– Может статься, и спасать. Во всяком случае мне нужно было на месте разобраться, для чего тебе так необходим браунинг под подушкой.
– О, кстати, о браунинге… Ты не будешь возражать, если мы прихватим браунинг и позавтракаем на лоне природы, на травке у ручья? Такой импровизированный пикник у воды. Погода сегодня к этому располагает.
– Пикник с утра пораньше? Это очень мило, но может быть, немного отложим? Там, поди, и роса еще не обсохла, у воды будет сыро, тебе не кажется?
– Увы, дорогой, с некоторыми неудобствами придется смириться. Мы должны сменить на посту хозяйку здешнего имения и штабс-капитана Салтыкова.
– Боже, волна милитаризма накрыла даже глубокий тыл. А что они, извини, делают на этом посту? Охраняют имение от диверсионных групп противника, мечтающих прорваться в Московскую губернию, чтобы обойти Первопрестольную с севера? Бдительность, конечно, великая вещь, но позволь напомнить – боевые действия ведутся на далеких западных окраинах и пропустить немцев к Москве наша армия не позволит себе ни при каких обстоятельствах! Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. И вообразить такое невозможно!
Пришлось объяснить, что пост в имении выставлен вовсе не для защиты от немцев, а совсем для других целей. В ручье омывается водами найденный нами клад, представляющий столь очевидную ценность, что на произвол судьбы его не кинешь. Приходится охранять. А охранять клад в паре с мужем мне будет много интереснее, чем в паре со старушкой няней, так что приехал Мишенька очень даже кстати.
Но поскольку Михаил не был знаком со всей предысторией поиска сокровищ, рассказ мой получился куцым и неубедительным, а на более подробное и обстоятельное изложение времени не было.
Пообещав, что у нас впереди еще много часов сидения у ручья и мы успеем обо всем наговориться, я потащила Мишу в парк.
– Господи, какой тут чудный воздух! Какая зелень! Какая тишина! – восхищался имением Ани мой супруг. – Знаешь, после войны я бы тоже с удовольствием поселился в каком-нибудь сельском уголке… Как ты на это смотришь? Мы наслаждались бы близостью природы, сельской простотой и, может быть, даже могли бы заняться обычным физическим трудом…
Поскольку я уже сполна насладилась всем перечисленным, то не смогла удержаться от замечания, приправленного легким сарказмом:
– О да, размахивая косой в лугах, ты был бы неотразим!
Аня и Валентин, являя преимущества сельской простоты, укутались в шинель и безмятежно дремали у погасшего костра, прижимаясь друг к другу. При желании все императорские ценности можно было выловить из воды и утащить прямо под носом у охраны.
Однако это впечатление оказалось обманчивым – как только я попыталась приблизиться, Валентин открыл глаза и даже схватился за оружие. Вот что значит фронтовая закалка!
Я представила Михаила и Валентина друг другу. Салтыков, будучи близким другом покойного Ивана Малашевича, как мне показалось, испытывал сложные чувства, пожимая руку моему нынешнему мужу, но во всяком случае старался этого не выдавать.
Аня, пребывавшая в полусне, с трудом узнала Мишу, облаченного в военный френч.
Главное, на чем она сосредоточила свои усилия, были попытки заплетающимся языком расспросить меня о вчерашнем происшествии со Степанчиковым. Я пообещала рассказать ей обо всем подробно, как только она отдохнет.
Отпустив Аню и Салтыкова, мы с Мишей устроились на бережку и снова развели костер – дым хорошо отгонял проклятых комаров, которые решили присоединиться к нашей трапезе, воспользовавшись мной и моим дражайшим супругом в качестве легкой закуски.
– Правда, что Варвара Филипповна вернулась в Гиреево? – спросила я, извлекая из корзинки все, что прихватила для нашего пикника.
Да, для мещерского сыра со слезой, от которого накануне отказался капризный Степанчиков, нашлось лучшее применение. Впрочем, я не пожалела бы куска сыру даже для опасного маньяка – ведь в психиатрической лечебнице, где ему отныне предстоит пребывать, хороших сыров скорее всего не подают.
– Няня сказала, что ты приехал вместе с тетушкой.
– Да, тетя Варя уже в Гиреево, и наверное, окунулась в обычную суету, – подтвердил приятную новость Михаил. – Она просто жаждала поскорее заняться делами лечебницы.
Сон в руку. Боже, какое счастье! Варвара Филипповна уже в Гиреево и занялась делами лечебницы… Стало быть, я от них свободна. Наконец-то я снова вольная птица! Оковы труда на благо общества пали, и я вольна как ветер!
А Мишу, конечно же, больше всего интересовала история с графским кладом. Что поделаешь, пришлось удовлетворить его любопытство.
– Видишь ли, началось все с того, что мне довелось обнаружить старинную тетрадь с записью исповеди Аниного пращура, жившего в XVIII веке и пользовавшегося большим фавором у государыни Екатерины…
– И что, вскрылись какие-нибудь старые грехи? – с любопытством спросил Михаил.
– Да, не без того. – И я рассказала все по порядку: и про ларец велик, и про Шлиссельбургскую крепость, и про план-головоломку Аниного деда, перепрятавшего клад в годы Балканской войны, и про наши безуспешные поиски, и про помощь старой знахарки Сычихи, научившей меня обращению со старинными кладами…
Как только я дошла до советов Меланьи, на лице Михаила заиграла скептическая улыбка. Ох, еще один Фома неверующий! Мужчины бывают такими отвратительными скептиками…
– Я лично прежде не слышал, чтобы найденные клады вымачивали в ручьях, – усмехнулся Миша.
– Но ты прежде и кладоискательством никогда не занимался! А каждый серьезный кладоискатель от рождения знаком с такими элементарными правилами! Ты много о чем не слышал и даже не догадываешься. Я уверена, что и название «петров крест» ничего тебе не говорит. А без этой травы заниматься поисками кладов совершенно бессмысленно!
Неизвестно, куда завела бы нас наша дискуссия, но тут у меня за спиной зашуршали кусты и до отвращения знакомый голос произнес:
– Поднимите-ка руки вверх, господа!
ГЛАВА 31
ГЛАВА 32
эпилог
– О, кстати, о браунинге… Ты не будешь возражать, если мы прихватим браунинг и позавтракаем на лоне природы, на травке у ручья? Такой импровизированный пикник у воды. Погода сегодня к этому располагает.
– Пикник с утра пораньше? Это очень мило, но может быть, немного отложим? Там, поди, и роса еще не обсохла, у воды будет сыро, тебе не кажется?
– Увы, дорогой, с некоторыми неудобствами придется смириться. Мы должны сменить на посту хозяйку здешнего имения и штабс-капитана Салтыкова.
– Боже, волна милитаризма накрыла даже глубокий тыл. А что они, извини, делают на этом посту? Охраняют имение от диверсионных групп противника, мечтающих прорваться в Московскую губернию, чтобы обойти Первопрестольную с севера? Бдительность, конечно, великая вещь, но позволь напомнить – боевые действия ведутся на далеких западных окраинах и пропустить немцев к Москве наша армия не позволит себе ни при каких обстоятельствах! Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. И вообразить такое невозможно!
Пришлось объяснить, что пост в имении выставлен вовсе не для защиты от немцев, а совсем для других целей. В ручье омывается водами найденный нами клад, представляющий столь очевидную ценность, что на произвол судьбы его не кинешь. Приходится охранять. А охранять клад в паре с мужем мне будет много интереснее, чем в паре со старушкой няней, так что приехал Мишенька очень даже кстати.
Но поскольку Михаил не был знаком со всей предысторией поиска сокровищ, рассказ мой получился куцым и неубедительным, а на более подробное и обстоятельное изложение времени не было.
Пообещав, что у нас впереди еще много часов сидения у ручья и мы успеем обо всем наговориться, я потащила Мишу в парк.
– Господи, какой тут чудный воздух! Какая зелень! Какая тишина! – восхищался имением Ани мой супруг. – Знаешь, после войны я бы тоже с удовольствием поселился в каком-нибудь сельском уголке… Как ты на это смотришь? Мы наслаждались бы близостью природы, сельской простотой и, может быть, даже могли бы заняться обычным физическим трудом…
Поскольку я уже сполна насладилась всем перечисленным, то не смогла удержаться от замечания, приправленного легким сарказмом:
– О да, размахивая косой в лугах, ты был бы неотразим!
Аня и Валентин, являя преимущества сельской простоты, укутались в шинель и безмятежно дремали у погасшего костра, прижимаясь друг к другу. При желании все императорские ценности можно было выловить из воды и утащить прямо под носом у охраны.
Однако это впечатление оказалось обманчивым – как только я попыталась приблизиться, Валентин открыл глаза и даже схватился за оружие. Вот что значит фронтовая закалка!
Я представила Михаила и Валентина друг другу. Салтыков, будучи близким другом покойного Ивана Малашевича, как мне показалось, испытывал сложные чувства, пожимая руку моему нынешнему мужу, но во всяком случае старался этого не выдавать.
Аня, пребывавшая в полусне, с трудом узнала Мишу, облаченного в военный френч.
Главное, на чем она сосредоточила свои усилия, были попытки заплетающимся языком расспросить меня о вчерашнем происшествии со Степанчиковым. Я пообещала рассказать ей обо всем подробно, как только она отдохнет.
Отпустив Аню и Салтыкова, мы с Мишей устроились на бережку и снова развели костер – дым хорошо отгонял проклятых комаров, которые решили присоединиться к нашей трапезе, воспользовавшись мной и моим дражайшим супругом в качестве легкой закуски.
– Правда, что Варвара Филипповна вернулась в Гиреево? – спросила я, извлекая из корзинки все, что прихватила для нашего пикника.
Да, для мещерского сыра со слезой, от которого накануне отказался капризный Степанчиков, нашлось лучшее применение. Впрочем, я не пожалела бы куска сыру даже для опасного маньяка – ведь в психиатрической лечебнице, где ему отныне предстоит пребывать, хороших сыров скорее всего не подают.
– Няня сказала, что ты приехал вместе с тетушкой.
– Да, тетя Варя уже в Гиреево, и наверное, окунулась в обычную суету, – подтвердил приятную новость Михаил. – Она просто жаждала поскорее заняться делами лечебницы.
Сон в руку. Боже, какое счастье! Варвара Филипповна уже в Гиреево и занялась делами лечебницы… Стало быть, я от них свободна. Наконец-то я снова вольная птица! Оковы труда на благо общества пали, и я вольна как ветер!
А Мишу, конечно же, больше всего интересовала история с графским кладом. Что поделаешь, пришлось удовлетворить его любопытство.
– Видишь ли, началось все с того, что мне довелось обнаружить старинную тетрадь с записью исповеди Аниного пращура, жившего в XVIII веке и пользовавшегося большим фавором у государыни Екатерины…
– И что, вскрылись какие-нибудь старые грехи? – с любопытством спросил Михаил.
– Да, не без того. – И я рассказала все по порядку: и про ларец велик, и про Шлиссельбургскую крепость, и про план-головоломку Аниного деда, перепрятавшего клад в годы Балканской войны, и про наши безуспешные поиски, и про помощь старой знахарки Сычихи, научившей меня обращению со старинными кладами…
Как только я дошла до советов Меланьи, на лице Михаила заиграла скептическая улыбка. Ох, еще один Фома неверующий! Мужчины бывают такими отвратительными скептиками…
– Я лично прежде не слышал, чтобы найденные клады вымачивали в ручьях, – усмехнулся Миша.
– Но ты прежде и кладоискательством никогда не занимался! А каждый серьезный кладоискатель от рождения знаком с такими элементарными правилами! Ты много о чем не слышал и даже не догадываешься. Я уверена, что и название «петров крест» ничего тебе не говорит. А без этой травы заниматься поисками кладов совершенно бессмысленно!
Неизвестно, куда завела бы нас наша дискуссия, но тут у меня за спиной зашуршали кусты и до отвращения знакомый голос произнес:
– Поднимите-ка руки вверх, господа!
ГЛАВА 31
Анна
После бессонной ночи, проведенной у костра на берегу, было особенно приятно вытянуться на своей постели под теплым одеялом и закрыть глаза. Усталое сознание недолго сопротивлялось волнам сна, и вот Аня уже плыла на этих волнах, среди каких-то смутных, но при этом сладостных образов.
Видения баюкали ее, уносили все дальше и дальше в темные глубины, и слышалась тихая, нежная музыка, и чьи-то родные голоса нашептывали ей что-то ласковое… И вдруг короткий неприятный звук диссонансом вплелся в эту успокоительную симфонию. Так трудно было вынырнуть из сна, но где-то рядом стукнула дверь, а по коридору прогрохали тяжелые шаги мужских ног, обутых в сапоги.
Аня подскочила в кровати. Она слышала выстрел или это был звук из ее сна? Где-то в парке кричали… Выстрелы и крики стали уже привычным фоном здешней жизни, но так хотелось надеяться, что это осталось в прошлом. Ведь психопат-убийца арестован, что же такое снова происходит в Привольном?
Она метнулась к окну и откинула штору. По парку, туда, где слышались крики, бежал Салтыков с револьвером в руке. Свернув в липовую аллею, он стал почти не виден, но все же проследить его путь было возможно – Валентин не успел накинуть китель, и за деревьями пунктиром мелькала его белоснежная сорочка.
Аня схватила халат и, одеваясь на ходу и путаясь от волнения в рукавах, побежала вниз по лестнице, на крыльцо и дальше в парк, в ту аллею, где исчез Салтыков. Аллея вела к ручью.
– Нюточка, детка, случилось там чего? Что вы с Валентином Петровичем взбаламутились-то? – кричала ей вслед няня, но Ане некогда было ответить.
У ручья ей открылась страшная картина. Прямо на расстеленной поверх травы скатерке с остатками растоптанной еды стоял поручик Кривицкий. Одной рукой он удерживал Лелю, а другой прижимал револьвер к ее виску. Женщиной Кривицкий заслонялся как щитом от возможного выстрела Михаила Павловича, взявшего поручика на мушку.
Но со спины к Кривицкому уже вплотную приблизился Салтыков, направивший дуло своего штатного офицерского нагана в затылок поручику.
Красивое лицо Кривицкого искажала отвратительная гримаса. Михаил Павлович был бледен до синевы, а его рука, сжимавшая браунинг, сильно дрожала – вероятно, он боялся, что, решившись выстрелить, неизбежно зацепит жену. Изуродованные черты лица Салтыкова словно окаменели, его профиль снова казался грубо обтесанным куском гранита…
Каждый из мужчин кричал противнику, что любая попытка двинуться будет стоить тому жизни, но стрелять никто из них не начинал.
– Боже мой, Борис Владимирович, что вы делаете? – растерянно спросила Анна.
Поручик Кривицкий проигнорировал ее вопрос, зато Салтыков, не оборачиваясь, бросил:
– Анюта, отойди подальше!
Отойти? Как бы не так! Вот только у нее никакого оружия нет – ни браунинга, ни нагана, а все вокруг вооружены. Аня поискала глазами хоть что-нибудь, что могло бы сойти за оружие, и взгляд ее упал на тяжелый обломок ствола старой яблони, который в качестве топлива для костра принес откуда-то ночью Салтыков.
Дубина в женских руках – это, конечно, не бог весть что, но все же лучше, чем ничего. Вооружившись, Аня пристроилась поближе к Валентину за спиной у Кривицкого, примеряясь, как бы ловчее ударить поручика, прежде чем он посмеет выстрелить в Лелю. Увы, шансы на то, что удар дубины опередит выстрел, были невелики.
А мужчины тем временем снова заорали.
– Эй вы, одноглазый господин! – кричал поручик Хорватову. – Немедленно выуживайте из воды мешок или я сейчас разнесу вашей даме череп! Слышишь ты, шпак, что тебе было приказано?
– Если хоть волос упадет с головы моей жены, я не оставлю от вас даже мокрого места, – срывающимся голосом отвечал Михаил Павлович, тщетно пытавшийся унять дрожь. – Мне нечего будет терять!
– Прежде чем ты, Кривицкий, успеешь разнести череп даме, я разнесу твой собственный! – рявкнул со своей стороны Салтыков. – Опусти револьвер, Борис! Ты, как никто, знаешь, что у меня-то рука не дрогнет!
И тут раздался совершенно спокойный голос Елены Сергеевны:
– Господа, перестаньте кричать! Вы меня совсем оглушили. Всегда лучше договориться спокойно.
От неожиданности все замолчали. Аня вспомнила, что Леля издавна применяет в минуту опасности подобную тактику – разговорить противника.
Пока враг занят беседой, он не настолько опасен, а выигранные минуты могут привести к спасению.
– Борис Владимирович, – светским тоном, словно речь шла о карточном споре, обратилась Леля к поручику. – По-моему, вы делаете глупость, и даже очень большую. Вы ведь до сих пор еще не совершили ничего особо преступного. Стоит ли начинать? Подумайте! Проникновение в дом, где вы ничего не украли, и запугивание женщин мнимыми призраками – не столь уж серьезные проступки, можно посчитать их просто шутками дурного тона…
– Ну на мысль о призраках вы с мадам Чигаревой сами меня навели – вольно же вам было считать меня привидением и бояться до потери сознания! – огрызнулся Кривицкий.
– Вот-вот, – радостно поддержала Елена Сергеевна. – В этом мы сами виноваты. А клад ведь вам не принадлежит! Это законное наследство Анны Афанасьевны.
– Законное наследство – это банковский вклад, переданный наследникам согласно завещанию. А клад – это клад, с ним уж как судьба распорядится. В чьи руки он попадет, тот ему и хозяин. И я считаю, представьте себе, что имею много больше прав на этот клад, чем Анна Афанасьевна!
– Это на каком же основании? – грозно спросил Салтыков.
– А на том, что мой отец – незаконнорожденный сын старого владельца этого имения, героического графа, лежащего под могильной плитой здесь, в парке… И по-хорошему, не только клад, но и все здесь должно быть моим!
Аня чуть не выронила из рук дубину – неужели дед изменял бабушке, презрев всю ее романтическую влюбленность? И даже имел на стороне сына? Быть не может! А если все-таки может?
– Граф откупился от матери своего незаконного сына деньгами и забыл о нем, – продолжал поручик. – Но правда есть! Есть правда на свете! Недолго граф после этого прожил, вернулся с Балкан в закрытом гробу… расплатился за грех. А мой отец всю жизнь жил с этой обидой. Когда законный наследник графа, батюшка Анны Афанасьевны, оказался на грани разорения, папа выкупил у него родовой дом в Петербурге.
– В Петрограде, – зачем-то поправила Леля.
Вообще, лишних слов было слишком много, и поэтому все происходящее стало казаться Ане кошмарным сном, где все действия тянутся бесконечно, без конца и без начала.
Не может же быть, чтобы люди и вправду вели такие долгие разговоры, целясь друг в друга из револьверов?
– В те времена столица еще именовалась Санкт-Петербургом, как надеюсь, будет еще именоваться и впредь, когда все позабудут о ее позорном переименовании, – огрызнулся Кривицкий. – Отцу важно было хоть так, но вернуться в дом своих предков. Семейная собственность перешла в его руки. А я еще ребенком, играя на чердаке среди старых вещей, нашел в дедовском бюро потайной ящик, а в нем бумаги, из которых следовало, что в подмосковном имении спрятан баснословный по богатству клад. Правда, проклятый старик не назвал точного места, где зарыл золото, но я все равно дал себе слово, что когда-нибудь найду сокровище предков. Мне помешала война. Но каково же было мое потрясение, когда я узнал, что мой фронтовой приятель Алешка Чигарев женат на наследнице графского имения, что он тоже откуда-то проведал о сокровищах и намеревается, как только обстоятельства позволят, провести в Привольном поиски клада! Я просто не мог с собой совладать!
– Так это ты убил Алексея выстрелом в спину? – выдавил Салтыков, причем его голос, и так глуховатый, был похож на скрежет старого железа…
– Ну этого, ты положим, никогда не докажешь! – визгливо заявил Кривицкий, нервно дернув плечом, отчего дуло его нагана так и заплясало у виска Лели, казавшейся, несмотря ни на что, спокойной, как мраморная Венера, торчавшая над прудом. – Не лезь в это дело, штабс-капитан! Я ничьей смерти не хочу, но вставать у меня на пути никому не советую, кровь меня не остановит!
– Меня тоже. И мне все труднее сдерживаться, чтобы не пустить тебе пулю в затылок, – глухо ответил Салтыков.
А в мозгу Ани прыгало только одно: вот он, поручик Кривицкий – человек, лишивший жизни Алешу. И теперь он снова целится в живого человека, в женщину, и грозится убить… Вот он, вот. И держит палец на спусковом крючке. Убийца!
Эти мысли кружили голову и мутили разум.
– А откуда же вы узнали, что мы нашли золото? И что промываем его здесь, в ручье? – продолжала Леля таким тоном, словно пока ей ничего особо интересного еще не сообщили и нужно продолжать расспросы в надежде хоть что-нибудь узнать.
– Село-с, сударыня, сельские нравы, – ответил Кривицкий, еще сильнее сжимая ее горло, чтобы говорить Леле стало не так уж удобно. – Зашел нынче в лавку за папиросами, а там кухарка Анны Афанасьевны языком мелет, что помелом машет. Клад, говорит, господа нашли, да с радости-то умом и тронулись. Одного офицерика в желтый дом свезли, а те, которые остались, сунули золото в мешок и в ручье вымачивают… Жаль, накануне я об этом еще не знал. Чего проще было бы – шлепнуть Анечку ночью тут у костерка, пока прочие господа были заняты отловом обезумевшего Степанчикова, вытащить мешок из воды, да и вся недолга… Ладно, мы слишком уж увлеклись беседой, а время идет. Анна Афанасьевна, господа слишком несговорчивы. Придется вам потрудиться и извлечь мешок из ручья, раз уж вы за каким-то дьяволом его туда засунули. Шевелитесь, мадам, или я сию же секунду устрою из вашей подруги кровавую котлету. Вы не видели, как мозги разлетаются из пробитого черепа? Поверьте, зрелище будет не из приятных. И плевать, если благородные господа кинутся мстить в поздний след, мне тоже терять особенно нечего! А без золота я не уйду, я слишком долго о нем мечтал, а к вам оно попало случайно…
В этот момент Михаил Павлович, не совладав с собой, нечаянно выронил плясавший в его руке браунинг и нагнулся, чтобы поднять оружие. Кривицкий сосредоточил все внимание на Хорватове, ожидая какогото подвоха от его действий.
– Проклятый убийца! – закричала вдруг очнувшаяся Аня, до конца осознавшая все сказанное Кривицким, и неожиданно для всех, даже для самой себя, с размаху опустила дубину на его голову. Падая, Кривицкий непроизвольно взмахнул руками. Елена Сергеевна, почувствовав, что хватка на ее шее ослабела, исхитрилась не только отвести руку с револьвером от своего виска, но и впилась в кисть поручика зубами.
Рухнув на землю, поручик потянул Лелю за собой, но рядом с ними тут же упал Салтыков, старавшийся одновременно отнять у Кривицкого оружие и вырвать из его рук женщину. Грохнул выстрел, и в стороне от трех извивающихся тел рухнул на траву еще и Михаил Павлович.
– Господин Хорватов! – кинулась к нему Аня. – Что с вами? Вы ранены? Вроде крови нет… Михаил Павлович! Очнитесь!
Салтыкову тем временем удалось выхватить у ослабевшего Кривицкого наган и оттащить от него Лелю, которая с трудом разжала судорожно сведенные зубы. Скрутив поручику руки, Валентин туго связал их ремнем.
– Эх, Борис, Борис, – горько сказал он. – Прежде я этак-то только пленных Гансов крутил, а теперь своих приходится. Совсем наш народ обезумел. Если так и дальше пойдет, через год-другой каждый начнет воевать со своими друзьями и братьями…
Но Кривицкий не отвечал – глаза его закатились, а по лицу разливалась бледность – вероятно, нервное напряжение и сильный ушиб головы привели к обмороку.
Женщины же пытались привести в чувство Михаила Павловича, тоже потерявшего сознание.
– Мишенька, очнись! – Леля, растрепанная, в испачканной и разорванной блузке, склонилась над мужем, хлопая его по щекам.
Аня разыскала среди разбросанных вокруг припасов для пикника опрокинувшуюся и наполовину вытекшую бутылку с коньяком и влила несколько капель в приоткрытый рот господина Хорватова. Он наконец вздрогнул и открыл здоровый глаз.
– Леля, ты жива! – прошептал он. – Боже, когда грохнул выстрел, я подумал, что этот мерзавец все-таки выстрелил в тебя.
– Ну уж, так просто я себя убить никогда не позволила бы! – хмыкнула Леля, поправляя выбившуюся из прически прядь волос. – Правда, пришлось кусаться, а я этого так не люблю! Неэлегантное занятие, совсем неподходящее для дамы, получившей приличное воспитание. Хотя, что и говорить, обстоятельства извиняют! Но во рту теперь такая гадость… Хорошо хоть, что я не откусила от мерзавца ни кусочка, можно было бы и отравиться! Анюта, там не осталось глоточка коньячку? Дай-ка я прополощу рот. Ой, что-то пикник мне сегодня не в радость, господа!
– Желательно бы еще понять, что ты имела в виду, когда написала, будто здешний покой отлично сказывается на нервной системе, – проворчал Михаил, вставая на ноги. – Что именно в этих местах принято называть покоем?
Видения баюкали ее, уносили все дальше и дальше в темные глубины, и слышалась тихая, нежная музыка, и чьи-то родные голоса нашептывали ей что-то ласковое… И вдруг короткий неприятный звук диссонансом вплелся в эту успокоительную симфонию. Так трудно было вынырнуть из сна, но где-то рядом стукнула дверь, а по коридору прогрохали тяжелые шаги мужских ног, обутых в сапоги.
Аня подскочила в кровати. Она слышала выстрел или это был звук из ее сна? Где-то в парке кричали… Выстрелы и крики стали уже привычным фоном здешней жизни, но так хотелось надеяться, что это осталось в прошлом. Ведь психопат-убийца арестован, что же такое снова происходит в Привольном?
Она метнулась к окну и откинула штору. По парку, туда, где слышались крики, бежал Салтыков с револьвером в руке. Свернув в липовую аллею, он стал почти не виден, но все же проследить его путь было возможно – Валентин не успел накинуть китель, и за деревьями пунктиром мелькала его белоснежная сорочка.
Аня схватила халат и, одеваясь на ходу и путаясь от волнения в рукавах, побежала вниз по лестнице, на крыльцо и дальше в парк, в ту аллею, где исчез Салтыков. Аллея вела к ручью.
– Нюточка, детка, случилось там чего? Что вы с Валентином Петровичем взбаламутились-то? – кричала ей вслед няня, но Ане некогда было ответить.
У ручья ей открылась страшная картина. Прямо на расстеленной поверх травы скатерке с остатками растоптанной еды стоял поручик Кривицкий. Одной рукой он удерживал Лелю, а другой прижимал револьвер к ее виску. Женщиной Кривицкий заслонялся как щитом от возможного выстрела Михаила Павловича, взявшего поручика на мушку.
Но со спины к Кривицкому уже вплотную приблизился Салтыков, направивший дуло своего штатного офицерского нагана в затылок поручику.
Красивое лицо Кривицкого искажала отвратительная гримаса. Михаил Павлович был бледен до синевы, а его рука, сжимавшая браунинг, сильно дрожала – вероятно, он боялся, что, решившись выстрелить, неизбежно зацепит жену. Изуродованные черты лица Салтыкова словно окаменели, его профиль снова казался грубо обтесанным куском гранита…
Каждый из мужчин кричал противнику, что любая попытка двинуться будет стоить тому жизни, но стрелять никто из них не начинал.
– Боже мой, Борис Владимирович, что вы делаете? – растерянно спросила Анна.
Поручик Кривицкий проигнорировал ее вопрос, зато Салтыков, не оборачиваясь, бросил:
– Анюта, отойди подальше!
Отойти? Как бы не так! Вот только у нее никакого оружия нет – ни браунинга, ни нагана, а все вокруг вооружены. Аня поискала глазами хоть что-нибудь, что могло бы сойти за оружие, и взгляд ее упал на тяжелый обломок ствола старой яблони, который в качестве топлива для костра принес откуда-то ночью Салтыков.
Дубина в женских руках – это, конечно, не бог весть что, но все же лучше, чем ничего. Вооружившись, Аня пристроилась поближе к Валентину за спиной у Кривицкого, примеряясь, как бы ловчее ударить поручика, прежде чем он посмеет выстрелить в Лелю. Увы, шансы на то, что удар дубины опередит выстрел, были невелики.
А мужчины тем временем снова заорали.
– Эй вы, одноглазый господин! – кричал поручик Хорватову. – Немедленно выуживайте из воды мешок или я сейчас разнесу вашей даме череп! Слышишь ты, шпак, что тебе было приказано?
– Если хоть волос упадет с головы моей жены, я не оставлю от вас даже мокрого места, – срывающимся голосом отвечал Михаил Павлович, тщетно пытавшийся унять дрожь. – Мне нечего будет терять!
– Прежде чем ты, Кривицкий, успеешь разнести череп даме, я разнесу твой собственный! – рявкнул со своей стороны Салтыков. – Опусти револьвер, Борис! Ты, как никто, знаешь, что у меня-то рука не дрогнет!
И тут раздался совершенно спокойный голос Елены Сергеевны:
– Господа, перестаньте кричать! Вы меня совсем оглушили. Всегда лучше договориться спокойно.
От неожиданности все замолчали. Аня вспомнила, что Леля издавна применяет в минуту опасности подобную тактику – разговорить противника.
Пока враг занят беседой, он не настолько опасен, а выигранные минуты могут привести к спасению.
– Борис Владимирович, – светским тоном, словно речь шла о карточном споре, обратилась Леля к поручику. – По-моему, вы делаете глупость, и даже очень большую. Вы ведь до сих пор еще не совершили ничего особо преступного. Стоит ли начинать? Подумайте! Проникновение в дом, где вы ничего не украли, и запугивание женщин мнимыми призраками – не столь уж серьезные проступки, можно посчитать их просто шутками дурного тона…
– Ну на мысль о призраках вы с мадам Чигаревой сами меня навели – вольно же вам было считать меня привидением и бояться до потери сознания! – огрызнулся Кривицкий.
– Вот-вот, – радостно поддержала Елена Сергеевна. – В этом мы сами виноваты. А клад ведь вам не принадлежит! Это законное наследство Анны Афанасьевны.
– Законное наследство – это банковский вклад, переданный наследникам согласно завещанию. А клад – это клад, с ним уж как судьба распорядится. В чьи руки он попадет, тот ему и хозяин. И я считаю, представьте себе, что имею много больше прав на этот клад, чем Анна Афанасьевна!
– Это на каком же основании? – грозно спросил Салтыков.
– А на том, что мой отец – незаконнорожденный сын старого владельца этого имения, героического графа, лежащего под могильной плитой здесь, в парке… И по-хорошему, не только клад, но и все здесь должно быть моим!
Аня чуть не выронила из рук дубину – неужели дед изменял бабушке, презрев всю ее романтическую влюбленность? И даже имел на стороне сына? Быть не может! А если все-таки может?
– Граф откупился от матери своего незаконного сына деньгами и забыл о нем, – продолжал поручик. – Но правда есть! Есть правда на свете! Недолго граф после этого прожил, вернулся с Балкан в закрытом гробу… расплатился за грех. А мой отец всю жизнь жил с этой обидой. Когда законный наследник графа, батюшка Анны Афанасьевны, оказался на грани разорения, папа выкупил у него родовой дом в Петербурге.
– В Петрограде, – зачем-то поправила Леля.
Вообще, лишних слов было слишком много, и поэтому все происходящее стало казаться Ане кошмарным сном, где все действия тянутся бесконечно, без конца и без начала.
Не может же быть, чтобы люди и вправду вели такие долгие разговоры, целясь друг в друга из револьверов?
– В те времена столица еще именовалась Санкт-Петербургом, как надеюсь, будет еще именоваться и впредь, когда все позабудут о ее позорном переименовании, – огрызнулся Кривицкий. – Отцу важно было хоть так, но вернуться в дом своих предков. Семейная собственность перешла в его руки. А я еще ребенком, играя на чердаке среди старых вещей, нашел в дедовском бюро потайной ящик, а в нем бумаги, из которых следовало, что в подмосковном имении спрятан баснословный по богатству клад. Правда, проклятый старик не назвал точного места, где зарыл золото, но я все равно дал себе слово, что когда-нибудь найду сокровище предков. Мне помешала война. Но каково же было мое потрясение, когда я узнал, что мой фронтовой приятель Алешка Чигарев женат на наследнице графского имения, что он тоже откуда-то проведал о сокровищах и намеревается, как только обстоятельства позволят, провести в Привольном поиски клада! Я просто не мог с собой совладать!
– Так это ты убил Алексея выстрелом в спину? – выдавил Салтыков, причем его голос, и так глуховатый, был похож на скрежет старого железа…
– Ну этого, ты положим, никогда не докажешь! – визгливо заявил Кривицкий, нервно дернув плечом, отчего дуло его нагана так и заплясало у виска Лели, казавшейся, несмотря ни на что, спокойной, как мраморная Венера, торчавшая над прудом. – Не лезь в это дело, штабс-капитан! Я ничьей смерти не хочу, но вставать у меня на пути никому не советую, кровь меня не остановит!
– Меня тоже. И мне все труднее сдерживаться, чтобы не пустить тебе пулю в затылок, – глухо ответил Салтыков.
А в мозгу Ани прыгало только одно: вот он, поручик Кривицкий – человек, лишивший жизни Алешу. И теперь он снова целится в живого человека, в женщину, и грозится убить… Вот он, вот. И держит палец на спусковом крючке. Убийца!
Эти мысли кружили голову и мутили разум.
– А откуда же вы узнали, что мы нашли золото? И что промываем его здесь, в ручье? – продолжала Леля таким тоном, словно пока ей ничего особо интересного еще не сообщили и нужно продолжать расспросы в надежде хоть что-нибудь узнать.
– Село-с, сударыня, сельские нравы, – ответил Кривицкий, еще сильнее сжимая ее горло, чтобы говорить Леле стало не так уж удобно. – Зашел нынче в лавку за папиросами, а там кухарка Анны Афанасьевны языком мелет, что помелом машет. Клад, говорит, господа нашли, да с радости-то умом и тронулись. Одного офицерика в желтый дом свезли, а те, которые остались, сунули золото в мешок и в ручье вымачивают… Жаль, накануне я об этом еще не знал. Чего проще было бы – шлепнуть Анечку ночью тут у костерка, пока прочие господа были заняты отловом обезумевшего Степанчикова, вытащить мешок из воды, да и вся недолга… Ладно, мы слишком уж увлеклись беседой, а время идет. Анна Афанасьевна, господа слишком несговорчивы. Придется вам потрудиться и извлечь мешок из ручья, раз уж вы за каким-то дьяволом его туда засунули. Шевелитесь, мадам, или я сию же секунду устрою из вашей подруги кровавую котлету. Вы не видели, как мозги разлетаются из пробитого черепа? Поверьте, зрелище будет не из приятных. И плевать, если благородные господа кинутся мстить в поздний след, мне тоже терять особенно нечего! А без золота я не уйду, я слишком долго о нем мечтал, а к вам оно попало случайно…
В этот момент Михаил Павлович, не совладав с собой, нечаянно выронил плясавший в его руке браунинг и нагнулся, чтобы поднять оружие. Кривицкий сосредоточил все внимание на Хорватове, ожидая какогото подвоха от его действий.
– Проклятый убийца! – закричала вдруг очнувшаяся Аня, до конца осознавшая все сказанное Кривицким, и неожиданно для всех, даже для самой себя, с размаху опустила дубину на его голову. Падая, Кривицкий непроизвольно взмахнул руками. Елена Сергеевна, почувствовав, что хватка на ее шее ослабела, исхитрилась не только отвести руку с револьвером от своего виска, но и впилась в кисть поручика зубами.
Рухнув на землю, поручик потянул Лелю за собой, но рядом с ними тут же упал Салтыков, старавшийся одновременно отнять у Кривицкого оружие и вырвать из его рук женщину. Грохнул выстрел, и в стороне от трех извивающихся тел рухнул на траву еще и Михаил Павлович.
– Господин Хорватов! – кинулась к нему Аня. – Что с вами? Вы ранены? Вроде крови нет… Михаил Павлович! Очнитесь!
Салтыкову тем временем удалось выхватить у ослабевшего Кривицкого наган и оттащить от него Лелю, которая с трудом разжала судорожно сведенные зубы. Скрутив поручику руки, Валентин туго связал их ремнем.
– Эх, Борис, Борис, – горько сказал он. – Прежде я этак-то только пленных Гансов крутил, а теперь своих приходится. Совсем наш народ обезумел. Если так и дальше пойдет, через год-другой каждый начнет воевать со своими друзьями и братьями…
Но Кривицкий не отвечал – глаза его закатились, а по лицу разливалась бледность – вероятно, нервное напряжение и сильный ушиб головы привели к обмороку.
Женщины же пытались привести в чувство Михаила Павловича, тоже потерявшего сознание.
– Мишенька, очнись! – Леля, растрепанная, в испачканной и разорванной блузке, склонилась над мужем, хлопая его по щекам.
Аня разыскала среди разбросанных вокруг припасов для пикника опрокинувшуюся и наполовину вытекшую бутылку с коньяком и влила несколько капель в приоткрытый рот господина Хорватова. Он наконец вздрогнул и открыл здоровый глаз.
– Леля, ты жива! – прошептал он. – Боже, когда грохнул выстрел, я подумал, что этот мерзавец все-таки выстрелил в тебя.
– Ну уж, так просто я себя убить никогда не позволила бы! – хмыкнула Леля, поправляя выбившуюся из прически прядь волос. – Правда, пришлось кусаться, а я этого так не люблю! Неэлегантное занятие, совсем неподходящее для дамы, получившей приличное воспитание. Хотя, что и говорить, обстоятельства извиняют! Но во рту теперь такая гадость… Хорошо хоть, что я не откусила от мерзавца ни кусочка, можно было бы и отравиться! Анюта, там не осталось глоточка коньячку? Дай-ка я прополощу рот. Ой, что-то пикник мне сегодня не в радость, господа!
– Желательно бы еще понять, что ты имела в виду, когда написала, будто здешний покой отлично сказывается на нервной системе, – проворчал Михаил, вставая на ноги. – Что именно в этих местах принято называть покоем?
ГЛАВА 32
Елена
Слава богу, мой отдых в деревне подошел к концу (к счастью, все когда-нибудь кончается!), и я могла смело отправиться домой, увозя яркие впечатления обо всем пережитом и необыкновенной красоты сапфировый гарнитур екатерининских времен, который Аня чуть ли не насильно заставила меня принять в подарок.
Теперь, когда эмоции немного улеглись, я поняла, что мне довелось поучаствовать в одной из самых захватывающих авантюр, с которой я когда-либо сталкивалась. Все атрибуты приключенческого романа были налицо – потерянные и вновь обретенные сокровища, любовные истории, старинные тайны, родовое гнездо, полное очарования ушедших времен, благородные рыцари, коварные злодеи и прекрасные дамы. Да, я всерьез рисковала жизнью, очень уставала, недосыпала и много волновалась, но ведь настоящих приключений без этого не бывает! А без них жизнь кажется такой унылой, даже если спать сутки напролет, ничем не рисковать и ни о чем не тревожиться.
Аня и Валентин уезжали из Привольного вместе с нами. В их ближайших планах было скромное венчание и совместное возвращение на фронт. Анюта своего добилась – при всей мягкости она порой умела быть непреклонной.
Я укладывала вещи в своей комнате, когда ко мне пришла Аня, просто-таки излучавшая обаяние (она за последнее время необыкновенно похорошела), но одетая, как обычно, в мрачное траурное платье.
– Анюта, ты так и поедешь в Москву? – удивилась я.
Для невесты, в роли которой Аня снова оказалась, глубокий траур был совершенно неподходящим нарядом. Тем более Анюта отдала долг памяти покойному мужу, отомстив его убийце, и теперь была вправе открыть новую страницу в книге своей судьбы, не оглядываясь больше назад.
– А у меня, кроме траурных платьев, ничего нет, – объяснила Аня, теребя черную оборку на рукаве. – При переезде в Привольное мне казалось, что теперь я обречена вечно ходить в трауре. Я не ждала никаких перемен в своей судьбе и другими нарядами не запаслась.
– Ну что ж, тем приятнее эти перемены, – философски заметила я. – Давай для начала подберем тебе что-нибудь из моих вещей, а в Москве, как и собирались, сходим к лучшим модисткам и закажем для тебя новый гардероб.
– Леля, я ведь скоро пойду в действующую армию сестрой милосердия. Зачем мне новый гардероб на фронте? – возразила Аня. – Кроме форменной сестринской косынки и халата мне мало что будет нужно.
Но все же идея примерить какие-нибудь наряды, как мне показалось, пришлась ей по душе.
Перебрав несколько вещей, Аня выбрала деловой костюм серого цвета, из тех, что во французских журналах называются «tailleur gris clair» – модель с точки зрения хорошего вкуса безупречная, но слишком уж строгая.
Мне узкий приталенный костюмчик стал слегка тесноват (сказались-таки здешние блинчики!), а на Анне он сидел безупречно. Я с удовольствием подарила его Анюте и добавила:
– Знаешь, к такому наряду необходимы пикантные аксессуары, чтобы сделать его по-настоящему изысканным. Примерь эту шляпу… Моя модистка назвала ее «soupir cTautomnes» – «осенние шорохи».
– Поэтичное название для шляпки! Впрочем, вполне отвечает замыслу.
Аня надела шляпу и покрутилась у зеркала.
– Боже, как тебе идет! – Я была не в силах скрыть свой восторг. – Вы с этой шляпой просто созданы друг для друга. Никогда прежде не встречала столь полной гармонии! Как жаль, что скоро ты поменяешь ее на сестринскую косынку из простого полотна…
– Ах, Леля, это же не навечно! Вот кончится война, и все изменится. Я думаю, после того как мы все настрадались, послевоеннная жизнь покажется нам особенно яркой и праздничной – люди научатся ценить каждое мгновенье! Ты знаешь, у меня столько всяких планов… Раз уж мне досталось наследство деда и можно больше не думать о деньгах, я мечтаю превратить жизнь в настоящий праздник. Только бы война поскорее кончилась!
Аня помолчала и осторожно спросила:
– А как ты думаешь, этот Кривицкий и вправду внук моего деда?
Со своей стороны я уже успела обдумать этот вопрос, и Аня не застала меня врасплох.
– Я бы не стала верить ему на слово. Кривицкий не похож на человека, который всегда говорит правду. Возможно, его отец просто купил у твоего дом, обычная сделка. А Кривицкий придумал историю тайного родства после того, как ему в руки попали документы твоего деда, чтобы как-то мотивировать свои права на сокровище. Валентин говорил, что у поручика всегда была репутация странная даже для окопного офицера. Такие люди, как он, – трусы и лжецы, а на фронте этого не скроешь. Он старался не идти на риск, по возможности увиливать от опасности, прятаться за чужими спинами, короче, как говорят англичане, вел «подлую игру».
– Но он ведь пошел на убийство Алексея! – воскликнула Аня и от волнения закусила губу.
– Всегда наступает день, когда такие осторожные господа теряют голову и заходят слишком далеко. Несомненно, так произошло и в этом случае – Кривицкий просто обезумел от алчности. И выбрал момент, чтобы его преступление осталось безнаказанным. Ну да бог с ним. Скажи лучше, что ты придумала сделать с сокровищем? Оставлять его в Привольном опасно. Видишь, кухарка проболталась, слух о золоте уже пошел по округе, и в твое отсутствие на имение могут напасть еще какие-нибудь алчные типы. На фронт ты с собой тоже ларец велик не потащишь. Вот разве что сдать ценности в банк, но с начала войны банки кажутся все менее и менее надежными…
Аня засмеялась и протянула мне какую-то папку.
– Леля, я пошла по пути деда и тоже, уходя на войну, заново перепрятала клад. Мы с Валентином вчера зарыли его в одном тайном местечке. Я прошу тебя сохранить эти бумаги. Здесь мое завещание. Я оставляю свое имение Валентину, а если ни мне, ни ему не суждено вернуться с фронта, тогда тебе. Так получилось, что ближе вас двоих у меня никого не осталось. И здесь же мои записи, в которых зашифровано тайное место, скрывающее клад. Теперь-то я уверена – если, не дай Бог, что-то со мной случится, ты легко отыщешь дедовы сокровища…
У меня вырвалась лишь одна совершенно неуместная фраза:
– Ты с ума сошла!
– Нет, я-то как раз в здравом уме и все предусмотрела как следует… Хотя, честно тебе признаюсь, сохранить рассудок этим летом мне было не так уж и просто!
Когда старый возок, в котором разместились мы с Михаилом и Анюта с Салтыковым, покатил прочь от крыльца усадьбы, провожаемый рыданиями няни, я невольно оглянулась, чтобы в последний раз окинуть взглядом старый дом и парк.
Как ни странно, покидать эти места мне было грустно – все же здесь я пережила одно из самых ярких приключений в своей жизни…
Вдруг на глаза мне попалась мужская фигура, стоявшая в тенистой аллее неподалеку от пруда. Я было подумала, что это кто-то из гиреевских офицеров пришел с нами попрощаться, и хотела попросить кучера остановить экипаж, но маячившая вдалеке фигура не становилась ближе, хотя мы вроде бы к ней подъезжали…
Вглядевшись внимательнее, я почувствовала, как оглушительно забилось мое сердце – на высоком военном был белый мундир времен войны на Балканах.
Я посмотрела на лица своих спутников – все казались спокойными, мило беседовали и ни один из них не обращал на незнакомца ровно никакого внимания, словно бы его и не было…
А офицер в белом мундире постоял еще немного под кружевной тенью липовых крон, взмахнул прощально рукой и исчез среди старых деревьев.
Да и был ли там офицер? Может быть, просто солнечные блики играли? Господи, привидится же такое!
Теперь, когда эмоции немного улеглись, я поняла, что мне довелось поучаствовать в одной из самых захватывающих авантюр, с которой я когда-либо сталкивалась. Все атрибуты приключенческого романа были налицо – потерянные и вновь обретенные сокровища, любовные истории, старинные тайны, родовое гнездо, полное очарования ушедших времен, благородные рыцари, коварные злодеи и прекрасные дамы. Да, я всерьез рисковала жизнью, очень уставала, недосыпала и много волновалась, но ведь настоящих приключений без этого не бывает! А без них жизнь кажется такой унылой, даже если спать сутки напролет, ничем не рисковать и ни о чем не тревожиться.
Аня и Валентин уезжали из Привольного вместе с нами. В их ближайших планах было скромное венчание и совместное возвращение на фронт. Анюта своего добилась – при всей мягкости она порой умела быть непреклонной.
Я укладывала вещи в своей комнате, когда ко мне пришла Аня, просто-таки излучавшая обаяние (она за последнее время необыкновенно похорошела), но одетая, как обычно, в мрачное траурное платье.
– Анюта, ты так и поедешь в Москву? – удивилась я.
Для невесты, в роли которой Аня снова оказалась, глубокий траур был совершенно неподходящим нарядом. Тем более Анюта отдала долг памяти покойному мужу, отомстив его убийце, и теперь была вправе открыть новую страницу в книге своей судьбы, не оглядываясь больше назад.
– А у меня, кроме траурных платьев, ничего нет, – объяснила Аня, теребя черную оборку на рукаве. – При переезде в Привольное мне казалось, что теперь я обречена вечно ходить в трауре. Я не ждала никаких перемен в своей судьбе и другими нарядами не запаслась.
– Ну что ж, тем приятнее эти перемены, – философски заметила я. – Давай для начала подберем тебе что-нибудь из моих вещей, а в Москве, как и собирались, сходим к лучшим модисткам и закажем для тебя новый гардероб.
– Леля, я ведь скоро пойду в действующую армию сестрой милосердия. Зачем мне новый гардероб на фронте? – возразила Аня. – Кроме форменной сестринской косынки и халата мне мало что будет нужно.
Но все же идея примерить какие-нибудь наряды, как мне показалось, пришлась ей по душе.
Перебрав несколько вещей, Аня выбрала деловой костюм серого цвета, из тех, что во французских журналах называются «tailleur gris clair» – модель с точки зрения хорошего вкуса безупречная, но слишком уж строгая.
Мне узкий приталенный костюмчик стал слегка тесноват (сказались-таки здешние блинчики!), а на Анне он сидел безупречно. Я с удовольствием подарила его Анюте и добавила:
– Знаешь, к такому наряду необходимы пикантные аксессуары, чтобы сделать его по-настоящему изысканным. Примерь эту шляпу… Моя модистка назвала ее «soupir cTautomnes» – «осенние шорохи».
– Поэтичное название для шляпки! Впрочем, вполне отвечает замыслу.
Аня надела шляпу и покрутилась у зеркала.
– Боже, как тебе идет! – Я была не в силах скрыть свой восторг. – Вы с этой шляпой просто созданы друг для друга. Никогда прежде не встречала столь полной гармонии! Как жаль, что скоро ты поменяешь ее на сестринскую косынку из простого полотна…
– Ах, Леля, это же не навечно! Вот кончится война, и все изменится. Я думаю, после того как мы все настрадались, послевоеннная жизнь покажется нам особенно яркой и праздничной – люди научатся ценить каждое мгновенье! Ты знаешь, у меня столько всяких планов… Раз уж мне досталось наследство деда и можно больше не думать о деньгах, я мечтаю превратить жизнь в настоящий праздник. Только бы война поскорее кончилась!
Аня помолчала и осторожно спросила:
– А как ты думаешь, этот Кривицкий и вправду внук моего деда?
Со своей стороны я уже успела обдумать этот вопрос, и Аня не застала меня врасплох.
– Я бы не стала верить ему на слово. Кривицкий не похож на человека, который всегда говорит правду. Возможно, его отец просто купил у твоего дом, обычная сделка. А Кривицкий придумал историю тайного родства после того, как ему в руки попали документы твоего деда, чтобы как-то мотивировать свои права на сокровище. Валентин говорил, что у поручика всегда была репутация странная даже для окопного офицера. Такие люди, как он, – трусы и лжецы, а на фронте этого не скроешь. Он старался не идти на риск, по возможности увиливать от опасности, прятаться за чужими спинами, короче, как говорят англичане, вел «подлую игру».
– Но он ведь пошел на убийство Алексея! – воскликнула Аня и от волнения закусила губу.
– Всегда наступает день, когда такие осторожные господа теряют голову и заходят слишком далеко. Несомненно, так произошло и в этом случае – Кривицкий просто обезумел от алчности. И выбрал момент, чтобы его преступление осталось безнаказанным. Ну да бог с ним. Скажи лучше, что ты придумала сделать с сокровищем? Оставлять его в Привольном опасно. Видишь, кухарка проболталась, слух о золоте уже пошел по округе, и в твое отсутствие на имение могут напасть еще какие-нибудь алчные типы. На фронт ты с собой тоже ларец велик не потащишь. Вот разве что сдать ценности в банк, но с начала войны банки кажутся все менее и менее надежными…
Аня засмеялась и протянула мне какую-то папку.
– Леля, я пошла по пути деда и тоже, уходя на войну, заново перепрятала клад. Мы с Валентином вчера зарыли его в одном тайном местечке. Я прошу тебя сохранить эти бумаги. Здесь мое завещание. Я оставляю свое имение Валентину, а если ни мне, ни ему не суждено вернуться с фронта, тогда тебе. Так получилось, что ближе вас двоих у меня никого не осталось. И здесь же мои записи, в которых зашифровано тайное место, скрывающее клад. Теперь-то я уверена – если, не дай Бог, что-то со мной случится, ты легко отыщешь дедовы сокровища…
У меня вырвалась лишь одна совершенно неуместная фраза:
– Ты с ума сошла!
– Нет, я-то как раз в здравом уме и все предусмотрела как следует… Хотя, честно тебе признаюсь, сохранить рассудок этим летом мне было не так уж и просто!
Когда старый возок, в котором разместились мы с Михаилом и Анюта с Салтыковым, покатил прочь от крыльца усадьбы, провожаемый рыданиями няни, я невольно оглянулась, чтобы в последний раз окинуть взглядом старый дом и парк.
Как ни странно, покидать эти места мне было грустно – все же здесь я пережила одно из самых ярких приключений в своей жизни…
Вдруг на глаза мне попалась мужская фигура, стоявшая в тенистой аллее неподалеку от пруда. Я было подумала, что это кто-то из гиреевских офицеров пришел с нами попрощаться, и хотела попросить кучера остановить экипаж, но маячившая вдалеке фигура не становилась ближе, хотя мы вроде бы к ней подъезжали…
Вглядевшись внимательнее, я почувствовала, как оглушительно забилось мое сердце – на высоком военном был белый мундир времен войны на Балканах.
Я посмотрела на лица своих спутников – все казались спокойными, мило беседовали и ни один из них не обращал на незнакомца ровно никакого внимания, словно бы его и не было…
А офицер в белом мундире постоял еще немного под кружевной тенью липовых крон, взмахнул прощально рукой и исчез среди старых деревьев.
Да и был ли там офицер? Может быть, просто солнечные блики играли? Господи, привидится же такое!
эпилог
В сентябре 1916 года в Москве, на городском Братском кладбище похоронили подполковника Салтыкова. Через два месяца рядом с ним упокоилась его вдова, Анна Чигарева-Салтыкова, сестра милосердия, скончавшаяся от ран, полученных на фронте.
Весной 1917 года у могилы Салтыковых остановились двое, мужчина и женщина, положившие на надгробье несколько веток белой сирени.
– Ты часто бываешь здесь, Леля, – негромко заметил мужчина.
– Да, – ответила женщина, поправляя цветы, рассыпавшиеся по граниту могильного камня. – И буду приходить сюда, пока жива. Мне кажется, душам умерших нужно, чтобы о них помнили… Недаром же мы провожаем их со словами: «Вечная память». И когда пройдет много-много лет и никого из нас уже не останется на этом свете, все равно чья-нибудь рука положит цветы на могилу. И души пращуров, как древние лары, будут беречь и охранять своих потомков.
– Ты фантазерка! – сказал мужчина, протянул даме руку, и они направились к стоящей неподалеку церкви…
Весной 1917 года у могилы Салтыковых остановились двое, мужчина и женщина, положившие на надгробье несколько веток белой сирени.
– Ты часто бываешь здесь, Леля, – негромко заметил мужчина.
– Да, – ответила женщина, поправляя цветы, рассыпавшиеся по граниту могильного камня. – И буду приходить сюда, пока жива. Мне кажется, душам умерших нужно, чтобы о них помнили… Недаром же мы провожаем их со словами: «Вечная память». И когда пройдет много-много лет и никого из нас уже не останется на этом свете, все равно чья-нибудь рука положит цветы на могилу. И души пращуров, как древние лары, будут беречь и охранять своих потомков.
– Ты фантазерка! – сказал мужчина, протянул даме руку, и они направились к стоящей неподалеку церкви…
Московское Братское кладбище было открыто в ноябре 1914 года на окраине Москвы во Всехсвятском по решению Городской думы. Разместилось оно в огромном старинном парке. Здесь хоронили солдат, офицеров и сестер милосердия, погибших на фронтах мировой войны. Жертв было много и кладбище-мемориал, обустроенное на пожертвования москвичей, быстро разрослось.
По проекту архитектора А. В. Щусева на Братском кладбище возвели памятную церковь с галереями, в которых предполагалось разместить документальные свидетельства о ходе военных действий и оставлять на вечное хранение боевые трофеи. Освятили новый храм в январе 1917 года…
В начале 1930-х по решению советского руководства церковь разрушили, а кладбище уничтожили. Просто так, чтобы не было… В 1950-х в районе Сокола (бывшее Всехсвятское) велось масштабное строительство. Часть территории мемориального Братского кладбища была застроена домами.
Землю из строительных котлованов, перемешенную с прахом погибших и обломками гробов, ссыпали в грузовики и вывозили на свалку. Оставшуюся часть кладбища окончательно сровняли с землей и превратили в городской сквер.
Нынешние москвичи, гуляющие по скверам на Песчаных, уже не помнят, что под их ногами – могилы предков, погибших когда-то за родину…
Впрочем, на месте Братского кладбища случайно уцелело одно надгробие – памятник на могиле студента Московского университета, смертельно раненного в бою под Барановичами в 1916 году. На камне выбиты последние слова юноши, сказанные им перед смертью: «Как хороша жизнь, как хочется жить».
Простите нас, пращуры… Вечная вам память!