Холт Виктория. Слезы печали

   Поэтому Джаспер продолжал жить в замке и угрюмо и добросовестно делал свою работу. Я думаю, он испытывал к нам некоторую благодарность и, осуждая нашу любовь к "грешной роскоши", терпел нас так же, как мы его.
   Теперь и у меня появилась причина благодарить его.
   Мальчикам сшили новые костюмы для верховой езды - камзолы и шапочки из коричневого бархата с золочеными пуговицами. Они чрезвычайно гордились ими. Ли, нарядившись в костюм, разгуливал с важным видом. Он был самонадеянным мальчишкой, но я могла понять его любовь к вещам, делавшим его еще более привлекательным.
   Дети были рады покрасоваться верхом в новых костюмах и выезжали на пони в близлежащее поле, где обычно ездили по кругу. Рядом с ними всегда был Джаспер, и я тоже выходила полюбоваться мальчиками.
   Как прелестно они выглядели в новых камзольчиках, с какой радостью вскарабкивались на своих пони! Я наблюдала, как они гоняют пони рысцой, время от времени пуская лошадок в легкий галоп.
   Джаспер постоянно был поблизости. Он учил их скакать. Он великолепно держался в седле на своем старом Брюстере, сером жеребце, выглядевшем столь же сурово, как сам Джаспер.
   Хорошо, что в это утро Джаспер тоже был рядом, так как по непонятной причине пони Эдвина понес. Мое сердце замерло, а потом так бешено заколотилось в груди, что я начала задыхаться. Пока я смотрела на пони, несущегося к изгороди, время замедлилось и секунды растянулись на целые минуты. Эдвин, вылетевший из седла, каким-то чудом держался за шею пони, но в любой момент мог сорваться и упасть.
   Я подумала: "О, Господи, он погибнет! Я потеряю сына так же, как потеряла мужа!" Я бросилась бежать, хотя это было бесполезно: ребенок мог погибнуть раньше, чем я успела бы добежать до него.
   Но Джаспер оказался уже там. Он успел остановить пони, выпрыгнул из седла, подхватил Эдвина и взял его на руки.
   Я задыхалась от радости, мне хотелось наградить Джаспера, чем только он пожелает, поскольку я была в неоплатном долгу перед ним.
   - Все в порядке, госпожа, - сказал он.
   Эдвин смеялся. Я возблагодарила Господа за то, что мой сын может смеяться. Потом он увидел мое лицо и стал серьезным. Представляю, как я в этот момент выглядела: бледная и трясущаяся.
   - Все в порядке, мама! - сказал Эдвин. - Я не порвал камзольчик. А вот шапочка...
   Упавшая с головы шапочка валялась на земле. Джаспер спустил Эдвина с рук, и он немедленно надел шапочку.
   У него был слегка смущенный вид.
   - Шапочка испачкалась, мама, но ничего, Салли ее почистит.
   Мне хотелось разрыдаться от облегчения, от благодарности. Я была близка к истерике. Мой любимый мальчик в безопасности! Я чувствовала себя так, будто пережила тысячу смертей, а он считал, что меня волнует его шапочка!
   Мне хотелось схватить сына на руки, прижать к себе и потребовать от него больше никогда не рисковать жизнью.
   Джаспер начал бранить его:
   - Никогда не позволяйте пони так вести себя! Он обязан слушаться хозяина. Чему я вас учил?
   - Знаю, Джаспер, но я не смог удержать его.
   - Никаких "не смог" не должно быть, господин Эдвин. В седло!
   Я попыталась протестовать, но Джаспер сделал вид, что не слышит меня.
   - Ну, вперед! Дайте ему воли, пустите во весь опор!
   Потом Джаспер посмотрел на меня.
   - Другого выхода нет, госпожа. Неужели вы хотите, чтобы он больше никогда в жизни не решился сесть в седло? - Заметив, что я все еще дрожу, он взглядом выразил сочувствие. - Дети не знают страха, госпожа. Вот почему таким делам нужно учиться смолоду. Он даже не понял, что случилось. И это к лучшему.
   - Джаспер, пригляди за ним.
   - Ага, госпожа. Я еще сделаю из него наездника. После этого события между нами завязалась несколько странная дружба. Я заметила, что время от время Джаспер посматривает на меня. Конечно, он осуждал мои роскошные платья дьявольские ловушки, как он их называл. Но он уважал мою любовь к ребенку, знал, что я считаю его наставником Эдвина, и гордился этим.
   Однажды, когда мы находились в конюшне вдвоем, он обратился ко мне, неуклюже переминаясь с ноги на ногу.
   - Хозяйка, - сказал он, - я бы хотел кое-что сказать. Мне уж не первый день хочется.
   - В чем дело, Джаспер? - спросила я.
   - Это насчет вашего мужа. Его здесь застрелили.., недалеко отсюда. Я кивнула.
   - Так я хочу, чтобы вы знали: я к этому руку не приложил.
   - Джаспер, - сказала я, - он приехал сюда, сознательно рискуя. Он изображал из себя путешественника. Мне нельзя было приезжать с ним. Именно из-за меня его и разоблачили.
   - Все это так, госпожа. Вы показали свою истинную натуру и не были такой женщиной, которая служит Богу, как положено, ну, а я рассказал тем, кому следовало знать, и они приехали посмотреть. Но они ничего не делали. Его не из-за этого застрелили. Я хочу, чтобы вы знали, госпожа, что ни я, никто другой из моих друзей не сделали тот выстрел, который убил хозяина Эдвина.
   - А ты знаешь, кто стрелял? Он отвернулся:
   - Я только хочу сказать, что это не моих рук дело.
   - Так это не связано с тем, что он был.., врагом?
   - Это сделали не мы, госпожа. Вот все, что я могу сказать. Да нам и незачем было убивать его. Нам бы нужнее было его допросить, а не убивать.
   - Ты знаешь, кто это сделал, Джаспер?
   - Не мне вам это рассказывать, госпожа. Просто я хочу, чтобы вы не думали, будто я один из тех, кто виновен в убийстве отца вашего мальчика.
   - Я верю тебе, Джаспер, - сказала я. И я верила ему.
   ***
   Из близлежащих городов поступали тревожные вести. Говорили, что в трущобах Сент-Гиля возникла чрезвычайно опасная форма бубонной чумы, быстро распространившаяся по всей столице и за ее пределами. Люди падали прямо на улицах и лежали там, умирая, поскольку никто не решался приблизиться к ним.
   Мы были очень встревожены, так как в Лондоне находились лорд Эверсли, Карлтон и дядя Тоби, от которых не поступало никаких известий.
   Каждый день мы узнавали ужасные новости. Все, кто имел возможность покинуть столицу, покинули ее. Королевский двор тоже выехал из столицы, и были изданы строжайшие распоряжения с целью предотвратить распространение мора.
   Леди Эверсли была вне себя от беспокойства.
   - Почему они не возвращаются? - вопрошала она. - Они не настолько глупы, чтобы там остаться. Что это может значить?.. Ведь не все же... - в отчаянии продолжала она. - Это не могло случиться сразу со всеми троими. Неужели мы прожили все эти годы в изгнании лишь для того, чтобы здесь пережить такое?
   Мы с Карлоттой разделяли ее тревогу. Я поняла, как сильно привязалась к своему свекру и его брату, но, к моему удивлению, чаще всего я вспоминала о Карлтоне. Я воображала его в постели извивающимся от боли, с лицом и телом, обезображенными ужасными язвами, и страстно желала, чтобы он оказался здесь и чтобы я могла ухаживать за ним. Это казалось безумием, но я объясняла свои чувства тем, что мне доставило бы удовольствие видеть его в унизительном, с его точки зрения, положении - лишенным своего достоинства, полностью зависящим от меня. Странными, конечно, казались подобные мысли в такое время, но Карлтон вызывал во мне эмоции, о существовании которых я даже не подозревала. А кроме того, я ощущала некоторую приподнятость, поскольку, каким бы загадочным ни казалось их отсутствие, что-то говорило мне: с Карлтоном все будет в порядке. Его ничто не возьмет, даже чума.
   Находясь рядом со своей свекровью и Карлоттой, я удивлялась тому, что мои мысли заняты почти исключительно Карлтоном, хотя мой свекор и дядя Тоби стали близкими для меня людьми.
   Мы все время ждали от них вестей, но вести не приходили. Зато продолжали расползаться слухи о распространении чумы, и, даже живя на некотором расстоянии от Лондона, мы были вынуждены принять определенные меры предосторожности, особенно опасаясь посторонних людей, которые могли заглянуть к нам.
   Все разговоры сводились к чуме. Подобные эпидемии случались два-три раза в столетие, но ничто нельзя было сравнить с этой Черной Смертью. Я вспоминала Лондон, каким я его видела, - с дурно пахнущими лужами на узких улочках, где крысы сновали по грязной мостовой, - и постоянно думала о Карлтоне, лежащем в постели и нуждающемся в уходе.
   А как же лорд Эверсли и дядя Тоби? Они были не столь молоды. У них было меньше шансов выжить в борьбе с этой ужасной болезнью.
   Погода стояла жарче обычного. Даже здесь, в деревне, ощущалась духота. Я представляла себе, каково же сейчас в зачумленном Лондоне. До сих пор города и деревушки вокруг нас не были захвачены эпидемией. В Кентербери, Довере и Сэндвиче не отмечалось ни одного случая заболевания, но люди были начеку. Мы выслушали страшные рассказы о том, что происходило в Лондоне. Если член семьи заболевал, на двери ставили красный крест, а под ним слова: "Господи, помилуй нас!", и все знали, что в этот дом входить опасно. Даже когда кто-нибудь умирал, его тело спускали из окна в одну из повозок смерти, которые ездили ночью по городу, управляемые мужчинами в масках с колокольчиками в руках, печально звеневшими, в то время как люди выкрикивали:
   "Подавайте ваших покойников!" На краю города копали рвы, куда сбрасывали трупы. Это был единственный выход: мертвых было слишком много для того, чтобы хоронить их, как положено.
   Мы страстно молились о прекращении бедствия, но мор продолжался. Слуги непрерывно говорили об этом. Имена лорда Эверсли, дяди Тоби и Карлтона произносились шепотом, как будто говорили о мертвых. Леди Эверсли ходила, как серое привидение, ее лицо превратилось в трагическую маску. Карлотта возмущалась такой жизнью.
   - Неужели мы никогда ничего не узнаем? - восклицала она.
   Я редко видела ее такой возбужденной и была удивлена тем, что она проявляет заботу о членах своей семьи, к которым обычно относилась с безразличием, даже когда они присутствовали здесь.
   Я слышала разговоры слуг:
   - Знаешь, как это бывает? Тебя начинает тошнить, болит голова и лихорадит так, что ты даже шатаешься. Так это начинается. Тут уж известно, что будет дальше. Пойдут ужасные язвы вроде чириев, их называют бубонами. И ты покрываешься ими с головы до ног.
   В церквях устраивали молебны. Нация погрузилась в скорбь. Мы еще не знали, пострадала ли наша семья. Леди Эверсли с каждым днем становилась все более подавленной, а Карлотта - все более раздражительной. Что же касается меня, я, видимо, не способна была поверить в то, что с Карлтоном Эверсли может случиться несчастье. Потом я задумывалась: но если с ним все в порядке, почему он не приедет и не сообщит о том, что произошло с остальными? Я начинала думать, что глупо наделять его какими-то сверхъестественными свойствами. И как только меня одолевали сомнения относительно его всемогущества, я тоже впадала в отчаяние.
   Джаспер сказал, что это месть Господня за беззакония, творящиеся вокруг. Разве страна страдала от чумы, когда Оливер Кромвель правил ею по законам Божьим? Нет. А вот когда вернулся король со своими безнравственными приятелями - поглядите, что случилось.
   - Король и его двор покинули Лондон. Они вне опасности, - сказала я. Отчего же Господь наказал других за их грехи?
   - Весь народ стал грешным, - возразил Джаспер, - и кто может знать, кого Он поразит следующим?
   - Лорд Эверсли был добрым человеком, - воскликнула я, - почему же он...
   Я умолкла. До этого я решительно отказывалась верить в то, что он мертв.
   ***
   Они вернулись в середине дня. Я была с мальчиками в детской и оттуда услышала голос Карлтона:
   - Куда все подевались? Мы вернулись. Выходите, встречайте нас!
   Я побежала в холл. Там были Карлтон, мой свекор и дядя Тоби. С ними был еще какой-то человек, но поначалу я не обратила на него внимания.
   Я бросилась в объятия свекра. Слезы ручьями бежали по моим щекам.
   - Мое милое, дорогое дитя! - шептал он.
   Рядом стоял дядя Тоби. Он обнял меня так, будто вовсе не собирался выпускать из объятий.
   Карлтон стоял, выжидая, с непонятным выражением в глазах. Когда дядя Тоби наконец отпустил меня, он шагнул ко мне, обнял и слегка приподнял. Наши лица находились на одном уровне; несколько секунд он пристально смотрел мне в глаза, потом крепко поцеловал меня в губы.
   Я отпрянула.
   - Где вы были? - воскликнула я почти истерически, со смешанными чувствами радости и облегчения по поводу их возвращения - и гнева, поскольку они заставили нас страдать. - Мы здесь с ума сошли от беспокойства!
   На лестнице появилась леди Эверсли. Она издала крик радости и бросилась к мужу. За ней прибежала Карлотта.
   Итак, они вернулись, а вместе с ними прибыл сэр Джоффри Джиллингхем, их давнишний друг, который находился с ними в течение последних недель.
   - Нам это показалось наилучшим выходом, - сказал Карлтон.
   - Мы знали, - объяснил лорд Эверсли, держа под руку свою жену, - что вы будете беспокоиться. Мы знали, что вы будете бояться худшего, но, несмотря на это, решили не ставить под угрозу ваши жизни. Лишь тот, кто видел вблизи этот бич Господен, может осознать весь его ужас.
   Дело обстояло так: когда вся компания обедала у сэра Джоффри, один из его слуг неожиданно потерял сознание, и вскоре стало очевидно, что он болен чумой. Почти сразу все слуги покинули дом, за исключением жены больного, которая тут же указала сэру Джоффри, что если он не хочет заразиться, то ему немедленно нужно последовать примеру слуг.
   Карлтон вспомнил, что слуга плохо чувствовал себя уже несколько дней, и, таким образом, все они могли успеть заразиться. Одной из причин быстрого распространения чумы было то, что люди, столкнувшиеся с ней, ничуть не заботились о том, чтобы не разносить болезнь дальше. Чтобы быть уверенным в отсутствии заразы, следовало выждать несколько недель, и именно это предложил Карлтон. Наши родные не могли связаться с нами, так как заболевание распространялось самыми различными способами. Они решили отправиться в охотничий домик на самом краю поместья Эверсли. Там не было слуг. Это была всего лишь небольшая хижина, которой редко пользовались. Проведя там несколько недель и убедившись в том, что все здоровы, они с чистой совестью вернулись в семью.
   - Неужели не было никакой возможности дать нам знать? - спросила я.
   - Карлтон настаивал на том, что это единственный выход, - ответил дядя Тоби. - Он взял ответственность на себя.
   - В это мне нетрудно поверить, - сказала я.
   - Карлтон был прав, - вмешался лорд Эверсли, - лучше было заставить вас страдать от неизвестности в течение нескольких недель, чем принести в дом эту ужасную болезнь. Подумайте о детях.
   - Дети особенно восприимчивы к ней, - сказал Карлтон, рассеяв мои сомнения.
   Сэр Джоффри Джиллингхем остался у нас. Это был мягкий обаятельный мужчина, чем-то напоминавший мне Эдвина. Три года назад его молодая жена умерла при родах, и вид у него был несколько печальный.
   Я часто говорила с ним об Эдвине и о том, как мы были с ним счастливы. Я чувствовала, что сэр Джоффри понимает меня.
   Он восхищался Карлтоном.
   - Карлтон из тех мужчин, которые умеют принимать решения. Нужно признать: когда мы поняли, что находились в тесном контакте с больным чумой и ели пищу, к которой прикасался этот человек, то решили, что все мы обречены. Именно Карлтон сказал, что в этом нет полной уверенности, но что мы должны вести себя как потенциальные жертвы и скрыться куда-нибудь подальше.
   - Я знаю, у него очень сильный характер, - сказала я.
   - Жаль, что немногие мужчины могут похвастать этим.
   - Возможно, - сказала я, - но войны, мне кажется, начинают именно мужчины с сильным характером.
   - А иногда и предотвращают их.
   Сэр Джоффри быстро завоевал любовь нашей семьи. Леди Эверсли сказала, что он должен выбросить из головы всякие мысли о возвращении в Лондон. Он получил сообщение, что тот слуга и его жена умерли от чумы, а поскольку они умерли в его доме, то возвращаться туда рано. К моему удивлению, он понравился и детям - обычно их интересовали более колоритные личности, фантазеры вроде дяди Тоби. В особенности полюбил его Эдвин. Сэр Джоффри часто отправлялся с ним на верховые прогулки, и так как я была вполне уверена в том, что он сможет присмотреть за мальчиком, то не возражала и против дальних прогулок. Я знала, что с мальчиком не случится ничего плохого, пока рядом с ним находится сэр Джоффри.
   Карлтон сказал:
   - Вы должны быть мне благодарны. Смотрите, какого приятного друга я вам нашел.
   Я слегка покраснела, и это меня разозлило. Все чаще замечания Карлтона выводили меня из равновесия. Он знал это и злоупотреблял этим.
   - Но вы, надеюсь, не слишком тесно сдружитесь? - сказал он, повернулся и пошел. Больше всего меня злила эта его привычка - сделать какое-нибудь сомнительное замечание и уйти до того, как я сумею подыскать достойный ответ.
   Именно Карлтон сообщил мне о закрытии театров. Я тут же подумала о Харриет. Конечно, ради этого он и затеял разговор.
   Он подошел ко мне вплотную - еще одна раздражавшая меня привычка - и крепко сжал мою руку.
   - Не нужно беспокоиться за эту женщину, - сказал он. - Она всегда найдет выход из трудной ситуации, где бы и когда бы это ни случилось.
   - Как и вы, - ответила я.
   - Да, между нами есть сходство. Готов держать пари: что бы ни случилось с кем-нибудь другим, она выйдет сухой из воды.
   Но я не была в этом уверена и беспокоилась за Харриет.
   ***
   Это было богатое событиями время. Пока чума гуляла по городам, Англия вступила в войну с Голландией и отпраздновала победу в морской битве при Харвиче, где брат короля, герцог Йорк, стал героем дня, взорвав корабль адмирала Опдама со всем его экипажем, уничтожив его четырнадцать кораблей и захватив в плен восемнадцать. В Лондоне отслужили благодарственную мессу в честь победы, а сразу после нее было объявлено, что по случаю чумы каждый первый вторник месяца является постным днем. Собирали деньги, чтобы помочь детям, потерявшим родителей, деньги для устройства пунктов, где можно было бы ухаживать за заразившимися людьми, предпринимались все усилия, чтобы остановить расползание болезни. Всем, кто имел возможность уехать в деревню, посоветовали сделать это. Были запрещены все развлечения и иные собрания, способствующие распространению заболевания.
   Все лето стояла жара, и говорили, что это - одна из причин эпидемии чумы. Водосточные канавы были заполнены гниющими отбросами, там плодились крысы. Город почти опустел, лавки закрылись, а на улицах можно было увидеть лишь телеги, собиравшие трупы, и мертвецов, лежавших на мостовой. Было приказано в течение трех суток непрерывно жечь на улицах костры, чтобы уничтожить отбросы и очистить воздух. Смертность, поначалу достигавшая тысячи человек в неделю, теперь приблизилась к десяти тысячам. Король и двор поначалу перебрались в Солсбери, а когда чума добралась и до этого городка, переехали в Оксфорд.
   Мы в Эверсли жили в постоянной тревоге. Я боялась, что с моим сыном может произойти беда. Каждое утро, проснувшись, я спешила в детскую, чтобы удостовериться в том, что он здоров.
   Сэр Джоффри оставался с нами. Мы убедили его в том, что возвращаться в Лондон сейчас просто глупо. Он с готовностью принял наши аргументы и обратил свой интерес к нашему имению, оказавшись весьма полезным человеком. Его собственные земли находились гораздо ближе к Лондону, и он считал, что ему следовало бы быть там. Тем не менее, ему было приятно задержаться здесь.
   - Мне здесь очень хорошо, - говорил сэр Джоффри. - Я так привязался к мальчуганам! Мне всегда хотелось иметь сына, и было бы неплохо, если бы он был похож на Эдвина.
   Лучшего комплимента он выдумать не мог. К тому же он еще раз позволил мне осознать, насколько я счастлива. Я потеряла мужа, но судьба сжалилась надо мной и подарила мне сына.
   Каким облегчением стало наступление сентября, когда погода сменилась на более прохладную! Из столицы приходили добрые вести: количество смертей резко сократилось. Теперь не оставалось сомнений в том, что исключительно жаркая погода была одной из причин эпидемии. Пошли дожди, дополнительно улучшив ситуацию, и постепенно приходы стали объявляться свободными от чумы.
   По всей стране царила радость, и люди, покинувшие Лондон, готовились к возвращению.
   Джоффри уехал, пообещав скоро вернуться. Он пригласил нас к себе и сказал, что будет рад объехать свои земли и показать их юному Эдвину. Нам его не хватало, и особенно это относилось к моему сыну. Все говорили о том, что нам необходимо вновь встретиться Совместные переживания стали хорошим основанием для дальнейшей дружбы.
   Было ужасно узнать, что от чумы умерли девяносто семь тысяч человек. Однако, как уточнил Карлтон, многие смерти были не зарегистрированы, и число жертв, по всей вероятности, приближалось к ста тридцати тысячам.
   Карлтон рассуждал трезво.
   - Слишком много грязи на улицах крупных городов, - говорил он. - Похоже, что чуму разносят крысы, и там, где есть крысы, будет чума. Нам нужно очистить наши улицы, и тогда, возможно, эта ужасная болезнь перестанет посещать нас.
   Все мы были очень рады тому, что сумели пережить тяжелые времена, а дядя Тоби заявил, что с удовольствием вновь посетит Лондон и королевский двор. Он восторгался театрами, которые в последнее время стали значительно лучше.
   - Король любит пьесы, - сказал Карлтон, - а поскольку высший свет следует за королем, то театры усовершенствовались.
   - Они очень отличаются от тех, которые я видел до отъезда, - согласился дядюшка Тоби, - хотя авансцена существовала уже тогда.
   - Ну да, - сказал Карлтон, - но не было полукруглого просцениума с окнами в помещение для музыкантов и не было этих жалюзи, открывая и закрывая которые, можно полностью изменять сцену.
   - Огромные усовершенствования! - с энтузиазмом согласился Тоби. - Но я знаю, Карл, мой мальчик, в чем состоит главное улучшение нынешней сцены.
   - Можете не говорить, я с вами согласен, - сказал Карлтон.
   И оба одновременно произнесли:
   - Актрисы!
   - Только подумать! - продолжал дядя Тоби. - Видишь на сцене хрупкое создание, начинаешь проявлять к нему интерес и вдруг вспоминаешь, что это мальчишка, а вовсе не юная леди.
   - Ничто не сравнится с подлинной вещью, - сказал Карлтон. - Король поддерживает театры. Он полагает, что они создают в столице веселье. Люди должны смеяться, говорит он. Эти чудаки слишком долго были серьезными. Король пока не облагает актеров налогами, хотя некоторые министры настаивали на этом. Ответ был таков: актеры являются слугами короля и доставляют ему удовольствие.
   - А правда ли, - поинтересовался дядюшка Тоби, - что сэр Джон Ковентри спросил у короля, не испытывает ли тот большей склонности к мужчинам, чем к женщинам?
   - Этот дурак так и спросил, - ответил Карлтон, - и впервые Его Величеству не понравилась шутка. Впрочем, и другим тоже, поэтому Ковентри был выставлен на Суффолк-стрит, а в память о его глупости у него осталась отметина в виде отрезанного носа.
   - Мне кажется, что это слишком жестокое наказание за реплику, которая могла быть недалека от истины, - вставила я.
   - Поосторожней, дорогая кузина! - весело сказал Карлтон. - Если с вашим очаровательным носиком произведут ту же самую операцию, это будет настоящей трагедией.
   Я инстинктивно прикрыла нос рукой, и Карлтон тут же утешил меня:
   - Не бойтесь! Я никогда не позволю этого сделать. Однако следует помнить, что самый добродушный король может время от времени дать резкий ответ.
   - Надеюсь, театры вскоре снова откроются, - сказал дядя Тоби.
   - Вы можете быть убеждены в том, что Киллигрю и Довенант радостно потирают руки, ожидая блестящих перспектив, - сказал Карлтон. - Когда мы будем абсолютно уверены в безопасности, вы должны еще раз посетить театр, кузина. Любопытно, будет ли там играть прекрасная Харриет Мэйн? Несомненно, дядя Тоби, она вас заинтересует.
   - Я всегда любил смотреть на прекрасных дам, мой мальчик.
   - Посмотрите, дядюшка, посмотрите.
   Наступил февраль, и король вместе с герцогом Йорком вернулся в Уайтхолл, а суд вновь разместился в Вестминстере. Карлтон отправился в Лондон и отсутствовал несколько недель. Именно в это время в Эверсли явилась Тэмси Тайлер.
   Я знала Тэмси, поскольку Барбари, приезжая в Эверсли, брала с собой эту девушку в качестве камеристки. Тэмси была большой специалисткой по прическам, умела правильно подрумянить щеки и в точности знала, на какое место нужно приклеить мушку, чтобы выгодно подчеркнуть те или иные черты лица. Она была пухленьким и довольно приятным созданием, и я не сомневалась, что она, как и ее хозяйка, испытывает сильное влечение к лицам противоположного пола.
   Теперь Тэмси стала совсем иной, и приехала она одна.
   Она показалась в воротах, изможденная, худая, со стертыми ногами. В это время я была в саду и не сразу узнала ее.
   Я решила, что это какая-то нищенка, и пошла к ней с некоторым беспокойством - уж очень жалко она выглядела. Когда я приблизилась, Тэмси воскликнула:
   - Госпожа Арабелла.., ох.., госпожа Арабелла.., помогите мне!
   Чуть не потеряв сознание, она села на землю. Я не могла поверить в то, что передо мной кокетливая Тэмси, и только знакомый тембр ее высокого резковатого голоса позволил мне убедиться в этом.
   - Тэмси! - воскликнула я. - Что случилось? Бедняжка! Поднимайся, пройдем в дом. Где твоя хозяйка?
   Она едва передвигала ноги. Я сказала:
   - Сейчас я позову Эллен.
   Взяв ее за руку, я поразилась, какой тонкой была эта рука.
   - Я думала, что не доберусь сюда, - пробормотала Тэмси.