Холт Виктория. Королева-распутница

   — Ты стала еще красивей! — заявил Наваррец. — Я много о тебе думал, Марго.
   — И о других тоже. Мы слышали о том, что происходило в Беарне.
   — Все, что я делаю, становится сенсацией. Такова участь королей.
   — Тебя везде сопровождают скандалы.
   — Неужто это ссора? Послушай, я поеду тобой в Тулузу.
   Она не слишком огорчилась этому; ее самолюбию льстило то, что он приехал встретиться с ней.
   — Ты, должно быть, держался с моей матерью весьма нелюбезно, — сказала Марго.
   — Я хотел увидеть тебя, а не Катрин.
   Но позже Наваррец стал нравиться Марго меньше. Видя мужа в его обычном окружении, она обнаружила, что при французском дворе он держал себя в руках. Сейчас, находясь в своей стране, он чувствовал, что может быть естественным, и делал это к ужасу Марго, ее матери и их свиты, привыкшей к утонченности французского двора. Отчасти он стал похож на беарнского крестьянина; он общался с простолюдинами, употреблял в речи бранные слова; казалось, ему было нечего предложить привередливой принцессе, кроме остроумия и сообразительности.
   Прибыв к неракскому двору, Марго быстро узнала, что любимой фавориткой ее мужа была некая Флеретт, дочь одного из его садовников. Эту девушку приводили ко двору, когда Наваррец желал видеть ее; люди слышали, как он вульгарно свистит ей через окно, видели, как он забавляется с Флеретт в парке. Такое поведение шокировало Катрин и ее дочь. Наваррец узнал это; ему доставляло удовольствие изобретать новые способы шокировать их. Он увлекся — или притворился, что увлекся — камеристкой Марго; он мог отправиться пешком в юродскую булочную ради интимного свидания с булочницей.
   Марго так рассердилась, что пожелала тотчас вернуться в Париж. Поведение Наваррца казалось достаточным предлогом для этого. Она знала, что и дальше будет чувствовать себя неуютно в этом маленьком дворе, казавшемся варварским по сравнению с роскошным Лувром, Блуа, Шенонсо. Но Катрин успокоила дочь, едва сдержав желание напомнить Марго, что поездка организовывалась не только для увеселения Марго.
   Катрин наблюдала за своими дамами; скоро они сделают свое дело. А пока пусть беарнский дикарь демонстрирует им, что ему плевать на парижские манеры и этикет. Пусть он забавляется с Флеретт и Пикотин. Это продлится недолго. Дайель уже направляла свои прекрасные миндалевидные глаза, излучавшие восхищение, на короля Наварры: он хоть и делал вид, будто полностью поглощен своими простенькими любовницами, все же время от времени бросал якобы случайные взгляды на красивую гречанку. Он, думала Катрин, — сын Антуана де Бурбона и Жанны Наваррской, и поэтому должен обладать хорошим вкусом. Катрин была уверена в том, что Дайель — а в случае ее неудачи, мадам де Сов или другая женщина из Летучего Эскадрона — в конце концов уведет короля от его скромных подружек.
   Катрин направила внимание Марго на человека, который нравился королеве Наварры годом ранее, когда они находились вместе в Париже. Красивый знатный человек носил фамилию де Люк. Марго охотно позволяла джентльмену развлекать ее. Этот флирт займет Марго в Нераке, подумала Катрин.
   И Марго действительно увлеклась. Она изумляла своих подданных; только самые бескомпромиссные пуритане видели в ней дурную, порочную женщин. Ее жизнелюбие покорило людей; теперь, когда она завела себе любовника, временно удовлетворявшего королеву Наварры, оно стало заметным всем. Какое ей дело до пуритан? Она считалась горько с теми, кто восхищался ею. Она появлялась в обществе в платье, придуманном ею самой — ее туалеты удивляли даже французский двор. Она надевала рыжие парики, снимала их, демонстрируя густые темные волосы — более красивые, чем любой парик. Она танцевала в платьях из белого атласа, пурпурного бархата, из позолоченных и серебристых тканей; больше всего она любила алый испанский атлас; у нее было одно платье из такого материала, увешанное цехинами — итальянскими золотыми монетами. Она украшала себя драгоценностями и перьями. Она была великолепной, фантастической королевой Наварры. Однажды она появилась на церемонии в платье, на которое ушло пятнадцать локтей материала, сотканного из тончайших золотых нитей; на шее Марго висели бусы с четырьмя сотнями жемчужин. В ее волосах сверкали бриллианты. Надевая очередное платье, Марго входила в новый образ. В платье из золота Марго олицетворяла королевское достоинство; в алом бархате она танцевала неистово и самозабвенно, бросая нежные взгляды на де Люка и задумчивые — на красивого Генриха де ла Тура, виконта де Тюренна, к которому начинала проявлять интерес. Она пела сочиненные ею самой романтические баллады, учила обитателей Нерака танцевать модные в Париже танцы — испанскую павану и итальянскую корренту.
   Катрин наблюдала за дочерью, а также за Дайель и Наваррцем.
   Генрих неохотно поддавался обаянию жены. При желании она могла бы оказывать влияние на мужа. О, если бы только она подчинялась мне, подумала Катрин. Если бы она была членом моего Эскадрона! Но в глазах матери слабостью Марго было отсутствие у нее иных целей и мотивов, кроме удовлетворения желаний.
   Когда Марго находилась в своих покоях после бала, на котором она в платье из алого испанского бархата очаровала многих, к ней пришел Наваррец. Она показалась ему привлекательней всех женщин его двора. Генриха забавляла Дайель, явно подчинявшаяся королеве-матери и ждавшая, когда король Наварры заметит ее; но он был вынужден признать, что его элегантная, самоуверенная, остроумная и несносная жена — самая обворожительная особа из всех, кого он знал.
   Он решил провести с ней ночь.
   Марго медленно подняла глаза и посмотрела на него с надменностью и отвращением, к которым он уже привык; его желание тотчас угасло, ему захотелось ударить Марго. Генрих едва не напомнил ей о том, что он — король Наварры, что она стала королевой благодаря ему.
   Он сел на стул, раздвинув ноги и положив руки на колени.
   Она презрительно передернула плечами и заметила, что его камзол порван и залит вином. Никакое количество драгоценностей и украшений не могло скрыть неряшливость Генриха; Марго, имевшая другие планы на эту ночь, не собиралась развлекать сегодня Генриха.
   Он отпустил ее слуг; когда они ушли, приблизился к Марго и положил руки ей на плечи. Она замерла, поморщила носик и спросила себя, когда он мылся в последний раз. Она увидела под его ногтями грязь, бросавшуюся в глаза сильнее сапфиров и рубинов, украшавших пальцы короля.
   — Как прекрасно, что парижские богини иногда приезжают в Нерак! — произнес он.
   — Я рада, что Ваше Величество довольны.
   Он взял ее за подбородок, поднял его и страстно поцеловал в губы. Она не ответила ему. Она видела, как утром он проделал то же самое с Ксантой, ее камеристкой.
   — Похоже, вам не по душе мои поцелуи, мадам.
   — Месье, я не камеристка.
   — А, — он сжал ее плечо, — ты не должна ревновать. Что это было? Маленькая шалость. Не более того.
   — Таким шалостям, по-моему, следует предаваться тайно.
   — В Париже — возможно. Там царят фальшь и притворство. Здесь, в Нераке… если король желает поцеловать камеристку… это доставляет удовольствие им обоим… и королю, и камеристке.
   — Но не королеве.
   — Что? Неужто королева может ревновать к камеристке?
   — Ревновать, месье, — нет; но ее достоинство, честь могут страдать.
   — Ты слишком много думаешь о достоинстве и чести. Послушай, не сиди с таким мрачным видом. Я хочу видеть тебя веселой, какой ты была на балу. Не хмурься из-за нескольких поцелуев. Не думай о том, не слишком ли сильна моя любовь к моим маленьким подружкам.
   — Я не думаю об этом, — сказала она.
   — А о чем ты думаешь?
   — О том, когда ты мылся в последний раз.
   Он расхохотался.
   — Мылся! — выпалил Генрих. — Мылся! Мы в Нераке не моемся.
   — Неракский король определенно не моется.
   Она встала и отошла от него; за Марго тянулся бархатный шлейф, она выглядела превосходно; ее глаза сверкали так же ярко, как и бриллианты в волосах.
   — Мы должны завести детей, — сказал Наваррец. — Мы… король и королева… не можем предложить Наварре наследника. Это не может продолжаться. У меня много сыновей, много дочерей, и ни одного наследника наваррского трона.
   Она пожала плечами.
   — Я согласна, — сказала Марго. — Это необходимо.
   Она помолчала. Марго считала себя неспособной к деторождению. Она вспомнила всех своих любовников… у нее никогда не было даже намека на беременность. Генрих де Гиз являлся главой большой семьи; как сказал Генрих Наваррский, он тоже имел множество детей; но Марго, имевшая тысячу шансов для зачатия, оставалась бесплодной. Однако она была еще молода; они нуждались в наследнике. Она вздохнула, не пытаясь скрыть свое отвращение.
   — Да, — произнесла наконец Марго, — это наш долг, продиктованный необходимостью. Но прежде я хочу попросить тебя об одном одолжении.
   — Проси о чем угодно! О чем угодно! Что это?
   — Ты узнаешь. Можешь не волноваться. Я не попрошу тебя снова изменить веру. Нет. Моя просьба — пустяковая.
   Марго подошла к двери и позвала одну из ее женщин. Наваррец наблюдал за тем, как они шепчутся. Притягательность Марго заключалась в ее непредсказуемых поступках. Женщина ушла, Марго вернулась.
   — Ну же, — сказал Наваррец. — Я ужасно нетерпелив. Что это за просьба?
   — Она проста. Прежде чем ты приблизишься ко мне, ты позволишь моей служанке вымыть тебе… хотя бы ноги.
   Он уставился на жену.
   — Ты называешь это одолжением?!
   — Я бы не попросила тебя о нем, если бы не боялась упасть в обморок от запаха твоих ног.
   Генрих рассердился. Он вспомнил легкую победу над Флеретт, энтузиазм булочницы. А эта женщина требует, чтобы он вымыл ноги, прежде чем он подойдет к ней!
   — Мадам, — Генрих сдержал свою ярость, — я должен еще раз напомнить вам о том, что здесь вам не Лувр!
   — Увы, — ответила она, — ты можешь не напоминать мне об этом. Я постоянно замечаю различия.
   В комнату вошла женщина. Поставив на пол золотой таз, она замерла в ожидании.
   — Если ты хочешь, чтобы эту обязанность выполнил кто-то из твоих слуг, скажи об этом, — произнесла Марго. Наваррец на несколько секунд потерял дар речи. Затем он повернулся к женщине.
   — Убирайся отсюда, — сказал он.
   Она не заставила его ждать и тотчас исчезла.
   Марго стояла, вытянувшись во весь рост; бархатное платье казалось обнимающим ее языками пламени; глаза королевы излучали презрение, губы насмешливо искривились. Ты грязен! — говорили глаза Марго. Ты оскорбляешь меня.
   Он едва не сорвал с Марго алое платье и не овладел ею насильно; но злость Генриха, как и все его чувства, быстро иссякала.
   Он наклонился, поднял таз и швырнул его к шторам. Затем, рассмеялся.
   — Мадам, — сказал Генрих, — может быть, мне надушиться? Лечь на черные атласные простыни? Искупаться в ванне, наполненной молоком ослиц? Я должен стать похожим на милашек французского короля?
   Он жеманно прошел по комнате.
   — О, понюхай, как пахнут мои ноги! Разве этот запах не прекрасен? Эти новые духи получены от Рене, отравителя, состоящего на службе у королевы-матери.
   Его гнев еще не остыл окончательно.
   — Мадам, — продолжил он, — я хочу, чтобы вы помнили: я — король этой страны. Если я не желаю мыть ноги, значит, немытые ноги становятся сегодняшней нормой. Мои немытые ноги понравятся вам так же, как благоухающие конечности вашего брата. Мадам, здесь, в Беарне, живут мужчины, а не хлыщи и щеголи! Требую ли я, чтобы вы отказались от ваших ванн… молочных ванн, делающих вашу кожу такой белой? Нет, не требую! Так не просите меня, следовать извращенной моде безумного двора вашего брата.
   — Я прошу сделать это, — сказала Марго, — если ты хочешь приблизиться во мне. Тебе так дороги грязь и пот твоего тела, что я не заставлю тебя расставаться с ними… если ты не будешь подходить в таком виде ко мне.
   — Мадам, вы назначаете чрезмерно высокую плату за то, что мне не слишком-то и нужно.
   С этими словами он покинул ее и отправился к Дайель. Марго обрадовалась. Она ушла в свою спальню и отправила одну из фрейлин с запиской к де Люку, принесшему манеры и обычаи Лувра в Нерак.
   Находясь во владениях своего зятя, Катрин ощутила, что к ней возвращается ее прежняя сила. Ревматизм по-прежнему беспокоил королеву-мать, но ее настроение поднялось. Она приехала сюда выяснить, что делает Наваррец в своем удаленном от французского двора королевстве, какими ресурсами он располагает. Она хотела с помощью дам из Летучего Эскадрона выведать у здешних министров наваррские секреты. Официальными целями визита были примирение королей Наварры и Франции, проведение в Нераке совещания гугенотов и католиков, очередная попытка устранения религиозных противоречий. Катрин казалось, что она добилась определенного успеха. Она меняла свой цвет в соответствии с ближайшим окружением, точно хамелеон. Находясь в бастионе гугенотов, она сочувствовала им. Она даже освоила простую речь, которой отдавали предпочтение эти люди; Катрин отказалась от экстравагантного, напыщенного языка, вошедшего в моду при французском дворе. Иногда все это начинало смешить Катрин; она запиралась в ее покоях с фрейлинами, и они пародировали «язык Ханаана», как называла Катрин пуританскую речь; они добавляли к ней скабрезности; Катрин смеялась при этом до слез, которые текли по ее щекам. Но на следующий день она невозмутимо приветствовала гугенотов и обращалась к ним на упрощенном французском так естественно, словно всю жизнь говорила на нем.
   Не начинали ли гугеноты забывать ходившие о королеве-матери слухи? Не начинали ли эти люди доверять ей? Резня Варфоломеевской ночи черной тенью следовала за Катрин. Забудется ли когда-нибудь тот кошмар?
   Марго сильно увлеклась Тюренном. Если бы можно было заставить ее уделять политике больше внимания, чем любви, каким бы союзником она стала бы! Тюренн был вторым по значению — после Наваррца — человеком неракского двора. Он являлся племянником Монморанси, родственником Наваррца и главным советником короля. Катрин могла бы приказать одной из дам Летучего Эскадрона соблазнить влюбчивого Тюренна, если бы он не увлекся Марго. Еще ни одна королева не имела такой строптивой дочери, подумала Катрин.
   Проходили месяцы, в течение которых Катрин постоянно думала о короле Франции; иногда ее охватывало сильное желание находиться рядом с ним; она утешала себя тем, что выражала свои чувства в письмах. Своей близкой подруге, мадам д'Узе, которую она оставила при дворе в качестве своей шпионки, Катрин писала: «Сообщай мне новости о короле и королеве. Я завидую тебе — ты видишь их. Никогда с момента рождения Генриха я не лишалась этого счастья так надолго. Он находился в Польше восемь месяцев; сейчас уже прошло семь с половиной; разлука с любимым сыном продлится еще целых два месяца».
   Переговоры католиков и гугенотов продолжались; было достигнуто некоторое соглашение. Наваррец заверил Катрин в том, что он хочет оставить жену у себя; Марго выразила согласие. Катрин была готова вернуться в Париж.
   Наваррец был удовлетворен соглашением, которое он заключил с королем Франции через королеву-мать. Гугеноты и католики получали одинаковый статус во Франции; девятнадцать городов передавались гугенотам Катрин покидала Наварру, и это радовало Генриха, поскольку он не доверял своей теще и не любил ее. Она увозила с собой Дайель, которая была очаровательной любовницей; однако в последние недели Генрих положил глаз на хрупкое, трогательное создание — мадемуазель де Ребур, отличавшуюся от всех прежних женщин короля Наварры — раньше Генрих предпочитал дам, пышущих, как он сам, здоровьем. Нет, он без сожаления предвкушал отъезд королевы-матери.
   Марго так глубоко увязла в романе с красивым Тюренном, что позабыла о своей тоске по Парижу. Катрин отправилась назад на север; никто не пустил по этому поводу слезу.
   Но ее волнения не закончились. Была предпринята попытка восстания в Салюсе — городе, важность которого определялась его нахождением на франко-итальянской границе Белльгард, правитель салюсского доминиона, прибыл в столицу и превратил ее в крепость.
   Катрин услышала эту новость, когда путешествовала по Дофинэ, она вызвала Белльгарда к себе, но он проигнорировал приказ королевы-матери; она приказала герцогу Савойскому доставить к ней правителя Салюса; Катрин несколько недель испытывала раздражение из-за того, что ее свидание с Генрихом откладывается; наконец мятежника привели к королеве-матери.
   Она приняла Белльгарда и герцога Савойского в присутствии кардинала Бурбона.
   Катрин с грустью в голосе говорила им о достоинствах короля; обо всем сделанном им для своих подданных; она заявила, что испытала потрясение, узнав о существовании людей, не ценящих доброту монарха. Она немного поплакала. Произнесла свои любимые фразы: «Разве я не просто слабая женщина? Что я могу сказать вам? Как я должна поступить с предателем?»
   Белльгард был так тронут слезами и красноречием Катрин, что заплакал вместе с ней; но когда она спросила его, что он собирается делать с салюсским доминионом, он наконец заговорил о религиозных противоречиях между его народом и французским двором; он подчеркнул, что необходимо принять во внимание волю граждан. Он сказал Катрин, что не может взять на себя ответственность за случившееся; народ избрал его своим глашатаем, потому что он — правитель Салюса.
   — Месье, — сказала Катрин, отбросив образ слабой вдовы. — Я приехала сюда, чтобы раз и навсегда решить этот вопрос. Мы оба не покинем этот город, пока вы не поклянетесь в верности королю. Если вы не сделаете это…
   Она пожала плечами и позволила себе продемонстрировать одну из тех ее улыбок, которые всегда пробуждали страх в людях.
   Результатом беседы Белльгарта с королевой-матерью стало то, что он в присутствии совета поклялся в верности королю. Но Катрин не была удовлетворена этим поступком Белльгарда. Она окружила его шпионами; теперь она знала о каждом произнесенном им слове, о любом его шаге.
   — Я не доверяю человеку, предавшему короля, — сказала она кардиналу Бурбону. — Делать это было бы неразумным.
   Она определенно не доверяла Белльгарду. Однажды ночью он скоропостижно скончался. Еще днем он чувствовал себя отлично, съел обильный ужин, выпил обычное количество вина.
   Теперь Катрин была свободна и могла отправиться к сыну.
   Обняв благоухающего Генриха, она пролила искренние слезы.

 
   Катрин быстро поняла, что за время ее отсутствия многое изменилось во французском дворе; она спрашивала себя, не следовало ли ей остаться в Париже вместо того, чтобы мирить католиков с гугенотами и налаживать брак людей столь ленивых и аморальных, что шансов на совместное счастье у них было не больше, чем у представителей враждующих религий?
   Ее сильно взволновала деятельность одного человека, о котором она недостаточно много думала во время своего пребывания в Наварре. Забывать о существовании герцог де Гиза было неразумно.
   Катрин обнаружила, что с момента ее отъезда из Парижа Католическая лига значительно окрепла. Она пустила корни по всей стране; в большинстве городов образовались ее отделения. Лигу поддерживали Рим и Испания. Чего она добивалась? Катрин была уверена, что истинная цель отличалась от провозглашаемой. Говорили, что Лига стремится дать людям утешение и покой, но Катрин подозревала, что смысл ее активности — утверждение власти одного человека.
   Королева-мать поняла, что король не изменил своим экстравагантным привычкам. Жуаез и Эпернон стали его любимыми фаворитами; Жуаез был простодушен и глуп, но Катрин не до конца разобралась в Эперноне. Генрих раздаривал своим друзьям сотни аббатств, находившихся теперь в руках людей, которых не следовало и подпускать к ним Баттус устраивал уличные шествия; королевские банкеты стали вызывающе роскошными.
   Катрин боялась очередной выходки ее младшего сына Анжу; когда королева Элизабет заявила Симерсу, — находясь в Англии, он пытался склонить ее к французскому браку, — что она не выйдет замуж за человека, которого не видела, Катрин почувствовала, что это — дарованный небесами шанс избавить Францию от молодого проказника; согласившись взять Анжу к себе, Элизабет заслужит искреннюю благодарность его матери.
   Искавший новых приключений Анжу не возражал против путешествия; в июне он пересек пролив и высадился в Англии.
   Катрин с помощью шпионов наблюдала за этим гротескным ухаживанием. Она знала, что Элизабет не уступает ей в хитрости, но англичанка обладала многими женскими качествами, отсутствовавшими у Катрин. Королева-мать со смехом следила за другой королевой, главной чертой которой она считала безмерное тщеславие. Она знала, что Элизабет заигрывает с Лейчестером, который, потеряв надежду жениться на королеве и стать королем Англии, недавно тайно вступил в брак с графиней Эссекс. Этому содействовали Симерс и его шпионы; по приказу Катрин они убедили, и Лейчестера в том, что переговоры о французском браке продвинулись вперед, и у него нет шансов жениться на королеве, остановившей свой выбор на герцоге Анжу.
   Что касается методов ухаживания за сорокашестилетней женщиной, которыми пользовался двадцатипятилетний сын Катрин, то тут королева-мать предоставила ему свободу; он обладал большим опытом в таких делах.
   Анжу, изменив свой вид, отправился в Гринвичский дворец просить аудиенцию у королевы; получив ее — она отлично знала, кто пожаловал к ней, Анжу бросился к ногам Элизабет и пробормотал, что он от восхищения теряет дар речи.
   Элизабет нашла этот подход романтичным и очаровательным, хотя ее соотечественников смешили французские манеры и обычаи. Она сообщила своим фрейлинам, — и это стало известно Катрин, что Анжу значительно менее безобразен, чем ей внушали. Его нос действительно был большим, признала королева Англии, но у всех Валуа крупные носы; она не рассчитывала на то, что в этом отношении он отличается от своих родственников. Да, он не вышел ростом, но это пробуждает в ней нежность к Анжу. Ей нравились причудливые манеры герцога, его смелость. Он умел танцевать лучше любого английского придворного.
   Катрин знала, что рыжеволосая королева тайком посмеивается над своим ухажером — так же, как и ее подданные. Знатная молодежь пародировала на улицах жеманную походку Анжу, смеша этим прохожих; юноши копировали экстравагантные туалеты герцога и его приближенных. Катрин знала: поняв, что над ним потешаются, Анжу придет в ярость; однако сухой английский юмор позволил избежать этого.
   Королева обласкала его, точно обезьянку; она заставляла Анжу появляться с ней на людях, называла герцога «ее маленьким лягушонком».
   Она, конечно, знала, что за ней следят. Она была достаточно кокетлива и тщеславна, чтобы получать удовольствие от ухаживаний чудного герцога, однако в то же самое время она просчитывала плюсы и минусы такого брака. Может ли сорокашестилетняя королева-протестантка выйти замуж за двадцатипятилетнего принца-католика? Для Элизабет это был не самый удачный брак; министры отговаривали ее от этого шага, но она была готова проявить благосклонность к этому союзу — ей хотелось, чтобы галантное ухаживание молодого человека продлилось как можно дольше. Катрин видела копию письма, которое направил королеве сэр Филипп Сидней; в нем шла речь об этом браке. Оно было смелым; читая его, Катрин испытала желание пригласить сэра Филиппа к себе на обед. Он недолго оставался бы в живых после этой трапезы.

 
   Любимая, обожаемая королева! Как опечалился — если не возмутятся — ваши подданные, увидев вас вступившей в брак с французом-папистом, сыном современной Иезавели, брат которой пожертвовал своей сестрой, чтобы облегчить организацию истребления наших единоверцев. Будучи католиком, он не сможет и не захочет стать вашим защитником; взойдя на трон, он уподобится мечу Аякса, который не столько помогал обнажавшим его, сколько становился для них бременем.

 
   Королева Англии получила это письмо; Катрин поняла, что Элизабет весьма серьезно задумалась над ним. Но некий Стаббс, осмелившийся составить письменный протест и оскорбивший герцога, назвав его «не похожим на мужчину и принца», был сурово наказан; ему отрубили правую руку. Подобная участь постигла человека, опубликовавшего заявление Стаббса.
   Катрин изучила отпечатанный текст, стоивший этим людям их рук «Этот человек — сын Генриха Второго; со дня женитьбы последнего на Катрин Медичи его семья была обречена на вырождение; родные Генриха, отвергавшие Евангелие, постоянно боролись друг с другом. Теперь негодный отпрыск французской короны явился сюда, чтобы жениться на сиятельной английской нимфе».
   Для королевы Англии было типичным то, что она наказала этих людей, хотя и приняла во внимание слова сэра Филиппа Сиднея. Возможно, она изображала, что очарована перспективой этого брака, опасаясь реакции Франции, Испании и Рима на ее отказ.
   Поэтому она удерживала возле себя претендента на ее руку и сердце; сначала она разыгрывала из себя невесту, затем пошла на попятную, облачившись в девичью скромность, смешную для сорокашестилетней женщины с небезупречной репутацией; она заказала себе бриллиантовую брошь в виде лягушонка; она прикрывала свои хитрые глаза веками с белесыми ресницами, проявляя то энтузиазм, то сдержанность, дожидаясь удобного момента для отправки ухажера назад во Францию.