Хоуэллс Уильям Дин. Возвышение Сайласа Лэфема

   Большую часть пассажиров катера — а он был, разумеется, полон — можно было, по-видимому, видеть насквозь не только легко, но и спокойно. Здесь не было изысканной публики — просто люди, которые ехали на пляж развлечься или отдохнуть и могли себе это позволить. Лица были будничные и если чем-то освещались, то только целеустремленностью, составляющей поэтическое начало американца. Зато все почти выражали смышленость, доброжелательность и присущую всем нам готовность к шутливому общению. Женщины были нарядны в меру своих средств и вкуса, а мужчины различались лишь разной степенью безразличия к одежде. Толпа в соломенных шляпах, увенчивающих летом каждую голову, не может выглядеть с достоинством. В отличие от англичан, поражающих причудливостью одежды, когда они отказываются от обычной, мы неспособны привлечь внимание наблюдателя. В наших соломенных шляпах и саржевых или фланелевых пальто мы не более импозантны, чем толпа мальчишек.
   — В один прекрасный день, — сказал Лэфем, когда катер подходил к конечной остановке, — тут случится несчастье. Смотрите, сколько их столпилось.
   Он говорил о людях, теснившихся на пристани; сдерживаемые запертой решеткой, они готовились ринуться на борт катера и заполнить его, прежде чем высадятся прибывшие в Нантакет.
   — Катера всегда перегружены, — продолжал он, говоря о возможной катастрофе так, словно его она не коснется. — Они берут вдвое больше пассажиров, чем следует, и в десять раз больше, чем сумеют спасти, если что случится. Да, сэр, случится непременно. Ага! Вон моя дочь. — Он вынул сложенную газету и помахал ею фаэтонам и ландо, стоявшим у пристани поодаль от толпы; с одного из них барышня в ответ взмахнула зонтиком.
   Когда он вместе со своим гостем пробрался сквозь толпу, она заговорила с отцом прежде, чем заметила Кори.
   — Ну, полковник, это был ваш последний шанс. Мы уже с четырех часов встречаем каждый катер — то есть сперва встречал Джерри, а я сказала маме, что поеду сама, может, мне удастся; а если нет — дойдете пешком. Вы у нас совсем отбились от рук.
   Полковник с удовольствием выслушал этот выговор и только потом сказал, гордясь немного своим гостем и уверенный, что она не растеряется:
   — А я привез мистера Кори, он у нас и переночует; надо было все ему показывать по дороге, вот мы и задержались.
   Молодой человек, стоя возле открытого экипажа, быстро поклонился, а Пенелопа Лэфем протянула:
   — Здравствуйте, мистер Кори, — прежде чем полковник кончил свое объяснение.
   — Садитесь сюда, рядом с мисс Лэфем, — сказал он, взбираясь на сиденье подле кучера. — Нет, нет, — поспешно добавил он, когда молодой человек стал из вежливости отказываться. — Я лучшего места никому не уступаю. Джерри, дайте-ка на минуту вожжи.
   Он отобрал вожжи и быстрее, чем говорил это, умело развернул экипаж среди толпившихся пассажиров и помчал по дороге мимо отелей с верандами и ресторанов, выходивших прямо на песок пляжа.
   — Здесь очень оживленно, — сказал он, проезжая мимо и указывая на них кнутом. — Вот только отелями я сыт по горло. В этом году я решил снять коттедж. Ну, Пэн, как вы все живете? — Он полуобернулся к ней в ожидании ответа и сумел подмигнуть, выражая полное удовольствие. Не имея иных замыслов и довольный лишь своим триумфом над миссис Лэфем, полковник чувствовал себя, как бы он сказал, в полном порядке.
   Дочь улыбнулась мальчишескому поведению отца.
   — С утра особых перемен не наблюдалось. Когда ты уезжал, у Айрин уже болела голова?
   — Нет, — сказал полковник.
   — Ну тогда есть о чем доложить.
   — На тебе! — сказал с досадой полковник.
   — Сожалею, что мисс Айрин нездорова, — вежливо сказал Кори.
   — Верно, слишком долго гуляла по берегу. Воздух здесь такой свежий, что не чувствуешь, как палит солнце.
   — Вот именно, — подтвердил Кори.
   — Выспится, и все пройдет, — сказал полковник, не оборачиваясь. — Но вы, девочки, осторожнее с этим.
   — Если вы любите прогулки, — сказал Кори, — то пляж — большой соблазн.
   — Нет, не такой уж, — ответила девушка. — Идешь и идешь, потому что дорога прямая и гладкая. Мы здесь столько раз бывали, что все знаем наизусть — каков берег во время прилива, каков при отливе и как выглядит после шторма. Нам знакомы все крабы, все медузы, все дети, копающиеся в песке, и все люди под пляжными зонтами. Они, по-моему, всегда одни и те же.
   Полковник предоставил разговор молодым. Он заговорил только, чтобы сказать: — Приехали! — свернул с дороги и остановился перед коричневым коттеджем с красной крышей и клумбой герани возле скалы, стоявшей на излучине дороги. Вокруг было безлесно и голо, и слишком большой океан плескался менее чем в ста шагах. В воздухе носился гостеприимный запах ужина; на веранде появилась миссис Лэфем; вопрос по поводу опоздания мужа отражался в ее глазах, но замер на ее устах, как только она увидела Кори.

7

   Торжествующий полковник легко спрыгнул с сиденья.
   — Я привез мистера Кори, — пояснил он небрежно.
   Миссис Лэфем приветствовала гостя, а полковник повел его в его комнату и убедился, что там есть все необходимое. Затем пошел мыть руки, словно не обращая внимания на нетерпение, с каким жена догнала его.
   — Отчего это у Айрин болит голова? — спросил он, намыливая волосатые руки.
   — Да ладно об Айрин, — прервала поспешно жена. — Как вышло, что он приехал? Ты, что ли, уговорил? Если да, я тебе этого не прощу, Сайлас!
   Полковник засмеялся, а жена схватила его за плечо, чтобы смеялся тише.
   — Шш! — шептала она. — Хочешь, чтоб он все слышал? Отвечай, ты уговорил?
   Полковник все еще смеялся. Он решил извлечь из ситуации все возможное удовольствие.
   — Нет, я не уговаривал. Он сам захотел.
   — Не верю. Где ты с ним встретился?
   — В конторе.
   — В какой?
   — В моей.
   — Чепуха! Что ему там было делать?
   — Да ничего особенного.
   — Зачем же он приходил?
   — Зачем? Он сказал, что хотел бы заняться минеральной краской.
   Миссис Лэфем опустилась на стул и смотрела, как муж ее трясется от сдерживаемого смеха.
   — Сайлас Лэфем, — произнесла она. — Если ты и дальше будешь меня морочить…
   Полковник вытирал руки полотенцем.
   — Он считает, что мог бы сбывать ее в Южной Америке. Я пока не знаю, что он задумал.
   — Ладно! — воскликнула жена. — Я еще с тобой расквитаюсь.
   — Я и предложил ему поехать сюда и обо всем договориться, — продолжал полковник с притворным простодушием. — Я ведь знал, что он и притронуться не захочет к минеральной краске.
   — Поговори мне еще! — грозно сказала жена.
   — Ведь я правильно сделал?
   В дверь постучали, и миссис Лэфем подошла к ней. Служанка объявила, что ужин готов.
   — Ладно, — сказала она, — идем к столу. Но ты у меня заплатишь за это, Сайлас.
   Пенелопа едва вошла в дом, как тотчас прошла к сестре.
   — Как голова, Рин? Лучше? — спросила она.
   — Немножко, — откликнулся голос с постели. — Но я к столу не выйду. Мне не хочется есть. Если полежу, к завтрему все пройдет.
   — А жаль, — сказала сестра. — Ведь он приехал вместе с отцом.
   — Не может быть! Кто? — вскричала Айрин, одновременно отрицая и вопрошая.
   — Если не может быть, так не все ли равно кто?
   — Ну что ты меня мучаешь! — простонала больная. — Ты о ком, Пэн?
   — Лучше не скажу, — ответила Пенелопа, наблюдая за ней, словно кошка, играющая с мышью. — Раз ты не выйдешь к столу, зачем мне тебя понапрасну волновать?
   Мышка стонала и металась на постели.
   — О, я бы тебя так не мучила!
   Кошка уселась поодаль и сказала спокойно:
   — Ну, а что ты сделаешь, если я скажу, что это и вправду мистер Кори? Ты говоришь, что не можешь выйти к чаю. Но он тебя извинит. Я же сказала, что у тебя болит голова. Теперь уж выйти нельзя! Слишком было бы откровенно. Но не печалься, Айрин, я постараюсь, чтобы он не скучал. — Тут кошка тихонько хихикнула, а мышка на миг вооружилась мужеством и достоинством.
   — Как не стыдно тебе — пришла и дразнишь меня.
   — Почему же ты мне не веришь? — спросила Пенелопа. — Почему бы ему не приехать сюда с отцом, если отец его пригласил? А он, наверное, так и сделал бы, если бы сообразил. Не вижу я, чем эта лягушка лучше всякой другой, ничего в ней нет особенного.
   Беспомощность сестры была слишком сильным искушением для любительницы дразнить; она смеялась приглушенным смехом, убеждавшим ее жертву, что это всего лишь неуместная шутка.
   — Я бы с тобой так не поступала, Пэн, — сказала Айрин жалобно.
   Пэн бросилась на кровать рядом с нею.
   — Бедняжка! Да здесь он, здесь. Это непреложный факт. — Она ласкала и успокаивала сестру, продолжая давиться смехом. — Надо встать и выйти. Не знаю, что привело его сюда, но он здесь.
   — Поздно! — сказала горестно Айрин. И добавила в совершенном отчаянии: — Какая же я дура, что выходила гулять!
   — Ничего, — уговаривала сестра. — Идем, выпьешь чаю, это поможет.
   — Нет, нет, нельзя. А чаю вели принести сюда.
   — Хорошо; ты можешь увидеться с ним попозже.
   — Нет, я совсем не выйду.
   Через час Пенелопа снова вошла к сестре и застала ее перед зеркалом.
   — Лучше бы полежала, Рин, и к утру все прошло бы, — сказала она. — Как только мы встали из-за стола, отец сказал: «Извините нас, дамы, нам с мистером Кори надо поговорить об одном деле». И посмотрел на маму так, что ей, верно, было трудно выдержать. Слышала бы ты, как полковник распространялся за ужином. Все, что он говорил в тот раз, тебе показалось бы пустяком.
   Внезапно вошла миссис Лэфем.
   — Слушай, Пэн, — сказала она, закрыв за собой дверь. — Достаточно я сегодня вытерпела от твоего отца, и если ты сию минуту не скажешь мне, что все это значит…
   Что тогда будет, она предоставила им догадываться. Пенелопа ответила с обычной притворной степенностью:
   — Полковник, мэм, очень важничает. Но не спрашивай, что у него за дела с мистером Кори, потому что я не знаю. Знаю только, что встретила их на пристани, и они всю дорогу сюда беседовали — на литературные темы.
   — Чепуха! Как думаешь, что тут такое?
   — Если хочешь знать мое мнение, то разговоры о делах — просто ширма. Жаль, что Айрин не встала встретить его, — добавила она.
   Айрин бросила на мать умоляющий взгляд, но та была слишком озабочена, чтобы оказать помощь, о которой просил этот взгляд.
   — Отец говорит, будто он хочет к нему в контору.
   Теперь взгляд Айрин выразил изумление и недоумение, а Пенелопа сохраняла невозмутимость.
   — Что ж, он свою выгоду видит.
   — Не верю я этому! — вскричала миссис Лэфем. — Я так и сказала отцу.
   — А он как? Согласился с этим? — спросила Пенелопа.
   Мать не ответила.
   — Я одно знаю, — заявила она. — Если он не расскажет мне все, слово в слово, не спать ему сегодня.
   — Что ж, мэм, — сказала Пенелопа со своим особенным смешком. — Я этому не удивлюсь.
   — Оденься, Айрин, — приказала мать, — и приходи вместе с Пэн в гостиную. Дадим им на дела два часа, а потом мы должны принимать его все вместе. Не так уж болит у тебя голова.
   — Уже прошло, — сказала девушка.
   К концу срока, который она отвела полковнику, миссис Лэфем заглянула в столовую, где воздух был сизым от дыма.
   — Думаю, джентльмены, что вам теперь будет лучше в гостиной, но и мы оттуда не уйдем.
   — И не надо, — сказал ее муж. — Мы в общем закончили разговор. — Кори уже стоял. Поднялся и Лэфем. — Можем теперь идти к дамам. А последний пункт отложим до завтра.
   Обе барышни были уже в гостиной, когда туда вошел Кори вместе с их отцом; и обе явно не проявляли интереса к двум-трем книгам и множеству газет, разложенных на столе, где горела большая лампа. Но Кори, поздоровавшись с Айрин, взглянул на книгу, которая была у него перед глазами, и, не зная, что еще сказать, как бывает в такие минуты, спросил:
   — Вы, кажется, читаете «Мидлмарч»? Вам нравится Джордж Элиот?
   — Кто? — переспросила девушка.
   Пенелопа сказала:
   — Айрин, вероятно, еще не прочла ее. Я только что принесла ее из библиотеки. Об этой книге столько говорят. Лучше бы автор давал нам самим судить о его персонажах, — добавила она.
   Но тут вмешался отец.
   — У меня на книги нет времени. Тут и газеты еле успеваешь прочесть, а к вечеру я так устаю, что лучше уж пойти в театр или на лекцию, если со стереоскопом. Но мы, кажется, больше всего любим театр. Я хочу, чтобы меня рассмешили, а трагедии ни к чему. Их хватает в жизни, зачем еще представлять это на сцене? Видели «Джошуа Уиткома»?
   В разговор вступила вся семья, и у каждого оказалось свое мнение о пьесах и актерах. Миссис Лэфем вернула беседу к литературе.
   — Пенелопа у нас читает за всех.
   — Мама, зачем все сваливать на меня! — сказала девушка с комическим негодованием.
   Мать засмеялась и добавила со вздохом:
   — Я в девушках любила хорошую книгу, но в ту пору нам не очень-то разрешали читать романы. Моя мать считала их все враньем. И пожалуй, насчет некоторых она не так уж ошибалась.
   — Конечно, это вымыслы, — сказал Кори, улыбаясь.
   — Мы, в общем, покупаем немало книг, — сказал полковник, очевидно, имея в виду дорогие подарочные издания, которые они покупали друг другу к дням рождения и праздникам. — Мне хватает и газет. А когда девочки хотят почитать роман, пусть берут в библиотеке. Для чего же тогда библиотеки? Фу! — отмахнулся он от бесполезного разговора. — Как у вас, женщин, душно в комнатах! Едете на море или в горы ради свежего воздуха, а сами законопачиваетесь в комнате. Тут уж тебе никакого воздуха. Надевайте-ка шляпы, девочки, и покажите мистеру Кори вид со скал на отели.
   Кори заявил, что будет в восторге. Девушки переглянулись друг с другом и с матерью. Айрин вздернула хорошенький подбородок по адресу неисправимого отца, Пенелопа состроила смешную гримасу, но полковник оставался убежден, что ведет дело весьма тонко.
   — Я отправил их погулять, — сказал он, едва они ушли и прежде чем жена успела на него напуститься, — потому что с ним уже переговорил, теперь надо с тобой. Все так и есть, Персис, как я говорил. Он желает служить у меня в конторе.
   — Твое счастье, — сказала жена; она имела в виду, что теперь ему не достанется за попытку ее морочить. Но ей было слишком интересно, чтобы она продолжала эту тему. — Как думаешь, зачем ему это надо?
   — Я понял, что он после колледжа пробовал себя в разных делах и не нашел такого, где бы ему нравилось. Или где бы он нравился. Не так это легко. А сейчас ему думается, что он мог бы взяться за краску и протолкнуть ее в Южную Америку. Он знаток испанского языка, — так Лэфем пересказал скромное заявление Кори, что он немного знает этот язык, — он там побывал, знает обычаи. И он верит в мою краску, — добавил полковник.
   — Полагаю, он верит еще кое во что, — сказала миссис Лэфем.
   — Ты о чем?
   — Ну, Сайлас Лэфем, если ты и сейчас не видишь, что он нацелился на Айрин, не знаю, когда у тебя откроются глаза. Вот и все.
   Полковник сделал вид, что обдумывает эту мысль, словно она не приходила ему раньше в голову.
   — Если так, то уж больно кружной путь он выбрал. Я не говорю, что ты неправа, но если дело в Айрин, зачем бы ехать за ней в Южную Америку? А он именно это и предлагает. Думаю, Персис, что краска тут тоже замешана. Он говорит, что верит в нее, — полковник благоговейно понизил голос, — и готов сам открыть там агентство и работать за комиссионные с того, что сумеет продать.
   — Конечно! Он берется за дело так, чтобы не быть тебе обязанным. Слишком он для этого гордый.
   — Ни за что не дам ему взяться за это, если на первом месте не будет краска. А уж потом Айрин. Я не против ни того, ни другого, только незачем смешивать две разные вещи; и не хочу я, чтобы он мне втирал очки — или еще кому. Пока что краска у него на первом и на втором месте. С этим я его и возьму. У него очень стоящие задумки; раззадорили его нынешние разговоры насчет завоевания внешних рынков. Мы ведь совсем затоварились; надо все сбыть или закрыть производство, пока опять не появится спрос внутри страны. У нас уже подымалась два-три раза суматоха, но так ничем и кончилась. Говорят, мы не можем расширить нашу торговлю при нынешних высоких тарифах, потому как не идем никому навстречу — хотим, чтобы навстречу нам шли только другие, — вот англичане во всем нас и обгоняют. Не знаю, так ли это. Моей краски это не должно касаться. В общем, он хочет попытаться, и я решил — пусть себе. Не допущу, конечно, чтобы он брал весь риск на себя. Я тоже верю в краску, и я его расходы оплачу.
   — Значит, опять берешь компаньона? — не удержалась миссис Лэфем.
   — Да, если это, по-твоему, называется компаньон. По-моему, нет, — сухо ответил муж.
   — Ну, раз ты все решил, Сай, самое время дать тебе совет, — сказала миссис Лэфем.
   Это полковнику понравилось.
   — Да, самое время. Так что же ты можешь возразить?
   — Должно быть, ничего. Раз ты доволен, то и я тоже.
   — Ну так что?
   — Когда он едет в Южную Америку?
   — Пока возьму его в контору. А поедет зимой. Должен сперва освоиться с делом.
   — Вот как? А столоваться будет у нас?
   — Ты к чему клонишь, Персис?
   — А ни к чему. Если и не будет столоваться, то навещать нас у него будет предлог.
   — Думаю, что так.
   — А если он и этим не сумеет воспользоваться, куда уж ему справиться с твоими делами в Южной Америке.
   Полковник покраснел.
   — Не для того я его беру.
   — Нет, для того. Можешь перед собой прикидываться, но меня не проведешь. Я тебя знаю.
   Полковник засмеялся:
   — Фу ты!
   Миссис Лэфем продолжала:
   — Что ж такого, если мы и надеемся, что он в нее влюбится. Но если ты вправду не хочешь смешивать два дела, советую тебе не брать мистера Кори. Хорошо, если влюбится; а если нет, сам знаешь, как тебе будет обидно. И я тебя знаю, Сайлас, ты станешь держать на него зло. Так что лучше не бери его, пока мы не знаем точно. Вижу ведь, как тебе хотелось бы.
   — Ничего мне не хотелось бы, — протестовал Лэфем.
   — А если не получится, это тебе будет нож в сердце, — настаивала жена.
   — Ну ладно, — сказал он. — Раз ты лучше меня знаешь, чего мне хочется, тебя не переспоришь.
   Он встал, чтобы уйти от смущавшего его разговора, и вышел на веранду. Он увидел издали молодежь на берегу, и сердце его наполнилось гордостью. Он любил повторять, что ему безразлично, из какой человек семьи, но видеть молодого Кори своим служащим, своим гостем и возможным претендентом на руку дочери было для него одним из сладчайших плодов его успеха. Он отлично знал, кто такие Кори, и всей своей простой душой ненавидел это имя как символ той высокой пробы, которая была для него недостижима, разве что ему дано будет увидеть не менее трех поколений своих потомков, позолоченных минеральной краской. Через своих деловых знакомых он знал о старом Филипсе Кори и много чего слышал о том Кори, который провел молодость за границей, тратил отцовские деньги и всю жизнь только и делал, что говорил остроумные вещи. Некоторые из них ему пересказали, но их остроумие Лэфем не сумел оценить. Однажды он даже видел его, и все в этом высоком, стройном человеке с седыми усами воплощало для Лэфема ненавистный аристократизм. Он сразу ощетинился, когда жена прошедшим летом рассказала ему, как познакомилась с этой семьей; мысль, что Кори-младший влюблен в Айрин, он сперва отбросил как нелепость. О молодом Кори он заранее составил себе мнение, но, увидев его, сразу почувствовал к нему расположение и честно это признал. Он стал разделять надежды жены, а, по ее уверению, они именно у него и зародились.
   События этого дня всколыхнули его неповоротливое воображение как ничто другое с тех пор, как девушка, учившая его орфографии и грамматике в ламбервильской школе, сказала, что согласна стать его женой.
   Силуэты на скалистом берегу задвигались и направились к дому. Он вошел в комнату, чтобы не подумали, будто он следил за ними.

8

   Через неделю после того, как сын уехал от нее из Бар-Харбор, миссис Кори неожиданно приехала к мужу в Бостон. Он завтракал и встретил ее, как встречает муж, все лето живущий в городе, жену, неожиданно являющуюся с горного или морского курорта. Она на миг чувствует себя гостьей, пока зависть к его городскому комфорту не вернет ей ощущения своей власти. Миссис Кори была настоящей леди, и зависть не выразилась у нее в прямых упреках.
   — Наслаждаюсь, Анна, всей роскошью, среди которой ты меня оставила. А как девочки?
   — Девочки здоровы, — сказала миссис Кори, рассеянно оглядывая коричневый бархатный пиджак мужа, который удивительно шел к нему. Никто не старел так красиво, как он. Его темные волосы, еще не составляя живописного контраста с седыми усами, были все же немного темнее их, а если чуть поредели, то тем красивее лежали волнами. Кожа имела жемчужный оттенок, какой она принимает порою у пожилых мужчин, а черточки, оставленные на ней временем, были слишком тонкими, чтобы называть их морщинами. Своей внешностью он не тщеславился ни прежде, ни теперь.
   — Рад это слышать. Ну, а сын при мне, — сказал он, — то есть когда бывает дома.
   — Так где же он сейчас? — спросила мать.
   — Вероятно, пирует где-нибудь в обществе Лэфема. Вчера он ходил предлагать себя в вассалы Короля Минеральной Краски, и с тех пор я его не видел.
   — Бромфилд! — воскликнула миссис Кори. — Почему ты не удержал его?
   — Видишь ли, дорогая, я вовсе не уверен, что это плохо.
   — Как может это быть хорошо? Это ужасно!
   — Я этого не думаю. Все вполне прилично. Том обнаружил — конечно, не из рекламы, всюду украшающей пейзажи…
   — Она отвратительна!
   — …что краска в самом деле хороша; и у него явились идеи, как распространить ее в дальних странах.
   — Но почему бы не заняться чем-нибудь другим? — сокрушалась мать.
   — Он перепробовал, кажется, почти все другое и все бросал. Возможно, бросит и это. Но, не имея предложить ему ничего лучшего, я предпочел не вмешиваться. К чему было говорить ему, что минеральная краска — гадость. Думаю, ты уже ему это говорила.
   — Да!
   — И как видишь, не помогло, хотя твоим мнением он дорожит втрое больше, чем моим. Может быть, ты и приехала затем, чтобы повторить ему, что это гадость.
   — Меня это просто убивает. Неужели это достойное для него занятие? Я хотела бы помешать этому, если возможно.
   Отец покачал головой.
   — Если уж не помешал сам Лэфем, думаю, что теперь поздно. Остается только надеяться на отказ Лэфема. Но я не считаю, что занятие недостойно Тома. Он, несомненно, один из лучших юношей в мире. У него масса энергии и того, что называется житейским здравым смыслом. Но блестящим его не назовешь, нет. Не думаю, чтобы он преуспел в какой-либо из свободных профессий, и он инстинктивно за них не брался. Но надо же ему что-то делать. А что? Он говорит: минеральная краска. Почему бы нет? Если деньги зарабатываются честным трудом, к чему притворяться, будто нам не все равно каким? Ведь на самом деле нам все равно. Этот предрассудок себя изжил.
   — Ах, дело не только в краске, — сказала миссис Кори, но осеклась и переменила тему. — Хорошо бы ему жениться.
   — На богатой? — подсказал ее муж. — Я иногда пытался соблазнить этим Тома, но он против, и мне это как раз нравится. Я сам женился по любви, — сказал Кори, взглянув на жену.
   Она ответила милостивым взглядом, но сочла нужным сказать:
   — Чепуха!
   — К тому же, — продолжал ее муж, — если речь о деньгах, то есть принцесса минеральной краски. У нее их будет много.
   — Ах, это хуже всего, — вздохнула мать. — С краской я бы еще примирилась…
   — Но не с принцессой? Ты, кажется, говорила, что это очень хорошенькая и скромная девушка?
   — Да, очень хорошенькая и скромная; но она — ничто. Пресная и скучная.
   — Но Тому она как будто не показалась пресной?
   — Не знаю. Мы оказались им обязаны очень многим, и я, разумеется, хотела быть с ними учтивой. Я и его об этом попросила.
   — И он был чересчур учтив?
   — Не сказала бы. Но девочка действительно необычайно хороша собой.
   — Том говорил, что их две. Может быть, они нейтрализуют одна другую?
   — Да, есть еще одна дочь, — подтвердила миссис Кори. — Но как ты можешь шутить над этим, Бромфилд? — добавила она.
   — Я и сам не пойму, дорогая. Сам удивлен, как я на это решаюсь. Мой сын вынужден зарабатывать на жизнь из-за обесценения ценностей. Странно, — продолжал Кори, — что некоторые ценности имеют это свойство: рента, акции, недвижимость — все возмутительно обесценивается. Может быть, надо вкладывать все свои ценности в картины? Моих картин у меня немало.
   — Тому нет нужды зарабатывать на жизнь, — сказала миссис Кори, игнорируя шутки мужа. — У нас еще хватает на всех.
   — Именно это я иногда внушал Тому. Я доказал ему, что, живя экономно и разумно, он может ничего не делать до конца своей жизни. Конечно, он будет немного стеснен, и все мы тоже; но жизнь слагается из жертв и компромиссов. Он со мной не согласился, и его ничуть не убедил пример европейских аристократов, который я привел в защиту праздной жизни. Он явно хочет что-то делать сам. Боюсь, что он эгоист.
   Миссис Кори улыбнулась бледной улыбкой. Тридцать лет назад она вышла в Риме за богатого молодого художника, который гораздо лучше говорил, чем писал картины; говорил прелестные вещи, именно то, что могло понравиться девушке, склонной смотреть на жизнь немного слишком серьезно и практично. Она увидела его в ином свете, когда привезла домой, в Бостон; но он продолжал говорить прелестные вещи и мало что делал кроме этого. Он осуществил решение своей молодости. К счастью, он лишь проживал деньги, но не проматывал их; вкусы его были просты, как у итальянца, дорогостоящих привычек у него не было. Жизнь он стал вести все более уединенную. Его трудно было куда-либо выманить, хотя бы пообедать в гостях. Он был трогательно терпелив, когда средств у них убавилось, и она чувствовала это тем сильнее, чем большее бремя жизни ложилось на нее. Ужасно, что дети, их образование и их удовольствия стоили так дорого. Она знала к тому же, что, если бы не они, она вернулась бы с мужем в Рим и жила там роскошно, расходуя меньше, чем приходилось тратить в Бостоне на жизнь хотя бы приличную.