   Битва началась; городские стены выдерживали град ударов; даже женщины поднимались на башни, чтобы облить врага кипятком. Когда наступило временное затишье, горожане громко читали молитвы. «Да воспрянет Господь и рассеет своих врагов; пусть обратятся в бегство ненавидящие его…
   Прогони их прочь, и да развеются они, как дым, растают, как воск на огне; пусть неверные сгинут при появлении Твоем…»
   Эти слова вселяли страх в суеверных католиков, особенно потому, что городские стены не могли устоять под таким натиском без божьей помощи.
   Штурм Ла Рошели обернулся поражением для католической армии; городские стены продолжали выдерживать атаки. Католики пересчитали своих убитых и раненых под радостное пение горожан.
   Аленсон зашел в палатку брата; бесцеремонно усевшись на кровать Анжу, он начал дразнить потерпевшего поражение герцога.
   — Славное дельце! — усмехнулся Аленсон. — Несколько мужчин и женщин, укрывшихся за стенами, одержали верх над огромной армией. Ты сам виноват, братец. Приготовления были слишком шумными. Я бы тайком послал в город бойцов и лазутчиков.
   — Глупец! — воскликнул Анжу. — Что ты знаешь о сражениях? Ты бы приделал своим солдатам крылья, чтобы они перелетели через стены?
   — Попрошу тебя не называть меня глупцом, брат. Помни, с кем ты говоришь.
   — Прикуси, язык, не то я велю арестовать тебя, — холодным тоном заявил Анжу.
   Но Аленсон проигнорировал угрозу. Он был, как сам Анжу, братом короля; им слишком долго пренебрегали.
   — Брат, — снова поддразнил он Анжу, — ты действуешь более успешно при дворе, нежели на поле битвы. Ты выбираешь мужчин по красоте, а не по боевым качествам.
   — Твоя безобразная внешность, брат, — не единственная причина, по которой я не собираюсь обсуждать это с тобой, — лениво ответил Анжу.
   Аленсон болезненно воспринимал всякий намек на его малый рост и покрытое щербинами лицо. Он вспыхнул в ярости и начал кричать, назвал брата тщеславным франтом, похожим больше на женщину, нежели на мужчину.
   — Если ты не уберешься отсюда за десять секунд, я арестую тебя.
   Аленсон счел за благо быстро уйти. Он знал, что мать одобряет любые направленные против него действия Анжу; если он не остережется, то и правда окажется под замком.
   Выходя из палатки брата, он столкнулся с Наваррцем, прогуливавшимся снаружи. Наваррец сочувственно улыбнулся Аленсону, который в этот момент был готов принять сострадание от кого угодно.
   — Вы слышали? — с жаром выпалил Аленсон.
   — Не услышать было невозможно. Какая дерзость! Он забывает о том, что вы, как и он, — принц Валуа.
   — Приятно узнать, что некоторые люди помнят это, — пробормотал Аленсон.
   Наваррец улыбнулся, глядя на невысокого человека, стоящего возле него. Многие находили Аленсона комичной фигурой, но Генрих Наваррский знал, что после резни сам он оказался в шатком положении. Такой мудрый человек, как он, в подобной ситуации не отвергает новой дружбы.
   — Глупо забывать об этом, — добавил Генрих, — ведь однажды вы можете стать нашим королем.
   Эта мысль порадовала Аленсона; услышать ее из уст Наваррца, который уже носил корону, пусть и потускневшую, было вдвойне приятно.
   — От трона меня отделяет множество ступеней, — с улыбкой сказал он.
   — Нет. Сын короля не выжил… думаю, то же самое произойдет и с другими его детьми. А когда умрет сам король…
   — Существует еще мой дерзкий брат, который недавно, как вы слышали, оскорбил меня.
   — Да. Но он вряд ли произведет на свет наследника. А за ним…
   Генрих Наваррский с беарнской фамильярностью хлопнул Аленсона по спине, отчего последний едва не упал; но маленького герцога не обидело такое грубое обращение, поскольку его сопровождали лестные слова. Если простить Наваррцу его провинциальное хамство, то он покажется не таким уж плохим малым, решил Аленсон.
   Они прошли в дружеском молчании несколько шагав.
   — Ваше время придет, — сказал наконец Генрих. — Я уверен в этом, герцог.
   Аленсон посмотрел на умное лицо своего родственника.
   — Вы стали счастливее, приняв католическую веру? — спросил он.
   И тут Генрих сделал удивительную вещь. Он закрыл на мгновение один глаз и тотчас открыл его. Наваррец казался человеком весьма многоопытным, искушенным в жизненных проблемах, и это пробуждало в Аленсоне желание походить на него. Аленсон усмехнулся. Он понял, что Наваррец дурачил таких людей, как король, Анжу и королева-мать. Аленсон позавидовал ловкости Генриха и подмигнул ему в ответ.
   — Значит… на самом деле вы не католик? — спросил он.
   — Сегодня я — католик, — сказал Наваррец. — Кто знает, кем я буду завтра?
   Аленсон улыбнулся, как заговорщик.
   — Меня самого порой привлекает гугенотская вера, — осмелился произнести он.
   — Возможно, — сказал Наваррец, — вы, как и я, намерены стать католикогугенотом.
   Аленсон засмеялся вместе с Наваррцем; они заговорили о женщинах — эта тема интересовала Аленсона не меньше, чем Генриха.
   Очень скоро они стали лучшими друзьями. Наваррец проявлял почтительность, подобающую в общении с потенциальным будущим королем, и дружеское расположение к молодому человеку, весьма похожему на него самого.
   После Ла Рошели наступили тягостные недели. Анжу и Гиз заметили крепнущую дружбу двух озорников и гадали, что она сулит; Конде и Наваррец, воодушевляемые Аленсоном, который стал теперь их союзником, грозили дезертировать. Армия разваливалась; Катрин и совет решили в Париже, что пора заключить мир. Король Польши умер, и поляки избрали Анжу своим новым монархом; поэтому появилась необходимость срочно отозвать его в Париж. Значит на некоторое время следует оставить Ла Рошель в покое. Гугенотам обещали дать свободу вероисповедания и право праздновать свадьбы и крещения в их домах при условии присутствия не более десяти челочек. Наступило очередное напряженное перемирие.

 
   Отправившись на охоту, Катрин наблюдала за сыном и спрашивала себя, как долго он проживет. Болезнь легких усугубилась, Карл постоянно задыхался. Он дул в рожок чаще, чем это было необходимо, хотя Паре рекомендовал не насиловать легкие.
   Но когда Карл приходил в состояние ярости, он не думал о здоровье.
   Он протянет недолго, сказала себе Катрин.
   Положение было тревожным, но оно имело одну светлую сторону. Сын Карла умер — Катрин догадывалась, что это произойдет. Со дня рождения ребенка она знала, что его можно предоставить судьбе; но, как ни странно, Мари Туше родила Карлу здорового сына, а королева снова забеременела. Вдруг королева родит, как Мари, крепкого малыша? Тогда после смерти Карла начнется новое регентство, и ее дорогой Генрих потеряет надежду на обладание короной. Она, Катрин, никогда не допустит такого.
   — Мой сын, — сказала королева-мать, отлично сознавая, что любое упоминание о его нездоровье раздражает Карла, — ты утомляешь себя.
   Он сердито посмотрел на нее.
   — Мадам, мне лучше знать это.
   Он находился на грани очередного приступа ярости Катрин, превосходно изучившая сына видела, как его охватывает безумие. Скоро он начнет хлестать плетью лошадь, собак, ближайших участников охоты. Она увидела пену на губах Карла, услышала в его голосе истерические ноты.
   — Что с вами всеми? — закричал он. — Моя лошадь еле тащится, собаки стали сонными, а люди превратились в никчемных лентяев. Черт возьми!
   Плеть опустилась на бок лошади.
   Катрин смотрела на него с улыбкой на лице. Это хорошо, подумала она. Доведи животное до ярости. Возможно, оно встанет на дыбы и сбросит тебя, и тогда придет конец твоему безумству и тебе самому; ты мне надоел; пора Генриху стать королем.
   Он заметил ее взгляд; испугавшись, что сын мог прочитать ее мысли, она поспешила оказать:
   — Сын мой! Почему ты сердишься на твоих собак, лошадей и этих бедных людей, преданно служащих тебе, однако излишне мягок с врагами?
   — Излишке мягок! — крикнул он.
   — Почему ты не сердишься на подлых ла-рошельцев, обрекших на смерть и страдания многих твоих воинов?
   Король нахмурился.
   — Войны… войны… везде войны. Везде кровопролитие.
   Бросив на Катрин горящий взгляд, он закричал:
   — Кто причина всему этому? Скажи мне.
   Карл повернулся к своим людям:
   — Скажите мне! В ком причина? Ответьте мне! Кто является причиной всех несчастий этой страны? Отвечайте! У вас нет языков? Посмотрим… посмотрим… если они у вас окажутся, мы отрежем их, поскольку они, похоже, вам не нужны.
   Он поднял плеть и хлестнул ею собак.
   — Кто причина всех бед, а?
   Карл направил на мать свои гневные безумные глаза.
   — Мы знаем! — крикнул он. — Все знают. Господи! Это вы… вы, мадам, наш злой гений. Вы — источник зла.
   Вонзив шпоры в бока лошади, он ускакал назад, туда, откуда они приехали.
   Охотники испуганно посмотрели на Катрин, но она безмятежно улыбалась.
   — Его Величество сегодня не в духе, — сказала королева-мать. — Едем дальше. Мы собирались поохотиться, так давайте сделаем это.
   Сидя в седле, она думала: это бунт. Он унижает меня… в присутствии слуг. Нельзя допускать, чтобы это продолжалось. Я не потерплю такого обращения. Мой сын Карл, ты явно живешь слишком долго!
   Вернувшись во дворец, она застала там посланников из Польши.

 
   Анжу был мрачен. Ему не хотелось даже думать об отъезде в Польшу. Может ли такой человек, как он, жить в варварской стране, которой, похоже, является Польша? Когда ему надоела Рене де Шатонеф, он увлекся принцессой Конде, молодой женой Конде. Он заявил, что не перенесет разлуки с ней.
   Ситуация сложилась тревожная, потому что король дал ясно понять Анжу, что хочет видеть его на польском троне. Их мать делала все от нее зависящее, чтобы расстроить замысел короля, но Анжу замечая, что ее влияние на Карла стремительно слабеет. Карл видел в Анжу своего врага и хотел как можно быстрее отправить его в изгнание; более того, говорили, что король не слишком сильно расстроится, если королева-мать сама надумает отправиться со своим любимым сыном в Польшу.
   Катрин пошла к Анжу, который кипел от злости в своих покоях, окруженный тремя молодыми людьми. Эта троица едва не плакала из-за возможной потери их покровителя или необходимости покинуть цивилизованную Францию и сопровождать его в дикую Польшу.
   — Король проявляет упрямство, — сказала Катрин. — Он настаивает на твоем отъезде. Сокрушаться по этому поводу бесполезно. Мы должны подумать о том, как нам поступить.
   Ее взгляд упал на туалетный столик сына с флаконами духов и баночками с косметикой. Она посмотрела на развалившегося на диване элегантного мужчину и спросила себя: что подумают варвары о его элегантности, молодых людях и вниманию к собственной красоте?
   Внезапно Катрин улыбнулась.
   — О, мой сын, — сказала она, — ты кажешься этим полякам чужаком, не похожим на них. Пожалуй, они не захотят, чтобы ты предстал перед твоими польскими подданными. Они предпочтут, чтобы ты послал править вместо себя наместника — человека грубого жестокого, как они сами. У меня есть такой на примете. Мы сделаем тебя еще более элегантным, чем обычно — если это возможно. Накрасим твое лицо особенно ярко, надушим тебя, завьем твои волосы. Мы покажем им, что ты не сможешь жить среди них. Затем я представлю им крупного, грубого человека… понятного этим дикарям.
   Анжу улыбнулся.
   — Дорогая мама, что бы я делал без тебя?
   Они нежно обнялись, и Катрин на мгновение почувствовала себя счастливой.
   На Анжу были расстегнутый у шеи камзол и жемчужные бусы. Он надел серьги из жемчуга, завил и уложил по последней моде волосы, накрасил лицо ярче обычного.
   Молодые люди захлопали в ладоши и заявили, что он лишь подчеркнул свою красоту.
   Катрин усмехнулась.
   — Я получу удовольствие от выражения их лиц, когда они увидят тебя.
   Анжу представили польским посланникам; они изумленно уставились на него, на мгновение забыв поприветствовать их нового короля согласно этикету.
   Анжу ехидно улыбнулся; король рассерженно смотрел на него; кое-кто из придворных не сдержал смешка. Еще никогда Анжу не походил так мало на короля сейчас он напоминал скорее куртизанку.
   Поляки пришли в себя и низко склонились над благоухающей рукой. Было очевидно, что они никогда еще не видели такого мужчины, как тот будущий король. Однако его внешность не вызвала у них отвращения, напротив, они восхитились ею. Они не могли отвести глаз от Анжу, улыбались от удовольствия всякий раз, когда он обращался к ним. Они шепотом говорили друг другу, что никогда в жизни не видели такого красивого создания.
   Катрин смотрела на них в смятении.
   — Настоящий король, — сказал один из поляков на ломаном французском.
   — Наши люди не захотят расстаться с таким человеком, мадам, — сказал второй посланник Катрин. — Они не видели прежде никого подобного ему. Они полюбят короля.
   Поляки продолжали восторженно разглядывать Анжу, они были убеждены в том, что этого удивительного человека ждет восхищение подданных.

 
   Анжу расстроился; Катрин пришла в ярость, оставался непреклонным. Он радовался дарованной Господом возможности избавиться от ненавистного брата. Никакие мольбы и угрозы Катрин, сарказм Анжу не заставят его изменить королевское решение Анжу должен поехать в Польшу.
   Анжу заявил, что разлука с принцессой Конде разобьет его сердце. Природное остроумие покинуло герцога. Он мог лишь проклинать свою горькую судьбу.
   Катрин занималась приготовлениями довольно спокойно, успешно скрывая свою ярость от всех, кроме ее ближайших родственников.
   Когда королевская кавалькада собралась проводить Анжу до границы, Карл объявил, что поедет вместе с ней. Он сказал друзьям, что желает испытать радость, увидев, как Анжу покидает землю Франции.
   Мари Туше просила короля поберечь себя, Мадлен присоединилась к мольбам девушки.
   — Чего вы боитесь? — спросил Карл. — Анжу знает, что он должен подчиниться своему королю, не сомневайтесь, что он сделает это.
   Ни Мари, ни Мадлен не осмелились сказать, что они боялись не Анжу.
   Катрин ехала рядом с Анжу, который заметил, что мать, похоже, не слишком расстроена их скорой разлукой. Он решил проявить недовольство этим.
   — Я тебя не понимаю, — сказал герцог. — Ты, кажется, рада моему отъезду не меньше, чем мой брат, который ненавидит меня.
   Катрин покачала головой и тихо промолвила:
   — Разлука с тобой, как ты должен знать, способна причинить мне только боль.
   — Мадам, вы странно выражаете свою печаль.
   — Мой дорогой, неужели тебе не известно, что я умею искусно скрывать мои чувства?
   — Похоже, мой отъезд кажется вам одной из комедий, разыгрываемых при дворе, которые вам так нравятся.
   Он с улыбкой посмотрел на мать.
   — Несомненно, ваша радость так естественна, потому что она искренняя. Дорогая мама, вы не только великолепно носите маску, но и умеете создавать драмы и комедии.
   — О, я знала, что твой острый ум подскажет тебе кое-что.
   Она приблизилась к сыну.
   — Ты можешь поехать в Польшу, мой дорогой, а с другой стороны можешь и не ехать.
   — Что? Не поздно ли менять планы?
   — Несомненно, ты способен вообразить обстоятельства, при которых это возможно.
   Он затаил дыхание, несколько секунд они ехали в тишине. Затем Катрин продолжила:
   — Даже если ты достигнешь этой варварской страны, можешь быть уверен — ты не задержишься в ней надолго.
   Мадлен подслушала эти слова и задрожала. Она сама удивлялась тому, какой хорошей шпионкой она стала. Это произошло потому, решила женщина, что милостивый Господь наделяет матерей особым чувством, когда их детям грозит опасность; она всегда смотрела на короля как на своего сына.
   Она начала следить за тем, какую еду и напитки подают королю, но пробовать все, что он поглощал, было невозможно. Могла ли она, его няня, сидеть за банкетным столом в разных замках, где останавливался Карл? Чувство тревоги заставило женщину сказать ему о ее страхах.
   Она попросила разрешения поговорить с ним наедине, он охотно согласился.
   — Ваше Величество, — сказала Мадлен, — вам известно, что я люблю вас.
   Он с нежностью поцеловал ее руку.
   — Я не сомневаюсь в этом, дорогая Мадлен.
   — Тогда вы внимательно выслушаете то, что я скажу вам. По-моему, в вашем окружении есть люди, стремящиеся укоротить вашу жизнь.
   Карл вздрогнул. Его охватил более сильный, чем когда-либо, страх смерти.
   — Что ты обнаружила? — спросил он.
   — Я не могу утверждать, что я раскрыла заговор. Это какое-то чувство — оно предупреждает меня. Я тебе вроде матери, Карл. Я ощущаю, что ты в опасности.
   — Ты думаешь, что кто-то пытается отравить меня, Мадлен?
   — Я уверена в этом. Мне не всегда удается проверять то, что ты ешь и пьешь, и это вселяет в меня беспокойство. Мне пришло в голову, что убить тебя во время такого путешествия легче, чем дома, где ты окружен друзьями и докторами.
   — Мадлен, выкладывай все начистоту.
   — Кое-кто опечален тем, что месье Анжу покидает нас вопреки его воли. Кое-кто желает видеть герцога на твоем месте, поэтому этот человек обрадовался бы твоей смерти.
   Карл бросился в объятия няни.
   — О Господи, я боюсь ее. Я знаю, что ты говоришь правду, дорогая няня. Я бы хотел, чтобы ты действительно была моей матерью. Что я могу сделать? О Мадлен…
   Он огляделся по сторонам.
   — Месье де Колиньи был моим другом. Он сказал, что она — мой злой гений. Он предупреждал меня, как и ты сейчас. Если бы я прислушался к его совету! Тогда я бы не позволил толкнуть меня на организацию ужасного убийства невинных… кровавой резни. Но я не мог избежать этого, Мадлен. Злой гений постоянно со мной, Мадлен.
   — Ты должен изгнать его со двора, мой дорогой. Ты ни в чем не виновен. Но давай лучше подумаем об опасности, которая подстерегает нас.
   — Мадлен, что я могу сделать? Если решено, что я должен проглотить яд, боюсь, это произойдет. Намеченные жертвы никогда не спасаются.
   — Этого не случится, — сказала Мадлен. — Ты — король. Мой малыш, ты часто забываешь сей факт. Давай поедем назад в Париж с теми, кому мы доверяем. Ты должен немедленно объявить о нашем намерении вернуться. Королева-мать, ее фрейлины и друзья поедут с господином герцогом в Лоррен. А мы возвратимся назад счастливыми и невредимыми. Сделай это, мой Карл, порадуй твою старую Мадлен, которая любит тебя как родного сына. Если с тобой случится что-нибудь ужасное, мое сердце будет разбито.
   — О Мадлен, — всхлипнул Карл, — как хорошо иметь настоящих друзей. Я не одинок, верно? Меня любят. Мои руки обагрены кровью, меня называют сумасшедшим, но я имею добрых друзей, правда?
   — Мадлен всегда будет любить и охранять тебя, — сказала няня.

 
   Катрин попрощалась со своим любимым сыном.
   — Мой дорогой, — сказала она, — ты должен ехать, но, поверь мне, наша разлука будет недолгой. Если бы я располагала достаточной властью, ты бы остался в Париже.
   Анжу пришлось довольствоваться этим. Он догадался, что внезапное решение короля не сопровождать кавалькаду дальше Витри-сюр-Марн и его немедленное возвращение с друзьями в Париж означало, что кто-то из них раскрыл планы королевы-матери. Он снова осознал, что мать не всемогуща. Люди относились к ней все более настороженно.
   Он горько заплакал и назвал себя самым несчастным человеком на свете.
   — Я вынужден расстаться с принцессой, которую я люблю, и матерью — моим верным другом; я должен покинуть мой дом и семью. Как печальна участь короля.
   Сильнее всего он хотел стать королем, но королем Франции, а не Польши. Однако ему досталась роль изгнанника; он играл ее тонко, сдержанно, следя за тем, чтобы слезы не испортили ему цвет лица, не вызвали чрезмерного покраснения век его удлиненных темных глаз.
   Но оставив позади французскую границу и двигаясь по Фландрия, через территорию которой шла дорога в Польшу, он стал понимать, сколь тяжкая часть путешествия началась. Он вступил со своей свитой в маленький городок; Анжу ждал такого же ликования толпы, какое он видел в начале путешествия; он приготовился улыбаться собравшимся горожанам, которые, как уверяли герцога приближенные, будут восхищены его видом так же, как встречавшиеся с ним польские посланники.
   К его ужасу, он обнаружил, что многочисленные люди на улицах были не иностранцами, а французами — мужчинами и женщинами, недавно бежавшими из Франции от преследований гугенотов, в которых он, Анжу, сыграл заметную роль.
   Они кричали ему вслед:
   — Вот он, щеголь! Пижон! Тот самый, кто обагрил свои руки кровью мучеников! Где вы были, месье, двадцать третьего, двадцать четвертого августа? Ответьте!
   Он съежился под взглядами людей. Они бросали в него комья грязи и навоза; Анжу в ужасе видел дурно пахнущие пятна на своем роскошном костюме. Он и его спутники могли лишь пришпорить лошадей и уехать прочь под злой смех французских беженцев.
   Это было весьма тягостное путешествие. Анжу боялся входить в города; он страдал от отсутствия комфорта. Он тосковал по своей очаровательной любовнице, по парижской роскоши и удобствам.
   — Куда мы едем? — жаловался он. — В чужую страну. Как я смогу жить среди дикарей? Моя мать обещала, что я покидаю дом ненадолго, но как она сможет этого добиться? Мой брат больше не считается с ней. Как бесцеремонно он бросил нас в дороге! Она не имеет теперь над ним власти. Карл боится меня… поэтому я выдворен из Парижа. Возможно, навсегда.
   Но несчастного Анжу ждали еще большие потрясения. Курфюрст принял его весьма любезно; этот человек не мог поступить иначе, поскольку сейчас он не воевал с Францией; но Анжу, помня о том, как его встречали французские беженцы и некоторые местные жители этой протестантской страны, желал только одного — поскорей попасть в Польшу.
   — Ваше появление — большая честь для нас, — сказал курфюрст, но он держался так, словно не очень-то дорожил этой честью. Курфюрст и его соотечественники, одетые крайне просто, заставили Анжу смутиться и показаться себе смешным, чего никогда не случалось дома. Развлекая гостя и демонстрируя ему свое почтение, эти люди давали понять Анжу, что они постоянно помнят о дне Святого Варфоломея и считают нового короля Польши виновным в кровопролитии.
   Когда банкет, устроенный в честь Анжу, завершился, сам курфюрст провел гостя в отведенную ему комнату. Она была тускло освещена; когда Анжу остался наедине с несколькими приближенными, он заменит фрески. Взяв свечу, чтобы рассмотреть их тщательней, Анжу вскрикнул от ужаса и едва не уронил подсвечник. Он увидел изображение парижской площади, заваленной громоздившимися друг на друга трупами. На первом плане выделялось обезглавленное тело. На лицах людей — мужчин и женщин с белыми крестами на шляпах — были зловещие улыбки.
   Анжу вздрогнул и отвернулся, но его взгляд тотчас упал на другую фреску. Там тоже был изображен Париж, охваченный еще более страшным кошмаром.
   На третьей фреске Анжу увидел чудовищные сцены, происходившие на фоне панорамы Лиона, на четвертой был изображен объятый безумием Руан. Все четыре стены комнаты были расписаны сценами варфоломеевской резни, причем это было сделано так реалистично, убедительно, что Анжу не мог избавиться от эффекта своего личного присутствия на этих улицах, среди продолжающихся зверств.
   Он повернулся к своим молодым людям, но они были потрясены не меньше, чем Анжу, и не могли успокоить его.
   — Что с нами собираются сделать? — шептали они.
   — Нас хотят запугать! — сказал Анжу. Дать нам понять, что они все помнят. Если это все, мы не пострадаем.
   Он бросился на кровать, но ему не хотелось спать. Он приказал потушить все свечи, но в темноте сцены на фресках показались особенно впечатляющими, потому что воображение и память рисовали еще более ужасные картины, чем созданные превосходным художником, нанятым курфюрстам для того, чтобы смутить ненавистного ему гостя.
   — Зажгите свечи! — крикнул Анжу. — Я не выношу темноту. Сколько часов осталось до утра?
   Он знал, что ему еще предстоит прожить в этом проклятом месте немало часов, прежде чем он покинет его.
   Анжу не мог оторвать взгляда от картин.
   — Мне кажется, что я там… в Париже… смотрю на это… вижу все. О мои друзья, все было еще ужаснее. Как натурально выглядит кровь на фресках! Сколько ее мы пролили в Париже! Это никогда не забудется.
   Друзья Анжу заверили его в том, что он не виновен в происшедшем. «Ответственность лежит на других. Вы не могли предотвратить трагедию».
   Но если Анжу недоставало мужества, то он обладал развитым воображением; эти картины пробуждали воспоминания, лишавшие его душевного покоя. Он не заснул в ту ночь. Он ворочался на кровати с боку на бок, просил друзей тоже не спать, разговаривать с ним, развлекать его. Он заставлял их гасить свечи, потом велел снова зажечь их. Он не мог понять, что перед ним — фрески или плоды воображения, ожившие в темноте.