Холт Виктория. Замок Менфрея

   Гвениан держалась как-то слишком уж легкомысленно. Я даже подумала: не пытается ли она скрыть страх?
   Мы принялись бродить по дому среди пропыленной мебели. Я покинула Гвеннан и в одиночестве поднялась в спальню, где меня нашел Бевил. Я почти воочию видела его: как он поднимает пыльную занавеску и встречает мой взгляд. Бевил, в котором я так сильно нуждалась… сейчас!
   — Я никогда не захочу здесь жить, — сказала я. — Лучшее, что тут есть, — это вид из окна.
   — Море — до самого горизонта.
   — Нет, я имею в виду — в другую сторону. То окно, которое смотрит на Менфрею.
   Гвеннан понимающе улыбнулась мне:
   — Я знаю, ты любишь наш старый замок так же, как и мы.
   На острове мы пробыли недолго и вернулись в Менфрею; когда мы миновали сад, спускавшийся с вершины утеса к морю, и через калитку вошли на хозяйственный двор, один из конюхов сказал нам:
   — Мистер Бевил только что вернулся.
   — Он, как всегда, вовремя, — улыбнулась Гвеннан и украдкой взглянула на меня.
   Я постаралась ничем не выказать своих чувств, но едва ли сильно в этом преуспела.
   Следующие дни были одними из самых радостных, какие я когда-либо знала. Бевил принес в Менфрею атмосферу легкомысленного веселья. Возможно, я так радовалась его присутствию, потому что оно отвлекло меня от мыслей о Гвеннан. Бевил постоянно был с нами; Хэрри Леверет каждый день поутру приезжал из «Вороньих башен», и мы вчетвером отправлялись на прогулку. Леди Менфрей, жившая постоянным страхом, что ее своевольное семейство выкинет какой-нибудь фокус, утешала себя тем, что мы присмотрим друг за другом.
   Я разделяла общее веселье; на лошади я всегда чувствовала себя лучше, чем когда шла пешком; тут я не ощущала своей ущербности и, может быть, из-за этого была хорошей наездницей. Казалось, все складывалось в мою пользу. Джессика Треларкен находилась за много миль от нас — где-то в Лондоне, если верить словам А'Ли. Хэрри занимался только Гвеннан, а она — своими собственными проблемами; оставались я и Бевил.
   Мы обычно скакали впереди — иногда даже теряли наших спутников из виду.
   — Не думаю, что они очень по нас скучают, — как-то заметил Бевил.
   Я никогда не забуду, как мы скакали через леса, где на землю ложились пятнистые тени листвы; и с тех пор, сидя в седле, я всегда ощущаю вновь ту отчаянную радость. Я поняла тогда, что в моей жизни нет и не будет никого, кто мог бы сравниться с Бевилом. Казалось, в нем правда соединялось все, о чем я мечтала в детстве, когда в воображении сделала его рыцарем…моим рыцарем. Пели птицы, легкий бриз дул с моря — теплый юго-восточный ветер Корнуолла, нежный и влажный, — ветер, который делал людей красивее, увлажняя кожу и заставляя ее мягко сиять, и море — оно неожиданно открывалось в просветах — темно-синее, лазурное, цвета павлиньего пера…бледное почти до зеленовато-голубого, аквамаринового — все оттенки синего из небесной палитры художника: и серый, и зеленый, и перламутровый. Но никогда, сказала я Бевилу, море не было так прекрасно, как в розовых лучах рассвета.
   — Только не говорите, что вы встаете пораньше, чтобы им полюбоваться!
   — Я правда так и делаю. Но самый лучший вид открывается из дома на острове, когда смотришь на берег и на Менфрею… а Менфрея поутру — самое прелестное зрелище в мире. Один раз я это видела…
   Он рассмеялся и поднял на меня свои карие глаза — его взор скользнул по моим плечам и шее, потом наши взгляды встретились.
   — Я запомнил тот случай. Как я обнаружил вас за пыльной занавеской и подумал, что это — какой-то бродяга.
   — А я решила, что вы — привидение, — пока не услышала голоса. Вы были не один, помните?
   — Ну, разумеется. Я ведь не собирался любоваться видами. Но когда-нибудь я это сделаю. Вам придется пригласить меня, поскольку этот остров больше нам не принадлежит, и обещаю, что приеду рано утром и мы посмотрим в утреннем свете Менфрею… вместе.
   — Я была бы рада.
   Бевил оглянулся через плечо.
   — Похоже, мы снова их потеряли, — с усмешкой сказал он.
   — По-моему, Хэрри очень старался потеряться.
   — И правду сказать, я не делал ничего, чтобы ему в этом помешать.
   — Вы полагаете, это мудро?
   — Когда вы узнаете меня получше, Хэрриет, а я надеюсь, что это случится, вы обнаружите, что я редко руководствуюсь мудростью.
   — Вы, видимо, очень довольны замужеством Гвениан?
   — Это — идеальный вариант: Хэрри — отличный парень и они будут жить в «Вороньих башнях». Лучшего и желать нельзя.
   — К тому же он очень богат.
   — Наше графство настоящая сокровищница. Олово, фарфоровая глина, камень, из которого мы строим свои дома, а еще наши моря, кишащие рыбой. Все это только ждет какого-нибудь предприимчивого человека.
   — А Менфреи не предприимчивы?
   — Нет, и никогда не были. Но поверьте, быть депутатом от Ланселлы — это не синекура. Вы можете судить по своему отцу.
   — Вы довольны жизнью?
   Бевил повернулся ко мне:
   — Я всегда этого хотел. Мне казалось неправильным, что Ланселлу представляют не Менфреи. Так было всегда, и полагаю, я уже в ранней юности решил заняться политикой. Я строил планы разнообразных реформ. Я был юным идеалистом. Я могу рассказать вам обо всех важных событиях, начиная со времен кабинета Пила: о Расселе, Деби, Абердине и Палмерстоне. Я штудировал биографии Дизраэли и Гладстона…и конечно, Розбери и Солсбери.
   — Да, я — тоже.
   — Вы? Но почему вы, Хэрриет?
   — Потому что мне казалось, что, если бы я могла говорить со своим отцом о политике, он бы заинтересовался мною. Я и вправду верила, что в один прекрасный день это случится.
   Бевил пристально посмотрел на меня:
   — Скажите мне, Хэрриет, вы ведь тоже думаете, что в занятиях политикой есть свое потрясающее очарование?
   — Среди политиков попадаются замечательные люди. Как я восхищалась мистером Дизраэли! По-моему, они с женой удивительно подходили друг другу. Он — со своими локонами, цветистыми выражениями и блистательным остроумием; и она — в своих перьях и бриллиантах. Я слышала, что они — очень любящая чета, и мне кажется — это чудесно.
   — А вы, оказывается, романтичны. Вот уж не думал.
   — Нет ничего странного, что она боготворила его, — он был премьер-министром, любимцем королевы, и все вокруг ловили каждое его слово; но она, как я слышала, была не слишком привлекательной, к тому же старше его и умом не блистала. Он женился на ней ради денег. Потрясающе! Однако он сказал позже, или это сказал кто-то еще, что, хотя он женился на ней ради денег, после долгих лет брака он снова женился бы на ней — уже по любви.
   — Браки по расчету часто оказываются счастливыми. И этот случай — блестящий тому пример. Обычно от такого союза выигрывают обе стороны.
   — А любовь? — спросила я.
   — Любовь — такое чувство, которому нужно время, чтобы вырасти.
   — Ну а как насчет любви с первого взгляда?
   — Это — только страсть, моя дорогая Хэрриет, наименее долговечное из всех чувств.
   — Вы и вправду в это верите?
   — Я верю фактам. Как вы могли убедиться, я очень прагматичен.
   — Что ж, будем надеяться, что когда-нибудь вам удастся воплотить в жизнь свои теории.
   — И я сделаю это, Хэрриет, не сомневайтесь. Есть нечто занятное в том, что вы — дочь последнего депутата от Ланселлы.
   — Вы находите?
   Бевил изучающе посмотрел на меня — прищурившись, потому что солнце било ему в глаза.
   — Вам придется помогать мне на следующих выборах.
   — Я буду очень рада.
   — Женщина может оказаться очень полезна, в особенности дочь предыдущего депутата от округа.
   — Но вам не требуется помощь. Все уже давно привыкли к мысли, что именно вы будете представлять их в парламенте.
   Он наклонился и взял меня за руку.
   — Мне понадобится ваша помощь, — сказал он; и я вспыхнула от удовольствия.
   Я была счастлива, но не забывала напоминать себе, что Бевил всегда таков: всегда точно знает, что нужно сказать, чтобы наилучшим образом польстить даме.
   Он улыбнулся мне.
   — Я рад, — продолжал он, — что вы теперь выросли, Хэрриет. Мы должны чаще встречаться. Моя квартира не так далеко от вашего дома. Вы должны попросить свою мачеху пригласить меня в гости.
   — Обязательно.
   Мы пустили своих лошадей бок о бок и легким галопом помчались по лежавшему перед нами лугу.
   Добравшись до вершины холма, мы привязали лошадей, а сами уселись на большом камне. Утро было потрясающим — туман здесь уже рассеялся, солнце сияло в высокой траве, высушивая капельки росы на стеблях и заставляя их сверкать, словно алмазы. Легкий ветерок овевал мою кожу, и я была счастлива.
   Бевил вновь завел речь о Дженни:
   — Вам нравится жить в подобном соседстве, Хэрриет?
   — Я считаю этот дом своим.
   — Странно, почему она так за него цепляется.
   — Она хотела купить себе домик в пригороде, но оказалось, что не может трогать капитала, оставленного ей отцом. Она вроде как пользуется им, а принадлежит все мне.
   — Вот как?
   — Я не до конца понимаю. Все, что я знаю, — это что Гревилл сказал ей, что она не может получить деньги, чтобы купить дом.
   — В таком случае вы, моя дорогая Хэрриет, оказываетесь богатой наследницей.
   — Надеюсь, что мне никогда не придется унаследовать это состояние, потому что это означает, что Дженни умрет раньше меня. А я и думать об этом не желаю, потому что она мне нравится.
   — Подобные чувства делают вам честь, Хэрриет.
   — Они делают честь скорее моему благоразумию. Если бы я унаследовала все состояние отца, я стала бы наживкой для тех джентльменов, которые ищут брака по расчету. Я предпочитаю жить скромно, но обезопасить себя от подобных атак.
   — Дорогая Хэрриет, ваше состояние — скромное оно или нет — не единственное ваше достоинство.
   — Вы меня удивляете.
   — Да? Тогда мы квиты. Вы тоже меня удивили своими речами.
   — Полагаю, вы считали меня занудой?
   — Вы только теперь открылись.
   — Вы только теперь позволили мне это.
   Бевил рассмеялся и сжал мою руку.
   — Хэрриет, — сказал он, — обещайте, что вы предоставите мне еще случай — здесь и в Лондоне.
   Он наклонился ко мне и поцеловал в щеку. Не страстно — как, по моим представлениям, он целовал других, — но осторожно, почти удивленно. И я подумала: теперь он видит меня по-другому. Он узнал меня ближе, и я начинаю ему нравиться. Или же ему понравились мои деньги.
   Но огромного состояния у меня все-таки нет, потому что Дженни всего на несколько лет старше меня, и, похоже, если я что-то и унаследую, то лишь через долгие годы.
   При этой мысли я обрадовалась. Дело не в наследстве. Ему понравилась я сама.
   Подобная удача, в особенности для того, кто к ней не привык, была чересчур велика, она пьянила, как наркотик.
   Когда мы вновь сели на лошадей, Бевил сказал:
   — Так что, получается, ваша мачеха не представляет себе своего положения?
   — Она слышала, как читали завещание, и говорила с нотариусом, но так толком ничего и не поняла.
   — Я думал, что она должна была хотя бы поинтересоваться и уточнить столь важные для нее вещи.
   — Я тоже была, когда читали завещание, но ничего оттуда не вынесла. Просто в тот момент я думала совсем о другом.
   — О чем?
   — Я сокрушалась, что мы с отцом никогда не были друзьями и этого уже никогда не поправить.
   — Когда-нибудь, Хэрриет, вы получите все то, о чем так тоскуете.
   — Это было бы справедливо, но жизнь не всегда справедлива, правда?
   — Возможно, вы составляете исключение.
   Что он имел в виду? Не было ли это завуалированным предложением?
   — Вот что я вам скажу, — продолжал Бевил, когда мы спустились с холма. — Вас не волнует вопрос о наследстве, но, наверное, разумно все-таки его выяснить.
   — Я могу пойти в контору «Бейкер и Гревилл».
   — В этом нет необходимости. Вы можете посмотреть копию завещания в Сомерсет-Хаус. Хотите, я сделаю это за вас, когда буду в городе?
   Какое-то тревожное предчувствие охватило меня, но я ответила с деланым безразличием:
   — Да, пожалуйста, Бевил, займитесь этим.
   — Ладно, — сказал он. — Не беспокойтесь. Какой холодный ветер.
   Но от ветра ли я так дрожала?
   Когда возвращаешься мыслями к трагедии, предшествующие ей дни кажутся какими-то нереальными. Как мы могли не увидеть то, что потом казалось настолько очевидным!
   Эти солнечные дни были заполнены радостными хлопотами, торжественный момент приближался. Девять дней… восемь дней… Мы с Гвеннан еще раз ездили в Плимут и снова ходили в театр. На стенах здания висели афиши с надписями: «Последняя неделя гастролей».
   Благодарение Богу, подумала я. Они исчезнут с горизонта, Гвеннан успокоится и забудет обо всем этом. Пройдет немного времени, она вернется из свадебного путешествия и пригласит меня у нее погостить, как она обещала, вот тогда-то мы и посмеемся вдоволь над тем, что мы обзовем «драматическим периодом».
   Я удивилась, что в последний день пребывания труппы в Плимуте Гвеннан не поехала с ними прощаться, и поначалу вздохнула с облегчением: похоже, она покончила с ними навсегда.
   Мое платье было готово и висело в гардеробе: очень красивое, из сиреневого шифона, — и я собиралась украсить прическу зелеными листьями! Подружки невесты должны быть в зеленом или в розовом.
   — По-моему, зеленый — это к несчастью, — хмуро заметила Фанни. — С чего это мисс Гвеннан выбрала зеленое?
   — Глупости, — отозвалась я.
   Тот день походил на многие другие. Утром мы катались верхом с Бевилом, Хэрри и Гвеннан. Гвеннан была немного рассеянной, и я подумала, что ее мысли заняты уезжающей труппой. Нам с Бевилом не удалось побыть наедине, потому что в тот раз мы все четверо держались вместе.
   Остаток дня Гвеннан явно избегала меня, и я решила, что она хочет побыть одна, чтобы серьезно подумать о своем будущем.
   Вечером Левереты позвали нас играть в карты. Мы довольно равнодушно отыграли свои партии и в десять вечера покинули гостеприимных хозяев. Гвеннан была погружена в свои мысли — пару раз я заговаривала с ней, но она мне не отвечала. Я решила, что она вспоминает труппу: те сейчас как раз укладывают вещи, чтобы отправиться в другой город. Еще одно маленькое приключение закончилось. И слава богу, сказала себе я, что на другие времени уже не останется.
   Спала я хорошо, а утром, как обычно, пришла Фанни, чтобы раздвинуть шторы и подать мне горячую воду.
   — Чудесный день, — проговорила она, — правда, над морем дымка. Пенджелл заявил — это к жаре. С утра туман был совсем густым!
   Я подошла к окну и посмотрела на море.
   Еще неделя или чуть больше, и я снова окажусь в Лондоне, где тетя Кларисса обрушит на меня все свое рвение.
   Как мне хотелось остановить время, удержать каждое мгновение, не дать ему ускользнуть.
   В то утро мы должны были втроем — Бевил, Гвеннан и я — доскакать до «Вороньих башен», где Хэрри уже ожидал нас с нетерпением.
   Я спустилась вниз к завтраку. Сэр Энделион и леди Менфрей были уже за столом и тепло пожелали мне доброго утра.
   Леди Менфрей сказала, что Бевил уже позавтракал, но Гвеннан еще не спускалась. Мы поговорили о погоде и о свадьбе, после чего я направилась в конюшню.
   Где-то через час или около того я увидела Бевила.
   — Ну что, мы едем сегодня кататься? — спросил он.
   — Надеюсь.
   — В таком случае где Гвеннан?
   — Я ее не видела.
   — Наверняка она еще и не встала. Надо подняться в комнату и поторопить ее.
   Я вернулась в дом и, увидев Дину, заметила:
   — Мисс Гвеннан что-то долго спит сегодня.
   — Она сказала, что позвонит, когда я ей понадоблюсь.
   — Когда она это сказала?
   — Вчера вечером.
   — Так что, вы до сих пор к ней не поднимались? — В моем голосе зазвучали визгливые нотки, как всегда бывало, когда я волновалась.
   — Нет, мисс, я ее не тревожила, как мне и было ведено.
   Охваченная недобрыми предчувствиями, я помчалась наверх через две ступеньки. Мне ясно вспомнилось лицо Гвеннан, каким оно было вчера…какое-то отстраненное. Она сбежала. Я знала это прежде, чем открыла дверь и увидела неразобранную кровать и конверты, лежавшие на туалетном столике. Гвеннан всегда имела некую склонность к мелодраме.
   Я подошла к столику. Там было три письма: одно — для родителей, другое — для Хэрри и третье — для меня.
   Мои пальцы дрожали, пока я вскрывала конверт.
   «Дорогая Хэрриет, я это сделала. Ничего другого мне не оставалось. Я просто не могу иначе. Я уезжаю с Бенедиктом. Мы собираемся пожениться, и я буду играть в театре. Постарайся им объяснить. Особенно — Хэрри. Я не в силах этому противиться. Это — судьба. Все совсем не похоже на то, что происходило со мной раньше. Хэрриет, мы всегда будем друзьями, что бы ни случилось. Не забывай об этом и постарайся, чтобы они меня поняли.
   Гвеннан».
   Я оцепенела. Я слышала смех, доносившийся из кухни, слышала, как Бевил распекает кого-то из конюхов. Еще несколько минут жизнь вокруг меня будет идти как обычно, но скоро, очень скоро все изменится.
   Я схватила два других письма и торопливо вышла из комнаты.
   — Бевил! — крикнула я, выбегая из дома. — Скорее! Идите сюда.
   Он бросился ко мне:
   — Что, ради всего святого…
   Я протянула ему письмо:
   — Она уехала, Бевил. Вот одно письмо для меня. Она уехала с Бенедиктом Беллэйрсом.
   — Что? С кем?
   Ну, конечно, я забыла. Никто в доме, кроме меня, и, возможно, Дины, не знал о существовании этого человека.
   — Гвеннан сбежала с актером.
   Он выхватил у меня письмо и прочел его.
   — Она собирается выйти замуж… А как же Хэрри? Что все это значит?
   Я неотрывно смотрела на него: изумление на его лице сменилось пониманием, а затем гневом.
   — Вы знали об этом, — бросил он. Я кивнула.
   — Тогда почему вы ничего не сказали? Вы покрывали ее. Надо ее вернуть.
   Он поспешил в дом, и я, пристыженная, последовала за ним. Я слышала, как Бевил позвал отца. Сэр Энделион вместе с леди Менфрей появился у лестницы.
   — Гвеннан сбежала с актером! — выдохнул Бевил.
   — Что?!
   Бевил повернулся ко мне:
   — Хэрриет вам расскажет. Она все знает.
   — Хэрриет… — простонала леди Меифрей.
   — Я не думала, что она собирается сбежать, — сказала я.
   — Но свадьба… — начала жалобным тоном леди Менфрей.
   — Я привезу ее обратно, — заявил Бевил. — Лучше ехать прямо сейчас. Как зовут этого человека?
   — Там… откройте ваше письмо.
   — Письмо? — спросил сэр Энделион.
   — О да! — рявкнул Бевил. — Очень в ее духе… оставить письма родным… и Хэрриет.
   Мне было очень больно, потому что весь свой гнев, адресованный Гвеннан, Бевил обратил на меня.
   Голос сэра Энделиона дрожал; я никогда не видела его в таком состоянии.
   — Боюсь, у меня нет с собой очков.
   Бевил взял у него конверт и прочел записку вслух. Содержание во многом повторяло содержание письма, оставленного мне. Она любит Бенедикта Беллэйрса и уезжает с ним, потому что не может выйти замуж за Хэрри. Она надеется, что ее поймут и простят.
   — Мы поймем! — проорал Бевил. — Да, мы понимаем, что она — эгоистичная маленькая дурочка. Простить! Вот когда ее привезут назад…
   — Да, это, конечно, ужасное преступление, — вмешалась я, — выйти замуж по любви, а не по расчету.
   Бевил уставился на меня почти что с презрением, а леди Менфрей простонала:
   — Это ужасно… ужасно…
   — Слушайте, — уже спокойней заявил Бевил. — Я отправляюсь в Плимут. Один. Пока я не вернусь, никому ничего не сообщайте. Я привезу ее назад — и дело с концом. Главное, чтобы не узнали слуги.
   — Они уже не в Плимуте, — объяснила я. — Театр уехал вчера.
   — Как он называется?
   Я сказала ему.
   — Я найду их и верну Гвеннан, — угрюмо заявил он.
   — Она не захочет возвращаться.
   — Это мы еще посмотрим.
   Бевил умчался в Плимут, а я пошла вместе с сэром Энделионом и леди Менфрей в библиотеку, где они долго расспрашивали меня обо всем. Что я знаю? Что представляет собой этот человек? И они тоже винили меня за то, что я помогала Гвеннан.
   Я чувствовала себя несчастной оттого, что принесла им такое горе, но больше всего — от презрения Бевила. Я никогда раньше не видела его в гневе и лишь теперь поняла, что он способен злиться очень сильно.
   Я рассказала, как Гвеннан ходила в театр: теперь уже не было смысла что-то скрывать.
   — Так что вы ходили с ней в театр, а все думали, что вы у портнихи?
   Я гневно возразила: неужели они в самом деле считали, что на примерки требуется столько времени?
   — Дина должна была нас предупредить, — сказала леди Меифрей.
   — Вы же знаете Гвеннан. Она и Дине запретила болтать об этом.
   — Да, — вздохнула леди Менфрей. — Мы знаем Гвеннан.
   Сэр Энделион был неожиданно тихим, и я подумала, что он вспоминает тот скандал, который когда-то случился с ним самим и из-за которого он потерял место в парламенте.
   — А вы, Хэрриет?
   — Как я могла выдать Гвеннан? — запротестовала я.
   — Но вы видите, что произошло. Когда Бевил привезет ее назад…
   — Она не поедет.
   — Он ее заставит. Бевил умеет настоять на своем.
   — Так же, как и Гвеннан.
   Леди Менфрей вздохнула, и я подумала: сколько же раз она сталкивалась с необузданными страстями и упрямством членов своей семьи.
   Появился Хэрри Леверет, который не мог понять, почему Гвеннан, Бевил и я не приехали в «Башни».
   Ему отдали письмо, оставленное Гвеннан; даже и сейчас мне не хочется вспоминать его лицо в тот миг, как он прочел ее слова.
   Он был сражен наповал. Бедный Хэрри, несомненно, любил Гвеннан.
   Тот день походил на дурной сон. Бевил вернулся домой один, бледный и злой. Он выяснил, что театр переехал в Пейтон, где он тоже побывал и где со страшными угрозами выпытал наконец, что Бенедикт Беллэйрс покинул труппу и скрылся неизвестно куда.
   Больше делать было нечего…во всяком случае, пока.
   Приехали Левереты, и миссис Леверет сидела в кресле и плакала. Я не решалась взглянуть на Хэрри. Меня то и дело принимались расспрашивать, но я могла рассказать только, что ходила с Гвеннан в театр и что та подружилась там с актером по имени Бенедикт Беллэйрс. Я повторяла это снова и снова, пока мне не захотелось закричать и потребовать, чтобы меня отпустили.

Глава 5

 
   В Лондон я вернулась в совершенном отчаянии. Я потеряла Гвеннан, Бевил был страшно зол на меня, а впереди меня ждал тоскливый сезон под бдительным оком тети Клариссы.
   Она сидела в гостиной напротив Дженни, специально одетая в черное — как напоминание о том, что сестра еще не перестала оплакивать своего брата, хотя жена, похоже, давно его забыла. Она выглядела словно ворона, запугивающая маленького попугайчика.
   Тетя Кларисса вещала высоким ледяным голосом:
   — Конечно, этот дом был бы идеальным местом. Я помню, какие балы давал здесь мой брат, помню, как эти комнаты украшали самыми изысканными цветами, а в библиотеке даже был бассейн с рыбками.
   Моя мачеха всплеснула руками, но этот беспомощный жест, который столь очаровывал моего отца, не произвел на тетю Клариссу никакого впечатления.
   — Конечно, я и не мечтаю о том, чтобы использовать этот дом сейчас… дом, который не так давно понес невосполнимую утрату!
   — Со всяким домом в свое время это происходит, — вставила я, потому что мне хотелось прийти на помощь Дженни. — Если бы в домах, где умирают люди, после этого больше никогда не давали балов, проводить балы было бы просто негде.
   — Я разговариваю с твоей мачехой, Хэрриет.
   — О да, конечно, тетя. Но и я — не ребенок, который говорит, только когда ему это позволяют.
   — Пока ты еще официально не выезжаешь, я отношусь к тебе как к ребенку!
   — Тогда я буду очень рада пересечь эту магическую черту.
   — Есть одна вещь, о которой я должна с тобой поговорить, Хэрриет. Ты чересчур остра на язык.
   — Хорошо, я постараюсь его притупить.
   — Ладно, оставим эти глупости. Я только хотела сказать, что сейчас невозможно воспользоваться этим домом, и потому у меня есть предложение, чтобы Хэрриет пока поселилась у меня — до конца сезона.
   Дженни беспомощно посмотрела на меня. Я поняла, что все будет именно так, как желает тетя Кларисса.
   Дом тети Клариссы стоял в стороне от дороги; размерами он превосходил наш дом в Лондоне, но смотрелся далеко не так фешенебельно. Муж тети Клариссы был не столь богат, как мой отец, — факт, о котором она всегда глубоко сожалела, и, я полагаю, постоянно шпыняла этим моего бедного дядюшку. Он умер лет пять назад — а до того долго болел, и я слышала, что его смерть называли «счастливым освобождением». Вполне могу поверить, что так оно и было.
   Сильвия и Филлис принимали меня в своем доме с презрительной снисходительностью. Они не видели во мне соперницу, на самом деле я скорее могла послужить выгодным фоном для их бело-розовых прелестей.
   Жизнь в доме кипела. Бедняжка мисс Гленистер, портниха, трудилась на чердаке, который теперь окрестили «ателье», с раннего утра до поздней ночи. Мне было ее жаль: ее тиранила не только моя тетя, но и кузины; и если мисс Сильвии не нравился фасон рукавов или мисс Филлис, поначалу решив, что кофейного цвета кружево безумно пойдет к голубому бархатному платью, вдруг приходила к мнению, что это просто отвратительно, — разыгрывалась настоящая трагедия, и мисс Гленистер всегда оказывалась «мальчиком для битья». Я бы на ее месте просто швырнула им в лицо все эти тряпки и булавки и ушла куда подальше. Но с другой стороны, куда? Уйти, только чтобы тебя наняла какая-то другая семья, где придется делать все то же самое и выслушивать такие же попреки.