Холт Виктория. Замок Менфрея

   Многочисленные няньки, под началом которых служила Фанни, много раз говорили мне, что я — плохая, злая девчонка. У меня прекрасный дом, вдоволь еды, добрый отец, прекрасные няни, а я все недовольна.
   Я не ходила до четырех лет. Меня возили к докторам, которые ощупывали мои ноги и подолгу спорили о том, что следует предпринять, — и качали надо мной головами. Меня лечили и так и эдак; отец приходил посмотреть на меня, и во взгляде его ясно читалось, что он с большим удовольствием смотрел бы на что угодно другое, но он заставлял себя притворяться, что ему это нравится.
   Помню, как я сидела в палисаднике дома тети Клариссы, рядом с Риджентс-парком. Как раз поспела клубника, и мы ели ее с сахаром и сливками. У всех женщин были зонтики и шляпы с широкими полями, чтобы не сгореть, а поскольку это был день рождения Филлис, на газоне резвились несколько детишек, бегавших друг за другом. Я сидела на стуле, вытянув вперед свои несчастные, ненавистные ноги. Меня привезли на праздник в экипаже, и один из лакеев перенес меня в сад, где мне поставили стул, чтобы я могла смотреть на других детей.
   Я слышала голос тети Клариссы:
   — Не слишком приятная девочка. Хотя ей это, конечно, простительно…
   Я не поняла, что она имела в виду, и отметила это замечание, чтобы обдумать его позже; теперь, воскрешая в памяти тот день, я ощущала вкус клубники — нежную смесь ягод, сахара и сливок — и видела ноги…сильные, здоровые ноги других детей.
   Я помню ту отчаянную решимость, с которой я сползла со стула, встала на собственные ноги и пошла.
   Некоторые говорили, что это было чудо. Другие полагали, что я давно могла ходить и все это время притворялась. Доктора изумлялись.
   Хотя поначалу я ковыляла кое-как, но с этого дня я стала ходить. Я не знаю, могла ли я ходить до этого или нет, — все, что я помню, — неожиданное ощущение, что я должна это сделать, и вера в свое всесилие, когда я ковыляла навстречу другим детям.
   Постепенно я узнала свою трогательную и печальную историю — по большей части от слуг, работавших в нашем доме еще до моего рождения.
   — Ей поздно было заводить детей. Ну, вы понимаете… Рождение мисс Хэрриет убило ее. Операция… Ну, конечно, это было опасно. Потеряли ее и спасли ребенка. А тут еще эта ее нога. А он… он так и не оправился. Он ее боготворил… Они были женаты всего год или два. Сложись все иначе, он бы остался прежним… Неудивительно, что он терпеть не может своего ребенка. И вправду, будь она хотя бы как мисс Филлис… Вот и задумаешься поневоле, правда? Деньги — еще не все.
   Такова была, в нескольких словах, моя история. Иногда я представляла себя святой, которая идет по миру, творя добро, и все любят меня. «Ну да, она некрасива, — говорят обо мне. — Ну и что, зато она хорошая».
   Но я не была хорошей. Я ревновала своих кузин, с их хорошенькими розовыми личиками и шелковистыми золотыми волосами; я злилась на отца, который меня не выносил, поскольку мое появление на свет стоило жизни моей матери. Я жалела себя и грубила слугам.
   Единственные, перед кем я склонялась с чистым сердцем, были Менфреи, — дело в том, что они относились ко мне как-то по-особому, но они были Менфреями-волшебпиками, жившими в самом потрясающем доме из всех, которые я когда-либо видела, возвышавшемся на скале напротив Безлюдного острова, который им принадлежал и о котором я столько слышала. Наш дом, куда более современный, стоял по соседству с Менфреей, — в нем мой отец принимал гостей и пестовал свой округ. Менфреи были его лучшими друзьями. Я слышала, как отец говорил своему секретарю Уильяму Листеру:
   — Их надо привечать. Они самые влиятельные люди в округе.
   Так что с Менфреями носились как с писаной торбой.
   И вправду, достаточно было только взглянуть на них — на них на всех, — чтобы поверить в то, что они пользуются влиянием. Уильям Листер говорил, что они живее самой жизни. От него я в первый раз услышала эту фразу, и она подходила к Менфреям как нельзя лучше.
   Они с готовностью поддерживали эти дружеские отношения и во время выборов работали для моего отца: он ублажал их, они ублажали его. Менфреи владели обширнейшими землями, и, когда сэр Энделиои приказывал своим арендаторам голосовать, они голосовали за того кандидата, которого предпочитал он, — или переставали быть его арендаторами.
   Мы не брали с собой в Корнуолл всех слуг; миссис Трант и Полден в Лондоне присматривали за оставшимися. Мисс Джеймс, Нэнни и Фанни, среди прочих, ехали с нами; а в Корнуолле нас ждали дворецкий и домоправительница — муж и жена, А'Ли, которых мы получили в придачу к дому, что было очень удобно.
   Мне разрешалось гостить в Менфрее, а Гвеннан заглядывала на чай ко мне, в «Вороньи башни». Она приезжала верхом в сопровождении грума из Менфреи, и во время одного из ее посещений я попробовала сесть в седло, и мне это страшно понравилось, — здесь мой недостаток совсем не чувствовался. Сидя на лошади, я о нем забывала. Никогда я не была так близка к счастью, как в те мгновения, когда гоняла вверх-вниз по холмам и задерживала дыхание, созерцая неожиданно открывавшееся передо мной море.
   Я завидовала Гвеннан, постоянно жившей в таких местах. А ей нравилось слушать о Лондоне, и я с удовольствием о нем рассказывала, в ответ заставляя ее говорить о Менфрее и Менфреях, но больше всего — о Бевиле.
   Стоя у окна после перепалки с тетей Клариссой, я принялась думать о Менфрее — с тоской, такой глубокой, что она больше походила на боль.
   Я вышла на площадку и перегнулась через перила. В гостиной играла музыка, но ее заглушал гам голосов и неожиданные взрывы смеха. Весь дом внезапно ожил — теперь он больше не был холодным, голоса и свечи преобразили его.
   На мне была фланелевая ночная рубашка, на которую я накинула красный твидовый халат, но шлепанцы слишком шаркали, поэтому я их скинула и стояла босиком. Едва ли кто-то стал бы ругать меня, что я смотрю через перила, — просто мне нравилось притворяться, что я нисколько не интересуюсь развлечениями отца.
   Иногда я мечтала, как он пришлет за мной, и я, прихрамывая, войду в его комнату. Там будет премьер-министр, и он заговорит со мной, и его и всех остальных поразит мое остроумие и проницательность. И глаза отца потеплеют и засверкают от гордости за меня.
   Какие глупые мечты!
   В ту ночь, перегнувшись через перила и вдыхая запах воска и скипидара, которыми их полировали, я подслушала разговор тети Клариссы с каким-то незнакомым мужчиной. Они говорили о моем отце.
   — Блестящий политик…
   — Премьер-министр тоже так думает.
   — О да. Сэр Эдвард возглавит кабинет. Помяните мое слово.
   — Милый Эдвард. — Это был голос тети Клариссы. — Он заслужил немного удачи.
   — Удачи! По-моему, он в ней просто купается. Он, наверное, очень богатый человек.
   — Но с тех пор, как умерла его жена, он ни одной минуты не был счастлив.
   — Но ведь он уже много лет вдовец, разве нет? Жена могла бы ему помогать. Я удивляюсь… почему он не женится снова.
   — Женитьба оказалась для него таким трагическим опытом, а кроме того, Эдвард — убежденный холостяк.
   — Я слышал, у него есть ребенок.
   — О да, ребенок есть. Генриетта. Мы называем ее Хэрриет.
   Тетя Кларисса сказала это таким тоном, что меня бросило в жар от гнева.
   — С ней что-то не так?
   Тетя Кларисса что-то прошептала, затем заговорила в полный голос:
   — Я часто думаю, какая жалость, что спасли ее, а Сильвия умерла. Ребенок ее убил, понимаете. Они поженились всего за пару лет до того, но ей уже было далеко за тридцать. Конечно, они хотели сына. И эта девочка…
   — И все же она должна быть для него утешением.
   Горький смех. Потом шепот. Затем громче:
   — На меня ляжет задача вывести ее в свет, когда придет время. Мои Филлис и Сильвия — ее назвали так в честь тети — с ней почти одногодки, но разница… Не представляю, как мне удастся найти мужа для Хэрриет… несмотря на все ее деньги.
   — Она настолько непривлекательна?
   — Она никакая… просто — пустое место.
   Фанни всегда говорила мне, что те, кто подслушивает, никогда не слышат о себе ничего хорошего. Как же она была права! Я слышала, что я — испорченная, злобная и что мне прямая дорога в ад. Все это говорили мои многочисленные няни. Но я никогда не слышала ничего, что ранило бы меня так сильно, как этот разговор внизу — между тетей Клариссой и неизвестным мужчиной. Еще долго после того я не выносила запах воска и скипидара, поскольку они напоминали мне о том унижении.
   Я больше не могла там оставаться и отправилась в свою комнату.
   Я всегда знала, что, когда чувствуешь себя совсем несчастной, надо перестать думать о своих печалях и изобрести что-нибудь такое…что угодно, лишь бы забыться. Мечты мои были глупостью, потому что в них я никогда не видела себя такой, как я есть. Я становилась героиней. Менялся даже цвет волос. Вместо темно-коричневых они становились золотыми, глаза из зеленых превращались в синие, нос был прямым, а не курносым, — курносый нос придает очарование некоторым лицам, но в моем случае явно создавал дисгармонию с его мрачным выражением.
   «Нужно срочно что-то изобрести», — сказала я себе — и тут же пришел ответ. Они не хотят меня здесь видеть, значит, я убегу.
   Но куда? На свете было только одно место, куда мне хотелось бежать. Менфрея.
   — Я уеду в Менфрею, — сказала я вслух.
   Я запретила себе думать о том, что стану делать, когда туда доберусь, потому что план, по сути, казался правильным, а мне нужно было заглушить в себе гул голосов, произносивших жестокие слова. Надо срочно что-то предпринять.
   Я сяду в поезд на вокзале Паддингтон. Денег из копилки хватит на билет, это главное. Мне важно добраться до Менфреи, а уж оказавшись там, я решу, что делать дальше. Я не могу жить в этом доме — всякий раз, спускаясь вниз по ступенькам, я буду слышать те голоса. Тетя Кларисса тревожилась о том, где найти мне мужа. Я избавлю ее от этой заботы.
   Теперь оставалось только понять, когда лучше бежать, чтобы меня не хватились достаточно быстро и я успела сесть в поезд. Тут требовалось тщательно все рассчитать.
   И вот, пока они там внизу, в гостиной, слушали музыку — концерт, который организовал папа, — наслаждались деликатесами, говорили о политике и о шансах моего отца попасть в кабинет министров, я лежала в постели и думала, как мне бежать.
   Случай выдался на следующий день. После приема все были уставшими, на кухне все перегрызлись, мисс Джеймс тоже встала не с той ноги. Прочитав «Джейн Эйр», я решила, что она втайне мечтает, что мой отец на ней женится, но после вечеров, вроде вчерашнего, такая возможность, видимо, казалась ей еще более иллюзорной, нежели обычно. Мисс Джеймс ушла к себе в комнату около шести, сославшись на головную боль, и предоставила мне шанс. Я тихонько надела шляпу и капюшон, взяла деньги, которые добыла из копилки, и выскользнула из дома. В омнибусе пара человек посмотрела на меня с подозрением, но я притворилась, что их не замечаю. Я знала, что омнибус едет туда, куда мне надо, потому что на боку его было написано: «Паддингтон», поэтому спокойно попросила билет до вокзала. Все оказалось даже проще, чем я предполагала.
   Я несколько раз бывала на этом вокзале с отцом, хотя никогда не попадала сюда по вечерам. Купить билет оказалось нетрудно, но, когда мне сказали, что до поезда еще час с четвертью, я встревожилась. Это был, наверное, самый долгий час в моей жизни. Я присела на одну из скамеек и вглядывалась в толпу пассажиров, каждую секунду ожидая увидеть знакомое лицо.
   Но никто меня не искал, и поезд пришел точно по расписанию. Остановка в нем разительно отличалась от вагона первого класса, в котором мы путешествовали с отцом.
   Сидеть на деревянных скамьях было неудобно, но этот поезд вез меня в Менфрею, и все остальное меня мало волновало.
   Я устроилась в уголке, и никто не обратил на меня внимания. «Хорошо, что сейчас ночь», — подумала я и задремала, а когда проснулась, оказалось, что мы уже в Эксетере. Самое время поразмыслить, что же я собираюсь делать, когда доберусь до места. Войти в парадную дверь и заявить дворецкому, что я приехала в гости? Нет, тогда меня сразу проведут к леди Менфреи, а та незамедлительно сообщит моему отцу. И меня вернут домой — накажут и станут смотреть за мной еще строже. Так чего я этим добьюсь, кроме того, что удовлетворю свою тягу к авантюрам?
   Очень в моем духе — рвануться куда-то очертя голову и только потом спросить себя, куда же, собственно, я направляюсь. Я просто дура, не умеющая обуздывать свои порывы. Ничего удивительного, что все считают меня трудным ребенком.
   Я проголодалась, устала, и на душе у меня кошки скребли. Хорошо бы снова оказаться в своей комнате, даже если в любую минуту туда может войти тетя Кларисса и посмотреть со своим обычным выражением, мысленно сравнивая меня со своими дочерьми.
   К моменту, когда поезд прибыл в Лискерд, я уже поняла, что совершила страшную глупость. Но теперь уже поздно было поворачивать назад. Когда я приезжала с отцом, А'Ли присылал к станции экипаж, в котором мы и проделывали остаток пути. Но сегодня экипаж меня не ждал, так что пришлось купить билет на местную линию. Поезд, встречавший лондонский экспресс, уже стоял на путях, и я поторопилась занять свое место.
   Мы стояли на станции еще с полчаса: вполне достаточно времени, чтобы решить, что я собираюсь делать. По дороге до меня дошло, что, хотя пассажиров в поезде совсем немного, кто-то из них может меня узнать. Хотя мы никогда не ездили этой дорогой, отца в округе хорошо знали.
   На станции Менфрейстоу сошло не больше дюжины пассажиров, и я старалась держаться поближе к ним, а предъявляя билет, опустила голову. И вот, наконец, свобода! Но что дальше?
   Мне нужно было добраться до моря, а потом пройти около мили по тропе вдоль скалистого берега. В такую рань вряд ли есть шанс кого-то встретить.
   Маленький городок Менфрейстоу еще спал. Узкая извилистая главная улица — из которой он, по сути, и состоял — была совершенно пуста; окна в домах занавешены, немногочисленные магазинчики заперты на засовы. Я почувствовала запах моря и поспешила к гавани, где стояли на якоре рыбацкие лодки; проходя мимо сарая, где висели сети и верши для омаров, я внезапно, несмотря на всю свою растерянность, почувствовала себя счастливой. Я всегда ощущала нечто подобное, когда оказывалась здесь. Это была моя земля, хотя отец снял здесь дом, только когда его избрали в парламент от округа Ланселлы, а это было лет шесть назад. Я осторожно ступала, обходя железные кольца, к которым крепились толстые, просоленные морем канаты, и говорила себе, что глупо было приходить в гавань. Рыбаки обычно поднимаются рано утром, и, если они меня увидят, это может плохо кончиться.
   Свернув в один из проулков, я вернулась на главную улицу, потом отыскала вымощенную булыжниками дорожку, круто уходившую вверх, минут пять карабкалась по ней — и вот я уже на утесах.
   Красота открывшейся моему взору картины заставила меня замереть в восторге на несколько секунд: утесы вставали передо мною во всем своем величии, а под ними сине-зеленые волны нежно лизали серый песок; примерно в миле впереди располагался замок Менфрея, а напротив него, в море, — Безлюдный остров, где действительно никто не жил.
   Я зашагала по тропе, размышляя о Менфрее и Менфреях. Скоро я увижу замок. Я точно помнила тот поворот, за которым его становилось видно. И вот Менфрея предстала передо мной — величественная, внушительная — истинная Мекка моего паломничества; дом семейства, которое владело им веками. Менфреи жили здесь, когда епископа Трелани заточили в Тауэр; они поддержали епископа и собрали своих людей, чтобы примкнуть к двадцати тысячам корнуолльцев, которые желали знать, в чем он провинился; я очень хорошо представляла себе Менфреев: шляпы с перьями, кружевные манжеты, бриджи и напудренные парики… именно такими они изображены на портретах. Я думала о том, что нет ничего прекраснее, чем быть одной из них, — хотя понимала, что лучше бы мне обратиться к материям более конкретным.
   Тем временем я уже дошла до того места, откуда видны были стены замка. Как-то, когда мисс Джеймс отпустила меня на чай, мы с Гвеннан поднялись на башню. Я вновь ощутила ужас, который охватил меня тогда при виде отвесной серой стены и утеса, обрывавшегося в море, и услышала голос Гвеннан: «Если ты хочешь умереть, достаточно спрыгнуть вниз». Мне почудилось тогда, что она может приказать это в той самой властной манере Менфреев, и ожидать, что я послушаюсь. Менфреи привыкли, что им повинуются, поколение за поколением они отдавали приказы, тогда как Делвани этому только учились. Стальной бизнес, оказавшийся таким прибыльным, был делом рук моего деда, который начинал как рядовой служащий на этом же заводе. Сэр Эдвард Делвани, конечно, напрочь позабыл, как все начиналось; он был блестяще образованным человеком с прекрасным будущим; но хоть умом он и превосходил Менфреев, я чувствовала разницу.
   Сейчас голова и мне не помешает. Мне надо обдумать свои дальнейшие действия. Гвеннан часто отправляется рано утром на прогулку, и обычно этим путем, потому что она как-то говорила мне, что это — одна из ее любимых тропинок.
   Что, если я спрячусь в расщелине, которую мы с Гвеннан и отыскали, и подожду ее? Если она не появится, придется изобрести что-нибудь другое. Можно, конечно, отправиться к конюшням и спрятаться, но там я рискую столкнуться с кем-нибудь из грумов, а потом, там собаки. Нет, стоит попытать удачу и спрятаться здесь. Если Гвеннан сегодня поедет кататься, она почти наверняка тут появится.
   Мне показалось, что прошло много времени, но в конце концов удача мне улыбнулась. На тропинке показалась Гвеннан, и она была одна.
   Я окликнула ее. Она резко натянула поводья и остановилась.
   Выслушав мой рассказ, Гвеннан пришла в восторг. Именно у нее возникла идея об острове. Ей всегда нравились разные приключения, а то, что моя судьба была теперь целиком в ее руках, воодушевляло ее еще больше.
   — Идем, — заявила она. — Я знаю, где тебя спрятать.
   Был прилив, и мы с Гвеннан, которая заставила меня лечь на дно лодки, чтобы никто меня не увидел, переправились на остров.
   — Я буду привозить тебе еду, — сказала она. — И вообще, если никто не живет на этом острове, почему бы здесь не поселиться?
   Это все случилось вчера. А теперь появилась Гвеннан с газетой. Я и не предполагала, что мой побег вызовет такой шум.
   — За завтраком все только об этом и говорили, — сказала Гвеннан. — Папа сказал, что наверняка за тебя потребуют выкуп. Тысячу фунтов. Как здорово — стоить такую кучу денег!
   — Мой отец не стал бы платить. На самом деле он был бы только рад избавиться от меня.
   Гвеннан кивнула, прикидывая подобный вариант.
   — И все равно, — сказала она, — он не сможет отказаться, иначе газеты об этом узнают, — и выложит денежки.
   — Но никто не потребует выкупа. Меня ведь не похищали.
   Гвеннан внимательно оглядела меня.
   — Ты же знаешь, нам нужны деньги, — сказала она.
   Я рассмеялась:
   — Что? Менфреи потребуют за меня выкуп? Чушь!
   — Вовсе нет, — возразила Гвеннан, — если сэр Эдвард не заплатит. Мы едва сводим концы с концами. Именно поэтому мы обставили этот дом. Папа сказал, что почему бы не пустить его в дело. Он стоял пустым долгие годы. Теперь его слегка подкрасили, привезли мебель. Это было год назад. Мы как раз искали жильца. И им оказалась ты!
   — Я — не настоящий жилец. Я просто прячусь здесь.
   — И ничего не платишь. Так что, если мы получим выкуп…
   — Не получите.
   — Ладно. Но я не удивляюсь, что ты сбежала. Эта мерзкая старушенция Кларисса! Я бы на твоем месте ее придушила.
   — Ты бы никогда не оказалась на моем месте. Ты красивая, и никто не станет говорить о тебе всякие гадости.
   Гвеннан соскользнула со стола и принялась изучать в зеркале свое лицо. Я, прихрамывая, подошла и стала рядом. Гвеннан ничего не могла с собой поделать — трудно было остаться недовольной своим отражением: округлое лицо, кожа цвета сливок, кое-где с веснушками, рыжеватые волосы, карие глаза и очаровательный маленький носик с широкими ноздрями, которые, на мой взгляд, делали ее похожей на тигрицу.
   — У тебя всегда такой вид, словно ты уже заранее думаешь, что никому не нравишься, — в этом вся беда, — сказала Гвеннан.
   — А какой же еще у меня может быть вид, если так оно и есть?
   — Но ты сама им напоминаешь. Если б ты вела себя так, словно ни о чем не догадываешься, они бы и сами забыли. Ну ладно, ты остаешься здесь. Я буду каждый день привозить тебе еду, так что с голоду ты не умрешь. Посмотрим, сколько ты продержишься. Как тебе ночь на Безлюдном острове?
   — О…все в порядке.
   — Врешь. Ты испугалась.
   — А ты бы разве не боялась?
   — Не знаю. Представляешь, здесь есть привидения.
   — Нет, — с горячностью возразила я. Их не должно было быть, но, даже если они и были, я не хотела ничего о них знать, но при этом в глубине души мне хотелось, чтобы Гвеннан меня не послушалась.
   В любом случае Гвеннан не собиралась меня щадить.
   — Ну, разумеется, они тут есть. Папа всегда говорил, что легко можно было б найти жильца, если б не шепот. Люди приезжают, смотрят дом, а потом слышат…
   Мы проболтали около часа, потом Гвеннан направилась к лодке, пообещав вернуться к вечеру. Ей приходилось быть очень осторожной, чтобы не вызвать подозрений: кто-нибудь вполне мог заинтересоваться, с чего это она зачастила на остров.
   На ее месте я бы тоже бурно радовалась: она получала все удовольствия от нашей затеи — а на мои плечи легли все ее тяготы.
   Когда стали сгущаться сумерки, мне стало не по себе. Я не хотела уходить в дом раньше времени и потому сидела, прислонившись к стене, глядя через пролив на Менфрею… ее вид успокаивал меня. В некоторых окнах уже горел свет. Наверное, Бевил сейчас там; я хотела спросить о нем у Гвеннан, но не решилась, поскольку у Гвеннан была неприятная привычка копаться в моей душе, и, если она обнаружит, что я интересуюсь ее братом, она забавы ради станет не только подкалывать меня, но и разжигать мои чувства.
   Начинался прилив, и я следила, как вода постепенно поднимается к дому. С этой стороны она подходила на расстояние в несколько ярдов, а когда прилив был очень высоким, как мне говорили, достигала стен и заливала кухню. Но такое бывает только в редких случаях, убеждала себя я, не теперь. Однако даже море, которое вторгается в комнаты, не наводило на меня такого страха, как темный, пустой дом.
   Вечером Гвеннан принесла мне свечи, и надо было пойти и зажечь несколько штук, пока окончательно не стемнело. Сколько ни зажигай свечей, все равно будет мало. Может, стоит оставить горящую свечу в спальне на всю ночь; тогда, проснувшись в страхе, я хотя бы буду видеть, где я.
   Часов у меня не было, но солнце село уже давно, и на небе стали появляться первые звезды. Я смотрела на них — как они возникают внезапно одна за другой. Я нашла Большую Медведицу, потом стала высматривать другие созвездия, которые мы изучали с мисс Джеймс. Страх подступал все ближе — словно море, словно темнота. Возможно, если я лягу, то сумею заснуть, ведь последние две ночи я спала очень мало.
   Я вошла в дом и торопливо зажгла свечи, взяв одну из них с собой в спальню. Мне показалось, что при моем появлении вещи опрометью рванулись на свои места. Со свечой в руке я осторожно обошла все закоулки, где могли прятаться привидения, подняла все чехлы — для того только, чтобы убедиться, что под ними нет ничего, кроме мебели, которую привезли из Менфреи для возможного жильца. «Я просто дура, — сказала я себе. — Страх на самом деле внутри меня. Если я смогу избавиться от него, передо мной предстанет просто пустой заброшенный дом; так что самое лучшее — лечь в постель и побыстрее заснуть».
   Я попробовала последовать собственному совету, но свечу оставила гореть.
   И вот я в кровати — как и прошлой ночью. Я закрыла глаза и в ту же секунду открыла их — ожидая увидеть что-то, что пряталось во тьме до сих пор. Как глупо! Говорят, на самом деле привидений нельзя увидеть, потому что зрение — это нечто физическое, а призраки лишены физической сущности. Вы просто чувствуете их. А я чувствовала, что в доме что-то есть, — с приходом темноты это ощущение переросло в уверенность.
   Я снова закрыла глаза и представила себе, что я еду в поезде: в тот же миг усталость взяла свое, и я заснула.
   Проснулась я от ужаса. Мой взгляд упал на свечу, и я поняла, что проспала какое-то время, поскольку она уже достаточно оплыла. Я села в постели и оглядела комнату — похоже, покрытые чехлами груды мебели остались там же, где и были. Я посмотрела в окно. Темнота. Но что-то меня разбудило. Сон? Видимо, плохой сон, потому что я дрожала, а сердце колотилось как бешеное.
   — Это — только сон, — громко сказала я. Но тревога не отпускала. За тихим шепотом волн я различила какой-то звук. Голоса… потом скрип двери.
   Я вскочила с кровати и замерла, уставившись на дверь.
   Кто-то еще был на острове. Даже в доме.
   Голоса! Один — глубокий и низкий, другой — тоньше. До меня донесся звук — звук шагов.
   — Мне все это мерещится, — прошептала я.
   Но нет. Послышался скрип ступеней на лестнице и снова шаги, теперь уже ближе.
   Мое сердце билось так громко, что я не могла даже думать. Вся обратившись в слух, я стояла у двери. Без сомнения, кто-то поднимался по лестнице. Потом до меня долетел голос, женский голос: