Страница:
Бокс был его любовью. Он начинал заниматься им, потом охладевал, потом, как бы случайно, снова начинал заниматься, привнося в тренировки и бои опыт других видов спорта.
Он навсегда запомнил слоган «формула боя». Для новичков формула боя была два раунда по две минуты. В своих первых соревнованиях он участвовал уже довольно взрослым «не перспективным» боксером. Но выиграл два боя подряд. В основном, за счет весьма неплохой функциональной подготовки. Хотя он несколько превосходил противников и технически, но предпочел просто «ломать» их своим бешенным напором.
Но в третьем бою встретился с равным себе противником. Он навсегда запомнил его потное, яростное лицо, черную челку, прилипшую ко лбу, и столь неуместные на смугловатом лице, голубые глаза. Первые же попытки Петра изменить тактику и переиграть равного по силе противника за счет технического превосходства были расценены тем как признак слабости и сметены градом его ударов. И тогда Петр, развернувшись фронтально, начал яростный обмен ударами. Они не отступали и не маневрировали. Даже не защищались, а утробно урча, за что, кстати, получили по замечанию от рефери, они били друг друга по ненавистным рожам.
Петр не чувствовал ударов противника. Им владели только два чувства, радость, когда удары достигали цели, и досада, когда ему казалось, что удар смазывается.
Что определило его победу? Физическое превосходство? Наверное, нет. Победу определило его терпение, его умение держать удар. Его чугунная привычка быть обманутым, обделенным, битым. Для него было безразлично, что он теряет и что терпит. А главным была радость того, что удары противника не остаются безнаказанными. Радость ответа! Вот счастье арийца! Вот оно, предчувствие Вальхаллы! Пусть он погибнет. Но с мечом в руках. И счет в этой ситуации не важен. Важно, что он не нулевой!
Противнику это чувство было неведомо. Или ведомо в гораздо меньшей степени. Он попытался отойти, сделать паузу. Попытался перевести бой в плоскость подсчета баланса ударов. Но баланс не уместен, когда исход определяют не количественные, а качественные соображения.
Он проиграл.
А Петр выиграл.
Вероятно, этот бой был далек от спортивного совершенства, и вообще от стиля спортивности. Но он был ярким и для его участников и для зрителей.
После этого бокс стал необходим Петру, как воздух. В периоды жизни, когда он не мог тренироваться и выступать на ринге, он, что называется, хирел на глазах.
Странно, но Петр потом никогда не переживал на ринге такой ярости и неспортивной ненависти к противнику. Даже когда ему неоднократно ломали нос, челюсть, скулу и крошили зубы (по непонятной причине, он категорически отказывался боксировать с каппой). Более того, проявление таких чувств к партнеру он искренне считал дикими. Но, стремясь наказать противника за неспортивное поведение на ринге, он никогда не повторял опыта своего третьего боя. А старался поймать такого вот «яростного» на хороший встречный удар. Не более того.
К сожалению, спортивной карьеры ему сделать не удалось. Довольно стремительный взлет, который мог компенсировать ее позднее начало, постоянно прерывался то травмами, спортивными и неспортивными, то издержками экспедиций и скитаний, а затем самоотдачей в науке. Первый разряд он все же получил. Вполне мог стать и кандидатом в мастера спорта, но получил очередную глупую травму на тренировке перед важным турниром. К которому был очень хорошо подготовлен, и который вполне мог выиграть. После этого подобных возможностей в силу обстоятельств больше не представлялось
И все же по жизни он оставался тем бойцом, которым проводил свой третий бой на ринге. И бокс помогал ему в этом. Что было гораздо важнее спортивных званий и медалей.
Таким бойцом он был и сейчас, обдумывая как потратить полученные деньги на дело, которое стало главным в его жизни – дело русской национально-освободительной революции.
Весь план виделся ему в виде некоего сетевого графика. Но этот график как бы разворачивался в трехмерном пространстве, расцвеченный движущимися картинками, иллюстрирующими важнейшие узлы замысла.
Самой простой была линия, за которую отвечали Юра и Зигфрид. Карпатский лагерь, профессиональный боевой отряд. По типу эсеровских летучих отрядов, но с поправками на опыт ХХ века. Базы на Украине и Белоруссии. Пути отхода.
О чем еще мечтал господин Савинков? Ах, да, о технических средствах. Будут и технические средства. В первую очередь легкомоторная авиация, дистанционно управляемые боевые авиамодели и еще одна идея, которую надо будет продумать подробнее.
Техсредства, разумеется, разработать через Союз русских инженеров… А собственно, зачем?! Кадры подобраны, возможности инвентаризованы, деньги, легализуемые через Союз, уже не влияют на реализацию проекта.
Нет, пусть Союз станет тем, чем он и должен был быть по замыслу Льва Борисовича. Придатком к украинскому научно-техническому бюро. И вести дела там будут спустя рукава. В конце концов, олигарх уже давно окупил свои вложения за счет дюжины, доставшихся ему почти даром ноу-хау.
И пусть за этим «гнездом научного шпионажа» пристально следят господа из ФСБ. Спасибо тебе, неизвестный друг! Хватайте пустоту, охранители режима!
С поста председателя Союза надо уйти. Остаться Почетным председателем. В самом Союзе оставить один инновационный бизнес.
Наша сеть должна базироваться на совершенно другой основе. Неоязыческая конфессия! Замки-монастыри, воины-монахи, монахи-колдуны. Базовые замки на Украине. Именно там мы будем ковать волшебные мечи и варить приворотные зелья. А здешние, российские замки будут только тактическими форпостами. Браво, Сварог! Это не я. Это ты вкладываешь свои советы в мою тупую башку.
«Не юродствуй, не так ты и туп», – прошелестело в голове.
«Извините, мастер»
«Пустое. Думай дальше».
Ладно, через конфессию внедряемся в любую молодежную протестную бузу. Это уже дело техники.
Ничего не забыл?
Нет, забыл. Что, собственно, представляет собой подпроект Юры и Зигфрида? При всем уважении к ним, всего лишь довесок к массовому протестному движению. Что может этот довесок? Подтолкнуть ситуацию. Подтолкнуть, но не создать. Создавать будет объективная логика событий, господа либералы и их западные спонсоры.
Однако, этот довесок может стать главным инструментом, чтобы насильственным методом не допустить перехвата власти некими «третьими» или «четвертыми» силами. Задача важная.
Но все же, а если ситуация недостаточно раскачается? Или если эти самые «третьи» и «четвертые» будут довольно сильны? Нужна большая дубина. Какая?
А какие бывают большие дубины? Ну, не стесняйся, ты же наедине со своими мыслями!
Ядерная!
Сможешь?
С пятью миллионами евро и симпатией инженеров России, смогу!
А применить сможешь?
В голове снова возник июньский вечер и песочница в московском дворе. «Витя, это мой паровозик…». Лопата очерчивает четкий круг. На этот раз лениться не будем. Второй удар, третий, четвертый… Лезвие с каждым ударом погружается все глубже и глубже. Вы не успеете влепить мне нокаутирующую затрещину, суки! В конце концов, лопаточку поднимут другие.
Благо есть кому.
Глава 14. Мечта о небе
Он навсегда запомнил слоган «формула боя». Для новичков формула боя была два раунда по две минуты. В своих первых соревнованиях он участвовал уже довольно взрослым «не перспективным» боксером. Но выиграл два боя подряд. В основном, за счет весьма неплохой функциональной подготовки. Хотя он несколько превосходил противников и технически, но предпочел просто «ломать» их своим бешенным напором.
Но в третьем бою встретился с равным себе противником. Он навсегда запомнил его потное, яростное лицо, черную челку, прилипшую ко лбу, и столь неуместные на смугловатом лице, голубые глаза. Первые же попытки Петра изменить тактику и переиграть равного по силе противника за счет технического превосходства были расценены тем как признак слабости и сметены градом его ударов. И тогда Петр, развернувшись фронтально, начал яростный обмен ударами. Они не отступали и не маневрировали. Даже не защищались, а утробно урча, за что, кстати, получили по замечанию от рефери, они били друг друга по ненавистным рожам.
Петр не чувствовал ударов противника. Им владели только два чувства, радость, когда удары достигали цели, и досада, когда ему казалось, что удар смазывается.
Что определило его победу? Физическое превосходство? Наверное, нет. Победу определило его терпение, его умение держать удар. Его чугунная привычка быть обманутым, обделенным, битым. Для него было безразлично, что он теряет и что терпит. А главным была радость того, что удары противника не остаются безнаказанными. Радость ответа! Вот счастье арийца! Вот оно, предчувствие Вальхаллы! Пусть он погибнет. Но с мечом в руках. И счет в этой ситуации не важен. Важно, что он не нулевой!
Противнику это чувство было неведомо. Или ведомо в гораздо меньшей степени. Он попытался отойти, сделать паузу. Попытался перевести бой в плоскость подсчета баланса ударов. Но баланс не уместен, когда исход определяют не количественные, а качественные соображения.
Он проиграл.
А Петр выиграл.
Вероятно, этот бой был далек от спортивного совершенства, и вообще от стиля спортивности. Но он был ярким и для его участников и для зрителей.
После этого бокс стал необходим Петру, как воздух. В периоды жизни, когда он не мог тренироваться и выступать на ринге, он, что называется, хирел на глазах.
Странно, но Петр потом никогда не переживал на ринге такой ярости и неспортивной ненависти к противнику. Даже когда ему неоднократно ломали нос, челюсть, скулу и крошили зубы (по непонятной причине, он категорически отказывался боксировать с каппой). Более того, проявление таких чувств к партнеру он искренне считал дикими. Но, стремясь наказать противника за неспортивное поведение на ринге, он никогда не повторял опыта своего третьего боя. А старался поймать такого вот «яростного» на хороший встречный удар. Не более того.
К сожалению, спортивной карьеры ему сделать не удалось. Довольно стремительный взлет, который мог компенсировать ее позднее начало, постоянно прерывался то травмами, спортивными и неспортивными, то издержками экспедиций и скитаний, а затем самоотдачей в науке. Первый разряд он все же получил. Вполне мог стать и кандидатом в мастера спорта, но получил очередную глупую травму на тренировке перед важным турниром. К которому был очень хорошо подготовлен, и который вполне мог выиграть. После этого подобных возможностей в силу обстоятельств больше не представлялось
И все же по жизни он оставался тем бойцом, которым проводил свой третий бой на ринге. И бокс помогал ему в этом. Что было гораздо важнее спортивных званий и медалей.
Таким бойцом он был и сейчас, обдумывая как потратить полученные деньги на дело, которое стало главным в его жизни – дело русской национально-освободительной революции.
Весь план виделся ему в виде некоего сетевого графика. Но этот график как бы разворачивался в трехмерном пространстве, расцвеченный движущимися картинками, иллюстрирующими важнейшие узлы замысла.
Самой простой была линия, за которую отвечали Юра и Зигфрид. Карпатский лагерь, профессиональный боевой отряд. По типу эсеровских летучих отрядов, но с поправками на опыт ХХ века. Базы на Украине и Белоруссии. Пути отхода.
О чем еще мечтал господин Савинков? Ах, да, о технических средствах. Будут и технические средства. В первую очередь легкомоторная авиация, дистанционно управляемые боевые авиамодели и еще одна идея, которую надо будет продумать подробнее.
Техсредства, разумеется, разработать через Союз русских инженеров… А собственно, зачем?! Кадры подобраны, возможности инвентаризованы, деньги, легализуемые через Союз, уже не влияют на реализацию проекта.
Нет, пусть Союз станет тем, чем он и должен был быть по замыслу Льва Борисовича. Придатком к украинскому научно-техническому бюро. И вести дела там будут спустя рукава. В конце концов, олигарх уже давно окупил свои вложения за счет дюжины, доставшихся ему почти даром ноу-хау.
И пусть за этим «гнездом научного шпионажа» пристально следят господа из ФСБ. Спасибо тебе, неизвестный друг! Хватайте пустоту, охранители режима!
С поста председателя Союза надо уйти. Остаться Почетным председателем. В самом Союзе оставить один инновационный бизнес.
Наша сеть должна базироваться на совершенно другой основе. Неоязыческая конфессия! Замки-монастыри, воины-монахи, монахи-колдуны. Базовые замки на Украине. Именно там мы будем ковать волшебные мечи и варить приворотные зелья. А здешние, российские замки будут только тактическими форпостами. Браво, Сварог! Это не я. Это ты вкладываешь свои советы в мою тупую башку.
«Не юродствуй, не так ты и туп», – прошелестело в голове.
«Извините, мастер»
«Пустое. Думай дальше».
Ладно, через конфессию внедряемся в любую молодежную протестную бузу. Это уже дело техники.
Ничего не забыл?
Нет, забыл. Что, собственно, представляет собой подпроект Юры и Зигфрида? При всем уважении к ним, всего лишь довесок к массовому протестному движению. Что может этот довесок? Подтолкнуть ситуацию. Подтолкнуть, но не создать. Создавать будет объективная логика событий, господа либералы и их западные спонсоры.
Однако, этот довесок может стать главным инструментом, чтобы насильственным методом не допустить перехвата власти некими «третьими» или «четвертыми» силами. Задача важная.
Но все же, а если ситуация недостаточно раскачается? Или если эти самые «третьи» и «четвертые» будут довольно сильны? Нужна большая дубина. Какая?
А какие бывают большие дубины? Ну, не стесняйся, ты же наедине со своими мыслями!
Ядерная!
Сможешь?
С пятью миллионами евро и симпатией инженеров России, смогу!
А применить сможешь?
В голове снова возник июньский вечер и песочница в московском дворе. «Витя, это мой паровозик…». Лопата очерчивает четкий круг. На этот раз лениться не будем. Второй удар, третий, четвертый… Лезвие с каждым ударом погружается все глубже и глубже. Вы не успеете влепить мне нокаутирующую затрещину, суки! В конце концов, лопаточку поднимут другие.
Благо есть кому.
Глава 14. Мечта о небе
«Еще утром я была зла на тебя, и хотела пожаловаться Сварогу. Но сейчас хочу попросить его разрешения приватизировать тебя в свою собственность. Ты за? Моя драгоценность».
Прочитав эту смс-ку, Чугунов чуть не взвыл от злости на самого себя. Дурак, скотина, собака, тумба чугунная. В делах, заботах и успехах совсем не звонил ей и не писал смс-ок. Сколько? Да почти две недели. А она понемногу замолкла. Тактично не навязываясь.
Боже, да она уже и верит как я! И только сегодня хотела жаловаться Сварогу. Да я бы на ее месте…Прости, родная. Да, именно так и надо написать.
«Прости, родная. Замотался. Но скоро будем вместе. Подожди немного. Люблю, моя Аэлита!».
Прошло совсем немного времени и мобильник запищал в ответ
«Хочу быть куклой, голышкой и незаметно ночью лечь к тебе на руку и целовать, целовать. Я тебя люблю, чувствую, ощущаю, обожаю. Вижу наяву зацелованного, истерзанного мной, но безумно счастливого, самого лучшего во всей Вселенной мужчину. Я тебя люблю, мой идеал. Успеха».
Он успел ответить более, чем кратко
«Родная, родная, родная! Буду в эту среду».
И помчался по делам. Благо, его «формула боя» уже начала разворачиваться вовсю. Радио в машине орало
«Ты не ангел, но для меня, но для меня сошла ты с небес». Вот это кстати, подумал он. И вдруг призадумался. А ведь их любовь началась как раз тогда, когда нынешний проект начал смутно проглядываться в картине его судьбы. Его личной судьбы, теперь связанной с большой Судьбой. И она действительно посланница небес. Его талисман. И вообще Небо в этом проекте присутствует в каждом эпизоде.
И прямо и косвенно.
Василий Васильевич Локтионов появился на жизненном пути Петра Чугунова во время его выборной кампании в 129 округе. У Чугунова было много друзей и младших товарищей из студенческой и аспирантской среды. И эти молодые соратники умели своим острым молодым взглядом оценивать людей и постарше.
Вот так по рекомендации нескольких молодых людей в команде Чугунова появился доцент политологии Локтионов. Мужчина около сорока лет. Он оказался грамотным умелым доверенным лицом и многим помог Чугунову в его отношениях с бюрократизированной выборной машиной.
Чуть выше среднего роста, среднего телосложения, спокойный, немногословный, деловой и подтянутый. Надежный и, судя по всему, хороший человек, он, те не менее, ни чем особым не выделялся. Ни внешностью, ни манерами, ни блеском особой эрудиции. Единственной яркой чертой его внешности были большие чуть навыкате, выразительные голубые глаза. В которых иногда читалась беспричинная тоска и боль.
Позже Чугунов узнал, что Василий был националистом со стажем. Участвовал в защите Белого дома в 1993 году. Позже в меру своих возможностей помогал активистам Русского движения из студенческой среды.
Что-то толкнуло Чугунова постараться сблизиться с Василием. Впрочем, у него сложились великолепные отношения со всей командой, которая работала на него во время выборной кампании. Так что завязывание неких контактов с Локтионовым не выделялось особо из общей атмосферы его общения с соратниками в те дни.
С началом деятельности Союза русских инженеров Чугунов привлек Василия к работе в аппарате этой организации. При всем блеске общества молодых русских технократов с националистическими убеждениями, найти среди них людей, способных к организационно-технической работе не столь легко. Так что Локтионов был настоящей находкой. Василий вновь зарекомендовал себя как надежный ответственный сотрудник, кроме того, полностью разделяющий взгляды Чугунова на перспективы страны и нации.
И их общение стало еще более тесным. Но при этом Локтионов оставался все же несколько замкнутым. Единственное, что Чугунов узнал о нем нового, было его увлечение авиацией в молодости. Василий даже поначалу учился в МАИ. А потом в силу каких-то причин переквалифицировался в политологи.
Да…, довольно резкая смена жизненной линии. Не совсем понятная. Гораздо более понятной стала другая странность Локтионова. Он оказался несколько болезненным человеком. Но мужская гордость заставляла его всячески скрывать свои недуги, связанные с некой травмой, полученной в молодости.
Такая замкнутость в большей части случаев не способствует установлению полного доверия. Однако, начиная проект создания неоязыческой конфессии, Чугунов не нашел под рукой лучшего сотрудника, который мог бы взять на себя организационную и «штабную» работу.
Как оказалось в дальнейшем, профессор не ошибся.
Петр и Василий ехали в загородный дом Чугунова, чтобы обсудить с Юрой и Зигфридом, которые должны были подъехать попозже, план дальнейших действий.
Выезжали днем. Чугунов был за рулем своей новой машины. Когда проехали немного, Василий спросил:
– Петрович, а зачем надо куда-то ехать, чтобы поговорить? Что в офисе было нельзя? Или деятельность Союза русских инженеров не совместима со становлением неоязыческой конфессии?
– Офис слушается. – Петр посвятил Василия почти во все, не упоминая только, откуда деньги, и как получено предупреждение.
Василий надолго замолчал. В своей обычной манере, уйдя в себя. В конце концов, в данной роли он был подчиненным Петра, и если тот считал, что надо что-то сделать на выезде, то так тому и быть. Скорее всего, он поверил Чугунову, однако тому трудно было понять, как Василий отнесся к его словам.
Долгая езда в машине невольно сближает людей. Тем более, когда дорога пустынна, а за окном идет мокрый снег с дождем. Вечерело. Чугунов включил фары. Василий достал из своей спортивной сумки бутылку пива.
– Не возражаешь, Петрович, если я выпью.
– Почему я должен возражать?
– Ну, некоторым неприятно, когда они работают, а другие при этом расслабляются.
– Я не испытываю таких чувств в отношении сотрудников и соратников.
– Да, в отношении всех подчиненных ты слывешь удивительным либералом.
Чугунов рассмеялся.
– Знаешь, когда я служил в армии, то самой страшной угрозой для моих подчиненных была угроза: «Я с тобой больше дежурить не буду». В мою смену стояла очередь желающих дежурить со мной.
– В это легко поверить.
Они стали вспоминать выборную кампанию и все события, связанные с их знакомством год назад.
– Да, лихо закрутились события, – сказал Чугунов.
– Это ты их закрутил, Петрович, – заметил Василий.
– Не я, Василич, не я. Судьба, Боги… Короче, нечто, что выше нас. А называть это можешь, как хочешь.
Они поговорили о неоязыческом проекте. О новом облике русского национализма, связанного с массовым приходом в национальное движение молодых технарей.
Разговор невольно свернул на тему национальной революции. Совсем стемнело. Они подъезжали к окраине городка, которую Чугунов называл «своей деревней».
Неожиданно для Василия, Чугунов свернул с трассы.
– Насколько я понимаю, поворачивать еще рановато.
Чугунов однажды объяснял Локтионову, как до него добираться.
– Знаешь, дружище, там впереди обычно стоят менты. Сейчас они мне по барабану. Но, знаешь, есть желание уже начинать приучать себя не расслабляться, а предчувствовать места возможных перехватов. Так что объедем-ка мы это место по проулкам.
Василий рассмеялся.
– Ну, ты и конспиратор.
– Нет, не конспиратор. Я только учусь, – рассмеялся в ответ Чугунов.
Дорога слегка поднималась в гору. Она шла вдоль стен старого монастыря, который оставался справа. Слева были старые дома, предназначенные под снос с заросшими деревьями и густыми кустарниками заброшенными дворами. Одинокий фонарь у монастырской калитки едва освещал местность.
В свете фар мелькнула канава, пересекающая дорогу. Было не видно, это небольшая выемка, или приличная яма. Чугунов затормозил, и, не выключая мотора и фар, вышел осмотреть препятствие.
Почти автоматически он взял саперную лопатку, которую всегда возил с собой.
Он не успел сделать и двух шагов, когда услышал сзади:
– Эй, мужик, часиками и мобильничком не поделишься. А может у тебя и денежки лишние есть?
Чугунов был в темно-серых брюках, черных демисезонных сапогах, черной кожаной куртке и темно-серой шапке. Машина тоже была темного цвета. На этом фоне была совершенно не видна саперная лопата в его руках, ручка которой тоже была темной.
Не говоря не слова, Чугунов сделал шаг навстречу смутно видневшейся фигуре, надвигавшегося на него человека.
Когда-то он участвовал в одном исследовательском проекте вместе с антропологами и биомеханиками. Ему очень понравился шутливый афоризм, обоснованный, тем не менее, вполне академично: «Удар сверху вниз сделал обезьяну человекообразной, удар снизу, сделал из нее человека».
Впрочем, до сей поры большинство людей опасается именно удара сверху. Полагают, что наибольшая угроза исходить от замахивающегося чем-то противника. Человека с опущенными руками опасаются гораздо меньше.
Чугунов сблизился с любителем чужих часов, мобильников и денег и ударил его острой лопаткой, как неким холодным оружием, снизу вверх, целя в левую глазницу. Удар был совершенно неожиданным. Лопатка немного порезала веко и рассекла бровь. Кровь хлынула из рассеченной брови, заливая глаза нападавшему.
От крови, потери ориентировки и боли, нападавший отшатнулся. И на миг потерял Чугунова из виду. Между тем, лопатка пройдя по векам и бровям продолжала свой путь вверх. И теперь Чугунов стоял с поднятым над головой своего противника орудием. Он немного повернул лопатку, и косо ударил нападавшего по переносице.
Вообще-то таким ударом можно было и убить. Но Чугунов об этом не особо задумывался. Тем более, что «Убийцу укокошить можно смело, а вора обобрать – святое дело».
Все это заняло несколько секунд. Любитель чужого личного имущества, шатаясь и зажимая лицо, пятился назад, не думая уже ни о чем, кроме своей боли и крови.
– У, с-с-су-ука! Из-за его спины к Чугунову бросился еще один. В тусклом неверном свете, Чугунов заметил нож в его руке. Но лопатка была снова поднята. Как шашкой рубанул он ей по руке с ножом.
Короткий вскрик, стук упавшего ножа о камень.
Чугунов резко ударил нападавшего ногой куда-то в район его колен. И тот рухнул на землю. Чугунов уже хотел окончательно добить его ударом ноги по горлу, но ограничился тем, что ударил лежащего по пальцам руки. Теперь тот был не опасен.
Сзади послышался какой-то шорох, возня, звон разбитой бутылки и звук каких-то повторяющихся движений.
Чугунов резко обернулся и все понял. Третий налетчик хотел напасть на него сзади. Но в горячке не заметил, как на него самого сзади напал Василий. Локтионов ударил нападавшего бутылкой по затылку. Тот не потерял сознание. Наверное, его спасла вязаная шапка. Но удар все же был крепким. И теперь он стоял на коленях, пытаясь подняться и обхватив голову руками. А Василий в порыве безумной ярости бил его по этим рукам острым бутылочным горлышком. Вернее не бил, а вполне серьезно хотел перерезать ему горло или повредить глаз бутылочной «розочкой».
Третий налетчик был совершенно деморализован и только прикрывал окровавленными руками голову.
Чугунов подскочил к дерущимся. Одним ударом он послал противника Василия в нокаут. А потом стал оттаскивать самого Василия от лежащего. Ибо Локтионов все пытался размозжить ему ногой лицо.
– Все, все, Вася. Они уже нам не опасны. Заканчивай.
Он никогда не видел Василия таким бешенным. Тот с трудом приходил в себя. А потом, несколько ссутулившись, пошел и сел в машину.
Налетчики, отползали в кусты, обрамлявшие заброшенный двор с поваленным забором.
Чугунов с удовлетворением убедился, что все они хоть как-то шевелятся. Значит, живы. Ему, разумеется, не было жаль этих человекообразных. Однако и лишние хлопоты, которые могли последовать, если бы кто-нибудь из них вздумал подохнуть, были ему не нужны.
Он посмотрел на лежащую впереди канаву, и убедился, что она неглубока. Сел за руль и медленно тронулся дальше по проулкам городской окраины.
Василий сидел неподвижно. Его большие голубые глаза казалось светились каким-то потусторонним огнем. Чтобы прервать тягостное молчание, Чугунов сказал:
–Ну, ты даешь, доцент!
Василий вдруг истерически рассмеялся.
– Ты еще больше даешь, профессор!
– Ну, и компашка у нас с тобой. Не поймешь, кто есть кто!
Василий продолжал нервно смеяться. Потом достал еще одну бутылку пива и вдруг заговорил, развернув перед Петром картину всей своей жизни. Он продолжал говорить всю оставшуюся недолгую дорогу до дома Чугунова. Говорил, автоматически помогая Петру разгружать машину, а потом на кухне за поздним ужином. Который на этот раз, очевидно, не мог не сопровождаться изрядными порциями коньяка и водки.
Чугунов молча внимательно слушал, вставляя редкие реплики касающиеся исключительно текущих дел. Типа разгрузки машины и расстановки посуды.
Василий родился в небольшом поселке ближнего Подмосковья. Отец его был техником на железной дороге, мать медсестрой. Не далеко от их поселка находился небольшой аэродром. И все мальчишки поселка не избежали увлечения небом.
Но Василий не увлекался небом, он им бредил. И эта страстная мечта о небе была единственной отличительной чертой, в общем-то, ничем иным не примечательного, крупноватого, несколько флегматичного мальчика.
В детстве он прочитал все книги о самолетах и летчиках, которые ему только удавалось достать. Запоем читал он также и все научно-популярные книги про авиацию. Он неплохо учился и очевидно мог стать хорошим авиационным инженером. Однако в своих мечтах он мыслил себя только летчиком.
Шло последнее десятилетие Советского Союза. Скепсис и отторжение казенного и милитаристского уже проникал в массовое сознание. И конкурсы в летные училища были уже не такими, как пять, а тем более, десять лет, назад.
И все же в училище Василий не прошел. Подвело здоровье. У него оказались проблемы с вестибулярным аппаратом и зрением. Проблемы, в общем небольшие. Но в советской империи была традиция брать на определенные работы только стопроцентно здоровых людей. Благо их было еще достаточно.
Это в Японии даже летчики-испытатели могут иметь зрение плюс или минус четыре. Умеют в стране Восходящего солнца работать с любыми людьми, умом, упорством и трудом компенсируя то, что недодала природа. А в совке привыкли использовать только ресурсы отличного качества. В том числе людские. Нимало не заботясь о возобновлении этих ресурсов. Впрочем, не только в совке. Это исконная российская черта. Как говорил сподвижник Петра Великого Меншиков после разгрома под Нарвой: «Не кручинься государь, бабы еще нарожают».
Впрочем, Василий тогда об этих проблемах не задумывался. Он твердо знал, путь в небо он отыщет. Хороший старательный парень поступил в МАИ. Но он все равно искал возможности быть не инженером, а летчиком. Стал прыгать с парашютом. Занимался разными видами спорта и пытался исправить те физические недостатки, которыми его наделила природа. Он фанатично тренировал свой вестибулярный аппарат, занимаясь гимнастикой и акробатикой. Пробовал различные методики аутотренинга, улучшающие зрение.
И в итоге у него стало что-то получаться. Во всяком случае, медицинские комиссии в аэроклубе отмечали заметные улучшения соответствующих показателей его здоровья. Настоящий прорыв наступил, когда Василию повезло, и он вошел в группу добровольцев, на которых испытывали различные методики из области космической медицины в Институте медико-биологических проблем. Для большинства эти опыты не приносили ничего, кроме весьма нелишних для любого студента денег. Кому-то не везло. И он оставлял в лабораториях МБП часть своего здоровья. Ну, а кому-то везло. И он первым пользовался результатами прорывных медицинских технологий.
Боги любят фанатиков идеи. И Василий оказался в числе тех, кому повезло. Он уже не сомневался, что скорее рано, чем поздно сядет за штурвал самолета. А годы, проведенные в МАИ, отнюдь не пропадут даром. Летчик с полноценным инженерным дипломом был бы весьма ценным кадром, что в военной, что в гражданской авиации.
Этого чувства победы над собственной природой не понять никому, кто его никогда не испытывал. Как много труда стоит преодолеть себя. Сколько пота, сколько невидимых миру злых слез проливает такой человек. Как трудно складывать гору из песчинок. Но именно такие люди только и достойны называться людьми. Как прекрасно сказал Киплинг
Он успешно окончил четвертый курс. Лето пролетало быстро и незаметно. Он возвращался домой после очередных прыжков. На темной улице их поселка, ставшего к тому времени окраиной Москвы, к нему подошли четверо и попросили закурить. Он не курил. Да им и не нужны были сигареты. Им нужен был предлог, для того чтобы напасть и избить одинокого прохожего. Впрочем, ситуация, можно сказать стандартная, в России.
Василий к тому времени был довольно развитым физически парнем и не отступил перед хамами. Завязалась неравная драка. Его ударили сзади по голове тяжелым предметом. А потом долго пинали ногами уже упавшего.
Он остался жив, но почти оглох на одно ухо. Стал гораздо хуже видеть. У него стало скакать давление, и начали донимать сильнейшие головокружения.
О небе надо было забыть. Результаты долгих лет упорного труда и борьбы пропали даром.
В этой ситуации дальнейшая учеба в МАИ, где все напоминало о небе, казалась невыносимой. Он ушел из института. К счастью, его не взяли в армию по состоянию здоровья. В противном случае он потерял бы его там окончательно.
Год он болтался без дела. А потом пошел в один из инженерно-экономических институтов. Ему было наплевать, на кого учиться. И экономику он выбрал совершенно случайно.
Прочитав эту смс-ку, Чугунов чуть не взвыл от злости на самого себя. Дурак, скотина, собака, тумба чугунная. В делах, заботах и успехах совсем не звонил ей и не писал смс-ок. Сколько? Да почти две недели. А она понемногу замолкла. Тактично не навязываясь.
Боже, да она уже и верит как я! И только сегодня хотела жаловаться Сварогу. Да я бы на ее месте…Прости, родная. Да, именно так и надо написать.
«Прости, родная. Замотался. Но скоро будем вместе. Подожди немного. Люблю, моя Аэлита!».
Прошло совсем немного времени и мобильник запищал в ответ
«Хочу быть куклой, голышкой и незаметно ночью лечь к тебе на руку и целовать, целовать. Я тебя люблю, чувствую, ощущаю, обожаю. Вижу наяву зацелованного, истерзанного мной, но безумно счастливого, самого лучшего во всей Вселенной мужчину. Я тебя люблю, мой идеал. Успеха».
Он успел ответить более, чем кратко
«Родная, родная, родная! Буду в эту среду».
И помчался по делам. Благо, его «формула боя» уже начала разворачиваться вовсю. Радио в машине орало
«Ты не ангел, но для меня, но для меня сошла ты с небес». Вот это кстати, подумал он. И вдруг призадумался. А ведь их любовь началась как раз тогда, когда нынешний проект начал смутно проглядываться в картине его судьбы. Его личной судьбы, теперь связанной с большой Судьбой. И она действительно посланница небес. Его талисман. И вообще Небо в этом проекте присутствует в каждом эпизоде.
И прямо и косвенно.
Василий Васильевич Локтионов появился на жизненном пути Петра Чугунова во время его выборной кампании в 129 округе. У Чугунова было много друзей и младших товарищей из студенческой и аспирантской среды. И эти молодые соратники умели своим острым молодым взглядом оценивать людей и постарше.
Вот так по рекомендации нескольких молодых людей в команде Чугунова появился доцент политологии Локтионов. Мужчина около сорока лет. Он оказался грамотным умелым доверенным лицом и многим помог Чугунову в его отношениях с бюрократизированной выборной машиной.
Чуть выше среднего роста, среднего телосложения, спокойный, немногословный, деловой и подтянутый. Надежный и, судя по всему, хороший человек, он, те не менее, ни чем особым не выделялся. Ни внешностью, ни манерами, ни блеском особой эрудиции. Единственной яркой чертой его внешности были большие чуть навыкате, выразительные голубые глаза. В которых иногда читалась беспричинная тоска и боль.
Позже Чугунов узнал, что Василий был националистом со стажем. Участвовал в защите Белого дома в 1993 году. Позже в меру своих возможностей помогал активистам Русского движения из студенческой среды.
Что-то толкнуло Чугунова постараться сблизиться с Василием. Впрочем, у него сложились великолепные отношения со всей командой, которая работала на него во время выборной кампании. Так что завязывание неких контактов с Локтионовым не выделялось особо из общей атмосферы его общения с соратниками в те дни.
С началом деятельности Союза русских инженеров Чугунов привлек Василия к работе в аппарате этой организации. При всем блеске общества молодых русских технократов с националистическими убеждениями, найти среди них людей, способных к организационно-технической работе не столь легко. Так что Локтионов был настоящей находкой. Василий вновь зарекомендовал себя как надежный ответственный сотрудник, кроме того, полностью разделяющий взгляды Чугунова на перспективы страны и нации.
И их общение стало еще более тесным. Но при этом Локтионов оставался все же несколько замкнутым. Единственное, что Чугунов узнал о нем нового, было его увлечение авиацией в молодости. Василий даже поначалу учился в МАИ. А потом в силу каких-то причин переквалифицировался в политологи.
Да…, довольно резкая смена жизненной линии. Не совсем понятная. Гораздо более понятной стала другая странность Локтионова. Он оказался несколько болезненным человеком. Но мужская гордость заставляла его всячески скрывать свои недуги, связанные с некой травмой, полученной в молодости.
Такая замкнутость в большей части случаев не способствует установлению полного доверия. Однако, начиная проект создания неоязыческой конфессии, Чугунов не нашел под рукой лучшего сотрудника, который мог бы взять на себя организационную и «штабную» работу.
Как оказалось в дальнейшем, профессор не ошибся.
Петр и Василий ехали в загородный дом Чугунова, чтобы обсудить с Юрой и Зигфридом, которые должны были подъехать попозже, план дальнейших действий.
Выезжали днем. Чугунов был за рулем своей новой машины. Когда проехали немного, Василий спросил:
– Петрович, а зачем надо куда-то ехать, чтобы поговорить? Что в офисе было нельзя? Или деятельность Союза русских инженеров не совместима со становлением неоязыческой конфессии?
– Офис слушается. – Петр посвятил Василия почти во все, не упоминая только, откуда деньги, и как получено предупреждение.
Василий надолго замолчал. В своей обычной манере, уйдя в себя. В конце концов, в данной роли он был подчиненным Петра, и если тот считал, что надо что-то сделать на выезде, то так тому и быть. Скорее всего, он поверил Чугунову, однако тому трудно было понять, как Василий отнесся к его словам.
Долгая езда в машине невольно сближает людей. Тем более, когда дорога пустынна, а за окном идет мокрый снег с дождем. Вечерело. Чугунов включил фары. Василий достал из своей спортивной сумки бутылку пива.
– Не возражаешь, Петрович, если я выпью.
– Почему я должен возражать?
– Ну, некоторым неприятно, когда они работают, а другие при этом расслабляются.
– Я не испытываю таких чувств в отношении сотрудников и соратников.
– Да, в отношении всех подчиненных ты слывешь удивительным либералом.
Чугунов рассмеялся.
– Знаешь, когда я служил в армии, то самой страшной угрозой для моих подчиненных была угроза: «Я с тобой больше дежурить не буду». В мою смену стояла очередь желающих дежурить со мной.
– В это легко поверить.
Они стали вспоминать выборную кампанию и все события, связанные с их знакомством год назад.
– Да, лихо закрутились события, – сказал Чугунов.
– Это ты их закрутил, Петрович, – заметил Василий.
– Не я, Василич, не я. Судьба, Боги… Короче, нечто, что выше нас. А называть это можешь, как хочешь.
Они поговорили о неоязыческом проекте. О новом облике русского национализма, связанного с массовым приходом в национальное движение молодых технарей.
Разговор невольно свернул на тему национальной революции. Совсем стемнело. Они подъезжали к окраине городка, которую Чугунов называл «своей деревней».
Неожиданно для Василия, Чугунов свернул с трассы.
– Насколько я понимаю, поворачивать еще рановато.
Чугунов однажды объяснял Локтионову, как до него добираться.
– Знаешь, дружище, там впереди обычно стоят менты. Сейчас они мне по барабану. Но, знаешь, есть желание уже начинать приучать себя не расслабляться, а предчувствовать места возможных перехватов. Так что объедем-ка мы это место по проулкам.
Василий рассмеялся.
– Ну, ты и конспиратор.
– Нет, не конспиратор. Я только учусь, – рассмеялся в ответ Чугунов.
Дорога слегка поднималась в гору. Она шла вдоль стен старого монастыря, который оставался справа. Слева были старые дома, предназначенные под снос с заросшими деревьями и густыми кустарниками заброшенными дворами. Одинокий фонарь у монастырской калитки едва освещал местность.
В свете фар мелькнула канава, пересекающая дорогу. Было не видно, это небольшая выемка, или приличная яма. Чугунов затормозил, и, не выключая мотора и фар, вышел осмотреть препятствие.
Почти автоматически он взял саперную лопатку, которую всегда возил с собой.
Он не успел сделать и двух шагов, когда услышал сзади:
– Эй, мужик, часиками и мобильничком не поделишься. А может у тебя и денежки лишние есть?
Чугунов был в темно-серых брюках, черных демисезонных сапогах, черной кожаной куртке и темно-серой шапке. Машина тоже была темного цвета. На этом фоне была совершенно не видна саперная лопата в его руках, ручка которой тоже была темной.
Не говоря не слова, Чугунов сделал шаг навстречу смутно видневшейся фигуре, надвигавшегося на него человека.
Когда-то он участвовал в одном исследовательском проекте вместе с антропологами и биомеханиками. Ему очень понравился шутливый афоризм, обоснованный, тем не менее, вполне академично: «Удар сверху вниз сделал обезьяну человекообразной, удар снизу, сделал из нее человека».
Впрочем, до сей поры большинство людей опасается именно удара сверху. Полагают, что наибольшая угроза исходить от замахивающегося чем-то противника. Человека с опущенными руками опасаются гораздо меньше.
Чугунов сблизился с любителем чужих часов, мобильников и денег и ударил его острой лопаткой, как неким холодным оружием, снизу вверх, целя в левую глазницу. Удар был совершенно неожиданным. Лопатка немного порезала веко и рассекла бровь. Кровь хлынула из рассеченной брови, заливая глаза нападавшему.
От крови, потери ориентировки и боли, нападавший отшатнулся. И на миг потерял Чугунова из виду. Между тем, лопатка пройдя по векам и бровям продолжала свой путь вверх. И теперь Чугунов стоял с поднятым над головой своего противника орудием. Он немного повернул лопатку, и косо ударил нападавшего по переносице.
Вообще-то таким ударом можно было и убить. Но Чугунов об этом не особо задумывался. Тем более, что «Убийцу укокошить можно смело, а вора обобрать – святое дело».
Все это заняло несколько секунд. Любитель чужого личного имущества, шатаясь и зажимая лицо, пятился назад, не думая уже ни о чем, кроме своей боли и крови.
– У, с-с-су-ука! Из-за его спины к Чугунову бросился еще один. В тусклом неверном свете, Чугунов заметил нож в его руке. Но лопатка была снова поднята. Как шашкой рубанул он ей по руке с ножом.
Короткий вскрик, стук упавшего ножа о камень.
Чугунов резко ударил нападавшего ногой куда-то в район его колен. И тот рухнул на землю. Чугунов уже хотел окончательно добить его ударом ноги по горлу, но ограничился тем, что ударил лежащего по пальцам руки. Теперь тот был не опасен.
Сзади послышался какой-то шорох, возня, звон разбитой бутылки и звук каких-то повторяющихся движений.
Чугунов резко обернулся и все понял. Третий налетчик хотел напасть на него сзади. Но в горячке не заметил, как на него самого сзади напал Василий. Локтионов ударил нападавшего бутылкой по затылку. Тот не потерял сознание. Наверное, его спасла вязаная шапка. Но удар все же был крепким. И теперь он стоял на коленях, пытаясь подняться и обхватив голову руками. А Василий в порыве безумной ярости бил его по этим рукам острым бутылочным горлышком. Вернее не бил, а вполне серьезно хотел перерезать ему горло или повредить глаз бутылочной «розочкой».
Третий налетчик был совершенно деморализован и только прикрывал окровавленными руками голову.
Чугунов подскочил к дерущимся. Одним ударом он послал противника Василия в нокаут. А потом стал оттаскивать самого Василия от лежащего. Ибо Локтионов все пытался размозжить ему ногой лицо.
– Все, все, Вася. Они уже нам не опасны. Заканчивай.
Он никогда не видел Василия таким бешенным. Тот с трудом приходил в себя. А потом, несколько ссутулившись, пошел и сел в машину.
Налетчики, отползали в кусты, обрамлявшие заброшенный двор с поваленным забором.
Чугунов с удовлетворением убедился, что все они хоть как-то шевелятся. Значит, живы. Ему, разумеется, не было жаль этих человекообразных. Однако и лишние хлопоты, которые могли последовать, если бы кто-нибудь из них вздумал подохнуть, были ему не нужны.
Он посмотрел на лежащую впереди канаву, и убедился, что она неглубока. Сел за руль и медленно тронулся дальше по проулкам городской окраины.
Василий сидел неподвижно. Его большие голубые глаза казалось светились каким-то потусторонним огнем. Чтобы прервать тягостное молчание, Чугунов сказал:
–Ну, ты даешь, доцент!
Василий вдруг истерически рассмеялся.
– Ты еще больше даешь, профессор!
– Ну, и компашка у нас с тобой. Не поймешь, кто есть кто!
Василий продолжал нервно смеяться. Потом достал еще одну бутылку пива и вдруг заговорил, развернув перед Петром картину всей своей жизни. Он продолжал говорить всю оставшуюся недолгую дорогу до дома Чугунова. Говорил, автоматически помогая Петру разгружать машину, а потом на кухне за поздним ужином. Который на этот раз, очевидно, не мог не сопровождаться изрядными порциями коньяка и водки.
Чугунов молча внимательно слушал, вставляя редкие реплики касающиеся исключительно текущих дел. Типа разгрузки машины и расстановки посуды.
Василий родился в небольшом поселке ближнего Подмосковья. Отец его был техником на железной дороге, мать медсестрой. Не далеко от их поселка находился небольшой аэродром. И все мальчишки поселка не избежали увлечения небом.
Но Василий не увлекался небом, он им бредил. И эта страстная мечта о небе была единственной отличительной чертой, в общем-то, ничем иным не примечательного, крупноватого, несколько флегматичного мальчика.
В детстве он прочитал все книги о самолетах и летчиках, которые ему только удавалось достать. Запоем читал он также и все научно-популярные книги про авиацию. Он неплохо учился и очевидно мог стать хорошим авиационным инженером. Однако в своих мечтах он мыслил себя только летчиком.
Шло последнее десятилетие Советского Союза. Скепсис и отторжение казенного и милитаристского уже проникал в массовое сознание. И конкурсы в летные училища были уже не такими, как пять, а тем более, десять лет, назад.
И все же в училище Василий не прошел. Подвело здоровье. У него оказались проблемы с вестибулярным аппаратом и зрением. Проблемы, в общем небольшие. Но в советской империи была традиция брать на определенные работы только стопроцентно здоровых людей. Благо их было еще достаточно.
Это в Японии даже летчики-испытатели могут иметь зрение плюс или минус четыре. Умеют в стране Восходящего солнца работать с любыми людьми, умом, упорством и трудом компенсируя то, что недодала природа. А в совке привыкли использовать только ресурсы отличного качества. В том числе людские. Нимало не заботясь о возобновлении этих ресурсов. Впрочем, не только в совке. Это исконная российская черта. Как говорил сподвижник Петра Великого Меншиков после разгрома под Нарвой: «Не кручинься государь, бабы еще нарожают».
Впрочем, Василий тогда об этих проблемах не задумывался. Он твердо знал, путь в небо он отыщет. Хороший старательный парень поступил в МАИ. Но он все равно искал возможности быть не инженером, а летчиком. Стал прыгать с парашютом. Занимался разными видами спорта и пытался исправить те физические недостатки, которыми его наделила природа. Он фанатично тренировал свой вестибулярный аппарат, занимаясь гимнастикой и акробатикой. Пробовал различные методики аутотренинга, улучшающие зрение.
И в итоге у него стало что-то получаться. Во всяком случае, медицинские комиссии в аэроклубе отмечали заметные улучшения соответствующих показателей его здоровья. Настоящий прорыв наступил, когда Василию повезло, и он вошел в группу добровольцев, на которых испытывали различные методики из области космической медицины в Институте медико-биологических проблем. Для большинства эти опыты не приносили ничего, кроме весьма нелишних для любого студента денег. Кому-то не везло. И он оставлял в лабораториях МБП часть своего здоровья. Ну, а кому-то везло. И он первым пользовался результатами прорывных медицинских технологий.
Боги любят фанатиков идеи. И Василий оказался в числе тех, кому повезло. Он уже не сомневался, что скорее рано, чем поздно сядет за штурвал самолета. А годы, проведенные в МАИ, отнюдь не пропадут даром. Летчик с полноценным инженерным дипломом был бы весьма ценным кадром, что в военной, что в гражданской авиации.
Этого чувства победы над собственной природой не понять никому, кто его никогда не испытывал. Как много труда стоит преодолеть себя. Сколько пота, сколько невидимых миру злых слез проливает такой человек. Как трудно складывать гору из песчинок. Но именно такие люди только и достойны называться людьми. Как прекрасно сказал Киплинг
Но тем слаще победа, когда совершив, то, что другие считали невозможным, ты можешь сказать: «Я сделал это!».
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег,
Земля твое, мой мальчик, достоянье.
И, более того, ты человек!
Он успешно окончил четвертый курс. Лето пролетало быстро и незаметно. Он возвращался домой после очередных прыжков. На темной улице их поселка, ставшего к тому времени окраиной Москвы, к нему подошли четверо и попросили закурить. Он не курил. Да им и не нужны были сигареты. Им нужен был предлог, для того чтобы напасть и избить одинокого прохожего. Впрочем, ситуация, можно сказать стандартная, в России.
Василий к тому времени был довольно развитым физически парнем и не отступил перед хамами. Завязалась неравная драка. Его ударили сзади по голове тяжелым предметом. А потом долго пинали ногами уже упавшего.
Он остался жив, но почти оглох на одно ухо. Стал гораздо хуже видеть. У него стало скакать давление, и начали донимать сильнейшие головокружения.
О небе надо было забыть. Результаты долгих лет упорного труда и борьбы пропали даром.
В этой ситуации дальнейшая учеба в МАИ, где все напоминало о небе, казалась невыносимой. Он ушел из института. К счастью, его не взяли в армию по состоянию здоровья. В противном случае он потерял бы его там окончательно.
Год он болтался без дела. А потом пошел в один из инженерно-экономических институтов. Ему было наплевать, на кого учиться. И экономику он выбрал совершенно случайно.