Холт Виктория. Замок Менфрея

   Он, конечно, не знал, что у Фанни на уме, но подумал, что мы могли отправиться обследовать погреб, а дверь ловушки случайно захлопнулась.
   Вернувшись в Менфрею, он обнаружил, что одной лодки нет на месте. К тому времени на море уже разыгрался шторм, шел прилив. Но они чудом умудрились доплыть до острова. Бевил, Уильям Листер и Джессика.
   Они успели как раз вовремя.
   Я лежала в постели, в доме на острове, и думала обо всем этом. Говорят, когда тонешь, вся твоя жизнь встает у тебя перед глазами — в ярких картинах. Ну что ж, я была на волосок от подобной смерти и теперь лежала, вспоминая сцены из прошлого.
   Гвеннан умерла, и вместе с ней ушла часть прошлой жизни. То же самое произойдет и теперь, со смертью Фанни.
   Но Бевила мне судьба оставила. Я была обязана ему жизнью — его решимости, его энергии, его горячему желанию спасти меня.
   Хотя… спасая меня, он терял Джессику.
   Эта мысль поддерживала меня, словно спасательный круг среди океана сомнений.
   Если он желал от меня избавиться, какая восхитительная возможность ему предоставилась!
   Нам пришлось заночевать на острове, потому что шторм стал еще неистовей. Никогда я не слышала такого ветра, никогда не видела моря в такой ярости.
   Бевил зашел ко мне, чтобы сказать, что у нас нет надежды добраться до Менфреи раньше следующего утра.
   — В любом случае, — проговорил он, — тебе не стоит вставать.
   — Я уже однажды ночевала здесь, — заявила я, — много-много лет назад… когда сбежала из дома.
   Он улыбнулся мне. Я видела, насколько рад он, что я спасена.
   — Похоже, у тебя талант к сумасшедшим выходкам.
   — А наследующий вечер, — продолжала я, — сюда приплыл ты. Помнишь? Ты нашел меня под пыльным чехлом как раз в этой комнате.
   Он прищурился, стараясь вспомнить.
   — Ты привез с собой девушку. Я так переживала, что помешала вашему романтическому свиданию.
   Он рассмеялся:
   — Что за память у тебя!
   — Прости меня.
   — За что?
   — За то, что я помешала тебе тогда… и теперь.
   — Что еще, господи боже? — Он нахмурился, словно никак не мог взять в толк, о чем речь.
   — Джессика очень красива, и она бы стала превосходной женой для члена парламента.
   — Надеюсь, не станет. В крайних ситуациях люди выбалтывают о себе самое сокровенное. Когда мы плыли сюда на лодке… и я думал, нам никогда сюда не добраться, а море бушевало… она рассказала, что собирается замуж за Леверета. Свадьбу сыграют в ближайшее время — и без лишней огласки.
   — Ты хочешь сказать…
   — Именно. Они использовали остров для своих рандеву: вот и разгадка таинственных огней и фигур.
   — Так это был Хэрри!
   — Да. И она практически призналась, что несколько месяцев помогала ему. Была вроде шпиона во вражеском лагере. В тот раз, когда лодка уплыла, это было сделано по совету Хэрри, с помощью старого А'Ли… чтобы я оказался замешан в скандал… Если Хэрри когда-нибудь удастся заняться политикой, ему следует избирать более разумные методы.
   — Если удастся… — весело согласилась я.
   — Но только не в Ланселле, а, Хэрриет Менфрей?
   Я видела, что он безумно рад моему спасению. В тот момент я позабыла обо всем — об ужасной смерти моей любимой Фанни, о пережитом кошмаре… обо всем, что еще предстояло объяснить.
   — Господи, — выдохнул Бевил, — ты думала, что я на самом деле…
   — Ты и Джессика, — подтвердила я. — Ну, знаешь ли, это был не такой уж нелепый вывод, учитывая прошлые обстоятельства…
   Он посерьезнел, а потом сказал:
   — Бедная Хэрриет! Боюсь, у тебя возникнет еще много проблем. Я далеко не ангел.
   — Я — тоже, — сообщила я.
   — Но я принимаю тебя такой, какая ты есть. А ты, Хэрриет, принимаешь меня?
   — Ты говоришь как священник во время венчания.
   — Ничего удивительного. Ведь мы говорим о том, чтобы… быть мужем и женой.
   Он наклонился и поцеловал меня, словно мы скрепили некий негласный договор.
   Прошло еще какое-то время, прежде чем картина прояснилась и все стало на свои места. Я долго оплакивала Фанни — и оплакиваю до сих пор. Как бы я желала, чтобы ее рассудок не помутился. Я так хотела, чтобы она стала няней для моих детей, и всегда представляла ее в этой роли. Да, если бы ее удалось спасти, я своей заботой сумела бы ее исцелить. Ведь в безумие ее толкнул страх за меня. Я полагала, яд, который оказался в отваре, отравил и ее душу. Это было несомненное доказательство того, что кто-то в доме пытался меня убить, и именно поэтому Фанни решила забрать меня с собой, когда Билли позвал ее.
   Добравшись до истины, я поразилась тому, с каким искусством я сама сплела сеть подозрений, душившую меня. Нелюбимый ребенок, я всегда относилась ко всему хорошему с некоторым подозрением; мой отец не любил меня, и я заставила себя поверить, что никто никогда меня не полюбит. До последнего времени я не осознавала, что человек во многом сам строит свою жизнь. Это было поразительное открытие, и будущее предстало передо мной полным самых потрясающих возможностей. Кроме того, поняв себя, я стала терпима к другим. Мне стали понятней печали и надежды Джессики. Да, ее можно было назвать авантюристкой за то, что она приехала в Менфрею в надежде устроить жизнь; возможно, она рассчитывала увести у меня Бевила или хотя бы выйти замуж за Уильяма Листера — пока перед ней не замаячила более заманчивая перспектива в виде Хэрри Леверета. Я не до конца в этом уверена, но, по крайней мере, новая Хэрриет, какой я стала, понимает ее лучше, чем прежняя. Джессика боролась за свое счастье, так же как и я за свое; и я надеюсь, что она нашла в Хэрри то, к чему стремилась.
   Разгадку той истории с отваром я узнала совершенно случайно. Вскоре после того, как Джессика от нас съехала, я пила в детской чай с Бенедиктом, и он радостно бросил в мой чай ложку сахару.
   — У тебя — сахарный зубок, — хихикал он. А потом добавил: — Этот сахар тебе нравится больше, чем Джессики?
   И он рассказал мне, что «Джессин сахар» стоял в бутылке на полке и, встав на стул, он мог до него дотянуться. Он положил его в мой ячменный отвар, когда я болела, чтобы я побыстрее поправилась.
   Когда у Джессики родился ребенок, я навестила их в «Вороньих башнях». Материнство изменило ее. Тогда я сама была беременна и понимала эти перемены; мы говорили почти по-дружески. Джессика призналась, что прочитала о мышьяке в газетах — когда умерла Дженни, — и сама время от времени его пробовала. Она пришла в ужас, узнав, как мы с Фанни чуть не отравились.
   Да, все это было давно, но я часто думаю о той ночи, когда, спасенная своим мужем, я лежала в постели в доме на острове, слушая рев шторма, который неистовствовал всю ночь; только волнение стало стихать.
   Когда за окном начало светать, я поднялась и подошла к окну. Бевил спал на стуле около моей кровати, и я не хотела его будить.
   Море было спокойно, и лишь коричневая кайма его широкой юбки напоминала о промчавшемся шторме.
   Передо мной была Менфрея, тронутая нежным розовым рассветом, и, глядя на нее, я припомнила другое утро — много лет назад, когда я так же смотрела на нее и думала, что самое прекрасное, что есть в мире, — это Менфрея в утреннем свете.
   Я думала обо всем, что случилось здесь за долгие века и за краткое время моей жизни, и о том, что еще случится.
   Гвеннан больше не было; Фанни — тоже; но у меня остался Бевил, и мы вместе пойдем по жизни дальше.
   Бевил проснулся и подошел ко мне. Так мы и стояли рядом у окна, глядя на море.
   — Кто бы мог поверить, что оно так бушевало прошлой ночью? — сказал он.
   А потом посмотрел на меня, и я поняла, что он прочел по моему лицу все, о чем я думала.
   Беда подошла близко-близко, но нам повезло.
   Бевил все еще вздрагивал, сознавая, что я спаслась чудом.
   — Похоже, нам дали шанс, — произнес он.
   — День начинается хорошо, — отозвалась я. — Посмотри на небо. И посмотри на Менфрею… Она так прекрасна в утреннем свете!