Хоуг Тэми. Тонкая темная линия

   Донни прошел мимо Анни к дверям. Рабочие прекратили работу и смотрели на них, разинув рты. Из радиоприемника лилась развеселая песня «Мне обязательно повезет».
   Анни торопливо пошла следом. Яркий солнечный свет почти ослепил ее, когда она вышла из ангара. Женщина моргнула и заслонила глаза рукой. Донни стоял у цепи, ограждающей владения его компании, и смотрел на большегрузные автомобили, бегущие мимо по шоссе.
   – Послушайте, я просто пытаюсь докопаться до истины. – Анни встала рядом с ним.
   – Просто… Вы все копаете и копаете. – Он тяжело глотнул, кадык дернулся вверх-вниз, как поплавок. Донни не отводил взгляда от грузовиков. – Почему это никак не кончится? Памела мертва… Я так от этого устал…
   Ему хотелось, чтобы раны зажили и исчезли без следа, не оставив о себе памяти.
   – Я мог бы быть ей лучшим мужем, – прошептал Донни. – И она могла быть лучшей женой. Вот и думайте теперь, что хотите.
   Где-то вдалеке раздался свисток паровоза. Казалось, Донни его не слышал. Он погрузился в воспоминания.
   – Я просто хотел получить то, что мне причитается, – пробормотал он, моргая, чтобы скрыть подступившие слезы. – Я не хотел потерять ее. Я не хотел потерять Джози. Я думал, может, если ее припугнуть… Пригрозить, что отберу ребенка…
   Как он собирался припугнуть жену? Донни угрожал отобрать право опеки, но была ли эта угроза единственной? Анни уже набрала воздуха в легкие, чтобы спросить, что именно он имел в виду, но промолчала, потому что Бишон повернулся к ней.
   – Знаете, вы на нее похожи, – в его голосе появились странные, мечтательные нотки. – Овал лица… Волосы… Губы…
   Он протянул было руку, чтобы коснуться ее щеки, но в последний момент опомнился. Анни не знала, что именно заставило его отступить – здравомыслие или страх испортить очарование воспоминаний. Как бы то ни было, она занервничала. Ей не понравилось сравнение с женщиной, которую постиг такой ужасный конец.
   – Мне ее не хватает, – признался Донни. – Я всегда хотел того, чего не мог получить. Я привык думать, что это лишь мои амбиции, но это была… потребность.
   – А как насчет Памелы? Чего хотела она?
   Снова раздался свисток поезда, ближе, громче.
   – Освободиться от меня, – последовал простой ответ, голос Донни звучал невыразительно. – И она своего добилась.
   Анни смотрела ему вслед, когда Бишон пошел прочь, не к ангару, а к белоснежному «Лексусу» с перламутровым отливом, припаркованному недалеко от боковых ворот. У нее за спиной пронесся южно-тихоокеанский экспресс, постукивая колесами на стыках рельсов.
   Анни работала над этим делом всего несколько часов, но у нее появилось ощущение, что она вступила в лабиринт. Он показался ей сначала обманчиво простым, но оказался на самом деле сложнейшей комбинацией переходов с зеркальными стенами. Ей хотелось вернуться, но пути назад уже не было. Тайна притягивала Анни, манила к себе. Соблазн. Ей показалось, что невидимый сообщник шепнул это слово ей на ухо.
   Фуркейд. Ник был стражем у ворот, и он станет ее проводником, если Анни примет его предложение. У него находится карта лабиринта, и он знает игроков. Анни следовало решить, друг он ей или враг, искренним было его предложение или он заманивал ее в ловушку. И судя по всему, у Анни осталась единственная возможность это выяснить.

ГЛАВА 18

   Даже при ярком дневном свете дом выглядел зловещим.
   Ник смотрел на него из своей пироги, его зачаровывала мысль, что зло может задержаться на месте словно запах. После трагедии дом оставался заброшенным, печать смерти лежала на нем.
   Ник не собирался заходить внутрь. Многие назвали бы его суеверным, но эти люди никогда не подходили слишком близко к черте, отделяющей добро от зла, и им не была знакома сила дьявола или его возможности. Впрочем, факт отсутствия на берегу рыбаков в воскресный день, когда в других местах Пони-Байу яблоку негде упасть, говорил сам за себя.
   Ник уселся утром в пирогу, намереваясь отделаться от мыслей об убийстве Памелы Бишон. Но его будто магнитом привлекло сюда.
   Даже в это время года Пони-Байу не казался привлекательным местом. Коричневая вода поднялась высоко и подобралась к лесу. Берега покрывали побеги каменного дерева, заросли ежевики и ядовитого плюща. Макушки черной ивы и водяной лжеакации высовывались из воды, как костлявые пальцы, пытающиеся дотянуться друг до друга.
   На деревьях гомонили птицы, разбуженные ранним приходом весны. Их голоса сплетались в какофонию, будоражущую, тревожную, бьющую по нервам. И на каждой подходящей ветке, сучке, полене пригрелись водяные змеи, повинуясь весеннему ритуалу. Весь лес у воды был полон рептилий, напоминавших ожившие куски шланга.
   Отталкиваясь шестом, Ник направил пирогу на северо-запад. Когда протока стала чуть шире, лес на западном берегу немного отступил, открывая взгляду элегантное в своей простоте строение. Это был дом Маркуса Ренара. Скромный дом плантатора из прошлого века. Высокие французские двери выходили на кирпичную веранду, где за столом сидел Виктор Ренар.
   Виктор был чуть выше брата ростом и немного плотнее. И хотя вел он себя как маленький ребенок, старший брат Маркуса Ренара обладал физической силой взрослого мужчины. Его отправили из лечебницы домой, потому что в приступе ярости он разломал кровать. Виктор большей частью не испытывал никаких чувств, но иногда что-то неожиданно приводило его в возбуждение или в ярость. В то же самое время Виктор обладал незаурядными математическими способностями, с легкостью решал сложные уравнения и обладал исключительной памятью; он мог назвать тысячи разновидностей животных и растений и описать их с точностью учебника.
   Местные жители боялись Виктора Ренара, ошибочно считая умственно отсталым или шизофреником. А он не был ни тем и ни другим.
   Ник Фуркейд счел своим долгом выяснить все о Викторе и о его аутизме.
   Но если даже где-то в глубинах его мозга и таился ключ к преступлению младшего брата, то, как подозревал Ник, они об этом никогда не узнают. Если бы даже они и смогли снова привести Маркуса в суд, то Смит Притчет никогда бы не согласился вызвать Виктора в качестве свидетеля. Не считая родства, аутизм Виктора не позволял ему давать показания, а суду принимать их.
   Ник чуть приналег на шест, чтобы остановить пирогу, удерживая ее против слабого течения. Кадроу добился специального определения, строго оговаривавшего расстояние, на которое Ник Фуркейд мог приближаться к Маркусу Ренару. Ирония происходящего и смешила Фуркейда, и вызывала раздражение.
   Он разглядывал дом до тех пор, пока Виктор не ощутил его присутствия и не потянулся за биноклем, лежащим на столе. Он вскочил с кресла, словно кто-то поджег его, стрелой преодолел двадцать ярдов лужайки. Старший Ренар бежал очень странно – выпрямившись, прижав руки к бокам. Потом он остановился и снова поднес к глазам бинокль. Вдруг Виктор выронил бинокль – тот повис у него на шее – и стал раскачиваться из стороны в сторону, странно дергаясь, вне всякого ритма, словно сломавшаяся игрушка.
   – Не сейчас! – закричал Виктор, тыча в Ника пальцем. – Красное, красное! Очень красное! Выход!
   Виктор сбежал вниз еще на десяток ступеней, остановился, крепко обхватил себя руками. Из его груди вырывались странные, пронзительные крики.
   В доме распахнулась дверь, и на веранду торопливо вышла Долл Ренар. Она была взволнована почти так же, как и ее сын. Она шагнула было к Виктору, потом передумала и вернулась в дом. Появился Маркус и заковылял через лужайку к брату.
   – Очень красное! Выход! – вопил Виктор, когда Маркус взял его за руку. Потом он вскрикнул еще раз, когда брат отнял у него бинокль.
   Ник ждал, что сейчас начнется крик, потом вспомнил о сломанной челюсти Маркуса, но не почувствовал угрызений совести. Ренар подошел к берегу.
   – Вы нарушаете постановление суда, – заявил он, плотно прижав кулаки к телу. – Мы сейчас вызовем полицию, Фуркейд!
   – Вы и вправду думаете, что полицейские примчатся к вам на помощь? У вас нет здесь друзей, Маркус.
   – Вы ошибаетесь, – стоял на своем Ренар. – И вы нарушаете закон. Вы преследуете меня.
   В нескольких ярдах позади него Виктор упал на колени и продолжал раскачиваться. Его безумные крики вспугнули птиц с ближайших деревьев.
   Ник сделал невинное лицо:
   – Кто, я? Я просто ловлю рыбу. – Он лениво выпрямился и толчком шеста отогнал пирогу от берега. – Этого закон не запрещает.
   Фуркейд дал лодке отплыть назад, пока с его глаз не скрылись дом Ренаров и Виктор, и лишь Маркус остался в поле его зрения. «Сосредоточься, – напомнил он самому себе, – запасись терпением. Плыви по течению, и ты достигнешь своей цели».
 
   Анни сидела в старом кресле, обтянутом недубленой кожей какой-то несчастной давно умершей коровы. С веранды дома Фуркейда открывался прелестный вид на затон.
   Ее не удивило, что Ник Фуркейд живет в таком отдаленном, труднодоступном уголке. Он и сам был таким – далеким и труднодоступным. Но Анни поразила чистота во дворе и то, что детектив явно занимался домом.
   У Анни заурчало в желудке. Она ждала уже больше часа. Машина Фуркейда стояла на месте, но хозяина дома не оказалось. Одному богу известно, куда он отправился. День клонился к вечеру, и решимость Анни исчезала с такой же скоростью, с какой росло чувство голода. Чтобы хоть чем-то занять мысли, она попыталась вспомнить все укромные места в джипе, где мог бы заваляться «Сникерс». Анни уже обшарила отделение для перчаток, заглянула под сиденья и пришла к выводу, что батончик стащил Маллен. Это доставило ей еще несколько приятных минут. Анни провела их в размышлениях о том, как она его за это ненавидит.
   Вдруг Анни увидела узкую лодку, плавно скользящую по воде. Она почувствовала, как натянулись ее нервы, и встала. Фуркейд подогнал пирогу к причалу, неторопливо привязал ее и ступил на берег. На нем была черная футболка, облегавшая тело как вторая кожа, и джинсы, заправленные в охотничьи сапоги. Ник смотрел на нее без улыбки.
   – Как ты нашла это место? – спросил он.
   – Я была бы никуда не годным претендентом на место детектива, если бы не смогла раздобыть твой адрес. – Анни зашла за кресло и положила руки на его спинку. – Я хочу посмотреть то, что есть у тебя по этому делу.
   Фуркейд кивнул:
   – Хорошо.
   – Но прежде ты должен знать, что это никак не меняет моего отношения к тому, что произошло в пятницу вечером. Если ты все устроил ради этого, скажи сразу, и я уйду.
   Ник внимательно посмотрел на молодую женщину. Пальцы одной руки крепко вцепились в полу джинсовой куртки. Вне всякого сомнения, у нее с собой маленький «сигзауэр». И он не винил ее за это.
   Фуркейд пожал плечами:
   – Ты видела то, что видела.
   – Мне придется давать показания. Это тебя не бесит? Это не заставляет тебя… гм… скажем, подложить змею мне в машину?
   Ник наклонился и легонько потрепал ее по щеке.
   – Если бы я решил навредить тебе, дорогая, я бы никогда не доверил это ни одной змее.
   – Мне следует облегченно перевести дух или начинать всерьез опасаться за свою жизнь? – Фуркейд промолчал. – Я тебе не доверяю, – призналась Анни.
   – Я знаю.
   – Если будешь снова вести себя как псих, как это было у меня дома, я уйду, – пригрозила Анни. – А если мне придется тебя пристрелить, я это сделаю.
   – Я тебе не враг, Туанетта.
   – Надеюсь, это правда. У меня сейчас врагов хватает. И все из-за тебя, – подчеркнула Анни.
   – А кто сказал, что жизнь – это игра по правилам? Только не я, черт побери.
   Фуркейд развернулся и пошел в дом. Анни он не пригласил, ожидая, что та сама последует за ним. Они прошли через маленькую гостиную, мрачную и неухоженную. А кухня предстала полной противоположностью – чистая, сверкающая, выкрашенная светлой краской и крошечная, словно корабельный камбуз. На стенах не оказалось никаких украшений. На подоконнике за раковиной в ящике росли петрушка и укроп.
   Фуркейд подошел к раковине, чтобы вымыть руки.
   – Почему ты передумала? – поинтересовался он.
   – Ноблие снял меня с патрулирования, потому что мои коллеги ведут себя совершенно по-идиотски. Насколько я могу догадаться, на твое место он меня назначить не собирается. Так что, если я хочу заниматься этим делом, только ты можешь мне помочь.
   Ник не посочувствовал ей и не стал расспрашивать подробно о стычке с коллегами. Это было проблемой Анни, и его не трогало.
   – Попроси, чтобы тебя перевели в другой отдел. – Он развернулся и вытер руки о белоснежное полотенце. – Будешь весь день читать отчеты, изучать донесения.
   – Посмотрим, что я смогу сделать. Все зависит от шерифа.
   – Не будь пассивной, – резко бросил Фуркейд, – проси то, чего тебе хочется.
   – И ты считаешь, что я вот так просто все и получу? – Анни рассмеялась. – Ты точно прилетел с другой планеты, Фуркейд!
   Его лицо стало суровым.
   – Если ни о чем не станешь просить, то ничего и не получишь, Туанетта. Тебе лучше побыстрее усвоить этот урок, если хочешь стать детективом. Люди никогда просто так не расстаются со своими секретами. Тебе придется просить, тебе придется спрашивать, тебе придется копать.
   – Я знаю. Сегодня я говорила с Донни Бишоном. Фуркейд удивился: – И что?
   – Он похож на человека, который не в ладах со своей совестью. Но, возможно, тебе не хочется об этом слышать.
   – Интересно знать, почему?
   – Он заплатил за тебя залог, а это сотня тысяч баксов. Фуркейд засунул пальцы за пояс джинсов.
   – Я говорил это Донни, повторю и тебе – он купил мне свободу, но не меня самого. Никто не сможет меня купить.
   – Что-то новенькое для полицейского из Нового Орлеана.
   – Я больше не работаю в Новом Орлеане. Я там не прижился.
   – Я вычитала в библиотеке совсем другое, – заметила Анни. – Если верить газете «Таймс пикайюн», ты был продажным копом. На тебя потратили немало чернил. И ни у кого не нашлось ни одного доброго слова в твой адрес.
   – Прессой легко манипулируют влиятельные люди. Анни поморщилась:
   – Ну да, конечно. Именно такие замечания и заставляют всех предполагать, что ты не в своем уме.
   – Окружающие могут думать, что им угодно. Я знаю правду. Я живу честно.
   – И какова же твоя версия правды? – чуть нажала на него Анни.
   – Правда заключается в том, что я слишком хорошо делал свою работу, – наконец произнес Ник. – И я совершил ошибку, борясь за справедливость там, где ее попросту не существует.
   – Ты на самом деле избил того подозреваемого?
   Фуркейд промолчал.
   – Ты действительно подложил улику?
   Он лишь чуть наклонил голову, потом повернулся к ней спиной и достал из шкафчика сковородку с длинной ручкой.
   – Я жду ответа, детектив. Я должна знать, с кем я имею дело, Фуркейд, и я уже тебе сказала, что в настоящий момент не склонна доверять людям.
   – В расследовании доверие никому не нужно, – парировал Фуркейд, достав разных овощей и вооружившись ножом устрашающих размеров.
   – Но для меня это очень важно, – настаивала Анни. – Ты подложил кольцо в стол к Ренару?
   Он поднял голову и, не мигая, уставился на нее:
   – Нет.
   – Почему я должна тебе верить? Откуда мне знать, что Донни Бишон не заплатил тебе за то, чтобы ты это сделал? Он мог дать тебе денег и за то, чтобы ты убил Ренара тем вечером.
   Нож вонзился в мякоть сладкого красного перца, словно это была папиросная бумага.
   – Ну и кто же из нас параноик?
   – Между здоровой подозрительностью и манией большая разница, – ответила Анни.
   – Зачем было втягивать тебя в расследование, если мне платили?
   – Ты мог меня использовать в своих собственных целях.
   Ник улыбнулся:
   – Для этого ты слишком умна, Туанетта.
   – Не стоит тратить время на лесть.
   – В лесть я не верю. Я говорю только правду.
   – Когда тебя это устраивает.
   Анни вздохнула – они снова пошли по кругу. Разговаривать с Фуркейдом это все равно что боксировать с тенью. Сил тратишь много, но не достигаешь никакого результата.
   – Почему ты выбрал меня, а не Квинлэна или Переса?
   – У нас маленький департамент. У одного зудит, другой чешется. Ты не из наших, в этом преимущество. – На его лице снова появилась улыбка, полная очарования, которым Ник Фуркейд никогда не пользовался. – Ты мое секретное оружие, Туанетта.
   Анни в последний раз попыталась удержаться от подобного безумства. Но она этого не хотела, и Ник это понимал.
   – Ты чувствуешь себя обязанной Памеле Бишон, ощущаешь свою связь с ней, – продолжал Фуркейд, – и с теми, кто погиб до нее. Ты знаешь о мире теней. Поэтому ты пришла сюда. Потому что мы с тобой добиваемся одной цели – отправить Ренара в ад.
   – Я хочу, чтобы преступление было раскрыто, – сказала Анни. – Если это дело рук Ренара…
   – Он убийца.
   – …тогда все в порядке. Я буду танцевать на улице в тот день, когда они отправят его на тот свет. А если это не он… Ник воткнул нож в разделочную доску:
   – Он убийца.
   Анни не ответила. Она явно сошла с ума, раз приехала к Фуркейду.
   – Все просто, – Ник заговорил спокойнее, вытащил нож и принялся резать лук. – У меня есть материалы по делу, Туанетта. У тебя пытливый ум и нужная доля скептицизма. У меня нет над тобой власти… – Нож застыл. Ник покосился на Анни. – Верно?
   – Да, – ответила Анни, отводя глаза.
   – Тогда мы поладим. Но для начала поедим.

ГЛАВА 19

   Они поужинали тушеными овощами и коричневым рисом. Странно, что заядлый курильщик оказался вегетарианцем, но Анни почувствовала, что начинает привыкать к противоречивой натуре Ника Фуркейда. Ей оставалось только ждать очередную неожиданность.
   – Ты проучилась два года в колледже. Почему ты бросила? – вдруг спросил Фуркейд, орудуя вилкой. Он ел так же, как делал все остальное – целеустремленно и без единого лишнего движения.
   – Мне показалось, что я напрасно трачу время. – Анни почувствовала себя неловко из-за того, что Фуркейд копался в ее личном деле.
   – Ты записалась в полицейскую академию в августе девяносто третьего, – продолжал Фуркейд. – Сразу после того дела с Душителем из Байу. Одно как-то связано с другим?
   – Ты и так слишком много обо мне знаешь. Ник не обратил внимания на запальчивые нотки в ее голосе.
   – Ты училась в школе вместе с пятой его жертвой Анник Делауссе-Жерар. Вы были подругами?
   – Да, мы дружили, – подтвердила Анни.
   Она взяла свою тарелку, отнесла в раковину и осталась там стоять, глядя в окно. Ночь окружила дом со всех сторон. Во дворе у Фуркейда свет не горел. Так и должно было быть, ведь Фуркейд сам был частью тьмы.
   – В детстве мы были закадычными подружками, – начала Анни. – Родители называли нас Две Анни. Но потом мы выросли, у нас оказались разные компании. Я случайно встретила ее на улице примерно за месяц до трагедии. Она работала официанткой в баре. В тот момент Анник как раз ждала развода. Я пригласила ее съездить со мной в выходные в Лафайетт, но мы так никуда и не поехали. Я думаю, что на самом деле мне этого не слишком хотелось. У нас оказалось не так уж много общего. Потом сообщили о ее убийстве… Потом похороны…
   Ник рассматривал ее отражение в окне.
   – Почему тебя это так задело, если вы мало общались?
   – Не знаю.
   – Нет, знаешь.
   Анни помолчала какое-то мгновение. Ник не торопил ее. Ответ лежал на поверхности, Анни просто не хотела отвечать.
   – Когда-то мы были как две половины одной монеты, – неохотно сказала она. – Поворот монеты, игра судьбы…
   – На ее месте могла оказаться ты.
   – Конечно, почему нет? Понимаешь, когда ты читаешь в газете об убийстве, ты жалеешь жертву, потом переворачиваешь страницу и продолжаешь читать. Но совсем другое дело, когда ты знаешь погибшего. С неделю газеты много писали о ней, a потом Анник стала просто жертвой номер пять, и заголовки уже кричали о другом. Я видела, что стало потом с ее семьей, с ее друзьями…
   Ник встал и тоже отнес свою тарелку в раковину.
   – Маска, которую ты носишь, – серьезно сказал он, – те усилия, что ты тратишь, чтобы спрятать истинное лицо под хорошими манерами и чувством юмора. Это всего лишь напрасная трата сил.
   Анни покачала головой:
   – Это называется быть личностью. Тебе когда-нибудь придется тоже попробовать. Держу пари, что тебе станет легче жить.
   Анни ответила прежде, чем поняла, что хотел сказать Фуркейд. Значит, он сам живет, отбросив все покровы с души. Его потребности, его мысли и чувства обнажены и выставлены наружу. Анни никогда не сочла бы его человеком уязвимым, да он и сам себя таким не считал.
   – Напрасная трата времени, – повторил Фуркейд и отвернулся. – Нам надо работать. Давай займемся делом.
   Ник переоборудовал чердак в кабинет. Кровать, стоявшая в дальнем углу, выглядела так, словно о ней вспомнили в последнюю минуту, уступив необходимости хоть иногда спать. Строгая комната с тяжелой деревянной мебелью, в которой царили чистота и порядок. Полки были полны книг, расставленных в алфавитном порядке. Криминология, философия, психология, религия. Все, что угодно, от отклонений в поведении до тайн дзэн-буддизма.
   На длинном столе лежали груды бумаг, связанных с делом об убийстве Памелы Бишон. Ксерокопии всех документов, всех данных лабораторных исследований. На доске рядом со столом расположились карты трех округов с указанием места преступления и дома Ренара. На второй доске висели копии фотографий с места убийства – страшная реальность, запечатленная бесстрастным фотоаппаратом.
   – Ничего себе, – присвистнула Анни. – Похоже, ты совсем зациклился на этом деле. Ну и хобби ты себе избрал!
   – Это мой долг, а не просто хобби. – Ник остановился около одного из книжных шкафов. – Если тебе нужна спокойная, размеренная жизнь, иди работать в библиотеку. Хочешь ловить ублюдков, оставайся в форме. – Он покосился на нее. – Так чего же тебе хочется, Туанетта? Будешь плавать на поверхности, где тихо и спокойно, или опустимся поглубже?
   И снова у Анни возникло странное ощущение, что Фуркейд – стражник у ворот, ведущих в какой-то таинственный мир. И если она войдет в них, то уже не будет пути назад. Анни это совсем не нравилось.
   – Я хочу быть детективом, – сказала она, – не прошу, чтобы меня принимали в свиту сатаны или посвящали в рыцари. Я хочу делать работу, но не хочу жить только ею.
   Анни обвела взглядом стол, доску с картами, фотографии страшной смерти Памелы Бишон. Ей нужны источники информации, которые были у Фуркейда, а не его доктрина о поведении маньяков.
   – Я хочу найти убийцу, – сказала Анни. – Только и всего.
   Она взяла папку с материалами о Донни Бишоне и открыла ее.
   – Зачем ты к нему пошла? – спросил Ник. – Мы тщательно проверили его, он вне подозрений.
   – Потому что Линдсей Фолкнер сказала, что он собирается продать долю жены в «Байу риэлти» и у него есть покупатель.
   Новость поразила Фуркейда. Неужели Донни настолько глуп, чтобы заняться этим так быстро после смерти Памелы.
   – Когда ты об этом услышала?
   – Сегодня утром. Я заезжала к миссис Фолкнер в офис. – Анни замешкалась, не зная, стоит ли говорить всю правду.
   – Ты заехала, и что дальше? – нетерпеливо подстегнул ее Фуркейд. – Если мы настоящие партнеры, то выкладывай всю информацию без утайки.
   Анни глубоко вздохнула и отложила папку в сторону.
   – Линдсей сказала, что у Донни уже есть покупатель… Из Нового Орлеана. Но Бишон поклялся, что он блефовал.
   Ник постарался прогнать от себя мысль о вмешательстве в это дело Маркота. Это казалось слишком невероятным. Не мог же он так много значить для влиятельного магната, чтобы тот решился мстить после стольких лет. И потом Маркот получил желаемое еще тогда, так зачем ему ворошить прошлое?
   Если только теперь Дювалю Маркоту не понадобилось агентство по продаже недвижимости в Байу-Бро, а вмешательство Ника – это только совпадение или перст судьбы. Тогда возникал следующий вопрос – если Маркот в этом замешан, то стало ли убийство результатом его вмешательства, или его вмешательство – побочный продукт преступления?
   – Мне кажется, что Бишон блефует, – продолжала Анни. – У нас… у тебя были записи телефонных разговоров Донни. Если бы эта сделка была его мотивом для убийства жены, тогда он должен был контактировать с покупателем все это время. Он звонил, разумеется, не из дома. Надо проверить разговоры с Новым Орлеаном со служебного телефона. Хотя зачем Донни продолжает эти игры с Линдсей, если у него на крючке такой жирный карась? И если он боялся, что эта сделка станет красной тряпкой для полиции, зачем вести дело в открытую?
   Ник заставил себя двигаться. Вперед – это слово в последние несколько месяцев стало его мантрой. Двигаться вперед физически, психологически, духовно, метафорически. Казалось, движения помогают фактам и мыслям выстраиваться в нужном порядке. Движение поддерживает порядок. Поэтому Ник шел вперед, стараясь не бояться призраков, идущих за ним по пятам.
   – Счета за телефонные разговоры я просмотрю, – отозвался Ник, – но я сомневаюсь, что продажа части фирмы имеет хоть какое-то отношение к убийству. Когда женщину убивают так, как убили Памелу, это не может быть убийством из-за денег. – Он остановился у доски с фотографиями. – Это… Это что-то очень личное. Ненависть. Презрение. Желание унизить. Ярость.
   – Или над этим специально поработали уже после убийства.