Виктория Холт
Римский карнавал
Рождение Лукреции
В замке было холодно, и женщина, стоявшая у окна и смотревшая на монастырь в долине, с тоской вспоминала о своем уютном доме на Пьяцца Пиццо ди Мерло в Риме, всего в шестидесяти милях отсюда. И все-таки она была довольна тем, что находится здесь — ведь именно Родриго пожелал, чтобы их ребенок появился на свет в этом горном замке; единственное чувство, которое она испытывала, — восторг от того, что он так заботился о ней.
Она отвернулась от чудесного вида и оглядела комнату. Ее манила постель, поскольку схватки становились все более частыми. Она надеялась, что ребенок окажется мальчиком — Родриго больше обрадуется сыну, чем дочери.
Она уже подарила ему трех красивых сыновей, и он души в них не чаял, особенно, ей казалось, он любит Чезаре и Джованни; но так было только потому, что Педро Луис, старший, жил не дома. Жаль было расставаться, но теперь перед ним открывалось блестящее будущее. Он получит образование при испанском дворе, после чего его ожидали титул герцога и соответствующие владения. Не менее великолепное будущее ждало остальных — Чезаре, Джованни и не рожденного еще ребенка.
Ее служанки находились поблизости. Госпожа должна лечь, советовали они, ведь очень скоро начнутся роды.
Она улыбалась, вытирая пот со лба, и позволила уложить себя в постель. Одна из служанок натерла ей лоб ароматной мазью, другая поднесла к губам кубок с вином. Все эти женщины стремились услужить Ваноцце Катани, потому что она была возлюбленной Родриго Борджиа, одного из могущественных кардиналов Рима.
Ей повезло, что она стала так дорога ему, ведь он принадлежал к тем мужчинам, которым было нужно много женщин; но она оставалась главной, что само по себе уже было чудом — ведь она не молоденькая девушка. Когда женщине тридцать восемь, она в самом деле должна быть необыкновенно хороша собой, чтобы удерживать такого мужчину, каким был кардинал Родриго Борджиа. И ей пока удавалось это делать; и даже если ей и приходили в голову мысли, что он порой приходил не для того, чтобы любить ее, а просто чтобы повидать детей, что из того? Такие сыновья, как Педро Луис, Чезаре и Джованни, могут связать их сильнее, чем страсть. И даже если в будущем он встретит женщину моложе, которая очарует его, она все равно навсегда останется той, которая подарила ему любимых детей.
Так что она будет довольна — вот только кончатся схватки и родится ребенок. Она не сомневалась, что ребенок будет здоровым и красивым, все ее дети были такими. Все они унаследовали ее золотистые волосы, и она надеялась, что и новорожденный будет иметь такие же к восторгу своего отца. И хорошо, что он настоял на том, чтобы привезти ее в свой замок в Субиако, хотя путешествие оказалось долгим и утомительным, к тому же в горах их встретил неистовый ветер. Он хотел, чтобы ребенок родился в замке и чтобы сам он находился рядом с ней во время родов. В Риме устроить это было не так просто — ведь, в конце концов, Родриго являлся духовной особой, давшей обет безбрачия, а здесь, в уединении, он мог открыто выражать свою радость. Так что во время ожидания она станет успокаивать себя мыслями о своем прекрасном доме на Пьяцца Пиццо ди Мерло, в котором ей так хорошо благодаря щедрости Родриго. Она наслаждалась жизнью в квартале Порте, где всегда происходило что-то интересное. Это был один из самых густонаселенных районов города, многие купцы и банкиры жили там. Его облюбовали многие самые скандальные известные куртизанки. Над всеми возвышалось знатное семейство Орсини, владевшее дворцом на Монте Джордано, чей замок Торре ди Ноне являлся частью городской стены.
Нельзя сказать, что Ваноцца считала себя куртизанкой. Она оставалась верной Родриго и смотрела на него как на мужа, хотя, конечно, знала, что Родриго, будучи кардиналом, не мог жениться, а если бы и мог, то стал бы подыскивать себе жену в других слоях общества.
Но если Родриго и не мог жениться на ней, он был не менее внимателен, чем любой муж. Родриго, думала Ваноцца, самый очаровательный мужчина в Риме. Она знала, что так считает не только она, хотя, конечно, такой человек, как он, наверняка имеет и врагов. Он был рожден, чтобы повелевать. Он был устремлен к одной цели — к папству, и те, кто хорошо его знал, наверняка чувствовали, что у него есть все шансы, чтобы добиться желаемого. Никого не могли обмануть его грациозные манеры, певучий голос, изысканная любезность; все это было неотъемлемыми чертами Родриго, это правда, но под обаянием скрывались честолюбивые устремления, которые наверняка помогут ему достичь того, к чему он стремится.
Родриго был человеком, которому Ваноцца могла поклоняться, потому что он обладал качествами, которые она ценила больше всего. Именно поэтому сейчас она молила всех святых и Пресвятую Богородицу, чтобы ребенок, который должен вот-вот родиться, был таким же красивым и очаровательным, как и его братья. Родриго, сам сполна наделенный и тем, и другим, очень ценил это. И еще она молила о том, чтобы она в свои тридцать восемь лет могла бы возбуждать в нем желание и наслаждаться его благодарностью, которую он испытывал к ней как к матери своих детей.
Сколько лет дети будут жить под одной с ней крышей? Недолго, предполагала она. Их заберут у нее, как забрали Педро. У Родриго были прекрасные планы для мальчиков. А Ваноцца, хоть и была возлюбленной кардинала, занимала невысокое социальное положение в Риме.
Но он будет помнить, что дети — плоть от плоти ее, а она будет жить в своем очаровательном доме, который он подарил ей. Дом напоминал дворцы, которыми владела знать Рима, она восхищалась им. Она любила сидеть в главной комнате. Стены ее были выкрашены в белый цвет и украшены гобеленами и несколькими картинами — ей хотелось, чтобы ее дом выглядел таким же роскошным, как дома самых знатных горожан — Орсини и Колонна. Ее возлюбленный был щедр и подарил ей немало вещей. Помимо гобеленов и картин, у нее были драгоценности, прекрасная мебель, украшения из мрамора и порфира и — самое ценное — ее credenza, большой сундук, в котором она хранила свою майолику, золотые и серебряные кубки и чаши. Credenza служила знаком социальной принадлежности, и глаза Ваноцци загорались, когда она смотрела на него. Она обходила свой прекрасный дом, касаясь вещей и разговаривая сама с собой в прохладной тишине, которой она наслаждалась за толстыми стенами. Она в самом деле была счастливой женщиной — в ее жизнь вошел Родриго, для которого она желанна.
Ваноцца была неглупа и знала, что все сокровища, подаренные ей Родриго, с его точки зрения, ничто по сравнению с тем, что ему отдала она.
Снова начались схватки, на этот раз сильнее и чаще, почти не прекращаясь. Ребенок стремился в этот мир.
В другом крыле своего замка в Субиако великий кардинал тоже томился в ожидании. Его апартаменты находились вдали от комнат возлюбленной — он не хотел, чтобы его беспокоили и огорчали ее крики. Он не хотел думать о страданиях Ваноцци, он хотел представлять ее себе такой, какой она старалась всегда выглядеть при нем. — прекрасной, веселой и полной жизни, такой, каким он был и сам. В родах Ваноцца, должно быть, не сумеет остаться такой, и он предпочитал ее в радости. Он относился к мужчинам, которые превыше всего ценят свой покой, а страдания Ваноцци заставят страдать и его.
Так что лучше всего держаться подальше о г нее и терпеливо ждать, когда ему сообщат о рождении ребенка.
Он отвернулся от иконы, перед которой молился, стоя на коленях. Лампада, постоянно горевшая перед изображениями святых, освещала спокойное лицо Мадонны, и ему показалось, что он видит на нем упрек. Должен ли он, один из могущественных кардиналов, молить о благополучных родах ребенка, которому он не имел права давать жизнь? Может ли он ожидать, что Мадонна подарит ему сына — прекрасного здорового мальчика, когда сам он, сын церкви, обречен на безбрачие?
Эта мысль встревожила его, и поскольку Родриго всегда старался поспешно уйти от подобных мыслей, он стал думать о другом, глядя теперь на буйвола на украшавшей стены эмблеме, которая всегда поднимала настроение. Это был герб Борджиа, и когда-нибудь, решил Родриго, он станет гербом Италии, уважаемым и внушающим страх.
Да, приятно было разглядывать свой герб — символ власти и силы. Однажды, мечтал кардинал, Борджиа покорят всю Италию, он давно лелеял мечту объединить ее, и объединиться страна должна под началом Борджиа. Папа из семейства Борджиа! Почему бы и нет? Ватикан являлся центром католического мира; значит, Ватикан и должен объединить разделенную страну, ведь сила в единстве, а кто же, как не папа, более всего подходит на роль правителя объединенной Италии? Он, правда, пока еще не папа, и у него много врагов, которые сделают все возможное, чтобы помешать ему добиться такого высокого сана. Неважно! Он добьется своего, как добился того, чего хотел, его дядя Альфонсо, ставший папой Каликстом III.
Каликст был мудрым человеком; он понимал, что сила семьи в ее молодом поколении. Вот почему он и усыновил его, Родриго, и его брата Педро Луиса (в честь него он назвал старшего их с Ваноццей сына), вот почему он обогатил их и сделал их влиятельными и могущественными.
Родриго самодовольно улыбнулся; ему незачем было усыновлять чужих детей, у него есть свои собственные сыновья и дочери. Дочери оказались полезны, когда приходила пора заключать браки, которые объединяли знатные семьи с Борджиа, а сыновья… Слава Богу, они у него были, и он навсегда останется благодарным женщине, которая сейчас в этом самом замке производит на свет еще одно дитя, сына. Педро Луис, находящийся в Испании, постарается укрепить доверие страны к его отцу; энергичный Джованни — насчет него у Родриго были особенно честолюбивые планы, он любил его сильнее всех сыновей, — Джованни будет командовать всеми войсками Борджиа. Чезаре же, молодой и отважный (Родриго улыбнулся, вспомнив своего высокомерного младшего сына), должен посвятить себя служению церкви, поскольку если все, что задумал Родриго, будет достигнуто, один из Борджиа обязан обладать властью в Ватикане. Маленький мальчик предназначен для того, чтобы занять место папы после своего отца.
Родриго пожал плечами и усмехнулся: он еще сам не занял этого места. Но он непременно добьется своего, он твердо верил в это. Усмешка сошла с его лица, и в течение нескольких мгновений можно было видеть под приятной наружностью человека с железной волей.
Он многого добился и никогда не отступит назад, скорее предпочтет умереть. Он был уверен в том, что в один прекрасный день поднимется на папский престол, так же, как сейчас был уверен в том, что сегодня у него родится сын.
Ничто… ничто не должно оказаться на его пути, потому что, только став папой, он сможет осыпать своих детей почестями, которые дадут им возможность достичь высот, возможных в этой жизни для Борджиа.
А новорожденный? «Мальчик, — молил он. — Пресвятая Дева, пусть будет мальчик. У меня есть три сына, красивых и здоровых мальчика, и все-таки мне нужен еще один».
Он снова с нежностью подумал о детской в доме на Пьяцца Пиццо ди Марло. Как эти малыши радовались его визитам! Он был для них дядей Родриго. Пока необходимо, чтобы они знали его как дядю; совершенно неприемлемо, чтобы к нему — священнослужителю — обращались «отец». «Дядя» звучало достаточно хорошо. Однажды эти маленькие мальчики узнают, кто они на самом деле такие. Он с удовольствием предвкушал ту радость, с которой он сообщит им об этом. Родриго любил доставлять удовольствие близким, а если нужно было сообщить неприятную новость, он предоставлял это сделать другим. Какая славная судьба уготована им, потому что сиятельный кардинал не просто их дядя, он их отец! Как загорятся глаза Чезаре — самодовольного восхитительного создания! Какой важный вид будет у Джованни — милый, самый любимый Джованни! И только что родившийся ребенок… Ему тоже достанется его доля почестей.
Чем они сейчас занимаются? Спорят со своей няней? Очень похоже. Он представил угрозы Чезаре, сдерживаемый гнев Джованни. Они были полны жизни и здоровья — это они унаследовали от Ваноцци, равно как и от своего отца, и каждый из мальчиков знал, как добиться желаемого. Они могли справиться с дюжиной нянек — ничего другого он от них и не ожидал. Они — сыновья Родриго Борджиа, а когда ему не удавалось справиться с женщиной?
Теперь он стал вспоминать прошлое, вспоминать о сотнях женщин, доставивших ему удовольствие. Когда он начал служить церкви, его пугало, что он должен дать обет безбрачия. Теперь он мог посмеяться над своей тогдашней наивностью. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы узнать — кардиналы и даже папы имеют любовниц. От них и не ждали ничего иного, нужно только соблюдать приличия, а это совсем другое дело. Не воздержания ожидали от них, а осторожности — и только.
Наступал торжественный момент рождения нового человека, еще более торжественным казалось размышлять об этом… Но если быть честным, то новая жизнь не должна была бы зародиться, чтобы прийти в этот мир.
Он опустился в кресло, не отрывая взгляда от пасущегося буйвола на гербе, и стал припоминать самые значительные события своей жизни. Возможно, самым ранним — и таким образом самым важным, поскольку, не случись его, стало бы невозможным то, что последовало позже, — было усыновление их дядей Каликстом III, его самого и его брата Педро Луиса, и обещание дяди воспитать их как своих собственных сыновей, если они откажутся от фамилии своего отца — Ланцоль — и примут имя Борджиа.
Их родители очень хотели, чтобы усыновление состоялось. У них еще были дочери, но папа не интересовался ими, и все знали, что лучшей судьбы, чем обещало покровительство папы, быть для братьев не может. Их мать — родная сестра папы — была урожденной Борджиа, так что мальчикам просто предстояло принять фамилию матери взамен фамилии отца.
Это стало началом счастливой судьбы.
Дядя Альфонсо Борджиа (для мира — папа Каликст III) был испанцем, родился он недалеко от Валенсии. Он пришел в Италию вместе с королем Альфонсо Арагонским, когда монарх получил трон Неаполя. Испания — наиболее честолюбивая держава, быстро захватывающая власть над миром, — стремилась усилить свое влияние на Италию, и не было лучшего пути достичь этого, чем избрание папой испанца.
Дядя Альфонсо всегда чувствовал поддержку Испании, получив папство. Победу ему принес 1455 год. Все Борджиа ощутили себя единой семьей. Они были испанцами, а испанцев в Италии не жаловали; поэтому все испанцы должны держаться вместе, что позволит им получать самые важные посты.
У Каликста были планы относительно двух племянников. Он быстро сделал Педро Луиса настоятелем церкви и префектом города. Не ограничившись этим, он даровал ему герцогство Сполето, а чтобы его доходы непрерывно росли, назначил его викарием Террачины и Беневенто.
Педро Луис был прекрасно пристроен, став едва ли не самым влиятельным человеком в Риме — что обязательно и должно было быть, раз он являлся родственником папы. — и одним из самых богатых.
Милости, доставшиеся Родриго, оказались почти столь же щедрыми. Он был на год моложе Педро Луиса, но стал кардиналом, хотя ему исполнилось только двадцать шесть лет; позже ему добавили должность вице-канцлера Римской церкви. В самом деле, Ланцолям незачем было сожалеть, что они позволили усыновить своих детей папе.
С самого начала стало ясно, что Каликст видел в Родриго своего преемника, и Родриго решил, что однажды так и будет.
Увы, все это было давным-давно, а папство тогда казалось, как никогда, недосягаемым. Когда Каликста избрали папой, он был уже немолодым человеком, три года спустя он скончался. Теперь стала очевидна его мудрость, что он даровал племянникам столь высокие должности, поскольку, когда Каликст находился на смертном одре, против испанцев, занимавших важнейшие посты, поднялся ропот. Колонна и Орсини, чьи могущественные семьи на себе испытывали испанское презрение, поднялись в ярости на чужестранцев. Педро Луису пришлось оставить свои богатые владения и отказаться от состояния, чтобы спасти жизнь. Вскоре после этого он умер.
Родриго сохранял спокойствие и достоинство и не покинул Рим. Наоборот, в то время как город бурлил против него и его родни, он отправился в собор Святого Петра, чтобы помолиться за своего умирающего дядю.
Родриго обладал большим обаянием. Не то чтобы он был очень красив — черты его лица были слишком тяжелы, чтобы назвать его таковым, — но людей впечатляли его достоинство и осанка: ко всему он обладал изысканными манерами и изяществом, поэтому редко когда ему не удавалось завоевать расположение тех, кто с ним сталкивался. И на этот раз люди, явно настроенные против него, расступились, чтобы дать ему пройти к собору, а он добродушно улыбался им и ласково говорил: «Благословляю вас, дети мои». И они падали на колени и целовали ему руку или полу его рясы.
То был миг торжества. С тех пор он пережил множество триумфов, но, вероятно, именно тогда он осознал свою великую силу очаровывать и обаянием подчинять себе тех, кто против него.
Так что он молился за дядю и оставался у его смертного одра, тогда как другие сбежали; и хотя его чудесный дворец был разграблен, он сохранял спокойствие, готовый отдать свой решающий голос во время Конклава, который скоро соберется и утвердит Энея Сильвия Пикколомини преемником Каликста — Пием II.
Пий должен будет питать признательность к Родриго. Так оно и оказалось…
Родриго пережил свой первый в жизни шторм, уверовав, что вполне твердо стоит на ногах, чего нельзя было сказать о несчастном Педро Луисе. Родриго собрал богатство брата, горячо, но очень недолго им оплакиваемого, поскольку не в его характере было долгое время печалиться о ком-то. И снова он оказался таким же могущественным, каким был всегда, и по-прежнему полным надежды получить папский престол…
Родриго вытер лоб надушенным платком. В то время он подвергался большой опасности и надеялся теперь, что больше ему не придется пережить ничего подобного. Вспоминая прошлое, он испытывал удовлетворение человека, который понял, что в опасный момент не растерялся, проявил твердость и изобретательность.
Пий был ему хорошим другом, но иногда приходилось выслушивать упреки папы. Он и теперь помнил письмо, посланное ему Пием с сетованием на то, что Родриго имеет связи в определенных домах, где собирались куртизанки, чтобы предаваться удовольствиям со своими гостями. И он, молодой красивый кардинал Родриго, был в числе приглашенных.
«Нам сообщили, — писал Пий, — что имели место невиданные танцы, не было недостатка в обольстительницах, а вы вели себя совершенно неподобающим образом».
Родриго откинул голову и улыбнулся, вспоминая ароматные сады Джованни де Бикиса, танцы, теплые надушенные тела женщин и их манящие взгляды. Он находил их неотразимыми, как и они его.
Упрек Пия был несерьезным. Пий понимал, что мужчина вроде Родриго должен иметь возлюбленных. Просто Пий хотел сказать: все верно, но танцы на виду у всех с куртизанками, кардинал! Люди жалуются, и это наносит ущерб репутации церкви.
Каким беззаботным был он в то время, как уверен в своих силах, не сомневаясь, что сумеет добиться желаемого! Он решил взять от жизни все, что можно. Церковь обеспечит его карьеру, с ее помощью он сможет подняться на папский престол; но он не мог устоять перед соблазном плотских удовольствий. В его жизни всегда будут женщины. Это была обычная слабость; едва ли найдется хотя бы один священник, серьезно относящийся к обету безбрачия. Как сказал один из остряков Рима, если бы все дети предстали перед миром в одеждах своих отцов, они оказались бы одеты как священники или кардиналы.
Каждый понимал это, но Родриго, похоже, был менее разборчив в связях, чем большинство.
Потом он встретил Ваноццу, поселил ее в прекрасном особняке, где теперь жили их дети. Нельзя утверждать, что он сохранял ей верность, да этого никто и не ожидал; но многие годы она оставалась царствующей фавориткой, а в детях он не чаял души. И вот сейчас должен появиться на свет еще один ребенок.
Ожидание было томительным. В свои пятьдесят лет он чувствовал себя двадцатилетним, и если бы не боязнь услышать крики Ваноццы, он прошел бы в ее покои. Но в этом не было никакой нужды. Кто-то идет к нему сюда.
Она стояла перед ним, зардевшаяся и хорошенькая маленькая служанка Ваноццы. Даже в такой момент Родриго отметил, что она очаровательна. Он не забудет о ней.
Она присела в реверансе:
— Ваше высокопреосвященство… ребенок родился.
С грацией и живостью молодого человека он оказался рядом с ней и положил свои прекрасные белые руки на ее плечи.
— Дитя мое, да ты едва дышишь. Как бьется твое сердечко!
— Да, мой господин. Но… ребенок родился.
— Пойдем, — сказал он, — пойдем к твоей госпоже.
И он пошел вперед. Маленькая служанка шла следом, она вдруг вспомнила, что забыла сказать ему, какого ребенок пола, а он забыл спросить.
Новорожденного поднесли кардиналу, он коснулся его лба и благословил младенца.
Женщина лежала, откинувшись на подушки: стоявшие рядом служанки выглядели пристыженными, словно были виноваты в том, какого пола ребенок.
Это было прекрасное дитя; крошечную головку покрывал светлый пушок — и этот унаследовал от Ваноццы ее золотистые волосы…
— Маленькая девочка, — произнесла Ваноцца, глядя на него с кровати.
— Чудесная маленькая девочка, — уточнил он.
— Мой господин разочарован. — сокрушенно сказала Ваноцца. — Он мечтал о сыне.
Родриго засмеялся тем глубоким гортанным смехом, который очаровывал почти всех, кто с ним общался.
— Разочарован? — переспросил он. — Я? — Он повернулся к женщинам, которые подошли ближе, глаза каждой ожидающе смотрели на него. — Разочарован, потому что ребенок женского пола? Но вы ведь знаете… каждая из вас… что я люблю слабый пол всем своим сердцем и что в женском сердце я всегда найду нежность, которой нет в моем.
Женщины заулыбались, вместе с ними улыбалась и Ваноцца; но ее зоркие глаза заметили маленькую служанку, на чьем лице читалось ожидание, когда на нем задерживал свой взгляд Родриго.
Она решила заменить эту девочку, как только они вернутся в Рим, и если Родриго станет искать ее, его поиски окажутся напрасными.
— Так значит, мой господин доволен нашей дочерью? — негромко спросила Ваноцца и сделала знак служанкам оставить их с Родриго наедине.
— Я поистине верю, — ответил кардинал. — что сумею найти в своем сердце уголок для этой прелестной девочки и буду любить ее сильнее, чем молодых людей, которые ныне пребывают в детской. Мы назовем ее Лукрецией. А когда ты окрепнешь, моя любимая, мы вернемся в Рим.
Вот так апрельским днем в замке в Субиако, принадлежащем Борджиа, родился ребенок, чье имя станет известно всему миру — Лукреция Борджиа.
Она отвернулась от чудесного вида и оглядела комнату. Ее манила постель, поскольку схватки становились все более частыми. Она надеялась, что ребенок окажется мальчиком — Родриго больше обрадуется сыну, чем дочери.
Она уже подарила ему трех красивых сыновей, и он души в них не чаял, особенно, ей казалось, он любит Чезаре и Джованни; но так было только потому, что Педро Луис, старший, жил не дома. Жаль было расставаться, но теперь перед ним открывалось блестящее будущее. Он получит образование при испанском дворе, после чего его ожидали титул герцога и соответствующие владения. Не менее великолепное будущее ждало остальных — Чезаре, Джованни и не рожденного еще ребенка.
Ее служанки находились поблизости. Госпожа должна лечь, советовали они, ведь очень скоро начнутся роды.
Она улыбалась, вытирая пот со лба, и позволила уложить себя в постель. Одна из служанок натерла ей лоб ароматной мазью, другая поднесла к губам кубок с вином. Все эти женщины стремились услужить Ваноцце Катани, потому что она была возлюбленной Родриго Борджиа, одного из могущественных кардиналов Рима.
Ей повезло, что она стала так дорога ему, ведь он принадлежал к тем мужчинам, которым было нужно много женщин; но она оставалась главной, что само по себе уже было чудом — ведь она не молоденькая девушка. Когда женщине тридцать восемь, она в самом деле должна быть необыкновенно хороша собой, чтобы удерживать такого мужчину, каким был кардинал Родриго Борджиа. И ей пока удавалось это делать; и даже если ей и приходили в голову мысли, что он порой приходил не для того, чтобы любить ее, а просто чтобы повидать детей, что из того? Такие сыновья, как Педро Луис, Чезаре и Джованни, могут связать их сильнее, чем страсть. И даже если в будущем он встретит женщину моложе, которая очарует его, она все равно навсегда останется той, которая подарила ему любимых детей.
Так что она будет довольна — вот только кончатся схватки и родится ребенок. Она не сомневалась, что ребенок будет здоровым и красивым, все ее дети были такими. Все они унаследовали ее золотистые волосы, и она надеялась, что и новорожденный будет иметь такие же к восторгу своего отца. И хорошо, что он настоял на том, чтобы привезти ее в свой замок в Субиако, хотя путешествие оказалось долгим и утомительным, к тому же в горах их встретил неистовый ветер. Он хотел, чтобы ребенок родился в замке и чтобы сам он находился рядом с ней во время родов. В Риме устроить это было не так просто — ведь, в конце концов, Родриго являлся духовной особой, давшей обет безбрачия, а здесь, в уединении, он мог открыто выражать свою радость. Так что во время ожидания она станет успокаивать себя мыслями о своем прекрасном доме на Пьяцца Пиццо ди Мерло, в котором ей так хорошо благодаря щедрости Родриго. Она наслаждалась жизнью в квартале Порте, где всегда происходило что-то интересное. Это был один из самых густонаселенных районов города, многие купцы и банкиры жили там. Его облюбовали многие самые скандальные известные куртизанки. Над всеми возвышалось знатное семейство Орсини, владевшее дворцом на Монте Джордано, чей замок Торре ди Ноне являлся частью городской стены.
Нельзя сказать, что Ваноцца считала себя куртизанкой. Она оставалась верной Родриго и смотрела на него как на мужа, хотя, конечно, знала, что Родриго, будучи кардиналом, не мог жениться, а если бы и мог, то стал бы подыскивать себе жену в других слоях общества.
Но если Родриго и не мог жениться на ней, он был не менее внимателен, чем любой муж. Родриго, думала Ваноцца, самый очаровательный мужчина в Риме. Она знала, что так считает не только она, хотя, конечно, такой человек, как он, наверняка имеет и врагов. Он был рожден, чтобы повелевать. Он был устремлен к одной цели — к папству, и те, кто хорошо его знал, наверняка чувствовали, что у него есть все шансы, чтобы добиться желаемого. Никого не могли обмануть его грациозные манеры, певучий голос, изысканная любезность; все это было неотъемлемыми чертами Родриго, это правда, но под обаянием скрывались честолюбивые устремления, которые наверняка помогут ему достичь того, к чему он стремится.
Родриго был человеком, которому Ваноцца могла поклоняться, потому что он обладал качествами, которые она ценила больше всего. Именно поэтому сейчас она молила всех святых и Пресвятую Богородицу, чтобы ребенок, который должен вот-вот родиться, был таким же красивым и очаровательным, как и его братья. Родриго, сам сполна наделенный и тем, и другим, очень ценил это. И еще она молила о том, чтобы она в свои тридцать восемь лет могла бы возбуждать в нем желание и наслаждаться его благодарностью, которую он испытывал к ней как к матери своих детей.
Сколько лет дети будут жить под одной с ней крышей? Недолго, предполагала она. Их заберут у нее, как забрали Педро. У Родриго были прекрасные планы для мальчиков. А Ваноцца, хоть и была возлюбленной кардинала, занимала невысокое социальное положение в Риме.
Но он будет помнить, что дети — плоть от плоти ее, а она будет жить в своем очаровательном доме, который он подарил ей. Дом напоминал дворцы, которыми владела знать Рима, она восхищалась им. Она любила сидеть в главной комнате. Стены ее были выкрашены в белый цвет и украшены гобеленами и несколькими картинами — ей хотелось, чтобы ее дом выглядел таким же роскошным, как дома самых знатных горожан — Орсини и Колонна. Ее возлюбленный был щедр и подарил ей немало вещей. Помимо гобеленов и картин, у нее были драгоценности, прекрасная мебель, украшения из мрамора и порфира и — самое ценное — ее credenza, большой сундук, в котором она хранила свою майолику, золотые и серебряные кубки и чаши. Credenza служила знаком социальной принадлежности, и глаза Ваноцци загорались, когда она смотрела на него. Она обходила свой прекрасный дом, касаясь вещей и разговаривая сама с собой в прохладной тишине, которой она наслаждалась за толстыми стенами. Она в самом деле была счастливой женщиной — в ее жизнь вошел Родриго, для которого она желанна.
Ваноцца была неглупа и знала, что все сокровища, подаренные ей Родриго, с его точки зрения, ничто по сравнению с тем, что ему отдала она.
Снова начались схватки, на этот раз сильнее и чаще, почти не прекращаясь. Ребенок стремился в этот мир.
В другом крыле своего замка в Субиако великий кардинал тоже томился в ожидании. Его апартаменты находились вдали от комнат возлюбленной — он не хотел, чтобы его беспокоили и огорчали ее крики. Он не хотел думать о страданиях Ваноцци, он хотел представлять ее себе такой, какой она старалась всегда выглядеть при нем. — прекрасной, веселой и полной жизни, такой, каким он был и сам. В родах Ваноцца, должно быть, не сумеет остаться такой, и он предпочитал ее в радости. Он относился к мужчинам, которые превыше всего ценят свой покой, а страдания Ваноцци заставят страдать и его.
Так что лучше всего держаться подальше о г нее и терпеливо ждать, когда ему сообщат о рождении ребенка.
Он отвернулся от иконы, перед которой молился, стоя на коленях. Лампада, постоянно горевшая перед изображениями святых, освещала спокойное лицо Мадонны, и ему показалось, что он видит на нем упрек. Должен ли он, один из могущественных кардиналов, молить о благополучных родах ребенка, которому он не имел права давать жизнь? Может ли он ожидать, что Мадонна подарит ему сына — прекрасного здорового мальчика, когда сам он, сын церкви, обречен на безбрачие?
Эта мысль встревожила его, и поскольку Родриго всегда старался поспешно уйти от подобных мыслей, он стал думать о другом, глядя теперь на буйвола на украшавшей стены эмблеме, которая всегда поднимала настроение. Это был герб Борджиа, и когда-нибудь, решил Родриго, он станет гербом Италии, уважаемым и внушающим страх.
Да, приятно было разглядывать свой герб — символ власти и силы. Однажды, мечтал кардинал, Борджиа покорят всю Италию, он давно лелеял мечту объединить ее, и объединиться страна должна под началом Борджиа. Папа из семейства Борджиа! Почему бы и нет? Ватикан являлся центром католического мира; значит, Ватикан и должен объединить разделенную страну, ведь сила в единстве, а кто же, как не папа, более всего подходит на роль правителя объединенной Италии? Он, правда, пока еще не папа, и у него много врагов, которые сделают все возможное, чтобы помешать ему добиться такого высокого сана. Неважно! Он добьется своего, как добился того, чего хотел, его дядя Альфонсо, ставший папой Каликстом III.
Каликст был мудрым человеком; он понимал, что сила семьи в ее молодом поколении. Вот почему он и усыновил его, Родриго, и его брата Педро Луиса (в честь него он назвал старшего их с Ваноццей сына), вот почему он обогатил их и сделал их влиятельными и могущественными.
Родриго самодовольно улыбнулся; ему незачем было усыновлять чужих детей, у него есть свои собственные сыновья и дочери. Дочери оказались полезны, когда приходила пора заключать браки, которые объединяли знатные семьи с Борджиа, а сыновья… Слава Богу, они у него были, и он навсегда останется благодарным женщине, которая сейчас в этом самом замке производит на свет еще одно дитя, сына. Педро Луис, находящийся в Испании, постарается укрепить доверие страны к его отцу; энергичный Джованни — насчет него у Родриго были особенно честолюбивые планы, он любил его сильнее всех сыновей, — Джованни будет командовать всеми войсками Борджиа. Чезаре же, молодой и отважный (Родриго улыбнулся, вспомнив своего высокомерного младшего сына), должен посвятить себя служению церкви, поскольку если все, что задумал Родриго, будет достигнуто, один из Борджиа обязан обладать властью в Ватикане. Маленький мальчик предназначен для того, чтобы занять место папы после своего отца.
Родриго пожал плечами и усмехнулся: он еще сам не занял этого места. Но он непременно добьется своего, он твердо верил в это. Усмешка сошла с его лица, и в течение нескольких мгновений можно было видеть под приятной наружностью человека с железной волей.
Он многого добился и никогда не отступит назад, скорее предпочтет умереть. Он был уверен в том, что в один прекрасный день поднимется на папский престол, так же, как сейчас был уверен в том, что сегодня у него родится сын.
Ничто… ничто не должно оказаться на его пути, потому что, только став папой, он сможет осыпать своих детей почестями, которые дадут им возможность достичь высот, возможных в этой жизни для Борджиа.
А новорожденный? «Мальчик, — молил он. — Пресвятая Дева, пусть будет мальчик. У меня есть три сына, красивых и здоровых мальчика, и все-таки мне нужен еще один».
Он снова с нежностью подумал о детской в доме на Пьяцца Пиццо ди Марло. Как эти малыши радовались его визитам! Он был для них дядей Родриго. Пока необходимо, чтобы они знали его как дядю; совершенно неприемлемо, чтобы к нему — священнослужителю — обращались «отец». «Дядя» звучало достаточно хорошо. Однажды эти маленькие мальчики узнают, кто они на самом деле такие. Он с удовольствием предвкушал ту радость, с которой он сообщит им об этом. Родриго любил доставлять удовольствие близким, а если нужно было сообщить неприятную новость, он предоставлял это сделать другим. Какая славная судьба уготована им, потому что сиятельный кардинал не просто их дядя, он их отец! Как загорятся глаза Чезаре — самодовольного восхитительного создания! Какой важный вид будет у Джованни — милый, самый любимый Джованни! И только что родившийся ребенок… Ему тоже достанется его доля почестей.
Чем они сейчас занимаются? Спорят со своей няней? Очень похоже. Он представил угрозы Чезаре, сдерживаемый гнев Джованни. Они были полны жизни и здоровья — это они унаследовали от Ваноцци, равно как и от своего отца, и каждый из мальчиков знал, как добиться желаемого. Они могли справиться с дюжиной нянек — ничего другого он от них и не ожидал. Они — сыновья Родриго Борджиа, а когда ему не удавалось справиться с женщиной?
Теперь он стал вспоминать прошлое, вспоминать о сотнях женщин, доставивших ему удовольствие. Когда он начал служить церкви, его пугало, что он должен дать обет безбрачия. Теперь он мог посмеяться над своей тогдашней наивностью. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы узнать — кардиналы и даже папы имеют любовниц. От них и не ждали ничего иного, нужно только соблюдать приличия, а это совсем другое дело. Не воздержания ожидали от них, а осторожности — и только.
Наступал торжественный момент рождения нового человека, еще более торжественным казалось размышлять об этом… Но если быть честным, то новая жизнь не должна была бы зародиться, чтобы прийти в этот мир.
Он опустился в кресло, не отрывая взгляда от пасущегося буйвола на гербе, и стал припоминать самые значительные события своей жизни. Возможно, самым ранним — и таким образом самым важным, поскольку, не случись его, стало бы невозможным то, что последовало позже, — было усыновление их дядей Каликстом III, его самого и его брата Педро Луиса, и обещание дяди воспитать их как своих собственных сыновей, если они откажутся от фамилии своего отца — Ланцоль — и примут имя Борджиа.
Их родители очень хотели, чтобы усыновление состоялось. У них еще были дочери, но папа не интересовался ими, и все знали, что лучшей судьбы, чем обещало покровительство папы, быть для братьев не может. Их мать — родная сестра папы — была урожденной Борджиа, так что мальчикам просто предстояло принять фамилию матери взамен фамилии отца.
Это стало началом счастливой судьбы.
Дядя Альфонсо Борджиа (для мира — папа Каликст III) был испанцем, родился он недалеко от Валенсии. Он пришел в Италию вместе с королем Альфонсо Арагонским, когда монарх получил трон Неаполя. Испания — наиболее честолюбивая держава, быстро захватывающая власть над миром, — стремилась усилить свое влияние на Италию, и не было лучшего пути достичь этого, чем избрание папой испанца.
Дядя Альфонсо всегда чувствовал поддержку Испании, получив папство. Победу ему принес 1455 год. Все Борджиа ощутили себя единой семьей. Они были испанцами, а испанцев в Италии не жаловали; поэтому все испанцы должны держаться вместе, что позволит им получать самые важные посты.
У Каликста были планы относительно двух племянников. Он быстро сделал Педро Луиса настоятелем церкви и префектом города. Не ограничившись этим, он даровал ему герцогство Сполето, а чтобы его доходы непрерывно росли, назначил его викарием Террачины и Беневенто.
Педро Луис был прекрасно пристроен, став едва ли не самым влиятельным человеком в Риме — что обязательно и должно было быть, раз он являлся родственником папы. — и одним из самых богатых.
Милости, доставшиеся Родриго, оказались почти столь же щедрыми. Он был на год моложе Педро Луиса, но стал кардиналом, хотя ему исполнилось только двадцать шесть лет; позже ему добавили должность вице-канцлера Римской церкви. В самом деле, Ланцолям незачем было сожалеть, что они позволили усыновить своих детей папе.
С самого начала стало ясно, что Каликст видел в Родриго своего преемника, и Родриго решил, что однажды так и будет.
Увы, все это было давным-давно, а папство тогда казалось, как никогда, недосягаемым. Когда Каликста избрали папой, он был уже немолодым человеком, три года спустя он скончался. Теперь стала очевидна его мудрость, что он даровал племянникам столь высокие должности, поскольку, когда Каликст находился на смертном одре, против испанцев, занимавших важнейшие посты, поднялся ропот. Колонна и Орсини, чьи могущественные семьи на себе испытывали испанское презрение, поднялись в ярости на чужестранцев. Педро Луису пришлось оставить свои богатые владения и отказаться от состояния, чтобы спасти жизнь. Вскоре после этого он умер.
Родриго сохранял спокойствие и достоинство и не покинул Рим. Наоборот, в то время как город бурлил против него и его родни, он отправился в собор Святого Петра, чтобы помолиться за своего умирающего дядю.
Родриго обладал большим обаянием. Не то чтобы он был очень красив — черты его лица были слишком тяжелы, чтобы назвать его таковым, — но людей впечатляли его достоинство и осанка: ко всему он обладал изысканными манерами и изяществом, поэтому редко когда ему не удавалось завоевать расположение тех, кто с ним сталкивался. И на этот раз люди, явно настроенные против него, расступились, чтобы дать ему пройти к собору, а он добродушно улыбался им и ласково говорил: «Благословляю вас, дети мои». И они падали на колени и целовали ему руку или полу его рясы.
То был миг торжества. С тех пор он пережил множество триумфов, но, вероятно, именно тогда он осознал свою великую силу очаровывать и обаянием подчинять себе тех, кто против него.
Так что он молился за дядю и оставался у его смертного одра, тогда как другие сбежали; и хотя его чудесный дворец был разграблен, он сохранял спокойствие, готовый отдать свой решающий голос во время Конклава, который скоро соберется и утвердит Энея Сильвия Пикколомини преемником Каликста — Пием II.
Пий должен будет питать признательность к Родриго. Так оно и оказалось…
Родриго пережил свой первый в жизни шторм, уверовав, что вполне твердо стоит на ногах, чего нельзя было сказать о несчастном Педро Луисе. Родриго собрал богатство брата, горячо, но очень недолго им оплакиваемого, поскольку не в его характере было долгое время печалиться о ком-то. И снова он оказался таким же могущественным, каким был всегда, и по-прежнему полным надежды получить папский престол…
Родриго вытер лоб надушенным платком. В то время он подвергался большой опасности и надеялся теперь, что больше ему не придется пережить ничего подобного. Вспоминая прошлое, он испытывал удовлетворение человека, который понял, что в опасный момент не растерялся, проявил твердость и изобретательность.
Пий был ему хорошим другом, но иногда приходилось выслушивать упреки папы. Он и теперь помнил письмо, посланное ему Пием с сетованием на то, что Родриго имеет связи в определенных домах, где собирались куртизанки, чтобы предаваться удовольствиям со своими гостями. И он, молодой красивый кардинал Родриго, был в числе приглашенных.
«Нам сообщили, — писал Пий, — что имели место невиданные танцы, не было недостатка в обольстительницах, а вы вели себя совершенно неподобающим образом».
Родриго откинул голову и улыбнулся, вспоминая ароматные сады Джованни де Бикиса, танцы, теплые надушенные тела женщин и их манящие взгляды. Он находил их неотразимыми, как и они его.
Упрек Пия был несерьезным. Пий понимал, что мужчина вроде Родриго должен иметь возлюбленных. Просто Пий хотел сказать: все верно, но танцы на виду у всех с куртизанками, кардинал! Люди жалуются, и это наносит ущерб репутации церкви.
Каким беззаботным был он в то время, как уверен в своих силах, не сомневаясь, что сумеет добиться желаемого! Он решил взять от жизни все, что можно. Церковь обеспечит его карьеру, с ее помощью он сможет подняться на папский престол; но он не мог устоять перед соблазном плотских удовольствий. В его жизни всегда будут женщины. Это была обычная слабость; едва ли найдется хотя бы один священник, серьезно относящийся к обету безбрачия. Как сказал один из остряков Рима, если бы все дети предстали перед миром в одеждах своих отцов, они оказались бы одеты как священники или кардиналы.
Каждый понимал это, но Родриго, похоже, был менее разборчив в связях, чем большинство.
Потом он встретил Ваноццу, поселил ее в прекрасном особняке, где теперь жили их дети. Нельзя утверждать, что он сохранял ей верность, да этого никто и не ожидал; но многие годы она оставалась царствующей фавориткой, а в детях он не чаял души. И вот сейчас должен появиться на свет еще один ребенок.
Ожидание было томительным. В свои пятьдесят лет он чувствовал себя двадцатилетним, и если бы не боязнь услышать крики Ваноццы, он прошел бы в ее покои. Но в этом не было никакой нужды. Кто-то идет к нему сюда.
Она стояла перед ним, зардевшаяся и хорошенькая маленькая служанка Ваноццы. Даже в такой момент Родриго отметил, что она очаровательна. Он не забудет о ней.
Она присела в реверансе:
— Ваше высокопреосвященство… ребенок родился.
С грацией и живостью молодого человека он оказался рядом с ней и положил свои прекрасные белые руки на ее плечи.
— Дитя мое, да ты едва дышишь. Как бьется твое сердечко!
— Да, мой господин. Но… ребенок родился.
— Пойдем, — сказал он, — пойдем к твоей госпоже.
И он пошел вперед. Маленькая служанка шла следом, она вдруг вспомнила, что забыла сказать ему, какого ребенок пола, а он забыл спросить.
Новорожденного поднесли кардиналу, он коснулся его лба и благословил младенца.
Женщина лежала, откинувшись на подушки: стоявшие рядом служанки выглядели пристыженными, словно были виноваты в том, какого пола ребенок.
Это было прекрасное дитя; крошечную головку покрывал светлый пушок — и этот унаследовал от Ваноццы ее золотистые волосы…
— Маленькая девочка, — произнесла Ваноцца, глядя на него с кровати.
— Чудесная маленькая девочка, — уточнил он.
— Мой господин разочарован. — сокрушенно сказала Ваноцца. — Он мечтал о сыне.
Родриго засмеялся тем глубоким гортанным смехом, который очаровывал почти всех, кто с ним общался.
— Разочарован? — переспросил он. — Я? — Он повернулся к женщинам, которые подошли ближе, глаза каждой ожидающе смотрели на него. — Разочарован, потому что ребенок женского пола? Но вы ведь знаете… каждая из вас… что я люблю слабый пол всем своим сердцем и что в женском сердце я всегда найду нежность, которой нет в моем.
Женщины заулыбались, вместе с ними улыбалась и Ваноцца; но ее зоркие глаза заметили маленькую служанку, на чьем лице читалось ожидание, когда на нем задерживал свой взгляд Родриго.
Она решила заменить эту девочку, как только они вернутся в Рим, и если Родриго станет искать ее, его поиски окажутся напрасными.
— Так значит, мой господин доволен нашей дочерью? — негромко спросила Ваноцца и сделала знак служанкам оставить их с Родриго наедине.
— Я поистине верю, — ответил кардинал. — что сумею найти в своем сердце уголок для этой прелестной девочки и буду любить ее сильнее, чем молодых людей, которые ныне пребывают в детской. Мы назовем ее Лукрецией. А когда ты окрепнешь, моя любимая, мы вернемся в Рим.
Вот так апрельским днем в замке в Субиако, принадлежащем Борджиа, родился ребенок, чье имя станет известно всему миру — Лукреция Борджиа.
Пьяцца Пиццо ди Мерло
С какой радостью возвратилась Ваноцца в Рим! Ей казалось, что после рождения Лукреции она счастливейшая из женщин. Родриго навещал детей чаще, чем когда-либо, стремясь увидеть маленькую золотоволосую девочку.
Она была очаровательным ребенком, очень ласковой и могла лежать в своей колыбели, ничего не требуя, одаривая своей чудесной улыбкой любого, кто подойдет.
Братья очень интересовались ею. Они стояли по обеим сторонам кроватки, стараясь заставить ее улыбнуться. Они даже ссорились из-за нее.
Ваноцца вместе со своими служанками смеялась, слушая перебранку мальчиков:
— Она МОЯ сестра!
— Нет, МОЯ!
Им объяснили, что она сестра обоих в равной степени.
Чезаре, сверкая глазами, ответил:
— Но она больше моя, чем Джованни. Она сильнее любит меня, чем Джованни.
На что няня сказала, что уж это будет решать сама Лукреция.
Джованни смотрел на брата полными ненависти глазами; он знал, почему Чезаре хочет, чтобы Лукреция сильнее любила его. Чезаре видел, что когда дядя Родриго приходил навестить их, большая часть сладостей доставалась Джованни; что всегда именно Джованни карабкался на колени к дяде и взлетал вверх в его сильных руках; его целовал и ласкал кардинал, прежде чем обратить внимание на Чезаре. Вот он и решил, что все остальные больше должны любить его, Чезаре. Мать любила его сильнее. Няни говорили, что он их любимец, да им ничего и не оставалось делать — если они станут говорить иначе, он каким-нибудь образом сумеет отомстить им; они знали, что лучше обидеть Джованни, чем Чезаре.
Лукреция, раз уж она могла отдать предпочтение одному из них, должна проявить его к Чезаре. Он твердо решил это. Вот почему он даже чаще и дольше стоял у кроватки сестры, вытянув руку, чтобы она обвила своими крохотными пальчиками его большой палец.
— Лукреция, — шептал он, — это Чезаре, твой брат. Ты любишь его больше всех… больше всех. — Она смотрела на него своими широко открытыми голубыми глазами, а он командовал:
— Смейся, Лукреция! Вот так.
Женщины подходили к колыбели посмотреть — как ни странно, обычно Лукреция безоговорочно слушалась Чезаре. А когда Джованни пытался заставить ее улыбнуться, Чезаре из-за спины брата строил страшные рожи, и Лукреция начинала плакать вместо того, чтобы улыбаться.
— Этот Чезаре просто демон, — судачили между собой служанки, опасаясь произнести эти слова при мальчике, хотя тому исполнилось всего пять лет.
Однажды, шесть месяцев спустя после рождения дочери, Ваноцца возилась с цветами в саду. У нее были садовники, но она сама любила заниматься этим. Ее растения были прекрасны, и она с воодушевлением ухаживала за ними, потому что ее сад и ее дом были ей почти так же дороги, как семья. Да и кто бы не гордился таким домом, фасад которого выходил на площадь, а комнаты были светлыми, ничуть не похожими на мрачные помещения в других домах Рима. У нее даже имелась своя собственная цистерна с водой, что было большой редкостью.
Она была очаровательным ребенком, очень ласковой и могла лежать в своей колыбели, ничего не требуя, одаривая своей чудесной улыбкой любого, кто подойдет.
Братья очень интересовались ею. Они стояли по обеим сторонам кроватки, стараясь заставить ее улыбнуться. Они даже ссорились из-за нее.
Ваноцца вместе со своими служанками смеялась, слушая перебранку мальчиков:
— Она МОЯ сестра!
— Нет, МОЯ!
Им объяснили, что она сестра обоих в равной степени.
Чезаре, сверкая глазами, ответил:
— Но она больше моя, чем Джованни. Она сильнее любит меня, чем Джованни.
На что няня сказала, что уж это будет решать сама Лукреция.
Джованни смотрел на брата полными ненависти глазами; он знал, почему Чезаре хочет, чтобы Лукреция сильнее любила его. Чезаре видел, что когда дядя Родриго приходил навестить их, большая часть сладостей доставалась Джованни; что всегда именно Джованни карабкался на колени к дяде и взлетал вверх в его сильных руках; его целовал и ласкал кардинал, прежде чем обратить внимание на Чезаре. Вот он и решил, что все остальные больше должны любить его, Чезаре. Мать любила его сильнее. Няни говорили, что он их любимец, да им ничего и не оставалось делать — если они станут говорить иначе, он каким-нибудь образом сумеет отомстить им; они знали, что лучше обидеть Джованни, чем Чезаре.
Лукреция, раз уж она могла отдать предпочтение одному из них, должна проявить его к Чезаре. Он твердо решил это. Вот почему он даже чаще и дольше стоял у кроватки сестры, вытянув руку, чтобы она обвила своими крохотными пальчиками его большой палец.
— Лукреция, — шептал он, — это Чезаре, твой брат. Ты любишь его больше всех… больше всех. — Она смотрела на него своими широко открытыми голубыми глазами, а он командовал:
— Смейся, Лукреция! Вот так.
Женщины подходили к колыбели посмотреть — как ни странно, обычно Лукреция безоговорочно слушалась Чезаре. А когда Джованни пытался заставить ее улыбнуться, Чезаре из-за спины брата строил страшные рожи, и Лукреция начинала плакать вместо того, чтобы улыбаться.
— Этот Чезаре просто демон, — судачили между собой служанки, опасаясь произнести эти слова при мальчике, хотя тому исполнилось всего пять лет.
Однажды, шесть месяцев спустя после рождения дочери, Ваноцца возилась с цветами в саду. У нее были садовники, но она сама любила заниматься этим. Ее растения были прекрасны, и она с воодушевлением ухаживала за ними, потому что ее сад и ее дом были ей почти так же дороги, как семья. Да и кто бы не гордился таким домом, фасад которого выходил на площадь, а комнаты были светлыми, ничуть не похожими на мрачные помещения в других домах Рима. У нее даже имелась своя собственная цистерна с водой, что было большой редкостью.