Холт Виктория. Римский карнавал

   Пантисилея вздохнула с явным облегчением. Госпожа Лукреция была доброй хозяйкой, и все находившиеся у нее в услужении считали, что им очень повезло.
   — Я вижу, — сказал Александр, — что ты в восторге, ты поняла, какую честь я тебе оказываю.
   — Да, ваше святейшество.
   — Ты должна быть готова поехать туда сегодня же. Моей дочери одиноко, я хочу, чтобы ты успокоила ее и стала ей подругой. — Он нежно потрепал девушку по щеке. — И ты все время должна ей напоминать, как сильно она огорчает своего отца, не возвращаясь к нему. Ты вымоешь ей волосы, возьми с собой для нее несколько нарядных платьев и украшений. Ты должна убедить ее носить все это. Пантисилея, дорогая моя, говорят, что моя дочь хочет стать монахиней. Я думаю, это не больше чем разговоры, но она молода и впечатлительна. Ты же должна напомнить ей о радостях жизни, которые ждут ее за стенами обители. Девичьи разговоры, сплетни, наряды! Моя Лукреция очень любила все это. Проверь, девочка, любит ли она их по-прежнему. Чем скорее ты привезешь ее из монастыря, тем большую награду получишь.
   — Святой отец, у меня одно желание — служить вам.
   — Ты хорошая девочка. И красивая тоже.
   Папа принял в объятия девушку, выражая таким образом удовлетворение состоявшимся разговором и страсть.
 
   Лукреция уже готова была полюбить Пантисилею. Ее волновала сама мысль о том, что с ней рядом кто-то будет, с кем можно посмеяться и посплетничать. Серафина и остальные девушки были слишком сдержанны, думая, что в смехе есть что-то греховное.
   Пантисилея открыла сундуки и показала платья, которые она привезла Лукреции.
   — Это пойдет вам куда больше черного платья, которое вы носите, мадонна.
   — Мне совсем не хочется надевать их в этой тихой обители, — объяснила она. — Здесь они просто неуместны.
   Пантисилея явно огорчилась.
   — А ваши волосы, госпожа! — настаивала она. — Они не такие блестящие, как были раньше.
   Лукреция немного встревожилась. Считалось большим грехом думать о таких вещах, как забота и украшение своей внешности, объясняли ей сестры, и она старалась не сожалеть о том, что ее волосы не вымыты.
   Она сказала Пантисилее, что монахини не одобрили бы ее поведение, если бы она стала мыть волосы так же часто, как привыкла мыть их дома. Они обвинили бы ее в тщеславии.
   — Мадонна, — хитро проговорила девушка, — у них ведь не такие золотистые волосы, как у вас. Прошу вас, позвольте мне помыть их, только чтобы напомнить вам, как они блестят.
   Кому будет от этого вред? Она разрешила Пантисилее вымыть ей голову.
   Когда волосы высохли, Пантисилея заулыбалась от удовольствия, брала пряди в руки и восклицала:
   — Взгляните, госпожа, они снова будто чистое золото. Точно золото на вашем зеленом платье из парчи. У меня это платье с собой. Примерьте его.
   Лукреция улыбнулась девушке.
   — Только чтобы не огорчать тебя, маленькая Пантисилея.
   Зеленое с золотом платье было надето, и Лукреция стояла с распущенными волосами, когда появилась одна из монахинь и доложила, что приехал Педро Кальдес с письмами от папы.
   Лукреция приняла его в холодной пустой комнате.
   Он посмотрел на нее, она заметила, как он покраснел до корней волос. Он не мог вымолвить ни слова и стоял перед ней не сводя с нее глаз.
   Она сказала:
   — Что с вами, Педро, что-нибудь не так? Он, заикаясь, проговорил:
   — Мадонна, просто мне показалось, что передо мной богиня.
   Как приятно снова было надеть нарядное платье и услышать слова восхищения! Юноша был красив, а ею так давно никто не восхищался.
   После этого она перестала носить черное монашеское платье, а волосы ее всегда блестели, как золото.
   Она никогда не знала, когда приедет Педро Кальдес с письмами из дома; она решила, что этот молодой человек, который ей очень понравился, должен всегда видеть ее красивой и хорошо одетой.
 
   Пантисилея оказалась очень веселой компаньонкой, и Лукреция не могла понять, как она могла ранее обходиться без этой жизнерадостной девочки.
   Они часто сидели в отведенных им комнатах и вышивали, хотя Пантисилея гораздо больше любила петь под аккомпанемент лютни Лукреции. Пантисилея захватила лютню с собой. Еще она привезла несколько гобеленов, и теперь они висели на стенах, делая комнату менее похожей на келью. Она без конца говорила о мире, оставшемся за монастырскими стенами. Она была очень забавна и немного непоследовательна, что и делало ее, думала Лукреция, такой привлекательной собеседницей. Лукреция теперь чувствовала, что она просто увяла бы в обществе добрых, но слишком уж рассудительных монахинь.
   Пантисилея с удовольствием обсуждала взаимоотношения братьев Лукреции и поведение Санчии, которая поочередно становилась любовницей то одного, то другого брата. Никто еще при папском дворе не вел себя так, как Санчия, заявила девушка. Чезаре и Джованни открыто посещали ее, и весь Рим знал, что они ее любовники. А маленький Гоффредо в восторге от того, что братья соперничают из-за его жены, и помогает Чезаре взять верх над Джованни.
   Она рассказала о хорошенькой девушке из Феррары, которая была обручена.
   — Его светлость герцог Гандийский заметил девушку и стал домогаться ее, — начала Пантисилея, — но ее отец твердо решил выдать ее замуж, подобрав выгодную партию. У нее имелось богатое приданое, она была очень хороша собой, казалось, ничего не изменишь. Но герцог решил сделать ее своей любовницей. Об этом никто не знает. Но теперь свадьба отложена, некоторые говорят, что спутница герцога, с которой его часто видят — она всегда в маске, — и есть та синьора.
   — Мои братья очень похожи друг на друга тем, что всегда добиваются желаемого.
   — Правда, так и есть. В Риме много сейчас говорят об этом любовном приключении герцога.
   — Под маской в самом деле скрывается та девушка?
   — Никто не может быть в этом уверен. Но известно, что герцога всегда сопровождает фигура в маске. Они вместе ездят верхом — иногда на одном коне. Компаньон герцога всегда одет так, что невозможно понять, мужчина это или женщина.
   — Как же Джованни любит привлекать к себе внимание! А мой брат Чезаре? У него есть дама в маске?
   — Нет, синьора. Синьора кардинала видят только во время торжественных церемоний в церкви. Говорят, что он больше не любит Санчию и что по этой причине между братьями воцарились мир и покой.
   — Надеюсь, что это так.
   — Их видели вместе, они шли, взявшись за руки, как истинные друзья.
   — Мне очень приятно слышать об этом.
   — Да, госпожа, а что же вы наденете? Зеленое платье с розовой отделкой так идет вам.
   — Я и так достаточно хорошо одета?
   — Мадонна, а что если приедет Педро Кальдес?
   — Что ж из этого?
   — Ему будет так приятно увидеть вас в том бархатном зеленом с розовым платье.
   — Почему ты так думаешь? Пантисилея весело улыбнулась в ответ.
   — Мадонна, Педро Кельдес влюблен в вас. Любой поймет это, заглянув ему в глаза. Но, наверное, не любой — уж не сестра Керубино. — Она изобразила искаженное лицо доброй монахини с величайшей точностью. — Нет, она не догадается. А я догадалась. Я уверена, что Педро Кальдес страстно, но безнадежно вас любит, мадонна.
   — Какую ерунду ты говоришь! — ответила Лукреция.
 
   Он любил ее.
   Она знала, что Пантисилея права. Его выдавали каждый жест, его голос. Бедный Педро! На что мог он надеяться?
   Но она ждала его прихода и, как обычно, следила за своей внешностью.
   Ее веселая служанка была интриганкой. Она считала, будучи фривольной и сентиментальной, что Лукреция неминуемо почувствует соблазн предаться удовольствиям. Она постоянно говорила о Педро — о его внешности, его прекрасных манерах.
   — О, какая будет трагедия, если папа вздумает заменить его кем-нибудь другим! — сокрушалась она.
   Лукреция посмеивалась над девушкой:
   — Ты влюблена в этого юношу, я уверена.
   — Я бы влюбилась в него, если бы от этого был какой-нибудь толк, — заявила Пантисилея. — Но он любит только одну и никого больше.
   Лукреция обнаружила, что ей нравятся подобные разговоры. Она становилась такой же взволнованной, как и ее компаньонка, говоря о Педро. В келье, все больше напоминавшей небольшую комнату во дворце, они сидели вместе, смеясь и сплетничая. Когда Лукреция слышала звон колоколов Сан Систо, она выглядывала из окна и видела спешивших в церковь монахинь, иногда, услышав вечернюю службу, она оставляла свои мечты. Торжественная атмосфера церкви и святость обители делали визиты Педро Кальдеса еще более волнительными.
   Однажды, когда она вышла в холодную комнату встретить его, она заметила, что он спокоен и невесел. Девушка поинтересовалась, что опечалило его.
   — Мадонна, — серьезно ответил юноша, — мне в самом деле так грустно, что, боюсь, я уже никогда не смогу быть счастливым.
   — С тобой случилось что-то ужасное, Педро?
   — Самое ужасное, что только могло произойти.
   Она стояла рядом с ним, касаясь его рукава своими нежными тонкими пальцами.
   — Ты можешь довериться мне, Педро. Ты знаешь, что я сделаю все, чтобы помочь тебе.
   Он опустил глаза и увидел ее руку на своем рукаве, неожиданно он схватил ее и стал целовать; потом опустился на колени и спрятал лицо в складках ее пышной юбки.
   — Педро, — мягко повторила она, — ты должен рассказать мне о своей беде.
   — Я больше не могу приезжать сюда.
   — Педро! Ты устал от этих поездок? И попросил моего отца найти тебе замену? — В ее голосе слышался упрек, юноша вскочил на ноги. Она заметила его горящий взгляд, и сердце ее забилось от радости.
   — Устал! Я только и живу этими встречами. — Тогда… Он отвернулся.
   — Я не могу смотреть вам в глаза, мадонна, — тихо проговорил он. — Я не смею. Я попрошу папу заменить меня. Больше у меня нет сил приходить сюда.
   — А твое несчастье, Педро?
   — Оно в том, что я люблю вас… сохрани меня Господь!
   — И это так огорчает тебя? Мне очень жаль, Педро.
   Он повернулся к ней, глаза его сверкали.
   — Что же мне еще остается делать, если не огорчаться? Видеть вас, знать, что однажды придет приказ, и вы вернетесь в Ватикан, а когда вы окажетесь там, я не осмелюсь даже заговорить с вами.
   — Если я и вернусь туда, мы по-прежнему останемся друзьями. Я стану так же просить тебя прийти ко мне и развлечь меня своими рассказами и легендами о твоей стране.
   — Госпожа, это невозможно. Умоляю вас, отпустите меня.
   — Я отпускаю тебя, Педро, — сказала она, — но по-прежнему буду ждать твоего прихода, потому что почувствую себя несчастной, если кто-то другой окажется на твоем месте.
   Он упал на колени и покрыл ее руки поцелуями.
   Она, улыбаясь, смотрела на него сверху и с удовольствием заметила, как красиво завиваются его темные волосы на шее.
   — О да, Педро, — повторила она, — я буду очень несчастна, если ты прекратишь бывать у меня. Я настаиваю, чтобы ты продолжал навещать меня. Я приказываю.
   Он поднялся с колен.
   — Моя госпожа так добра, — сказал он, охваченный страстным желанием. — Я… я не смею дольше оставаться здесь.
   Он ушел, а она удивлялась, что в этом монастыре ей довелось пережить самые счастливые мгновения в жизни.
   Чезаре ехал в дом своей матери, чтобы нанести ей один из обычных визитов. Он казался задумчивым, и люди из его окружения заметили, что в последнее время в его поведении появилось что-то необычное — он стал гораздо спокойнее.
   Он перестал ухаживать за Санчией; он больше не вспоминал о самовольном бегстве сестры в монастырь; он стал дружески относиться к своему брату Джованни.
   Увидев подъезжающего сына, Ваноцца хлопнула в ладоши, и несколько слуг мгновенно предстали перед ней, готовые выполнить любое ее распоряжение.
   — Вина, прохладительных напитков, — громко приказала Ваноцца. — Я вижу своего сына кардинала, он скачет сюда. Карло, — позвала она мужа, — скорее иди сюда и приветствуй господина кардинала.
   Карло поспешно вошел в комнату. Он был доволен своей судьбой, он считал большой удачей свою женитьбу на бывшей возлюбленной папы и матери его детей. Благодаря этому он получил множество привилегий и был благодарен Александру за это. Он старался проявить свою благодарность глубоким уважением к самому папе и его сыновьям.
   Чезаре обнял мать и отчима.
   — Добро пожаловать, дорогой сын, — сказала Ваноцца со слезами гордости в глазах. Она не переставала изумляться тому, что ее прекрасные сыновья посещали ее сравнительно скромное жилище. В глазах ее светилось восхищение, именно за это восхищение им Чезаре и любил мать.
   — Матушка моя, — прошептал Чезаре.
   — Для нас величайшая радость видеть сиятельного кардинала в своем доме, — провозгласил Карло.
   Чезаре пребывал в хорошем настроении. Он сидел между отчимом и матерью, они пили вино из серебряных кубков, поспешно вытащенных из сундука. Ваноцца сокрушалась по поводу того, что сын не предупредил их о своем приезде, и она не успела украсить стены гобеленами и достать из сундука свою майолику. Они говорили о Лукреции и о приближающемся разводе.
   — Ваш отец сделает для всех вас все возможное, — сказала Ваноцца. — О сын мой, как хотела бы я быть богатой настолько, чтобы суметь сделать для вас гораздо больше.
   Чезаре накрыл ладонями руки матери и улыбнулся ей, а когда Чезаре улыбался, он становился прекрасен. К матери он питал искреннюю привязанность к Ваноцца же, зная, как все боятся его, еще больше ценила его любовь к ней.
   После того как они освежились прохладительными напитками, Чезаре попросил мать показать ему цветы, которыми она по праву гордилась. Они вышли в сад.
   Они прогуливались меж растений, сын обнял мать за талию. Ваноцца, видя, как ласков он с ней сегодня, рискнула сказать ему о том, что она очень довольна, что они с братом Джованни стали друзьями.
   — О матушка, как бессмысленны ссоры! Ведь мы с Джованни братья. Мы должны дружить.
   — Вы ссорились по пустякам, — примирительно сказала Ваноцца. — Теперь вы повзрослели и поняли, что ссоры ни к чему не приводят.
   — Ты права. Я хочу, чтобы весь Рим знал, что теперь мы с братом друзья. Когда ты устроишь очередной ужин, то пусть он пройдет в узком кругу… Пригласи только своих сыновей.
   Ваноцца остановилась, восторженно улыбаясь.
   — Я сразу же устрою вечеринку, — сказала она, — для тебя и Джованни. В городе слишком жарко. Будет ужин на свежем воздухе в моем винограднике. Что ты, Чезаре, думаешь о моем предложении?
   — Оно превосходно. Организуй все в ближайшее время, ладно?
   — Скажи, какой день ты выбираешь, и я устрою вечеринку именно тогда.
   — Завтра, — слишком рано. А если послезавтра?
   — Пусть так.
   — Дорогая моя, ты очень хороший друг.
   — Как же мне не быть другом моему любимому сыну, который все время заботится обо мне и делает мне честь своими визитами?
   Она закрыла глаза и вспомнила, что сделал Чезаре с теми, кто во время нашествия французов принимал участие в разграблении ее дома. Он расправился с ними очень жестоко, многие тогда пострадали, но Ваноцца была женщиной, старавшейся не замечать вокруг себя страданий. «Ничто, ничто не кажется мне слишком суровым по отношению к тем, кто хотел оскорбить мою мать, уничтожив ее жилище».
   — Ты будешь рада увидеть на своем вечере Джованни, — сказал Чезаре. — Ты ведь и его любишь. Жаль, что с нами не будет Лукреции.
   — Я бы получила огромное удовольствие от встречи с дочерью и я вполне согласна с тобой, что буду счастлива видеть вас вместе с Джованни. Но, сын мой, из всех моих детей больше всего восхищает один — ты, Чезаре.
   Он поцеловал ей руку, явно стараясь выказать ей свою любовь с той нарочитостью, которая всегда была свойственна их семье.
   — Я не сомневаюсь, что ты говоришь правду, дорогая. Клянусь, что никто не посмеет обидеть тебя, пока есть сила в этом теле, чтобы защитить тебя. Я подвергну пыткам, а потом предам смерти любого, кто посмеет сказать против тебя хоть слово.
   — Не говори так страстно о моей скромной персоне. Мне ничего не надо, я счастлива, когда вижу тебя. Сделай одолжение — навещай меня как можно чаще, и я буду счастливейшей женщиной на свете, хотя я понимаю, что у тебя свои заботы и что мне не следует мешать тебе своей эгоистической любовью.
   Он обнял мать, и они продолжали прогулку по саду среди цветов, обсуждая предстоящий ужин.
 
   Чезаре шел по городу, плащ скрывал его роскошный наряд, лицо скрывала маска, чтобы никто не смог узнать его. Дойдя до моста, он свернул на узкую улицу, потом проскользнул на другую и остановился перед домом. Оглядевшись вокруг, чтобы убедиться, что никто не преследует его, он вошел через открытую дверь, закрыл ее за собой и спустился по каменным ступеням вниз. Наконец он вошел в комнату, пол которой был выложен плитками, а стены отделаны деревом. Чезаре хлопнул в ладоши.
   Появился слуга, и когда молодой человек снял маску, он низко поклонился.
   — Госпожа здесь? — спросил Чезаре.
   — Да, ваша светлость.
   Слуга привел его в комнату, типичную для подобных мест — в ней стояла широкая кровать, деревянные стулья с резными спинками, на стене висело распятие, перед которым горела лампадка.
   Очень красивая юная девушка, высокая и стройная, встала, как только вошел Чезаре, и упала перед ним на колени.
   — Господин… — негромко произнесла она.
   — Встань, — нетерпеливо бросил Чезаре. — Мой брат здесь?
   — Еще нет, он придет через два часа. Чезаре кивнул.
   — Настало время исполнить свой долг, — сказал он.
   — Да, мой господин?
   Чезаре пристально посмотрел на нее.
   — Ты любовница моего брата. Какие чувства ты испытываешь к нему?
   — Я служу одному хозяину, — ответила девушка.
   Он коснулся пальцами ее уха. Жест был одновременно ласкающим и угрожающим.
   — Помни, — сказал он, — я награждаю тех, кто оказывает мне услуги, награда зависит от того, каков характер услуги.
   Девушка дрожала, но твердо повторила:
   — Я служу одному хозяину.
   — Хорошо, — ответил Чезаре. — Я сразу скажу тебе, что от тебя требуется. Ты придешь в виноградник Ваноцци Катани в полночь, день я назову тебе позже. Ты, как всегда, когда бываешь с моим братом, наденешь плащ и маску. Ты сядешь на его коня вместе с ним, и вы вместе уедете.
   — Это все, мой господин? Чезаре кивнул.
   — Еще одно. Ты уговорить его пойти в трактир, который ты недавно обнаружила. Там ты скажешь ему, что вы останетесь в трактире до утра.
   — Где этот трактир?
   — Я скажу тебе его название. Он в еврейском квартале.
   — И нам придется ехать туда после полуночи?
   — Тебе не следует ничего бояться, если ты будешь делать все так, как я скажу. — Он обнял ее и поцеловал. — А если нет, моя красавица… — Он рассмеялся. — Но ты не забудешь, что служишь только одному хозяину, ведь правда?
 
   Ваноцца, все еще очень красивая женщина, принимала гостей в своем винограднике. Стол был обильно уставлен отличной едой, вино, которое подавали к столу, было отменным. Карло Канале сидел рядом с ней, готовый выполнять роль хозяина и развлекать почетных гостей.
   — Ты считаешь, что нам будет достаточно весело только в компании твоих сыновей, их кузена и еще нескольких родственников?
   — Когда мои сыновья приходят ко мне, они предпочитают проводить время без торжественности и пышности, которые окружают их в повседневной жизни.
   Канале еще раз отхлебнул вина, чтобы убедиться, что оно в самом деле высшего качества. Ваноцца, нервничая, осматривала стол и без конца отдавала приказания рабам, но когда приехали гости, она все свое внимание переключила на них.
   — Дорогие мои! — растроганно говорила она, обнимая их; но она дольше прижимала Чезаре, чем Джованни, и это не укрылось от внимания Чезаре.
   Была прекрасная летняя ночь; внизу расстилался город; прохладный воздух и аромат цветов с лугов округ Колизея достигали дома Ваноцци.
   Чудная ночь, подумала Ваноцца.
   За столом шел веселый разговор. Чезаре поддразнивал Джованни:
   — Зачем же ты, брат, подвергаешь себя опасности? Я слышал, что ты разъезжаешь среди головорезов в сопровождении одного только грума — ты и твоя подруга в маске.
   — Никто не осмелится напасть на сына моего отца, — ответил Джованни.
   — И все-таки ты должен вести себя осторожнее.
   — Я вел себя по-разному, но осторожно — никогда, — рассмеялся Джованни.
   — Это так, сынок, — сказала Ваноцца. — Умоляю тебя, будь осторожен. Не езди в те части города, где тебя может подстерегать опасность.
   — Мать, ведь я уже не ребенок.
   — До меня дошли слухи, что его видели в еврейском квартале как-то поздно ночью. Это безрассудно с его стороны!
   — В самом деле, это крайне неосмотрительно, — пожурила сына Ваноцца.
   Джованни улыбнулся и повернулся к Канале.
   — Еще вина, отец. Отличное у вас вино! Канале, в восторге от похвалы, наполнил кубок пасынка, разговор перешел на другую тему. Перевалило уже за полночь, и они собирались уезжать, когда Чезаре сказал:
   — Посмотрите-ка, кто это там прячется в кустах?
   Все повернулись и увидели среди деревьев и кустарников стройную фигурку, лицо скрывала маска.
   — Похоже, тебя ждут, — обратился к Джованни брат.
   — В самом деле, — ответил юноша. Казалось, он очень доволен.
   — Нужно ли твоей подруге появляться в доме нашей матери? — спросил Чезаре.
   — Возможно, — со смехом ответил Джованни.
   — Твоя приятельница совсем заждалась тебя, — заметил Чезаре, — пошли скорее, не будем задерживаться. До свидания, дорогая матушка. Я долго буду помнить этот чудесный вечер.
   Ваноцца, обняв на прощание сыновей, посмотрела, как они садятся на коней. Когда Джованни был уже в седле, некто в маске вскочил на коня позади него.
   Чезаре засмеялся и позвал своих слуг, которых захватил для охраны, потом затянул песню, ее все тут же подхватили, спускаясь с холма по направлению к городу.
   Доехав до моста, Джованни остановился и сказал брату, что здесь они расстанутся. Он подозвал одного из грумов:
   — Ты, приятель, поедешь со мной. Остальные пусть… отправляются спать.
   — Неужели тебе надо куда-то ехать? — спросил брата Чезаре. — Ты ведь не собираешься отправиться в еврейский квартал?
   — Тебя совершенно не касается, куда я еду, — высокомерно возразил Джованни.
   Чезаре с необычным для него равнодушием пожал плечами.
   — Поехали домой, — приказал он своим слугам и тем из спутников Джованни, кому тот разрешил следовать за ним.
   Итак, они расстались с Джованни, который с таинственной незнакомкой и грумом, державшимся чуть поодаль сзади, направился к еврейскому кварталу по узким извилистым улочкам.
   Последний раз Чезаре видел брата живым.
 
   На следующий день Александр испытал разочарование, не дождавшись любимого сына. Он прождал Джованни весь день, но тот так и не появился.
   Он послал к нему домой. Никто не видел его. Он не приезжал к Санчии.
   Александр, усмехнувшись, сказал:
   — Не сомневаюсь, он провел ночь дома у какой-нибудь синьоры и теперь боится уйти от нее днем, чтобы не скомпрометировать ее.
   — В таком случае он ведет себя крайне непоследовательно, — мрачно заметил Чезаре.
   День не принес никаких известий о Джованни, а вечером к папе спешно примчался гонец, чтобы сообщить, что грума герцога, которого видели вместе с Джованни, нашли насмерть заколотым кинжалом на Пьяцца дельи Эбреи.
   Все спокойствие Александра сразу исчезло. Он обезумел от страха за судьбу сына.
   — Пошлите людей на поиски, — приказал он. — Обыщите каждую улицу, каждый дом. Я не успокоюсь, пока руки мои не обнимут сына.
   После нескольких дней безрезультатных поисков папа впал в отчаяние. Но он по-прежнему не верил, что его сыну могли причинить зло.
   — Он просто решил подшутить над нами, — повторял он. — Увидишь, Чезаре, он вернется и будет потешаться над нами, что так здорово сумел разыграть нас.
   — Да, он просто пошутил, — согласился Чезаре.
   А потом к папе привели лодочника, который заявил, что он будет говорить только с Александром, потому что ему кажется, что дело касается пропавшего герцога Гандийского.
   Папа едва дождался появления лодочника, которого сразу же привели к нему. Здесь же находились несколько высокопоставленных лиц папского двора и Чезаре.
   Его зовут Джордже, он спал в лодке, привязанной на берегу Тибра, сказал пришедший.
   — Моя обязанность, ваше святейшество, — сообщил он, — присматривать за поленницами дров рядом с церковью Сан Джироламо дельи Скьявони, недалеко от моста Рипетта.
   — Понятно, понятно, — нетерпеливо перебил его папа. — Не трать время попусту. Скажи, что ты знаешь о моем сыне.
   — Знаю я следующее, святой отец. В ту ночь, когда исчез герцог Гандийский, я видел человека верхом на белом коне, и на этом коне он вез что-то, что легко можно принять за тело человека. С ним были еще двое, они поддерживали тело, когда лошадь стала спускаться к берегу реки.
   Когда лошадь оказалась у самой воды, всадник развернул ее хвостом к реке. После чего двое столкнули в воду то, что вполне могло быть трупом.
   — Можно ли доверять этому, человеку? — спросил папа. Он был в ужасе. Он не хотел поверить услышанному. Пока лодочник говорил, Александр представил безжизненное тело — и это было тело его любимого сына.
   — У нас нет оснований усомниться в его рассказе, ваше высокопреосвященство, — услышал он в ответ.
   — Ваше святейшество, — сказал Джордже. — Могу добавить. Тело соскользнуло в воду и некоторое время удерживалось на поверхности, как мне показалось, плащом, труп поплыл по течению. Тогда всадник что-то сказал двум другим, и они начали бросать камни в плывущий плащ. Они швыряли камень за камнем, пока плащ не исчез. Ваше святейшество, они стояли и смотрели, а через некоторое время уехали.