Холт Виктория. Долгий путь к счастью

   — Так я и думал, что вы на пони катаетесь, — пренебрежительно буркнул он.
   — Да? А на чем же ты выезжаешь? — поинтересовалась я.
   — На лошади, конечно.
   — Нам тоже потом разрешат пересесть на лошадей, — вмешалась Эсмеральда.
   Он проигнорировал ее.
   — Мы и на лошадях можем ездить не хуже, — продолжала я, — от пони они ничем не отличаются.
   — Да что ты понимаешь в этом?
   Перебранка продолжалась до самой конюшни.
   Филипп высмеял наших пони, что просто взбесило меня, потому что я была страстно привязана к своему любимцу Брауни, но надо признать все-таки, что с тех пор отношение к этому славному созданию изменилось. Филипп указал нам лошадь, на которой он ездил.
   — Да она маленькая, — поддела я его.
   — Спорим, что ты и на такой не удержишься.
   — Спорим, что удержусь.
   Вызов был брошен. Эсмеральда задрожала, приговаривая: «Нет, Эллен, не надо», но я уже взобралась на лошадь без седла и с независимо важным видом сделала несколько кругов по выгону. Сознаюсь, было страшновато, но уступать в споре я ему не собиралась, к тому же мне надо было «отомстить» за обиду, нанесенную мальчишкой моему милому Брауни.
   После меня на лошадь сел Филипп и продемонстрировал нам несколько фигур и нехитрых трюков. Воображал он ужасно. Мы с ним цапались постоянно, однако это нам обоим нравилось. А вот Эсмеральда обычно горевала, думая, что мы просто ненавидим друг друга.
   — Маме это не понравится, — предупреждала она, — помни, он все-таки Каррингтон.
   — Что же, а я — Келлевэй, — отвечала я, — и это ничуть не хуже, чем Каррингтон.
   Филиппа в то лето сопровождал гувернер, виделись мы довольно часто. Именно тогда я впервые услышала о Ролло.
   — Глупое какое-то имя, — бросила я, отчего Филипп просто побагровел от ярости.
   Его брат Ролло был на десять лет старше. Филипп, которому было двенадцать, говорил о нем с гордостью. Ведь двадцатидвухлетний Ролло, студент Оксфорда, по мнению Филиппа, был велик и недосягаем.
   — Жаль только, что нельзя ему сменить имя, — повторила я как-то, лишь бы досадить приятелю.
   — Эх ты, невежда, да это величайшее из имен. Его носили викинги.
   — Викинги — те же пираты, — съязвила я опять.
   — Они властвовали над всеми морями. Все земли им покорялись. Викинг Ролло был один из их повелителей. Когда он явился во Францию, король так перепугался, что сразу отдал ему часть своих владений. Теперь это называется Нормандией. Мы сами — норманны. — Он свысока глянул на нас. — Мы явились сюда и завоевали вас.
   — Ничего подобного, — завопила я, — мы тоже норманны, так ведь, Эсмеральда?
   Эсмеральда не знала, что ответить. Я подтолкнула ее. Она совершенно терялась в присутствии Филиппа. Хотя все равно вряд ли мы оба приняли бы во внимание какие-нибудь ее суждения.
   — Наша норманнская кровь знатнее вашей, — продолжал хвастаться Филипп, — мы были княжеского рода, а вы — простые смертные.
   — Ну нет, не было этого…
   Споры шли бесконечно.
   — Мама будет возмущаться, если узнает, как ты ссоришься с Филиппом. Ты все время забываешь, что он Каррингтон.
   Вспоминаю приезд Ролло из Оксфорда. Первый раз в жизни я увидела его верхом, они с Филиппом ехали по тропе. У Ролло была лошадь белой масти, и когда он проехал мимо, я сказала Эсмеральде, что ему явно не хватало шлема с рожками, тогда уж сходство с викингом было бы безупречным. Говорить с ним мы не говорили. Филипп небрежно поприветствовал нас, всем своим видом давая понять, что на каких-то девчонок он не собирается тратить время, имея такого потрясающего спутника. Сам Ролло едва ли нас заметил.
   Безусловно, старший сын Каррингтонов получил приглашение от кузины Агаты. Суета в нашем доме поднялась неописуемая. Кузина просто в лепешку перед ним разбилась. Нянька Грейндж сказала потом, что разве только самого Господа Бога так приняли бы, но Мадам уже вонзила в него зубищи, чтобы придержать для Эсмеральды. «Он ведь унаследует все их миллионы, скорее всего, — говорила она, — а вот юному мистеру Филиппу достанутся лишь крохи».
   Возвратившись в Лондон, я еще несколько раз сталкивалась с Ролло. Как-то во время его каникул у нас был прием. Каррингтоны прибыли с сыном. Мне так всегда нравились торжественные приемы и балы, когда улицу запруживали экипажи, направлявшиеся к нашему подъезду, украшенному красно-белым шатром-навесом, чтобы оградить гостей от непогоды. Любопытные выстраивались вдоль улицы и наблюдали за прибытием приглашенных избранников. За всем этим я обожала наблюдать из окон детской.
   То были славные дни. Каждое утро я встречала с восторгом. Прислуга всегда много обсуждала хозяйских гостей, особенно Каррингтонов. Иногда кузина Агата и кузен Уильям Лоринг отправлялись в особняк на Парк-Лейн. Провожая их, мы отчаянно жалели, что прием не у нас.
   Как я уже упоминала, немалую часть своей жизни я проводила на служебной половине и при любой возможности старалась забиться в какой-нибудь угол на кухне, чтобы послушать разговоры слуг. При Эсмеральде они всегда были начеку, а вот моего присутствия подчас просто не замечали, возможно, потому что знали, какая меня ждет судьба: не подняться мне высоко, полагали они.
   Как-то я услышала: «Эта мисс Эллен ни то ни се. Небось когда подрастет, отдадут ее в гувернантки. А по мне так уж лучше горничной. Твердо знаешь свое место и обязанности». Мысль эта всерьез меня не встревожила. Я пребывала в уверенности, что в свое время я сумею позаботиться о себе. А в те дни мое неопределенное положение в домашней иерархии давало мне великолепную возможность «сидеть на двух стульях». Слуги особенно не стеснялись меня в разговорах. Я очень быстро усвоила, что Сама и Сам — прозвища кузины Агаты и кузена Уильяма, что Сама — скупа, придирчиво изучает каждую неделю продуктовые счета, представляемые главным поваром, да еще и сурово допытывается до всех кулинарных подробностей; что Сам не смеет даже пикнуть в присутствии хозяйки. Сама увлечена тонкостями светской жизни — вон как за этими Каррингтонами увивается. Просто бесстыдство! А у тех-то достаток, да в доме порядок, ей-богу, и в особняке на Парк-Лейн, и в Сассексе, а вот повар слышал краем уха, что Сама вынудила своего супруга обзавестись владениями в Сассексе только потому, что Каррингтоны в тех краях обитают. Для Самой главное — вверх, любой ценой.
   Оказавшись свидетельницей бесконечных намеков и недомолвок (смысл которых, как думали слуги, я еще мала понять), я узнала, что Сама лелеет мечту породниться с этими знаменитыми Каррингтонами, а уж способ, который она избрала для этого, учитывая наличие у них сыновей, а у нее дочери, был прост как хлеб с маслом.
   Я изумилась тому, что кто-то мог всерьез воспринимать брак Эсмеральды с Филиппом или с тем умопомрачительным всадником на белой лошади. Неудержимый смех вызывала одна только мысль о том, что я расскажу об этом Эсмеральде. Но пугать ее этим до бесчувствия не стоило. Она и так-то с трудом управляла своими эмоциями.
   Жить было интересно и в детских и учебных комнатах, и в гостиных, где я внимательно следила за кузиной Агатой, постоянно напоминавшей о моем зависимом положении, интересно было и в служебных помещениях, на кухне, где я впитывала «секретную» информацию, которую щедро раздавали слуги, особенно потеряв бдительность и отяжелев после плотного обеда из куриной запеканки, например, и напитка из бузины или одуванчиков.
   Таинственность моего происхождения даже нравилась мне. А уж одна мысль о том, что я могла бы иметь в качестве матушки какую-нибудь кузину Агату, внушала отвращение. Эсмеральде я об этом прямо говорила, особенно если случалось быть в плохом настроении. Возможно, кузен Уильям Лоринг мог быть и неплохим отцом, но его покорность и преданность супруге удручали меня.
   Проходила осень, наступала зима. Трещали в каминах дрова, в парке лопались колючие шарики каштанов, являлся булочник изо дня в день, грохотали на улицах экипажи. Медленно ползущие эти коляски, сидящие в них чужие люди всегда будоражили мое воображение, и я выкладывала Эсмеральде очередную историю, которую она слушала разинув рот, а потом обязательно спрашивала:
   — А откуда ты знаешь, кто там сидит, куда и зачем едет? Я в ответ прищуривалась и присвистывала.
   — Немало есть материй на этом свете, Эсмеральда Лоринг, которые недоступны тебе, — торжественно заявляла я.
   Она вздрагивала и с благоговением смотрела мне в лицо (что было ужасно приятно). Часто я выдавала ей чьи-нибудь цитаты, неоднократно при этом скрывая истинного автора этих высказываний. А она верила, что это мои собственные мысли. Память у нее была гораздо хуже моей. Жалко, что она была столь никчемной и несуразной. От этого мое самомнение непомерно разрасталось. С этим, правда, всеми возможными способами пыталась справиться кузина Агата. Я же, хоть и знала из обрывков разговоров и слухов, по манерам хозяйки, что в доме обо мне невысокого мнения, старалась не унывать, ведь мне так была нужна уверенность в себе.
   В душе я была авантюристкой, и это послужило поводом, чтобы заговорить о моих дурных наклонностях. Предметом особого увлечения был рынок. В нашем районе рынков и близко не было, но кое-кто из слуг обычно отправлялся туда, что всегда обсуждалось заранее. Однажды я уговорила Рози, одну из горничных, взять меня ссобой. Рози была взбалмошной девицей, вечно около нее вились кавалеры, одного из которых она наконец-то приглядела в качестве мужа. Теперь все ее разговоры сводились к обсуждению «сундука с приданым», для которого она собирала всякую всячину. Часто она приносила свое богатство в кухню.
   — Гляди, что я ухватила на рынке, — щебетала она, сияя, — дешево до чертиков!
   В общем, я уломала ее сводить меня на рынок. Рози тоже не прочь была нарушить правила. Ко мне она неплохо относилась, даже посвящала меня в свои любовные дела. Избранник ее служил кучером у Кар-рингтонов, после свадьбы они намеревались жить вместе на извозчичьем дворе.
   Незабываемым стало первое впечатление — настоящие фонари, сочный язык кокни, хриплые голоса торговцев, расхваливающих свой товар. На прилавках красовались груды румяных яблок, бок о бок с ними горы ярких груш, россыпи орехов. На дворе стоял уже ноябрь, и уже все было украшено рождественской зеленью — остролистом и омелой. В восторг привели меня гончарные и скобяные ряды, бесконечные вереницы вешалок с поношенной одеждой, чаны с тушеным угрем, другой снедью, которую можно было съесть прямо на улице или взять домой; пряный дух, исходивший из коптилен и рыбных лавок, дурманил голову. Но больше всего меня поразили люди, которые покупали, торговались, толкались, смеялись… Рынок показался самым удивительным местом, которое мне довелось увидеть. После того похода с Рози я вернулась домой сияющая и расписала свое приключение Эсмеральде.
   Сгоряча я дала обещание сводить ее туда тоже. После этого она постоянно приставала ко мне с расспросами, и я откликалась, выдумывая все новые и новые истории, которые обязательно начинались словами: «Когда мы с Рози были на рынке…» Приключения — воображаемые — становились раз от раза все более невероятными, но именно от них у Эсме-ральды просто дух захватывало.
   Наконец настал день, когда мы с ней на самом деле побывали на рынке, и то, что из этого вышло, послужило причиной внимания ко мне самого Ролло Каррингтона. Дело было за неделю до Рождества, день, помню, выдался сумрачный и туманный, деревья в парке скрывались в дымке. Такую погоду я обожала. Парк казался заколдованным лесом, погруженным в синеватую пелену. Одного взгляда на него мне хватило, чтобы принять решение: «Я веду Эсмеральду на рынок сегодня!»
   Для всего дома день выдался непростым. Вечером предстояло дать званый обед. Все домочадцы только об этом и думали. «От нее уже в ушах звенит», — бурчал повар, имея в виду кузину Агату. Я прекрасно поняла его слова. Действительно, громогласные речи хозяйки разносились по всему дому.
   — Мисс Хеймер (так звали ее многострадального секретаря), карточки с именами гостей готовы? Потрудитесь еще раз удостовериться, что леди Эмили сядет справа от хозяина, а мистер Каррингтон справа от меня. Мистер Ролло должен сидеть в центре стола, но на правой от хозяина стороне. А цветы доставлены?
   Онс, как ураган носилась по всем этажам.
   — Уилтон! — взвыла она к дворецкому, — проследите там, чтобы расстелили ковры, установили навес, чтобы все было безукоризненно и вовремя!
   — Ивонна! — приказывала она своей горничной, — смотри, чтобы я к пяти уже встала после сна. Потом приготовишь мне ванну.
   Явилась она и на кухню с указаниями для повара. «Будто я сам не знаю, что мне делать», — ворчал тот.
   Трижды посылала она за Уилтоном, чтобы тот передавал прислуге ее все новые и новые приказы.
   Да, денек был еще тот. С теткой мы столкнулись на лестнице, но она пролетела мимо, даже не заметив меня. И снова я подумала, что сегодня даже очень подходящий день, чтобы отправиться на рынок. Няньку Грейндж задействовали в гладильной, гувернантку поставили украшать зал цветами. Так мы оказались «без гувернантки, без няньки, без надзора, без ничего», как убеждала я Эсмеральду.
   — Лучшего дня, чтобы ускользнуть да вернуться так, что никто не заметит, не будет, — твердила я.
   Рынок щедро освещается фонарями, потому что в декабре уже после четырех часов дня темнеет.
   — А… а фонари эти брызжут искрами, как вулканы, — расписывала я Эсмеральде все прелести предстоящего похода, — их зажигают уже в сумерках.
   Няньке Грейндж мы пообещали, что спокойно займемся своими делами, и вот сразу после ленча, примерно в половине четвертого, когда уже смеркалось, мы выбрались из дома. Давно я приметила номер нужного омнибуса, остановку, так что до цели мы доехали без происшествий. На рынок мы прибыли около пяти вечера.
   С ликованием я заметила разгорающийся восторг в глазах Эсмеральды. Она влюбилась во все сразу: в витрины лавчонок, украшенные «снегом» и «инеем», рождественские хвойные лапы, покрытые ватой, сувениры, игрушки, безделушки… Я тащила ее дальше, к мясникам, в чьем царстве главным богатством были свиные туши, развешанные на крюках, груды бифштексов, рулетов с яркими пятнами апельсинов между ними. Сами мясники в ярких фартуках, с острыми длинными ножами в руках орали: «Покупай! Покупай! Покупай!»
   Изучили мы и фруктовые прилавки, ломящиеся от яблок и орехов, развалы старьевщиков, бесконечные ряды чанов с дымящимися угрями, которых жадно поглощали прохожие. Из какой-то лавки донесся до нас умопомрачительный дух гороховой похлебки, не удержавшись, мы заглянули внутрь. Там было полно людей, они сидели на лавках, каждый что-то ел, пил, жевал. Был среди всей этой роскоши и шарманщик с непременной обезьянкой, у ног его лежала шляпа, куда зеваки бросали монетки.
   Мне было очень приятно, что мои рассказы о прелестях лондонского рынка не обманули ожиданий Эсмеральды. Вдруг жена шарманщика затянула немного резким, пронзительным голосом какую-то песенку, толпа вокруг нас стала сгущаться. Мы заслушались, но тут появилась тележка, доверху груженная скобяным товаром.
   — Па-аберегись! — раздался озорной голос ее хозяина. — Дорогу, дорогу! Едет Рэг и Бон'Эрри! Па-асторонись!
   Я подалась немного назад, и тут же толпа сжала меня и потащила к тротуару. Кто-то рядом окликал медленно ползущего Рэга и Бон'Эрри, тот в свою очередь отвечал — весело и дерзко. Я зазевалась, привороженная этими картинами «простой» жизни, а когда опомнилась, увидела, что Эсмеральды со мной рядом нет.
   Тут же я начала озираться, высматривая ее, заметалась в толпе, звала ее громко. Но той словно след простыл. Я не стала сразу впадать в панику. Она должна быть где-то на рынке, уверяла я себя, далеко она не могла уйти. Я ведь предупреждала ее, чтобы она никуда от меня не отходила, да это и так не в ее характере. Толпу я всю прочесала вдоль и поперек, но нигде не видно было Эсмеральды. И вот спустя минут десять, после отчаянных поисков, я начала всерьез беспокоиться. В моих карманах были все монеты, с огромным трудом изъятые из нашей копилки, куда так легко соскальзывали пенсы и шиллинги и откуда так нехотя они «выбирались» (для этого нужно было просунуть в щель копилки лезвие ножа, поймать на его поверхность денежку и потом все это выудить). Как Эсмеральда сама, без денег доберется до дома? Прошло еще полчаса, я уже была просто в ужасе. Это ведь я притащила сюда Эсмеральду, я ее потеряла!
   Мое воображение, так увлекающее других, когда я была в хорошем настроении, сейчас обернулось моим безжалостным врагом. Я уже представляла Эсмеральду в лапах какого-нибудь злодея, вроде Фиджина из «Оливера Твиста», видела, будто ее заставляют шуровать по чужим карманам. Разве она сможет этому научиться?! Да ее полиция сразу схватит и доставит в родительский дом. А может, цыгане ее умыкнули? Вон стоит посреди рынка прорицатель-цыган. Ей они лицо намажут соком грецкого ореха и поставят корзинками торговать. Конечно, кто-то мог и специально ее похитить, чтобы потребовать выкуп… И все это — дело моих рук! Городские приключения, вроде рынка, были с нашей стороны невиданной дерзостью. Предпринимая эту затею, стоило подумать, как мы сможем незаметно пробраться обратно в дом, раз уж удалось потихоньку выскользнуть. Только потому, что вечером ожидался прием, можно было на что-то надеяться.
   А тут еще и Эсмеральда пропала. Что же мне делать? Ответ был один. Надо возвращаться домой. Повиниться в содеянном и снаряжать розыскную группу.
   Все это было так неприятно, досадно, ибо я понимала, что такого мне никто никогда не забудет, более того, возможно, результатом станет переселение меня в приют. Уж после совершения такого страшного греха никто не осудит кузину Агату, если она сдаст меня в богадельню. Может, она только и ждет повода для оправдания?
   С рынка я никак не могла уйти. Снова и снова вглядывалась в лица — а вдруг? Вдруг появится Эсмеральда? Один раз мне показалось, что она мелькнула в толпе, я бросилась туда, но нет, это была ошибка.
   Вечер сгущался. Дорога сюда да плюс целый час здесь, потом дорога обратно, размышляла я, да, пора возвращаться.
   Я пришла к остановке омнибуса, стала ждать. Как же долго я ждала! Вдруг какое-то злобное отчаяние охватило меня. Ну что за дура эта Эсмеральда! Ругань облегчала душу. Безмозглая маленькая дура! Стояла бы уж около меня, что ли?
   Наконец появился омнибус. И что же я скажу всем? Да, без неприятностей не обойтись. А как она найдет дорогу домой? А вдруг с ней действительно случится что-нибудь?
   Я сошла около дома, надеясь незаметно проскользнуть в служебный вход. У парадного подъезда я заметила алый навес, красный ковер, прибывающих гостей. Бегом я помчалась за дом, к другой двери. Надо срочно найти Рози! Она больше других расположена ко мне. А сейчас она, скорее всего, на извозчичьем дворе, ведь, наверное, приехал кучер Каррингтонов, так что возможности повидаться с ним она не упустит.
   Но там ее не оказалось. О небо, единственное, что мне оставалось теперь, — явиться в дом и повиниться первому встречному. Повару? Он, должно быть, бушует на кухне, доводя все блюда до совершенства. Няньке Грейндж? Она, может быть, даже не будет сильно осуждать меня, ведь она уверена, что мне по наследству передалась масса отрицательных качеств. «Дурная кровь играет», — обычно со знанием дела шепотом говорила она.
   У черного входа было пусто, никто меня не заметил. Я поднялась по лестнице в холл и тут услышала голоса, увидела… полицейского, такого важного, самоуверенного, благожелательного, а рядом в сравнении с ним, такая маленькая, такая бледненькая Эсмеральда.
   — Бродила по улицам, — объяснял полицейский, — говорит, потерялась. Мы доставили ее к вам сразу, как только она сообщила адрес, мадам.
   Это выглядело настоящей жанровой картиной, которую никогда мне не забыть.
   Кузина Агата, сверкая белизной декольте, мерцая переливами бриллиантов и изумрудов, кузен Уильям в безукоризненном вечернем костюме спустились в холл с верхних ступеней лестницы, где они встречали гостей. Вместо этого им теперь пришлось встречать собственную дочку-"бродяжку", доставленную полицейским.
   Несколько гостей находились прямо на лестнице. Только что прибыли Каррингтоны — мистер Кар-рингтон, леди Эмили и сам Ролло. Я заметила, будто каждый дюйм огромной фигуры кузины Агаты источал возмущение и досаду; ее изумрудные серьги колыхались от негодования. Эсмеральда принялась плакать.
   — Ну что вы, теперь все будет хорошо, — попытался успокоить девочку полицейский.
   — Боже! — воскликнула леди Эмили. — Что, ради всего святого, случилось?
   — Да вот дочь наша заблудилась… — начал было кузен Уильям, но тут же смолк от одного взгляда своей дородной супруги.
   — Где няня? О чем она думает? — гремела та. — Эсмеральда, иди в свою комнату!
   Тут сквозь слезы Эсмеральда увидела меня и завопила:
   — Эллен!
   Кузина Агата развернулась, ее грозный взгляд пронзил меня насквозь.
   — Эллен! — голос звучал зловеще.
   Я сделала шаг вперед и начала:
   — Мы просто хотели съездить на рынок…
   — Уилтон!
   Дворецкий, сама сдержанность, само достоинство, явился пред хозяйские очи.
   — Да, мадам. Дети безотлагательно будут отправлены в спальни. — И уже обращаясь к полицейскому, он произнес:
   — Соблаговолите следовать за мной, надеюсь, прохладительные напитки в какой-то степени возместят ваши хлоплты. Вот и няня, мадам.
   В холле появилась нянька Грейндж. Она крепко взяла нас за руки. Гнев ее сочился даже из пальцев. Объяснения еще впереди, но в тот момент я чувствовала только облегчение — с Эсмеральдой все в порядке. К тому же самое сильное впечатление на меня произвело совершенно неожиданное явление: пристальный, изучающий взгляд голубых глаз самого Ролло, который я заметила на себе. Что же так заинтересовало его, думала я, плетясь за нянькой. Все гости с любопытством наблюдали за нами. Кое-кто улыбался. А мы тем временем шли наверх, в детскую.
   — Мы просто хотели посмотреть рынок, — вновь принялась объяснять я.
   — Это может стоить мне рабочего места, — буркнула нянька Грейндж злобно. — И я прекрасно знаю, кто из вас зачинщик. Ты, мисс Эллен. И не вздумай ничего валить на мисс Эсмеральду. Она просто поддалась тебе.
   — Я сама хотела туда, няня, — заскулила Эсмеральда.
   — Она тебя подбила, — возразила Грейндж, — я что, не знаю мисс Эллен?
   — Да, затеяла все я, и нечего ругать Эсмеральду, — сказала я.
   — Что тебе скажет мадам, дорогая мисс, я не знаю. Но оказаться в твоей шкуре я бы не хотела.
   Без ужина — что, впрочем, совершенно не волновало нас — отправились мы по своим комнатам. Лежа в кровати, я все прикидывала, каково мне будет в приюте.
   Уже совсем поздно, когда гости разъехались, заглянула Рози. Глаза ее блестели, как обычно после свиданий со своим кучером. Рози присела на краешек кровати и тихонько засмеялась.
   — Ну, ты и штучка! Вот только мисс Эсмеральду зря потащила. Ясное дело, что она потерялась, могло быть и хуже.
   — Да разве я знала, что она окажется такой бестолковой.
   — Отправиться вот так, на свой страх и риск… По-моему, ты здорово влипла.
   — Я знаю, — вздохнула я.
   — Ну-ну, выше нос. Хуже морской стихии ничего не бывает, как говаривал мой первый любовник. Он был моряком.
   — А как там, в приюте?
   Лицо Рози неожиданно смягчилось, потеплел взгляд.
   — Вот моя родственница Элис вышла из одного. Ничего. Вполне видная из себя дама. В гувернантки пошла. Обычная работа горничной не по ней. Куча подруг. Знаешь ведь, сколько среди людей приютских!
   Она наклонилась и поцеловала меня. Ей явно хотелось утешить и подбодрить такую девочку, как я. Она была так счастлива со своим женихом, что хотела своим счастьем одарить весь мир.
   Я подумала, что, пожалуй, ничего страшного для меня не будет в приюте…
   Следующим утром кузина Агата послала за мной. Вид у нее был, будто она провела бессонную ночь.
   — Что за поведение! — заявила она. — Ты знаешь, я потеряла окончательно веру в тебя. Понимаю, что многое досталось тебе «в наследство», как говорится, по крови. Но мы с мистером Лорингом действительно не знаем, что делать с таким ребенком, как ты. Другие давно пристроили бы тебя в приют. В конце концов, у нас есть своя дочь, она требует забот и внимания. Но для меня родственные узы святы, а ты все-таки принадлежишь нашей фамилии. Ты, однако, жестоко испытывала наше терпение, мое и мистера Лоринга. И я хочу предупредить тебя, что ты должна исправиться, если намереваешься впредь оставаться в стенах нашего дома.
   Я сказала, что не предполагала, что Эсмеральда может потеряться, и добавила, что, не случись этого, никто даже и не узнал бы, что мы были на рынке.
   — Какая низость! — вскричала она. — Это невыносимо! Да, я очень рада, что она потерялась, хоть это и напрочь испортило мне вечер, но по крайней мере теперь я осведомлена, какую змею пригрели мы у себя на груди!
   Няньке Грейндж приказано не выпускать меня из комнаты, пока я не выучу целой сцены из «Венецианского купца», говорила она. Может быть, это научит меня быть благодарной к тем, кто проявляет ко мне такое милосердие (кстати, возможно, в последний раз). Меня посадят на хлеб и воду до тех пор, пока я идеально не выучу этот отрывок.
   — Оказавшись в изоляции, — продолжала кузина Агата, — ты сможешь поразмыслить, какой же урон нанесла сама себе. Что подумают о тебе Каррингтоны, я просто не могу представить. Не удивлюсь, если отныне тебе не позволят общаться с Филиппом.