Холт Виктория. Римский карнавал

   Александр жестом велел ему встать; держался он несколько покровительственно и благожелательно.
   — Итак, сын мой, — проговорил он, — мы встретились.
   С этого момента он взял инициативу в свои руки. В его присутствии Карл не мог считать себя захватчиком; единственное, на что он был способен, — это с величайшим уважением говорить со святым отцом, который беседовал со своим сыном так, словно последний оказался в затруднительном положении.
   Ситуация становилась забавной, и тем не менее Карл пролепетал, что хотел бы беспрепятственно проследовать через Рим и именно для того, чтобы просить на это разрешение, он и явился сюда.
   При слове «просить» брови папы взметнулись вверх, но когда Карл, продолжая говорить, услышал с улицы звуки борьбы, он вернулся к действительности, вспомнив, что победитель — он и что Александр находится в его власти.
   — Значит, вы просите пропустить ваши войска через наши земли? — в раздумье повторил папа. Он смотрел поверх короля и улыбался так спокойно, будто видел перед собой будущее.
   — Да, ваше святейшество.
   — Хорошо, сын мой, мы пойдем вам навстречу, но только в том случае, если ваши солдаты покинут Рим немедленно.
   Король взглянул на одного из своих людей, выступившего вперед — смельчака, на которого не производили впечатление блеск и величие Александра.
   — Заложники, сир, — сказал он.
   — О да, святой отец, — проговорил король, — нам нужны заложники, если мы согласимся покинуть Рим.
   — Заложники. Кажется, это справедливое требование.
   — Очень рад, что ваше святейшество согласны с этим. Мы остановили свой выбор на Чезаре Борджиа и на турецком принце Джеме.
   Некоторое время Александр хранил молчание. Принц Джем, что ж, он согласен. Он отдаст его с радостью. Но Чезаре!
   С улицы до него донеслись крики насилуемых женщин; он чувствовал запах дыма. Рим был в руках грабителей. Город был в огне и взывал к своему святому отцу, находясь в агонии. Он должен спасти его при помощи Джема и Чезаре.
 
   Глядя на гладь Адриатики, Лукреция испытывала растущее беспокойство. Она знала, что Джованни находится в отчаянном положении. Он получал содержание от папы и от неаполитанцев и в то же время работал на Милан. Как могла она винить его? Ничто не заставило бы ее поступить во вред своей собственной семье, так как же она может винить за это Джованни? Лукреция старалась избавиться от мыслей о муже — слишком неприятным предметом для размышлений он ей казался.
   Но разве приятно вспоминать о неприятностях, происходящих в ее семье?! Что случилось с Борджиа? Когда путники приезжали во дворец Сфорца, Лукреция немедленно распоряжалась привести их к себе. Она давала им пищу и кров и заставляла рассказывать все, что они знали о ее отце.
   Она старалась представить себе его положение. Французы в Риме; дом ее матери разграблен; отцу пришлось принять короля Франции и согласиться на его условия. А Чезаре силой уведен из города как заложник завоевателей. Это самое плохое, что могло случиться. Она представляла его гнев и, опечаленная, тщетно старалась отвлечься от неприятных мыслей вышивкой или игрой на лютне. Прислушиваясь к суете внизу, она тут же устремлялась к дверям, откладывая в сторону рукоделие, надеясь увидеть посланцев отца.
   Вскоре приехал монах, голодный и оборванный, который сразу же велел отвести себя к госпоже, чтобы рассказать ей о событиях в Риме — он привез ей великие новости.
   Лукреция с трудом скрывала свою радость. Она хлопнула в ладоши, и рабы принесли воду, чтобы обмыть монаху уставшие ноги. Они принесли вина и еды. Но прежде всего Лукреция заставила монаха сказать ей, хорошие или плохие новости он принес.
   — Хорошие, сударыня, — воскликнул монах. — Самые хорошие из хороших. Как вы знаете, король имел аудиенцию у папы в Ватикане, и святому отцу пришлось принять условия французов.
   Лукреция кивнула:
   — И я знаю, что условия включали выдачу заложников, одним из которых стал мой брат Чезаре.
   — Именно так, госпожа. Они выехали из Рима вместе с неприятелем. Кардинал Борджиа и турецкий принц.
   — Как чувствовал себя мой брат? Скажите мне. Я знаю, что он был невероятно разгневан, поскольку оказалась задетой его гордость.
   — Нет, госпожа. Он был спокоен. Все видевшие его удивлялись не только его спокойствию, но и поведению святого отца, который прощался со своим сыном, казалось, с полным равнодушием. Мы ничего не понимали. Кардинал взял с собой много багажа. Очень позабавили французов семнадцать фургонов, обтянутых бархатом. «Что же это за кардинал, — спрашивали солдаты друг друга, — если он так интересуется барахлом?»И, как вы, мадонна, можете догадываться, принц отправился в путешествие с такой же роскошью.
   — Значит, они выехали из города, сопровождаемые насмешками врага, — сказала Лукреция. Но Чезаре все-таки сумел сохранить хладнокровие и достоинство. Какой же гнев он должен был испытывать!
   — Он всех удивил, когда солдаты в конце первого дня сделали привал. Я слышал, что зрелище было впечатляющее, когда он сбросил кардинальские одежды и, раздевшись до пояса, стал бороться с солдатами и победил их чемпиона.
   Лукреция хлопнула в ладоши и засмеялась.
   — Это наверняка привело его в восторг. Я знаю.
   — Их очень удивило такое поведение кардинала, мадонна. Но на следующий день они удивились еще больше.
   — Скорее расскажи мне, прошу тебя. Я просто сгораю от нетерпения.
   — На следующий вечер они нетвердым шагом направлялись в Веллетри. Было тихо и спокойно, никто не заметил, как один из погонщиков мулов поднялся и молча прошел мимо вражеских солдат. Этот погонщик дошел до трактира в городе, там его ждал слуга с лошадьми. Погонщик вскочил на коня и вместе со своим слугой поскакал в Рим.
   — Это был Чезаре, мой брат!
   — Да, это был кардинал собственной персоной, мадонна. Он вернулся в Рим к отцу, и я слышал, как шутили и смеялись в Ватикане по этому поводу.
   Лукреция рассмеялась от удовольствия.
   — Давным-давно мне не приходилось слышать таких приятных новостей. Какую, должно быть, он испытал радость А бедняге Джему, конечно, не удалось бежать?
   — Нет, он остался со своими тюремщиками. Говорят, ему не хватило силы воли его высокопреосвященства. Он не мог бороться с французами, как и не сумел бежать из плена. Он остался в стане врага. Но у них остался только один заложник вместо двух, причем более важный из двух — родной сын папы — бежал.
   Лукреция вскочила на ноги и протанцевала несколько па испанского танца перед взором удивленного монаха.
   Монах в изумлении смотрел на нее, а она продолжала кружиться, смеясь и откидывая назад голову, пока от кружения у нее не перехватило дыхание.
   Тогда она остановилась и пояснила:
   — Я просто потеряла голову от радости. Это хорошее предзнаменование. Мой брат обвел французов вокруг пальца. Это только начало. Мой отец освободит Италию от захватчиков, и все люди в стране будут благодарны ему. Это начало, говорю вам. Пойдемте! Теперь вы получите на обед самое лучшее, что найдется во дворце. Вам дадут самое хорошее вино. Вы должны веселиться. Сегодня вечером я устраиваю банкет, и вы будете моим почетным гостем.
   — Мадонна, вы слишком рано радуетесь, — глухо проговорил монах. — Ведь только один заложник ускользнул от врага. А многие земли Италии находятся в руках захватчиков.
   — Италию освободит мой отец, — торжественно ответила Лукреция.
   И тут же, сменив тон, позвала слуг и рабынь. Она приказала устроить во дворце банкет в этот же день.
   Чезаре торжествовал, а триумф брата был для нее не менее важен, чем собственный.
 
   Лукреция не ошиблась. Это было началом перемен к лучшему. Французы пришли в ярость от розыгрыша Чезаре, но ничего не могли изменить. Александр в ответ на их жалобу сочувственно покачал головой:
   — Кардинал вел себя очень плохо, — негромко подтвердил он; ему пришлось спешно ретироваться, чтобы успеть скрыть улыбку и не рассмеяться.
   Толстяк Джем не вынес тягот походной жизни, простудился и умер. Таким образом, за короткое время французская армия лишилась обоих заложников.
   Несмотря ни на что, пришельцы двигались к Неаполю, где король Альфонсо, прослышав о приближении неприятеля, поспешил на Сицилию, оставив свое королевство в руках сына Феррандино. Но Феррандино показал себя никудышным солдатом и, завидев врага, последовал примеру отца — присмотрел себе остров, где можно было укрыться, куда и направился вместе с двором, оставив Неаполь беззащитным перед лицом неприятеля.
   Казалось, Карлу Французскому улыбнулась удача, но его подвел климат и нерадивость солдат. Позади них раскинулась Италия, завоеванная ими Италия, они остановились в солнечном Неаполе. Женщины были ласковы, публичных домов хватало, и солдаты решили насладиться отдыхом после утомительного перехода.
   Между тем Александр не терял времени даром. Гонцы сновали туда-сюда между Ватиканом и Венецией, в Милан, к королю Испании и к императору Максимилиану.
   Александр подчеркивал, что до тех пор, пока все они не станут союзниками, Италия будет оставаться под пятой Франции, что не даст преимущества ни одному из них.
   Узнав о заключенном союзе, Карл встревожился. Солдаты позабыли о дисциплине, более того, они порой переставали подчиняться приказам, а многие были больны. Карл вот-вот должен был получить корону Неаполя, когда вдруг понял, что если она ему и достанется, то всего на какую-нибудь неделю, прежде чем враг сумеет одолеть его.
   Выход оставался только один — он должен как можно скорее покинуть Италию. Но по дороге ему предстоит встреча с папой, которого он считал организатором союза против него, Карла, он потребует ввести его во владение Неаполем.
   Карл выехал из Неаполя и направился на север, но Александр, узнав о его приближении, немедленно покинул Рим, так что, добравшись туда, король нашел Ватикан пустым.
   Вне себя от гнева, Карл продолжил свой путь — больше ему ничего не оставалось делать.
   Он был обескуражен. Он покорил страну со своими блестящими армиями, правители государств пали перед ним. Потом он захватил Рим, веря в то, что папа римский Борджиа такой же вассал, как и те главы государств, которые признали себя побежденными. Ему так казалось. Но… не было реальностью.
   Карл продолжал двигаться вперед, проклиная на чем свет стоит этого хитрого лиса из Ватикана.
 
   Александр, приехав в Перуджу, нашел тамошнюю жизнь весьма занятной. Он снова убедился в правильности своей стратегии. Как и раньше, когда умирал его предшественник, Каликст. Тогда он тоже выжидал, спокойный, готовый на компромиссы; теперь, как тогда, враги оказались в его руках.
   С ним были Джулия и Чезаре; но не было той, по которой он так скучал, — его любимой дочери.
   — Лукреция должна приехать сюда к нам, — сказал он Чезаре. — Мы слишком долго живем вдали друг от друга.
   Чезаре улыбнулся при мысли о возможности скорой встречи с сестрой. Он почувствовал себя счастливым. Отца очень позабавило приключение сына. Может, он начинал понимать, каким великолепным полководцем станет Чезаре? Ведь он вел себя совсем не так, как подобает кардиналу, когда вступил в единоборство с солдатами или задумывал побег из плена.
   Чезаре исполнилось двадцать; он возмужал, а папе, при всей его невероятной силе и здоровье, было уже шестьдесят три года.
   Чезаре мечтал о том времени, когда отец попросит его совета и когда он, Чезаре, сам будет принимать решения.
   Теперь же между ними царило полное согласие, потому что оба решили вызвать Лукрецию к себе в Перуджу.
 
   Джованни Сфорца, вернувшийся в Пезаро, не обрадовался письму папы.
   Он ворвался в комнату Лукреции, где она распоряжалась упаковкой вещей перед отъездом.
   — Ты никуда не поедешь, — сказал он.
   — Не поеду? — Она просто не могла в это поверить. — Но ведь так велел отец.
   — Я твой муж. И я скажу, куда тебе ехать, а куда нет.
   — Джованни, ты не имеешь права мешать мне.
   — Имею и помешаю.
   Он был смел, но только потому, что знал, сколько миль разделяют Пезаро и Перуджу. «Бедняга Джованни!.. — думала Лукреция. — Его никак не назовешь отважным человеком».
   И в то же самое время она ощутила тревогу, потому что тоже подумала о расстоянии, отделявшем Пезаро от Перуджи.
   Джованни был слабым человеком и поэтому всегда стремился показать свою силу, когда считал момент подходящим.
   Он повернулся к слугам:
   — Вытащите платья графини, — велел он, — и повесьте туда, где они должны находиться.
   После чего повернулся и вышел из комнаты.
   Лукреция не стала негодовать и поднимать шум. Она была дочерью своего отца и прекрасно знала, какова сила дипломатии. Она была убеждена, что после короткой задержки отправится в Перуджу. Так что она только печально улыбнулась и села писать письмо отцу.
   Джованни настоял на своем. Он понимал необходимость сделки. Его держали в бедности и считали ничтожеством. Но раз уж он муж Лукреции, Борджиа должны помнить, что нужно относиться с уважением к нему, Джованни, и они должны понять, что он имеет над дочерью папы и своей женой некоторую власть.
   Он хотел избавиться от навязанной ему роли молчаливого наблюдателя. Он хотел получить новое назначение в армии. Почему бы не присвоить ему теперь, когда папа получил в союзники Венецию, звание капитана венецианской армии? Александр легко может устроить это для своего зятя. Пусть сделает так, и тогда он, Джованни Сфорца, не станет чинить никаких препятствий Лукреции в знак благодарности за оказанную ему услугу.
   Когда папа услышал о желании Джованни, он рассмеялся.
   — Что ж, — сказал он Чезаре, — в нем еще сохранилось какое-то тщеславие. Посмотрю, что можно устроить для него, я поговорю с дожем.
   Чезаре относился к мужу Лукреции с презрением. Ему следовало бы ненавидеть его, каким бы тот ни был, только за то, что он женился на его сестре, но ему казалось унизительным, что сестре пришлось иметь дело с подобным ничтожеством.
   — Как жаль, — сказал он отцу, — что мы не можем придумать средство, чтобы избавить Лукрецию от Сфорца.
   Папа перевел взгляд на сына.
   — Возможно, — негромко ответил он. — Когда-нибудь… А пока отправим его к дожу.
 
   Джованни гневно ходил по комнате жены.
   — Значит, — кричал он, — мне дадут командный пост в венецианской армии?
   — Ты ведь рад этому, разве нет? — мягко спросила Лукреция. — Не этого ли ты добивался?
   — Со мной должны обращаться так же, как с твоим братом, — выкрикнул Джованни.
   — Разве с ним обращаются иначе? Джованни Сфорца и Джованни Борджиа оба получили возможность служить в венецианской армии, ведь так?
   — Да, это так. И оба мы командуем людьми. Но разница между нами есть. И ваш отец знает об этом. Я буду получать четыре тысячи дукатов, а твой брат — тридцать одну!
   — Но, Джованни, — успокаивала его Лукреция, — если бы ты не узнал о том, сколько станет получать мой брат, ты остался бы вполне доволен своими четырьмя тысячами.
   — Но я узнал! — На висках Джованни выступили вены. — Со мной так обходятся специально, чтобы показать, что я ничего не значу рядом с твоим братом. Твой отец умышленно оскорбляет меня. Я не позволю тебе ехать!
   Несколько секунд Лукреция молчала, потом угрожающе произнесла:
   — Если так, то ты не получишь и этих четырех тысяч дукатов.
   Джованни сжал кулаки и топнул ногой. Казалось, он вот-вот расплачется.
   Лукреция бесстрастно наблюдала за мужем. Она думала: «Скоро мы поедем в Перуджу и когда доедем до города, он покинет нас».
   Она отдалась приятным размышлениям о том времени, когда снова окажется рядом с отцом и Чезаре.

Чезаре

   Чезаре и отец обнимали Лукрецию. Как горячи и крепки были эти объятия!
   — Просто не могу понять, как мы могли жить без тебя, — заявил папа.
   — Мы скучали по тебе так, что не выразить словами, — негромко сказал Чезаре.
   Она бросалась от одного к другому, беря их за руки и целуя их.
   — О отец мой, о брат мой! — восклицала она. — Почему все люди кажутся такими ничтожными рядом с вами?
   Они заставили ее покрутиться, чтобы рассмотреть, как она выглядит. Она очень изменилась, заметил папа, постепенно брови ее становятся темнее. Чезаре вспомнил, что она должна была стать Джованни настоящей женой.
   — Наша малышка растет, — сказал папа. — Я упрекаю себя в том, что не удержал ее рядом с собой, несмотря ни на какие опасности.
   — Бывали сложные ситуации, — заметил Чезаре. — Думаю, мы пережили самые ужасные моменты нашей жизни, и было бы еще труднее, если бы наша дорогая Лукреция подвергалась опасностям.
   — Ты прав, сын мой. Но зачем грустить о прошлом. Давай лучше устроим праздник в честь возвращения моей ненаглядной дочери, я хочу посмотреть, как вы вместе будете танцевать и петь.
   Чезаре взял сестру за руку.
   — А что ты скажешь, сестренка?
   — Мне очень хочется потанцевать с тобой. Я хочу показать всем, как я счастлива, что все мы снова вместе.
   Чезаре охватил ладонями ее лицо и внимательно вгляделся в милые черты.
   — Ты изменилась, сестра?
   — Стала немножко взрослее, и только.
   — И лучше стала понимать жизнь, — добавил папа нежно и почти игриво. Чезаре поцеловал ее.
   — Надеюсь, дорогая, что испытание не было для тебя слишком тяжелым?
   Она поняла, что он имеет в виду, и рассмеялась:
   — Нет, вполне подходяще. Папа, глядя на них, положил руку сыну на плечо.
   — Пусть она теперь идет. Женщины должны нарядить ее к празднику. Тогда я увижу, как вы вместе танцуете, и почувствую себя счастливейшим из смертных, потому что двое моих любимых детей находятся под одной со мной крышей.
   Лукреция поцеловала отцу руку и вышла из комнаты, провожаемая взглядами мужчин.
   — Как же она хороша! — воскликнул Чезаре.
   — Я начинаю верить, что она самая очаровательная девушка в Италии, — заметил папа.
   — Нисколько в этом не сомневаюсь, — ответил Чезаре.
   Он быстро взглянул на отца. Джулия теряла власть над Александром, поскольку он не простил ее с тех пор, как она уступила притязаниям своего мужа и стала с ним жить. Он сделал широкий жест, отправившись встречать ее, и заплатил за нее выкуп, но Чезаре точно знал, что Джулия уже не любимица папы, и радовался этому. Его всегда раздражала растущая мощь семейства Фарнезе и постоянно увеличивающееся влияние на Александра.
   Появившись на балу, чтобы развлечься и насладиться любованием своими детьми, Александр задумался о будущем. И теперь он сказал Чезаре:
   — Надеюсь, пройдет немного времени, и мы возвратимся в Рим. Нам многое предстоит сделать, если мы не хотим снова пережить такие же тяжелые дни. Чезаре, мы должны сосредоточить свои усилия на том, чтобы лишить могущества баронов, которые показали себя настолько слабыми и немощными, что даже не приблизились к неприятелю. Я мечтаю о сильной Италии.
   — О сильной Италии под властью Папы, — согласился Чезаре. — Тебе будет нужна сильная армия, отец, хорошие генералы.
   — Ты прав, сын мой.
   Александр видел, что с губ Чезаре готова слететь мольба: отпусти меня, увидишь какой генерал из меня получится.
   Александр понимал, что сейчас не время сказать Чезаре, что, как только они вернутся в Рим, он вызовет из Испании Джованни. Джованни встанет во главе папских армий, ему будет нужно выступить и начать войну с Орсини, которые во время вторжения французов проявили себя как трусы и предатели интересов папы. Когда он подчинит их, соперничающие семьи увидят, как велика сила Александра, каким могущественным он стал; они подчинятся папской воле или получат по заслугам.
   Ему было бы приятно поговорить на эту тему с Чезаре, но весь их разговор свелся бы к одному — к возвращению Джованни из Испании.
   Как рад он был приезду Лукреции; он чувствовал себя счастливым, глядя на взаимную привязанность брата и сестры. Александр не хотел, чтобы хоть что-то омрачило его настроение в этот радостный день, и умышленно перевел разговор на другое:
   — Наша маленькая Лукреция… — начал он. — Жаль, что мы не нашли ей более достойного мужа.
   — Мысль о нем сводит меня с ума, до того он противен… этот мужлан… провинциальный увалень… рядом с моей сестрой.
   — Мы постараемся все устроить так, чтобы ему не понравилось в Перудже, — предложил папа.
   Чезаре заулыбался снова:
   — Мы должны на всех парусах отправить его к дожу. Можно это сделать?
   — Нужно подумать об этом вместе, сын мой. И тогда Лукреция будет принадлежать только нам.
 
   Лукреция лежала на кровати, влажные волосы спускались вдоль плеч. Вспоминая удовольствия минувшего вечера, она испытывала странное волнение. Во дворце Джана-Паоло Бальони состоялся грандиозный праздник, хозяин дворца, будучи настоятелем церкви, из чувства долга и ради удовольствия счел нужным доставить дорогому гостю несколько приятных часов.
   Бальони был очаровательным человеком, красивым и смелым. О его жестокости ходили легенды, его слуги и рабы трепетали, стоило ему строго посмотреть на них. Чезаре рассказал сестре, когда они вместе танцевали, что в подземной тюрьме замка Бальони беспощадно пытает тех, кто чем-то его обидел или не угодил ему.
   Трудно было поверить, что такой очаровательный мужчина может быть таким жестоким; по отношению к Лукреции он был добр и любезен. Если бы ей довелось увидеть, как под его руководством кого-то мучают, она бы сразу возненавидела его; но подвалы находились далеко от бального зала, и крики жертв не доносились до танцующих.
   Бальони наблюдал за танцующими братом и сестрой, его глаза сверкали злобным недоумением.
   — Испанские танцы, Чезаре, — прошептала Лукреция. — Нашему отцу будет приятно посмотреть, как мы их танцуем.
   И они закружились в танце. Она и Чезаре танцевали так же, как она с братом Джованни на своей свадьбе. Она вспомнила те танцы на свадебном пиру, но ей не хотелось сердить Чезаре воспоминаниями в такой прекрасный вечер.
   Бальони танцевал с необыкновенно красивой женщиной, своей возлюбленной. Он был нежен с ней, и Лукреция, глядя на них, шепнула брату:
   — Как он любезен! И несмотря ни, на что, о нем говорят, будто он жестоко обращается с теми, кто обидел его.
   Тогда Чезаре повернул Лукрецию к себе:
   — Какое отношение имеет его любезность, которую он проявляет к своей даме, к той жестокости, которую он проявляет ко всем прочим?
   — Трудно поверить, что человек может быть таким добрым и таким жестокими.
   — А я разве не добр? А я разве не жесток?
   — Ты, Чезаре… Ты совсем не такой, как все остальные люди.
   Ее слова заставили его улыбнуться; она почувствовала, что он так сжал ее руку, что она чуть не закричала от боли; но боль, которую причинял ей Чезаре, доставляла ей странное наслаждение.
   — Когда мы вернемся в Рим, — сказал он ей, и выражение его лица заставило ее содрогнуться, — я устрою тем, кто разграбил дом моей матери, такое, что люди многие годы будут рассказывать об этом. Я расправлюсь с ними с такой же жестокостью, с которой обращается в своих подвалах Бальони со своими недругами. Но я буду питать к тебе прежние нежные чувства, сестра моя, которые неизменно живут во мне с тех пор, когда ты еще лежала в колыбели.
   — О Чезаре, не торопись. Подумай, разве хорошо мстить за то, что произошло в пылу битвы?
   — Это послужит хорошим уроком. Все, кто принимал участие в разгроме, поймут, что в будущем им придется хорошенько подумать, прежде чем оскорбить меня или моих близких. А ты верно сказала, что Бальони любит эту женщину.
   — Я слышала, она его фаворитка; теперь в этом не может быть никаких сомнений.
   — А что ты еще о ней слышала, Лукреция?
   — Что еще? Кажется, больше ничего. Неожиданно он засмеялся, его глаза загорелись диким блеском.
   — Она действительно его любовница, — сказал он. — А еще она его сестра.
   Обо всем этом и думала Лукреция, лежа в кровати.
   В комнату вошел ее муж и встал около постели. Потом он сделал знак женщине, сидевшей рядом и трудившейся над новым платьем для Лукреции.
   Лукреция внимательно разглядывала мужа из-под опущенных век. Он казался меньше, совсем непривлекательным и гораздо менее значительным здесь, в Перуджо, чем в Пезаро. Там она смотрела на него как на своего мужа и, оставаясь Лукрецией, была согласна удовольствоваться тем, что дала ей судьба; она сделала все, чтобы полюбить его. Правда, она не находила в нем страстного, приносящего ей удовлетворение любовника. В ней проснулось желание, и она постоянно чувствовала неудовлетворенность.
   Здесь, в Перуджо, она смотрела на него глазами своего брата и своего отца; теперь она видела совершенно другого человека.
   — Значит, — громко сказал он, — я должен уехать, оставив тебя здесь.
   — Разве это так? — медленно проговорила она, стараясь не показать ему, что в душе немного рада этому.
   — Ты об этом прекрасно знаешь! — взорвался он. — Вполне вероятно, что именно ты попросила избавить себя от моего присутствия.
   — Я? Джованни! Но ведь ты мой муж. Он приблизился к ней и грубо схватил ее за руку.
   — Помни об этом, — сказал он.
   — Как я могу забыть это?
   — Очень просто, потому что ты остаешься со своей семьей.
   — Ну что ты, Джованни. Мы постоянно говорим о тебе.
   — Говорите о том, как можно от меня избавиться, а?
   — Почему мы должны хотеть этого? Он заставил себя рассмеяться.
   — Какие великолепные браслеты ты носишь! Откуда они у тебя? Можешь не отвечать, я могу догадаться — это подарок святого отца. Какие дорогие подарки преподносит отец своей дочери! Он никогда не дарил ничего лучшего мадонне Джулии даже в самый пик своей страсти. Что же касается твоего брата, то он не менее внимателен. Я бы даже сказал, он соперничает с твоим отцом.